(Прошу прощения, что публикую 1-ю главу еще раз, но пусть лучше эта повесть будет размещена вся, в полном виде, на 3-м этапе конкурса, чтобы ее можно было прочитать от начала до конца.)

 

ПРЕДАТЕЛЬ

 

Повесть

 

1

- Кто пролил молоко, а?!! – истошно заорал дед во дворе, - Ведь целое ведро было, растудыть вашу тудыть! Изверги проклятые, последнего заработка деда лишили! Хучь бы седину-то героя Советского Союза уважили! А чем я отцов ваших поить буду, коль сегодня приедут! Паршивцы! – продолжал с новой силой дед, надвигаясь из дверного проема на внуков, одиннадцатилетнего Андрея и семилетнего Димку, – А ну сознавайтесь, чьих рук дело, а то обоих выпорю, и отцов ждать не буду, – уже спокойнее произнес дед по пути в кладовую.

Вдруг стало тихо-тихо. Иногда слышалось квохтанье кур да кряхтение деда за стеной. Утренний, прохладный ветерок и солнечные лучи, заглянувшие в открытую (почти всегда) дверь старого деревенского дома, щекотали мальчишкам ноги. Утро было прелестное, не считая того, что дед был в плохом настроении еще до инцидента с молоком. Вообще отлупить ребят старый вояка грозился по несколько раз на дню, но никогда не принимал таких мер по строгому наказу братьев Корсариных, его сыновей и отцов Андрея и Димки. Но сегодняшнее молоко, которое случайно толкнул Андрей, когда убегал от Димки, сильно взбесило деда.

- Чаво встали как вкопанные! Отвечайте, кто пролил, быстро! – взревел дед, не выходя из кладовой, - Димитрий, подь суды! Димка еще не успел испугаться, но, бодро заскочив к деду в кладовую, оказался в его толстых, крепких руках. Держа в одной руке старые вожжи, а поперек другой извивающегося Димку, Василь Корсарин уселся на соответствующий его габаритам березовый пень, служивший табуретом. У Димки к тому времени обмякло все тело, заскребло в горле, и ручьем потекли слезы и бессвязные слова:

- Деда… не надо… я …расскажу все… завтра… папке… он приедет… пожалуйста… пусти… это не я! Пока Димка сквозь слезы мямлил слова, которые казались писком комара у уха слона, дед ловко сдернул лимонные махровые шортики и хлестнул вожжами, пока, по его мнению, слегка. Приведя Димкино тело в вертикальное положение, Василь загудел:

- Не ты говоришь, а кто? Я что ли?

Ревя в голос, Димка честно поведал, что произошло с ведром, после чего вылетел не без помощи деда обратно.

Андрей и дед взаимно молчали. Димка притих, но ничего не слышал, кроме монотонных шлепков. Андрей молчал, а деду это не нравилось… А Андрей молчал. И дело было не в том, что Димкин отец, хирург Иван Корсарин, в отличие от брата Сергея, полкового командира, не то что «экстренных», а никаких мер никогда не предпринимал.

Андрей даже с некоторым достоинством прошагал мимо притихшего кузена и тихо, сквозь зубы, но четко (у отца научился) процедил:

- Предатель…

Дед появился не скоро, заметив на полу внука, он подошел, присел на корточки и поднял дрожащий подбородок:

- Что, протрепался да?! Эх, … Отцы-то ваши друг за друг горой стояли, а их я не так драл… А ты и вовсе трус, разнюнился не из-за чего… Дед, кряхтя, встал и пошел к выходу. Потом оглянулся, вроде хотел что-то добавить, но только махнул рукой…

 

Следующее утро было такое же солнечное и бодрящее. Димка проснулся оттого, что услышал шум подъехавшей машины. Он выскочил во двор, в чем был, и бросился за калитку и с разбега запрыгнул на папу. Сидя на плечах у отца, поздоровался с дядей. Хотя Димка был в тот момент гораздо выше Сергея Корсарина, «здрасьте» получилось какое-то слишком тихое и как будто виноватое. Димка подавил вчерашний комок в горле и, «опустившись с небес», побежал умываться. Краем глаза он увидел, что Андрей уже поздоровался с отцом и тоже шел умываться.

К Димке опять подкралась какая-то тревога, но, окунув голову в кадушку с ледяной водой, он успокоился.

Тем временем Василь Корсарин сел с сыновьями попить чайку и стал разводить а-ла-лы о том, о сем. Речь зашла и о молоке:

- А олухи ваши весь вчерашний удой на траву вылили. У меня уж терпение лопнуло, выпорол я их. (Иван погрозил отцу пальцем).

- Ты старику пальцем-то не грози, надо будет, и сейчас с тебя штаны сниму, – продолжал дед (Иван сделал вид, что испугался), - Ты вот сынка-то много чему научил, обо всем предупредил, только трус он и есть трус, от страха тут же брата и выдал. Разок шлепнул, а он уж давай реветь, все выложил, что, мол, Андрюшка об ведро с молоком споткнулся… Вспомни, себя с Сергеем. Вы за дружбу ой-ой-ой как держались, а Димитрий твой – слабак, пороть его надо!

- Дед, я сам знаю, что надо, а что нет. Не малой уже. И по тише выражайся.

Но «Остапа понесло»:

- Стыдно, Иван, тебе должно быть за сына! Не силен ты, прямо скажем. Пацана пороть надо! А то вот стыдоба! Сынок – трепло, предатель!..

