Точное время и даже точное число этого землетрясения не сохранила память немногочисленных оставшихся свидетелей. С той поры вообще мало что сохранилось. Вот только известно, что это была зрелая и весьма прохладная осень. Ну, по крайней мере, картошка в огородах уже точно была собрана. А тут средь бела дня, совершенно неожиданно, земля напряженно и гулко вздрогнула и тихое, но широкое, низкое эхо заметалось между далеких гор, покрытых сереющими лесами. Было такое ощущение, что почва внезапно осела под ногами сантиметров на десять, а потом, мгновенно спружинив, возвратилась на прежнее место. Никаких разрушений и больших повреждений замечено не было. Только где-то треснуло стекло в кухонном буфете, где-то упала с края стола на пол и разбилась тонкая стеклянная стопка, повалился на землю пасшийся на поляне старый стреноженный конь, да несколько старых кирпичей осыпались с печных труб.

А какие великие разрушения могут быть в таёжном селе? Где все дома сделаны из вековых лиственниц, скреплённых толстенными шкантами и сложенных по торцам в мудреные замки. Но разговоров потом хватило на неделю. Или даже, пожалуй, на целых две.

 

Бабы, ежедневно собираясь у магазина, коновязи или у колодца, обязательно с подробностями и сладострастием, перебивая друг друга, рассказывали:

- Я ось так у печі стояла, а кума ось так під образами сиділа. А воно як гупне! Ой, Божечка мій!

- Не встигла я воду в діжку налити, а воно як плесне на спідницю. Немов дошка провалилася!

- Що воно таке – думаю? Або мене вже ноги не тримають? Петро, кричу, що ти там на горищi робиш? От, бісова дитина....

 

Истории в большинстве своём были совсем мало занимательные. Но главное их достоинство заключалось в скрупулёзности и эмоциональности, с которыми смаковались мелкие подробности: кто, как и где в это время находился и что успел подумать во время этого необычайно скоротечного события. Да может быть, через месяц все благополучно и забыли бы об этом, но случилось так, что за ним последовало другое, вызвавшее ещё большие ежедневные пересуды во всех концах длинного села, где из деревенских колодцев стала постепенно уходить вода. Они медленно мелели, пока не высохли почти полностью. Тяжёлое деревянное ведро, долетая до дна, глухо ударялось во влажный песок, и чавкающее и громыхающее цепью эхо испугано выскакивало стаей воробьёв наверх.

 

Народ не то чтобы запаниковал, наш народ невозможно застать врасплох и заставить рыдать из-за таких мелочей, но как-то недоумённо тихонечко затосковал. Беда собственно не была глобальной. Под крутояром, за огородами, протекала полноводная речка, безостановочно бурлящая по перекатам с самих отрогов гор. Можно было взять берёзовое, изогнутое под женские плечи коромысло и, осыпая глиняную ленту узкой тропинки, принести пару вёдер чистейшей воды, не уступающей по хрустальной прозрачности родниковой. Но наши женщины не очень обрадовались такой возможности потренировать и без того тренированную осанку. Ну ладно, два-три ведра для приготовления нехитрой снеди и мытья посуды. А если понадобится для стирки или для бани…? Это же сколько розовых мозолей вырастет на нежных женских плечах и сколько пота прольётся в ложбинки, едва прикрытые вышитыми сорочками…? Не-е-т! Кто хорошо знает наших женщин, тот даже и не рискнёт намекать им о пользе ежедневных физических упражнений. Потому что домашнее хозяйство и так обеспечивало их этими утренними и вечерними процедурами до конца их долгих дней. Коровы, куры и поросята считались обязательными спутниками женского существования с самого времени замужества.

 

Поэтому мужики и стали царапать головы на предмет избежания семейных разладов.

Метод муравейника, где каждый сам по себе рыжий шестиногий мыслитель, таковым на самом деле не является, но общая сумма знаний и действий приводит к нужному результату в, казалось бы, абсолютно хаотическом процессе, и на этот раз, как всегда, сработал… Поцарапав свои у кого лысые, у кого волосатые, у кого седые, или круглые, квадратные и огурцеобразные макушки, народ решил: нечего головы напрасно чесать, могут пальцы устать, нужно копать!..

И действительно! Через три-четыре дня парочка самых нетерпеливых колодцекопателей выяснила, что стоит углубиться в мягкую земную твердь всего лишь на сажень, или, по-другому говоря, на пару метров, и вода снова начинает плескаться на гулком дне.

