Je m'appelle Sergei Davydov …Ближе к полуночи Сергею Давыдову стало совсем плохо. Его морозило, глаза болели и слезились. Болели кажется каждый сустав, каждая косточка. Накинув на плечи байковое одеяло, он шатаясь побрел на кухню. В аптечке кроме рулончика лейкопластыря, резинового жгута, презерватива в надорванной упаковке и активированного угля ничего не было. Не нашлось даже термометра. Сергей матюгнувшись нацедил из фильтра воды в стакан и с отвращением выпил. За окном темно и ни души, и лишь на противоположном берегу, на набережной, в свете фонаря Сергею почудилось какое-то движенье. Он погасил на кухне свет и уже более отчетливо рассмотрел происходящее под мостом. Два чернокожих мужика, отчаянно жестикулируя что-то внушали девушке в тёмном, до пола платье. Неожиданно один из них наотмашь ударил девушку по лицу, а после, как только она упала, и ногой, как показалось Сергею, в живот. - Что же вы б**ди черножопые делаете!? Он нетерпеливо сбросил одеяло и словно сослепу зашарил по столу. Первой попалась скалка, а потом и нож. - Нож это, пожалуй, уже перебор… Хмыкнул Сергей и как был в трусах и майке бросился на улицу. 1. …Под утро, дождь снова зашуршал по крыше. Давыдов Сергей, худощавый молодой человек, накинул на плечи легкую белую куртку, натянул шорты и вышел. Дождь нехотя шлепал по темному граниту парапета, длинным листьям пониклых ив, мокрым ступеням моста. Сергей смахнул капли с массивного кнехта и присев на влажный, прохладный чугун, замер. - …Как странно, дождь и в Москве, и в Париже, одинаково пахнет, болотом. Он еще раз вдохнул влажный ночной воздух и закурил. Табачный дым слоями повис над Сеной, постепенно растворяясь в серой измороси, случайные обрывки его подчиняясь странным капризам природы, возносились высоко, выше чугунных перил моста Двойного Денье. На противоположном берегу Сены, на каменных ступенях, в блеклом, размытом дождем конусе фонарного света, Сергей увидел молодую женщину, скорее даже девушку в чем-то тёмно-бордовом. Отсюда, ему трудно было разобрать, какой она была. Молода или не очень? Хороша ли или дурна собой? И почему вдруг без зонта, под дождем? Впрочем, как только сигаретный окурок зашипел в реке, Сергей тотчас забыл о незнакомке с противоположного берега. Не до неё… Скоро рассвет. В шесть часов нужно будет во второй раз опустить тесто и подумать о начинке. Если дождь не прекратится, то и клиентов будет не богато, а значит вопрос о мясных начинках отпадает сам собой. Картошка, капуста, рис с яйцом и луком, ну или на крайний случай повидло. Местное повидло как начинка к пирожкам Сергею не нравилось: жидковато и через чур сладкое. Пирожки это не круассаны, здесь излишняя сладость и не к чему… Сергей потянулся и поднявшись с кнехта вернулся в свой павильончик, над крышей которого ртутной трубкой подмаргивала ярко-голубая надпись. Nous avons toujours des russes petits pains! Chef m. Davydov.* Защелкнув за собой дверь, Давыдов вошел в небольшое кухонное помещение с большим, почти во всю стену окном. Клиенты по мнению хозяина пирожковой, должны видеть весь процесс приготовления продаваемых блюд. Не включая свет, молодой человек окинул взглядом кухню, за месяц ставшую ему уже почти родной. Все, впрочем, как и всегда в идеальном порядке. На столе, обитом железом, с краю, два бака накрытые чистыми салфетками. Тесто под белой тканью вздыбилось, поднялось. Рядом, на разделочной доске несколько ножей и деревянные скалки разных размеров. В углу небольшой, но вместительный холодильник. Над ним, на стенке, в деревянных рамках несколько дипломов на русском и английском языках. «Сергей Давыдов. Повар-технолог 6го разряда, имеет право и допуск на» …, и прочее, прочее… В противоположном углу на тумбочке, большая газовая фритюрница. Все продуманно и рационально до отвращения. Но до чего же тоскливо… Давыдов облокотился на стол и прижался лбом к прохладному