- Ну, уж хватит! Ты мне, конечно, отец, но оскорблять своих детей и тебе не позволю! За языком своим следи!– вскипел Иван Корсарин и выскочил из-за стола.

- Перебрал ты, батя. Не надо было так, – вступился Сергей.

Дед ничего больше не сказал, дожевал, почмокивая, сухарь, размоченный в чае, и, кряхтя, удалился.

В дверях Иван столкнулся с сыном:

- Дим, ты иди, поешь, а потом… в рощу сходим, поговорить надо.

Димка угукнул в ответ (в горле опять заскребло). Иван дождался, пока дети войдут в дом, и закурил.

Небольшая деревушка Змеевка Воронежской области, где жил вдовец Василь Корсарин находилась на высоком берегу речки с таким же названием. Говорят, раньше змей действительно было много, сейчас делись куда-то, но скорее сначала речку так назвали из-за извилистого русла, а потом уж деревня здесь выросла. Дом Корсариных стоял у шоссе, на окраине. За дорогой начинался спуск к речке: сначала более пологий, на нем стояла небольшая березовая рощица, а потом он делался все круче и круче. Уже от дороги видны были и спускающаяся к воде тропинка, и речка-ленточка со всякими загогулинами, островками и с двумя мостами (деревянный, ближе к роще, и чугунный, далеко, для машин), соседняя недодеревушка (а, может, продолжение Змеевки), кладбище и старая полуразрушенная часовенка на противоположном берегу, и даже железнодорожная станция, пути и часто пробегающие с радостным постукиванием «тух-дух, тух-дух» и веселым гудением поезда-сороконожки.

После завтрака Димка вышел во двор, но там никого не было. Он огляделся и увидел, что папа стоит у дороги и, покуривая, смотрит вдаль сквозь белую решетку берез. Иван Корсарин очень любил эти места, они вселяли в него детскую беспричинную радость и озорство, хотелось разбежаться, цепляясь руками за гладкие стволы, чуть не падая слететь с горы и, не пробуя воду, плюхнуться в реку. Сейчас он старательно пытался обнаружить отсутствие какого-нибудь предмета в этом пейзаже, но все было на месте. Иван только был не в своей тарелке, будто не здесь, а в другом похожем месте, поэтому вздрогнул, когда за руку его взял сынишка.

- Пошли, - напряженно сказал Иван.

Сначала тропинка была узкая, Димка с папой шли гуськом, но постепенно она стала шире, Иван с сыном шли уже рядом, тогда Иван начал:

- Дим, расскажи, что у вас там произошло с этим молоком.

- Ну, мы с Дрюнчиком в салки играли. Он от меня убегал и споткнулся об это дурацкое ведро…

- Ты говоришь «МЫ играли», значит, вам обоим весело было?…

- Ну, да… - замялся Димка.

- Во-первых, перестань «нукать», не запрягал, а во-вторых, мало того, что Андрей от тебя убегал, ему еще и досталось одному.

- Неправда, мне тоже… досталось… Знаешь… как дед… - Димка вспомнил свою беспомощность и стал всхлипывать.

- Прекрати реветь! – рявкнул отец, так неожиданно, что Димка даже вздрогнул, - Не смеши меня, досталось ему… Ты не знаешь, как нам с Сергеем «доставалось»! У деда тогда от войны сердце-то еще не оттаяло, за каждую мелочь… «доставалось». А сейчас он уже обмяк, да еще мы… - Иван запнулся, - я его предупреждал.

- Папа, он меня тоже… вожжами…

Иван опять оборвал сына:

- А ты стерпеть не мог? В слезы сразу, и сейчас вот тоже, правду дед сказал, слабак ты у меня.

- Папа, ну ведь Дрюнчик же пролил. Я же правду сказал… - пытался оправдаться Димка.

- Дрюнчик, говоришь… Ты не понимаешь, или притворяешься, что не понимаешь? А представь, если бы ты спихнул это чертово ведро, а Андрей все выложил деду?

Димка молчал. Иван тоже перестал говорить. Они уже спустились к реке, отец разделся и, как в детстве, не трогая воду, нырнул. Димка тоже хотел, но не стал, да и, папа, наверно бы, не пустил. Он сел на камень и стал наблюдать, как энергично и быстро двигался отец. Когда Иван вышел из воды, он тоже сел на камень рядом с сыном. Вода была холодная, впрочем, августовское утро никогда не отличалось теплой водой, она немного охладила Ивана:

- Дима, я тебя не понимаю. Ну да, я никогда тебя не наказывал…такими способами, но неужели легче было выдать брата, чем… не выдать? Я помню, мы с Сережкой даже делили все это, он как-то двоек нахватал в начале года, да еще полез на яблоню, а она вся в плодах была, и тот сук, на который он сел, подперт не был. Вообщем, он вместе с этим суком и приземлился. Ему за оценки должно было попасть о-го-го как, пришлось мне яблоню на себя взять, а ведь я тоже младший…

Димка не отвечал, тогда отец продолжил:

- Я не знаю, о чем ты думал в тот момент и о чем ты думаешь сейчас, но все-таки это предательство с твоей стороны. А мне вот теперь тыкают, что сын – трепло и предатель. Приятно думаешь? – опять начал взвинчиваться отец, - Говорят: «Тебе стыдно должно быть за сына», а, по-моему, стыдно должно быть тебе!

А Димка и сам не знал, о чем думает. Ему, действительно сейчас было стыдно, но не за то, что брата сдал, а за то, что отношения с папой дошли до таких унизительных разговоров. Раньше, он никогда не видел папу таким.

