- Ты бы сделал хоть что-то полезное, — раздражённо посоветовала мама, снимая плащ. Я жевал бутерброд с колбасой и запивал сладким чаем, попутно пролистывая ленту в Инсте. Честно говоря, я не уверен, что вообще можно делать что-то более полезное.

- Я и делаю. Я ем, — объяснил я. — Есть полезно, сама говорила.

- А для меня ты хоть что-то сделал? — трагическим голосом поинтересовалась мама.

- Ну, я три бутера сделал. Два для себя, один, возможно, для тебя. Это как разговор пойдет, — сообщил я.

- Ты совершенно не думаешь о будущем, — сварливо заметила мама, расстегивая сапог. — Другие в твоём возрасте спортом занимаются. Учатся! Два века тому люди в твоём возрасте уже семью заводили, детей рожали! А ты в телефон пялишься.

- Давай предположим, что я прихожу к тебе и говорю, что завтра рожу ребенка, — предложил я. — Ты меня убьёшь. Что будет очень глупо, потому что лучше дать мне родить: уверен, что рожавший мужчина получает какую-то крупную премию.

- Ага, получает. Премию Дарвина, — мать была не в настроении. Хотя когда мамы вообще бывают в настроении? — Я тебя спрашиваю: ты о своём будущем думал?

- А что о нём думать? — удивился я.

- Ну, чем ты заниматься будешь? Чем деньги зарабатывать? Где жить? Вот я тебя спрашиваю…

- А, ты об этом будущем, — махнул я рукой.

- А о каком другом? — удивилась мама.

- Ну, я думал, ты о глобальном будущем спрашиваешь…

- А это что, не тот масштаб для тебя уже, а, мыслитель? — взорвалась мать.

- Вообще-то да, — аккуратно заметил я. — Что об этом думать-то? Через год я закончу девятый класс и уйду в колледж. Выучусь на технолога пищевой промышленности. Переведусь в универ. Буду учиться и работать. Десять лет помыкаюсь на низкооплачиваемой работе с ночными сменами, но опыт себе наработаю такой, что ого-го. Дальше перееду на работу в Польшу. Встречу там Машку. Ну, это я её буду называть Машкой, так её зовут Марыся. Будем пару лет встречаться, потом съедемся. Потом я куплю дом в пригороде Кракова и мы с Машкой поженимся. Ты будешь её не любить, пока внучку на руки не возьмёшь, потом смиришься. Затем у тебя случится инсульт, и мы заберём тебя жить к себе. Потом Машка родит двойню мальчишек, и мы ещё заведем собаку лабрадора. А потом врачи найдут у меня опухоль в кишечнике и через годик я умру.

- А я? — подала голос мама.

- А вы с Машкой будете хозяйство вести и детей растить. Будете выращивать фермерские фрукты и продавать. Клубникой все засадите. Все у вас хорошо будет без меня, не боись, мать. Ты у меня будешь крепкая старушенция.

Мама затихла, обдумывая.

- А дети? Ты о детях подумал? — наконец нашла, к чему придраться.

- Мать, ты мне пять минут тому хотела премию Дарвина давать за ребенка! — заржал я. — Чего о них думать? Вырастут. Не все, правда. Один из мальчишек-двойняшек умрет от менингита, когда ему будет 8 лет, но я этого уже не увижу. Зато у второго будет удачи — за себя и за умершего брата. Большой бизнесмен будет. Семью так и не заведёт, но детей по всему миру наплодит. Жалко, неделю до пятидесяти лет не доживёт.

- А что случится? — нетерпеливо ёрзает на табуретке мать.

- Конкуренты закажут. Два огнестрельных в голову, — объясняю. — Сутки пролежит в коме.

- А у дочки-то твоей семья будет? — аккуратно интересуется мама.

- Не, она в этом еще в юности разочаруется, — машу рукой. — До тридцати пяти будет пробовать разные отношения, но все будут приносить разочарование. Потом она увлечется одной артисткой и переедет с ней в Латинскую Америку. Где примкнет к народным волнениям и после всего будет представлять интересы женщин без семьи в местном парламенте. Возглавит феминистическую революцию, так сказать. Её там будут очень уважать, у неё будет куча друзей и врагов, но жить она до конца дней будет одна.

- Что у тебя за будущее такое, — вздыхает мать. — Все умирают, кого ни возьми.

- Ма, — я чуть не поперхнулся чаем, — так смертность же стопроцентная! Я тебе это уже третью жизнь подряд объясняю, а ты всё не веришь!

- И что, ничего уже не изменишь? — помолчав, уточнила мама.

- Ты купила молоко? — спрашиваю. Мама молча вытянула из сумки бутыль. — Тогда ничего не изменить, — пожимаю плечами. — Процесс пошел.

- И что же делать? — глаза совсем грустные.

- Бутербродик можешь взять, — напомнил я. — Вкусный, я хлеб маслом помазал. Чаёк тоже сладкий бери…

- Ты так сидишь спокойно, будто ничего не произойдет, — взорвалась мама, хлопнув рукой по столу. — Бутерброды свои жуешь. Вот скажи: что у тебя в голове вообще? Начитался своих дурацких античных фаталистов! А мог бы, — она поднялась с табуретки, чтобы переставить сапоги в прихожую, — уроки учить, а не дурью маяться! Сидишь тут, целыми вечерами в телефон свой пялишься. Интернет тебе отключу, вот что!

Мамина сумка взорвалась воплем мобильного — звонил мой дядя Серёжа. Мама ответила на звонок, погрозив мне пальцем — мол, я с тобой ещё не закончила.

- Ма, пусть он сегодня на антресоль не лезет, — замахал руками я. — Ножка табуретки треснула. Она развалится, а он упадёт и шею себе свернёт, ещё два месяца на растяжке будет!

- Серёжа, ты бы приехал завтра в гости, племяннику бы своему мозги вправил, что ли, — с раздражением затараторила мать, отворачиваясь от меня. — Да что я, я всего лишь слабая женщина, я ему слово — он мне десять! Здоровый телёнок вымахал, а в голове — ветер ходит! Знаешь, как тяжело самой сына растить? Ему мужской авторитет нужен! Приезжай! О, и прихвати мамин сервиз в лиловые розы, не забудь! Где-где, на антресоли он у тебя, мы ж с тобой вместе туда его ставили! Он в коробке за стопкой словарей…

Я махнул на всю эту предопределённость рукой и взял с тарелки третий бутерброд.