 

Нужно отметить, что в нашем непростом селе число колодцев всегда практически равнялось числу дворов. Так как неистребимая украинская привычка к самостийности никогда не находила языка с коллективизмом. Хотя кругом уже давно был сплошной колхоз. Срубы глубоких колодцев делались в основном из неподъемного тёсанного листвяка, тяжёлого, как железо, и стойкого к влаге. И только пара колодцев, в том числе и тот, который был во дворе дедушкиного дома, были убраны в камень. Огромные красно-серо-белые валуны, поросшие зеленоватым мхом, даже в самый невыносимый зной всегда радовали прохладой. По семейному преданию, колодец этот был обустроен беглым с каторги поляком в обмен на «пачпорт» одного из наших умерших родственников. Профессия камнетёса у нас в Сибири считалась весьма редкой, каменные строения встречались только в относительно крупных поселениях. Но, впрочем, рассказывали об этом шёпотом и вспоминали вполголоса, поэтому более точных сведений об этом я так больше и не добыл.

 

Так вот. В один осенний день, через неделю после такой природной катастрофы, мой дед Андрей вручил моему дяде Ивану и моему отцу (тоже, между прочим, Андрею) остро наточенную штыковую лопату, бадью с длинной пеньковой верёвкой и приказал спускаться в колодец и любой ценой добывать воду. Хотя бы им пришлось жить там безвылазно месяц и докопаться до самой раскалённой преисподней, где черти жарят грешников на огромных медных сковородках и варят в бронзовых котлах со смолой. И хоть доверять столь опасную работу пацанам он не очень хотел, но уж слишком узковатым был колодец для широкой дедушкиной души, и ему там было не развернуться даже одному, не то что с лопатой. А мой отец и мой дядя были как раз в том возрасте, когда нарастающие мужские мышцы ещё не очень мешают детской гибкости. Отцу шёл пятнадцатый год, а его брату четырнадцатый. Да и не очень-то было в последнее время разогнать деда на работу. Сказывалась генетическая нерасположенность к кропотливому ковырянию в почве. Не был он прирождённым хлеборобом. Вот покурить свою пропитанную табачным дымом чёрную трубку, сидя на крылечке, или помахать топором и рубанком в пахнущей сосновой смолой столярке, или постучать молотом и зубилом в жаркой и тёмной, покрытой зелёным дёрном кузне он очень любил. Это было у него ещё от его деда, а стало быть, уже моего прапрадеда Максима. О нём тоже осталось очень мало сведений, да и те не очень достоверные из-за вольных интерпретаций родственников, не очень желающих афишировать факты его малоизвестной, но явно непростой биографии.

 

А она по любым меркам была действительно неприглядна. Скорее всего, он был казачьим сотником или есаулом, осуждённым на каторгу за убийство женщины. Так почему-то предполагали его потомки. Но точно что-либо утверждать было сложно. И что это была за женщина, тоже так и осталось загадкой. Была ли это не дождавшаяся его невеста, или заподозренная в неверности молодая жена, или любовница, отдавшая предпочтение другому, – никто не ведал. А только, отмахав больше десяти лет тяжеленым кайлом, набив кровавые мозоли громкими кандалами и почти дотянув каменную дорогу до самого Белоцерковска в Урянхайском крае, он решил навсегда остаться в наших местах. Пришёл по таёжной просёлочной дороге в деревню голодный, босой, оборванный, заросший густой чёрной бородой, зато с заплечным мешком, наполненным настоящими мужскими сокровищами! Лучковой пилой, топором, рубанком, теслом, стамесками и железным заступом, и с самым главным инструментом – умелыми руками! В нашем краю такие мастера были нарасхват. Землепашцы сами по себе были не очень хорошими плотниками и столярами.

 

Вырыл в обрыве реки себе на зиму небольшую землянку, выложил в ней маленькую жаркую печку из речных голышей и сразу же приступил к строительству дома, вкладывая в него всё, что мог заработать своим умением и старанием. Жил скромнее некуда, питался большей частью тем, что давала протекающая внизу река и стоящая над ней тайга. Благо леса в ту пору, как говорили старики, кишели разнообразной дичью, так что зайцев и лис можно было ловить прямо у себя на огороде. Маральи тропы проходили по окраине села, а налимов в реке было столько, что они выбрасывались из прорубей и промоин прямо на берег. Ну, по крайней мере, так утверждали наши старики. Поди теперь проверь, были эти маральи тропы за околицей, или это им почудилось? Умели наши седобородые аборигены шутить с самым серьёзным видом.

