Moof - часть первая.

 

Не верьте и никогда не соглашайтесь, если кто-то вас назовёт рабом божьим! Творец создал вас по своему образу и подобию в сомнениях и страданиях, поэтому вы не рабы его, но дети его крови, его умышлений и его слёз. Ведь если судить здраво, разве может хозяин до самозабвения любить рабов своих и в то же время держать их в жестоком рабстве? Не ищите ответ, его все знают. Не может. И если Еву он сотворил из ребра Адама, то значит, были они одной единой сутью созданные одна из одного, единым человеком в двух ипостасях временно разделившиеся на две половинки. Мужчиною и женщиною в разных телах, но в одной оболочке, которой укрывал их господь от трудностей жизни земной. Но не смог, не уберёг. Они и сейчас бродят по пыльной земле ногами своих потомков, смотрят глазами потомков и слушают мир ушами потомков, то находя, то снова теряя друг друга, в множественных попытках стать плотью единой. Но теперь этого уже никогда не случится. А если случится, то будет это невыносимо. Приобретая общую плоть, пытаться сохранить свою единственную душу или полностью отдавая душу пытаться сохранить индивидуальную свою плоть? Порой это смертельно. Невозвратная истина зарыта в могиле Адама. Если же вы ищете могилу Адама, посмотрите в глаза любому человеку – она там, в его душе!

 

В Минусинском драмтеатре случилась всеми ожидаемая премьера шаловливой и так нужной для отвлечения от не очень веселящей повседневности, пьесы Карло Гольдони «Слуга двух господ». Это несколько оживило угасавшую творческую жизнь в далёком и мало где известном сибирском городишке. Это раньше он гремел по Сибири своей хлебной ярмаркой, а ныне на маленьком пыльном рынке продавали только солёные огурцы и берёзовые веники. Потому что до этого в театре, почти два года подряд шли всевозможные «Вешние воды», «Пламенное сердце», «Светлый путь» и другие слишком правильные постановки. Достаточно гладкие и проработанные, с безупречной, как нудный бухгалтерский отчёт режиссурой, и отточенной как строевой шаг гвардейской роты игрой актёров. Постановки, имеющие правильную и тонко выверенную идеологическую направленность, но практически ничего не дававшие в эстетическом и философском плане созерцающим это наивное лицедейство. Авторы их и их сценаристы возможно никогда вживую изнутри и не видели настоящей деревни. Состоящей из изнурительного беспросветного труда, непролазной грязи именуемой большаками и дорогами, плохо кормленной худой скотины, одуряющих первозданным естеством запахов крестьянского быта, но зато скрупулёзно следовали линии партии и поэтому с лёгкостью издавались немалыми тиражами и считались элитой молодой советской драматургии.

 

Красивые розовощёкие комсомолки в новых красных косынках и белоснежных атласных кофточках и бравые парни трактористы в новых фуражках с кожаными томиками классиков литературы в холёных тонких руках неистово боролись друг с другом за полное торжество марксистских идей. В перерывах между словестными битвами и ударным трудом на благо советской родины, успевая, нежно и трогательно под присмотром мудрых комсоргов влюбляться друг в друга. Иногда даже к концу третьего акта режиссёр успевал доводить дело до свадьбы, но поцелуев на сцене не было. Не было поцелуев! Буржуазный разврат не должен был коснуться невинных душ, как смотрящих спектакль в зрительном зале, так и актёров разыгрывающих картинки из фантастического настоящего. Да и собственно ежечасная забота о правильной глубине вспашки зяби и о сроках посева озимых не давала времени на взаимные прикосновения, ну если только недолго подержать руку спутницы в своей ладони при расставании. Какие там буржуазные поцелуи при полной луне, если главной заботой при создании ячейки социалистического общества, было рождение детей и их воспитание в духе последних решений съезда? Не до поцелуев тут….

 

Уже к середине последнего театрального сезона зрительный зал стал напоминать засушливое пыльное поле с редкими кривыми колосками. Спасали иногда конечно чумазые и запылённые пожилые красноармейцы кавалерийской бригады, расквартированные для заготовки сена и соломы и ещё разномастные худо одетые пионеры, приводимые для просмотра в коллективном порядке, но зрителями они были совсем незаинтересованными и поэтому не стимулировали актёров на хорошую игру. Пионеры шумели кульками с семечками, красноармейцы откровенно спали и совершенно не следили за действиями сюжета, где правильные парторги и комсорги наставляли нерадивых колхозников на путь истинный. А без этих подневольных созерцателей, зал с огромным трудом стал набирать пару дюжин зрителей. Да и сами актёры стали сокращать и безжалостно резать мизансцены, скороговоркой проговаривая монологи и сокращая спектакли так, что вскоре двухчасовой спектакль пролетал часа за полтора. А то и вовсе бывали вечера, когда актёров на сцене было даже больше чем смотрящих представление в зале. Так, например, в самый разгар жаркого сентября, билетёр продал всего восемь билетов. И это в выходной день!

 

Возможно, именно это и подтолкнуло режиссёра на несколько рискованный, но такой необходимый театру эксперимент. Новая пьеса была рассчитана на большие театры, требовала немалого количества декораций и костюмов, большой работы гримёров и осветителей, и никак не втискивалась в худющий бюджет бухгалтерии, но похоже другого выхода у руководства маленького театра не нашлось. Чтобы не умереть от сухого безвоздушного удушья, нужно дышать кислородом, хотя бы изредка!

 

Актёры, как первого, так и второго плана, утомлённые творческой импотенцией и сомнамбулической предсказуемостью прошлого репертуара, с озвучиванием этого режиссёрского замысла словно родились заново! Словно быстрый порыв свежего морского бриза поднял волны на глади давно застоявшегося и полностью заросшего ряской мелкого озера! Замыслу режиссёра рукоплескали все – и совсем молоденькие актрисы, хлопая своими крошечными худыми ладошками всё еще пахнувшими копеечными духами Сирень и жиденьким супом из общепитовской «Пролетарской» столовой.

И солидные театральные матроны, чьи холёные руки пахли редким теперь земляничным мылом и хлоркой, которой заливались лужёные емкости для стирки нежного нижнего белья, ну ведь на самом деле нельзя же появляться перед любовником в неподходящем бельё? Это может муж и не обратит внимания, а кавалеры сердечные это люди очень привередливые, особенно если они моложе почти на десяток лет. Ведь в провинциальном городишке хорошего и заботливого любовника очень нелегко найти, порой его приходится с большим трудом и осторожностью выращивать много лет, а вот потерять можно в течении очень короткого времени. Неосторожным не вовремя сказанным словом, парой лишних морщинок или необоснованным отказом в том, в чём настойчивому мужчине загоревшимся страстью отказывать опасно. Вот поэтому всё лучшее, что есть в женском образе и теле должно всегда быть продумано, выверено, безупречно, и выставлено напоказ. В слабых ленивых хлопках их ладоней чувствовался металлический призвук, это слегка позванивали, ударяясь друг о друга многочисленные, но не очень дорогие серебряные кольца с небольшими аквамаринами и опалами, которыми по обыкновению были унизаны почти все хрупкие пальцы этих самых преданных служительниц Мельпомены. Что у простых мещан городка считалось «буржуазной отрыжкой» чуждой пролетарскому сознанию, то легко прощалось некоторой части творческой интеллигенции, к которой априори приобщали всех служителей театра.

