18.

 

Настя очнулась, сквозь сон почувствовав чье-то присутствие. Не открывая глаз, прислушалась к тихому шепоту. В стороне от нее – в небольшом отдалении слышны были два голоса. Мама с кем-то разговаривала. Но так тихо, что слов не разобрать.

«Максим?» - сердце, от радости увидеть его, застучало быстрее. Но почти сразу же в эту музыку чувств прокрались нотки разочарования. Они завибрировали, вызвав в подвалах души пусть и не сильную вспышку стервозности. «Зачем он пришел? Не хочу его видеть».

Тут же появилось понимание, что лукавит - просто не хотелось предстать перед ним в таком жалком и нелепом виде. А еще было стыдно. И оттого, как обошлась с ним, и что с его колокольни все предстанет в совершенно ином свете. «Он никогда не сможет понять, почему я так поступила. Не поймет, что со мной происходит. А потому никогда не простит… Впрочем, - пришло осознание истины, - для меня это уже ничего не значит… А для него? Как я буду смотреть ему в глаза?» Она продолжала так лежать еще некоторое время, пока ее не осенило - он будет ждать, пока не дождется. И тогда пришло простое и целесообразное в этот момент решение – будь, что будет.

Настя открыла глаза.

Буквально через минуту – не больше – услышала скрип стула.

- Ну, вот! – услышала мамин голос, - Вот и Настюша проснулась… А у нас гости, доченька – Посмотри, кто пришел, - мама подошла к кровати. А через секунду показалось и лицо Максима.

Его взгляд выражал сочувствие. Он проникал в самую душу, отчего Насте стало неловко, и она спрятала глаза за ресницами.

- Привет, Настюша, - голос Максима был ласков, и, чувствовалось, нарочито бодр.

- Привет, - она посмотрела на него, - Как ты узнал…

- Заходил к тебе в группу. Оксана сказала.

- Максим, я…

- Ничего не говори – я все знаю.

Это его «я все знаю» неприятно укололо сердце, - Настя снова машинально спрятала глаза. Но лишь на мгновение.

- Как у тебя дела, Максим? – спросила, чтобы не молчать.

- Да все в порядке, - он продолжал бодриться, - Ты-то как?

- Как видишь… - она отвела глаза в другую сторону, - Максим… Ты не приходи больше.

Тишина, наступившая после ее слов, оглушила. И в ней – в этой тишине Настя, только что еще сомневавшаяся в том, что делает, вдруг ощутила, как ее психика переполняется злостью. Переполняется оттого, что не видела раньше, насколько слаб тот, кого она еще совсем недавно боготворила. «Вот и все… - подумала, - Как же быстро… и как просто».

- Нечего тебе здесь больше делать, - она бы отвернулась, если бы смогла, потому что глаза стало застилать слезами.

- Но, Настюша…

- Все. Уходи, - тихо, но безапелляционно проговорила Настя.

Татьяна Васильевна только что ошарашено смотревшая на нее, взглянула на Максима.

На его лице все еще остававшееся удивление стало трансформироваться в грусть неизбежности, когда теряется что-то важное в жизни. Когда понимаешь, что вот оно было и вот его уже нет. Когда не хочется верить в это. И не просто не хочется - сил нет прислушаться к разуму, который тихо нашептывает: «Да. Да. Так оно и есть».

- Настюша, зачем ты? Я же люблю тебя.

- А я тебя больше нет… Прости, если сможешь, - она медленно опустила веки, не имея возможности по-другому дать понять, что больше ни о чем говорить не намерена.

Максим почувствовал прикосновение к руке. Обернулся. Татьяна Васильевна показала мимикой, что хочет ему что-то сказать – но не в палате. Покорно поплелся за ней, как приговоренный.

Как только они оказались за дверью, она вполголоса, но очень чувственно заговорила, будто боялась, что Максим обидится и уйдет, и она не успеет высказать ему наболевшее.

- Максим, ты пойми ее. Сейчас – в этом положении – она чувствует себя такой обездоленной, такой никому не нужной. И все наши хорошие слова, и наши сочувственные взгляды – абсолютно все - воспринимает, как жалость по отношению к себе. Ее гордость противится этому. Пойми ты ее, и прости. Поверь - со временем все изменится. А пока… прости нас ради бога… не ходи сюда. Подожди, если сможешь. А не сможешь… - она не договорила, потому что дальше продолжать не имело смысла.

- Да. Конечно, Татьяна Васильевна, - растерянно произнес Максим, - Я пойду? – он посмотрел на нее не то с грустью, не то с облегчением, - До свидания…

- Прощай, Максим, - она повернулась и скрылась за дверью.

Оглушенный таким неожиданным пассажем и особенно последним «прощай», Максим вдруг подумал о Николае Петровиче. И, как утопающий за соломинку, ухватился за мысль – навестить его. Узнать – что же будет дальше? Он ускорил шаги. Фактически слетел с лестницы. Выскочил на больничный двор и чуть ли ни бегом устремился к машине.

 

19.

 

Выйдя из ординаторской, где они поговорили с лечащим врачом, и, пройдя по коридору, майор Завьялова и старший лейтенант Прохоренко остановились у двери в Настину палату.

- Олег, ты пока побудь здесь. Ты, хоть и представитель закона, но все же мужчина, - улыбнулась она, чтобы скрасить категоричность, - Мало ли как на тебя отреагирует пострадавшая в нынешнем положении. Дело-то щепетильное. Если будет все нормально, я позову тебя.

- Хорошо, Ирина Ростиславовна. Понял.

Она постучалась и вошла в палату. Хотела сказать «добрый день», но вовремя спохватилась.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, - ответила Татьяна Васильевна, - Вы ко мне?

- Нет. На этот раз нет, - Завьялова старалась быть непринужденнее, - Я поговорила с лечащим врачом, и он разрешил нам пообщаться с Настей.

- Мне можно остаться?

- Да, конечно, Татьяна Васильевна…

- Мама… - Насте стало неудобно за то, что собиралась сделать, - Нам с… - она вопросительно замолчала.

Завьялова поняла.

- Меня зовут - Ирина Ростиславовна… Майор Завьялова, - добавила она.

- Мама, наверное, это не совсем удобно. Нам с товарищем майором нужно поговорить наедине.

- Доченька? – Татьяна Васильевна не могла скрыть своего удивления.

- Так надо, мама.

- Ну, вообще-то, Настя права, - решила поддержать Ирина Ростиславовна, поняв, что та чего-то не скажет при матери, - Я бы после формальных вопросов все равно попросила бы вас выйти. Извините, так положено.

- Ну, что ж – надо так надо, - обреченно заключила Татьяна Васильевна и пошла к двери.

Завьялова проводила ее взглядом и повернулась к Насте.

- Ну что ты, девонька, такого натворила, что не хочешь говорить при матери?

- Ирина Ростиславовна, Андрей ни в чем ни виноват…

- Ты о Муромове?

- Да… Я была у него в гостинице… И ушла, когда он спал. Его со мной не было…

- Успокойся, Настя. Андрея твоего сегодня уже отпускают.

