Джин 40 мл,

виски 5 мл,

вермут 20 мл,

ликер «Бенедиктин» 50 мл,

вишня.

Перемешайте в шейкере все ингредиенты и перелейте в широкий низкий бокал. Добавьте вишенку.

 

==//==//==//==//==//==//==//==//==

Сказать, что это было потрясение – значит, ничего не сказать. Удар молнии. Шок. Состояние грогги. Я просто не могла в тот момент двигаться. Все части тела не слушались импульсов мозга. Мысли буравчиком наносили невыносимую боль.

Ну, ладно, все по порядку.

 

В нашем селе была десятилетка, а при ней интернат, в котором и жили ученики из близлежащих деревень. Первое сентября потому и были волнительны и ожидаемы от предвкушения новых знакомств и впечатлений.

В тот год пришел к нам в школу только один ученик. Но зато какой! Симпатичный. Длинные реснички, пухлые, «бантиком», губки. Если бы и прическа была чуть более женственной, то Борис бы походил на красивую девчонку. И учился он на «отлично», что само по себе среди мальчишек – была большая редкость. Одним словом, новичок произвел на всех сильнейшее впечатление. Заставил-таки молоденькие сердечки забиться в ином ритме. Девчонки смущались, парни ревностно поджимали губы, а иные и кулаки.

Вот только я во всем этом не принимала никакого участия. Своих проблем было выше крыши, которые требовали немедленного вмешательства. А промедление грозило перевести эти проблемы в сверхсложные и непоправимые. Их было две. Первая чисто учебная – химия. Новый предмет мне никак не покорялся. Ну, не понимала я ее, и все тут! Как китайская грамота. Перевели меня в восьмой класс под честное слово, что все лето я уделю науке Менделеева пристальное внимание. Но, сами понимаете, лето пролетело слишком быстро и незаметно. Учебник как был заложен на пятой странице, так и остался. И, по большому счету, мне было не до него. Потому, как в самом начале лета случилась со мной одна неприятная история, которая и повлекла за собой вторую, и более серьезную, проблему. Подробно об этой истории говорить не стану. Она лишь косвенно повлияла на суть моего рассказа. Скажу только то, что после нее за мной закрепились титулы: подстилка, шалава, дешевка, и все нелитературные синонимы этих понятий. Еще летом вся молодежь села объявила мне бойкот, который и к началу учебного года не утратил красок и содержания. Со мной не здоровались, не разговаривали, не обращали внимания. Короче, игнорировали. Даже могли говорить в моем присутствии обо мне же в третьем лице. Страшно, но я держалась. Сейчас и сама не понимаю, как мне это удалось пережить. Наверное, потому, что мои родные меня понимали и поддерживали, за что я им безмерно благодарна.

Сентябрь, по инерции лета, пролетел мгновенно. Проблемы не уходили, они даже не уменьшались ни на йоту. И вот однажды вечером отец мне и говорит:

— Одевайся, идем.

— Куда?

— В интернат.

— Зачем?

— У вас в школе сейчас учится сын моего армейского друга. Борис.

— Борис?

— Да. Я уже переговорил с другом, теперь хочу и с сыном его познакомиться. Есть к нему серьезный разговор.

— О чем?

— Он, как я слышал, круглый отличник. Вот я и хочу его попросить позаниматься с тобой химией.

Спорить с ним, и возражать у меня не было никакого желания. Да и результат был прогнозируем. Раз папа сказал – так оно и будет. Он всегда добивается своего. И этот раз не стал исключением. Отец сначала переговорил с комендантом интерната, а потом прошел в комнату Бориса, оставив меня торчать в коридоре. А зачем? Через фанерную дверь я слышала почти весь разговор. Отец по природе своей не мог говорить на пониженных тонах. Вводную часть их беседы я опускаю, там ничего интересного, одна банальщина. А потом….

— Уверен, что тебя уже во все посвятили. На счет моей дочери. Только не виляй и не изображай удивление. Парни ведь не хуже девчонок падки до сплетен и домыслов.

— Ну, да, — согласился Борис, чем заставил меня в который раз покраснеть.