- Хватит рассиживаться, пошли. Там у деда еще дел невпроворот, сейчас ворчать начнет, что мы прохлаждались где-то… - Иван встал и быстрыми шагами стал взбираться в гору, так что сынишка еле поспевал за ним, - Ты вообще, понимаешь, что такое «стыдно»? Я в русском языке не силен, сформулировать определение тебе не смогу, а так, на пальцах если объяснять, это когда боевой ремень вместо того, чтобы поносить дать пацану пару минут, к заднице примеряют! Я когда еще мелкий был, в том доме, где сейчас Лизавета Ильинична Саланская с Машунькой живут, там отцов друг жил, боевой товарищ. У него ремень был, в котором он всю войну прошел, а уже в Берлине ремень этот его от смерти спас, шальная пуля в пряжку попала. Ему эта пряжка, дороже, чем любая медаль, а сынишка его, когда еще совсем малыш был, года четыре, тайком эту пряжку с ремня снял, во дворе похвастаться, а потом потерял, благо в собственном огороде. Мать его, когда за клубникой полезла, отцу и сказала, что, мол, ты свои «медали» в огороде разбрасываешь. Отец мальку ничего не сказал, он пряжку назад приделал, во двор вышел, прямо на глазах у нас штаны с сына снял да отлупил этим ремнем. И ты знаешь, мальчишка этот, Игорек его звали, не ревел, и сам позже признавался, будто бьет ремень совсем не больно, широкий потому что, обидно только, что потом он всем сыновьям и даже сестренке его этот ремень померить дал, перед зеркалом покрутиться, по дому походить (на двор похвастаться не выпустил), а ему отрезал: «Недостоин!» А мы все тогда очень любили в войну играть, в разведчиков там всяких, ну сам понимаешь, время еще не очень много прошло. Эх, - отец махнул рукой назад (они опять шли гуськом), а понимаешь ли? Ты вон молчишь все!

Дальше они шли молча до самого двора. Только у дороги отец сказал:

– Руку дай! Димка дал, конечно, но возвращаться к дому не хотелось. Он бы лучше остался здесь, в роще, или опять спустился бы к реке.

Не отпуская Димкиной руки, которая явно подавала знаки, что ей хочется отцепиться, отец прошел в огород к деду:

- Батя, где у тебя старый военный ремень?

Дед пристально посмотрел на Ивана, затем поплелся в дом (он не давал никому рыться в его вещах). У двери отец освободил Димкину руку:

- Подожди меня здесь.

«Не может быть, нет, папка не такой, он не будет, - пронеслось в голове у Димки, - это просто так, проверяет, наверное…»

Вдруг его кто-то крепко взял за руку повыше локтя. Димке сначала показалось, что это дед, но, оглянувшись, он увидел отца. В другой руке он держал дедов фронтовой ремень с блестящей пряжкой. Посмотрев на нее, Димка невольно представил, как было бы здорово надеть его. Тут он заметил, что стоит перед домом, посреди двора. Димка растерялся и с надеждой посмотрел снизу вверх прямо в глаза отцу. Иван, случайно поймав Димкин взгляд, заторопился…

 

В доме было тихо. Вдруг послышались шаркающие шаги, дед шел в кухню. Иван затушил сигарету и, не отрывая взгляда от облюбовавшей старый огромный корявый каштан ребятни, спросил:

- Где он?

- А ты сам-то вспомни, где отсиживался после экзекуции? – ухмыльнулся дед.

- На чердаке?! – Иван узнал себя в сыне и как-то сначала обрадовался в душе, но это тут же прошло, - Все еще плачет?

- А чего же ему еще делать? – пробубнил старик, удалившись с кухни.

«Ох, сволочь я какая! - опять начал Иван, - что ж на меня нашло-то такое. Наслушаешься этого старого пердуна, а потом хоть в омут головой кидайся. Осел! А Ольга приедет, ей-то я что скажу: «Папа мне сказал выпороть, и я выпорол!» Придурок! Врач, называется, великий спаситель!»

В этот момент кухню посетил Сергей:

- Слышь, воспитатель! Я что, один должен эти несчастные кусты ликвидировать! Кто из нас хирург, ты или я?! А ну пошли! – а по пути в сад добавил, - Такое ощущение, что тебя самого выпороли!

- Да ты знаешь, лучше уж самого! – не выдержал Иван.

- Ладно тебе! Переживет, зато запомнит…

- Что запомнит? – перебил Иван, - как ему отец все утро примеры из детства приводил, нотации читал, а потом пришел и как последнего шпаненка выдрал у всех на глазах? А главное, за что? Ты не подумай, я знаю, что друзья так не поступают, что Димка не прав был и так далее. Жалко конечно, что у них с Андрюшкой так вышло. Но ведь он весь вчерашний день на чердаке сидел, дед сказал. А сегодня молчал все утро, пока со мной… «гулял». Ну не тупой же он! И так, я думаю, все понял. Он всегда меня и без этих дедовских способов отлично понимал. Нет, надо было все испортить! Какое теперь доверие, какое понимание, все прахом пошло. Насоветовали!

- Ты все сказал?

- Не знаю… - выдохнул Иван.

- Тогда продолжай копать.

- Что?

- Что! Что! Куст… старый, неплодоносящий, а соответственно, ненужный, рябина черноплодная называется, перед тобой стоит! А то ты только и знаешь, что себя перекапывать!