- Да? Слава богу. А я так боялась… Спасибо, Ирина Ростиславовна, - на глазах у нее появились слезы.

- Да за что, Настя? Как только у нас появились его снимки, я отправила людей в предполагаемые клубы и гостиницы. И все прояснилось. Хорошо, что Муромов твой очень похож на телеведущего. Это облегчило поиски информации о нем – слишком заметен, - она нажала на слово «слишком», и, вздохнув, продолжила, - Ну а теперь… перейдем к тому, что интересует меня. Я хочу, чтобы ты рассказала, что ты успела рассмотреть до того, как потеряла сознание. И самое главное – был ли нападавший один или их было двое?

Настя услышала шелест бумаги. «Что я ей скажу? – подумала, - То, что я разговаривала с призраком? Или расскажу о своих видениях? А, может, вообще сказать, что ничего не видела? Но тогда может попасть под подозрение невиновный человек. И, скорее всего, так и будет. Может пострадать кто-то из тех ребят, кому я обязана тем, что жива…» Последние слова вызвали горечь, которая тут же отразилась на лице соответствующей улыбкой.

- Вижу сарказм на твоем лице, Настя. Поделись, с чем это связано? – Ирина Ростиславовна попыталась тоже улыбнуться.

Настя ответила не сразу. Но Завьялова молчала. Не спрашивала ни о чем. Не торопила ее.

- Знаете, Ирина Ростиславовна? Я вот лежу – полуживая, полумертвая - и думаю. Рассказать вам правду - не поверите. Не говорить ничего – мало ли кого в своем рвении вы можете сделать козлом отпущения. Извините, я не имею в виду вас лично. Вам же – органам, - оговорилась она, чтобы уточнить до этого сказанное, - нужно найти виновного в смерти этой мрази.

- Ну, зачем вы так Настя? Вы, конечно, правы, - перешла майор вдруг на «вы», - Ну не сам же он себя? И почему ты решила, - вернулась она к прежнему обращению, - что я тебе не поверю?

- Потому что то, что я расскажу сейчас, не вписывается в рамки здравого смысла. И я, скорее всего, буду выглядеть в ваших глазах не вполне психически здоровым человеком.

- И, тем не менее, Настя?

- Единственное, что хотела бы добавить… Я… - она сделала паузу, - хотя вы, пожалуй, и без меня уже знаете – студентка психологического факультета. Всегда мечтала заниматься наукой. А потому ко всему относилась прагматично. И то, о чем буду говорить сейчас, для меня так же не до конца понятно, как и будет для вас.

Ирина Ростиславовна промолчала. Но, видно было, Настины слова ее заинтересовали.

- Начну издалека… - Настя снова на несколько секунд замолчала, не зная, от чего оттолкнуться. Решила – первым в ее рассказе будет посещение бара с Максимом. Все, что было до этого, пожалуй, неважно. Главное, что произошло с ней, когда впервые увидела глаза рыжего бармена, и после чего перестала сомневаться в своей гипертрофированной сенситивности.

Ирина Ростиславовна слушала ее, не перебивая. Ни разу, когда появлялись паузы, не нарушила ее мыслей. А Настя, где могла, старалась профессионально обставить повествование. Может, поэтому и слушали ее с интересом. Иначе давно бы уже прервали.

Наконец, она дошла до того места, когда окончательно поняла, что любит и Максима, и Андрея, и что эта любовь станет для нее тем испытанием, о котором предупреждал благообразный старец, чресла которого обвивал странный светящийся пояс.

- Я понимала, что встреча с этим… подонком – дело времени. Нечеловеческая ненависть, сквозившая в его глазах, говорила, что он не оставит меня в покое. А когда я вышла из такси и пошла через парк, вместо того, чтобы доехать до подъезда, я уже была почти уверена, что встречу его.

- Вы смелая, Настя… - майор снова обратилась к ней на «вы», - Знаете? Если бы не экспертиза, я бы вполне могла подумать, что это вы убили его… Извините. Продолжайте.

- Да нет. Какая я смелая? Судьба вела меня… Но когда я увидела этого человека там, я вдруг ясно осознала, что меня ждет рецидив однажды случившегося. И тогда меня охватил такой ужас, что я перестала соображать совсем. Я побежала, пытаясь спрятаться за деревьями… - Настя неожиданно снова замолчала.

Молчала и Ирина Ростиславовна, забыв о вопросах. Ей почему-то хотелось верить этой девочке. Но не позволял, ни жизненный опыт, ни разум, ни, тем более, интересы следствия. Ей нужны были неоспоримые факты.

- Понимаю сейчас, - продолжила после некоторого раздумья Настя, - всю неадекватность своего поведения. Но в ту ночь все шло не так, как, казалось бы, должно идти. Будто то, что я делала, я делала автоматом… Извините, Ирина Ростиславовна, за то, что морочу вам голову. Но без всего этого, то, что собираюсь сказать, выглядело бы бредом сумасшедшего… А, впрочем, так оно, скорее всего, и будет…

- Ну что ты, Настя? – в Ирине Ростиславовне снова победила женщина, - Продолжай.

- Ну, вот мы и дошли до того самого момента, когда я от удара и падения потеряла сознание. Но потом, я снова почувствовала неимоверный страх, потому что очнулась от тяжести, навалившейся на грудь. Низа – от поясницы не чувствовала совсем. Увидела его скотскую рожу перед лицом… - она стала задыхаться слезами.

- Настя, вы оставьте подробности этого момента.

- Да бросьте, Ирина Ростиславовна. Вы забыли – я же психолог, пусть пока и не дипломированный. Чем чаще я об этом моменте буду рассказывать, анализируя событие, тем быстрее произойдет в сознании разрушение синтетического образа. Даже если он и закреплен подсознанием.

- Ну что ж, вам виднее, - майор с уважением посмотрела на Настю, - Тогда продолжайте.

- Когда я поняла, что не чувствую только низ туловища, меня, словно молния, пронзила мысль, что основная травма не в шее - в пояснице. Иначе мое туловище состояло бы только из головы. Я вдруг осознала, что эта тварь либо уже насилует меня, либо вот-вот начнет - отсутствие чувствительности не давало четкой картины. Что было сил, я не закричала – я завизжала. Потом перехватила его за горло и стала душить, что было мочи. Почувствовала удар в голову… И снова потеряла сознание.

Потом снова пришла в себя… Ощутила легкость, будто с груди сняли тяжесть. А когда открыла глаза, в лунном свете увидела человеческую фигуру, странным образом подвешенную за шею. Петля, в которой человек корчился, вспыхивала зелеными и красными искорками. Она, словно струйка воды, закручивавшаяся вокруг собственной оси, серебристо-голубоватым шнуром обвивала его шею. А сам шнур уходил вверх… в небо, и там, постепенно растворяясь, сливался с лунным светом… Вот и все, - закончила Настя после паузы, - Потом я снова потеряла сознание.

Майор Завьялова, прослужившая в органах столько лет, и за эти годы, чего только не слышавшая, молчала. Может быть, она думала о вечном? А, может, пыталась впихнуть в рамки своего опыта и этого расследования опыт девочки, которая в одночасье стала инвалидом? Или жалела, что рядом не оказалось Прохоренко, хотя, будь он здесь, могла бы и не услышать того, что услышала.

