Драматическая история о путешествии во времени

I

Никого не интересует то, что навязывает тебе общество; важно лишь то, что открываешь ты сам.

Небо стояло туманное. Воздух в горах был необычайно холоден, и всё было затянуто белой пеленой. Дорога из города предстояла длинная, а на пути лежало полумокрое мрачное шоссе. Корган проснулся рано и начал собираться в путь. Попив чаю при тусклом свете, он взглянул на часы и понял, что ему уже пора выходить. Когда он выбрался на улицу, утренняя свежая прохлада сразу же охватила его мягкое лицо в свои влажные ладони, и Корган с удовольствием вдохнул чистый ещё и неиспорченный поток воздуха. Старенькая светлая машина покатилась по дороге. По радио крутили джаз, который несколько рассеивал слякоть, лежащую на дорогах и на небе.

Горы издалека казались такими жестокими и недосягаемыми, хоть и были отчётливо видны острому глазу. Иногда Корган невольно задумывался, а не мираж ли это ему маячит из гор, может быть, конечной точки пути и не предвидится? Вершины гор были острыми, как ножи, и серыми, как тучи. Атмосфера отчуждённости этих мест невероятно привлекала Коргана, который любил время от времени оставаться наедине с самим собой. Он ездил туда с наслаждением, дорожные путешествия не являлись для него обузой, которую Корган поскорее хотел бы скинуть.

Корган был мужчиной лет пятидесяти. Внешне очень похожий на Артура Конан-Дойла, он был копией человека на старой фотографии. Типичные усы и причёска, типичный костюм и трубка… Корган никогда не ходил без головного убора: он носил то шляпы, то даже какие-то каски. Человеком он был очень спокойным и скромным, однако же в меру любознательным и неординарным. У него была редкая способность: мыслить нестандартно и многократно трансформировать свои мысли. Корган отправлялся в горы обыкновенно по воскресениям. Он занимался археологическими исследованиями, и такой вид деятельности придавал Коргану чувство некоторой значимости, так как плотно соприкасался с ощущениями постоянных открытий и радости ценных находок.

Сегодня Корган поехал в горы один, потому как коллеги его остались в городе (по правде говоря, он и не оповещал их о надвигающейся поездке, потому что хотел побыть один). В багажнике машины лежали все необходимые инструменты, которые тихо постукивали в дороге.

Когда Корган добрался до места назначения, было около семи утра. Небо всё ещё было туманным, всё вокруг белело буквально на глазах. Горы казались такими огромными и нерушимыми, они были до ужаса отталкивающими и приводящими то ли в ужас, то ли в замешательство. Они молчали, и это молчание казалось Коргану губительным, таящим в себе страшный заговор, недобрым. Горы глядели на него сверху, чтобы внезапно обрушиться прямо на голову, а потом тихо посмеивались и говорили Коргану, что это всего лишь шутка и они никуда не обрушатся. Взгляд гор оставался таким же стеклянным и сверкающим. Холодные горы.

Мужчина очень долго выбирал себе место для работы. Недавно он присмотрел здесь парочку вполне подходящих пейзажей и решил обосноваться в тихом и отрешённом углубленном месте, напоминающем пещеру. Корган разложил все свои инструменты и поднял глаза к небу. Оно разговаривало с вершинами гор на неизвестном языке, переплетаясь с острыми концами. Цломудренный воздух рассеивался равномерно по склонам и обрывам, очищая застывшую пелену, нашедшую на горы бог знает сколько лет назад. Корган опустил вниз свои мутные глаза и в молчаливой молитве приступил к работе. Несколько часов без перерыва он трудился над горными породами. Монотонная работа постепенно приводила его в состояние покоя и невыразимой удовлетворённости. Стоило только на секунду задуматься о чём-либо- и несколько часов пролетали на одном дыхании. Корган делал для себя небольшие перерывы и, немного перекусив, снова принимался за работу. В одиннадцать часов Корган выкурил сигарету и сел в машину, чтобы послушать радио. И сидел он там достаточно долгое время, мужчина был настолько сильно погружён в свои мысли, что никак не мог прийти в себя. Усталость медленно окутывала его, задумчивость находила на него всё новыми и новыми волнами. Корган просидел в машине до обеда, а потом снова начал трудиться, но уже без особого проникновения в дело, потому что он заметил неприятную особенность: Корган начал считать время. Работать совсем не хотелось, к тому же, теперь темнело достаточно рано, уже к пяти часам. Приближение вечера уже начинало чувствоваться во всей природе, даже горы, казалось, потемнели. Но всё-таки надо было закончить определённую часть работ, и Корган снова и снова принимался за дело.

Звон инструментов заглушал его собственные мысли, и Корган опять обрёл успокоение. Он стал вглядываться всё отчётливее и отчётливее в то, что находится под его руками, пока наконец не понял, что этот рисунок приобретает довольно знакомые очертания. Корган убрал инструменты в сторону и просто обомлел: в горы буквально были вмурованы человеческие останки. Они выделялись, как резной барельеф, из скалистого полотна, но были абсолютно такими же серыми, как и всё вокруг. Череп был сохранён не полностью, а только верхняя его половина, включающая глазницы. Кости были несколько миниатюрны, точно принадлежали ребёнку, они мирно покоились в стальной прохладе ветреных скал.

Корган решил высвободить из гор эти останки и принялся выдалбливать их малыми частями. Он был уверен, что достаёт сейчас что-то очень ценное. Процесс был невероятно трудным, однако же довольно быстрым, что немало удивило Коргана. Окаменевшие кости будто сами хотели поскорее высвободиться из горного заточения. Он уже отделил череп и теперь ему осталось достать только несколько костей. Стук инструментов звучал так громко и дико, но не надоедливо, что напоминал то топор в руках палача, то мотыгу в руках рабочего. Наконец, когда работа была проделана, стало твориться нечто необъяснимое.

Закостеневшая масса начала светиться. В лёгких сумерках, когда небо было тёмно-голубым, свет этот становился похожим на фосфор или неон. Он был волшебным. Древние кости начали подниматься в воздух и взаимодействовать. Корган оцепенел; он чувствовал, что тело его больше не подчиняется своему хозяину и что даже сдвинуться с места сейчас не представляется ему возможным. Корган просто смотрел на магию, происходившую прямо на его глазах, он не мог говорить. Зрелище было прекрасным: тысячи маленьких светлых огоньков, словно светлячки, сливались в единый организм и приобретали жизнь. Свет открывал новое дыхание здешней местности, и Коргану показалось, что всё вокруг преобразилось. Только горы почернели.

II

Однажды к старому мастеру пришёл неизвестный мальчик, который страстно жаждил получить оценку строгого учителя. Мастер покачал головой в раздумьях и велел юному ученику сесть за фортепиано. Учитель сказал: «Ну что ж, покажи себя!» И мальчик заиграл; да заиграл так, что весь белый свет такого ещё не видывал. Пальчики его выделывали такие яркие узоры и дивные образы, что мастера бросало немедленно в жар. И играл это не сам Дьявол, но Бог. Когда музыка перестала звучать и мальчик обернулся, неловко взглянув на мастера, чтобы услышать приговор, тот расплакался, обнял маленького музыканта и сказал: «Ты станешь великим! Все будут поклоняться тебе и боготворить! Ты должен быть услышан, мой мальчик, почему же я раньше тебя не заметил, скажи мне?» Ученик улыбнулся и ответил: «Ты думаешь, что это ты меня открыл, ты думаешь, что мне нет ещё и десяти лет; ты ошибаешься. И пусть ты не знал меня до своего рождения и увидел меня только сегодня, я и раньше был на этой Земле. Был всегда».

Когда Корган стоял в горах в один памятный вечер, случилось нечто великое. Древние останки вспыхнули, засветились и превратились в миниатюрную девушку. Телосложение её было детским: тоненькие ручки и худые ножки не были созданы для взрослого человека. У девушки были рыжие, от самого солнца, волосы короче плеча; она была полностью обнажённой.

Корган смутился; он почувствовал, что вышел из состояния оцепенения, но по-прежнему не мог ничего произнести. Перед ним стояло чудо, только что воплотившееся в тело сверхъестественного! Корган взглянул на девушку и сказал: «Кто вы?»