- Ох, Сережка, не кричи. И так тошно, - Иван плюхнулся на траву, - Может, поговорить пойти с ним? Я ж ему и в глаза-то посмотреть боюсь. А вдруг не простит? Чего мне тогда делать-то?! Ох, мать моя… Кто предатель, так это я!

- Перестань скулить! Заколебал ты меня! – прошипел брат и сел рядом, - Слушай. Унижаться и подлизываться не надо. Мне бы тоже не хотелось, но, преследуя совершенно эгоистические интересы: самому отдохнуть, могу пойти в качестве посла.

- Ой, Серж, ты гений! А ведь идея! Сходишь, а?!

- Только на одном условии: ты будешь КОПАТЬ! – рявкнул Сергей.

 

Димка дал волю чувствам, только когда забрался в самый дальний угол на чердаке. Он обнял свои коленки и тихо затрясся. Постепенно дрожь перешла в какие-то невротические подергивания туловища, пальцы вцепились в икры, голова долбилась об колени, сам Димка ни о чем не думал. Спустя некоторое время, он устал сидеть в одной и той же позе, и хотя двигаться не хотелось, Димка переполз к чердачному окну. Солнечные горячие лучики стали приятно щекотать руки и ноги. Посмотрев в окно, Димка невольно обрадовался, так как не видно было ни двора с Андреем, ни огорода с дедом, ни сада с отцом и дядей, видна была дорога и роща…

Димке не было больно, то есть боль была, но не физическая, а какая-то другая. Он не знал, был ли кто-нибудь во дворе кроме деда, дяди и Андрея. Он и их-то не видел, а уж еще кого-нибудь и вовсе не заметил. От мысли, что кто-то еще мог видеть это, становилось еще больнее.

На лестнице послышались шаги. Вскоре на чердаке возник дядя:

- Димк, ты где?

Ответа не последовало. Сергей не стал искать, он закрыл люк и сел на старенькую табуретку:

- Дим, не бойся, я не буду читать лекцию по поводу ваших с Андреем отношений. Сами разберетесь. В конце концов, вам обоим пошло это на пользу. Ты, лучше об отце подумай. Понимаешь, он считает, что поступил не правильно, хотя, ты, наверно, догадываешься, что у меня несколько другая точка зрения. Просто я предупредить хотел: когда отец к тебе зайдет, скажи, что он был прав, если даже тебе так не кажется. Ты ведь знаешь, у него сердце иногда… не совсем нормально работает. Так что постарайся его успокоить, а лучше, спустись с чердака. Слышишь? Ну ладно, как хочешь, только запомни, что я попросил…

Димка снова остался один. Теперь он думал об отце, но не о сердце и не о том, что попросил дядя. Димка не злился, он просто пришел к некоторым выводам. Во-первых, когда отец привез сюда Димку в начале лета, то он сказал, что поговорил с дедом «по поводу этого», и обещал забрать Димку домой, если «это» все же произойдет. Но сейчас уже было понятно, что последнюю неделю августа Димка проведет здесь. Во-вторых, это не он, Димка, а отец первый нарушил их традиционные отношения. Почему в данном случае равноправный мужской разговор был заменен безмолвной унизительной процедурой, Димка не понял. И развитие этой мысли испугало его: «А вдруг это теперь будет всегда!» В-третьих, дядя сам бы не пришел, видно, отец попросил, а значит он тогда тоже слабак, раз не мог сам прийти. Потом Димка подумал, что было бы, если приехала мама? Наверно, ему было бы стыдно, сам не стал рассказывать… А отец? Он бы тоже не стал, ему тоже стыдно должно быть, за себя… Зато мама, наверное, могла придумать, как можно помирить их с папой, и вернуть все на свои места… Но раз уж она не приехала с отцом на машине, то ничего этого не будет… Димке опять стало обидно и хотелось плакать, только беда в том, что все уже выплакал… И хотелось кушать. «Во, - Димка посмотрел в окно (Иван и Сергей переходили дорогу), - купаться пошли, значит, обед скоро». Теперь его занимал другой вопрос: спуститься или нет?

Тем временем братья Корсагины уже дошли до речки, разделись и плюхнулись в воду.

- Ну, чего боишься, знаю же, что волнуешься, спрашивай давай… - заговорил Сергей, вынырнув из-под воды.

- Чего вы так долго-то?

- Долго? Да я уж с Андреем картошку почистить успел для обеда!

- А я кусты копал, да! И вообще, раз ты у нас такой проницательный мог бы прийти и рассказать! – возмутился Иван

- Да чего рассказывать. Сидит и молчит.

- Ну, чего ты ему там говорил-то?

- А это уже наше личное дело. Тебе знать не обязательно.

- Слушай, Сергей, это же важно, ну-ка говори.

Сергей почему-то не отвечал и тихо улыбался, глядя куда-то вперед. Ивана это разозлило, он бросился на брата и курнул его под воду. Вынырнув, Сергей заорал отплевываясь:

- Псих! Ты че делаешь! Глаза-то разуй, посмотри на берег-то! Ненормальный!

На берегу на камне, обнявшись со своим рюкзаком, сидела маленькая очень привлекательная спортивная женщина лет 35 – 40 и звонко смеялась.

- Ольга! Лелик! – завопил Иван и, оглянувшись на брата, добавил, - Раньше сказать не мог!

Иван вылез из воды и хотел обнять жену, но она с визгами отскочила:

- Ванька! Мокрый же весь! И холодный! Не трож меня!

Сергей вылез из воды и вежливо удалился, а Димкины родители задержались немного у реки.