Она закрыла папку и встала со стула.

- Жаль, - сказала.

- Чего жаль? – встрепенулась Настя, - Это вы обо мне?

- Да, Настюша, конечно, жаль, что с тобой это случилось.

- Но мне кажется – вы не об этом…

- Ты права, - усмехнулась Ирина Ростиславовна, - Я имела в виду, что к делу твои показания не подошьешь, - она слегка покивала головой, - И еще. Мой тебе совет. Скоро с тобой будет работать следователь… И будет лучше, если ты скажешь, что ничего не помнишь. Можно было бы все свести к самообороне… что ты его задушила. Но экспертиза показала, что он умерщвлен не руками - каким-то канатом. А исходя из твоего рассказа, чует мое сердце, орудие преступления никогда найдено не будет… Прощайте, Анастасия Сергеевна. Надеюсь, у вас все будет хорошо… насколько это возможно.

- До свидания, Ирина Ростиславовна.

 

20.

 

- Руслик, выручай, братан, - Максим, после того, как забежал наверх через ступеньку, запыхавшись, ворвался в комнату.

- Что? Что случилось? – у Руслана появилось испуганное выражение на лице – атака друга удалась.

- Настюша моя в больницу попала. Надо к Николаю Петровичу съездить.

- Зачем к нему-то?

- Он поможет – я чувствую. Ты же видел, как он может все.

- Ну, не знаю, Макс…

- Я знаю. Поехали.

- Ну, ладно. Как скажешь, - Руслан стал переодеваться, - Только сомневаюсь я.

- А ты не сомневайся. Приедем – узнаем.

Домчались они быстро – час пик еще не наступил. То место, где парковались прошлый раз, как будто специально для них, когда въезжали во двор, освободилось. Черный представительский «Мерседес» - с такими же черными, тонированными стеклами – выкатил оттуда, и, поравнявшись с ними у самой арки, вальяжно проехал мимо.

По знакомой Максиму по недавнему визиту лестнице они поднялись на тот же второй этаж, и стали звонить в ту же самую дверь.

Некоторое время стояли - ждали, когда Николай Петрович откроет.

И снова Максим позвонил. И еще раз нетерпеливо повторил сигнал.

- Макс… Прекращай. Ты же видишь – никого нет. Уже мертвого можно было поднять.

- И что делать, - Максим растерянно посмотрел на него.

- Странно как-то, - голос в гулкой тишине площадки прозвучал, показалось, не менее странно, чем смысл фразы. Руслан задумчиво заходил от двери к двери. И его шаги, распространяя вниз и вверх по лестничной клетке, умножило приглушенное эхо, - В это время, он обычно всегда бывал дома. Я, правда, предпоследний раз, исключая наш визит, приходил к нему уже довольно давно… Больше года назад. Может, уже все по-другому? Прошлый-то раз я с утра созванивался… когда договаривался.

- Может, в магазин пошел? - вставил свои пять копеек Максим, - Или отъехал куда?

- Куда он мог отъехать? – возмутился Руслан, явно недовольный, что ему мешают думать.

- Ну, к дочери, например? Ты же говорил…

Дверь напротив – за их спинами осторожно скрипнула. И на ее пороге появился «божий одуванчик» - маленькая сморщенная и чуть сгорбленная старушка.

Ее серый сарафан из толстой ткани, словно выкроенный из старого пальто, как-то смешно облегал белую блузку широкими шлеями, на одной из которых красовалась большая черная, с яркой росписью брошь. А белые - поверх чулков или колготок - носочки, выглядывавшие из поношенных, на небольшом каблучке туфлей, дополняли удручающую картину заката социальной жизни человека.

- О! Бабушка! – воскликнул обрадованный Руслан, направляясь к ней.

- Не подходи! – угрожающе проговорила старуха, - Внучек мне нашелся.

- О, извините, мадам, - понял тот свою оплошность, - Меня зовут Руслан. А это, - показал рукой, - мой друг – Максим. Мы пришли к Николаю Петровичу. А он, наверное, спит – никак не можем дозвониться… Или, может, отошел куда?

- Спит – как же? – пробурчала старушка.

Но Руслан пропустил это мимо ушей.

- Извините, а вас как величать, мадам?

- Софья Эммануиловна, - мадам казалась довольной, что ей уделяют внимание.

- А не знаете ли вы, дорогая Софья Эммануиловна, где сейчас может быть Николай Петрович?

- Конечно, знаю, - она кокетливо замолчала, нагнетая ситуацию.

- Ну и где же он? – подыграл Руслан.

- Где, где? На кладбище. Умер он, - старуха сказала это так, словно сообщала долгожданный и никому кроме нее не известный ответ на хитрую загадку, после чего обязательно должна быть немая сцена и торжество лучшего из лучших. И ответ ее цели достиг.

- Как умер? Когда? – почти в один голос воскликнули молодые люди. Не верилось, что человека, с которым они общались несколько дней назад, вдруг не стало.

- Так уже год назад, - с недоумением ответила женщина, пораженная такой бурной реакцией.

- А вы ничего не путаете, Софья Эммануиловна? – опешивший Руслан странным образом улыбнулся.

Максим посмотрел на него, на старуху в белых носочках, и тоже улыбнулся, догадавшись, о чем подумал товарищ.

- Я путаю? – возмутилась Софья Эммануиловна, - Это вы меня хотите запутать. Год уже квартира стоит пустая. И никто там не живет. Дочка его богатая – замужем за каким-то… Уж и не помню – как его… И квартиру они не сдают никому. Без надобности им. Для внучки Николая Петровича берегут, наверное… Да вот… она только что приезжала – на большой черной машине.

- Мистика какая-то, - Руслан, пожимая плечами, взглянул на Максима, - Булгаков отдыхает, - тихо, врастяжку проговорил он, изобразив при этом удивленную гримасу.

- Что? Не слышу, - Софья Эммануиловна машинально чуть подалась вперед.

- А сколько Николаю Петровичу было лет, когда он умер, - Руслан сделал «контрольный выстрел», оглянувшись по сторонам. Видимо, засомневался – туда ли они попали, - Мы об одном и том же человеке говорим, Софья Эммануиловна?

- Сто три года было… как помню, - уверенно сообщила та, - Пожил Николай Петрович, дай бог каждому…

- Да-да, - машинально согласился Руслан.

- Ой! - спохватилась настороженно старушка, будто до нее что-то дошло, - А что это вы все расспрашиваете? – она тут же подалась назад. При этом потянула на себя ручку двери, машинально пытаясь прикрыться, - Может, вы грабители какие? Откуда я знаю?

- Да что вы говорите, Софья Эммануиловна? – Руслан улыбнулся ее наивности, - Мы бы тогда лица свои прятали под масками. И с вами так не разговаривали.

Старуха на всякий случай еще больше прикрылась дверью, почти скрывшись за ней.

- Идите отсюда подобру-поздорову. Я вот в милицию сейчас позвоню, - пригрозила она, - Ходят тут всякие.

Дверь закрылась.

