Мы медленно шли по парку, обычному осеннему городскому парку, внимательно поглядывая себе под ноги, выбирая наиболее красивые желто-бурые листочки, чтобы не наступить на них. Обеденный перерыв, полчаса свободного времени, которым мы поодиночке почти никогда не пользовались. Но я позвонил. И вот мы идем, подлавливая иногда встречный заинтересованный взгляд, улыбаемся чему-то своему и, в то же время общему, возникшему от этой тихой послеполуденной осени, от солнца, пробивающегося сквозь почти безлистные, контрастные небу, четкие своим узором переплетений кроны деревьев. Неясность, полутона, полудрема окружающего делали и наши прикосновения не акцентированными, легкими, касательными. Мне казалось, что мы говорим без слов. Молчание было насыщенным. Но она не выдержала первая.

- У меня, между прочим, в гороскопе, знаешь что? – сказала она тихо и, мне показалось, чтобы уйти от каких-то, слишком подступивших мыслей. – Слушай. За суетой не пропустите мужчину, который может кардинально изменить вашу судьбу, вот как!

- Ты читала гороскоп?

- Да, представь себе. А я, кстати, верю в гороскопы. Не думал? Ты же знаешь, что я попадаю в свой гороскоп, – усмехнулась своей улыбкой, - впрочем, как и ты!

Ее улыбка. Когда она так улыбалась, глаза… губы… волосы… руки… язык… и даже уши, все это хитрило, смеялось, нравилось. Против этого нужно было бороться ежеминутно, чуть дашь слабинку, все, затянет, увлечет. При всем твоем стремлении выбраться. Главное сейчас подстроиться, уловить малейшие изменения тона, оттенка сказанного, степень ироничности или, наоборот, грустной серьезности. Шажки навстречу, в сторону, назад, снова навстречу и снова назад. Непопадание в тон, в смысл, в настроение грозило откинуть нас друг от друга на сколь угодно большое расстояние, но... не потеряться. Это точно. Сближение может подойти к уже достигнутому когда-то пределу, пойти дальше, ощутить «остроту близости», непозволительную «яркость вспышки», «истерику чувств», «буйства переживаний» и т.д., и вернуться в спокойствие и почти равнодушие, в почти начало. Начинается наша словесная игра, наша близость, наше узаконенное этой жизнью кругосветное путешествие вокруг нас самих.

- Посмотри по сторонам, - говорю под ее веселую серьезность, - вдруг тот мужчина уже виден? Или за спиной притаился... и как... набросится вдруг! Как коршун из поднебесной высоты.

- Видно многих... – взяла под руку, сощурилась, отстранено посмотрела, словно изучая. - Ой-ой. Из поднебесной высоты.

- Ну, такие обычно смотрят на все сверху.

- Какие это - такие?

- Неожиданные, появляющиеся вдруг, и почти также уходящие. Но с ними интересно, они меняют судьбу. По крайней мере, могут.

- Да? Да ну?

- Ну да...

- Пришли. – Она села на парковую скамейку, закрыла глаза, и подставила лицо солнцу. И сразу же явственно стало видно, как усталость и внимательность освобождает место расслабленности, мягкости.

- А не боишься? Закружит. Это – серьезно, – говорю я и вижу, что она не смогла вернуться обратно, в состояние, предшествующее расслабленью. - Ты испугалась, вижу.

- Пугальщик, - чуть приоткрывая глаза и поглядывая с некой полуусмешкой пантеры. А потом вдруг совершенно серьезно, до спазма: – Боюсь, Валер. Она боится, точно. Даже линия губ чуть дрогнула.

- Я знаю, - подтверждаю ее мысли и смотрю на нее, - вернее чувствую... и вижу твой глаз... спрятанный.

- И я знаю, то-то и оно... – сказав, замолкает, медлит, близится к желанию все-таки произнести. - Я не сделаю решительный шаг... первая.

- И будешь жалеть... как и всякая женщина.