Ответа не последовало. Девушка в одно мгновение юркнула в сторону и за секунду оказалась на огромном расстоянии от Коргана. Творилось нечто удивительное, Коргану стало не по себе. Однако, человеком он был очень любознательным, а к тому же добрым, поэтому он погнался за девушкой, чтобы помочь ей добраться до города и предложить некоторую одежду. Миниатюрная барышня обладала невероятными способностями: она летала по земле с огромной скоростью и обходила любые преграды. Корган понял, что ему никак не догнать незнакомку. Поэтому он остановился и просто смотрел на неё, стоящую в нескольких метрах от горного обвала. Стояли они несколько минут, пока Корган не услышал внутри себя чей-то голос, а вернее даже не голос, но мысль. Он слышал целые потоки мыслей, они приходили ему в голову, но он не слышал, как они произносились. И тогда Корган понял, что таким образом девушка общается с ним без слов. Чудеса происходили на земле в тот вечер.

«Спасибо, что вы освободили меня. Я была в заточении этой горы уже очень много лет».

Корган улыбнулся и спросил у девушки, поедет ли она в город. Та покачала головой.

- Но почему?

Девушка грустно посмотрела на него и промолчала, будто скрывала некую тайну, которую она очень хотела ему разболтать, но цепь обета удерживала её.

- Простите, но кто вы?

И тут до Коргана долетела мысль уже не от девушки; с ним молча общался кто-то другой. То ли ветер это был, то ли горы, Корган разобрать уже не мог.

«Это Высший Разум планеты, на которой ты живёшь. Ты сделал великое дело, но теперь тебе нужно уйти».

Дрожь пробежала по всему телу Коргана. Почему он вообще слышит чьи-то мысли? Почему останки вновь ожили? Почему он приехал именно сюда и почему же здесь, в горах, так холодно? В любом случае, было ясно одно: Корган должен уехать и оставить девушку здесь. Он подошёл к Высшему Разуму чуть ближе и, чтобы девушка не убежала, сказал ей, что хочет проститься. Корган протянул ей маленький драгоценный камушек, который недавно нашёл в этих горах. Высший Разум улыбнулась, посмотрела на камушек, и он тут же исчез из его руки, и нигде его не было. Корган поднял брови удивлённо и улыбнулся. Он молча пошёл к машине, положил в багажник свои инструменты и поехал в город.

III

Если и стоит что-то сохранить, так это любовь, искусство и нервы.

- А вы знаете, что было, Фрост?

В гостях у Коргана сидел седой человек с серыми отточенными, как лезвие, глазами. Это был его худощавый друг Фрост.

- Что?

- Когда-то очень давно Великий спустился к людям, и встреча эта была неслучайна. Великий стал говорить людям: «Отдайте мне ваши тела!» И говорил он это снова и снова, пока все его не услышали. Великий подходил к людям и забирал у них тела; заходил он в каждый дом и обращался к каждому. Некоторые люди боялись, у них замирало сердце, но они отдавали. Великий долго ходил по земле и глядел на всё, что творится вокруг. Он всё больше убеждался, что тела людям уже больше не нужны и они непременно должны отдать их без остатка. «Отдайте мне ваши тела!»- и люди шли. Когда Великий собрал огромное количество тел, то обнаружил, что ему не хватает ещё одной пары. Ходил Великий по всем углам и закоулкам, пока наконец не обнаружил недостающих. Это были влюблённые, забившиеся в самый тёмный угол старого заброшенного дома. Сидели они на холодном полу, прижавшись друг к другу, и вздрогнули, когда Великий подошёл к ним. «Отдайте мне ваши тела!»- закричал он. Но влюблённые не отдавали, а только дрожали ещё сильнее. Великий разозлился не на шутку. «Отдайте мне ваши тела! Отдайте!»- влюблённые молчали. Они совершенно не понимали, зачем им это делать, и не хотели ничего отдавать Великому. «Отдайте мне ваши тела! Зачем они вам?- голос его звучал очень пронзительно.- Как могут вам пригодиться эти тела? Скажите мне, я хочу услышать эти слова!- глаза влюблённых наполнились слезами.- Зачем они вам? Неужели для «любви»? Не может такого быть! Вы не умеете любить!»- Великий кричал, и душа его разрывалась на части от боли. Он видел пред собою пустые глаза, он видел опустошённые тела влюблённых, которые он не получит. И тогда Великий разозлился пуще прежнего, сбросил обратно людям все земные тела и ушёл. И больше не приходил.

IV

Кот Шрёдингера.

Корган поднял голову и понял, что он сидит за письменным столом, на котором трепещет жёлтым светом настольная лампа. Корган чувствовал, что усталость валит его с ног, и находится он здесь уже больше двенадцати часов. На улице стояла темень, какая бывает только зимой, где-то в середине февраля, и только одиноко горел во мраке маленький кабинетик. Корган был одет несколько официально: тёмные строгие брюки с красивым грубым ремнём и голубая рубашка с навязчиво расстёгнутыми верхними пуговицами. Ему было двадцать пять.

Всё в комнате было завалено какими-то вещами и бумагами, и от этого казалось, что там ещё меньше места. Корган внимательно осмотрел стол. На нём лежала целая кипа документов и личных дел, ручки, штампы, провода и диктофон. Корган увидел возле лампы оборванный маленький листик, обожжённый с одного конца, на котором было корявым почерком написано: «Аффект как явление раздвоения личности». Корган глубокомысленно закрыл глаза и ощутил, как сильно у него кружится голова. И тогда он подумал, что это всё, может быть, просто иллюзия, крепкий сон или чья-нибудь больная фантазия. В голове гудело коридорными лампочками, отдавая разряды по всему телу. Корган взял в руки личные дела, просмотрел их содержимое, вздохнул тяжело и произнёс: «Стало быть, я теперь криминалист».

Голые бетонные стены были выкрашены серой краской, и при свете настольной лампы они приобретали жутковатый оттенок. Иногда казалось, что по стене вот-вот должен проползти какой-нибудь мерзкий огромный паук, совсем не типичный для здешней местности. На одной из пустых стен висело простое прямоугольное зеркало. Корган подошёл к нему и долго стоял неподвижно. Он не просто смотрел на себя, он смотрел внутрь себя, ведь всё внутреннее читалось, как книга, в его глазах, таких больших, небесного цвета, созерцающих. Он был красив, конечно, ничего не скажешь, он был молод, и это не давало ему покоя.

«Двадцать лет… Боже мой, прошло уже двадцать лет! Как же я успел до этого дойти, когда? Ещё вчера я играл в чехарду, дул сильно-сильно на одуванчики, а теперь в руках у меня сигареты и я читаю книги по криминалистике».

Всё это было скучнейшей банальностью, и мысли эти не стоили ни гроша. Но банальность на то и банальность, что много раз повторяется и всегда к месту. Корган закрыл лицо руками и продолжал смотреть в зеркало сквозь пальцы.

«Господи, я же совсем ещё мальчишка, и я не знаю, что такое насилие, преступность и война. Зачем же я очнулся? Зачем я здесь, почему я должен быть здесь? Ведь мне только вчера подарили цветной конструктор…»

Корган полистал дело, лежавшее перед ним. Убитый- мужчина средних лет, семьянин. Заколот ножом. «Господи, ну зачем же я это знаю?»- подумал Корган. Он читал дальше и дальше и наткнулся на запись, в которой говорилось, что диктофон (стало быть, тот самый, на столе) содержит аудиозаписи одной из подозреваемых и требует их рассмотрения. Корган немного повертел диктофон в руках и начал слушать.

Взволнованный женский голос вещал из маленького аппарата, иногда дёргался или переходил на шёпот. Запись была достаточно старая и не очень качественная, а слушая голос девушки на шипящем фоне, можно было подумать, что её уже давно нет в живых.

«Я очень плохо помню тот день, когда умер мой отец. Всё как в тумане. Я помню, когда я увидела его мёртвым, лежащим в луже крови, я очень сильно испугалась, у меня в глазах почернело. Совершенно не могу вспомнить, как подошла ко мне мама. Она тоже очень рыдала и убивалась по поводу его кончины».

Корган слушал спокойно и несколько безучастно. «Вода это всё»,- думал он. Деятельность криминалиста всё-таки наложила свой отпечаток на личность Коргана, и он стал человеком, которому нет никакого дела до личных переживаний ни жертвы, ни убийцы; его интересовали только факты, касающиеся поимки преступника.

«Со мной часто такое бывает: я иногда просто забываю, что происходило со мной целый день, а потом просыпаюсь заново. Будто я не я. И ничего не помню. Затем я снова возвращаюсь к своей прежней жизни. Ммм… Однажды я разбила подряд пять тарелок, а потом не помнила этого, словно это было не со мной. Я обнаружила себя сидящей на полу на кухне среди осколков».