Сухо шлёпали друг о друга большие ладони трагических и комических актёров. Неплотно прилегая друг к другу плоскостями больше предназначенными совсем для другого. Их характерные крючковатые изгибы у основания пальцев, очень хорошо повторяли формы чайных стаканов, больших фужеров и примерный диаметр полулитровых ёмкостей наполненных прозрачной и розовой философской жидкостью. Эти театральные монстры уже пахли более конкретно и предсказуемо, бочковое вино на разлив, в простонародии называемое гомыркой, имело запах простой и долго не выводимый.

Влажно и взаимно прилипали потной кожей ладони кассиров и работников бухгалтерии, привыкшие к твёрдой округлости монет и сухой шершавости купюр. Они привносили общий вклад в виде лёгкого амбре жидкого морковного чая и овсяного кофе грубейшего помола, который почти безостановочно варился на закопченном примусе, стоящем на столике за закрытым фанерным окошком театральной кассы. И всё это вместе казалось сливалось с громким шорохом рассекаемого воздуха!

Словно птица Феникс отмахав своими огненными крыльями не одну тысячу километров, с шумом рукоплесканий вернулась из странствий и опустилась на сцену театра, она оказалась такой огромной, что её хвост занял почти весь зрительный зал и частично оставался в даже фойе.

 

Наступало время, когда все обещания бывшего окончательно спившегося и настоящего ещё пытающегося трепыхаться режиссёра стали обретать по настоящему реальные контуры. Не пустые мечтания после стакана кислой мадеры, а реальное воплощение сказанного. Пусть хоть что-то, чёрт его подери, явно поменяется и сдвинется с места. Наконец-то автор известен и задача четко поставлена! Ведь с таким спектаклем не стыдно будет появиться в любом крупном городе, и даже, сплюнув три раза через левое плечо…, тьфу-тьфу-тьфу - в самой столице…. А что для актёра может быть слаще, чем успех у искушённой столичной публики? А там глядишь, нужные люди заметят, известные люди оценят и дальше останется только самому не выпускать скользкую удачу из потных рук. Ведь если старшее поколение актёров уже окончательно смирилось со своей провинциальностью, то юные сердца всё ещё горели идеями покорения мира! Пока что представлявшимся им огромной столичной сценой…

 

В течении двух месяцев театр кипел эмоциями репетируя новую пьесу. Чтобы задействовать всю трупу в сценарий были добавлены две массовые сцены, которых в классической пьесе драматурга не было. Одной из них была сцена, где служанка Смеральдина торгуется за фрукты на базаре, а другой была сцена большого городского праздника с якобы итальянскими песнями и народными гуляниями. В общем, режиссёрские замыслы были грандиозными!

 

Декораторы извращались в изобретении складных и быстрораздвижных декораций, так как место действия пьесы по задумке режиссёра в основном происходило в трёх разных местах. Во дворе гостиницы, в номере Беатриче Распони и в номере Флориндо Аретузи. Поэтому требовалось, как минимум пять смен декораций. И нужно было на маленькой сцене разместить всё только самое необходимое и не нагромоздить ничего лишнего мешающего свободно двигаться актёрам. С костюмами были большие проблемы, но половину их удалось решить, так как самая уважаемая и старейшая актриса театра восьмидесятилетняя Арина Емельяновна Гильгенберг с удовольствием пожертвовала несколько своих старых платьев, случайно оставшихся в её гардеробе ещё с проклятых царских времён. Самые приличные были, конечно, проданы на рынке в голодные времена, но кое какие запасы на дне пылились. Платья были английского покроя из недорогих тканей, но кто сейчас даже из самой привередливой публики сможет отличить современный английский крой, от средневекового итальянского? Немного подшить, немного подрезать, немного добавить рюшек и бантов, где-то приколоть английскими булавками и шикарное платье, пролежавшее в нафталиновом шкафу более тридцати лет готово к новой блестящей жизни на сцене. Репетиции шли непрерывно и одновременно с изготовлением декораций и примеркой костюмов.

 

Буквально перед самой премьерой, городской швейной мастерской на три дня пришлось отложить все заказы и в две швейные машинки Зингер поспешать к премьере спектакля! Но слава созидательным силам вселенной, можно было бы сказать, конечно, и проще - слава богу, но бога, как известно с семнадцатого года уже не существовало, к самой премьере почти всё срослось. Костюмы были почти готовы, декорации почти смонтированы, и некоторые особо талантливые актёры даже успели выучить слова.

 

Зал был полон публики! Что такое провинциальная публика? Разве вы не знаете? Основную массу её составляют зрелые, и перезрелые дамы с романтическим девичьим мировоззрением одетые по моде, отставшей от настоящего времени на добрые - два десятка лет. В основном это бывшие учительницы женской гимназии и ремесленного училища, библиотекарши и домохозяйственные жены тоже уже бывших врачей и адвокатов, вышедших в отставку и на пенсию. Зачастую они конечно посещают храм Мельпомены в одиночестве. Но иногда им удается сподвигнуть на такой поступок и своих мужей. Всё ещё не успевших поселиться за кладбищенской оградой, чьи дебелые рыхлые тела и жаждущие спокойствия головы уступают назойливым стонам и попрёкам жён, и втихомолку проклиная всё на свете сопровождают свои половинки по вечерним улицам, шаркая стоптанными туфлями по прогнившим доскам тротуаров и мелким лужам не очень ровных улочек. Ведь спектакли кончаются поздно, и одиноким женщинам очень категорически не рекомендуется ходить в одиночестве по улицам, где от бывших керосиновых фонарей, и раньше ничего кроме себя не освещающих, теперь остались только огрызки лиственных столбов. Но они хотя бы в своё время работали тусклыми маяками, определяющими курс и направление, а сейчас утратили даже эту функцию.

 

Молодые люди студенческого возраста, предполагающие театр самым уютным местом для романтических встреч, так как любой даже самый строгий отец легко отпустит дозревающий цветущий розовый бутон из своего цветника в библиотеку и театр. Чего конечно не скажешь о фривольном отдыхе на природе или тем более кино, где уже сам факт нахождения юной девушки в обществе кавалера в полной темноте вызывает всякие ревнивые и подозрительные отцовские чувства. Театр издавна предполагает некоторую возвышенную задумчивость, что является априори как-бы некоей преградой от пылкой несдержанности юных сердец и холодной примочкой для некстати разгорячённых тел!