— Так вот, я тебя не стану переубеждать, что все это ложь и обман. Людская молва, порой, беспочвенна и жестока. Просто хочу предупредить: если позволишь себе лишнее – пеняй на себя. Я – мужик суровый и на расправу скор. Ничего, кроме химии!

— Хорошо.

— А сам-то не боишься, что и на тебя поддет тень позора? Одноклассники и тебе ведь запросто могут объявить бойкот. Господи, ну, в вас, молодых, откуда столько жестокости? Жизни ведь, по сути, и не видели.

— Глупости. Волков бояться – в лес не ходить. А люди страшнее любого зверя.

— Спасибо. — Он, кажется, даже обнял сын своего армейского друга. Такое проявление нежности было так не типично суровому, даже сердитому, человеку, коим являлся мой отец. Даже удивительно.

Когда я вошла в комнату, Борис уже разложил на столе учебник химии, периодическую таблицу, чистые листы бумаги. В комнате он проживал один, и скудная казенная мебель не уменьшала объема большой комнаты. На тумбочке красовался магнитофон, мечта многих подростков, из динамиков лилась какая-то дивная, легкая, завораживающая музыка, создавая присутствие домашнего уюта и тепла.

— Привет.

— Привет.

— Садись.

Я осторожно присела на краешек стула. Напряжение не отпускало меня. А в голове одна лишь мысль: спросит или нет, намекнет или промолчит, или ему достаточно того, что нашептали новые одноклассники? Давай уж, начинай, сухо: химия – это наука о веществах!

— У тебя красивые глаза, — неожиданно говорит он.

— Что? — я подняла на него взор, не понимая причины столь откровенного заявления.

— Они такие синие, как…, — он по-стариковски морщит лоб, силясь вспомнить сравнительные обороты.

— Небо? — я попыталась ему помочь. — Озера? Васильки?

— Как шестой цвет спектра, — вдруг заявляет он и сам начинает смеяться.

Я почувствовала, как скованность и напряжение окончательно покинули меня.

Вот так и началась наше с Борисом дружба, которая со временем переросла в самое первое, такое нежное и трепетное, чувство. Я сама и не заметила, как это произошла, где та грань, где та черта. Просто с наступлением вечера я вдруг чувствовала необузданное желание увидеться с ним. Просто поговорить ни о чем или послушать в полном молчании этот дивный блюз. И я находила причины для побега из дома. Эх, молодость, молодость. Хотя в те дни уже и освоила с помощью Бориса эту заковыристую науку (он так хорошо и доступно объяснял, казалось бы, очень сложные вещи). Да только я хитрила, ловила на уроках троечки, и родители без напряга отпускали меня на дополнительные занятия.

Вскоре и Борис это понял. Ничего не стал говорить. Просто крепко обнял меня и поцеловал. Да так, что закружилась моя бедная голова, да ноги едва не подкосились. И лишь потом он тихо прошептал мне в самое ушко, заставляя мурашек пробежаться по всему телу:

— Я люблю тебя.

— Не смотря на все сплетни обо мне? — я до сих пор могу портить торжественность и романтизм момента.

Он промолчал, но глаза…. Они так красноречиво сказали о многом! Я так благодарна была ему за эту веру! За эту любовь!

Недолго же, однако, длилась идиллия. Слишком жестокий и завистливый мир окружал нас, и делали его таким наши сверстники. До сих пор для меня остается загадкой, что двигало ими? Их побудительные причины? Что это: синдром толпы, стадные инстинкты, всеобщее помешательство на почве ревности и зависти? Что? Не знаю!

Но в школе произошел неприятный во всех отношениях инцидент, который так круто изменил мою жизнь. Борис имел неосторожность высказать свою точку зрения на уроке истории. А наш историк этого не перенес. Он всегда считал себя правым, а свои слова – канонами. Эдакими афоризмами и аксиомами, которые априори не могли подвергаться сомнениям, и которым следовало свято верить и служить. Все ученики это знали и, по большому счету, доверяли. А как иначе? Он все-таки педагог с большим стажем, заслуженный учитель РСФСР, с наградами, почестями и несколькими опубликованными статьями в серьезных журналах.