Максим посмотрел на Руслана, на покрытое старым дерматином дверное полотно, утыканное гвоздями с когда-то золотистыми фигурными шляпками. В его середине – примерно на уровне роста хозяйки квартиры красовался новый панорамный глазок. Было совершенно очевидно, что через него, как сквозь амбразуру, за ними наблюдают.

- Пошли, Руслик, - вздохнул он, потеряв последнюю надежду, - Не будем травмировать психику дражайшей Софьи Эммануиловны. А то, смотри, как бы ее кондратий не обнял.

- Да-а. Вот это история, - возмущался Руслан, спускаясь по лестнице, - Скажи кому, засмеют. Ты бабке-то этой веришь, Макс? Я что-то сомневаюсь, что она нормальная.

- Я, если честно, тоже. А знаешь почему? Потому что поверить в такое здравомыслящему человеку просто нереально.

- Вот и я об этом.

- Но с другой стороны, - уже во дворе продолжил Максим, - До того, как со мной начала твориться вся эта чертовщина, разве я поверил бы кому-нибудь, расскажи он мне такое. А сам Николай Петрович? Разве он нормальным был? Разве не закрадывалась у меня мысль, что он не от мира сего? И вообще – что он мертвый… помнишь?

Руслан ничего не ответил. Хмыкнул неопределенно, растянув не то утвердительное, не то вопросительное «да» и помотал головой.

- Вот и я об этом же. Так что где больше правды - в том, что говорила старуха, или в том, что думаем по этому поводу мы – это еще бабка надвое сказала.

Руслан улыбнулся, с подвохом посмотрев на него.

- Ну, ты и сказанул, братан.

- А что не так? – удивился Максим.

- Отпадный каламбурчик у тебя получился. То, что мы… и то, что старуха – это еще бабка надвое сказала. Чувствуешь?

- А-а? Ну да…

- Ну и рожа у тебя, Шарапов, - захохотал Руслан. Он это сделал так весело и непринужденно, так залихватски, что Максим, вместо того, чтобы обидеться, захохотал и сам. Сказывалось психическое напряжение, которое организм не мог снять иначе как смехом.

- Жалко - не знаю ни телефона, ни адреса его дочери, - Руслан как-то мгновенно стал серьезным.

- Да, жалко, - поддакнул Максим.

- Ну… позвоним попозже ему, - он как-то вдруг встрепенулся, - Слушай, Макс! Наваждение какое-то. За все время я даже ни разу не подумал, что ведь можно позвонить…

Он достал телефон, набрал номер и застыл в немом удивлении.

- Что там? – непроизвольно сорвалось с губ Максима.

Руслан торопливо сбросил вызов и набрал снова. И все это молча и озабоченно. Поднес трубку к уху и снова замер.

- Ну что там? – любопытство Максима было на пределе. На таком пределе, что не ответь ему сейчас же Руслан, он мог бы закатить ему по уху.

- Набранный вами номер не существует, - растерянно произнес Руслан, цитируя текст робота-оператора.

 

21.

 

- Борюсик, Борюсик, - Саша тяжело вздохнул, - Пусть земля тебе будет пухом.

Он влил в себя почти полный двухсотграммовый стакан водки и сел, облокотившись на колени и спрятав лицо в ладони.

Через несколько минут в голове зашумело. Пришло осознание, что до последнего момента там царила пустота – фактически ни одной мысли. Вслед за этим услышал в себе голос брата. Тот как будто позвал его: «Саша!» А потом: «Брат, помоги!» По телу даже мурашки пошли – так живо это прозвучало.

Мысль о том, что это дело рук соседа появилась сразу же, как только узнал о своем горе. Вчера, когда вернулся после опознания домой, в квартиру ввалились менты с обыском. Что они искали, он не знал – от него отмахнулись, как от назойливой мухи, заставили сесть на диван и молчать, пока не спросят.

Известие о смерти брата и осознание собственной вины за то, что мог бы предотвратить это – пойди он к Фиме за деньгами – сверлили мозг вместе с ужасным похмельем.

Две старухи-соседки – понятые – толи с сожалением, толи со злорадством посматривали на него: он запутался - толком ничего не соображал. Просто ненавидел по привычке ментов. А заодно и этих баб.

А сегодня, когда услышал в себе голос брата, вспомнил разговор с ним у кафе. Вспомнил, как ждал его, надеясь, что тот не откажет – даст денег на пузырь. Хотел обставить все, как случайную встречу.

- Дебил, твою мать… - выругался в сердцах, - О, Борюсик. Как дела? - передразнил себя. «Как же стыдно-то… Это не мне тогда нужна была помощь. Тебе… Прости, брат». В носу захлюпало, и Саша пошел в ванную – высморкаться в раковину. Волнение и алкоголь вдруг настолько обострили память, настолько отбросили сознание в прошлое, что даже удивился.

«Саш, - услышал в себе, - Ну какие такие дела мои тебя интересуют? Нет у меня денег. Ты же знаешь, какой на мне долг висит. Бычара, вон, обещал завалить меня, если через неделю не верну пять штук. Не знаю, что и делать». «Да пугает он, - свой голос был отвратителен, - Не сцы, братан. Отмажемся. Придумаем что-нибудь… Ну, надо очень, Борюсик. Выручи, а… На маленькую… Последний раз». Совесть, о которой последнее время, пока был жив брат, он почти уже и не вспоминал, эта проклятая совесть настолько усилила свое влияние, что захотелось сдохнуть на месте. «Саш, тебе, как надо, так ты готов на все. И придумать обещаешь что-нибудь. А как не надо, так пошел, Борюсик, в задницу со своими проблемами. Нет денег. Я и так и кормлю тебя, и за квартиру плачу последнее время. Ты хочешь, чтобы еще и поил? Нет, Саша!» Это «нет» эхом отозвалось в душе. «Борюсик, обещаю. Поговорю с Фимой. Он, думаю, не откажет. Он мне должен – я когда-то спас его. Если б не я, уже землю парил бы не один год. Борюсик?» «Да кто тебе что даст в таком виде? Ты на себя в зеркало давно смотрел?»

- Эх, Борюсик, - Саша поднял голову и налил себе еще, - Как ты был прав, - он выпил и снова попытался окунуться в прошлое. Но ничего не получилось. Лишь одна фраза оттуда маячила в ушах: «Смотри, Саша – ты обещал. А то придется деньги уже на мои похороны искать».

- Сплюнь, дурак. Мы еще с тобой повоюем… - машинально повторил он сказанное тогда. Последняя фраза при этом дала сознанию новую пищу. Принесла озлобление. Оно росло по мере опьянения и уходило в мышцы, уже готовые к тому, что рисовало сознание.

- Повоюем, брат… - челюсти, непроизвольно сжавшись, вызвали неприятное ощущение в зубах, - Как пить дать, повоюем.

Саша встал и подошел к старому кухонному столу, пережившему уже не одно десятилетие. Шуфлядка в деревянных пазах, вихляясь, выползла до упора наружу, оголив видавшие виды ложки и вилки. Самодельные ножи – по три алюминиевых заклепки в ручках - лежали тут же. И один из них – потемневший от времени, потому что из-за размеров им давно уже не пользовались – как будто специально был изготовлен для того, чтобы сегодня стать орудием мести.

