Сколько людей прошло по земле с того дня, когда появился человек! Сколько судеб переплелось ― страшно подумать. Нет такой верёвки, которой можно измерить глубину поколений. Седые времена, забытые люди. Одни прошли, не оставив следа в памяти потомков. Другие процарапали кровавый след, отдающийся и через тысячу и более лет в душах незатихающей болью, взывающей о тризне поминальной и очистительной.

 

Великий Князь Святослав, чадо Ольги и Игоря, убиенного древлянами и с редкостной жестокостью отмщённого, родился в 940 году по Р. Хр.

Хронисты не называют место, где он появился на свет. Возможно, это был Вышгород близ Киева. Здесь имела пребывание мать его Великая княгиня Ольга. Было ей в этой крепостице, стоящей на взгорье, и спокойнее, и уютнее. В маленьком городке юный князь рос под крылом матери и воеводы Свенельда, наставника Святослава в ратном деле и соправителя Великой княгини.

К Киеву, нареченному Вещим Олегом «матерью городов русских», не лежало сердце Святослава. То ли кровь предков, норманнов-руси, бороздивших морские и сухопутные просторы, не давала покоя, то ли не так безопасно было в стольном граде сыну Ольги и Игоря. Кто знает! В поисках и приключениях открываются новые земли, очерчиваются границы государств. Много тёмного в прошлом. Иное скрыто, другое не названо, третье забыто.

Беспокойный ветер гнал и гнал его вон из родимого гнезда, уже отмеченного могилой отца. В окружении верной дружины в военных походах чувствовал он себя увереннее. Любил, подобно другим своим родичам, охотничьи забавы на туров, медведей да белых лебедей. Бывало, дня дома не посидит. То гонит зверя в лесах и полях, то по полгода ходит за данью. Но пуще всего радовали его сердце военные походы.

Перед Болгарской войной и вовсе четыре года дома не был. С вятичами ратовал, с хазарами, волжскими булгарами да буртасами, ясами да касогами. И, похоже, не дюже заботился о том, как идут дела дома. За что и упрекали его киевляне. «Ты, де, по чужим землям ходишь, а о своей не радеешь». Так оно было и не так. Посла германского императора Оттона, прибывшего в Киев, дабы обратить руссов и славян в новую веру по западному римскому образцу, отвадил. За данью «на полюдье» ходил (по людям, стало быть), а для кого? Для хазар. Данниками были киевляне много лет. Отцы и деды под хазарами жили, а он не восхотел. Русские князья хазарам не слуги. Не бывать тому больше. Вот и пошёл на Семендер и, разгромив сие гнездо иудео-хазар, повернул к Тереку на Саркел ― и не стало грозного каганата Хазарского, что более 100 лет нависал грозной тучей над окрестными землями и народами, высасывая соки в виде дани, вассальных воинов, рабов и всякого рода поборов и грабежей.

Вернулся со щитом и в славе великой, а матушка к нему с той же песней:

― Не довольно ли походов, сыне мой? Пошто дома не посидишь? Забот у князя полон рот. Надо и землю устроить, и согласие меж воеводами соблюсти. Всяк своё хочет. Свенельд с Волком не ладят, меж младшими князьями споры идут. У всех на уме, как на Княжеский стол сесть. Смуты между верами идут…

И рече Святослав:

― Не любо мне, мати, сидети в Киеве. Хочу новую землю мечом добыти.

― Укроти дух свой, чадо моё! Прими Христа в сердце.

После жестокой казни мужа, князя Игоря, разорванного древлянами между двух стволов дерев, впала Ольга в ожесточение и отомстила втрое а, утолив огонь мести, почувствовала, что жить по-старому не может и не хочет. Тогда-то и принесла покаяние и тайно крестилась.

― Мати моя! ― отвечал он. ― Я с измальства в Перуновых тризнах участие имал. С младых ногтей бранному делу обучен. Клялся в верности богу войны. Мне было три года, когда я бросил копьё между ушей коня. «Князь почал. Потягнем по князю», ― сказала дружина. Ты меня тогда за это хвалила. Воевода Свенельд сказал: «Храбрый и славный воин будет чадо Игоря!» Как я могу клятвы старым богам нарушить?

