Мне еще рано со временем препираться, мне еще долго светиться среди имен непримиримых участников демонстраций личного права на лучшее из времен. Ветер под страшным секретом шепнул на ушко, высмотрев мой балаганчик в шестом ряду: я никогда-никогда не проснусь старушкой в утреннем недовыкашлянном бреду, в обществе кем-то подаренного сервиза на восемь давно позабывших меня персон, мне никогда-никогда не оформят визу в теплолюбивый таблеточный полусон, это не мне отмеряет кукушка силы выдержать, примириться и не мешать. Знали бы вы, как невысказанно красиво там, над гнездом, над комочками кукушат. Знали бы вы, как отчаянно пролетаю, втискивая бесконечность в короткий век, я, трафаретный замученный пролетарий с крылатыми тараканами в голове, я, сумасшедший непризнанный иллюстратор свободы с пудовыми гирями на ногах. Время — моя безнаказанная растрата, липкая, медленно тянущаяся нуга. Не отличая возраста от потери, не оставляя смелости на войну, не океан, а так лишь, песочный терем, самоубийца, влюбленный в его волну. Множить этажность, клеить внутри обои, кутаться в пересоленный сквознячок, будто и вовсе нет на земле прибоя, а есть только нежность, уткнувшаяся в плечо, есть только молодость, вписанная курсивом в первые графы всех моих личных дел. Знали бы вы, как невыплаканно красив он — замок, расползающийся в воде. Знала бы я, как целует волна морская в пенистом лихорадочном кураже, не сожалея, не плача, не отпуская — я бы достроила парочку этажей. Ну, а пока устают с непривычки плечи, кожа сгорает, пальцы чуть-чуть дрожат, время не лечит, еще никого не лечит и никого не пытается удержать, Море медлительно, стены еще тверды и чья-то щетина щекочет изгиб ключиц. Мы молодые, бессовестно молодые. Мы богачи, мы, решительно, богачи. --- Если когда-нибудь --- Пишется чаще. Плачется — к февралю. Зайцы с домов обгладывают кору. Если вдруг когда-нибудь я умру, ты притворись, что это я просто сплю. Заберись по лестнице на чердак, выгляни из окна в середину дня, посмотри, запомни во всех чертах, как этот город выглядит без меня. Будет ли небо сверху давить на грудь, станут ли улицы шире или темней, сколько минут часы про меня наврут, сколько гудков машин прозвенит по мне. Как молчат заснеженные сады, где хранит истоптанная трава все мои запутанные следы, все мои накачанные права. Покружи над городом, рассмотри, знают ли, что я уже не живу, все его ветвистые фонари, вросшие в надвечернюю синеву, все его завистливое бабье, все мужские любящие сердца. Доброе остановившееся — отца. Теплое неумолкающее — твое. Вспомнит мою походку трамвайный путь, на Тверской задержится темнота. Что-нибудь на свете, хоть что-нибудь, что в тот день внезапно пойдет не так. А потом, пусть вечер давно остыл, пусть чердак зевает во все окно, возвращайся в комнату, где темно от случайной камерной пустоты, где я буду, чопорна и мудра, холодеть под тенью густых гардин. Заведи будильник на семь утра и поставь поближе к моей груди. (Глупый кот наконец-то объест герань, в гости сестренка напросится с ночевой. Стоит ли просыпаться в такую рань, если вокруг не изменится ничего?) --- Питер --- Этот город встречает не песней — победным маршем, исключительностью и культурой в лицо мне машет, улыбается кем-то с другой стороны дороги, дышит влагой, хамит киосками, ждет, торопит, греет солнцем двадцать какого-то сентября. Что я делаю здесь, по правде-то говоря? Ну, если по правде — очевидно, спасаюсь бегством, словно где меня нет, случается меньше бедствий, меньше масла проливается под трамваи, меньше ссорятся, ненавидят и забывают, меньше курят и надрываются в караоке и уж точно меньше беспросветных и одиноких (правда, вот на днях стало больше на единицу). В этом городе невозможно уединиться, он хватает за руки: отпусти, говорит, синицу, не к чести, говорит, иметь при себе фундамент, вас таких, говорит, завозят целыми поездами, и у каждого память, контакты, огнеустойчивые мосты. Настоящая стройка начинается с пустоты, с абсолютной непринадлежности, с дна колодца. Что я делаю здесь с решимостью вавилонца? Ни проекта, ни прораба, ни чертежей, ни погоды в применительном падеже, пустота в каждом выдохе, в отражении в витраже. Что я делаю? Сочиняю, тоскую, вру. На участке, как всегда, не хватает рук. Хоть одной бы, Господи, теплой чужой руки. Ну какие, Господи, блаженные дураки, кто поверил, что твой мир справедливо скроен. Я проглатываю комок. Начинаю строить. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
