Была светлая февральская ночь. Гудел ветер, гоняя поземку по замершему Днепру. Скот сбился под кручу, хоронясь от пронзительных порывов, где быки устроили зимние лежбища на гнилой полове. В натопленной хате не спали. Как и всегда в такие ночи, когда завывания ветра за окнами заглушали сопения и храп обитателей хаты. С чердака протяжно жаловался сыч, пламя свечи вздрагивало и раскачивалось в стороны. Внутренний мир человеческого жилища был потревожен вторжением невидимого потустороннего духа. Чуждого духа. Он бродил из угла в угол, копошился в чулане, заглядывал в потухшую печь, скрипел дверью, напуская холод и люди, взволнованные его присутствием, сбились тесным рядком у стола. Только корова Соня в сенях, умиротворенно пережевывала свою сенную жвачку. Со двора загромыхала собака, умолкла и послышались глухие человеческие шаги, бум, бум, бум. Мерзлая земля была чутким проводником всякого нечаянного звука. Стукнула дверь и в хату ввалился полушубок в валенках, нахлабученый меховой шапкой. Петро кряхтел, ухал, и скинув рукавицы припал к горячей печи, испустив, наконец, удовлетворенный выдох. - Вовк, задрав теля у Семена, - проговорил он. – То вже третю нич лютуе сирый вид Шпакив, з краю. В кожним двори по теляти. Скоро до нас добереться. За окнами сорвался порыв, тишина в хате повисла зловещим ожиданием. Петро оторвался от печи, сел на лавку к столу и уставился на Катерину. Она сидела молча, потупившись в стол. Огонь свечи едва вырывал из мрака черты её лица. Черные, густые брови, ровный нос, невысокий белый лоб, и виновато вздрагивающий подбородок. - Ну, шо мовчышь? – говорил Петро. Катерина откинула волосы и с тихой гордостью посмотрела на мужа. - Знов була на могыли? – повторил Петро, грозно заглядывая в черные угольки её сверкающих глаз. - Була, - наконец ответила она. Петро потупился. Взял кружку со стола зачерпнул воды и громко напился. - Семен казав, що б я брав свою ведьму, и забырався геть з Глыныщ, - тяжело выговорил он. - Ба, якого лыха наробыла? На що ты зазвала о ту истоту до людей? - Я не зазывала. - А хто? Кожного разу, як ты идеш до старои могылы, до села зьявляеться лихо. Про що ты там спиваеш, га? Люды чулы, казалы. Спиваеш так, шо за вадою чутно. - Петре, про що я можу им казаты, як воны не розумиють нашои мовы?! Скилькы я намагалась порозумитысь з нымы, але марно… - Не розумиють. Звисно не розумиють. Ото и робыться. Ты ж обицяла, голубонька! Як тепер людям в глаза дывытысь? Из сеней донеслось мычание Соньки. Она всегда начинала мычать и нервно стучать копытами когда слышала взволнованный, униженный голос хозяйки. Катерина спешно вышла, погладила корову по шее. «Не плачь, не плачь…» - приговаривала она. Едва забрезжил рассвет, как в хату постучали. Петро вылез из за печки, набросил теплую овчину. В дверях стоял Семен, в шапке, угрюмо смотрел в пол. - Пидем з людьмы, всим селом до церквы. Икону понесем з Иисусовой молитвой, - говорил он постукивая хлыстом по голенищу, – Шо твоя? Петро пристально глядел на Семена. Что-то недосказанное оставалось между этими людьми. - Катерина ни куды не пиде, - выговорил он. - То ты не зрозумив мабуть, шо твоя ведьма ото наробыла?! - А я тоби кажу, шо не пиде. Ваш крестный ход, погребальный з покойником… – повысил голос Петро. Семен постоял, сплюнул и вышел вон, громко хлопнув дверью. Залаяла собака, громыхая тяжелой цепью. В хате царила гробовая тишина. К утру ветер утих, но небо было серым, затянуто низкими зимними облаками. Катерина управлялась по хозяйству, когда со двора послышалось пение. Люди шли крестным ходом, остановились у дома Петра и кланялись в пояс. Петро припал к окну и молчал. Катерина сидела у печки и нервно терла белые руки платком. - Я пиду, Петро, - заговорила она. - Сиди, - хмуро ответил тот. - Я не можу, я удавлюсь… - дрожащим голосом отвечала она. - А я кажу, сиди. Петро встал, подошел к Катерине, присел рядом и обнял за плечи. - Про що ты з нымы балакаешь о там, на кургани? – неожиданно ласково заговорил он. - Я видчуваю, як воны поряд, - покорно отвечала она. – Почынаю размовляты, спиваты, а воны ходять навкружкы, а пидийты бояться. Мы для ных невидоми истоты, розумиешь? - Так, розумию. Як и воны для нас. - И памяти в ных ныма. Воны як оти малюкы. Побачылы, побавылысь и забулы. Она помолчала, прислушиваясь к пению во дворе. - Шо з намы буде тепер, Петро? - То ще осинню було, - заговорил он упавшим голосом. – Семен з сынами на переправи, перед самим льёдоставом, чумакив переправлялы. Перепелысь. Позарылысь на добро чумацьке… Катерина взволнованно посмотрела мужу в лицо. - Да, мала. В ями, де глыну на хату бралы, закапалы чумачкив. То все село знае, крим тебе. Боялысь, шо б ты не дизналась. Хай соби йдуть. Катерина упала на плечо мужа и горько зарыдала. Что-то тяжелоё, гнетущее свалилось с её хрупких плеч. В сенях мычала Сонька, за рекой звонили монастырские колокола, а во дворе с образами в руках пели Господи помилуй люди и кланялись в пояс. |