— Егоровна, ты слыхала?

— Нет, не слыхала. Еще из дому не выходила, вот топаю в магазин. А что случилось-то, Дарья Гавриловна?

— Припозднилась ты. Беги скорей, а то хлеб разберут. При мне с десяток буханок оставалось.

— Ай-ё, бегу, бегу. Вот костыль-то мой, выручай, тяни меня к магазину.

И Егоровна прибавила скорости, теперь километр в час. Оглянулась:

— А что случилось-то? Помер кто ночью?

— Наоборот. Топай, в магазине все узнаешь.

В магазине, состоящем из комнатки метров десяти площадью да подсобного отделения — судя по избе, такой же площади, — кроме продавщицы Кати, было еще трое стариков. Федотыч укладывал хлеб и сигареты в сумку, Козлиха доставала кошелек, старуха Петрова разглядывала в витрине консервы и йогурты. Была и колбаса, и маргарин, а по стенам на полках пакетики всякие и бутылки.

Поздоровавшись, Егоровна прислушалась, какие новости обсуждают. Никто ничего не обсуждал. Тогда спросить пришлось:

— Ну, что новенького?

— Родила голенького! — ответила прибауткой Катя, улыбнувшись.

— Говорят, никто не помер... Женился кто? или народился кто?

— Народился.

— Кто ж? в городе? внук у кого? у нас-то рожать некому, одни старухи...

— Вот у нас-то в Ждановке и народился. Заново на свет.

— Кто? — вытаращила глаза Егоровна.

Федотыч, отходя от прилавка, засмеялся.

— Не успела ты послушать. Дед Прохоров сейчас тут был. Говорит, со вчерашнего дня как заново на свет народился.

— Да что ты говоришь? чтой-то с ним сталося, в семьдесят пять лет? — разинула рот Егоровна, чуть помладше старика Прохорова, Ильи Федоровича.

Федотыч расхотел выходить из магазина и присел на табуретку, которой Катя подпирала внутреннюю дверь.

— А может, и ты купишь. Средство от всех болезней.

До Егоровны дошло.

— Да я уже набрала неделю назад... всяких мазей. Не помогают что-то, от хондроза. Девицы на машине приезжали, торговали тут, будто от аптеки.

— А вот Прохоров денег не пожалел. Ты, небось, рублей тыщу отдала. А он — сто тысяч!

 

Повисло молчание. Егоровна хлопала глазами, старухи наслаждались ее удивлением.

Катя поторопила:

— Давайте, давайте, три буханки остались, потом побегу за молоком к Ерофеевой, магазин на час закрою.

Егоровне досталась буханка — слава Богу, не зря неслась сломя голову, по тропочке сквозь сугробы. Взяла еще кусок ветчины, граммов триста, да пачку сахарного песку.

И все вышли на улицу, продолжить разговор.

— За что же он отдал сто тысяч? — недоумевала Егоровна.

Старуха Козлова засмеялась:

— Кровать купил.

— Так разве тут кто и мебелью торговал? Да и цен таких нету на кровати, в городе бываю, знаю.

— Купил у девиц. Втихомолку. Отдал им половину денег, чтоб привезли, и молчит. Боялся, мол, что обманут, не хотел перед народом срамотиться.

— Дурак... пятьдесят тысяч отдать без товара...

— А вот и не дурак. Привезли ему эту кровать, лечебную. Вчера уже лежал на ней.

— И что?

— Да вот сейчас только в магазине был. Говорит, как заново народился! Ничего не болит уже!

— И что, не хромает? у него ж хондроз хуже моего! — отвесила челюсть Егоровна.

— Хромает еще, но уже меньше. Даже подпрыгивает, мол, в избе-то.

Старуха Петрова не выдержала:

— Это он от радости подпрыгивает. Что не кинули его на пятьдесят тысяч.

Расстроилась Егоровна, что лично не застала старика Прохорова в магазине. Вот бы поглядеть на него!

— Вот бы поглядеть на него! Что за кровать такая, как она устроена?

— Ты, Егоровна, рядом живешь. Зайди к нему сегодня, да и выпытай. И нам расскажешь,— предложил не теряющий бодрости Федотыч.

— Сходи, сходи, — в один голос стали упрашивать старухи Егоровну.

— Неудобно как-то. Я к нему не хожу, ни по каким делам. С тех пор, как жена его Марья померла, третий год уже не захожу в его избу. Он ведь, Прохоров, чудной. Начнет потом сам ко мне шастать, а мне покой нужен, я никого к себе не зову.

 

Все знали, что Егоровна вековуха. Замужем не была, детей не рожала. Поэтому и сохранилась хорошо, вот костыль убрать — и сойдет еще за молодую, шестидесятилетнюю. Правда, женихов ей не стало в деревне. Прохоров на нее не зарится почему-то. Козлиха тоже одинокая, но у нее с Прохоровым контры, из-за огорода. А больше тут баб одиноких нет.