Так же обязательным для себя считали посещение всех премьер театра все более или менее значимые люди города. Традицию, сложившуюся с дальних времён нарушать никак было нельзя. Даже самые пролетарские-пролетарии управленцы должны были демонстрировать свой культурный рост. Это был такой своеобразный кодекс значимости человека обличённого общественной известностью. А в таком небольшом городе сделать это было очень непросто. Общественных мест для этого действия было совсем немного. И не все они для этого были пригодны, не будешь же ты демонстрировать свою значимость публике в городской общественной бане? Хотя, возможно, для некоторых подойдёт и такой вариант, но не всякий мужчина обладает выдающимися личными достоинствами способными подтвердить это в таком закрытом учреждении. Тем более место давно уже поделено на раздельные мужское и женское отделение, что не даёт желающим возможности или сделать восторженный комплимент противоположному полу, удивлённо открыв рот или же просто продемонстрировать равнодушие.

 

Театр! Такой великий внутренне и такой маленький снаружи провинциальный театр! Только он в полной мере обладает всеми признаками светского демократического учреждения, способного одинаково привести в восторг или унынье и крестьянина и бедного студента и вполне состоявшегося в жизни чиновника! Только он в состоянии заставить в одном ритме биться сердце юной порывистой комсомолки и обветшалой старорежимной слезливой купчихи. Недаром, ох, недаром старик Уильям Шекспир написал свои бессмертные слова – «Весь мир театр, а люди в нём актёры»! Казалось бы, что может быть проще этой короткой и лёгкой всем известной фразы? Но если осмотреть всё наше существование философским взором, уподобляясь прибору немецкого изощрённого изобретателя Вильгельма Конрада Рентгена, то очень легко можно обнаружить в ней и второй смысл. А следом за ним и третий. А особо одарённые, могут составить целое последовательное обозрение этих смыслов. Которые в своей перспективе будут стремится к метафизической бесконечности, упавшей восьмеркой на плоскость мирового прогресса….

 

И видит бог…, ну ладно, ладно, успокойтесь! Для неверующих притворно снова скажем, что бога нет. Нету бога, уважаемые товарищи! Нам привыкшим к ежедневному словоблудию и пустословию сказать это ничего не стоит. Вопреки пословице – слово как воробей, вылетит, потом и не вспомнишь! Пусть успокоятся. Пусть с твердой уверенностью с использованием любой лексики, от сложной теософской до самой простой ненормативной они утверждают, что небеса безжалостны и пусты. Что там за высокими облаками только убивающий темным ужасом космический вакуум и нереальный холод, изредка согреваемый тысячеградусной плазмой пылающих звёзд несущихся в пространстве как пули, выпущенные из нарезных стволов армейских полковых пулемётов. Мы промолчим, потому что спорить с этими утверждениями бесполезно, а ныне ещё и опасно. Понятно, что не всё задуманное во вселенной получилось по чертежу и описанию, и было исполнено и подогнано тоже не идеально. Есть кривизна в небесных шестернях и отсутствие герметичности в галактических прокладках и сальниках сочащихся смазочным дёгтем. Этого отрицать нельзя.

 

Но даже они должны признать, что кто-то или что-то управляло созданием всего сущего на греховной земле. От закона всемирного тяготения до закона отталкивания одноимённых зарядов магнита. От закона повторения и размножения самой примитивной и маленькой инфузории туфельки, до воспроизводства огромного синего кита вспарывающего волны великих океанов. Кто проследил и установил эти законы, которые невозможно нарушить даже самому извращённому уму безумного учёного любой степени гениальности. Кто спас мир от неуправляемого хаоса? Так вот, если не бог, то пусть хоть он, этот самый главный директор будущей социалистической вселенной подтвердит, что со времён театров древней Греции и Рима не бывало в залах более демократической публики, чем та, которая собралась в этот день на долгожданный спектакль. И если в Колизее и в других римских амфитеатрах зрителей всё же делили на категории, сословия, и ранги - отводя женщинам, беднякам и рабам самую дальнюю галерку, то в этом зрительном зале сибирского городишки все одинаково сидели в партере. По той простой причине, что в одноэтажном зале театра галерки просто не могло быть.

 

Все пришедшие находились рядом в тесной близости, согласно порядковым номерам купленных билетов. Возможно, знакомые кассиры иногда и оставляли хорошие места для своих родственников и знакомых, но в основном рассаживали публику по своему усмотрению, руководствуясь симпатиями и антипатиями внешних образов ликов и личин появляющихся в арочных окошках зарешёченных касс. Нужно сказать, что город был ещё на семьдесят-восемьдесят процентов крестьянским и большинство жителей населявших его жили в деревянных домах, с обязательными за растерзанными заборами палисадниками и огородами. Некоторые держали домашний скот, поросят, коз, коров и соответственно были озабочены покосами и огородами. В домах и избушках попроще, ещё сохранялись земляные полы. И на зиму в клети под лавкой зимовали куры и утки, а в большие морозы в угол избы обычно затаскивали козлёнка или телёнка от неожиданно отелившейся коровы, и он зимовал с хозяевами до самой весны, делая несвежий воздух непроветриваемого жилья ещё более ядовитым и донельзя насыщенным отягчающими душу ароматами.

 

Немногие городские пролетарии, жили ещё более простой жизнью, в основном их пожизненными квартирами были тесные клетушки насыпных двухэтажных бараков стоявших в городе на самом отшибе и по традиции называемые «Шанхаями» или «Выселками». Их интересы были ещё проще, чем у сермяжных городских крестьян. И простирались от утреннего навесного умывальника с посеревшим протёртым до дыр полотенцем или какой угодно другой тряпицы заменяющей полотенце, висящей над ржавым тазиком, до вечернего единственного на весь городок приземистого пивного павильона. В который с регулярностью два раза в неделю завозилось свежее «комунхозовское» пиво. Всё остальное время делилось поровну на тяжелую работу в кузнечной или слесарной артели, где клепали неказистые жестяные вёдра или лудили котлы и не менее тяжелый сон, являющий собой классическую бездонную пропасть сознания.

 

Коммуналки, не дающие даже такой возможности беспечного сна, были в основном уделом немногочисленной «советской интеллигенции» и случайно уцелевших после революции «старорежимных спецов». После многочисленных выселений, подселений и уплотнений они привыкли жить в таких небольших объёмах, что и порой собачья конура могла вызвать неожиданную зависть своим уединением и отсутствием соседей бесконечно ругающихся через дощатую тонкую стенку, покрытую белёной мешковиной. Счастливчиками считались люди, сумевшие снять отдельное жильё. Такие избранные, народной молвой автоматически записывались в «недорезанных буржуев» и составляли отдельную касту недоступную пониманию простых мещан и обывателей.

