Что хочет автор. Литературные конкурсы

В конце июля 1942 года Красной Армии зачитан приказ N 227 Народного комиссара обороны Союза ССР. В нём говорилось, что враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперёд, рвётся в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа, оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге, хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с нефтяными и хлебными богатствами. Враг захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов-на-Дону и Новочеркасск без серьёзного сопротивления, покрыв свои знамёна позором. Население страны теряет веру в армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает народ под ярмо угнетателей, а сама убегает на восток.

После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей стало намного меньше территории, намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. СССР потерял более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. Нет уже преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит погубить Родину! Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад! Немцы не так сильны, как кажется паникёрам. Они сами напрягают последние силы. Выдержать их удар в ближайшие несколько месяцев — это значит обеспечить себе победу.

Так говорилось в том приказе...

Поставок английских, американских танков, самолётов, грузовиков и другого вооружения, снаряжения и материалов, морским путём и сухопутным путём из Ирана для советских войск закавказской и кавказской группировки было недостаточно. Советская промышленность, эвакуированная с Украины, и западных областей России на Урал, только начала вырабатывать нужные объёмы военной продукции. Резервы с Урала, Сибири и Дальнего Востока, были либо в процессе формирования, либо только выдвигались к Кавказу и нижней Волге. К концу июня 1942 года немецкие, румынские, венгерские, итальянские войска вышли к предгорьям Кавказа. На востоке от них Калмыкию уже не защищали серьёзные силы. Перед ними лежал полностью свободный путь на Элисту и Астрахань. Кавказ, с его месторождениями нефти оказался отрезан от остальной территории Советского Союза. Только речной путь по Волге ещё позволял Красной Армии получать топливо для танков, самолётов и грузовиков из Майкопа, Грозного и Баку. Сибирские нефтяные месторождения в тот момент находились только в стадии разведки, и такая ситуация ставила СССР на грань военного поражения. Вторым ключевым пунктом наступления 1942 года после Кавказа был Сталинград, имевший важное значение.

Вытянувшийся вдоль Волги, хаотично застроенный по большей части частными деревянными домами, Сталинград сформировался вокруг огромного нефтехранилища, судоверфи, сталелитейного завода “Красный Октябрь”, завода “Баррикады”, метизного и тракторного завода СТЗ, производящего танки, запасные части к ним и разводящий срочный ремонт танковой техники. Там же, в городе, располагалось управление войсками Южного фронта. Оттуда осуществлялось управление, снабжение войск, оттуда шли подкрепления. Командование Вермахта понимало, что это был пункт наиболее вероятного сосредоточения советской группировки для организации контрнаступления в тыл и фланг немецким армиям, сражавшимся на Кавказе. Захват Сталинграда был необходим, и, по мнению немцев, предрешён.

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть не дрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в вечный покой.

Александр Вертинский

Пролог. Часть первая

Мысль о захвате Сталинграда была впервые высказана Гитлером в ноябре 1941 года в директиве главному командованию сухопутных сил ОKH,

Прологом к Сталинградской битве послужила директива N 41 от 5 апреля 1942 года под названием “Fall Blau” о летнем наступлении группы армий “Юг”. Гитлером была поставлена задача завоевания Кавказа, путём разгрома противостоящих группе армий “Юг” советских сил, захват все и силами Сталинграда и после этого опять всеми силами захват всего Кавказа.

Для этого планировалось произвести прорыв от Курска на восток силами 6-й полевой армии, 2-й и 4-й танковой армии и 2-й венгерской армии прорыв на Воронеж. После чего 4-я танковая армия должна была повернуть вниз по течению Дона. Эти четыре армии сводились в группу “Б”. Другие четыре армии, 17-я полевая армия, 1-я танковая армия и 3-я румынская, 8-я итальянская армия, по плану сводились в группу “А” Эта группа должна была наступать из района восточнее Таганрога, Артёмовска через нижнее течение Донца и затем на северо-восток вверх по течению Дона. Группы армий “А” и “Б” должны были соединиться в районе Сталинграда и прекратить деятельность этого очень важного центра военной промышленности и узла коммуникаций. После этого все армии поворачивают на юг и производят операцию по захвату Кавказа. После завершения завоевания, фронт группы армий “Юг” фронта, прошёл бы через Тамань, Батуми, Тбилиси, Баку, Астрахань, Сталинград, Воронеж составила бы невообразимые 4100 км, из них 1800 км по побережью Чёрного и Каспийского моря.

После удачного начала наступления и отражения контрудара под Воронежем, 11 июля части 4-й танковой армии достигли реки Калитва около Миллерово, реки Чир в у станицы Боковская и продвигались на восток к Сталинграду. Их пришлось задержать для окружения крупных сил Красной Армии в районе Миллерово. Однако, большая часть окружённых войск советского Юго-Западного фронта прорвали оборону немецких танковых дивизий, действовавших в условиях нехватки горючего, вдоль реки Калитва фронтом на запад, и отошли к станицам Вешенская и Еланская.

Советское Главное командование не оценило последствия поражения своих войск под Харьковом, своевременно не направила достаточных сил для устойчивой обороны в этом районе. Советская разведка не получила достоверных сведений о наступлении на Кавказ от своих агентов и соответствующих служб союзников.