Корган сразу смекнул: речь идёт о раздвоении личности. Он тут же предположил: а не убила ли девушка собственного отца в безумном припадке? Быть может, память инстинктивно стёрла эти воспоминания как небезопасные и ненужные?

«Всё самое ужасное началось позже. У нас в квартире есть один тайник за старой картиной. Эта картина, понимаете, она не висит в моей комнате! И я точно знаю, что мама тоже иногда кладёт туда деньги. Ну так вот, я хотела забрать из тайника своё золотое колечко, чтобы заложить его для похоронных нужд, но когда я открыла тайник, то чуть не упала в обморок: там в глубине лежал огромный окровавленный нож. И тогда я подумала: неужели убийца находится в моём доме? Я была в ужасе, с того момента я не могла ни есть, ни спать. Всё, о чём я думала, так это только о том, кто оставил в моей квартире орудие убийства моего отца».

Корган начал слушать очень внимательно, не пропуская ни одного слова девушки. Он понял, что в руках у него бесценный материал, который несомненно приведёт его прямо к убийце.

«Спустя несколько дней после убийства в моей жизни начался настоящий ад. Мы с мамой сидели на кухне за ужином. Она приготовила макароны с сыром. Весь вечер практически мы молчали и с силой впихивали в себя еду. А потом мама резко спросила: «Ну что, взяла своё кольцо?», и тогда я поняла, что она тоже знает про нож. Я кивнула ей, а она посмотрела на меня так озлобленно, что я никогда не смогу забыть эти грозные глаза. По моей спине побежали мурашки, я вся дрожала. Мне казалось, что эти чёртовы макароны не кончатся никогда. Опустив голову в тарелку, я жутко боялась поднять глаза на маму.

Каждый раз, когда я находилась рядом с мамой, она смотрела на меня так холодно и жестоко, что моё тело покрывалось холодным потом. Я всё никак не могла понять: неужели мама покрывает преступника? Знает ли она, чей это нож? А если знает, то почему не скажет? Но моё самочувствие ухудшалось с каждым днём, в голове моей поселился такой туман, что я уже не могла читать человеческие эмоции и раскусить убийцу отца. Может, мама думает, что это я убила его? Но как же она может так подумать обо мне? Что, если я больна, то я сразу убийца? Меня тошнило от этих мыслей до тех самых пор, пока я не подумала: а возможно ли, что причина холодного спокойствия моей матери- это тяжкий грех? Она ли сделала это? Она ли положила нож в тайник? Меня гложет сомнение. Я совершенно отчётливо осознала, что без посторонней помощи я просто не смогу понять, какими глазами мама глядит на меня: глаза ли это убийцы или матери преступницы?

Мне было так плохо, в голове смешались все мысли. Тогда меня посетила новая догадка: наверняка мама подсыпает мне что-то в еду или в воду, чтобы моя память ухудшалась с каждым днём и в конечном счёте я бы забыла об убийстве. Акт ли это милосердия для умалишённой или попытка свести меня с ума?

Я стала очень недоверчивой, сама следила за всем, что я ем и пью, ещё хуже спала по ночам. Я боялась, что если мама убила отца, то теперь она захочет избавиться и от меня.

Я бы отдала всё, что у меня есть, только бы узнать, совершила ли я это убийство или нет. Эти мысли периодически посещали меня. А может ли так быть, что моё стремительное увядание есть не что иное, как осознание вины за содеянное, а мама просто покрывает меня? Ведь если она всё-таки убила папу, то почему не убила меня? Или она знает, что я точно её не сдам, потому что сама толком не уверена в её виновности? В конце концов, на меня, больную на голову, можно очень легко повесить всю вину в том случае, если я укажу на мать».

Голос девушки постоянно прыгал и срывался. Чувствовалось, что вся это невыносимая путаница довела её до сильнейшего нервного истощения. В таком состоянии ей было особенно сложно контролировать свою болезнь. Коргану стало так жаль эту бедную девушку, что он подумал, как бы отправить её в лечебницу, а не за решётку, если она окажется виновной.

«Может, я всё придумала, и не было ничего! Может, я проснусь завтра в своём основном сознании. Если бы вы только знали, как же это больно, как же это тяжело: жить и не знать, убил ли ты человека или нет. Нахожусь ли я в одном доме с убийцей или сама ей являюсь? Даже если я и сделала это, я хотела бы это знать, я достаточно сильна, чтобы узнать такое. Я бы справилась, я даже была бы счастлива, но эта параноидальная неуверенность буквально во всём сводит меня в могилу. Я не сумасшедшая, меня пытается ей сделать моя память, которая стирает из моей головы все события моей жизни, оставляя там лишь пустые страницы. Я знаю, что я больна, и что я не помню день убийства, и что алиби у меня нет, я знаю! Но я не делала этого, я не делала этого, я не убивала его! Помогите мне, я не делала этого!»

У девушки началась истерика, и запись оборвалась.

Сердце Коргана, признаться, было тронуто. Он хотел во что бы то ни стало увидеть эту девушку и успокоить её, сказать, что всё хорошо. Ну а потом, когда она всё равно сойдёт с ума (а она обязательно сойдёт), убить её, освободить от мучений, ведь это было бы большой любезностью.

Он не мог уложить эту мысль у себя в голове, она казалась ему такой абсурдной и жестокой: как можно жить в неведении? Каждый день просыпаться не в своём теле и не в своём сознании, не иметь понятия, совершил ли ты тяжкий грех. Не помнить, убивал ли ты человека буквально сегодня, не знать этого… Корган подумал: а какого же матери? Стало быть, если она убийца, то девушке может грозить серьёзная опасность. Но с другой стороны, может и не грозить, так как она всё равно ничего не докажет, и мать об этом знает. Если же убийца- дочь, то мать каждый день смотрит на неё ненавидящим взглядом, жаждит мести и всё-таки покрывает. Коргану страшно было представить, в каком же сумраке сейчас находится эта «семья», когда мать и дочь уже не являются таковыми. Это два вражеских солдата, которые наблюдают друг за другом из окопов. И один из этих солдат уже явно что-то разведал, но он уже никогда и никому не сообщит об этом.

В голове молодого Коргана стали вспыхивать разные сцены, и всё перемешалось: светлые мысли перебивались чернью; изящные дамы, танцующие на балу, улыбались своими клыками; вальсовая музыка с адовым подтекстом звучала на крещении детей; огромные динамические лиры выносили на сцену посланники сатаны; дети смеялись; женщины кружились вокруг себя с безумно счастливыми глазами, как собачки, гоняющиеся за своими хвостами; и со всех стен, с потолков, с люстры текла на пол густая горячая кровь, и Корган заснул.

 

V

Когда Корган уезжал из гор, сердце его было наполнено новым трепетом, который подпитывал всю его сущность желанием ехать, ехать быстрее и дальше, не обращая внимания на остающуюся позади дорогу. Машину гнал на всех парусах, подорожные столбы и таблички пролетали мгновенно. Благо, шоссе было полупустым, поэтому Коргану легко давалась эта авантюра. Он ощущал себя посланцем, несущим благую весть людям через весь земной шар.

Подбираясь всё ближе к городу, Корган немного сбавил скорость и решил пропустить одну сигаретку. Он запустил руку в карман своей куртки, чтобы нащупать там зажигалку, однако обнаружил нечто другое, маленькое и твёрдое. Это был драгоценный камушек, тот самый, что он подарил Высшему Разуму несколько часов назад. Корган остановил машину, свернув с дороги, и всматривался в камень своим зачарованным взглядом. «Ну, диво!»- подумал Корган. Ему показалось даже, что кристаллик теперь засверкал как-то иначе, по-новому, но в этом была и доля его фантазии. Корган аккуратно завернул камушек в одну из старых тряпок, которые всегда находились в багажнике его машины, и положил его вместе с инструментами, чтобы не потерять.

«Чудо? Что это значит? Сегодня я стал свидетелем чудес. Я видел, как из древних гробниц восстаёт, как из пепла, жизнь. Я видел живую энергию, самую быструю на планете, и её превращение, её высвобождение из горного плена. И, в конце концов, этот камень… Это ли не чудо?

Я так много читал о чудесах в старых книжках, а это лишь малая доля написанного! А сколько же не было написано! Откуда же брались эти сюжеты в головах у людей, не из тех ли гор они к нам пришли? Возможно, всё ведь возможно, я теперь это точно знаю.