 

Но всё же, в маленьком городе эти проблемы отражались не так остро как в городах центральных и не принимали формы ежедневной паранойи общения. Хотя в зале, можно было уловить все тонкости сосуществования этих редко соприкасающихся в обычной жизни людей. Запах лука, квашенной капусты и смазанных дёгтем сапог спокойно соседствовал с запахом вытащенного из старинного шкафа нафталинового платья и запахом коммунальной кухни пропитанной чадом примуса и прогорклого подсолнечного масла. Запахи не смешивались, но присутствовали каждый в своем собственном объёме и собственной консистенции. Если кто-то воодушевлённый проблемами всеобщего равенства в мировом общежитии задумался и озаботился бы созданием духов под названием, скажем «Торжество Социализма», ну или одеколона «Дружба народов», то ему очень легко бы было отыскать все отдельные компоненты этого состава в одном небольшом провинциальном театре.

 

После третьего звонка, в темнеющем зале, стараясь держаться незаметно появился Марк Иосифович Ашкенази. Нельзя было с уверенностью сказать, что он был заядлым театралом. Но так как круг развлечений для человека с классическим образованием и явно не лишённым творческих порывов в таком сибирском захолустье был ограничен, то вольно или невольно ему приходилось разнообразить свой скучный досуг появлением практически на всех массовых мероприятиях. И премьеру такой значимой для его знакомых актёров и особенно актрис пьесы он естественно пропустить не мог. Личностью в городе он был свежей, но уже достаточно известной, так как был в ту пору, пожалуй, единственным мужчиной гинекологом на несколько окрестных районов и округов. Хотя и работал в этом амплуа исключительно по совместительству. И это при том, что девяносто процентов родов обычно происходило на дому в присутствии бабок-повитух. Нет, в далёком Красноярске уже были, конечно, такие специалисты, но в районах это было случаем исключительным. И это вызывало странный и болезненный ажиотаж у всей женской половины города и блуждающие многозначимые улыбки у половины мужской. Но вполне возможно, что за этими мужскими улыбками пряталась и лёгкая зависть к человеку, которому так обычен и легкодоступен запретный сладкий плод, о котором многие только мечтали в своих несбыточных фантазиях. Вряд ли кто-то может отнестись к человеку такой профессии демонстративно равнодушно. При этом об основной его профессии терапевта вспоминали очень редко, только когда наступала острая необходимость обратиться в больницу. С самого первого дня появления в городе, он легко обратил на себя внимание. Среди серой и безликой массы совслужащих он выделялся отличными внешними данными и умением, что называется - держать фасон! Безупречная причёска и аккуратно подстриженные усики придавали ему вид киношного героя-любовника. А сшитый на заказ тёмно-коричневый костюм, чёрная фетровая шляпа и желтые ботинки натуральной кожи, отлично дополняли этот образ. В хоть в моде были совсем другие причёски и крои одежды, открытые рубашки апаш, парусиновые туфли, галифе и наборные пояски, почти повсеместно буржуазную пошлую моду уже категорически отринули, но его демонстративная приверженность к классике в купе с необычной докторской должностью невольно вызывала уважение. И вероятно, он мог бы в тот вечер просочиться в зал незаметно, но в этот раз он был не один, а со спутницей, и именно поэтому все взоры невольно пристально устремились к этой паре. В маленьком зале невозможно быть совсем незаметным. Интригой было и то, что его спутница была для всех полной загадкой, никто её до этого не имел удовольствия лицезреть, нигде либо и никогда либо. А всякий новый человек вызывает в таких случаях утроенный интерес.

 

Спутница Марка Иосифовича была довольно высока и стройна! Пожалуй, даже немного выше самого сопровождающего, что в принципе было не таким уж и удивительным. Богатырским телосложением Ашкенази никогда не мог похвастаться, и если оценивать его параметрические данные совсем уж беспристрастно, без налёта профессиональной таинственности и внешних эффектов, то он был усреднённым телесным экземпляром человека мужского пола. Роста среднего, веса и комплекции тоже средних и если не его вышеописанное исключительное положение в городе и стиль поведения, то он легко бы мог затеряться в толпе себе подобных. Но его женщина одета была тоже соответственно кавалеру. Чувствовался в её наряде какой-то особенный изыск, пусть немного и провинциальный, но скорее всего это было от невозможности заиметь совсем уж идеальный гардероб. На ней было чёрное плотно облегающее фигуру креп-шифоновое или крепдешиновое платье в некрупный белый горошек, с накладными плечами, открывающее руки чуть ниже локтей и ноги чуть ниже колен. С ним прекрасно гармонировали лёгкие белые остроносые ботиночки на маленьком каблуке. На голове у неё была легкая круглая чёрная шляпка с небольшой вуалью закрывающей только глаза. Такое простое и в то же время элегантное сочетание в одежде, было недостижимой мечтой многих модниц. Достать и пошить всё это, можно было, только обладая связями и знакомствами в обувных и швейных артелях. И почти все женщины в зале обратили на это внимание в первую очередь. Ещё в этом скоротечном обзоре, многие в основном женщины отметили некоторую угловатость стройной фигуры, движения у компаньонки врача были несколько порывисты и неожиданы, словно она чувствовала и ловила спиной и затылком острые стрелы пронзительных взглядов.

Особенно пронизывающим был взгляд одной женщины сидящей в самом дальнем углу. В этом взгляде чувствовалась и боль, и разочарование и остатки ещё окончательно не умершей надежды. Этой женщиной была Евдокия Штоль, медсестра того самого отделения в котором и принимал пациентов едва успевший к третьему звонку доктор Ашкенази.

 

Из-за тёмных серых кулис в зал изредка выглядывали смазливые напомаженные мордашки молоденьких актрис, они сначала испуганно стреляли глазками в переполненный зал и с волнением в голосе и с не скрытым восхищением во взоре изящно поворачивая свои лебединые шейки тихо сообщали кому-то стоящему за их спинами о том, что творится в театре. А такой ажиотаж действительно бывал очень редко.

 

Билетёры в зале медленно закрутили фитили стеклянных керосиновых ламп, бликующих рубиновой зеленью заполненных горючей жидкостью колб, и зал накрыла серая непроницаемая темнота и тишина, слегка нарушаемая лёгким покашливанием зрителей! Ну вот! Сейчас всё начнётся и состоится! Условность, делающая мир реальней самой реальности! Темный непроницаемый занавес медленно разъехался, и зрителям предстала слабо освещённая сцена!