А Борис взял, и не согласился с ним! В открытую, прямо на уроке. Историк, никак не ожидавший такого, лишь молчал и краснел. Борис же спокойно и уверенно доказывал свою правоту. Педагог не мог снести обиду, и наше в словах ученика осуждение коммунистической партии и укладу жизни в СССР, и даже скрытую угрозу. Короче, дело окрасилось в политические тона и дошло до педсовета. И только благодаря авторитету директора школы, конфликт не вышел за ее пределы, и не получил общественного резонанса. Борису пришлось принести публичное извинение, да историк утверждал, что тот неискренен, и не раскаявшийся. За что и устроил всем ученикам нелегкую жизнь. Спрашивал так, словно мы все учились не в обычной школе, а в аспирантуре исторического университета. А кому такое понравиться? Никому.

Вот тогда-то ученики вновь применили радикальную меру – устроили Борису бойкот, показывая историку свою солидарность.

Теперь нас было двое, я и Борис. С нами не общались, нас не замечали. Да только нам это совсем не мешало. Наша любовь была выше серости и никчемности бытия. Но только до поры, до времени. Пока новая волна свежее выдуманных слухов не накрыла нас. Дошли они и до моих родителей. И как назло, отец без предупреждения, вероломно, пришел в интернат проверить, как мы занимаемся химией. А мы целовались!!! Таким злым отца я никогда не видела. Он даже поднял руку на ребенка, закатив Борису увесистую оплеуху.

После зимних каникул Борис в школу не вернулся. Говорили, что родители отправили его учиться в город. Историк, не скрывая, радостно потирал руки, директор облегченно вздохнул. А с меня неожиданно сняли бойкот. Просто так. Правда поставили одно условие: я должна была вслух наговорить гадостей про Бориса. Даже текст подготовили, сплошь пропитанное враньем, да окололитературным языком. А я так устала быть в эпицентре всеобщего отчуждения и ненависти. А я так переживала крах своей первой любви. И так угнетала обстановка дома, испорченные отношения с отцом. Я не могла оставаться в полном одиночестве. И…, я совершила-таки это. Моя самая большая глупость. И откуда я могла тогда знать, что прочитанный мной текст, одноклассники записали на кассету, а потом и выслали ее по почте на адрес Бориса!!!

 

А вчера, пять лет спустя, мы с ним случайно повстречались. Я и не знала, что иду на день рожденья его девушки. И даже не сразу заметила его среди толпы гостей. И лишь, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, обвела глазами присутствующих, и…., краска ударила в лицо. Борис! Он сидел за столом наискосок от меня, и смотрел, смотрел, смотрел. Его глаза! Я чувствовала, как жар разливается во мне, как сердце учащенно бьется, и эхом отдается в висках. И вдруг я поняла в тот миг. Сделала открытие. За эти пять лет я так и ни с кем больше не встречалась. Отказывала всем, находя какие-то смешные и никчемные отговорки и причины. Да, свои самые лучшие молодые годы я провела одна. Я просто хранила, я просто лелеяла в душе воспоминания о первой любви. На что-то наивно надеялась, во что-то по простоте душевной верила. И в тот миг в глазах Бориса я прочитала такие же чувства, один в один. И тихая радость пролилась в душе. И закололи иголочки в кончиках пальцев: все будет хорошо! Все вернется!

Но тут, кто-то отыскал в шкафу коробку со старыми кассетами.

— Ребята, да тут ретро-музыка!

— Давай!

— Вспомним годы молодые!

И поставили кассету. И зазвучал блюз. Тот самый чудный блюз, под который мы долгими вечерами наслаждались обществом друг друга и целовались до посинения губ. И вдруг композиция обрывается, и я слышу свой голос. Тот самый текст о Борисе. В недоумении замерли все гости. Повисла тишина. А я смотрю в его глаза, и понимаю, что он впервые слышит эту запись. Вижу, как медленно в его глазах меркнет та самая первая, такая трепетная и нежная, любовь.

А потом снова блюз. Как дыхание одиночества.