― Были мы тогда во тьме, сыне мой. На душе моей немало грехов. Чай, про то, как я трижды отмстила древлянам за гибель мужа моего, твоего родителя, слышал? Теперь свет Христов осиял нас. И я молюсь, прошу простить мне грехи мои, свершенные по неразумию и жестокосердию. Молюсь и за тебя. Не оставайся в мраке языческом, прими крещение. Новый Бог за всех нас пострадал, отдал себя на муки и поругания, чтобы спасти души наши для будущей жизни.

― Это чтобы правую щёку подставить, когда тебя бьют по левой? ― усмешка скривила губы князя. ― Надо мной мои вои смеяться будут. Нет уж, матушка. Дорога предо мной широкая. Кони ржут, бьют копытами. Воевода мой Свенельд знак подаёт. Пора мне в поход.

И, простившись с матерь, сел на коня, взял другого в повод и тронулся со двора. И с ним его верная дружина. Было с ним 20 тысяч воинов из скандинавов, руссов и славян.

Стояла тёплая осень 970-го года. Тележные обозы не вязли в грязи. Полозья для санного пути дожидались своего часа, ибо походу предстояло быть долгим. Не только богатства южных стран манили Святослава. Нужно было упрочить торговые пути, восстановить политическое влияние Руси на Балканах. Нужен был безопасный выход к морю, называвшемуся Варяжским или Русским, а по-гречески Понтом Эвксинским.

Рудая кровь скандинавских викингов билась в жилах Святослава, как тяжёлые волны северных морей. Был он крепок собой и телом и духом. Ростом не высок и не мал, широк в костях, с могучей грудью бойца и руками рубаки, нос имел плоский. Из-под густых русых бровей смотрели на мир упрямые светло-голубые глаза. С обритой наголо головы свисал оселедец ― признак знатности; длинные русые усы (знак княжеской власти) обтекали уголки крепко сжатого рта. Охотник и воин до мозга костей вид имел воинственный и мрачный. В левом ухе носил золотую серьгу, украшенную карбункулом с двумя жемчужинами. Серьга в одном ухе мужчины с древних времён означала: «Я единственный сын у матери». Это взывало к милосердию соплеменников, а иногда вызывало такое же чувство и у неприятеля. Золото указывало на знатность происхождения. Ничто, кроме золотой серьги да белой, чистого вида рубахи, не отличало его от простых воинов. Пахло от князя едким потом коней, седельной кожи и холодноватой примесью стального оружия.

И пошёл он на царя Болгарского Бориса и бился с ним, и победил, и взял дань богатую. И утвердился в городе Переяславле, замыслив сделать его новой столицей Руси. А оттуда с союзными дружинами узов и мадьяр, враждовавших с ромеями Восточной Римской империи, устремился к Константинополю, наводя ужас на окрестные земли.

Не первым был поход руссов на Царьград. Ещё сто лет назад ходил Аскольд на столицу ромеев с дромитами, морскими разбойниками, но был разбит и рассеян. Флот руссов пожгли греки огнём. Много лет прошло. Много было походов и поражений, но память об этом погроме жила в роду Рюриковичей и близких к ним воевод. Помнили они и о походе Хельги (Олега), прибившего щит к вратам Цареграда. Ходили, как и все в ту пору, не с оливковой ветвью, а с мечом. Таков был язык времени.

И сражался Святослав со многими народами и нигде не бегал с поля боя, не закидывал шит за спину. С войском Никифора Фоки, императора Византийского, бился дважды.

К тому времени, как встретился он с новым императором румов Цимисхием, сильно поредело войско Святослава. От двадцати тысяч едва осталось десять. Узы и мадьяры в свои земли ушли. Греков же было за сто тысяч. Сильно боялись они князя руссов. И обложили они его поредевшую дружину множеством войск, своих, и наёмных из всех окрестных стран. Часть русских судов сожгли. А уцелевшие ладьи внесли на руках воины Святослава на берег и укрылись за стенами Доростола болгарского на Дунае.