Резервы большевиков перебрасывались на юг уже в ходе тяжёлых оборонительных сражений, вводились в бой по частям, несли тяжёлые потери и не могли переломить ситуацию.

Командование советских Юго-Западного и Южного фронтов не сумело организовать планомерного отхода войск по рубежам.

При отходе войск часто утрачивалась связь командующих с войсками по нескольку дней, при приводило к потере управления.

В последующие дни ожидаемого сильного сопротивления Красной Армии на подступах к Сталинграду не последовало, отступление советских войск превратилось в бегство.

13 июля в Москве, по сообщению резидентов Германской военной разведки, информации разведок третьих стран, и стран, союзных Союзу ССР, прошло заседание Главного Военного Совета на котором было решено продолжить отход к Волге и удерживать район Сталинграда и Кавказа, чтобы заставить немецкие и союзные им армии зимовать на Волге.

Незначительное сопротивление, встреченное 1-й танковой армией южнее Ростова-на-Дону, повлияли на Гитлера, и он посчитал излишним придерживаться директивы N 41 от 5 апреля 1942 года.

Он решил, что наступление на Сталинград можно будет провести силами только одной немецкой 6-й армией и армиями союзников.

Изменение Гитлером своего прежнего замысла было связано с убежденностью, что Советскому Союзу приходит конец.

14 июля в район юго-восточнее Кантемировка прибыли запасы горючего и соединения 4-й танковой армии после трех дней вынужденного перерыва смогли продолжить активные боевые действия. 16 июля заняла станицу станицы Тацинская, 18 июля — Морозовск, 21 июля захватила плацдармы на Дону у станиц Константиновская и Николаевская, прорвавшись в тыл Сталинградского фронта. 24 июня передовые части переправились через реку Сал у станицы Орловская. Советский Юго-Западный фронт потерял управление. Северный фланг советского Южного фронта тоже был разгромлен.

4-я танковая армия стремительно направилась к Ростову-на-Дону. 21 июля армия ворвалась в город Шахты, 22 июля – в Новочеркасск, 23 июля – в Ростов-на-Дону. Через сутки столица Донского края пала.

23 июля, Гитлер издал директиву N 45. Учитывая катастрофическое положение Советского Союза, худшее, чем ожидалось весной, он пришёл к выводу о возможности изменить первоначальный план, заключающийся в захвате Кавказа после захвата Сталинграда. Он решил эти цели достичь не последовательно, как описывалось в директиве N 41, а одновременно. Директива N 45 для группы армий “Юг” предписывала теперь группе армий “А” (17-я полевая армия и 3-я румынская армия) наступать сразу на Кавказ через Кубань вдоль побережья Чёрного моря к Грузии, с целью захвата запасов нефти в Батуми. 1-я танковая армия и 4-я танковая армия (с которой теперь снималась задача наступления на Сталинград), должны были наступать на Майкоп, Грозный, и овладеть этими нефтяными районами. Потом этим двум танковым армиям предстояло перейти Кавказ, захватить столицу Грузии город Тбилиси и столицу Азербайджана, город Баку.

Группа армий “Б” имела прежнюю задачу по захвату Сталинграда, но располагала только силами 6-й армии и армий союзников. После захвата Сталинград они должны были занять оборону фронтом на север и восток с перспективой захвата Астрахани.

Директива N 45 за счёт 4-й танковой армии усилила 6-ю армию 24-м танковым корпусом. Из 4-й танковой армии для других задач был выделен 40-й танковый корпус и дивизия СС “Великая Германия” (отправлена в резерв).

Через два дня после перегруппировки, 25 июля, 6-я полевая армия вступила в большую излучину Дона восточнее реки Чир. Её потери за предыдущий месяц оказались более значительными, чем ожидалось, а советские, наоборот, меньшими. Потеря советскими войсками 80 000 пленных не привели к обрушению советского фронта, как это случилось под Харьковом. Они начали планомерный отход к Сталинграду. Советское командование во что бы то ни стало стремилось сохранить силы для использования в момент, когда ударные группировки германских и союзнических войск распылятся и окажутся в тяжёлом положении из-за снабжения. Расстояние от немецкой границы в районе Бреславля до немецких частей на Дону в тот момент составляло уже 2500 километров.

Одновременно сопротивление перед 1-й танковой армией, наступающими на юг, было незначительным. Советские части в этом направлении беспорядочно отходили, и преследование его силами двух крупных танковых соединений не имело смысла. Ожидаемого упорного сопротивления за каждый сколько-нибудь важный участок местности, не было.

Общая убеждённость, что Советскому Союзу приходит конец, ещё более усилилась.

Это нашло отражение в приказе Верховного Главнокомандующего РККА Сталина от 28 июля N 227. В этом обращении к армии и народу указывалось на серьезность обстановки из-за того, что войска не задержали наступление противника на Дону. Были описаны огромные потери в территориях, хлебе, ископаемых, населении с начала войны. Отеческий стиль изложения обращения к солдатам и народу - без приукрашивания. Никаких упреков, никаких угроз, никаких пустых обещаний. Горькая непреложная истина. Приказ возымел действие. С августа сопротивление советских войск усилилось.