стеклу. Париж еще спал. Уличные фонари вдоль набережной, один за другим гасли, отчего даже и днем довольно мрачные старинные дома, сейчас казались грубо отёсанными темными глыбами. Мелкий косой дождь как мог множил безнадежно грустную картинку и лишь блекло-розовые соцветия каштанов, невпопад, словно еврейские меноры вспыхивали под светом фар редких машин и тут же гасли. Девушки на ступенях уже не было. Сергей лишь чудом успел увидеть ее силуэт уже на мосту, в густой тени собора, но и тот через мгновенье растаял, растворился в утренней хмари. Отчего-то Сергею показалось, что у девушки короткие пепельные волосы, впрочем, быть может ему этого просто хотелось… Сергей ополоснул руки под краном, убрал с баков салфетки и в несколько движений опустил тесто. В болотный запах дождя вполне себе гармонично вплелись яркие нотки дрожжей и сдобного теста. Давыдов любил запах свежего теста. Он вообще любил запахи кухни. Это у него с детства. С тех редких дней, когда мать его устав от пьянки, наконец-то вспоминала про свое единственное чадо, Сереженьку, и изгнав из дома очередного сожителя, вернее сказать собутыльника, начинала колдовать над плитой, выдумывая необычайно вкусные блюда практически из ничего. Сейчас, по прошествии многих лет, выросший уже Сереженька ясно понимал, что мать его несмотря на весьма легкомысленный характер, обладала необычайным поварским талантом, чутьем художника или поэта, если подобное сравнение можно применить к поварскому искусству. Не зря же директор ресторана при гостинице Россия, столько лет терпел ее пьяные выходки. В трезвом виде, не было у него на кухни работника лучше, чем она. Давыдов вновь накрыл тесто тканью и направился за стенку, там, где находилась его кровать, вспомнив некстати, что перед отъездом сюда, в Париж, так и не сходил к матери на могилку. 2. Утром ветер слизал с парижского неба остатки туч и солнце весело заиграло в умытых ночным дождем оконных стеклах. А вскоре пошел и клиент. …Жители ближайших домов уже привыкли к русской пирожковой, с месяц как появившейся на набережной и к десяти часам утра, если погода позволяла, все столики обычно уже были заняты. Кому не хватало места за столиками, устраивались на гранитных ступенях, в тени плакучих ив. Сергей выносил ведерный самовар, устанавливал его на столе возле прилавка и заполнив кувшин древесным углем и тонко наколотыми щепками, разжигал. Французы, до этого шумные и говорливые, при виде плотного дыма, спиралью рвущегося из самоварной трубы, стихали и умиленно принюхиваясь, вдыхали в себя запахи свежей сдобы, прогорающего березового угля и ольховых щепок. Ольху Давыдов специально добавлял к углю, для запаха. Вдоволь насладившись видом и шумом закипающего самовара, самые любопытные подходили к огромному стеклу и глядя на Сергея, зачарованно умолкали. Движения рук Давыдова завораживали, вводили в легкий транс любопытных парижан. Сверкающее лезвие ножа, со стуком рассекало колбаску из теста на десятки круглящей. Тут же, длинные, тонкие пальцы Сергея окунали кругляши в муку, а вместо ножа, в его руках уже неугомонная скалка, плющит и раскатывает круглые заготовки в идеально ровные лепешки. А дальше, дальше начинка, зажим краев и все, пирожок уже практически готов. А там второй, третий… Масло во фритюре кипит, пирожки купаются в нем, темнея на глазах. Глянь, а повар, словно факир, уже шумовкой, один за другим, вынимает золотистые, умопомрачительно ароматные пирожки. Зрители в восторге хлопают, лопочут что-то там на своем и спешат за столики. Сергей сам разносит пирожки по столам, не забывая и про чай из самовара. Стаканы тонкого стекла и непременно в подстаканниках. Сахар – колотый. Ближе к полудню, когда первая волна покупателей иссякает, Сергей, слегка передохнув, принимается за пироги, более сложные и трудоемкие в приготовлении: кулебяки, курники, расстегаи, заказы на которые клиенты оставляли