 

Года через три он отстроил хороший, высокий и просторный дом, развёл богатую пасеку, раскорчевал место под яблоневый сад. Через некоторое время женился на молодой семнадцатилетней девушке, оставшейся бесприданницей из-за многодетности своей семьи, и зажил жизнью простого пахаря-крестьянина, почти ничем не выделяясь среди и так невыразительных жителей таёжного села. Жену свою говорят очень любил и натурально а не фигурально носил на руках, дочек обожал, сыновьями гордился! Ещё из оставшихся преданий о нём, известно мне, как однажды в уездном городке Минусинске, приехав на хлебную ярмарку, выиграл он в карты упряжку коней. На этом всё, что мне было о нём известно, и заканчивается. Даже отчество его достоверно не сохранилось в памяти моих предков. По одним сведениям он был Григорьевичем, а по другим Георгиевичем. Да и то, сами эти факты остались в памяти потому только, что их вспоминал дедушка в минуты расслабления томящейся души, промытой чистой горилкой.

 

Вот и тогда, сидел себе наш дед Андрей на высоком крылечке дома, покуривал трубку, отхлёбывал изредка из широкого горлышка бутылки по маленькому глотку горилки, настоянной на рябине, и лениво наблюдал, как оба его сына возятся у колодца, изредка меняя друг друга. Одному из них приходилось с лопатой, у которой был обрезан черенок, спускаться по верёвке вниз, на самое дно холодной колодезной шахты. А второй стоял наверху и вытаскивал наверх бадью, когда другой до края наполнял её донным грунтом. Это только на первый взгляд кажется, что работа не очень мудрёная, на самом деле в ней таится масса опасностей. Мало того, что слухи о том, что со дна колодца даже днем на небе видны звёзды, оказались абсолютно недостоверны. Так нужно ещё было быть очень внимательным и страховаться на случай обрыва верёвки или случайного срыва бадьи. Находящемуся внизу нужно следить не только за спускаемой и поднимаемой бадьёй, но и за кладкой из скользких замшелых камней. Так как в любой момент любой из них мог вывалиться на голову и обрушить весь колодец. Кто его знает, как поведёт себя давнишняя кладка, подрываемая вглубь?.. Тут всё нужно делать осторожно и неторопливо. За пару часов работы пацаны даже успели набить мозоли от жёсткой верёвки и спиленного черенка лопаты. Хотя белоручками не славились и к деревенскому труду были приучены с пелёнок.

 

На некоторое время дедушка отвлёкся созерцанием вселенского великолепия, окружившего село кольцом из гор, соприкасающихся снежными вершинами с голубыми небесами, и заметил, что его сыновья у колодца что-то внимательно рассматривают. Естественно, миновать такое событие он не мог.

Оказалось, что почти на самом дне колодца, в месиве песка и донного ила вдруг обнаружился кожаный кошелёк. И даже не совсем кошелёк, а небольшой длинный кисет из бычьей кожи, туго стянутый и обмотанный таким же прочным и длинным кожаным шнурком. Как и когда он там оказался, было совершенно непонятно. Но то, что он пробыл там много десятилетий, было понятно по истлевшей на углах коже и по глубине, на которой он и был найден. С большой предосторожностью, где руками, а где зубами кошель был развязан, и его содержимое было высыпано на пожелтевшую траву у горки извлечённого грунта. На свет божий после многолетнего заточения явилось с десяток абсолютно окислившихся медных пятаков, полдюжины серебряных рублей царской чеканки и ещё несколько мелких, с виду совсем неказистых монеток. Небольшое разочарование заставило пацанов покачать головами. Таких «богатств» у нас в селе предостаточно в каждом доме. Обязательно где-нибудь в выдвижном ящике буфета, среди нужной и ненужной хозяйственной мелочи, ниток, иголок, оловянных и костяных пуговиц, медных подбойных гвоздиков и бронзовых бубенчиков от конской упряжи, валялся рубль с потёртым профилем последнего царя или большой медный пятак с орлом, который обязательно в лечебных целях прикладывали к младенческой грыже или к подбитому глазу, во имя соблюдения суровой мужской красоты.

 

Естественно, деда Андрея такой хлам тоже совсем не заинтересовал. Его заинтересовали две более мелкие монетки, бронзово поблёскивающие среди купоросной зелени пятаков. Взяв их в ладони и слегка потерев между большим и указательным пальцем руки, он с удовольствием обнаружил, что кошелёк его не разочаровал. В его руках поблёскивали две монетки: золотой червонец и золотой же пятирублёвик, сохранившие свою привлекательность и очарование, даже пролежав на самом дне такое продолжительное время. Он так разволновался, что даже забыл потягивать изредка свою неизменную трубку, которую вынимал изо рта, только когда засыпал.