30 июля, после пять дней в полосе 6-й армии в ОКН возникло представление о невозможности захвата Сталинграда только силами 6-й армии и союзников.

Тогда приказом Гитлера, сформулированном в плане “Брауншвейг”, 4-я танковая армия с 30 июля снова возвращалась на Сталинградское направление, вместо наступления на Моздок и Грозный совместно с 1-й танковой армией.

Третий вариант захвата Сталинграда состоял в наступлении 4-й танковая армии южнее, а 6-я полевая армия севернее Сталинграда, при помощи румынских и итальянских армий к Волге. У реки передовые части поворачивали навстречу друг другу и брали в клещи весь Сталинградский фронт. Этим предполагалось исключить отход войск для обороны города, и избежать уличных боёв, вроде битвы за Воронеж, Холм или Севастополь.

В распоряжении наступающих группировок имелось около восьми недель; в начале октября мог начаться период осенней распутицы.

30 июля от станицы Цимлянская на Дону началось наступление 4-й танковой армии вдоль железной дороги Тихорецк-Котельниково-Сталинград, прямо в 200 километровый разрыв между советскими войсками Сталинградского фронта и Южного фронта. Максимально быстро следовало выйти к Волге у посёлка Красноармейск, перерезав дорогу Сталинград-Астрахань.

Наступление 4-й армии проходило в обстановке господстве в воздухе 4-го воздушного флота Люфтваффе. Проведению препятствовали только неорганизованные части 51-й армии РККА без снабжения и единого командования, а также два наскоро собранных бронепоезда, слабые кавалерийские части из кабардино-балкарцев, калмыков и чеченцев. Фактически, первый день наступление 4-й армии, имел вид походного марша через степь с незначительными стычками.

4-я танковая армия имела в своём составе: немецкий 48-й танковый корпус (14-й танковой и 29-й моторизованной дивизий), немецкий 4-й армейский корпус (94-я и 371-я пехотные дивизий, румынской 6-й армейский корпус (четыре пехотных дивизии), немецкая 297-я пехотная и 312-я артиллерийская дивизии, отдельные полки тылового обеспечения, связи, интендантский полк и восточные добровольческие батальоны. Всего 180 тысяч человек, 100 танков и 300 бронемашин, 8000 орудий и миномётов. Авиационное обеспечение её действий производил 4-й воздушный флот Люфтваффе, имеющий 1200 самолётов и 21-я эскадрилья королевских ВВС Италии. Пополнения из Германии ещё не поступали.

4-я армия выступила на северо-восток тремя колоннами: севернее железной и грейдированной дороги шли румынские части, южнее дороги двигались в степи две немецкие пехотные дивизии из 4-го армейского корпуса. Остальные части армии Гота наступали вдоль цепочки станций и посёлков железной дороги и грейдированной “панзер-штрассе”.

В Советском Союзе почти не было дорог с твёрдым покрытием, снабжение осуществлялось главным образом по железным дорогам. Группа армий “Б” снабжалась по железным дорогам, заканчивающимися в Харькове и донецком Сталино; далее шла одна железная дорога через Ростов. В условиях отсутствие шоссейных дорог, небольшого количество железных дорог, огромные расстояния, снабжение армий боеприпасами, горючим и запасными частями было затруднено. Недостаток в коммуникациях дополнялся созданием сети баз в прифронтовой полосе, связь с которыми осуществлялась с автомашинами. Из-за этого горючего всегда и везде не хватало.

Несмотря на это, к утру 2 августа передовые части 14-й танковой дивизии, пройдя за сутки 150 километров, овладели важной железнодорожной станцией Котельниково на реке Курмоярский Аксай...

Пролог. Часть вторая

Когда смотришь иногда на морской прибой, на волны и пену из крохотных пузырьков, слышишь шелест и шорох песка и бесчисленного количества лопающихся пузырьков, приходит на ум аналогии из жизни людей.

Действительно, если внимательно всмотреться в белую, иногда серую, при лунном свете серебряную, а на рассвете или закате солнца даже розовую пену морского прибоя, то можно различить бесчисленное количество мелких пузырьков. Поразительным образом они все похожи и не похожи друг на друга одновременно. Словно крупинки мелкой рыбьей икры, но без мальков внутри, они не порождают жизнь, а сами являются самостоятельной жизнью, рождённой водой и её движением. Вот, в одном попалась крошка песка, окрасив пузырёк чуть жёлтым, в другом оказался крошечный кусочек водоросли, окрасив его в чуть зеленоватый цвет, где-то оказался планктон и так далее. Где-то было больше воздуха и соли.

Таким образом, получается много вариаций пузырьков пены, но, тем не менее, если на них смотреть дальнего расстояния, видно, что они составляют сначала отдельные хлопья, а потом и полосы пены на гребнях волн морского прибоя, или при движении языков воды по песку берега.

Вспенивание воды под воздействие песка или других частиц, происходит при участи как воздуха уже растворённого в воде, так и воздуха из атмосферы. Стремительно двигающиеся под воздействием энергии прибоя твёрдые частицы, во множестве мест прорывают поверхностную плёнку воды. Из-за этого она, подчиняясь своим внутренним электрическим силам, стремящимся постоянно создавать поверхность без разрывов, тут же старается сомкнуться. Мгновенно происходит превращение крохотного объём воды, имеющей в себе много воздуха, в пузырёк.