- Батя, батя… - зарождавшаяся мысль еще не воплотилась в слова, но Саша уже почувствовал ее. Губы растянула усмешка. Он вдруг не просто осознал - ощутил связь времен. И на этом фоне ему показалось, что не нож, а он сам - орудие возмездия, чья рука будет творить его. Нож – лишь эстафета, переданная ему отцом, как и кровь, бурлившая в нем сейчас, - Разве мог ты даже подумать, для чего делаешь его? - прошептал Саша, взяв тесак.

Деревянная ручка, пропитанная не вымывающимся жиром в местах, где за долгие годы поистерся лак, неприятно скользнула в ладонь. Словно через нервные окончания руки попыталась сообщить высоким и светлым уровням души о назревавшем в темноте ее подвалов бунте. На какое-то мгновение в сознании даже мелькнуло сомнение. Но почти сейчас же исчезло, стертое взметнувшейся снизу вверх агрессией крови. Агрессия утопила все без остатка сознание в своем мутном непроницаемом водовороте, куда канула и человеческая природа с ее разумом, и сам разум, и даже инстинкт выживания. На поверхности осталась только смерть – торжествующая неизбежность мести.

Не выпуская нож из правой руки, он левой вылил из бутылки остатки: получилось больше половины. Выпил. На какое-то время это отвлекло. Отхлынувшая агрессия принесла в мышцы усталость. Захотелось присесть. Отупевший от водки и адреналина мозг, перестал соображать окончательно. Саше показалось, что голова его склонилась набок, и что он, объятый снизошедшим на него умиротворением, начинает засыпать. Снова всплыла сцена у кафе. Но такая идиллическая. Борюсик улыбался, и говорил что-то хорошее. Саша не мог разобрать что - речь смазывалась. Просто все вокруг благоухало радостью, и от этого казалось, что брат говорит о приятном. Он прислушался, пытаясь разобрать слова. Борюсик, улыбаясь, зашевелил губами. И, наконец, до Саши стал доходить смысл: «Я - мертвый, брат. Меня больше нет. Я – мертвый, брат…» - повторял и повторял младший. Как на записи с включенным реверсом.

Контраст предполагаемого и того, что казалось действительным, настолько поразил, что начинавшая засыпать моторика встрепенулась и ожила. Но сознание, одурманенное алкоголем, так и не смогло этого сделать. Оно, вроде бы, и проснулось, но, скорее, осталось в сумеречной – переходной от сна к действительности зоне. Саша - или то, что от него в данный момент осталось – поднялся, подхватил лежавший рядом тесак, и вполне уверенной походкой направился в сторону входной двери.

 

22.

 

В палату постучали, и в дверном проеме показалась голова Андрея.

- Можно мне войти?

- Да, Андрюшенька, - обрадовалась Татьяна Васильевна и посмотрела вопросительно на Настю, - Конечно. Заходи.

Андрей появился впервые и поэтому заметно посвежевший вид Татьяны Васильевны ничего ему не сказал. Сегодня, за последние четверо суток, всю ночь она провела дома - не так, как до этого, когда лишь забегала, чтобы принять душ и переодеться. Андрей вошел - как всегда элегантный и улыбающийся. Большой букет кремовых роз, который он почти парадно держал перед собой, выполнял, судя по выражению лица, роль посланца, готовившего «пути» шедшему за ним. Выглядело это как-то наивно и смешно. А потому трогательно. Отчего Татьяна Васильевна, умилившись, взяла у него цветы, собираясь поставить в вазу – решила, что таким образом освободит его от неловкости.

А вышло наоборот - с исчезновением щита, Андрею, чей интеллект и воля до этого всегда были на высоте, вдруг некуда стало девать не только руки, но и всего себя. Он сел на стул. Но тот оказался ниже, чем ожидал. Пришлось встать: не видел полностью лица Насти, а она не могла повернуть голову.

- Я лучше постою, - ответил он на ее немой вопрос, - Не вижу тебя.

- А на меня лучше и не смотреть, - она отвела глаза, - Я сейчас такая красавица…

- Ты всегда красавица, - поторопился он успокоить ее, - И сейчас выглядишь точно так же, как и всегда.

С вазой, наполненной свежей водой, из душевой вернулась Татьяна Васильевна.

- Во-от, - стала вслух комментировать свои действия, - Поставим их на самое почетное место… Вот сюда, - она водрузила букет на тумбочку у изголовья дочери, - Вся красота Насте будет видна. Будет радовать ее, - она взглянула на Андрея и добавила с небольшим нажимом, - А ей сейчас нужны только положительные эмоции.

- Да, конечно, - поддержал он, - Только.

- А у нас все хорошо… Да, Настюша? – Татьяна Васильевна улыбалась. Не то чтобы она искала поддержки у дочери, скорее, подсознание в данной ситуации напоминало о привычке ее молодых лет, когда обращалась к ней – маленькой и беспомощной.

- Мама! – возмутилась Настя шутливо, - Ты бы еще поагукала мне.

- А что – мама? – у Татьяны Васильевны даже улыбка пропала, - Андрюша должен знать, - она зашла с другой стороны кровати и посмотрела ему в глаза, - МРТ показало, что все у нас целым целехонько. Просто сильный ушиб. А, значит, буквально через полгода мы будем топать, как и раньше.

- Это очень хорошо, - снова поддакнул Андрей, - Мама права.

- Мама, ты извини, но нам с Андреем надо поговорить, - Настя была категорична, пытаясь выпроводить мать из палаты.

- Нет уж, - Татьяна Васильевна не хотела ничего слышать, - Знаю я твои разговоры.

- Нет, мамочка, вряд ли. Я прошу тебя – выйди на минутку.

Татьяна Васильевна, что-то проворчав в полголоса, все же послушалась.

- Ладно, пойду к Сергею Ивановичу схожу. Поговорю с ним, если получится… Если он, конечно, свободен, - добавила.

В дверь, из которой она вышла, из коридора просочилась тишина. И ни Настя, ни тем более Андрей, ожидавший обещанного разговора, не могли никак ее преодолеть.

- Андрей… - наконец, набравшись духу, решительно начала Настя.

- Настюша! - перебил ее Андрей, о чем-то догадавшись, - Лучше не говорить ничего, о чем потом когда-нибудь придется пожалеть. Я люблю тебя. И поэтому ни о чем таком… - он не нашелся, что сказать, - даже слышать не хочу.

- Но…

- Никаких «но», - Андрей взял ее руку в свою, - Я сегодня уезжаю. А через неделю – на выходных - буду здесь. Поняла? - провел пальцем по ее носу и улыбнулся.

И она тоже слегка улыбнулась. И было видно, как губы покидает напряжение.

- Да, - согласилась покорно.

- Ну, вот и хорошо, моя девочка… - он сжал слегка ее кисть, - А теперь я пойду. А ты… - помахал ей указательным пальцем, - Выздоравливай поскорее.

Андрей склонился и поцеловал ее в губы.

- Пока, Настюша. Татьяне Васильевне поклон, если не встречу ее где-нибудь в коридоре.