заранее, обычно за два, три дня. Пока пироги пекутся в духовке, Давыдов успевает протереть столы, аккуратно расставить стулья, убрать опустевший самовар. Вечерняя публика совсем иная нежели утренняя. Люди приходят в основном пожилые, чаще всего в черном и строгом. Иногда Давыдову кажется, что большинство из них русские эмигранты, ну или их дети. Сергей включает магнитофон с записями Александра Вертинского, но не громко, а так, чтобы слышали только завсегдатаи кафе, и на столы подаёт уже не пирожки, а целые блюда с пирогами, нарезанными крупными ломтями: посетители сами выбирают, что им хочется. «Вечерело. Пели вьюги. Хоронили Магдалину, Цирковую балерину. Провожали две подруги, Две подруги - акробатки. Шёл и клоун. Плакал клоун, Закрывал лицо перчаткой». Посетители пьют кофе, ужинают, слушают романсы и негромко разговаривают. Мимо проплывают небольшие экскурсионные кораблики, туристы с палуб кричат и размахивают руками. В темнеющее небо взлетают воздушные шары, и бумажные китайские фонари со свечками внутри. «…Он был другом Магдалины, Только другом, не мужчиной, Чистил ей трико бензином. И смеялась Магдалина: «Ну какой же ты мужчина? Ты чудак, ты пахнешь псиной!» Бедный Рiccolo Вambino»... Поднятые корабликами волны, разукрашенные лиловыми бензиновыми разводами, плющатся о гранитные ступени и заползают на парапет. Сергей слушает Вертинского, смотрит сквозь стекло на опускающийся вечер и ему хочется плакать вслед за бедным влюбленным клоуном. …Часа за два до полуночи, Давыдов наконец-то распрощался с последними посетителями, протер столы и составил на них стулья. Вот и еще один день прошел. Да, почти прошел… Повар выключил музыку, уселся на все еще теплый кнехт и прислушиваясь к своему существу, в очередной раз почувствовал, насколько же он устал. Свет за его спиной, падающий из окна пирожковой, становится все ярче и ярче, а река все темнее и темнее. Тень от его фигуры, дрожащая и нескладная, падает в Сену и колышется в бессильных попытках раствориться темной воде. А вот и она. Пришла. Та самая. Вчерашняя. И снова без зонта… Разулась и присела на ступень, опустив ноги в воду. - Напрасно. Вода еще довольно прохладная, да и вечер опять же… Напрасно. Сергей закурил, соображая: прилично будет или не прилично, подойти к ней, попытаться если не познакомиться, то хотя бы заговорить? Решив, что вполне прилично, зашел в свой павильончик, причесался, заменил белую фирменную куртку на теплую рубаху в крупную клетку и прихватив русско-французский разговорник решительно вышел. Одного взгляда на противоположный берег хватило что бы понять, знакомство откладывается. Девушка босиком, с туфлями в руках, уже ступила на верхнюю ступень и привычно направилась в сторону собора. - Не догнать…- Облегченно подумал Сергей и вернулся к себе. - Не догнать…- Повторил он устало и неторопливо раздевшись забрался под простыню… …Всю ночь ему снились то пьяная мать, захлебнувшаяся в собственной рвоте, то незнакомая девушка с короткострижеными волосами, то пронырливый Пьер Шапирон, француз с повадками мелкого арбатского жулика, уговоривший Давыдова приехать в Париж. 3. Постепенно Сергей привык к бешенному ритму работы в пирожковой. Раз в неделю, приезжал Пьер Шапирон, завозил продукты, необходимые для бесперебойной работы кафе, забирал выручку и грязное постельное белье. Давыдова удивляло та кажущаяся безалаберность француза, с которой тот относился к деньгам. - Эх Сережа, наивная душа…- Смеялся Пьер, раздувая ноздри своего и без того крупного носа. - Неужели ты полагаешь, что прежде, чем там, в Москве, предложить месье Давыдову поработать в моем кафе я, пятидесятипятилетний, э-э-э-э, ну скажем так: француз, как следует не расспросил о тебе всех, кого только смог отыскать в вашем сумасшедшем городе? Он умолк на минуту, словно подыскивал подходящее слово, хотя русский язык знал в совершенстве и говорил почти