В строительстве стенок пузырьков может принимать участвует вода из волны и вода из влажного песка берега. Глядя на длинные волны, набегающие, убегающие, видно, что судьба каждого пузырька из пенных гребней развивается по-своему. Одним из них суждено первыми коснуться песка и мгновенно исчезнуть вместе с соседями под тяжестью стремительно вылетевшего на берег водного языка. Другим пузырька приходится совершить длинный путь по влажному песку к сухому месту. Там им предстоит остаться и высохнуть на солнце. Третьим удаётся отхлынуть с отливом волны обратно в море, и потом ещё некоторое время кружиться в водоворотах и пенных шлейфах перед приходом следующей волны.

Есть и такие хлопья пузырьков, что прибившись к какому-нибудь мусору, сгустку водорослей на поверхности, будут плавать с ним очень долго. Их счастливое путешествие будет продолжаться до усиления ветра, полуденного зноя, дождя или вмешательства чайки, а может быть рыбы, ищущих в мусоре себе еду. Путь и место кончины каждого пузырька в отдельности мешает разглядеть поднявшаяся со дна муть, бесчисленное число самих пузырьков, а больше всего отсутствие интереса к этому у наблюдателя, всегда имеющего более привлекательные темы для своего отдыха на теплом морском берегу, тем более, если это пляж, где загорают молодые красавицы и красавцы, где разносят прохладительные напитки, предлагают этнические сувениры и увлекательные экскурсии.

Влажный песок после отхлынувшей волны выглядит, словно огромное кладбище погибших пузырьков, словно неизвестное поле боя забытой войны, мало кого интересующее. Под смех и музыку высшие существа играют здесь в мяч и плавают на надувных матрасах с детьми и собачками.

Так же происходит с мыслями и сознанием людей, если рассматривать каждого человека как частицу, пузырёк на фоне исторического процесса или глобального события. Подобно волне, своим мощным, неумолимым движением событие или явление несёт в себе материал для создания человеческих личностей и формирования их судеб. Видно, что и сами они появляются благодаря ему, и под его диктовку, и судьбы их складываются по его воле, используя жребий как основу выбора вариантов пути. Как бы не тасовал жребий вероятность выживания пузырьков, волна убивает их при ударе о землю реальности. И с другой стороны, как бы свирепо не обрушивались тонны воды на песок и камни, всё равно остаётся пеня из пузырьков, которая уцелела и отходит назад в море, кружится в водовороте или находит себе другое убежище. И ничего невозможно изменить, невозможно это остановить или рассчитать заранее. Будь у них, пузырьков, сознание, сколько невероятных историй смогли бы они передать нам, сколько страдания и радости донести до нашего внимания.

Человек же, имея сознание, как инструмент своего доминирующего положения на планете, может это делать бесконечно, эпоха за эпохой, волна за волной, повторяя сходные, но всё же непохожие друг на друга истории своей жизни. Как нельзя представить себе жизнь морской пены без движения моря, вращения Луны, что вызывает приливы, точно так же нельзя понять судьбы людей в отрыве от исторических событий и явлений. И наоборот, глобальные явления не могут быть полным образом поняты и осмыслены без наблюдения за следами и результатом их работы, без самых мелких деталей, их составляющих. Именно в мелочах заключены, порой тонкие нити, ведущие кратчайшей дорогой к сути явлений. Взаимное проникновение глобального в малое и наоборот, так неразрывно действующих во всём вокруг, в самом веществе, составляющем мир, в самом времени и пространстве, подобным образом распространяется на нас всех, как часть общего. Одновременно, как самостоятельные миры со своими составляющими, мы влияем на всё.

Так же случилось и с героями этого повествования...

Взаимное проникновение глобального в малое и наоборот, так неразрывно действующих во всём вокруг, в самом веществе, составляющем мир, в самом времени и пространстве, распространяется на нас, как на часть общего. Даже спустя много лет мы все влияем на прошлое, оказывая воздействия на его последствия, среди которых мы и живём. Ни один из процессов, запущенных когда-то каким-то историческим событием или человеком не закончен, если его рассматривать из будущего и назад по шкале времени. Глядя на нас сегодняшних оттуда, из будущего, любые стародавние дела вместе с нашими сегодняшними делами продолжают представлять из себя цепь последовательных событий, дело только в удалении точки обзора. Именно поэтому, никогда прошлое не может закончиться в нашем сознании...

Часть 1. Несправедливость. Глава 1. Тени старого прусского парка

Невдалеке, за кустами цветущего жасмина послышался тихий женский смех.

Ветка старого дуба затрещала и зашаталась. Мальчик потерял равновесие и упал с дерева. Упал он на большие сочные лопухи. Сверху ему вдогонку посыпались обломанные веточки, кусочки заплесневелой коры и дубовые листья.

Он лежал на спине и внимательно прислушивался к своему гудящему телу, боясь приоткрыть глаза:

— Интересно, жив я, или уже умер?