- Пока, - она еле сдерживала слезы, которые стремились растопить чувства, начинавшие уже под воздействием воли черстветь.

Андрей пошел к двери, а дойдя до нее и приоткрыв, повернулся и помахал рукой. И Настя боковым зрением увидела это, и ответила тем же, приподняв ладонь.

Когда же он вышел, она, наконец, дала слезам волю. Взахлеб.

- А я Андрюшу встретила… - Татьяна Васильевна вошла в палату и замерла, увидев рыдающую дочь. Притихла. Замерла напряженно, сдерживая порыв – расплакаться вместе с ней. Потом подошла и с каким-то отрешенным взглядом стала гладить ее по голове.

- Не надо, доченька. Не рви сердце. Что уже толку – плакать? Прогнала, ну и ладно. А нам никто и не нужен.

 

23.

 

Он очнулся, как будто из последних сил вынырнул из мутного омута, в котором держал его одурманенный алкоголем сон. Сердце, подстать тревожному колоколу, отбивало набат. Обезвоженная, загустевшая кровь, проходя по сосудам мозга, сообщала сознанию об опасности. Даже не сразу понял, что слышит не только тяжелый ритм в собственном теле, но и что во входную дверь кто-то настойчиво колошматит.

- Мерзин, открывай, - послышался незнакомый настойчивый голос, - Мы знаем - ты дома.

Он, как смог быстро, оторвал голову от подушки и сел, чуть не вскрикнув. Острая боль пронзила виски. Выругался отвратительно в адрес стучавшего. «Кто это может быть? – подумал, - Может, Витяня со своими недомерками? Ну, я им сейчас…» Сознание накрыла злоба, придавшая силу мышцам. Он встал, и быстро пошел к двери.

- Поубиваю козлов, на хрен.

После второго щелчка в замке, когда только собирался потянуть дверь на себя, она вдруг резко распахнулась, ударив его по руке, и прямо перед глазами мелькнул ствол пистолета. Послышались крики и угрозы. Вдруг показалось, что время замедлило ход. Он даже не успел толком удивиться, когда человек, находившийся рядом с тем, который держал пистолет, чуть пригнувшись, рванул вперед и прямо снес его с ног.

Через минуту Сашина щека уже ощущала неприятное прикосновение давно не мытого пола прихожей. Его руки за спиной свыкались с острым объятием железа, а сознание силилось понять, о чем вокруг говорят.

Потом его жестко подняли, с гнусными комментариями, заволокли в комнату, перестегнули наручники и бросили на диван – на скомканное одеяло. А когда он, немного придя в себя, попытался узнать – в чем дело, заставили заткнуться.

В комнате, кроме тех двоих – первых, стали появляться еще люди. Они рылись везде – искали что-то.

Появился участковый. «Значит, это не люди Быка… - сознание напряглось, - Менты… Опера… без формы. Но зачем они здесь? Повесить хотят на меня что-то? – неприятно резанула мысль, - А, может, участковый навел из-за той драки? Так, вроде, никто не заявлял - разобрались полюбовно. Подумаешь, два ребра сломал… Но опера такой мелочевкой не занимаются… - пришла догадка, - Что же тогда?» Вопрос стал сверлить виски и без того пронизываемые пульсирующей болью. Страшно хотелось пить.

- Дайте воды, - громко попросил он.

Люди входили и выходили, переговариваясь между делом, не обращая на него внимания. Наконец, до него стало доходить по обрывкам разговоров, что кого-то завалили. Сердце затрепыхалось в груди от мысли, что, если менты захотят повесить на него убийство, то ему не выкрутиться. «Подставят, суки. Как пить дать подставят. Суки помойные», - заблажил в нем страх вернуться на нары. И этот же страх фрагментами стал возвращать память. Наконец, появилось осознание, что за пятна он видит на своей одежде и руках.

- Где этот мясник? – в прихожей послышался начальственный женский голос, и в комнату вошла средних лет симпатичная брюнетка.

- Здесь он, товарищ майор, - отозвался один из тех – первых. Подошел и заставил Сашу повернуться, сильно потянув за плечо.

Брюнетка окинула его взглядом и слегка, почти незаметно, поморщилась.

- Мерзин Александр Игоревич, вы задержаны по подозрению в убийстве Шпилевича Виктора Ивановича.

- Вы говорить с ним будете, Ирина Ростиславовна?

- Нет, Прохоренко. Можете отправлять.

- Забирайте, - махнул рукой тот в сторону двоих в форме - с автоматами на плечах, появившихся у дверей комнаты.

 

- Ну, и семейка, - повела удивленно головой Ирина Ростиславовна, когда задержанного увели. Один брат насильник, второй – мясник. Это же надо - так разделать труп.

- Так он, товарищ майор, одно время работал мясником. Соседка сообщила. Опыт не пропьешь…

- Кстати, а кто обнаружил останки? – перебила Завьялова.

- Женщина Шпилевича. Пришла утром… - начал Прохоренко.

- Представляю. А где она?

- Скорая увезла. По тому, что я видел, быстро она вряд ли оклемается.

- Что – так все плохо? – Ирина Ростиславовна подошла к окну, отвернув посеревшую от пыли ткань тюля.

- По ходу, да.

- Так, Олег… ты останься здесь – дождись экспертов. И вообще – побудь до конца. Может, получится сразу узнать – один он или с кем-то: поторопи Альберта Федоровича с отпечатками, - улыбнулась она, - А мы с Гришковцом на Городской Вал – там тоже клиент ждет.

- Ага, Ирина Ростиславовна, поторопи. Конечно, потороплю, только так скоро ни здоровья, ни денег не останется.

- Ладно, не плачь, дитятко, возьмешь себе отгул, - засмеялась Завьялова, - Все – мы поехали. Рули.

 

24.

 

Через несколько дней, придя вечером домой в общежитие, Максим застал друга за работой. Руслан – довольный - вешал картину.

- Макс, привет. Смотри, что оторвал.

- А то мы не виделись с тобой сегодня, - пробурчал тот, - Где взял? - кивнул на картину.

- Это? – машинально переспросил Руслан, - Ленка задарила.

- Вот как? - съехидничал Максим.

- Ну, вот. Так и знал. Вот думал же не говорить тебе, откуда полотно.

Оба замолчали. Руслан закончил и отошел посмотреть на плоды своего труда.

- Ну как тебе… как специалисту? – повернулся он к Максиму.

- Пойдет, - отмахнулся тот, - Третий сорт – не брак.

Руслан тяжело вздохнул:

- Нет, я не согласен с тобой… Это не справедливо, - он, наконец, обиделся, - Ты же видишь - картина прелестна.

Максим разделся, сел на кровать и стал смотреть на квадрат полотна. Он притягивал к себе. Картина - без рамы. Небольшая. Где-то пятьдесят на пятьдесят. Символизм абстрактного образа, изображенного на ней, говорил сам за себя. Чувствовался вкус художника, и что-то еще. Что-то неуловимое, что заставляло не просто смотреть, но проникаться написанным.

Глаз уловил автограф в углу картины.