Если я расскажу эту историю какому-нибудь сомнительному и ненадёжному человеку, то меня, вероятно, сочтут сумасшедшим. Мне скажут, наверное: «Ты явно тронулся, друг. Ничего этого не было, тебе это только снилось». А когда я попробую возразить, меня будет ожидать стопроцентное поражение. Оно всегда объясняется одной формулировкой, которая, как шпага, протыкает тебя насквозь: я не видел этого своими глазами, поэтому я не верю в то, что ты мне говоришь. И вот тогда я останусь без аргументов, совсем один на белом свете, как древо на отшибе.

Зачем же нам нужны глаза? И вправду, для чего, коль мы так часто их закрываем и глядим сквозь пальцы? Я никогда в своей жизни не видел кокосового дерева, но я точно знаю, что оно есть, хотя о нём мне только рассказывали. Однако, найти человека, не верующего в чудо, гораздо легче, чем человека, яро отрицающего возможность существования кокосового дерева. Почему?

Материальность ближе к человеческой натуре, люди не доверяют своим умам. И границы их сознания расширяются очень медленно и крайне неохотно, если они, конечно, вообще расширяются. Границы сознания не дают нам принять некоторые простые вещи. Не будь человеческого общества- не было бы и границ. Исцеление взглядом, ты только взглянул- и раны тут же затянулись. Если бы мы видели это каждый день, то вряд ли бы считали это чудом. Однако, редкость случаев не делает их вымирающими.

Мы думаем: «Почему же чудес на земле так мало? Мы могли бы в них верить, если бы их было хоть чуточку больше». А чудо на то и чудо, что приходит только к тому, кто заранее к нему готов и верит в него. Сначала вера, потом- волшебство. И стоит только убрать повязку со своих глаз и взглянуть по-новому, так, как это сделал бы не знающий законов физики и физиологии новый человек, совершенный в некотором отношении человек- вы увидите то, что сможет вас направить дальше. Новый человек взглянет на огненную землю и скажет: «Как дивно всё искрится!» И он пройдёт по этому огню, смеясь от всей души и радуясь этому, и не воспламенится.

Мы не хотим быть безумцами, мы называем сказки детским жанром, но мы сами и есть главные на земле безумцы. Быть может, из этих самых гор вернулся когда-то Андерсен или Перро да и записал всё, что видел, на бумагу, прямо так, как есть? Потом поразмыслил здраво и добавил, что это сказка, что всё это не серьёзно говорится, а только учит детей поступать хорошо, а не плохо. Но я-то знаю, что между своих строчек сказочник писал мне своё тайное послание: «Это не шутка, я видел это своими глазами». И всегда находился человек, который передавал это послание следующему. И всегда он будет находиться. Здесь лишние люди не нужны, достаточно лишь нескольких, а верить в сказки или нет- то ваше право. А может, и не право, но трагедия.

Я сегодня видел диво, а значит, я был к этому готов. И я счастлив, что когда-нибудь я передам это древнейшее послание новому человеку».

VI

Опыт и мудрость не падают с небес, а приходят со временем в ходе усиленной умственной работы; но не будем забывать, что некоторые знания сопровождают нас и на начальном этапе.

Корган и Фрост сидели напротив. Комната была очень маленькая и почти пустая, двоих человек в ней было предостаточно. Корган закрыл глаза рукою, которой он опирался о подлокотник, и молчал. Состояние его было тяжёлым, таким, словно он старый склеротик и вот уже десять лет не может вспомнить, как его зовут.

- Вы задумались, Корган? Вам плохо?- начал Фрост.

- Нет,- Корган убрал руку, взглянул на собеседника и в голове его внезапно пронеслась мысль: «Какой же я старый! Господи, я чудовищно стар!».

- Так о чём же вы думаете?

- Вы знаете, Фрост, мне всё не даёт покоя одна вещь. Сейчас я уже не молод, и я задумался об этом внезапно, хотя раньше этих мыслей в моей голове не возникало. Вы слышали, наверное, одно интересное выражение…

- Какое же?

- Устами младенца глаголет истина.

- И что же? Вы не согласны с этим?

Корган тяжело вздохнул; и по вздоху этому стало ясно, что и сам он ещё не ладит со своими мыслями, а уж тем более сложно ему разобраться, с чем он согласен, а с чем нет.

- Понимаете ли, Фрост, для меня всё в мире вызывает сомнение. Я испытываю чувства некоторого противоречия, но разумного противоречия, прошу заметить. Я не отрицаю всё подряд, нет, но всё же это противоречие никак не покидает меня. Если я каким-то образом забываю про него и становлюсь на чью-либо сторону- оно тут же настигает меня.

- И что же вы скажете, ваши собственные слова так же сомнительны для вас?

- Разумеется, ведь мы ничего не можем знать наверняка, и я не исключение. Но мы можем стремиться это узнать. Не кажется ли вам, что на детские плечи взвалили слишком уж большую ответственность? Не очень-то гуманно. Истина!.. Над истиной, между прочим, трудилось не одно поколение философов. Я не хочу сказать, что слушать стоит только их, безусловно, нет. Но есть действительно великие, величайшие философские труды, и они говорят об истине в том числе. А точнее даже не говорят, а рассматривают её с определённого ракурса.

Фрост глядел на человека, входящего в стычку с самим собой. И человек этот после каждого слова поправлялся, дабы не обидеть каждого, и этим он немного обижал себя. Фрост никак не мог понять, что же именно хочет до него донести Корган.

-«Устами младенца!»- вы понимаете, Фрост, какой высокопарный слог? Таким слогом можно разве что восхвалять. А что же они восхваляют? То, что ещё не изведано и то, что ещё молчит. Может, я сошёл с ума, может, я не прав… Но вот, что я вам скажу, Фрост,- Корган наклонился к собеседнику и зашептал, будто боялся, что их подслушивают,- если они говорят нам, что дети не уступают взрослым в мудрости, так я позволю себе добавить, что они не уступают им и во всём остальном.

- В чём именно?

- Во всём, что вам угодно. И в глупости, грубости и жестокости в том числе. Разве вы не знали, Фрост, что дети жестоки? Так же, как и взрослые.

- Я вас понял, Корган, но разве вы станете отрицать, что детский взгляд на многие вещи обладает неоценимой простотой и драгоценнейшей объективностью? Детский взгляд не замылен, мой друг.

- Это, конечно, верно,- скривил губы Корган (ему было неприятно, что Фрост так и не понял смысла его речей),- но, видите ли, Фрост, есть ещё один маленький фактор. Очень часто дети говорят всё, что приходит на ум. И далеко не все дети часами мыслят на те или иные темы, чтобы потом отвечать за свои слова, как это делаем мы с вами. Я глубоко убеждён, что каждому человеку необходимо время для того, чтобы чётко сформировать свой взгляд на какую бы то ни было тему. Я не думаю, что дети станут заниматься анализом или же самоанализом. Они этого не любят; я вам больше скажу, и многие взрослые этого не любят. А между тем, анализ сильно недооценён. Он помогает разобраться и в самом себе, и в окружающем мире, и много в чём ещё. Но детям анализ, как бы это сказать, некоторым образом недоступен. Они мало чего об этом знают и ждут, пока кто-нибудь им об этом расскажет. Не могу полностью объяснить вам этого, я сокрушаюсь.

- Корган, не горячитесь, это всё-таки дети. Вспомните себя самого!

- Вот! Именно это я и хочу сказать! Разумеется, дети не виноваты в том, что некоторые знания им просто пока не доступны, человек доходит до всего постепенно, это естественный ход событий. И это уже задача родителей- помочь детям дойти до этих самых знаний. Дело это, правда, ювелирное, не каждому под силу. Но ведь нельзя же так резко разрубать канат- «устами младенца глаголет истина».

Корган смотрел на собеседника боковым зрением и он прекрасно чувствовал недоверие Фроста. Тот просто видел напротив себя чем-то явно обиженного человека. И, возможно, обижен он был именно в детстве. А Корган как бы неловко оправдывался:

- Устами младенца глаголет человек. А человек не можем утверждать истину, он может лишь её предположить.

- Я думаю, Корган, мы с вами зашли слишком далеко. Эта поговорка была создана бездумно и бездарно, если она содержит в себе столь узкий смысл. Не стоит копать дальше и уходить в дикие дебри. В этом нет необходимости,- пожалел собеседника Фрост.

- Да, вы совершенно правы…

Корган постыдился самого себя и покраснел. Он чувствовал, что сдался, проиграл. Корган опустил голову вниз, и дышать ему стало очень тяжело, даже слёзы чуть-чуть проступили на его глазах.