Он осторожно ощупал ноющий затылок, потрогал пальцем почти прикушенный при ударе о землю язык. Сначала открыл один глаз, затем второй, и с удивлением поглядел на обломанный сук над головой. Однако чувство опасности, молодости и счастья, переместившись, кружило ему голову звездопадом мыслей и теснилась в груди сладкой истомой. А ведь с дерева земля казалась такой далекой! Закусив губу, он поднялся. Зверски болела содранная о кору правая коленка.

В запущенном парке, граничащем с не менее запущенном садом, было много медленно чахнущих без ухода, выродившихся многолетних цветов, редко получающих солнце и нормальный полив, но упорно вылезающих каждую весну из сырой, чёрной земли. Неподалёку от одичавших лилий и роз здесь степенно дремали вековые дубы, исподволь набирались соками молодые крепкие ясени.

Этот уголок некогда роскошного парка подступал к самым окнам старинного немецкого замка, много раз перестроенного под вкусы и финансовые возможности бывших владельцев, но всё же сохранивший несколько стен из грубо обработанных валунов и гранитных блоков огромного размера. Полукруглая стена кухни некогда была частью крепостной башни. Прочая планировка отражала представление провинциальных помещиков времён французской буржуазной революции, а позднее периода объединения Германии канцлером Бисмарком, словно и не было в природе Версаля, Лувра и Сан-Суси, проповедующих выразительность и сдержанную роскошь. Однако вкусы меняются даже у одного человека в течение жизни, что уж говорить о вкусах поколений, наложенных кроме того, ещё и на национальные представления о прекрасном и правильном. Центральная трехэтажная часть дома, обращённая под одинаковым углом на восток и юг для наиболее комфортного и выигрышного для интерьеров освещения солнцем, была дополнена двумя крыльями-флигелями, с размещёнными там спальнями для гостей, комнатами прислуги и охраны. Все хозяйственные постройки, конюшни, сенники, кладовая, каретные сараи, гараж, кузница, свинарники и оранжереи располагались за тыльным фасадом усадьбы. Парадная лестница, выполненная на французский манер без навеса, совершенно не учитывала прусских дождей, снежных зим. Зато поражала приветливостью и подкупающей распахнутостью навстречу посетителю. Обрамления окон главного фасада, выполненные в стиле ампир, были даже более плоскими, чем хотелось бы для создания выразительных теней. Однако красивый своей монотонностью ряд небольших фронтончиков и пилястр, приятно оживлял монотонную плоскость серо-зелёной штукатурки.

Всё вокруг было основательным, продуманным, извлекающим наиболее выгодное в практическом смысле и эстетическом, при минимизации затрат труда, материалов и денег. Лучшей характеристикой для уголка северо-восточной Германии стала бы поэзия Шиллера и музыка Вагнера.

В левом флигеле, на третьем этаже, была расположена спальни Манфреда. Два небольших окна смотрели на заросли с замшелой стены. Из них сквозь кустарник был виден участок старой стены замка Вольфберг, сложенного давным-давно крестоносцами из огромных блоков прусского гранита.

Недалеко от окон Манфреда стояла маленькая каменная скамья, окружённая хаотично разросшимися многолетними цветами.

Скамейка была любимым местом уединения гувернантки Эльзы Грубер, невысокой, стройной девушки с ярко-зелёными глазами и копной густых чёрных волос. Она была абсолютно не похожа на своих пышнотелых родственниц, приехавших месяц назад проведать её из своей далекой и тёплой Саксонии.

Когда зеленоглазая девушка неторопливо шла с книгой в руках по этому уголку парка после душной кухни, разговоров и занятий, вдыхая прохладный вечерний воздух, Манфред стремительно нёсся в свою спальню. Там, перевешиваясь через подоконник, он смотрел, как она плавно опускается на скамью, грациозно поправляет облегающее платье на коленях, отбрасывает ладонью волосы и открывает очередную главу на закладке в виде плетёной змейки.

Он знал, что девушка проглатывает один за другим старые французские романы из обширной библиотеки Вольфберга. Она читала Бальзака, Дюма, Жюль Верна, читала и Цвейга, Манна, Диккенса, читала древних авторов: Апулея, Боккаччо, Данте, Шекспира, Сервантеса. Трудно сказать, что на самом деле происходило во время её общения с книгами. Вполне возможно, что она просто дремала, или думала о своём, или читала только выборочные места. Её добротное университетское образование допускало как один, так и другие варианты. Филологическая специализация позволяла ей снисходительно относиться к авторам, особенно иностранным писателям, переведенным на немецкий литературный язык. Часто в результате действий переводчика от языка автора изящной словесности не оставалось и следа. Вместо блестящей беллетристики перед читателем оказывалось перечисление фактов чьей-то жизни, отношений или исторических обстоятельств, описанных языком учебника естествознания или газетного фельетона. Убитый таким образом роман являл жалкое подобие художественной литературы. Однако, случалось и обратное, особенно в случае, когда авторы, вроде Александра Дюма при создании произведения пользовались “литературными рабами” годными разве что для написания газетных заметок. В этом случае хороший, образованный и опытный переводчик вкупе с редактором, имеющим хороший вкус, развитый многолетней работой по переводу и изданию великих выборов прошлого и настоящего, мог сделать из сухого материала, похожего на книгу записей банковского дома, действительно красивый, увлекательный текст, полный жизни, страсти и ощущений.