- Ну... – тянет гласную, вытягивая губы в умилительную трубочку, которую хочется поцеловать, - у нас же есть и сильные стороны. Хотя... О чем жалеть? Мне есть о чем жалеть?? Прищурившись под солнцем, усмехается, спрашивает и одновременно несерьезно поводит плечом. У меня появляется ощущение нахождения под пристальным спрятанным взглядом... снова. Непонятно откуда доносилась музыка. И слова разбирались и сквозили между нами, практически не оставляя смысла. «Не дай мне рассказать... Про боль разлук... Мы в тишине ночной... В мерцании ночи... В пересечении штор... Сплелись в ночи...»

Молчим. Слушаем. Думаем.

- Валер...

- Что?

- Мне пора. Мне сегодня придется работать часов до одиннадцати... И завтра тоже. Плата за каникулы, которые я себе устроила.

- Жалеть... о том, что не сбудется... стоит ли?

- Что-то же сбудется иное. Обязательно что-то сбывается. Солнце зашло за тучку. Парк погрузился в окантованную серой однообразностью тишину.

- Я уйду сейчас. Не гони... Сам.

- Я не гоню. Не говори так. Я просто устаю обрывом.

- Лучше к нему не подходить, - говорю, чуть с хрипотцой, выдыхая, делаю паузы не потому что не могу говорить дальше, не хватает воздуха почему-то, - не подходить зря... без смысла... но... ветер сильней на краю... почти задыхаешься... и смотреть вниз не обязательно... впереди так красиво и... можно полететь... я знаю... можно. Кажется, что говорю только мне понятные слова. Захотелось вернуться на землю, вспомнить о насущном, но, кажется, я опоздал.

- Зря меня на стажировку в Англию не взяли... – опять говорю без воздуха, не понимая, откуда возникло волнение, говорю и вижу, что опоздал... опоздал сменить тему. - Но может мне и не надо этого? Она всегда участлива, но я опоздал...

- Ты же можешь и сам поехать, - очнулась от протоптанных мной тропинок и предложенных направлений. - Хотя, дурь какая-то... У меня так тоже было как-то. Не знаю, что бы я делала. Не люблю проигрывать.

- Всегда есть выбор, всегда есть и возможность не идти туда, куда не пускают... Она как-то сразу ушла в себя. Было видно, что она не здесь. Утонула.

- Ладно... ты сейчас на другой частоте. Пока, пойду я.

- Странное настроение у нас обоих, Валер. Знаешь, как танец рядом, медленный. Через матовое стекло... Я сел на скамейку рядом с ней, обнял за плечи. Она просто дрожала. Пальцами провел по лицу, она не ощущала прикосновения. Второй рукой притянул ее к себе, сжал, стараясь согреть, вобрать ее дрожь в себя.

- На самом деле мне просто страшно, - шепчет она.

- Матовое стекло... это расстояние или... время?

- Это ощущения...

- Танец без прикосновения...

- Страшно... почти обрыв?

Проходит минута. И вот она меняется, сразу, быстро, в две секунды, в движение руки от моей ладони к своему виску. Распрямляется, глубоко вдыхает, откидывает голову назад. Черты становятся тоньше, жестче, резче. Она возвращается. Она умеет это делать.

- Страшно по работе. Слишком много я должна сделать. - И улыбка во все лицо! А потом снова серьезно, и снова возникает двойственность смысла сказанного, - я могу цепенеть в такой ситуации... Мимо проходит парень с рюкзачком за спиной, поглядывает как-то странно на нас. Как-то странно... Как? Теперь я могу только поддержать смысл, который на поверхности.

- В работе обрыв страшнее, – серьезно говорю я и тут же улыбаюсь, показывая, что это сущая правда. - Как в коконе... отрешенность от способности не замечать очевидное... почти без ощущений и вкуса... ступор... от сопричастности к механизму, который перемалывает окружающее... ради тебя... одной. Это ощущение стоит многого.

- Валер... – и тут бы шел длинный ряд точек, она молчала, думала, снова приближая желание сказать то, что она уже произнесла сама себе. - Я не гоню... Я очень хочу рассказать тебе много, так много... Когда вернусь, наверное. Хорошо? И она посмотрела. Посмотрела, скручивая пространство и замораживая время, говоря одними губами то, что себе она уже произнесла. И я почти верил в это, и я почти знал это, и я почти был рядом с ней, понимая, что быть волной...