- А вы знали, Фрост, что щенки рождаются слепыми?

- Вы думаете тоже самое насчёт людей?

Корган растерянно пожал плечами.

- Позвольте вам зачитать один чудный отрывок. Здесь есть тот самый недооценённый анализ, вам придётся это по вкусу,- и Корган уже потянулся за книжкой.

- Что это?- спросил Фрост.

- Гёте, мой милый, Гёте,- торопливо произнёс Корган,- слушайте: «Лотта, только со смутным сном можно, пожалуй, сравнить то чувство, когда приходится сказать себе: это моё последнее утро. Последнее! Лотта, мне непонятно слово- последнее! Сейчас я полон сил, а завтра буду лежать <…> Умереть! Что это значит? Видишь ли, мы фантазируем, когда говорим о смерти. Я не раз видел, как умирают люди. Но человек так ограничен по своей природе, что ему не дано постигнуть начало и конец своего бытия <…> Нет, Лотта, нет… как я могу исчезнуть? Как можешь ты исчезнуть? Ведь мы же существуем! Исчезнуть? Что это значит? Опять только слово, только пустой звук, невнятный моей душе <…> смерть, могила! Непонятные слова!<…> Помнишь, ты прислала мне цветы, когда в том несносном обществе мы не могли перемолвиться хотя бы словом или пожать друг другу руку? Полночи простоял я перед ними на коленях <…> Я не грежу, не заблуждаюсь! На пороге смерти мне становится всё яснее. Мы не исчезнем! Мы свидимся!»

Он захлопнул книжку и посмотрел в глаза собеседнику. В них читалась отзывчивость гениальной простоте и лаконичной мысли. Корган кинул книжку на кресло и отвёл взгляд к окну. Он выиграл. Фрост прочёл на корешке: «Страдания юного Вертера» и снова задумался о молодости и мудрости.

VII

Когда в США были освобождены рабы, некоторые их них вернулись в Африку и поработили коренных африканцев, используя свой личный опыт и методы обхождения с рабами на американских плантациях.

Если бы Высший Разум мог рассказать Коргану то, о чём он умолчал, то он поведал бы ему, почему не может уехать из гор. Он бы говорил Коргану, что должен остаться здесь навсегда, потому что это и есть его доля: Высший Разум должен всегда оставаться чистым, а это было бы невозможно и немыслимо во внешнем мире. Разум сказал бы Коргану, что не может и секунды пробыть в городе, потому что буквально с первой минуты пребывания там начинается неумолимое и тяжеловесное, как печать, давление на мозг. Штампы общества запускают свой механизм ещё с первой минуты твоего рождения, совсем не интересуясь твоим мнением. Сосчитать эти манипуляции практически невозможно, даже если очень сильно постараться.

Женщина рожает ребёнка, и акушер должен приложить все усилия, чтобы в экстренной ситуации и мать, и дитя остались живы (1), после выписки ребёнка на машине увозят домой (2), попутно разглядывая рекламы на щитах (3). Его учат есть, ходить, говорить (4, 5, 6) и делать всякие другие вещи. Потом ребёнка отдают в школу (7), где его учат, что плохо, а что хорошо (8). После обучения в школе ребёнок обязательно должен поступить в университет (9) и пойти работать (10), чтобы иметь возможность обеспечивать свою семью (11), которая у него должна к этому времени появиться (12). Ребёнок не может бросить своих детей (13), он обязан им всю свою жизнь (14). Ребёнок умирает тихо и спокойно в преклонном возрасте и обязательно (15) своей смертью. Вот и пронеслась вся жизнь человека за две несчастные строчки. А сколько же этих штампов, этой дискриминации, этих правил и запретов таится за каждым днём, прожитым человеком!

Мозг страдает. Гниёт. Даже в самом невинном, в самом забавном таится дань обществу. Она сопровождает нас от родильного дома до могилы, и это остаётся незамеченным и лишённым всякого значения, а зря. В мирских условиях Высший Разум не может существовать, он может лишь навещать нас изредка, так скажем, по выходным. Высший на то и высший, что чистый, он может жить на склоне холодных гор, которые даже вмуруют его со временем, но не навредят его кристальности и свежести .

Если бы Высший Разум мог говорить, то он, несомненно, объяснил бы всё Коргану. Ну а теперь, потрясённый увиденным, археолог долго и мучительно вглядывался в дороги и рекламные щиты, пытаясь разобраться, отчего же Высший Разум не пожелал ехать с ним, и, кажется, всё понимал.

 

VIII

28 июня 1856 года в семье сербского священника и его жены родился четвёртый ребёнок, которого впоследствии станут называть «человеком, который изобрёл XX век» и «святым заступником» современного электричества. И звали этого ребёнка Никола Тесла.

В эту ночь Коргану не спалось. То часы тикали слишком громко, то невыносимо хотелось пить, а иногда и просто тянуло ходить по квартире и не останавливать непрерывных связанных действий. Везде, даже в коридоре, было темно и бесконечно скучно. Весь дом спал, и каждый видел свой замечательный сон, в котором всё, конечно, было совсем не так, как в реальности, и каждый никак не хотел просыпаться. Только Корган не видел смысла во сне и мечтаниях этой ночью, он всё бродил по квартире и думал о чём-то.

В 1888 году Тесла открывает явление вращающегося магнитного поля, создаёт электрогенераторы высокой и сверхвысокой частот. В 1891 году он построил резонансный трансформатор, позволяющий получать высокочастотное напряжение с амплитудой до нескольких миллионов вольт. В сентябре 1898 года в Нью-Йорке им был продемонстрирован дистанционно управляемый аппарат. На счету Тесла зарегистрировано более трёхсот патентов.

Коргану было около сорока, и он был одет в смешную белую пижаму. В таком одеянии Корган становился одиноким и угрюмым патриархом, взирающим на мир уже несколько десятков лет и разочаровывающимся в нём год за годом. Глаза его выражали безразличие и угнетающее уныние и содержалась в них холодеющая пустота, однако же тихо таились в этих глазах отзывчивость ко всему, что переживает этот человек, терпение и скорбящая всеобъемлющая любовь.

Корган ходил по квартире и не знал, чем ему заняться, а время, между тем, тянулось мучительно медленно. В полной темноте Корган пошёл на кухню, поставил чайник и присел на стул. Грустный человек всё никак не мог заснуть при этой светлеющей во тьме луне. Он вглядывался в небо, тонул безнадёжно в своих мыслях и молчал. Лёгкий ветер за окном разгонял мимолётные видения в голове Коргана, и они сменяли друг друга моментально. И всё окружающее пространство просто до тошноты затягивало в свою гнилую и гибельную воронку пустого, бессмысленного молчания. Чайник сипел всё громче и громче, выпуская горячий пар из носика. Корган оживился и даже несколько встрепенулся. Он медленно поднял свою тяжёлую бурлачную голову и увидел: рядом с ним появился человек. Во мраке его лицо было полностью залито полутьмой, и только сероватый силуэт оставался тускнеть на скучной кухне. Корган вглядывался в молчаливого собеседника, который, немного запрокинув голову, смотрел безразлично в туманное пространство перед собой. Корган, однако же, не выразил ни малейшего удивления по поводу его появления и присутствия, он явно ждал этого гостя.

Чайник взвыл, как дикий вол, напоминая о себе рассеянному Коргану. Тот встал со стула, выключил газ и заварил две чашки крепкого чёрного чаю. Свет по-прежнему оставался выключенным. Корган поставил чашки на стол, пододвинув одну из них угрюмому собеседнику, и сказал: «Ну, здравствуй, Никола!»

Гость захлопал ресницами в некотором смущении и лицо его приняло слегка виноватый вид. Свои глаза Никола устремил на Коргана и глядел на него с такой мольбой и долгожданным счастьем, что любые слова, которые могли бы быть им произнесены, стали бы бессмысленными. Тесла в одно мгновение испытал тысячу самых сильных эмоций на земле и теперь его охватило уныние. Он опустил голову, как это делает виновный, скрючившийся у плахи в три погибели.

1898 год. Тесла прикрепил некий прибор к железной балке на чердаке здания, в котором находилась его лаборатория. Через некоторое время стены домов в нескольких милях от лаборатории начали вибрировать.

На всемирной выставке 1893 года в Чикаго Тесла пропускал через себя электрический ток напряжением в два миллиона вольт.

- Ты знаешь, Никола, мне совсем не спится этой ночью! Да и как же мне спать? Ты только взгляни в окно!