И послал царь ромеейский Цимисхий вызов Святославу, говоря:

― Выходи на поединок, князь. Чем войско наше губить, решим дело один на один.

Святославу ли, ходившему дни и ночи возле смерти, бояться поединка? Не таков был сей князь. Не в его обычае бегать опасностей. Крепость мышц его изведали многие. Вся жизнь была война. Он искал её, а не уклонялся. Хитростей не любил. Отправляясь в поход, посылал сказать неприятелю: «Иду на вы!», чем вселял беспокойство и трепет. Честь ставил дороже всего. Верил, что если есть будущая жизнь, то войдёт в неё с почётом только храбрый. В поле шатра не ставил, спал на голой земле, подстелив попону, подложив под голову седло. Мяса не варил, а жарил на огне. Знал, что до сроку ничто его не возьмёт.

Бывшие в войске Святослава греки вошли в шатёр к князю и сказали:

― Без коварства Цимисхий не делает ничего. Он и тут умыслил какую-нибудь хитрость. Не ходи на поединок, князь.

И воеводы, и бояре вслед за ними стали отговаривать его.

― Если погибнет даже половина дружины, другая вырвется из Доростола. Если же погибнешь ты, погибнет и всё войско, как стадо без пастуха. Откроется дорога на Русь.

Святослав же сказал им:

― Мне нет дела до коварства Цимисхия.

Царю же послал ответ:

― Я сам знаю, что мне делать. Живу своею волей. Я законный наследник отца моего, великого князя Киевского. А ты похитил престол из рук убитого тобой императора Никифора Фоки. Не желаю осквернять меч мой кровью предателя и убийцы. Сойдёмся как простые воины на общем поле.

И, выйдя с частью дружины из города, напал на войско Цимисхия и некоторых изрубил, других же обратил в бегство и забрал обоз с продовольствием.

И Цимисхий, видя, что враг его не хочет сдаваться, прислал ему другую весть, приглашая встретиться для переговоров о мире на середине реки в ладьях. Реки всегда были естественными границами народов и государств. Встреча на середине реки означала установление границы. Тебе левая сторона, мне правая. Так были поделены территории и сферы влияния между Русью и Восточной Римской империей.

И встретились они, владыка Руси и царь Византии, и посмотрели в глаза друг другу, и оба не опустили глаз. Подивился Цимисхий простоте руссов. В ладье княжеской были гребцы в холстинных белых рубахах. И кто из них князь, Цимисхий узнал только по золотой серьге в ухе одного из них. И сказал Цимисхий, что даст богатый выкуп, и пусть покинет Святослав пределы Империи. Святослав согласился, помыслив так: «Если не сотворим мира с царём, а знает царь, что нас мало, то худо будет нам, ибо Русская земля далеко, и помочь нам некому». И сказал он царю: «Хочу иметь с тобой мир и любовь. Но только пусть купцы русские торгуют в земле твоей безданно-беспошлинно». Царь согласился и послал Святославу дары большие.

И, приняв выкуп, покинул Святослав землю греческую и, спустившись по Дунаю к Чёрному морю, добрался до острова Березань, сиречь острова Буяна, в днепровском лимане. А придя к порогам днепровским, пошёл по воде на гружёных ладьях. И греки (а иные говорят, болгаре переяславские, а кто намекает и на своих близких дружинников), послали сказать печенегам: «Вот идёт Святослав русский. С ним богатый обоз. Золото, ткани, вино. Но у них всего две меры хлеба на человека. У нас с ним и с вами мир. Пропустите его». Всё было благородно по виду. Но сильно досадил ромеям северный варвар. Упрям и неукротим. Сегодня с ним мир, а завтра… Веры новой принимать не хочет. Пока Русь своим старым свирепым богам поклоняется, не будет покоя Византии. Гулял по степи и ещё слушок, будто пришёл к Куре некий хазарин и сказал: «В обозе Святослава жена моя. Идёт же Святослав к порогам Днепровским».