 

Как вам уже несомненно известно, сама пьеса начинается с помолвки Сильвио, сына доктора Ломбарди с юной Клариче. Причём смогла она состояться, только благодаря обстоятельству, самому по себе очень трагическому, гибели во время дуэли синьора Федериго Распони, которому красавица уже давно была обещана в жёны её отцом Панталоне деи Бизоньози. Таким образом, сама завязка сюжета хоть и была печальной и предвещала ещё неведомую отдалённую во времени трагедию, но всё же была протокольной и лишённой интриги. В ней главным образом и определилось условное разделение зрительного зала на две части. Хорошо известно, что мужчины и женщины видят один и тот же сюжет немного по-разному. Если мужская часть зала, первым делом с удовольствием отметила глубокое декольте, и ненавязчиво выглядывающий из под него роскошный тридцатилетний бюст «юной» Клариче, то женская половина с давно не испытываемым пристрастием рассматривала покрой её платья. Отмечая про себя как промахи, так и удачи портних в своей ранней молодости шивших платья на заказ главной моднице городка баронессе фон Штоккен-Беккер. Пока суть да дело, они успели рассмотреть все места, где платье немного морщит, а где наоборот вот-вот готово лопнуть по шву. И таких мест набралось немало. Так как мизансцены были выстроены с таким намерением, чтобы актёры могли максимально показать не только свою игру, но и совершенство своих гардеробов сверкающих золотым шитьём и якобы дорогими тканями. После пьес, прославляющих пролетарский минимализм, это смотрелось как красочный ночной фейерверк после тусклого дневного свечения лампочки Ильича.

 

Актёры играли вдохновенно! Осветители превосходили самих себя, создавая в холодной Сибири горячее итальянское полуденное солнце. Декорации гостиничного двора, с расположенным в его глубине открытом трактирчике, давали большую возможность продемонстрировать статику движений и простор для перемещений. И полностью включали территорию зрительного зала в пространство происходящих событий. И Бригелла, хозяин гостиницы, через некоторое время воспринимался уже не как только хозяин сцены, но уже и как хозяин всего театра. А события между тем закручивались в лихую спираль. Едва только отцы торжественно вручили молодых людей друг другу в присутствии Смеральдины и Бригеллы, как откуда-то на сцене появился шустрый малый, к всеобщему удивлению назвавшийся Труфальдино из Бергамо! По его словам он был не много ни мало слугой туринца Федериго Распони! Удивление актёров было настолько искренним, что невольно передалось и зрителям, потому что присутствующие на сцене Труфальдино сначала не поверили и поэтому удивлённому слуге даже пришлось отправится на улицу чтобы проверить, жив ли его хозяин? Но когда появился сам Федериго и продемонстрировал Панталоне адресованные ему письма общих знакомых, сомнения развеялись. Помолвка Сильвио и Клариче разрывалась, влюблённые были в отчаянии. Конечно, в классическом понимании и видении этой пьесы Труфальдино был для слуги несколько полноват и бесцеремонен. Видно было, что по темпераменту и по стилю общения он был большим фрондёром. Но видимо, так режиссёром и было задумано, чтобы показать равенство нравственного и умственного развития слуг и господ. И даже некоторое преимущество плебеев перед правящим сословием. Как бы то ни было, но режиссёр не забывал, что он живёт в стране победившего пролетариата.

 

Одна из задумок режиссёра заключалась в том, что практически всё время действия спектакля, на небольшом балкончике старой гостиницы появлялся время от времени маленький оркестр, состоящий из скрипки, большого бубна и гитары, по форме переделанной в подобие большой мандолины. Цепкое ухо Ашкенази уловило в ритмах оркестра цепкие испанские мотивы, но основной массе публики это ни о чём не говорило. Мало кто в такой провинции мог отличить испанское фламенко от итальянской тарантеллы. Кроме того, эти лёгкие темы шли вторым планом и были так смазаны, что казались вполне естественными в контексте пьесы. Они акцентировали эмоции героев и делали переходы от сцены к сцене почти незаметными.

 

Некоторые из зрителей сидящих в зале, заподозрили в актёре играющем Федериго что-то не соответствующее образу бравого кавалера. Слишком белым для итальянца выросшего под жарким итальянским солнцем было его лицо. Слишком широкими казались бёдра, слишком высокой грудь и слишком певучим голос. Далеко не всё, но некоторые удивлённо решили, что высокородного дворянина играет не актёр, а актриса. И долго сомневаться в этом им не пришлось. Как оказалось, не только зрители в зале, но и хозяин гостиницы Бригелла быстро распознал женщину в мужском костюме. И совсем не удивительно, что это была сестра убитого Федерико – Беатриче…! Но та была столь красноречива, что буквально в течении пяти минут уговорила его хранить полное молчание. А чтобы его рот был полон воды, а взор не был пронзительным, она пообещала ему десяток дублонов за молчание. История её любви была воистину достойной горьких слез. В своей исповеди будущему обладателю десяти серебряных монет, она содрогаясь от слёз рассказала, как безумно любила Флориндо Аретузи убийцу своего брата, который почему-то был ярым противником их брака и даже теперь вместо кровавой мести собирается разыскать его и помочь деньгами и личным соучастием. Тем более как оказалось Панталоне должен был убиенному достаточно солидную сумму. Этот поступок не у всех мужчин вызывал понимание, но зато у всех женщин вызывал тихие вздохи сочувствия и одинокие слёзы умиления.

 

В зале красивая спутница доктора не отрывала взора от сцены. Она пристально рассматривала актрису, играющую Федерико, и казалось, не обращала внимания на других героев спектакля. Эмоции, бушевавшие в сердце Беатриче, находили отражение и на её лице. Особенно пристально она ловила те моменты, когда актриса игравшая мужчину внезапно переходила в эту свою вторую ипостась. Как мгновенно менялся её взгляд, как расправлялись не очень широкие плечи, распластывая и расплющивая большую перетянутую грудь под камзолом, как походка становилась стремительной и уверенной. И голос полный грусти наполнялся страстью и наливался силой. Режиссёр нашёл правильную актрису на эту роль. Казалось, что актрисе ничего не стоило и полностью замаскироваться под мужчину, и некоторые допуски, выдающие в ней красивую женщину сделаны нарочито, чтобы и зритель не казался сам себе полным дураком, но как оказалось в этой полуигре актриса невольно перебарщивала.

Проницательными оказалось гораздо меньше трети зрительного зала. Марк Иосифович в полутьме зала бросал быстрые взгляды на сцену и на свою спутницу не замечавшую вокруг ничего кромке того что происходило на сцене. Кто его знает, что творилось в его голове? Может быть, только небольшая добрая полуулыбка изредка выглядывающая из уголка его тонких губ выдавала его эмоции. Скорее всего, он легко читал последовательность мыслей проносящихся в этот момент в напряженных мозговых извилинах под чёрной шляпкой своей спутницы. Эмоции человека первый раз попавшего в театр читаются легко. А она была в театре именно в первый раз. Хотя постороннему об этом было догадаться почти невозможно.

 

До конца первого акта произошло ещё немало событий, этим бурлеском ситуаций превращений и признаний и хороша эта пьеса, когда в короткие отрезки времени вмещается много происшествий. Зрители не скучали, актёрам приходилась работать без устали. Особенно впечатляли сцены фехтования, когда Сильвио фехтовал с переодетой Беатриче. И не было никаких сомнений кто победит в этой пикировке. Симпатии смотрящих всецело находились на стороне девушки. Да и Сильвио в своей беспардонной риторике выглядел уличным хулиганом пристающим к приличному человеку. И когда клинок своим остриём почти вонзился в грудь вспыльчивого жениха, многие сидящие в зале просто непроизвольно подались вперёд или наоборот отпрянули от сцены, ожидая настоящего смертоубийства.