Может быть Эльза в разной степени погружалась в чтение, в зависимости и от собственных мыслей, и от настроения. В любом случае она старалась как можно меньше находиться в своей комнате, словно её что-то там пугало и смущало. Она стремилась как можно больше времени проводить вне дома. В этом, безусловно, была какая-то загадка, и Манфреду очень хотелось её разгадать.

К сожалению, ничего понять было нельзя, просто наблюдая, как Эльза двумя пальцами переворачивала желтоватые, сухо шуршащие страницы. Она иногда улыбалась, иногда хмурилась. Особенно упоительны были моменты, когда она, вдруг очнувшись, принималась поправлять части своей одежды. Подтянув к животу юбку и подол шёлковой нижней рубашки, она подтягивала поочерёдно влажно блестящие шёлковые чулки телесного цвета со стрелкой сзади. Иногда она носила чулки с поясом и подвязками, и тогда подолгу переставляла их крепления. Иногда Эльза носила чулки только с отворотами и тесёмками, и тогда чулки часто спускались до щиколоток, обнажая персиковую гладкую кожу коленей, икр и голени. Каждый раз она при этом ставила туфельки на носок, отрывая каблук от земли, отчего её икры сказочно напрягались, и линия подъёма становилась очень красивой. Трудно сказать, использовала ли гувернантка приём с такой постановкой ноги умышленно или неосознанно. Вполне возможно, что она отработала его перед зеркалом. Очень уж грациозно и в меру это делалось. Когда Эльза поправляла свой лиф, расстегнув несколько пуговиц, были заметны мягкие округлые формы её груди. Тогда Манфред чуть не падал в обморок от возбуждения. Эльза попала на службу в качестве гувернантки в их дом под Рождество, и к маю она вполне свыклась с обстановкой. Именно на май пришлись первые откровенные сцены под окном мальчика.

Манфред, наблюдая за ней, часто шептал себе слова короля Эдуарда III произнесённые им во время танца с Прекрасной Девой Кента, склонной к разного рода сексуальным шуткам, являвшейся на самом деле графиней Кента, баронессой Вудстока, и к тому же принцессой Уэльской.

— Honi soit qui mal y pense! — сказал тогда король.

— Пусть будет стыдно тому, кто подумает плохо о ней! — построили за королём придворные шестьсот лет назад

— Не надо стыдиться никому, моя принцесса! — убеждал себя и Манфред.

Однажды он не выдержал и тихонько позвал её во время очередного эротического представления, когда ему было трудно справляться со своим телом:

— Эльза! Эльза...

Даже само имя её, навевающее мистические ощущения древнегерманских мифов о Водине, Зигфриде, драконах и гномах, вызывало у него восторг. Его от этого обращения к предмету своих грёз бросило в холодный пот, а она, сидя вполоборота, сделала еле уловимое движение точеным пальчиком, будто журила Манфреда.

Значит, она услышала его слова! Слова, сказанные не громче неровного, возбужденного дыхания. Значит, она знала, что он поглядывает! Но, тем не менее, она не останавливала, не прогоняла его, впившегося глазами в очерченную тканью платья высокую грудь, плавные линии ног, подчеркнутые чулками, и не искала себе другого места для уединения, хоть её уединение тут было уже весьма условным.

Манфред отпрыгнул от окна, неловко сшиб расставленные на дубовом паркете оловянные фигурки солдатиков, изображающие английских и французских гвардейцев эпохи Наполеоновских походов. Он бросился на кровать, зарылся головой в подушки. Затаился, пытаясь унять бешено колотящееся сердце:

— Так вот почему Эльза так странно смотрит на меня всегда! И во время занятий, и во время обеда! Она всё знает, что я подсматриваю за ней и смеётся надо мной...

В ту ночь Манфреду не удалось уснуть. Он ворочался на влажных простынях и подушках, стараясь отогнать горячие, безумные мысли. В его голове всё перепуталось. Его наполовину бодрствующее сознание перебирало одно за другим множество не связанных между собой вещей и событий. Например, вечные и обидные подтрунивания младшего брата — Отто фон Фогельвейде. Брат смеялся над его увлечением военной миниатюрой, оловянными, раскрашенными фигурками солдат разных эпох. Брату было смешно и непонятно, что он огромным количеством времени тратил на реконструкцию сражения у Йены и битвы под Аустерлицем с использованием сотен фигурок. Отто был на два года младше Манфреда. По его мнению, все солдатики и макеты крепостей не стоили и одного посещения автогонок, где бесподобные Adler Trumpf Junior и BMW Wartburg соревновались в скорости и манёвренности. Отто своей повышенной требовательностью к окружающему миру, и заниженной требовательностью к себе, шумным, задиристым, бесконечно самоуверенным характером пугал окружающих. Даже отца. Только мать была исключением. В речи Отто присутствовали в основном технические словечки и термины, названия кузовных фирм, вроде Ihle Karosserie-Bau, особенности лёгких спортивных родстеров, двигателей и подвесок, шасси. Он без устали говорил об облицовках радиаторов, мощности в лошадиных силах, рабочим объёме, скорости, расходе топлива, цены в рейхсмарках.