- Ты что, передумала на дачу ехать? Надо было тогда с нами с Серегой, с утра, - удивился Иван.

- Да нет, Вань. Вике друзья позвонили, они же на пикник собирались, чей-то день рождения отмечать, помнишь…

- Помню… Только причем здесь наша дача?

- Какой-то парнишка у них там со своими родителями толком не договорился, вот Виктория и говорит: «Мам, выручай!»

- О, Боже! Они же ее на кирпичики разберут! – схватился за голову Иван.

- Не волнуйся. Я ее отдала на том условии, что они выполнят вместо меня сегодняшнюю норму работ!

- Дак они тебе там все перепашут, они же сорняки от нормальных растений не отличат! – опять испугался Иван.

- Ну, Вика-то разбирается, вот с нее потом и спросим!

- Ладно, успокоила.

Иван уже обсох, оделся, и они поползли в гору.

- А чего Димкенс на речку не пошел? (Такая вариация имени – Димкенс – возникла в их семье давно. Когда Димке было года четыре, он просто не расслышал в разговоре старшей сестры и мамы иностранную фамилию Диккенс. То, что Димке послышалось, его приятно удивило, и вечером он поинтересовался: «Пап, а кто такой Димкенс?» Сначала вместо ответа раздался гомерический хохот, который повторился еще пару раз, когда папа рассказывал этот анекдот маме, а затем сестре. Насмеявшись вволю, Димке дали подробный ответ на его вопрос. Выяснилось, что Диккенс – это английский писатель, а Димкенс – это, скорее он сам, Дима Корсарин. Новое имя ему понравилось. Спустя некоторое время, Димка уже сам с удовольствием рассказывал этот анекдот.) Я так соскучилась! Вон дома пирогов напекла, думала, тут времени уж не будет, зато Димкенс и Андрей вкусненького поедят! Носятся, небось, где-нибудь?

- Не совсем… - Иван вспомнил про Димку и, сам того не желая, переменился в лице.

- Что-то случилось? – забеспокоилась Ольга.

- В общем-то,… да, - Иван опять становился нервным и угрюмым.

- Что значит «В общем-то»! Иван! Что ты молчишь! Что с ним? Поссорился, подрался, ушибся, покалечился… Что?! – Ольга остановилась. Иван тоже остановился, посмотрел ей в глаза и понял, что, глядя в лицо жене, не сможет это сказать. Он отвел взгляд, повернулся к реке. Родной и любимый пейзаж по-прежнему казался чужим. Иван тихо, медленно, но твердо проговорил:

- Я. Его. Выпорол.

- Зачем?! – опешила Димкина мама.

- Не знаю, - честно признался Иван и плюхнулся на траву.

- Ваня, как это не знаешь. Должна же быть какая-то сверхпричина! Мы с тобой договаривались, что в нашей семье этого никогда не будет! Можешь на меня обижаться, но тебе просто противопоказано общение с твоим родителем, твой отец на тебя плохо влияет!

- Сам знаю, - Ивану не хотелось разговаривать, хотелось зарыться куда-нибудь и умереть.

- Ваня! Ну, ты расскажешь мне, что произошло или мне спросить у сына?

- Пусть Димка сам тебе лучше скажет, все, что он обо мне думает.

- Отлично. Потрясающе, - Ольга направилась к дому, но, пройдя немного, остановилась и крикнула: - Либо ты сейчас идешь со мной, либо мы можем пойти в разные стороны!

Иван покорно встал и пошел за ней. Нет, он не испугался, она не уйдет, просто, если он не двинется, уйдет что-то другое…

 

Мама нашла Димкенса на чердаке, голодного, холодного, забившегося в самый дальний угол:

- Привет Димкенс! Говорят, ты тут уже долго сидишь, может, на солнышко вылезешь погреться, а то смотри какой холодный весь? – мама села по-турецки на пол рядом с Димкой, - Не хочешь? Ну ладно… Димкенс, ты мне расскажешь, что у вас с папой случилось?

Димка отвернулся. Он не ожидал, что такое чудо, как приезд мамы может случится. Он увидел ее еще в окно: они с отцом быстро шли к дому с недовольными лицами и иногда перекидывались словами. «Видимо, он ей уже все рассказал», - подумал тогда Димка. Но зачем мама задала этот дурацкий вопрос? Значит, не смог? Слабо? Димка тоже не смог. До этого он держался, но при маме, расслабился. Он вспомнил все, что произошло с утра, и у него опять потекли слезы, тихие и незаметные, для кого-нибудь другого, но не для мамы. Она распрямила ноги, молча, подтянула к себе обмякшего Димку, посадила на колени и прижала к себе. Так они дождались обеда.

На обед Димке пришлось спуститься. Он ни на кого не смотрел, быстро съел, что полагалось и, взяв с собой по куску от каждого пирога (от несладкого и от сладкого), утек обратно на чердак. Все остальные тоже разбрелись по углам. Андрей хотел стрясти грушку себе на десерт и направился в сад, но, услышав голоса, остановился:

- Сережа, - заговорила Димкина мама, - Может, хоть вы мне поведаете, что произошло сегодня между моим мужем и сыном? Они молчат оба: один глаза отводит, другой плачет…

- Оля, ну, вы то хоть не плачьте. Не так страшен черт, как его малюют… и, в конце концов, все образуется. Вы только постарайтесь правильно все понять… И потом, лучше на них обоих не давите, хорошо? С Димой-то вы точно общий язык найдете, вы же все-таки мать. А Иван, вообщем, тоже никакой ходит, переживает сильно, хотя я особых причин не вижу… Что касается сути происходящего, то начинать надо со вчерашнего дня…

Дальше Андрей слушать не стал. Он хотя и вышел «победителем» из всей этой истории, слушать ее еще раз не хотел, особенно в исполнении родителя. К тому же его начинала пробирать зависть, так как все внимание было приковано к Димке. Завидно было еще и потому, что он видел в отношениях между Ольгой и Иваном, между родителями и сыном какую-то незнакомую, но нужную нежность, трепетность, трогательность… Андрей представил, как сейчас будет охать Димкина мама, стало противно, и он ушел.

