Утро рабочего дня в коммунальной квартире, где проживали четыре семьи, напоминало авральные работы на тонущем корабле. Хлопали двери, форточки, створки шкафов и буфетов. Жильцы бегали, сталкивались, ругались, извинялись. В квартире перемешивались ароматы кофе, яичницы и всевозможные оттенки парфюмерии. И только ближе к восьми часам наступала относительная тишина. Взрослые отбывали на работу, дети – в школу. Как говорится, кто за рублем, а кто за знанием. На кухне оставалось лишь двое. Пенсионеры Зоя Заветовна и Борис Борисович. Всю жизнь они соседствовали в этой коммуналке, знали друг друга так хорошо, словно были супругами. И если Борис Борисович жил в полном одиночестве, то его соседка делила комнату с дочерью и внуком Арсением, пятиклассником-вундеркиндом. Они любили эти утренние минуты тишины и покоя. Проветривали квартиру и неспешно пили целебный чай с карамельками. При этом вели длинные беседы, наполненные оттенками ретро и ностальгии. Проработали они тоже бок обок на одном заводе, который в недавнем прошлом обанкротился. А время и нечистоплотные граждане постепенно превращали его в руины. Это и была одной из главных тем для бесконечных разговоров. И еще, как же без этого, обсуждение пенсий, реформ ЖКХ, цен на лекарства. Ну, и конечно, соседи не оставались без пристального внимания. Правда, Огородниковы, не давали особых тем для обсуждений. Скрытые, совсем не конфликтные, малообщительные. И сами супруги, и дочь старшеклассница. Тихо и мирно, даже где-то и обидно. Нулевая тема для разговора, лишь пара-тройка обыденных дежурных фраз, от которой ничего, кроме оскомины, и нет. Другое дело: четвертый квартиросъемщик. Вот он и давал обильное поле для долгих разговоров, со сплетнями и домыслами.

В коридоре послышался скрип открывающей двери, потом шаркающие по паркету шаги, и вновь дверной хлопок.

— А вот и Сергеич проснулся, — Зоя Заветовна сменила тут же тему разговора, чему была несказанно рада. Борис Борисович поддержал ее:

— И отправился в туалет.

В доказательство их неоспоримых догадок потому, как в квартире больше жильцов не осталось, на кухню вальяжно вошел кот. Коричневого, с желтыми крапинками, окраса, с отмороженными кончиками ушей и поломанными усами.

— А вот и Пряник.

Кот, услышав свое имя, подал голос и потерся о дверку холодильника, словно трепетно погладил столь важный и нужный агрегат. Направился к своей миске, которая впрочем, блестела чистотой.

— Эх, — тяжело вздохнула Зоя Заветовна, — кто же положит тебе туда чего-нибудь? —

и положила недоеденный внуком кусок яичницы, и благодарный кот сначала нежно потерся об ее ногу, и лишь потом принялся завтракать. — И зачем только скотину заводят, нарушая при этом золотое правило Сент-Экзюпери? — блеснула она эрудицией.

— Единственная живая душа, кто понимает его. Кто не отвернулся от него. — Борис Борисович к старости сделался большим любителем пофилософствовать.

— А кто виноват, что от Сергеича все отвернулись? — пенсионерка, не согласившаяся с рассуждениями соседа, перешла в словесную атаку. — Если он не просыхает?! Если от него идет устойчивое амбре перегара и свежака?!

Однако Борис Борисович не стушевался перед наскоком Зои Заветовны. Он уже давно рассуждал о судьбе Сергеича и потому у него были уже припасены ответы на все гипотетические вопросы:

— Сергеич – человек ученый, математик. Вот сократили его, и он растерялся. Не смог приспособиться к жестоким реалиям сегодняшней жизни. Выпил с расстройства раз, выпил от неудовлетворенности жизнью два. И покатилось! Не смог, по причине мягкого интеллигентного склада характера, совладать с «зеленым змием». Да и не каждому это под силу.

— Лучше бы работу искал, чем собутыльников, — проворчала Зоя Заветовна, плеснув коту немного молока.

— А где ее сейчас найдешь? И какую? Страна в одночасье превратилась в два лагеря: торгашей и потребителей. Производства только нет.

— Вот и пошел бы в продавцы. Все-таки математик, циферки знает.

— А продавцу на рынке и не обязательно знать цифры. Главное – наглость и нечистоплотность. А эти качества не наживные, с ними родиться надо. Сергеич не такой.

Они немного помолчали, прислушиваясь к шорохам из коридора, безошибочно определив, что Сергеич вернулся в свою комнату. Да и Пряник, недопив молока, бросился за хозяином.

— Вот преданная животина.

— Сейчас Сергеич будет отлеживаться до самого обеда, а котяра ляжет ему на живот и не шелохнется.

— Ты-то откуда знаешь? Нарисовал же так правдоподобно.

— Потому и описал, что был свидетелем оного.

— Когда это? Сергеич ведь постоянно взаперти сидит. Стыдно нам в глаза смотреть. Думает наивно, что мы не знаем о его загулах.