без акцента. - Я Сережа, только ты не обижайся, пообщался даже с твоими бывшими соседями по коммунальной квартире. Ты представляешь, они прекрасно помнят и тебя и твою маму…Так что о твоей безукоризненной честности, и…, твоему отношению к спиртному, я был прекрасно осведомлён. Извини дружище…Да, кстати. Удочка что ты заказывал, в кафе, за дверью. Только уж пожалуйста, рыбу из Сены, в свои пироги не добавляй. Что-что, а санитарный надзор в нашем общепите работает прилежно. Я конечно кого надо уже отблагодарил, но все равно, не искушай. - Да что вы, Пьер. Как можно? Удочку я так просто, для души попросил… - Хорошо, хорошо Сергей. Я пошутил, не обижайся mon cher. Не обижайся. Просто пойми, твоя так сказать командировка сюда, итак обошлась мне не дешево. Я имею в виду ни деньги, вернее не только деньги, а беготня по инстанциям: ОВИР, ДЭЗ, паспортный стол, посольство…А здесь? Ты же понимаешь, что и здесь существуют своя бюрократия, своя санэпидстанция, свой профсоюз в конце-то концов. И каждому дай, с каждым поговори, каждому улыбнись… - Да-Да…Я понимаю…- Сергей простился с Пьером и закрыл за собой дверь в кафе. - Я все понимаю, я наверно вам обязан, но отчего же на душе так хреново и пусто? 4. А через пару дней, девушка, та самая, с противоположного берега, сама подошла к Сергею. Он сидел на кнехте и рыбачил. Рядом в пластиковом ведре плескался небольшой, грамм на двести сом, сопливый и почти черный, первый и единственный пока трофей Давыдова. Изредка рыба высовывала плоскую свою голову из воды и смотрела (вот же сволочь) на повара грустными круглыми глазами. - И нечего тут меня взглядом сверлить… Сергей насадил на крючок кусок теста и забросил удочку в черную воду. – До утра посидишь в ведре, а… И вот тут он увидел ее. Невысокая и хрупкая, в длинном, темного бархата платье, она неслышно подошла к ведру и наклонившись над ним принялась рассматривать Давыдовский трофей, изредка поглаживая сома по приплюснутой голове тонкой изящной ладонью. Сергею даже показалось что она в этот момент что-то тихо шептала рыбе. Давыдов забыв про удочку, уже не скрывая разглядывал девушку. Несмотря на светлую, матовую кожу, в каждой черточке ее лица чувствовалась толика восточной крови. Что-то откровенно китайское или вьетнамское проглядывало и в продолговатых глазах, в высоких скулах, в тонких, но густых бровях. А этот небольшой, но такой милый вздернутый нос… -Вы очень красивая…Очень. Буркнул Сергей неожиданно для себя самого, в уверенности что она его не поймет. Девушка коротко взглянула на него, улыбнулась чему-то и вдруг, резко распрямившись, с силой выплеснула из ведра воду вместе с рыбой. Потом, громко рассмеялась и отбросив пустое ведро в сторону, пошла прочь, в сторону моста, явно нарочито виляя бедрами. Давыдов непроизвольно бросил взгляд на вспененную воду Сены и сома, нехотя уходящего тёмную глубину, матюгнулся вполголоса и круто повернувшись с тоской посмотрел в спину уходящей незнакомки. - Вы очень красивая…- Прошептал он, дурковато улыбаясь, а она, словно почувствовав, что на нее смотрят, уже на мосту, помахала ему рукой. Коротко, но только ему… 5. С той ночи, девушка частенько навещала Сергея. Неслышно спустившись с моста по гранитным ступеням, она подходила к нему со спины, словно бы между прочим заглядывала в ведро и, если ведро оказывалось пустом, девушка круто разворачивалась и так же неслышно уходила. Глядя в след уходящей незнакомке Давыдов совершенно отчетливо понимал, что еще день-два без улова и он кинется в ближайшие супермаркеты на поиски живой рыбы. Но иногда она, не заглядывая в ведро, присаживалась на парапет рядом с Сергеем, сбрасывала с ног туфли и словно в полудреме устало поглядывала на поплавок. В такие минуты Давыдова словно пробирало, и он говорил и говорил не переставая, словно желая приучить ее к звукам своего голоса. По большому счету ему даже и нравилась, что