Ольга не охала. Она молчала: молчала, пока говорил Сергей, молчала и потом. Наконец она выговорила:

- Сережа, я, кажется, впервые в жизни не знаю, что делать… Ладно, придумаем что-нибудь, спасибо еще раз, пойду я…

Иван лежал в большой комнате на диване лицом к стене. Ольга заметила, что он не спит, и подсела с краешка:

- Иван, ты с Димкенсом не говорил еще?

Иван сел рядом и посмотрел ей в глаза:

- А-а…, ты теперь все знаешь. Слушай, сделай со мной что-нибудь, - безнадежно вздохнул Иван.

Ольга, что было силы, влепила ему пощечину. Иван, в действительности, не ожидал такой быстрой и бурной реакции, потер щеку и сказал:

- Спасибо, то, что надо.

- Хорошо, что ты сам попросил. Сама бы я не стала, а так хотелось. Так ты не говорил с Димкенсом? Может его домой забрать?

- Нет, я еще не говорил. А как ты его домой заберешь? Мы зачем ремонт в Викиной комнате делали, мебель новую покупали!? Это же сюрприз к 1 сентября! Тьфу, ч-черт, теперь этот сюрприз как компенсация какая-то, отдариваемся как будто.

- Во-первых, если уж на то пошло, то «отдариваешься», а не «отдариваемся». Во-вторых, сюрприз от всех: от меня, от Илоны и от Виктории в том числе. Помнишь, сколько я ее уговаривала комнату Димкенсу отдать, поскольку она учиться аж в Москву уезжает! В-третьих, сейчас я пойду к нему и спрошу на счет отъезда домой, а заодно подготовлю к разговору с тобой. Вопросов, полагаю, нет? – заявила Ольга.

- Есть. Что мне ему сказать?

- Если ничего оригинальнее не придумаешь, прошения попроси, - издевательски огрызнулась Ольга и отправилась к сыну.

Подойдя к лестнице, она подняла голову и бодро крикнула в открытый люк:

- Димкенс! Ты еще здесь?! Отзовись, пожалуйста, лишний раз лезть неохота!

- Здесь, - раздалось из глубины. Ольга забралась на чердак и подсела к Димке:

- Ты все сидишь тут и сидишь. Может, домой в Воронеж сидеть поедешь, а?

Предложение было заманчивое, но… Димка решил, что если он сейчас «сбежит», то так и останется в глазах брата трусом. Он собрался и твердо заявил:

- Нет.

- Димкенс, ну, я же вижу, что тебе хочется поехать. Может, передумаешь? – настаивала мама.

- Нет. – Как заведенный повторял Димка.

- Вообщем, ты еще подумай. Мы же не сейчас уезжаем. И вот еще что… Папу прости, пожалуйста… Он правда, по-моему, не хотел… Я мечусь между вами, как между двумя огнями. Ты плачешь и молчишь, он отворачивается и молчит. Я уж не знаю, что вам такое сказать. Ведь оба хотите, чтоб все как раньше… А сами молчите. Димкенс, а может, ты к нему первый подойдешь?

Ответа не последовало. Мама покачала головой и ушла. Через какое-то время Димка опять услышал шаги. На чердак поднялся Иван. Он подошел к сыну и сел рядом. Несколько минут посидел молча, обдумывая еще раз, с чего бы начать. Когда Димка увидел отца, лицо его было таким же напряженным, как и утром. Димке не хотелось «прощать» такое лицо. Вместо всяких просьб, он вспомнил свои «во-первых», «во-вторых» и «в-третьих». Димка напружинился от разыгравшейся злости, гордости и превосходства. В этот момент он услышал голос отца, причем, сначала даже не понял, что это говорит папа: голос был очень тихий, кажется, чуть-чуть охрипший и какой-то дрожащий:

- Дим, поехали домой…

- Нет. – Отрезал Димка.

- Ну ладно. Тогда через неделю увидимся... Мы, скорее всего, в пятницу вечером приедем… Хорошо? Дим, прости меня. Болван я! Прости, ладно?

Не дождавшись ответа, отец поднялся с пола и пошел к люку, потом вернулся, подумал и добавил:

- Деда я на всякий случай предупредил, хотя, я думаю, он бы и так не стал…

- Теперь-то зачем! Мне уже все равно! – Взорвался Димка и опять заревел.

Иван метнулся к сыну, попытался обнять его, но тот отбрыкался и отскочил в другой угол. Отец чертыхнулся и ушел. Вскоре загудела во дворе машина, потом выехала на дорогу… Димка внимательно посмотрел им вслед: Отец – за рулем, справа – дядя, мама с заднего сиденья, кажется, помахала рукой…

 

2

Через рощу Маша шла не по тропинке, а по траве между березами. Корзинка и пакет были уже полные, поэтому под ноги она не смотрела. Но, заглядевшись на качающиеся у самого неба вершины берез и закружившись между полосатыми стволами, она едва не споткнулась о сидящего на травке морячка.