 

Интригующей была и сцена беседы Клариче с переодетым Федерико. Когда чтобы доказать невесте что она не имеет планов на жениха ему, а точнее ей пришлось показывать свою грудь. Мужчины просто заёрзали на скользких креслах, хватаясь руками за подлокотники, когда после не совсем удачного убеждения героиня начала расстёгивать камзол, а так как она стояла лицом к зрительному залу, то это доказательство должны были увидеть все. Многие этого просто нестерпимо жаждали. Но коварный режиссёр не оправдал надежд половины зрительного зала! В тот самый момент, когда грудь уже почти показалась из-под тесных складок кружевной рубахи, Клариче вскочила с места и вплотную приблизилась к Беатриче чтобы пристальнее рассмотреть доказательство. Тем самым перекрыв своею спиною это вожделенное зрелище. Обманутые зрители разочарованно вздыхали.

 

Ну а уж сцена где Труфальдино обслуживает в трактире двух своих господ одновременно, была сделана просто превосходно. Как оказалось, что у актёра играющего эту роль есть ещё и множество скрытых цирковых талантов. В пятиминутной сцене кроме диалогов он продемонстрировал и множество других навыков. Жонглирование тремя винными кувшинами, феерический трюк с метанием ножей в муляж бараньей туши и меткое перебрасывание вилок и тарелок с одного стола на другой. После этого многие стали понимать, что актёр вполне бы мог сыграть эту роль не только в театре, но сумел бы воплотить её и в реальных условиях.

 

А так как с господами все прошло спокойно, и Труфальдино уселся за заслуженную обильную трапезу, от которой его оторвала Смеральдина, принёсшая для Беатриче записку от Клариче. Бутафоры постарались на славу, и картошка окрашенная свекольным соком вполне походила на индюшачьи окорочка, так что реально проголодавшийся актёр вполне натурально наслаждался трапезой запивая всё это квасом проходящим ныне под псевдонимом «крепкого бургундского». О, вездесущий свекольный сок! Если бы не ты, как бы жили реквизиторы и бутафоры далёких российских провинций? С самого начала пьесы было понятно, что одной любовной интригой дела не может закончится, уж слишком многозначительными были взгляды слуги на служанку. Играть можно было как угодно, но настоящее чувство всегда прорвётся и через плохую игру. Даже и в неидеальном освещении было видно, как блестят глаза влюблённых и как дрожат от прикосновений их пальцы. И даже в этой наигранной развязности многие узнавали себя. Когда хочешь сказать одно, а вместо этого глупо улыбаясь, несёшь полную околесицу. Когда хочешь нежно прикоснутся губами, а вместо этого грубо хватаешь за руку! Когда хочешь прижаться к упругой груди, а вместо этого наступаешь на ногу. Когда не знаешь, куда деть свои руки и от этого становишься похож на растерянную обезьяну. Всё это вместе давало такой эффект, что становилось понятно – актёр любит свою партнёршу не только по сценарию, но и в реальной жизни тоже. Чтобы тот выражался внятней, Смеральдина сунула в руки своему поклоннику яблоко и символический библейский сюжет получил новое осмысление в жаркой итальянской комедии играемой на холодных просторах Сибири.

 

Музыкальные вставки, не дающие зрителям заскучать от разговоров на сцене были хороши и своевременны. Правда сочинял мелодии местный универсальный музыкант в сотрудничестве с редко бывающим трезвым поэтом, которому трудно давались стилизации песен, но он очень старался, и поэтому в среднем выходило достаточно неплохо и главное мелодии и тексты прекрасно вписывались в канву произведения. Крошечный оркестрик усиливал своё звучание, центр сцены ярко освещался софитами и в яркий круг с разных сторон, из темноты, махая руками как крыльями впархивали Труфальдино и Смеральдина, и остановившись в немыслимой позе слуга неплохим звонким тенорком подстукивая себе в такт каблуками выдавал:

Твои поцелуи, как рая долины,

Пьянят как хмельная услада!

Оркестр вливал в зал быстрое соло скрипки, партнёр позванивал большими бронзовыми пряжками на своих коричневых кожаных туфлях и кружил партнёршу прижав её к своему боку, с видимым усилием отрывая её от плоскости сцены:

Скажи мне, что любишь меня Смеральдина

И я покажу свои клады!

Любви моей пылкой большую перину

И зрелую гроздь винограда!

Партнёрша соскакивала, оторвавшись от бока слуги, при этом громко стуча по полу деревянными башмаками, делала полную пробежку по кругу света, и приблизившись к Труфальдино с другой стороны отвечала ему звонким и глубоким сопрано:

Горю от волненья и ты в том причина,

А мне ведь немногого надо!

Скрипка ещё громче улетала в самые верха, и громыхающий бубен как бы опровергал утверждение служанки, что ей «немногого надо». Знаем мы вас – как бы по простому провозглашал он, - вас немногим не удовлетворишь, расскажи это кому другому. А Смеральдина продолжала:

Скажи мне, что любишь меня Труфальдино

И будет достойной награда!

Ночных поцелуев большая корзина

И персик из личного сада!

Что за персик публика догадывалась не сразу, но лёгкие улыбки всё равно пробегали по рядам тихой волной. Они снова кружились в страстном танце, по очереди - то стуча деревянными подошвами, то позванивая бронзовыми пряжками. Волосы партнёра растрепались, щёки актрисы горели и даже самый последний скептик не мог не поверить в искренность этой прекрасной любви. Гитара дала свой прощальный аккорд, бубен громыхнул в последний раз. И партнёрша медленно сползла с рук бойкого слуги. На некоторое время обнажая при этом под задравшейся юбкой крупные и белые как сметана ляжки и розовые совсем не средневековые и даже не итальянские панталоны обтягивающие весьма не мелкие округлости.. Что впрочем, ни грамма не умалило достоинств песни. Теперь все мужчины в зале ещё раз увидели, что такую девушку есть за что любить, и с персиками и другими фруктами в личном саду у неё всё в порядке…!

 

«Моральный кодекс строителя коммунизма» уже был написан! Ничто не могло поколебать нравственность жителей на просторах такой великой страны! Но борьба с «отдельными недостатками» никогда не прекращалась. Ведь как пелось в одной известной песне про легендарного маршала – «и вся-то наша жизнь есть борьба!».

Но режиссёр был не так уж и прост и наивен как пытался показаться. Он всё знал, он заранее предвидел. Что высокая почти полностью выпрыгивающая из лифа выдающаяся грудь танцующей актрисы даёт небывалый простор пролетарскому воображению, что сладкие сахарные ножки танцующей Смеральдины, открываются из-под широкой но морально короткой юбки при исполнении танцевальных па до небывалых заоблачных высот. То есть до самых коротеньких простых панталончиков, и поэтому могут дать ревнителям нравственности повод обвинить постановщиков спектакля в буржуазной распущенности. А ведь что греха таить, именно на эти ножки он и делал тайную ставку во втором акте! Он понимал, куда будут устремлены вожделенные взоры всей мужской части зрительного зала. Это всё-таки не балет, понимать нужно.

