*** Девушка с удочками на звездном опрокинутом плоту закинула волосы-лесы в мои объятия, в мои глаза. Шумят колесницы листьев и витражные голоса далеких стрельчатых мыслей. Откуда у тебя это легкое дыхание, моя девочка? Мы лежим нагие на террасе (старое ватное одеяло) и мошки легкого винного перегара ластятся, облепляют мое лицо. Город безымянно покоится, как обручальное кольцо на дне старинной чернильницы. Над нами шевелится фрагмент склонившегося каштана, и ночь трещит по швам мелких звезд, а луна, словно просроченный пакет с молоком, вздулась, упругая, грозит вот-вот разорваться. Откуда эта нескладная грация? Эта лунная долина с мерцающими ляжками и кошками? Что бы ты ни делала - готовила борщ, рожала дочку, мыла свою машину - суккуб в джинсовых шортах – все ты делаешь с легкостью неописуемой, порхаешь стрекозой по минному полю, перелетаешь с цветка на цветок, с сапога мертвого солдата на треснувший от спелости арбуз. (А как ты играючи окончила вуз?) И все в тебе вращается, танцует и скользит, вальсирующие пузырьки несутся верх - сквозь носоглотку - к зеленой свободе разбойничьих глаз. Я хватаюсь за тебя, как тонущий за соломинку в потном океане глупых тел и ныряющих бензопил, а игривая девчонка подает руку Голиафу: держись. И звонко смеется. Дьявольская беспечная легкость, свеча танцует под натянутым лезвием гильотины, и сквозняк ползет по спине, как едва ощутимый паук ноктюрна. Я вжимаюсь в тебя всеми астральными телами, а ты влажной змеей скользишь вдоль меня. Откуда в тебе эта хитрая сладость? Постой, ты куда? Я подбрасывал мышеловки в огонь. Думал поймать тебя, поймать пламя. Грозно махал палицей перед ветряным лицом, зыбким, зыбким, как отзвуки осени. И - спустя годы - я поднимаюсь на восьмой этаж (сломался лифт) и ощущаю небольшую отдышку. Где же наше легкое дыхание, моя девочка? Где наших летних ночей сгущенная, сверкающая в неге плеть? Тишина рисует на стекле человечка. И береза в лунном свечение забрасывает саму себя в небеса, полные звезд, как рыбацкую сеть. * * * Да, люблю я осень! Люблю я писать про это лисье, трагическое, разбойничье нагромождение гениев. Из каждой лужи сквозит зазеркалье, как последние капли во флаконе “Poison”. Наглые белки в парках, словно вертикальные рыжие ящерицы, отбрасывают пушистые хвосты и собираются в наэлектризованные стаи, а потом набрасываются на прохожих, не знающих «очей очарованья». С деревьев опадают не листья, а стихи, не написанные миллионами несостоявшихся поэтов… Кто им Гомер? Сколько этих матовых бульк разнеслось по поверхности? Осень как восемь, только со сточенным клювом. Ближе к семи над площадью и вождём сгущается рыбья стальная синева. Вот универ, и скрипач, как снайпер с прицелом в Листа, пересчитывает мелкие деньги в коробке из-под пиццы. Но где же герой нашего времени? Выйди за разум и жди. Он приедет вечером, пропахший октябрём, кострами и псиной, на высоком коне, состоящем из Есенина, святой печени и пятен родимых. Будет много музыки. Страшной музыки. Бах. Он сдирает кожу с твоей души, как со спелого персика. А мы поставим капельницы с настоящим кагором и лёгкой мелкокалиберной грустью. Или томлянку из листьев. * * * С утра всё небо заполонил Микеланджело облаков, и в мраморной глыбе созревающего дождя легко разглядеть зёрна будущих статуй Давидов или асбестовых девушек с винтажными зонтами птиц. Я иду домой по переулку Чёрной Кошки (привет Николо!), иду по времени, как паук по чужой паутине. По автомобильной дороге рассыпан песок — пятнами, пятнами, отпечатками от больших лап — это крался зверь песочных часов, похожий на коричневую рысь с лапами-конусами. И душа замирает... Ты чувствуешь, сейчас произойдёт небольшое чудо. Из-за угла выбегают три девочки, друг за другом, все разного роста и возраста, от большего к меньшему. Это линейка развития «девочки разумной» в картинках — от неуклюжей обезьянки с золотистыми кудрями до наглой ехидной бестии с пластинами на зубах. И это чудо длится меньше мгновения. Мгновенья — ограда из зубов (привет Гомеру!). Но лучистое нечто успевает протиснуться из одного мира в другой, перебежать из вагона в вагон электрички напротив. Так истина сбегает из одной реальности в другую, |