- Выпестовать способность быть рядом, но не внутри, это искусство, это сожаление, почти страх, почти боль. А вдруг... что-то в основании... подведет? Наверное, поздно будет.

- Не знаю. Будет, значит будет... Жаль.

- Прогремело, прокрутилось что-то. Жаль - как жалить. Только здесь жалит окружающее. Значит, будет... оно всегда... окружающее не исчезнет... в отличие от тех... от того, кто... в окружающее верил... и видел в нем не только окружающее... а еще и... часть себя... жалить себя самого... жалеть себя самого... самое неблагодарное занятие... поэтому... не жаль... тут другое.

- Валер... Тебя нельзя посадить в ладошку? – Она была близко, очень близко. Глаза карие казались грустными, сверкали, светились, помнили то, что будет. Пальцы... прикосновение к моей щеке... движение к виску... и вниз, к шее. Пальцы снова опускаются ко мне в ладонь, холодные, легкие. Губы приоткрыты... И даже сейчас я не смог переступить через... что?

- Нет. Я не такой маленький... даже сейчас... я сам люблю садить в ладошку и... Я целую ее, прикасаясь губами к губам, к щеке, к виску...

- Греть... – произношу, одновременно обнимаю ушко губами, шепчу, - если бы ты знала, какая сейчас музыка играет у меня внутри!

- Какая? – спрашивает она, чуть отстраняясь.

- Я ее впервые слышу, - опять губы, но жестче, глубже.

- Так может быть? – знает, но спрашивает.

- Смесь латинской... блюза... – говорю я. Глаза ее закрываются под моими губами.

- Я люблю, значит, я живу... так поют, – говорю я. Я вдруг понял, как смотрел парень с рюкзаком. Он видел нашу удаляющуюся перспективу.

- Там солнечный свет... – говорю я. Она отвечает моим губам, ловит то верхнюю, то нижнюю, чуть покусывая и не открывая глаз.

- Гитара... – говорю я. Она хочет что-то сказать, но не может. Тянется, обнимает, становится слышным ее дыхание.

- Очень высокий звук акустической гитары... – еще могу говорить я. Медленно, медленно движутся мои руки.

- Тянущие звуки... шорох... мужской голос... удаляется и... Ее руки еще медленнее. А губы наши, соприкоснувшись, уже не торопятся распасться на мои и ее.

- Превращается в шепот... – все еще говорю я. Одежда – не препятствие, и прикосновение к ее коже пробило током обоих, она стонет, задерживая дыхание. Линия талии, а потом вверх...

- Четкий ритм... плавающий метроном... – шепчу. Мне нравится ее реакция на движение вверх. Я смотрю на нее. Вижу желание.

- Фламенко – это желание... Все-таки парень с рюкзаком явно интересовался нашей перспективой. Он возвращался, медленно приближался, рассматривая все до мельчайших подробностей. Я видел его, видел его блуждающие глаза. Повезло на причастных, сопереживающих. Пришлось замереть, застыть, обнимая её, пробуждая, возвращая. Целую её в шейку. Она почувствовала препятствие, обернулась назад, освобождаясь от моих рук. Усмехнулась своей улыбкой и снова обняла меня.

- Валер, ты освободил меня.

- От чего?

- Ты знаешь... Мне легко сейчас.

Потом мы сидели, не отпуская рук. Говорили о каких-то пустяках, молчали о них же. Время прекратило свой отсчет и остановилось. А солнце снова выглянуло, и словно омыло все вокруг, обрызгивая светом и теплом вдруг прозревшие, очнувшиеся от дремоты, деревья, парковые скамейки, фонари, опавшие листья, ставшие вдруг сразу цветным ковром, а не унылым мокрым безформленным дном парка. Оно грело, пригревало, дарило себя нам, словно переживая вместе с нами последние часы осени, освещало самые дальние уголки наши и парка, совсем еще недавно затянутые клоками низкого белесого тумана...