- Чья работа? - Максим встал и подошел ближе, - Что-то знакомое…

- А кто его знает, Макс. Я даже не спросил. Извини, не подумал, что для тебя, как для художника, это может быть важным. А мне, честно говоря, как-то фиолетово. Мне важно, что Ленка опять со мной.

В углу картины красовалось два неполных слова, ограниченных точками – «Ел. Ка.», выведенных каким-то детским каллиграфическим почерком.

- Ты смотри, - обрадовался Максим, забыв в этот момент о собственных проблемах, - Я уже как-то видел в салоне – на центральном проспекте - работы этой Елки. Впечатляет. Интересно – это он или она?

Руслан посмотрел с улыбкой на реакцию друга.

- А ты как думаешь?

- Думаю – она.

- И что тебе об этом говорит? – Руслан продолжал улыбаться.

- Не знаю, - у Максима появился отстраненный взгляд, - Чутье подсказывает. Могу, конечно, ошибаться… Но вряд ли.

- Знаешь, Макс, хочу поделиться с тобой, - Руслан замолчал на несколько секунд, будто засомневался – говорить или нет.

- Ну, давай уже, интриган, - Максим легонько толкнул друга в плечо, - Судя по твоему взгляду, это, чувствую связано с Ленкой. Я же тебя насквозь вижу, - усмехнулся он, - Не удивлюсь даже, если ты собрался жениться на ней.

В глазах Руслана промелькнуло удивление.

- Вот это да? Не знаю даже, что и сказать.

- Что? Угадал? – теперь пришло время удивляться Максиму.

- Как в воду смотрел.

 

Весь вечер прошел в разговорах об этом.

Руслан сначала чувствовал себя не очень хорошо. И не столько от того, что Максим всегда недолюбливал его девушку, сколько от своего нынешнего положения, которое слишком контрастировало с положением друга. Но потом, видя что тот принял новость положительно, стал чувствовать себя свободнее, только не мог отделаться от мысли – неужели именно то, что произошло с ним и его Настей, так повлияло на его точку зрения. Максим, казалось, был рад за друга, хотя выглядел грустным. «Вот уж поистине – пути господни неисповедимы», - подумал Руслан в какой-то момент, отчего стало как-то не по себе. Смятение принесло душевную боль. Но, как это бывает, продлилось такое состояние совсем недолго - собственное счастье застило глаза.

Сегодня, после того, как принял решение, хотелось говорить только о приятном. Несколько раз, правда, он еще вспоминал о душевной трагедии друга, но его настроения это уже больше не нарушало. И более того, сознание в какой-то момент подсказало, что, может быть, он еще и помогает другу, отвлекая его от собственных мыслей. Руслан даже на какое-то время проникся этим. Но мысль, возникшая вскоре, расставила все по своим местам. Он вдруг представил себя на месте Максима - свою любовь, растоптанную кем-то. И совесть восстановила статус-кво, зашевелившись и неприятно откликнувшись в теле: меж ключиц запершило. Там появилось ощущение вакуума – черной дыры, втягивавшей в себя окружавшие ее мышцы. Настроение поменялось диаметрально. Вдруг. Как будто всего того, что было, не стало. И Руслан, наконец, не выдержал.

- Макс?

- Что? – Максим сидел и смотрел на картину, будто что-то хотел там увидеть. А, когда обернулся, посмотрел внимательно на него, и вдруг улыбнулся, как взрослый ребенку, - Руслик, - покачал головой, - Даже не начинай. Наслаждайся тем, что у тебя есть.

- Но, Макс…

- Я же тебе сказал, - чуть повысил он голос.

- Ладно, ладно, не буду… Может… выпьем? Я сбегаю.

- Не сегодня, Руслан. Надо почитать, - он встал и взял свой рюкзак, - А картина - супер. Даже завидую. Я бы так никогда не написал. Чувствуется такая глубина чувств, что душа сама тяготеет к сопереживанию. Казалось бы – пустота – ничего же нет. А какой выхлоп… Все-таки есть у твоей Ленки что-то за душой… И ты прости меня, Руслик, за все, что когда-то наговорил тебе о ней. Я был не прав.

- Да, ладно, дружище, я ведь понимаю, что ты хотел, как лучше… И рад, что тебе понравился Ленкин подарок.

 

25.

 

На следующий день после занятий Максим, бесцельно блуждал по малым уютным улочкам центра. Думал о Насте. Перед глазами постоянно возникала ее улыбка. Такая милая и такая обворожительная, что начинало щемить в груди. Иногда в сознании слышался ее смех или какая-то фраза. А иногда казалось, что слышит ее дыхание, как тогда, когда смотрел на нее - спящую. Сердце замирало от счастья. Но мысль о ее решении – прекратить с ним отношения, напоминая о крахе уже начинавшей складываться совместной жизни, опускала на грешную землю. И это повторялось снова и снова.

А когда уже поднимался вверх - к центральному проспекту, из памяти вдруг выплыла баня и кучи набросков на постели, которые кропал в состоянии какого-то тяжелого транса весь следующий день. Это вытянуло воспоминание о вчерашней картине, о художественном салоне, в котором впервые увидел «Елку», и так захотелось заглянуть – посмотреть, что отказать себе не смог: его словно на аркане тянули туда. «Давно не заходил. Может, что-то новенькое увижу в выставочном зале».

Завернув за угол центрального универмага, прошел мимо входа, где всегда толпился народ, и зашагал к переходу, что напротив книжного магазина. Через каких-нибудь десять не полных минут, войдя в салон, сразу же повернул направо. «Вот это да! - сознание откликнулось удивлением на то, что предстало перед глазами, - На ловца и зверь бежит». По стенам выставочного зала художественного салона красовались полотна без рам. И только слепой мог бы не понять, что это «Ел. Ка.», а неразумный – что вчерашний вечер был лишь прелюдией к сегодняшнему торжеству души. Не терпелось увидеть – кто это. Знал, что сразу за входом в помещение – с правой стороны будет портрет художника и информация о нем. Нетерпение росло. Шаг. Еще шаг. Еще. Поворот…

Наверное, такого укола совести Максим не испытывал никогда. Все постыдные поступки его жизни были ничем, по сравнению с тем, что он пережил, увидев небольшую фотографию, прикрепленную над листом бумаги.

Темноволосая - в полупрофиль - девушка смотрела куда-то вдаль. В ее пространном взгляде чувствовалось понимание чего-то такого, что ускользало от Максима, когда он видел ее вживую. Мгновение, запечатленное пусть и относительной вечностью, говорило о том, что тщательно скрывалось в обыденности. Но не узнать Ленку, даже настолько преображенную, было просто невозможно. Душа замерла. «Елена Каверина», - мысли замелькали в сознании – одна постыднее другой. Стали всплывать в памяти нелицеприятные комментарии в ее адрес. Эпитеты, на которые он не скупился. Максим стоял и смотрел на фотографию, пораженный и униженный.

- Вот тебе и коза, - выдохнул, - Ай, да Ленка. Так зашкериться…

Он начал читать текст под фотографией, но поймал себя на мысли, что думает совершенно о другом и ничего из прочитанного уже не помнит.