Одновременно с обидными шутками младшего брата, на сознании Манфреда постоянно давил отца. Он во что бы то ни стало желал отвадить старшего сына от мыслей о карьере военного. Отец Манфреда делал всё, чтобы торговая фирма, созданная им после ухода в отставку с военной службы, расцвела и приобрела в лице старшего сына надёжного руководителя и рачительного хозяина. Он считал, что только собственное дело и труд во благо семьи может сделать человека свободным. Отец прилагал огромные усилия, чтобы у сыновей возникло такое же понимание предпринимательства, и начатое дело стала бы и для них главным в жизни. Злоключения и тяготы собственной военной службы, гибель и увечья товарищей, настолько отвернули его от войны, что он ни за что не хотел сыну участи подобной своей. На его взгляд транспортировка и последующая мелкооптовая продажа кофе из Руанды, где бельгийская администрация потворствовала компании благородного ветерана фон Фогельвейде, была долгосрочным и выгодным делом.

Умение главы кофейной фирмы договариваться с враждующими племенами банту и тутси, являлось уникальным. Для Манфреда перенять эту отцовскую сноровку было весьма перспективным делом в эпоху, когда деньги ценились гораздо выше, чем мужественность и героические таланты мужчины. На самом деле так было всегда, деньги всегда брали вверх над благородством, только романтические истории писателей XIX века, в возвышенных своих мыслях неверно преломив историю европейского рыцарства, исказили правду жизни в голове молодого немца. Так бывает всегда, когда частью реального мира при формировании личности являются чужие иллюзии, поданные в обёртке правды. Считая так, старший фон Фогельвейде пытался всячески отбить стремление Манфреда стать военным и снискать себе славу на поле битвы. Это настолько его беспокоило, что он множество усилий и времени потратил, чтобы отбить у старшего сына любовь к военному делу. Сначала он долгое время рассказывал сыну о превратностях войны, приводя в пример, то поход Юлия Цезаря в Галлию, то Итальянские войны эпохи Возрождения и многое другое, стараясь кровавыми примерами внушить чувство отвращения. Когда разговоры о мерзости и грязи войны не помогли, он стал делать акцент на увечьях, болезнях и смерти на войне, приводя в пример, в том числе себя, своих однополчан. Поездки на кладбища, в гости к калекам-ветеранам, задушевные беседы тоже не дали результата. Тогда отец Манфреда изъял и запер в одной из комнат большого дома множество книг по военной истории и все мемуары военных. Там же были заперты солдатики, крепости, действующие модели пушек. Со стен в доме были сняты и спрятаны сабли, кинжалы, ружья, пистолеты, рыцарские доспехи, портреты в мундирах и гравюры с изображениями баталий старины. С другой стороны, мальчику покупалось с первой просьбы всё, что по мнению отца, не было связано с войной: велосипед, лошадь, кегельбан, радиоприёмник, американские комиксы, танцевальные пластинки, кинопроектор и множество всяких мелочей. Густав фон Фогельвейде даже перестал приглашать в поместье боевых друзей по войне в Родезии и соратников по войне России, офицеров Императорской армии.

Он заметил, что от их разговоров и воспоминаний в гостиной у камина, у мальчика всегда разгорались глаза. Особенно это было заметно, когда начинались воспоминания и рассказы бодрого и смешливого старика фон Зейдлова о его приключениях на войне вместе с генералом Лотаром фон Тротом. О войне против племени гереро в Южной Африке, и о битве у Ватерберга с туземцами он мог рассказывать часами, пока не заканчивался коньяк и не потухал камин. Особенно он любил живописать, как после битвы всех оставшихся в стране гереро сконцентрировали в особых лагерях, а немецкие поселенцы смогли, наконец, вздохнуть свободно. Прекратив посиделки ветеранов, а также постоянные выходы с ними на охоту на кабанов и волков, он, кажется добился охлаждения внимания Манфреда к войне. Охота не часто заканчивались добытым зверем, однако долгой и азартной стрельбой по разного рода случайным и неслучайным мишеням она заканчивалась всегда. Видимо это был переломный момент. Однако он просчитался. Манфред усыпил его бдительность, а сам подобрал ключ к комнате с книгами и продолжал запоем читать одну за другой книги о войне и мемуары полководцев. Наконец эта хитрость была раскрыта. Отец не разговаривал с сыном месяц, но, в конце концов, все запреты были сняты, оружие вернулось на стены, а старик фон Зейдлов в гостиную. Это не означало согласие Густава на военную карьеру сына, они друг другу не уступали в упрямстве. Вполне возможно, что фон Фогельвейде-старший просто изменил тактику и что-то замышляет. Так, по крайней мере, всё выглядело в глазах Манфреда и Отто.