 

***

 

Старуха Лидия Егоровна была не такая уж и робкая, как положено вековухе, старой деве. К концу жизни старые девы делаются злые и отчаянные, насмешливые и дерзкие. Часто им охота мужика на лопатки уложить, да и вбить кол осиновый ему в ребра. Или накостылять ему по хребту. За свою неудавшуюся женскую долю они мужиков не любят. А за что их любить? Какое от них удовольствие? Никакого!

 

И если бы не хондроз, не пошла бы Егоровна вечером к Прохорову. Костыль свой забыла даже второпях. Что за кровать? Может, и ей пригодится?

Старик не сразу дверь открыл. И то не полностью открыл, а щелочку отворил узенькую.

— Чего тебе, Лидуха? Что случилось? Горишь?

— Горю, горю. Пусти скорее, уж замерзла в дверь-то колотить.

Нехотя старик Прохоров дверь открыл пошире.

— Толста ты, Лидуха. Ты мне дверь разломаешь. Что-то раньше по вечерам к мужикам не бегала. Перед смертью, что ли, решилась?

— Ладно, сосед. Вредность твою я знаю. Да и ты знаешь мою вредность. Давай, показывай кровать.

— Что, уж так сразу?

— В магазине хвастался — теперь к тебе все побегут, кровать смотреть.

— А я и не пущу никого! — разозлился Прохоров. — Зря я сказал... До чего же народ завистливый!

— Неужели ты за эту лежанку сто тысяч отвалил? — воскликнула Егоровна, уже увидев возле пустой стены какую-то кушетку, да еще с проводами.

— Ладно уж. Смотри, раз приперлась. Да она и двести стоит — чудо-кровать! волшебная! Лечит всего человека сразу! От макушки до пяток.

Видно было, что старик покупкой доволен.

— Как же ты на ней лежишь? долго?

— Пока не надоест. Вчера три часа лежал. Пристегнулся и лежал себе.

— А зачем пристегиваться? Она что, по комнате ездить начинает?

— Ехидная ты, Лидуха. Стоит кровать, как вкопанная.

— Это ты по ней ездишь? Ремни, чтоб не свалился?

— Дура ты совсем. Не езжу я по ней. Провода — к электричеству. Видишь, шнур к розетке идет.

— Так это ты под током лежишь? трясет тебя?

— Не трясет. Пощипывает, покалывает. Тут везде датчики стоят, можно убавить.

 

Егоровна, кинув пальто на табуретку, уже обошла лечебную кровать со всех сторон, осмотрела провода. Кровать была не широкая и не узкая, как раз на одного человека.

— Ай-яй-яй, Илья, какой же ты мозговитый. Повезло тебе. Неужто и впрямь уже чувствуешь улучшение?

— А то! Раньше я разве так сгибался и разгибался?

И старик согнулся-разогнулся, при этом что-то хрустнуло у него в спине или в коленках.

— Ладно, иди, мне охота лечиться. Сейчас буду опять кроватью пользоваться.

— Ну, дай посмотрю, Федорович, как ты ляжешь? будет ли тебя трясти. А вдруг замыкание?

— Не каркай. Отойди от кровати. Ты вот чихнула, вирусов на нее насыпала.

— Да я сегодня баню топила, застыла малость в ней. Зато чистая, стерильная, белье все новое.

И не успел старик Прохоров моргнуть глазом, как Егоровна улеглась на его лечебную кровать. Он не ожидал от нее такой прыти. Стоит и глазами хлопает, рот разинул и задыхается от возмущения.

— Слазь! Слазь, кому говорят! нахалка!

— Дай полежу. Провода подключай, проверю ток.

— Слазь! Соседей сейчас позову! Караул! Кровать ломают!

— Ори, ори.

Егоровна ловко накинула на себя ремень и воткнула шнур в розетку.

Убитый ее наглостью Прохоров ремень все же подтянул и пристегнул ее.

— Лечись, Лидуха, я с тебя пени возьму. За амортизацию моей кровати! Как только она тебя выдерживает! Толстая ты! Не шевелись, а то кровать сломаешь — денег не хватит рассчитаться со мной. Я-то вот из похоронных взял...

— Ты заново на белый свет народился — и я хочу! Похоронных подкопим!

И лежит Егоровна, улыбается. И правда, хорошо, удобно. Не трясет.

— Хватит, вставай.

— Да ты что? за десять минут разве что вылечишь? сам три часа лежал!

Плюнул Прохоров, пошел чай заваривать.

На кухоньке сердце прихватило.

Сидит на лавке и стонет. Отстегнулась Егоровна, подошла к нему — а он в обмороке. Давай его в чувство приводить. Потом взяла и отвела-отнесла его в спальню. Да и сама рядышком легла. А то будет помирать Илюха, а позвать некого. Вот она, скорая помощь, тепленькая, под боком.

Назавтра Егоровна лично в магазине доложила:

— Дед — хоть куда! Помолодел на сорок годов!

— Откуда знаешь?

— Теперь — знаю...

Улыбалась Лидуха загадочно. А вскоре совсем перешла к Прохорову жить. Волшебная кровать!