Тесла послушно повернул голову к окну и понимающе закивал головой. А Корган, тем временем, продолжал:

- Какая потрясающая дымка! Разве повторится это когда-нибудь?

Бледно-серый эфир неравномерно расстилался по всему небу и земле, лишь бы закрыть собою порывистый и бесчувственный ветер, который нещадно обрывал последние листочки с уже почти опустошённых деревьев.

«Да,- думал Корган,- тяжёлые деньки пошли. Куда ни плюнь- война, кризис, кризис, война. И всё так мрачно, что порою кажется, что ты просто борешься за никчёмное выживание на этой несчастной и измождённой планете. И думается мне всё чаще, что Господь совсем даже и не хотел пускать человечество на землю, и не создавал он никого. Только вот люди, как клопы, просто просочились через мелкие раны на многострадальной земле и паразитируют на ней до сих пор. И нету от этого никакого спасенья, и нету такого яда, чтобы потравить разом этих тварей».

И думалось тогда Коргану, как же до одури скучно и плохо в Москве, и что не лучше в Петербурге, и что все места эти, вероятно, созданы для того, чтобы умирать изнутри и молчать о своей смерти. Тёмная мгла нависла над головами, молчание стало пророческим. Оно стало религией целого народа и его правдой. «Мы уже утратили возможность говорить, поэтому мы молчим»,- всё больше убеждались люди, умирая целыми миллионами в своих постелях.

«Я мог бы обрушить Бруклинский мост за час».

Голубая луна постепенно приближала героев к рассвету, а они, в свою очередь, совсем не хотели к нему приближаться. И хотя они признавали, что эта ночь уже достаточно затянулась и буквально изжила себя, оба всё же продолжали молить луну помедлить ещё немного.

- Ты приходи ко мне ещё, Никола, приходи осенью. Я тебя буду ждать. Приходи весной.

Слегка влажные глаза Теслы заблестели. И он глядел перед собой с такой горечью и отчаянием, что стена, отражавшаяся в его хрустальных зрачках, мгновенно потускнела.

- Мы с тобою станем беседовать с такими людьми, Никола! Когда-нибудь обязательно это будет, я тебе обещаю… Мы зайдём к старине Альберту, разумеется, и спросим, как он поживает. Скучно, наверное, братцу, скучно, давно уже он не слушал хорошей музыки и не читал доброй поэзии. И мы непременно с тобою, Никола, должны заглянуть к Тьюрингу, давно уже я хочу с ним увидеться. Говорят, в депрессии он опять… Хотя кто сейчас не в депрессии? Он, наверное, уже заждался меня совсем, бедный мой Алан!

В 1943 году Тесла принимал участие в известнейшем эксперименте «Филадельфия». Целью проекта являлась защита военных кораблей от немецких радаров. Однако, после запуска генераторов конвойный эсминец «Элдридж» внезапно растворился в воздухе и мгновенно переместился на базу в Норфолке, за 350 километров от места своего запуска. А потом корабль так же неожиданно вернулся обратно. Часть экипажа исчезла, оставшиеся в живых матросы сошли с ума.

Ты мог только взглянуть в глаза Теслы- и тут же оказывался где-то далеко-далеко, там, где ты давно хотел оказаться. Они отбрасывали тебя на сотни лет назад и переносили на годы вперёд. В глазах этих таилось мутнеющее озеро, окунувшись в которое, можно было окончательно спятить. Это были глаза-порталы, самые мощные, быстрые и неустрашимые на планете.

Однажды он заявил, что мог бы расколоть землю.

Корган вынул из шкафчика пачку отечественного печенья и достал из неё два квадратных кусочка. Один он оставил себе, а второй отдал гостю.

- Угощайся, Никола, это всё, что есть.

Тесла откусил неловко совсем крошечный кусочек, и братская любовь воссоединила двух сидящих на кухне. За окном угрожающе насвистывал ветер, настойчиво постукивая в окно.

В ходе эксперимента в Колорадо-Спрингс электрический заряд был передан учёным безо всяких проводов. Двести электрических лампочек разом загорелись под аплодисменты наблюдателей.

В 1931 году в Буффало Тесла продемонстрировал публике автомобиль, с которого сняли бензиновый двигатель и установили электромотор. Тесла прикрепил под капот небольшую коробочку, из которой торчали два стерженька. После чего он сел в машину, нажал на педаль, и та поехала. Тесла ездил на ней неделю. Никаких батарей или аккумуляторов в машине не было. Теслу назвали безумцем; это рассердило учёного, и он навсегда похоронил тайну своего электромобиля.

- Что грустишь, Никола?- произносил Корган, хотя грусть эта была ему ясна, и Тесла знал это. Так отчаянно он пытался зажечь свет на всей угасающей в ненависти и насилии планете, и так много хотелось сказать! И как же чертовски мало оставалось сил, когда его величали ведьмаком, сумасшедшим электротехником и нечистым. Сотни людей сообща тушили этот мощный луч света, не желая принимать мысли, что он никогда не погаснет, как бы они ни старались. Им нравилась жизнь в темноте, она и сейчас им нравится. Просто в тёмной комнате содержимого не видно, а включить свет бывает до одури страшно.

Во время работы над проектом «Ворденклиф» Тесла регулярно контактировал с инопланетными цивилизациями.

В начале Второй Мировой он уничтожил большую часть своих записей, так как понимал, что они могут быть использованы во вред человечеству. Результаты фантастических исследований исчезли.

В преклонном возрасте Теслу сбила легковая машина, и он получил перелом рёбер. Болезнь вызвала острое воспаление лёгких, перешедшее в хроническую форму. Учёный оказался прикован к постели. Он умер в ночь с 7 на 8 января 1943 года.

- Что-то ты давно не заходил, Никола. Вот уж холод наступает. Скоро совсем столбняк будет, никакой чай не согреет. А ты… навещай меня иногда. Ты знаешь, мне бывает порою очень грустно.

Глаза Теслы наполовину наполнились слезами. Он будто хотел что-то сказать, что-то донести до своего друга, но не мог. Слишком крепко сцепились в едином порыве горечь и счастье и впились в сердце Николы так, что он потерял способность выражать свои мысли. Тесла думал: «Господи! Какой застой! Какой ужасный, заплесневелый, обросший мхом, грязный, отвратительный, бесчеловечный и могильный застой! Кончится ли это когда-нибудь?» Он скорбел о людях и о всей земле, но всё-таки оставлял им шанс, а теперь он был просто счастлив, что снова увидел Коргана.

Как же не хотел Никола прощаться со своим другом, но безудержная, неистовая, нечеловеческая сила притягивала его, как магнит. И всем своим хрустальным взглядом он как бы говорил, что ему пора. Бездонное космическое эхо уже отправляло сигнал за сигналом на землю, чтобы Никола услышал их. Он в последний раз встретился глазами с Корганом, загадочно улыбнулся и исчез. Корган остался на кухне один. Он смотрел на печенье, кусочек которого только что откусил Никола Тесла, и вспоминал ту прощальную улыбку. Было в ней что-то магическое, потаенное, но, однако же, невероятно доброе и согревающее. И тогда Корган подумал:

«Как же это так может быть, чтобы Тесла умер? Решительно нет! Он, вероятно, и под машину не попадал, а может и сам кинулся под неё, чтобы продолжать свои исследования, никогда не вставая с постели, ведь он так не любит, когда ему мешают! Человек, обманувший явление электрического тока, пришелец, сумасшедший! Как же он мог умереть? Что ему до смерти, когда он перехитрил всю Вселенную? Не-е-ет, это вот для них (о ком подумал Корган в этот момент, неизвестно) легенда, а я-то знаю, где он. Совсем он даже и не умер, а просто переселился, убежал на другую планету. Бежал он по звёздам и Млечному Пути, глотая по дороге потоки тёмной материи. И бежал он так быстро, чтобы его не догнали. Ночью он провёл свой последний земной эксперимент и растворился. А теперь, бесценный мой друг Никола, сидит где-то с живым светом на ладонях и улыбается».

IX

В 1928 году Александр Флеминг проводил рядовой эксперимент в ходе многолетнего исследования, посвященного изучению борьбы человеческого организма с бактериальными инфекциями. Вырастив колонии культуры Staphylococcus, он обнаружил, что некоторые из чашек для культивирования заражены обыкновенной плесенью Penicillium — веществом, из-за которого хлеб при долгом лежании становится зеленым. Вокруг каждого пятна плесени Флеминг заметил область, в которой бактерий не было. Из этого он сделал вывод, что плесень вырабатывает вещество, убивающее бактерии. Впоследствии он выделил молекулу, ныне известную как «пенициллин». Это и был первый современный антибиотик. Благодаря его открытию было спасено бесчисленное количество жизней. Статуя Александра Флеминга стоит рядом с главной ареной в Мадриде, Плаза де Торос де Лас-Вентас. Она был возведена по соглашению с благодарными матадорами, поскольку пенициллин значительно снизил число их смертей.