И поэтому, в анонсе спектакля данном в местной газетке «Пролетарский молот» извилисто и в манере социалистических передовиц он на всякий случай писал:

«Пьеса известного любимого простым народом автора Карла Гольдони разоблачает эксплуататорскую сущность порочного западного буржуазного мира. Главный герой пьесы - простой грузчик и слуга, а по сути городской пролетарий, вышедший из самых низов народа, ловко манипулируя пороками отринутого простым населением режима, элегантно дурачит эксплуататорские слои купечества и дворянства и в итоге всё-же добивается своей заветной цели и женится на простой служанке и кухарке. Которая, как известно, может у нас управлять и государством. Создавая таким образом, прочную семейную пролетарскую ячейку. Пьеса реалистично показывает торжество передовой пролетарской мысли над отсталым буржуазным сознанием. Высмеивая пороки западного мира, Гольдони по сути является предтечей ярчайшего пролетарского писателя Горького и поэта Бедного.»

Немного подумав, режиссёр хотел добавить в этот фамильный ряд ещё и селькора газеты Сиплого, строчившего статьи из глубинки с такой страстью, что исписанная бумага просто кровоточила дырами от пера и кляксами от чернил. Но сумел вовремя удержаться, посчитав, что слишком уж ёрнически будет звучать окончание анонса поставившего в один ряд три столпа соцреализма – горький, бедный и сиплый. И его печальный сарказм, станет понятен даже самым не проницательным и не понятливым читателям. Умел режиссёр подстелить соломки там, где это было нужно, знал, где скользкие места грозят ушибами репутации и переломами служебной карьеры. Хотя от самого стиля написания анонса его сильно воротило. Поэтому душевную рану долго пришлось дезинфицировать стаканом крепчайшего знаменского ректификата, тайно поставляемого ему любимой тёщей.

 

Во время антракта народ небольшими ручейками потёк в буфет. Если зачастую в обыденные дни он просто не открывался, потому что неплатёжеспособные покупатели не заполняли и одной пятой зала, и весь его ассортимент состоял из бледно-жёлтого чая и позавчерашних пирожков с капустой, то в день премьеры заведующий хозяйственной частью разрешил устроить маленький пир. Конечно, со времён царского режима хорошим французским коньяком там никогда и не пахло, но бочку плодово-ягодного вина для такого случая какими-то немыслимыми путями достать удалось. Чему очень радовалась старая театральная гвардия и по достоинству оценили зрители. Слабое сладковатое вино и ржаные пирожки с ливером жаренные на конопляном масле, не противоречили романтическому и весёлому настрою после просмотра первого акта. Вино бойко из под крана растекалось в чайные стаканы, переливалось мутноватым изумрудом и отдавало кисловатым бражным суслом. И даже обычные расшитые шёлковыми петухами скатерти, много чего видевшие в бытность свою простынями в дому у богатой купчихи Миловановой и ещё окончательно не забывшие тяжелые изгибы и лёгкие впадины на её горячем теле, сегодня были белее обычного и не так контрастировали слегка угадываемыми пятнами от прежних трапез. И хоть доктор считался ценителем хороших напитков, но на пробу тоже попросил нацелить двести граммов этого шедевра от местных виноделов. Медленно выцедил стакан, и пошевелив губами задумчиво и немного театрально произнёс:

- В этом вине истины точно не найти, но забвение изыскать вполне возможно! – и строго посмотрел на сидевшую за соседним столиком медсестру с глазами скорбящей человеческой совести, неназойливо, но неотвратимо следующую повсюду за спиной приписанного ей судьбой человека.

 

Может ли стакан дешёвого вина из сушёных ранеток открыть дополнительные чакры понимания и видения мира? Может! Утверждаем это авторитетно. Потому что в последовавшей после антракта сцене всеобщего праздника это явно отразилось и на актёрах и на зрителях. В этой сцене последовавшей сразу за тем как Беатриче и Флориндо по очереди избили окончательно завравшегося Труфальдино палками, участвовал весь состав трупы. Дальние намёки на праздник, посвящённый кому-то из многочисленных святых, был обозначен лишь эпизодическим присутствием монаха францисканца, роль которого играл главный декоратор театра. Впрочем, в этой массовой сцене участвовали все кто был свободен, и даже те, кто просто проявил желание участвовать! Были замечены свободные осветители, две работницы бухгалтерии игравшие бессловесные роли почтенных матрон и даже дворник и освободившаяся от обязанностей буфетчица. И то, что праздник был религиозным, никак не помешало ему плавно перетечь в Венецианский карнавал масок! Таков был замысел режиссёра. Решивший в этой вакханалии воплотить все сцены которые хотелось ему бы впихнуть в короткую пьесу и все свои буйные фантазии которые по всей видимости вряд ли в другом спектакле могли быть реализованы. Это был настоящий парад крошечных минипьес и сборник средневековых анекдотов, посвящённый любовной тематике. Практически никто из сидящих в зале не был знаком с Декамероном Боккаччо, но после просмотра грандиозной сцены праздника, они вполне бы могли иметь представление о его кратком содержании. Сцена была разбита на несколько частей в каждой из которых игралась своя маленькая сценка а связующим звеном между всеми ними была Смеральдина. Видимо в предчувствии помолвки обретшая крылья на своём уже давно не безгрешном теле. Не очень хочется утомлять читающего описанием содержания хорошо всем известной пьесы, поэтому кто его стал забывать, пусть прочтёт и утомиться добровольно и сознательно сам. Окончание спектакля само собой тоже было великолепно! Потому что все же вроде бы почти уладилось, и дело быстро шло к двум свадьбам. Но тут по вине слуг образовалось ещё одно, последнее, недоразумение после того как Смеральдина, а она своей импульсивностью и обаянием явно в пьесе стала перетягивать роль главной героини на себя, попросила Клариче посватать её за слугу сеньоры Беатриче. А Труфальдино попросил Флориндо просить у Панталоне Смеральдину ему в законные жёны! Речь шла как бы о двух разных претендентах на руку одной служанки. Желание соединить судьбу со своей возлюбленной Смеральдиной все же заставило Труфальдино сознаться в том, что он служил сразу двум хозяевам, что никакого такого придуманного им второго слуги Паскуале не существовало и он один, таким образом, был во всем виноват. И когда он узнал, что он прощён и наказания не будет, то в самом центре сцены сделал радостное сальто-мортале, да так что жалобно пискнули доски подмостков.