Монеты мгновенно перекочевали из общей кучки в глубокие карманы дедова пиджака. А на недоуменный взгляд сыновей, уже начинавших догадываться о том, что «клад» был поделен несправедливо, он торжественно, сверкая голубыми глазами из-под кустистых бровей, сообщил им, что сегодня же едет в район, где обязательно купит им два килограмма шоколадных «конхвэт» и, если останутся деньги, то и «лисапет». С тем и исчез моментально из дома, попросив ничего не говорить бабке о находке и сунув в карман пиджака недопитую бутылку горилки.

Колодец был докопан уже без присмотра взрослых, так как ни назавтра, ни даже послезавтра дед домой не появился. Напрасно пацаны выглядывали на дорогу в ожидании «лисапета» и «конхвэт». Зная своего отца, они уже смутно догадывались о печальной участи злополучных монет.

 

Появился он дома только дней через пять. Пришёл поздно вечером по огородам, прячась за высокими плетнями, чтобы его случайно не увидели односельчане. Было от чего стесняться. Ни пиджака, ни сапог, ни даже штанов на нём не было. Шёл он босиком и в одном исподнем белье. Всё остальное он проиграл в карты. А так как пробирался домой из района дед по тайге, то белые портки его были до колен разодраны в клочья. Кряхтя, полез на крышу, достал из заначки бутылку самогона и сиротливо сидел в доме за столом, стерилизуя свою печаль первачом, чтобы не заразить ею своих родных и близких.

 

Бабушка, уже со времён его пропажи из дома вынашивающая планы мести, носилась по дому, призывая на голову деда все проклятия и беды, а он только наливал самогонку в стакан и крякал, выпивая, когда бабушкины словесные кары казались ему особенно ядрёными и заковыристыми. Закуски попросить он боялся, чтобы не ярить бабку ещё больше. Надеялся смирением заслужить скорейшее прощение. Когда она на минуту замолкала, он пытался оправдываться, вынимал погасшую трубку изо рта и неизменно раз за разом, ни к кому конкретно не обращаясь, повторял:

- Ты понимаешь, вот приди мне семёрка треф на минуту раньше, я бы снял весь кон. Весь кон!.. А там было денег на телегу конхвэт и на десять лисапетов!

Бабка, в который раз услышав это, подлетала к столу с намерением треснуть бутылкой его по голове. Но, замечая краем глаза её перемещения по комнате, так как бабушка была женщиной габаритной и в росте дедушке не уступала, он тяжелой, жилистой рукой хватал ополовиненную четверть за горлышко и крепко прижимал её мутноватое стекло к столешнице, выструганной из толстенных кедровых досок. Бабушка понимала, что вырвать из рук бутылку не удастся, и, выплеснув в пространство очередную кару для деда, нависала над ним массивной грудью и плечами карающего ангела и стучала ему в лоб согнутой костяшкой указательного пальца. Пытаясь хоть так достучаться до разума. И, наверное, очень больно и сильно била, силы ей было не занимать, так что его голова отклонялась в сторону, но рука всё так же прочно прижимала бутылку к плоскости стола. Казалось, он даже не замечал этих тычков, они волновали его не больше комариных укусов. Дед всё еще душой был в игре и только как заведённый иногда повторял:

- Нет, ты не понимаешь ничего, потому что ты неразумная баба. Вот приди мне эта семёрка на минуту раньше, и я пришёл бы домой с мешком денег. С двумя мешками денег!..

Конечно, в любое другое время дед не позволил бы так с собой обращаться, да и бабушка бы не рискнула на такие дерзкие выпады. Но теперь, было как было. Дедушка чувствовал себя проигравшей стороной и бабка не приминула этим воспользоваться.

Когда она отходила в сторонку, он сокрушенно качал головой и снова наливал стакан до самых краёв.

 

Наступила тёмная ночь. Все уже улеглись спать, а он всё сидел в одних кальсонах за столом при свете тусклой керосиновой лампы с почти невидимым за закопчённым стеклом едва колышущимся огоньком и, изредка обращаясь к развалившемуся на широкой лавке огромному чёрному коту, произносил:

- Приди мне эта семёрка на полминуты раньше…

 

Бабка ворочалась в постели и громко шептала:

- Тю!.. Допився! Зовсім з розуму з'їхав старий, вже з котами розмовляє…