- Ой, - смутилась Маша, - Извините, пожалуйста.

Молодой человек молчал и по-прежнему смотрел в даль, будто никого и не было. Маша растерялась: то ли извиниться еще раз, погромче, то ли тихо уйти. Ну, как тут уйдешь! А если он к кому в гости приехал, деревня-то маленькая, будет потом говорить, что, мол, у вас тут за невежи в роще бродят: сначала на человека наступят, а потом убегают, не извинившись. Стоя за спиной у морячка, она тихо произнесла:

- Красиво у нас, правда?

Молодой человек не обернулся, только кивнул головой в знак согласия. Тогда Маша тоже села на траву, слева и чуть-чуть повыше на бугре.

- Земляники хотите? – вновь заговорила она.

В ответ только березы зашелестели над головой, наверное, хотели. Она не стала навязываться и уж было собралась уходить, но решила напоследок представиться:

- Меня Маша зовут…

Неожиданно морячок вскочил и подтянулся (ему не хотелось разговаривать, но не ответить на приветствие было нельзя):

- Мичман, Талич… - постарался бодро начать молодой человек, но запнулся. Во-первых, он отдал честь, но тут же понял, что фуражка по-прежнему лежала на траве. Во-вторых, Маша заметила, как блестели его глаза; ему стало неловко, и ей тоже. Он медленно опустил руку и закончил: - Дмитрий Таличенко, - затем отвернулся и сел.

- Простите, я... лучше пойду… - заторопилась девочка, но услышала за спиной тихий голос:

- Маш, ты же еще не ушла? Останься, пожалуйста, если не спешишь, конечно… А то черт знает, что я сейчас могу сделать… - на последней фразе голос совсем стих.

Маша не спешила. Она поставила корзинку на место и села там же, где и раньше. Морячок оглянулся и с виноватой улыбкой спросил:

- Маш, можно земляники?

- Да, конечно, я же предлагала… Берите, пожалуйста. - засуетилась Маша. Ей стало приятно, что ее все-таки слышали. Морячок взял спортивную сумку, фуражку и сел выше, рядом с Машей, потом потянулся к корзинке.

- Берите, берите, не стесняйтесь. – Маша осмелела, - А вы к кому-то в гости приехали? Просто, фамилия незнакомая…

- Да, в гости… - мичман с удовольствием жевал ягоды, - в гости, к деду.

- К родному? А… в каком доме он живет? – на лице девочки выразилось удивление.

- Тут, крайний дом, у дороги.

- К Корсарину? – Маша что-то поняла и заволновалась, - Вы что? Дима? У вас тогда еще… давно… родители на машине… разбились, - тихо закончила она, так как вспомнила его глаза и поняла, что ляпнула не то, что надо.

Молодой человек молчал. Маша опять засуетилась:

- Извините, я не хотела..., то есть я как-то не подумала. Ой, дура! Я все-таки лучше…

- Маш, ну что ты как маленькая! – Вдруг повернулся и твердо заговорил морячок. – Да, я тот самый Дима. Родители… - он запнулся, - …тоже все правильно ты сказала. Ну что ж теперь сделаешь… И вообще, какой я тебе «Вы», я тебя всего на три года старше! – Димка сделал вид, что все в порядке, сел и подождал, пока ошалевшая Маша тоже сядет рядом, затем продолжил:

- Баба Лиза-то как там? Волноваться не будет? А-то ждет, небось?

- Баба Лиза больше никого не ждет. Не извиняйся, - поспешила добавить Маша, - Теперь мы квиты.

- Вот осел! – в сердцах бросил Димка.

- А дед твой, наверно, уж точно ждет! Ты ведь прямо с вокзала? Господи, человек, голодный, а я тебя тут держу.

- Во-первых, держу тебя я. Насколько я помню, ты уже два раза собиралась уйти. – Димка усмехнулся (Маша тоже). - А во-вторых,… Он… живой?

- Кто? – Испугалась Маша.

- Дед.

- Конечно. А ты думал, что…

- Ну, мало ли…

- Дак он не знает, что ты приедешь?

- Нет.

- Значит, перспектива следующая. – Раскомандовалась Маша. – В доме – грязно. В холодильнике – пусто. В огороде – густо, от сорняков.

- У деда? Не верю.

- Конечно, ты его каким запомнил-то… А после того, как сыновья умерли… Ох, прости, Дима, что я дура такая… Сперва всем говорил: «Я виноват». Ну, вообщем, он замкнулся потом как-то, не до чего ему дела не стало… Скотину у него соседи выкупили, глядя, что он не ухаживает, и то почти задаром. В огороде тоже копаться перестал: посадит все, а потом туда больше и не влезает. В магазин только за хлебом ходит. Да и ослаб он, похудел, болеть стал часто. Ему последнее время дрова колоть помогают, продукты приносят.

- М-м-да… - выдохнул Димка. - Чего-чего, а такого я не ожидал… Ладно, пошли. А то правда есть ужасно хочется.

 

Димка едва узнал дом. Он стал какой-то маленький, старенький, некогда яркая синяя краска поблекла, кое-где и вовсе облетела. А, вообще-то, половины дома и вовсе видно не было, вокруг такие джунгли образовались: черноплодка со стороны дороги почти доросла до чердачного окошка, в саду – трава по пояс, яблони некоторые посохли и стояли теперь либо вовсе без листьев, либо полуголые, огород зарос малиной, крапивой и осокой от ограды до самого сарая. Только во дворе было прилично, видимо, кто-то периодически здесь траву косил.