- Вы знаете, что я видел?

Глаза Коргана заблестели и стали такими стеклянными, будто они принадлежали холодному убийце. Зрачки сильно расширились, вот-вот норовили выпрыгнуть из глаз и растечься по столу. Лицо Коргана было уже не человеческим, это было лицо греческого бога, глядящего с Олимпа вниз на своего раба. Фрост шёпотом спросил:

- Что?

- Нечто сверхъестественное,- тоже шёпотом ответил Корган,- чудо, Высший Разум.

- И где же вы его встретили?

- В горах. Он восстал из мёртвой скалы и предстал передо мной в своём совершенном облике.

- И что же он вам сказал?

- Ну, практически ничего. Я знаю только, что он был скован в горах, а мне случайно посчастливилось его освободить. Или, может быть, не случайно, не знаю.

Корган видел в глазах собеседника некоторое сомнение, которое, конечно, взбудоражило его не на шутку. Неужели он, Корган, мог бы сочинить такую историю? Ведь он не хвастлив и не честолюбив, зачем ему это? Корган недоумевал, он старался рассказывать о неземном совершенно земными словами, упрощая высокий смысл до невозможности, и ненавидел себя за это. В конце концов Корган понял, что это бессмысленно. Доказывать то, что ты был свидетелем чуда- это такая же бездарная идея, как читать стихи задом наперёд.

- И как же вы, уважаемый Корган, поняли, что это именно он, Высший Разум?

Но Корган уже не хотел говорить. Вопросы Фроста поражали его всё больше с каждой секундой. Как же он мог понять, что это именно Высший Разум? Да очень просто, очень просто: он же восстал из пепла прямо на глазах Коргана! Ясное дело, что если уж Корган не сомневается в реальности этого события, то явный факт, что это был именно Высший Разум, он знает наверняка. Фрост, конечно, был очень мягким и деликатным человеком, и он ни в коем случае не стал бы высмеивать своего друга, однако всё-таки Фрост не был до конца откровенен с ним. Такая холодность жутко злила Коргана, и он перестал отвечать на вопросы Фроста.

Нам никогда не пришло бы в голову осмеивать своих друзей (если они, конечно, наши друзья). Но мы с лёгкостью высмеиваем своих недругов. Мы высмеиваем людей, поступки, не соответствующие нашему мировоззрению концепции, ведя непрерывную войну со всем вокруг. Мы высмеиваем войну, однако сами же в ней участвуем, используя смех в качестве своего оружия. Смех- жуткая мерзость по своей сути, как и многие другие вещи в нашей жизни. Язык, любовь, музыка, ум, радость, грусть… Всё используется людьми по-разному, но мудрецом используется не во вред всему окружающему и не на войне. Но и мудрец не всегда мудрец. Не смейтесь попусту.

Это глупость. Это дичь.

X

В лунном свете совсем не видать фонарей,

И дорога уходит от ног.

В кабаке, затуманенном пьяной толпой,

Сидит возле стойки пророк.

Ухмыляется, дышит дымом в лицо,

говорит: «Что случилось с тобой?

Мы все ждали, когда ты появишься здесь,

Сядь же, выпей со мной!»

 

Я сажусь, я рыдаю, исчерпан до дна,

и я начинаю рассказ.

Никем не услышанный, я понимаю,

Что этот пророк меня спас.

 

Он глядит на меня сквозь табачный застой

И назойливо жжёт мне глаза.

Я сказал ему: «Я вчера был в раю,

Но меня зашвырнули назад.

 

Я ходил по луне туманной дорогой,

Я видел сияющий свет,

Я был счастлив, пленён, очарован, запутан,

Я не помнил, сколько мне лет.

 

Но мой путь переплавился в груду асфальта,

И я жил, словно в театре теней,

Я хоронил свою жизнь, вспоминая

Глаза своих мёртвых детей.

 

Заблудившись, не мог я дороги найти:

Не видать при луне фонарей.

Я отшельник, блуждающий в мёртвой Тайге,

Я скорблю о луне,

Я скорблю о дороге, я вижу Эдем

И глаза своих мёртвых детей.

 

Я погиб, я ушёл, я потерян в пути,

Только ты меня слышишь, пророк»- «Замолчи!

Твои сцены меня утомили,

У меня самого были тяжкие дни,

Но они без нытья проходили!»

 

Я смотрел на пророка; я жив, но я мёртв;

Я уже был изгнан из рая;

Я иду и иду, я скорблю и молчу,

Я пророка опять вспоминаю.

 

Похороненный, в ночной тени я скрываюсь.

Я заблудший мертвец,

Я не вижу пути,

Я не знаю, куда мне идти…

 

Солнце над пустыней стояло жгучее. Лучи метили прямо в лицо, заставляя глаза постоянно щуриться. Голова невыносимо болела от адского пекла, всё тело изнывало от страшных дьявольских лучей. И только одна мысль крутилась в голове: скорее, скорее бы дойти до оазиса, скорее бы всё это закончилось!

Белое полотенце чалмою было обмотано вокруг несчастной головы Коргана. Ему было тридцать лет, и он был пленником этой пустыни, конца которой отсюда не видать, потому что жёлтые зыбучие пески заполонили все близлежащие земли. Корган был очень худ от обезвоживания и общего истощения, было в его образе что-то паломническое. Уставшие глаза будто сами закатывались всё глубже в глазницы, а тонкие губы иссыхали. Корган, обессиленный, но всё ещё не теряющий надежды на скорый отдых, шёл по пустыне в поисках оазиса; он всё чаще грезился паломнику перед закрытыми глазами.

Он увидел вдали тонкий светлый силуэт, сидящий на горячем песке. Пленник подходил всё ближе и ближе, пока силуэт не обернулся и не встретился с ним глазами. Это была молодая девушка в белом греческом платье. Русые её волосы были заплетены в прекрасную косу, пухлые губы её были очень чувственны. В тёмные карие глаза девушки, как в драгоценные камни, были вкраплены дивные жёлто-зелёные точки, создающие неповторимый змеиный узор. Когда Корган взглянул в эти глаза, то сразу понял, что лицо девушки ему знакомо. И тогда он стал вспоминать.

 

Память никак не могла восстановиться, и Корган не помнил даже, как вообще он очутился здесь, в пустыне. Только ощущение, что он провёл тут уже несколько лет, всё никак не покидало его. Но раньше (воспоминания вклинивались очень медленно и маленькими частями) он, кажется, работал где-то в офисе. Коргану не удавалось вспомнить точно, кем он там работал, но он помнил, что сидел на каком-то собрании в офисе, и рядом с ним сидела девушка. Та самая, со змеиными глазами (они сразу запомнились Коргану, именно по этим глазам он узнал силуэт в пустыне). Было в её облике что-то античное.

Ничего больше не приходило в голову Коргану, воспоминания на этом закончились.

Они встретились в пустыне. «Интересно, что она здесь делает? И что здесь делаю я?»- Корган мучил себя вопросами. Он отошёл от девушки и спрятался за песчаным бугром, наблюдая за ней оттуда. Девушка в белом греческом платье грациозно сидела на песке и пропускала золотые песчинки сквозь свои тонкие пальцы. Удивительно, она сидела в самый жаркий полдень в истории под самым палящим солнцем мира, но тело её было прохладным и свежим, будто и пекла этого нет, а оно просто приснилось Коргану.

Девушка встала с песка и пошла прочь; Корган наблюдал это из своего песчаного укрытия и решил пойти за ней. Практически бессознательно решил, просто повинуясь интуиции своего измождённого тела. Он шёл за девушкой в белом около десяти километров, и за всё время, что они были в пути, она ни разу не обернулась.

Мысли Коргана в дороге путались и терялись где-то в бесконечном песке. Они буквально утопали в нём, образуя золотые вековые залежи в этой проклятой пустыне. Пленник шёл почти с пустою головой, вглядываясь в маленький тонкий силуэт, идущий впереди него. Отрыв девушки был велик, она шла легко и степенно, Корган же собирал свои последние силы. Он всё вспоминал её взгляд тогда, на собрании, такой жгучий и змеиный, такой волнующий. Корган успел уже утонуть в остатках своих мыслей, как вдруг картинка перед его уставшим взором изменилась, и Корган понял, что девушка привела его в оазис.