девушка его не понимала. А иначе, скорее всего он бы не рассказал ей и малой доли того, о чем говорил сейчас, пусть и сумбурно, но откровенно. - …Ты очень красивая. Честно- честно. У меня в Москве была одна девушка, Наташа. Можно сказать, что невеста, очень на тебя похожая. Разве что волосы слегка светлее, и глаза…Вот же б**дь, забыл какого цвета у нее были глаза…Однажды она увидела, мою мать пьяной. Она в подъезде на ступенях сидела. Мать только что вытошнило и у нее были красные заплаканные глаза и опухшие губы. Вот тогда-то невеста моя мне и сообщила, что с сыном алкоголички, да к тому же с обыкновенным поваром, она судьбу свою связать ну никак не может… Генетика дескать дурная…Дети могут с отклонениями родиться, волчья пасть или вообще дауны…И ты знаешь я ее, Наташу свою, даже и не ударил…Мерзко стало, за нее стыдно. Я тогда еще стих написал. Хочешь прочту? Сергей отложил в сторону удочку и четко проговаривая каждое слово, будто китаянке так легче будет его понять, продекламировал. «Ходили люди по кругу, ходили цветы топтали - фиалки, гортензии и было много у них претензий что их не там да не те .. родили взывали к небу ломали руки кричали громко и кто-то плакал... а я стоял и зевал .. от скуки и дождик с крыши за ворот капал» ... ***** -Ну и как? - Сергей посмотрел на девушку, все так же устало глядевшую на неподвижный поплавок, усмехнулся и вернулся к своей удочке. - Может быть и хорошо, что ты ничего не понимаешь. Стихи конечно так себе, одно названье что стихи. А знаешь, что? Ты подожди меня, я сейчас… Давыдов всунул удочку в руки девушки и заскочив в кафе схватил разговорник, все эти дни так и ни разу не пригодившийся. - Ты подожди, подожди…- Зачастил Сергей, торопливо перелистывая странички…- Подожди… А. Вот, нашел! Сергей присел рядом с девушкой и прочитал громко и по слогам. - Жё мапель Сергей. А ты?.. А тебя, как? -Ксиаауэн…- Проговорила она низким, хрипловатым голосом. И отложив удочку, поднялась. - Харбин… Она снова уходила, растворяясь в ночной мгле, а он смотрел на ее тающий силуэт, вдыхал сладкий аромат ее духов и восторженно шептал: - Ксиаауэн… *** С появлением Ксиаауэн в монотонной и однообразной до одури жизни Сергея появилась хоть какая-то осмысленность, если не сказать радость, радость в еженощном ожидании чуда от ее возможного визита. Даже вечно занятой Пьер Шапирон, выполняя очередной заказ своего повара, заметил что-то новое в глазах Давыдова. - Сергей. С вами несомненно что-то происходит? Уж не влюбились ли вы случаем? Я понимаю, Париж город влюбленных, женщин вокруг много, да и вы молодой человек довольно симпатичный, но при подписании договора, еще там, в Москве, вы обязались ночью кафе не покидать. И именно поэтому дверь в павильон, оборудована только внутренней задвижкой. Придет время, и я вам дам неделю, другую на осмотр Парижа. Но не сейчас дружок, не сейчас. И что за записку вы мне передали в прошлый раз? «2 кг. говяжьего сердца, 2 кг. вымя, 2 кг. свиной печени, 2 кг. легких, 2 кг. почек, 2 кг свиных или говяжьих ушей, 3 кг. репчатого лука.»… Продавцы на рынке, смотрели на меня как на колдуна Вуду. Я вам конечно доверяю как прекрасному специалисту, но вы уверенны, что своими пирожками с ливером, вы не отпугнете постоянных клиентов от нашей с вами пирожковой? Нет? Ну и ладушки… Пакеты с продуктами перекочевали в холодильник и Пьер, забрав выручку за неделю, уехал. - Договор, договор… Сергей недовольно сморщился (с утра побаливало горло), но уже через минуту посвистывая, закладывал в большую кастрюлю говяжьи уши и куски сердца. …Промыв мясорубку Давыдов вышел на улицу. Ночь стояла безветренная и изредка проезжающие автомашины лишь подчеркивали столь редкую тишину, повисшую над Сеной. Сергей покурил и уже взялся за дверную ручку, как неожиданно услышал откуда-то издалека ставший столь родным и узнаваемым голос молоденькой китаянки. Ксиаауэн