Димка дернул дверь.

- Он давно уже перестал дверь открытой держать, стучать надо и погромче, лучше ногой, а то он не услышит. – Объяснила Маша.

Димка постучал, как было велено, потом оглянулся и попросил:

- Маш, ты лучше иди… Только не обижайся… Я лучше…

- Все, поняла, - не дала договорить Маша, - Уже ушла.

Она повернулась и помаршировала домой, по дороге захохотала, оглянулась, весело подмигнула Димке и рванула к дому. «Боже мой, - подумал, глядя ей вслед, Димка, - какая же ты, Машка...»

В этот момент заскрипела дверь, и на пороге возник незнакомый дряхлый старик с облезлой, как у старого козла, бородой, в замусоленных, протертых до дыр штанах и соответствующего вида фланелевой рубахе навыпуск. Димка остолбенел, дед сначала тоже, но потом, как-то странно засопел, ничего не говоря, буквально затолкал гостя в дом, по привычке, запер дверь и запричитал:

- Спасибо, Господи. Боже мой, Димочка, сынок, я уж думал, никогда тебе и не увижу! Вот радость-то какая! Проходи скорей, чего ж в дверях-то стал! - увидев, что Димка снимает ботинки, дед чуть ли не закричал, - Да Бог с тобой, внучек! Я уж пол-то век целый, поди, не мыл! Так проходи!..

Они прошли в большую комнату: пыль, паутина, немытая неизвестно с каких пор посуда… Димка мысленно поморщился: «Кошмар, я же за 2 недели это все не разгребу!» Дед тем временем суетливо искал покрывало, чтобы набросить на неубранную с утра, а может и гораздо дольше, постель. Потом усадил внука на диван, и сам пристроился рядом. Он не спускал с Димки влажных глаз и молчал, потом плаксивым голосом выдавил:

- Димочка, расскажи, где ты, дела какие?

- Я в Калининграде живу, у маминых родителей. Там учусь в военно-морском училище. Сейчас увольнение, а потом на практику, - Димка повернулся к деду и стал отчитываться, как первоклассник о первом школьном дне перед родителями.

Вытирая глаза и улыбаясь, дед одобрительно кивал головой. Он не отрывал глаз от внука, заглядывал в его глаза, как заглядывает изголодавшаяся уличная шавка в глаза человеку, обратившему на нее внимание. Будто сам себе дед шептал:

- Господи, как на папку-то, на Ивана мово похож! Красивый-то какой!

Теперь, спустя десять с небольшим лет, дед не казался таким огромным и, тем более, сильным: то ли сам Димка вырос, то ли дед усох. Посмотрев в блестящие стариковские глаза, он понял, что теперь его, Димкина, очередь говорить, и говорить нужно было твердо, иначе дед опять начнет всхлипывать и причитать. Димка заговорил:

- Да ладно, дед. Хватит тебе. Какой-то ты чудной стал. Запустил и себя, и дом, и хозяйство… - Димка пребывал еще в некоторой растерянности и не знал, что говорить.

- Да вот, сынок. Нечего в оправдание свое сказать и не могу. От того деда, который десяток лет назад из-за молока шум поднял, ничего и не осталось.

- Дед, давай об этом не будем..., по крайней мере, сейчас. Я, например, так есть хочу, я ведь с утра кроме Машкиной земляники ничего не ел. У тебя молочка в холодильнике не найдется? – с натянутой улыбкой спросил Димка.

- Ох, батюшки! Что ж ты раньше-то не сказал! И я-то, изверг, не подумал, что человек есть хочет… - приободрился дед, но побежал не к холодильнику, а отпирать дверь (кто-то постучал).

Димка не хотел показываться, но, услышав знакомый голос, подскочил к двери.

- Вот, Димочка, помнишь Машуньку? Она ко мне кажен день почти заходит, продукты с рынка приносит, да с огорода кой-чего.

- Помню, помню, - улыбнулся Димочка, подождал, пока дед уйдет с продуктами на кухню, и сказал: - Маш, ну зачем! Я бы сам сходил!

- Ты по дому уже походил?

Димка непонимающе кивнул.

- Я думаю, тебе работы и так хватит, а мне все равно делать нечего, сам понимаешь, - грустно улыбнулась Маша, - так что на базар я сама ходить буду. А сейчас ты еще к нему в огород слазь, там среди сорняков и помидоры найти можно, и огурчики иногда, картошки, мелкой, правда, но накопаешь.

- Какая же ты, Машка, хорошая! – Закончил Димка оборванную ранее мысль (только теперь уже вслух).

Маша смутилась и поспешила уйти под тем предлогом, что во дворе ее малышня ждет, хотят, чтобы она с ними поиграла. Димка понаблюдал некоторое время за ними: похоже, Машка очень любила детей, не только этих, а вообще всех; а им с ней было интересно и весело.

На счет огорода она оказалась права, дед даже не поверил, что это в его траве выросло. А вообще, он как-то оживился, в кухне начал убираться, но быстро выдохся и пошел прилечь. Димка досыта наелся (еще и на ужин осталось), но валяться не хотелось. Начать работу решил сегодня же, хотя дед протестовал, но он уже не был здесь хозяином… Сад и огород казались Димке более приятным легким занятием, их он оставил на десерт, а сперва взялся за душный, темный и пыльный дом.

 

(продолжение следует)