Сил на радость уже не оставалось, и Корган лишь сложил иссохшие губы в слабую улыбку. Девушка в белом греческом платье обернулась, и он снова увидел её змеиные глаза. В одно мгновение девушка превратилась в кобру с широким капюшоном и ужалила паломника. Спустя мгновение кобра пропала в оранжевых песках горячей пустыни. Пленник упал прямо перед оазисом, но не умер- он очнулся.

«Боже, я, должно быть, был в бреду,- подумал Корган.- Это всё чёртово солнце». Он открыл глаза и понял, что всё ещё идёт за девушкой в белом греческом платье. И также он понял, что дорога эта есть не что иное, как вечность, и что девушка эта никогда не обернётся. Он всё вспоминал ту встречу, те таинственные и манящие змеиные глаза, которые ему уже никогда не суждено увидеть…

Солнце неустанно сжигало всё живое на своём пути; а путника всё не покидала надежда на прохладный оазис, который он, возможно, найдёт в конце своей дороги. И упадёт там без сил.

 

XI

 

Спутник «Галилей», начавший свой полёт в 1989 году и восемь лет вращавшийся на орбите вокруг Юпитера, полностью сгорел в его атмосфере.

Весенние цветы распускались столь чувственно, составляя манящий букет, что могли захватить в свою гипнотическую власть любого, кто приблизится к ним. Корган ловил глазами всё новые и новые краски, которые заполонили теперь весь его разум. Пространство, казалось, трепещет, будто в нём танцуют в тесноте маленькие эльфы, стрекочущие насекомые и прочие существа. И Корган абсолютно потерял свою голову, утопая в разноцветных изысках приходящей весны.

Он очнулся в своём любимом кресле и понял, что в голове его осталось лишь буйство красок и разливная оттепель. Корган с трудом открыл глаза: напротив него сидел слегка встревоженный Фрост. За окном завывала метель, зарывая всю видимую и невидимую жизнь в вечных снегах. Корган слышал дикий гул, писк, который издавали омертвевшие растения, потому что их хоронили заживо.

- Весна пришла,- умиротворённо произнёс Корган.

Порыв ветра так сильно ударился о стёкла, что окна в комнате затрещали. И если бы кто-то открыл хоть маленькое окошко в этот момент- буран ворвался бы внутрь и, как дикий зверь, уничтожил бы всё к чёртовой матери.

- Вы с ума сошли?- глаза Фроста засверкали безумием.

- Нет.

Корган многозначительно медленно повернулся к своему собеседнику и поднял на него свои отяжелевшие, до одури мутные, словно в опиумном дурмане, глаза.

- Жизнь борется сегодня со смертью. Вот там,- он постучал костяшками пальцев по окну, голос его звучал пророчески жутко.- И сегодня она выиграет эту битву.

Фрост выпрямил спину, и взгляд его стал ещё более острым. Он всё думал, уж не спятил ли совсем Корган, а может, он просто устал. Но что-то подсказывало Фросту, что речи Коргана совсем не походят на речи душевнобольных, что они наполнены каким-то особым, пока ещё тайным смыслом.

Корган смягчил свой взгляд, создав тем самым очень благоприятную атмосферу между ним и Фростом, и откинулся на спинку кресла. Глаза его застыли в состоянии полнейшего спокойствия и ощущении чего-то правильного, того, что должно случиться и того, что скоро произойдёт.

- Когда по улицам вот так разливается весна, то Она тоже приходит ко мне.

Фрост не понял, кого имеет в виду Корган, потому что он всегда беседовал с ним только наедине и никогда не спрашивал его об этом.

- А вы же женаты?

- Да,- невозмутимо ответил Корган,- был и остаюсь. Моя жена умерла ещё в 1918 году.

- Простите, а…

- Испанка,- тяжело выдохнул Корган.- Тогда был очень трудный год.

Корган потянулся за своей трубкой и спичками. Взгляд его оставался холодным и созидающим. Он будто прожигал всё, что видел. Казалось, всё Коргану знакомо, и он давно уже знает все тайны мира, недоступные обыкновенному человеку. Он находил в себе некоторое превосходство и равнодушие, но он очень хотел выговориться, и ему было плевать, желает ли Фрост это слушать или нет.

- Я никогда прежде не видел таких глаз. Серые, такие глубинные, большие, с маленькими ниточками от зрачка, как чёрное солнце. Я её не сразу полюбил, ведь я совсем не знал её раньше. Но я никогда бы не подумал, что встречу такого человека на своём пути. Замечательного человека.

Глаза Коргана посветлели, и Фрост отчётливо понял, что его собеседник может быть счастлив и одними лишь воспоминаниями, которые он воплощает своею силой мысли в материальную реальность.

- Вы знаете, я никогда не забуду её глаз. Она всегда смотрела на меня по-разному, каждый день. Никогда не смотрела одинаково. Когда она злилась, то чёрточки, идущие от её зрачков, как чёрное солнце, становились острее и яснее, становились похожими на ножи. И тогда я чувствовал всю остроту её характера, мне казалось, что я больше понимаю её в этот момент. А когда она смотрела на меня так мягко, так нежно и тепло, с некоторым безумием в этих отточенных серых глазках, вот тогда мне хотелось плакать. Меня всегда до глубины души цеплял этот взгляд. Это был любовный взгляд, родной, наполненный самым высоким смыслом. Я всегда знал, что эти глаза для меня долгожданны, я искал их всю свою жизнь, и вот теперь, когда я их увидел, мне больше ничего не страшно.

Мороз пробирался сквозь щели прямо в комнату, он был хладнокровен. Хотел заледенить всю планету, стереть всю живность с лица земли. И цель его была ясна. А сейчас мороз начинал с малого: он подходил от человека к человеку, оставляя у каждого потухшие глаза.

- Вы зря мне верите, Фрост, я всегда недоговариваю. Иногда нам было очень тяжело, даже порой невыносимо, и мне казалось, что я вообще сбился со своего пути, что меня украл вот этот проклятый мороз, который сейчас стучит по окнам, перебивая меня. Мне думалось, что эта женщина завела меня в непроходимую чащу, и что теперь я безнадёга. Потом я подумал, что и пути никакого не было, а я просто радовался найденным следам на снегу, которые я сам, дурак, и оставил, потому что ходил по кругу. Вы представляете себе, Фрост, я около двух лет был человеком без пути. Я даже не сбился, у меня просто не было пути, чтобы сбиваться с него. Лучше бы я сбился, лучше бы я сбился! Отчаяние разъедало меня, как язва, и я был по-настоящему болен, ведь я был так глуп! Два года я находился в тумане, я бездарно тратил своё время на ненужное мне страдание. Я скорбел о том, что ещё не погибло, я был подлецом, если хотите! Но вы знаете, Фрост, я всё же смог осознать, что путь мой был проложен прямо у меня под ногами, я был выведен из сумрака. Ею. Она растопила этот снег на дороге, чтобы я увидел свой путь, я вам больше скажу: это она его проложила. Я был человеком без пути, невидимкою, а она мою жизнь осветила огромной лучиной и проложила мне дорогу всей моей жизни, пока я мирно спал. И лучина эта никогда не погаснет. Видите ли, смерть слишком слаба, чтобы её затушить. Смерть не властна по своей сути, она ставит перед собой слишком мелкие цели, старательно обходя все значительные стороной. А это ведь глупость, чудовищная глупость…

Едва Корган успел это произнести, как его тут же схватил приступ, и он упал. Злая тупая ирония. И он сию же минуту встретился со своими бесценными серыми глазами, которые смотрели так ласково и так тепло, что Корган расплакался. Эти глаза понимали абсолютно всё, что он переживает. И это делало его счастливым.

Комната была заполнена клубами табачного дыма, который местами вырисовывался в злую усмешку. Оцепеневший Фрост глядел на тело примерно минуту, а потом сладкий малиновый звон оглушил его. Фрост повернул голову и посмотрел в окно: сквозь леденящие снега всё больше и больше пробивались маленькие зелёные ростки. Деревья, дороги, дома и столбы- всё таяло, таяло так настойчиво и быстро, чтобы не оставить метели ни единого шанса на выигрыш. Всё скорее зеленели растения и журчали воды, несущиеся вниз по улице, чтобы сообщить всем радостную новость, птицы бодро заклокотали, и наступила весна.