- Актриса, черт побери, - произнес вслух, качая головой.

Все его существо вслед за чувством унижения вдруг охватил необъяснимый восторг. Он обрадовался, не осознавая почему, и снова удивился. «Может я рад за Руслика? - подумал, - Но как же он? Он-то знает? По ходу, нет… судя по-вчерашнему. Не сказал же, что это Ленка. Но тогда как… - Максим почувствовал себя в капкане, - И сказать… И не сказать… Все одно – все будет не так». Он стал продвигаться вдоль стен, разглядывая полотна. Ко вчерашнему волшебному проникновению в суть написанного, сегодня примешалось чувство причастности к тому, что видел. Может быть, даже неосознанной гордости за то, что знает того, кто сотворил это чудо. Пришло решение – Руслану ничего не говорить: «А вдруг наворочу? Пусть сами». И хотя в глубине души давало о себе знать меркантильное чувство солидарности с другом, разум настоял на своем: «Нет».

За спиной послышался звук шагов. Максим обернулся, подспудно ожидая увидеть того, о ком только что думал. В зал вошла женщина без верхней одежды – из персонала салона. Она улыбнулась и кивнула приветственно.

- Может, вам приглянулось что-то? – она остановилась, держа руки на уровне груди – пальцы в замок. Почти в молитвенной позе. Это было так женственно и так пронзительно, что непроизвольно вызвало поток чувств в Максиме. И он испытал неудобство.

- А что вы имеете в виду? – не понял он, о чем его спрашивают.

- Любую из картин вы можете приобрести. Кроме той – крайней, где превалирует синий цвет. Она уже куплена.

- Понял, - Максим улыбнулся, - Простите – а можно вопрос? Но он, скорее, касается не картин, а устроения этой выставки. Если не секрет, кто ее организовал?

- Да какие уж тут секреты? Пришли из городской администрации и настоятельно рекомендовали молодого, подающего надежды художника.

- Мне показалось, что вы отозвались с сарказмом по поводу «подающего надежды». Неужели, вам не нравится ее творчество?

- Да нет же – совсем наоборот. Нравится. И очень… Но сейчас. А когда рекомендовали кота в мешке - притом безапелляционно, мы были настроены, скажу я вам, очень… - она, видимо не нашла подходящего слова и не стала договаривать как.

- Огромное вам спасибо, - Максим подумал, что его благодарность послужит сигналом к окончанию беседы. Но не тут-то было – женщина оказалась словоохотливой.

- Знаете, они же намекнули тогда, что это дочка одного из замов нашего градоначальника. Мы тогда подумали…

- Извините, - умудрился вклиниться Максим, - Как вас зовут?

- Светлана Савельевна, - не задумываясь, отреагировала продавец, и без паузы продолжила, - Мы подумали…

- Извините, Светлана Савельевна, - Максим развел руки, изобразив при этом сожаление на лице, - Пора. Мне очень приятно было с вами пообщаться. Спасибо огромное за помощь.

- Ну, что вы, молодой человек? – засмущалась она, - Не за что абсолютно.

- До свидания, Светлана Савельевна.

- До свидания. Мне тоже приятно было с вами общаться, - искренне, без тени наигранности заключила она.

Максим развернулся и вышел, чувствуя на себе ее взгляд. «Да-а. Сюрприз за сюрпризом, - резюмировало сознание последнюю новость, - Мало того, что актриса – хоть куда, еще и дочь какой-то городской шишки. Во вляпался…»

«А кто вляпался? – возник в сознании вопрос, - Да и я… тоже. И скажи об этом Руслану – хреново. И не скажи – не лучше. И все-таки не мое это дело, - решил окончательно, - Не хватало еще напортачить. Сами пусть разбираются».

 

26.

 

Прошло два месяца.

Уже основательно - на промерзшей земле – лежал снег. И когда наведывался на улицы ветер, мела поземка, иногда потчуя прохожих неожиданными порывами колючего, задувавшего во все щели одежды ледяного воздуха. Снег уже лежал почти две недели. И по прогнозу синоптиков ожидать его схода из-за оттепелей в ближайшее время не было никаких оснований.

Максим, первое время порывавшийся навестить Настю, в конце концов, от этой затеи отказался. Обида, что его отвергли - сначала объясняемая Настиным положением, после встречи с Оксаной заявила о себе в полной мере. Больно было осознавать, что кто-то другой, о ком знал лишь понаслышке, как о родственнике, беспардонно занял его место. Оксана рассказала, что Настя быстро идет на поправку, и что, скорее всего, по весне у них будет свадьба: и потому что Андрей – душка, и потому, что он сделал Насте предложение, и она его приняла.

Месяц Максим ходил – сам не свой. Но потом все как-то само собой стало рассасываться. Оксана, которая поначалу исполняла роль исповедника, сделалась его утешителем. И, видимо, для нее это оказалось не только не в тягость, но и в удовольствие. А еще через месяц он уже настолько не представлял жизни без новой подруги, что готов был на все – лишь бы только не расстроить ее чем бы то ни было.

Оксана, будучи, как и большинство женщин, более прагматичным, чем мужчины, существом, пользовалась этим беспардонно. Она была девушкой без особых амбиций, но цену себе знала. И поняв однажды, что Максим для нее именно та самая партия, стала готовить его к принятию жизненно важного решения.

А ему теперь стало казаться, что любовь к Насте была лишь увлечением, навеянным колдовством. И даже не то, что казалось – появилась уверенность, потому что иначе не изменилось бы все в одночасье. Как будто Судьба в образе Насти, толкавшая его по какому-то мистическому лабиринту, у одного из просветов в стене вдруг дала ему такого пинка, что он оказался в другом коридоре жизни. И, трансформировав свой лик, она, из Насти превратившись в Оксану, понесла его дальше в своих цепких, любвеобильных руках.

Последнее время от Максима редко когда можно было услышать «я». Он все время говорил либо «мы с Ксюшей», либо только «Ксюша» - «Ксюша сказала», «Ксюша хотела бы», «Ксюша будет недовольна».

Руслан понимал его, потому что и сам попал в похожие сети. Его Ленка, которую поначалу можно было даже прикладывать к ране, как лекарство, стала постепенно меняться, заполучив то, чего хотела. И теперь устраивала их общую жизнь по своему образу и подобию. Руслан, чью врожденную гордость ей так легко удалось приручить, сначала обиделся - почувствовал себя никем и ничем рядом с ней. Но Ленка не дала ему даже времени опомниться. Она всегда знала, что делает. А потому через три дня после того, как повесил у себя ее картину, он уже знакомился с ее родителями. Ленка была в отца, а потому даже отец с ней не спорил.

Все, казалось, шло - как нельзя лучше. Все были относительно счастливы и ждали праздника - единственного на планете Земля, который отмечало чуть ли ни все человечество. Праздника, которому двадцать четыре раза - на каждом часовом поясе – это человечество салютовало всеми возможными способами.

И, наконец, это событие, знаменующее конец одного и начало следующего цикла, это торжество возрождения утраченных надежд и ожидания счастья наступило, вселив хрупкую уверенность в то, что все будет ха-ра-шо.