— Оставил он однажды дверь приоткрытой. Забыл, наверное, что Пряник по нужде всегда лазает в форточку. Потому он ее никогда и не закрывает.

— Умный кот.

— Не то слово, — согласился с ней Борис Борисович. — А тут выхожу как-то, чую: сквозняк по коридору гуляет. Смотрю, а дверь у него и приоткрыта, вот и заглянул.

— И что? — женское любопытство взяло верх над всеми остальными качествами, и Зоя Заветовна даже потянулась, навалилась грудью на стол.

— А ничего, — развел руками сосед, — Сергеич спал, Пряник у него на животе. Увидел меня, вскочил, глаза огромными сделались, засветились ядовито-зеленым светом, шерсть дыбом, хвост трубой, пушистый. Когти угрожающе выпустил. Знаешь, мне даже жутко стало. Охрана, лучше всякой собаки.

— Вот помрет Сергеич, и что с ним станет?

— Ты что, старая? — Борис Борисович так возмутился, что забыл про каноны этикета. — Зачем беду-то кличешь?

— И ничего я не старая, — она наигранно обиделась, поправила прическу. — А беду не я, а сам Сергеич к себе созывает, когда в бутылку смотрит.

Борис Борисович задумался. Медленно достал из портсигара папиросу, помял в пальцах, осторожно прикурил. В последнее время, борясь по советам врачей с этой пагубной привычкой, он позволял себе выкуривать не больше трех папиросок в день.

— А ничего с Пряником не будет, — мысли обрели стройность и внятность, продолжил рассуждение, – Потоскует, конечно, котяра, да быстро и забудет. Это ведь собака привязывается к человеку. Сколько уж известных случаев, когда они неделями сидят на могилках бывших хозяев, когда годами ожидают на вокзалах. Им даже памятники за верность ставят. А кошки к месту привыкают, к дому. Вот переезжает человек, а кошка еще долго ходит на старую квартиру. Вот и Пряник останется тут с нами жить.

— Да кому это надо-то? — возмутилась Зоя Заветовна, на что сосед только усмехнулся в когда-то пышные усы:

— Тебе и надо. Сама же только что накормила Пряника. Так и будешь.

— Что-то заболтались мы с тобой сегодня. Время вон уже сколько. Пора и обед готовить. Ты сегодня за хлебом идешь? И на мою долю купи.

 

Ночка эта выдалась кошмарной. Для всех жителей дома, но особенно для тех, кто жил на первом этаже. Всю ночь под окнами орали и дрались коты, ломая ветки кустарников и бесщадно растаптывая цветочные клумбы.

А утро было обычным: гам, шум, суета и коктейль ароматов. А потом долгожданная тишина, которую, впрочем, вскоре нарушил Арсений. Он вернулся в слезах, с мелко дрожащими руками и тихой истерикой. Зоя Заветовна заохала, запричитала, засуетилась вокруг любимого внука. Наконец-то мальчик смог внятно объяснить:

— Там Пряник. Мертвый. Около сирени.

Борис Борисович ахнул тихо в ответ. Подошел к двери комнаты Сергеича, прислушался. Математик-алкоголик еще не очнулся от пьяного угара.

— И хорошо, — прошептал старик.

Он отыскал в кладовой комнате резиновые сапоги и совковую лопату, накинул на плечи куртку и вышел на улицу, где бушевал весенний, еще такой холодный, ливень. Вернулся через полчаса. На кухне сидела лишь Зоя Заветовна.

— А где внук?

— Дала успокоительное, спит.

— Впечатлительный мальчик.

— Вот, выпей-ка чаю, только что заварила.

Чаевничали в абсолютной тишине. Говорить вообще ни о чем не хотелось, лишь однажды перекинулись односложными фразами.

— Пришла беда с другой стороны.

— Сергеич, поди, и не заметит даже.

— Еще как заметит, — грустно покачал головой Борис Борисович, словно предчувствовал, что это было только начало. Начало чего-то страшного, необъяснимого, и потому такого тревожного.

Сергеич умер неделю спустя. И тут Огородников проявил себя с лучшей стороны, взвалив на свои плечи все хлопоты. Милиция, морг, похоронное бюро, НИИ. Поминали его только жители коммуналки. Скромно и почти безмолвно.

— Удивительно то, — заявил Огородников, — что у Сергеича, который безбожно пил последние два года почти не переставая, печень-то оказалась здоровой.

— Это как? — удивилась Зоя Заветовна. — Отчего он тогда помер? Мы тут подумали, что у него печень разложилась.

— Удивительно, но нет. Печень у него была как у трезвенника. А он просто отравился, суррогатным вином.

И вновь тишина. Каждый обдумывал свежую новость. А когда отобедали и стали расходиться по своим комнатам, вундеркинд Арсений вдруг заявил:

— А это ему Пряник печень лечил. Он же все время спал у него на животе. Я читал про это. Кошка ложиться на больное место у человека и вытягивает болезнь на себя. Умер Пряник – умер дядя Сергеич.

Взрослым ничего не нашлось ответить ребенку, чьими устами глаголала истина.