И встал печенежский хан Куринэ-Куря по левому берегу в низовьях, близ Неясыти, поджидая Святослава. Донесли о том разведчики русскому князю.

― Поди, князь, обходной дорогой, степью.

А Святослав поплыл напрямик, не узким и тихим Южным Бугом, а порожистым и бурным устьем Днепра, не желая идти окольным путём. И напал на него Куря, надеясь победить и забрать всю богатую добычу. Печенегов было много. И сражались они с дружиной Святослава весь день. А к ночи умолк звон сабель и мечей.

К утру подошли к печенегам новые силы со всех окрестных улусов. И отступил Святослав к Переяславу и затворился за его стенами. И сказал бывший до сих пор верным князю воевода Свенельд:

― Ты оставайся в городе. А я пойду в Киев за помощью.

И ушёл ночью с большою дружиною. И печенези пропустили Свенельда, радуясь, что остался Святослав с малыми силами.

Как вороньё, галдело войско вражье в поле. Во тьме, сколько хватало глаза, огни костров, запах жареного мяса. А у воинов Святослава запасы провизии к концу подходят. Ударила зима. Последние лошади были съедены. Свенельда всё нет и нет. Ни Претич, ни другие воеводы знаков о себе не подают. Сама княгиня Ольга помощь не посылает. Отчего, кто знает? То скрыто во мгле веков. Но думать можно, что не только Святославу не люб был Киев, но и киевляне не больно его жаловали. Славяне киевские не любили пришедшего с севера кровавого бога Перкунаса, ибо требовал он жертв человеческих. Ни Хорс, солнечный бог, ни Велес, ни тем более Макошь, мать плодородия, крови не пили. Новый же бог христиан, человеческих жертвоприношений, тем паче, не требовал. «Что будет, когда вернётся Святослав?» ― помыслили киевляне и не восхотели его возвращения. Ибо уже слышали о кровавых разборках при Доростоле, когда дружинники-язычники обвинили в малодушии воинов-христиан, замучили их и убили.

По весне, едва тронулся лёд, вышли остатние воины из крепости, обнажив мечи. Едва на ногах стоят.

― Что ж, братие! ― сказал Святослав, обращаясь к остаткам дружины, а её и всего-то две дюжины человек. ― Знать, не выйти нам отсюда живыми. Выпьем же чашу свою до дна. Напоим сватов и сами поляжем, но не побежим, не закинем щиты за спину. Мёртвые сраму не имут.

И пошли они на стену печенежскую. Печенежский хан удивился. И первые его воины поначалу попятились. Но что могли сделать два десятка храбрецов против тьмы? Изрубили их печенеги. И, окружив Святослава, пронзили ему грудь кривою азиатскою саблею. И уже мёртвому отрубили голову.

И повелел Куря сделать из черепа Святослава чашу. И отполировав кость, покрыв золотом, пил из неё.

 

Хан Куря-Куринэ упился кумысом и вином в ту ночь торжества. Он пил из черепа врага и давал пить жене своей Тэнгэ. И говорил:

― Вот был враг мой силён и страшен, но боги дали его в мою руку. И я пью ныне из черепа его и говорю: «Да буду я и домочадцы мои, и дети мои, и внуки, так же сильны, как был враг мой! И да наречется отныне сосуд сей «Чаша Святослава».

И уснул, услаждённый счастьем, и вином, и ласками жены, убаюканный песнями невольниц. И ничего не видел во сне, кроме кровавых пляшущих пятен во тьме глаз. А жене его привиделся голубоглазый, широкоплечий богатырь с оселедцем на выбритой голове и золотой серьгой в ухе. Вид у него был мрачный, оскорблённый и грозный. И он погрозил пальцем всей Земле печенежской и посмотрел так страшно, что волосы на голове Тэнгэ поднялись и распушились, как от большого ветра.