 

Ашкенази в это время сидел задумчиво. Несмотря на весёлый характер пьесы, она наводила на весьма серьёзные размышления. Он размышлял о характере лицедейства мужчин и женщин. Но не на сцене, а в повседневной жизни. Вот если взять например, такой прискорбный, но обыденный факт как измена в личной жизни. Мужчина, уличённый в измене абсолютно предсказуем. Он играет роль самого себя, он её просто в третий или пятый или какой там по счету раз повторяет. Да, сожалею – говорит его вид. Да, виноват – опускает он плечи. Так случилось, и ничего теперь назад не вернуть – опускает он чело! Но ведь жизнь на этом не кончилась, можно меня понять и не закатывать истерики. Жизнь такая сложная и многообразная. Если в нём есть актёрское начало, он купит букет цветов или давно желанную женщиной безделушку и встав на одно колено попросит прощения. Если он актёр плохой, то скорчит скорбную мину и будет ходить молча пережидая гнев жены и надеясь на её доброе женское сердце и мягкий уступчивый характер. Женщина же уличённая в измене ведёт себя совсем по другому! Для неё это не просто житейский эпизод, а другая, параллельная жизнь. Вряд ли она признается, что стала жертвой своих страстей или своей разыгравшейся физиологии. Она найдёт десяток причин приведших её к такому финалу. Ей в этой трагедии нужны статисты и зрители. Она всеми способами сотворит из себя жертву. Порой она просто жаждет, чтобы муж раскалившись до белого каления применил навыки уличного хулигана и врезал ей так, чтобы сразу стало легче на душе. И тогда она будет скорбно замазывать свои синяки и рассуждать, что жить нормальной семейной жизнью с этим чудовищем невозможно. И эта измена просто была предначертана свыше. Это спектакль для себя. И потом будет спектакль для подруг, с намёками о безумных страстях разгоревшихся за её сердце между соперничающими мужчинами, мужем и любовником. Совсем другой спектакль для родных, чтобы и мать и отец как в детстве прижали её к себе и ласково погладив, поцеловали в макушку. И потом ещё множество спектаклей, и отдельных сцен.

 

Но почему же тогда лучшими актёрами на подмостках мировых театров всегда были мужчины? Может потому, что женщины растрачивают свой талант в этих ежедневных миниатюрах, в этих растянутых во времени любовных драмах и трагедиях? А мужчины в отличии от них выкладывают весь свой накопившийся запас лицедейства только на подмостках? Как в ярком костре выкладывая единовременно весь запас топлива полностью и без остатка? И поэтому неяркий очаг женской игры, в котором дрова расходуются экономно и с расчётом на будущее так и незаметен на фоне этого пламени! Есть исключения, но они столь редки в театральной жизни. Обаятельная Смеральдина мила и обаятельна в своей наивности и простоте и выглядит сущим ангелом, она по идее и должна быть главной героиней пьесы. Но публика с непонятным рвением аплодирует неисправимому вруну, мелкому мошеннику, вору сребролюбцу, эпикурейцу и бабнику Труфальдино! Забыв и о заповедях и о кодексе чести. Человек всегда неосознанно сочувствует родственной душе. И поэтому играя в толпе, ангелу ни когда не переиграть дьявола, слишком много у него добровольных адвокатов. Нет, что-то не так в нашем народе с моралью, и причём очень давно.

 

Финальная сцена была необыкновенно красивой! Три новоиспечённых жениха стояли справа у самого края сцены, а три прекрасные невесты стояли слева в противоположном краю. Между ними почти невидимые в полумраке плотной группой безмолвно стояли все остальные действующие герои. Солнце от ослепительного электрического угольного фонаря всходило из-под ног женихов, и медленно сделав дневной полукруг по небосводу, скатывалось прямо в высоко поднятые подолы и передники невест! Маленькие звезды искорками посверкивали на ночном небосклоне, постепенно угасая, пока вся сцена не погружалась в полный мрак! Некоторое время стоит полная тишина, и потом весь зал одновременно взрывается аплодисментами.

Спектакль окончен…! Да видели ли вы когда-нибудь такую пьесу, где в самом конце в результате многих приключений рождаются сразу три, прекрасные семейные пары…? Если видели, то тогда вам повезло! Если нет, то сходите, посмотрите эту постановку ещё один раз. Когда выходят на поклон совершенно счастливые актрисы и в их поклонах нет никакой наигранности а только искреннее счастье блещет в их восторженных глазах.

 

Говорят, что мудрый старик Архимед погружал физические тела в простые жидкости, чтобы по объёму и массе вытесненной воды определить содержание в них драгоценных металлов. Точно так же сейчас погружали людей в театр. Чтобы по объёму эмоций вынесенному человеком из театра, определить его ценность как личности.

 

На улице было уже очень прохладно. Осеннее чёрное небо превратило улицы в мешанину неясных силуэтов. Доктор Ашкенази и его спутница не торопясь брели по тёмной улице. Не стоит и напоминать, что репутация у доктора была такова, что ему практически некого было бояться. Всеобщяя известность и уважение предохраняло его от любых поползновений в свой адрес. Следовательно, и он и спутница его могла себя чувствовать как в стальной броне. Она крепко и властно прижимала своё плечо, к его плечу в попытке не просто согреться, но и показать их особые отношения. Такие, какие бывают у молодожёнов и свежеиспечённых супругов. На лужах похрустывал тонкий дымчатый ледок, пар от дыхания оставался в воздухе недвижим на месте выдоха, а они казалось, никуда не торопились. Те немногие пролётки, стоявшие возле театра в стремлении заработать пару гривенников, уже нашли своих седоков, а квартира доктора была не в таком далеке, чтобы не сделать приятной пешую прогулку перед предстоящим сном. Последняя пролётка немного притормозила возле шедших, совсем молодой парень сидевший на пассажирском месте вопросительно посмотрел на пару, но поняв что они не собираются воспользоваться его услугами легонько шлёпнул ременными вожжами по вспотевшему крупу черного коня, и стуча железными полосами шин по дорожным камешкам тонко скрипя шинами повозка растворилась в тёмно серой тьме.

- Там, одна женщина так на меня смотрела, - произнесла пряча губы в воротник короткого пальто подруга доктора, - ещё немного и я думала что она пронзит меня насквозь своим взглядом. Кто это? Ты не знаешь…?

- Ты должна её помнить, это наша медсестра Дуся Штоль, работает в терапии, - через добрый десяток секунд ответил ей Ашкенази.

- Она тебя так ревнует? – стараясь казаться равнодушной, снова спросила она.

- А ты знаешь, что слова ревность и верность состоят из одних и тех же букв,- вместо ответа задумчиво произнёс он.

- Теперь знаю, - улыбнулась спутница. И вдруг, словно внезапно почувствовав какой-то порыв и отринув что-то мучащее её, остановилась, крепко обхватила его шею левой рукой, пальцами правой едва прикоснулась к его гладко выбритой щеке, и крепко поцеловала, поцелуй был долгим и каким-то отчаянно страстным, - всё будет замечательно, теперь я в это верю, - медленно шёпотом произнесла она и доверчиво склонила голову на плечо своему спутнику.