пела. Словно завороженный он поднялся по ступеням на мост и обогнув забор сквера Рене Вивиани, неожиданно оказался возле небольшого кафе, где в свете фонарей, в окружении слушателей, его китаянка пела через сверкающий микрофон. Давыдов присел на угловой стул в тени искусственной пальмы и не отрываясь смотрел на Ксиаауэн. Она пела превосходно. Может быть в чем-то и где-то она и фальшивила, но исполнение ее было столь душевно, что все мелкие недостатки скрадывались. Он слушал и смотрел на нее во все глаза, но хотя все мысли его были заняты лишь ею, он заметил, что среди толпы слушателей, снует молодой чернокожий, судя по всему карманник. Ксиаауэн пела, карманник шуршал в толпе, парижане встречали каждую новую песню овациями, а Давыдов к своему стыду, уже и не слушал ее. Негодуя на себя самого, он отчего-то сразу же почувствовал, что и карманника, и китаянку что-то несомненно связывает. К нему подошел пожилой официант с блокнотом, но Сергей отрицательно махнул головой и не дождавшись окончания песни, ушел. …А на следующий день, уже ближе к полуночи, Сергею Давыдову стало совсем плохо. Его морозило, глаза болели и слезились, нестерпимо болело горло. Болели кажется каждый сустав, каждая косточка. Накинув на плечи байковое одеяло, он шатаясь побрел на кухню. В аптечке кроме рулончика лейкопластыря, резинового жгута, презерватива в надорванной упаковке и активированного угля ничего не было. Не нашлось даже термометра. Сергей матюгнувшись нацедил из фильтра теплой воды в стакан и с отвращением выпил. На противоположном берегу, на набережной, в свете фонаря Сергею почудилось какое-то движенье. Он погасил на кухне свет и уже более отчетливо рассмотрел происходящее под мостом. Два чернокожих мужика, отчаянно жестикулируя что-то внушали девушке в тёмном, до пола платье. Неожиданно один из них наотмашь ударил девушку по лицу, а после, как только она упала, и ногой, как показалось Сергею, в живот. - Что же вы б**ди черножопые делаете!? Он нетерпеливо сбросил одеяло и словно сослепу зашарил по столу. Первой попалась скалка, а потом и нож. - Нож это, пожалуй, уже перебор… Прохрипел Сергей и как был в трусах и майке бросился на улицу. Впрочем, слово бросился меньше всего подходило к теперешнему состоянию молодого человека. С трудом перебирая ногами он поднялся на мост и опираясь о чугунину перил поплелся вперед. Высокий негр в белом пиджаке на голое тело, увидев приближающегося к нему Сергея, радостно и как бы даже удивленно рассмеялся. Неправдоподобно белые зубы, пухлое, в глубоких оспинах лицо и словно вывернутые наружу мокрые губы. В углу, у гранитных ступеней, размазывала по лицу слезы растрепанная Ксиаауэн. Тушь потекла и глаза девушки стали казаться большими и круглыми как у куклы. - С детства не перевариваю негров. Доверительно сообщил мужику Сергей, перехватил скалку поудобнее и двинулся на белозубого. Тот, казалось нарочито медленно вынул из кармана матово блеснувший кастет и так же не торопясь насадил его на толстые короткие пальцы. - Мы такие кастеты в детстве из свинца сами выливали… Не ко времени вспомнил Давыдов и пригнувшись ринулся на чернокожего. Драка, да и драка ли это была вообще, закончилась неожиданно быстро. Белозубый легко увернувшись от скалки Сергея, коротко, почти без замаха ударил его кастетом чуть ниже живота и в бок. Давыдов охнул и выронив скалку упал на землю…Как в полудреме он услышал звуки удаляющихся шагов, и самодовольный мужской смех. Поджав под себя ноги, Сергей попробовал было подняться, но резкая боль вновь бросила его на мокрый гранит. Последнее что он почувствовал перед тем как потерять сознание был приторно-сладкий запах женских духов и уверенно наглые пальцы, торопливо снимающие с шеи золотой крестик, память о матери. ***В рассказе использовались стихи поэта, пишущего под псевдонимом «Стерто имя». | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
