Запевал отец: « Отец мой был природный пахарь», ему подпевали: « А я работал вместе с ним». Потом вступала мама, звонким голосом: « Враги сожгли родную хату».

Это был один из вечеров на нашей кухне. День Победы, 9 Мая.

С утра мы с отцом ходили на парад, потом в правление Союза художников. Там ветеранов войны поздравляли, вручали ценные подарки, памятные медали.

Мама оставалась дома, готовила, пекла пироги, строгала салаты.

А вечером приходили товарищи отца. В друзьях у него были не только коллеги-художники, но и архитекторы, врачи, артисты, прорабы. Интересный народ, думающий.

Я оставляла дверь в детскую открытой и слушала, верней сказать, подслушивала, потому что, разговоры велись взрослые и даже, можно сказать, крамольные.

Говорил отец: «И воевали мы вовсе не за Сталина и за Родину, которую нам навязывали. Лично я воевал за родителей, братьев, сестёр, за дом, где вырос, за речку, в которой пацаном купался».

« Так это и есть Родина, Петро», отвечал ему собеседник.

« Э нет, братцы, это другое.

Такие споры нередко возникали на нашей кухне.

Отец мой был человеком честным, справедливым, иногда излишне резким в суждениях, за что исключался из Союза художников, за так называемую, антиобщественную позицию.

Но иначе он не мог. Этот характер в последствии и погубил его.

«Я вам расскажу сейчас одну историю, так, момент моей войны», продолжал отец.

«Валя, вари пельмени», это он уже обращался к маме.

«Так вот, форсировали мы Неман, я — молодой двадцатилетний лейтенант, сержант Прохоренко с Полтавы, десять рядовых. Неман тогда форсировали на ширине почти 70-ти километров. Бомбили немцы по-страшному, только одни улетят, вторые на круг заходят. Но мазали как-то всё время. Грохот стоял ужасный, но страха не было. Вода, хоть и июль месяц, ледяная, дождь. Как-будто окаменело всё внутри.

Смотрю на сержанта, тот губы сжал, глаза стальные, команды чёткие отдаёт. Я тоже стараюсь, чтобы голос не дрожал, но вот так, что сердце билось от ужаса - не было. Тут бомба совсем рядом разорвалась, столб воды, одного солдатика убило, двух ранило. А мы уже совсем близко до берега». Кричу: « Тащите раненых на берег»! А тут и наши прилетели. Наверху бой воздушный, самолёты ревут, почти над головами летают, а мы с сержантом по пояс в воде, чуть ли не ныряем.

Всё, закончили. Один убитый. Двое раненых.

Пошла техника. Мы с сержантом на берегу упали, отдышаться.

Сержант закурил. « Будешь, Петро?», предложил он табаку. Мы с ним без чинов общались. Ему лет за 40 тогда было, усатый такой, кряжистый дядька.

« Нет, сержант, не курю»

«Вот и правильно, не начинай», а сам со смаком затянулся.

« А что, хлопец, девушка у тебя есть?», спросил Прохоренко.

«Нет, не успел ещё».

У меня и вправду никого тогда не было, так что ждали меня родители, да сёстры. Братья все на войне. Все пятеро и погибли, кто где.

« А ты женат, Прохоренко?», меня знобило от холода, голова немного кружилась, вторые сутки не ели.

«А как же, жинка, две дочки, невесты. Под немцем были, сейчас и не знаю, что с ними, последнее письмо в 42-ом было», сержант помрачнел.

А холодно, да ещё ветер с Немана.

Сержант достаёт фляжку: «Давай, Петро, для сугрева, а то заболеем, а нам ещё немца бить». Наливает мне грамм 100. Выпили. Я тогда этой гадости совсем не пил. Да с усталости и на голодный желудок. Развезло меня, конечно. Сержант тоже маленько захмелел.

«Что, Петро, после войны думаешь делать?», спрашивает.

«Хочу на художника пойти учиться».

«А что, малюешь важно?»

«Да вроде получается». И показываю ему наброски. У меня в планшете всегда блокнотик был, я в свободное время рисовал.

Сержант посмотрел: «Добре, хлопец, хорошо у тебя выходит».

Тут вестовой: «Давыдов, Прохоренко, давайте по-быстрому, там генерал приехал, спрашивает, кто переправу налаживал».

Мы поднялись, а меня ноги не слушаются. Сержант меня под руку поддерживает. Так и явились в бункер, к начальству. Два полупьяных бойца.

Приехал генерал, чисто выбритый, сапоги начищены до блеска, одеколоном весь пахнет.

Командира нашего спрашивает: «Что эти, герои?»

«Так точно, младший лейтенант Давыдов и сержант Прохоренко».

«Так они же пьяные в стельку», поморщился генерал.

«Это мы для сугрева, товарищ генерал, замёрзли очень», Прохоренко старался говорить твёрдо, но язык его плохо слушался.

« И вот этим пьянчужкам я должен дать звание Героя Советского Союза? Вы же бойцы Красной Армии, а являетесь к командирам в таком виде», голос у генерала всё повышался. « Марш отсюда, герои!»

Мы развернулись и пошли.

« И скажите спасибо, что я вас под трибунал не отдал», уже вслед кинул генерал.

Я тогда ушёл на берег, сидел и плакал, правда плакал, так обидно было.

Сержант подошёл, положил руку на плечо: « Ну-ну Петро, чего уж ты так, зачем тебе эти цацки, герой Советского Союза, ты свой долг выполнил, перед матерью своей и отцом, сёстрами. Ты про себя знай, что ты- Герой, Петро. А ты и вправду-Герой!

Отец помолчал. Звякнули рюмки.

« А войну я закончил в Кёнигсберге. Познакомился я там с одной эстонкой, Эммой звали. Валя, заткни уши», это он уже маме сказал.

«Постарше она меня была, красивая, по-русски хорошо говорила, но с акцентом. Короткая любовь получилась, меня потом в разведку служить отправили. Так вот она тоже, иногда, гладила меня по стриженой голове и говорила: « Петэнька, так вот с акцентом, Петэнька, ты такой молоденький, а уже Герой...»

Отец замолчал. Молчали и другие.

И тут запела мама: « Расцвела у окошка белоснежная вишня....»