Мать Манфреда держала в этом вопросе нейтралитет. Не столько потому, что хотела для сына военной карьеры, сколько по причине своей привычки взирать на всё свысока. Она происходила из древней семьи Гильденбандт. По семейному преданию её предок участвовал во втором крестовом походе в Святую землю для освобождения Эдессы. В ужасной битве крестоносцев с турками он, вроде бы, спас жизнь германскому королю Конраду III Гогенштауфену, закрыв щитом от предательского удара копьём. Она была холодна к попыткам мужа оказать влияние на Манфреда, считая, что главное для мальчика - это удачно жениться на девушке из знатного рода, владеющей хорошей земельной рентой. Фамилию фон Фогельвейде он считал весьма достойной, хотя Вальтера фон дер Фогельвейде, миннезингера, тоже участвовавшего в крестовых походах в Палестину, заслужившего благосклонность императора Священной Римской империи Фридриха II своим нытьем, считала выскочкой. Кроме того, младшая ветвь, откуда происходил отец Манфреда, терялась в ХV веке в Италии и возникала уже в XIX веке в Пруссии, и странным образом без приставки "дер". Однако состояние, сколоченное фон Фогельвейдами на торговле русским зерном, утвердили всех её родственников в мысли, что они являются вновь обретённой младшей ветвью известной фамилии. По крайней мере полученные ими генеалогическое геральдическое свидетельства об этом так говорили. В конце концов, Густав и Мария фон Фогельвейде когда-то очень любили друг друга, и родители тоже были не против их свадьбы...

И, конечно же, больше всего в ту бессонную ночь в голове Манфреда было мыслей, слов, взглядов и движений Эльзы. Её появление было каким-то чудом, ответом на все грёзы о будущей любви, о внутреннем огне, так подробно и в тоже время туманно описываемым авторами романов классических, а бульварных книжонках весьма брутально и пошло. Она была воплощением его представлений о женской красоте, о девушке достойной его. Сквозь любые другие цепочки мыслей и видений, сквозь все строчки ранее прочитанных книг и журналов, через все ранее произошедшие события, слышались её слова. Она произносила их непередаваемо изящным южно-саксонским говором. Лукавый взгляд изумрудно-зелёных глаз светился умом и скрытой нежностью. Тот жест, когда она не оборачиваясь, погрозила ему пальчиком, был проявление колдовства, способного и зрелого, видавшего виды мужчину попасть под обаяние этой восемнадцатилетней обольстительницы.

Несколько раз за ночь Манфред просыпался. Выйдя по скрипучим дубовым половицам в коридор, он как привидение бродил по верхней галерее вокруг вестибюля парадного входа мимо портретов предков в рыцарских доспехах и родственников в париках и камзолах. Рыцарских доспехов и имперских мундиров было здесь больше всего. Женщины в бальных платьях и охотничьих костюмах чудесным образом напоминали мальчику Эльзу.

Кроме обрывков фраз и мыслей, ему не давала покоя загадочные слова, сказанные ему конюхом Адольфом вполголоса в тот момент, когда недалеко от конюшен он поймал восторженный взгляд Манфреда на вырезе платья Эльзы. В этом дугообразном вырезе двигался от дыхания красивый кулон из аметиста в золото веночке в обольстительной ложбинке груди.

— Берегитесь чар красавиц, мой юный господин. Ваш отец уже давно находится в коварных сетях одной сказочной Лорелеи из южной Германии. И могу поклясться двумя святыми таинствами лютеранства, да простит Бог мою грешную душу, что всё это кончится очень и очень скверно!

Вот что сказал тогда Адольф, и отправились чистить лошадей, насвистывая свою любимую песенку про котов “Der Kater und die Katze”.

Но что бы это могло всё значить? При чём тут Лорелея из старинной песни?

Не знаю, что стало со мною,

Печалью душа смущена.

Мне всё не даёт покоя

Старинная сказка одна...

Так начиналась эта древняя песня про то, как дева-русалка пением топила на Рейне корабли торговцев. Все моряки, слышавшие её песню, погибали. Что-то вроде германского варианта одной из песен поэмы “Одиссея”, где Одиссей просит привязать себя к мачте, чтобы, проходя мимо острова коварных Сирен, услышать их пение, но остаться в живых. И причём здесь Густав фон Фогельвейде?

После того как мысли немного успокоились, Манфред оставил своё полуночное путешествие по дому, полному скрипов, шорохов и будто вздохов, и побрёл в свою комнату. Его прогулка не сопровождалась ни светом свечи, ни керосиновой лампы, ни электрическим фонариком, поэтому несколько раз он пребольно ударился об угол, перила и подставки под вазы и бюсты. Ложась на влажные, душные простыни, он думал о горькой превратности судьбы, определившей его рождения в эти годы в этой стране, а не в героическую пору Троянской войны или похода Александра Македонского в Персию, когда можно было, подобно Птолемею, Клиту или Пармениону прославиться в веках.

Вдохновенные трели соловья в парке, духота, лезущие со всех сторон обрывки мыслей о брате, отце, кофе и военной службе не давали успокоиться. Опять больше всего дум было об Эльзе. Это снова и снова заставляло его сначала подолгу сидеть на кровати, потом вскакивать, подходить к окну. Он вдыхал аромата свежей листвы и травы, и одновременно запахи тлена увядающих цветов, затем снова отправлялся бродить среди рисованных пейзажей и портретов. К утру он так обессилел, что провалился в чёрное небытие словно умер. На утро, после завтрака в малой гостиной, отец, не допив кофе, вдруг прекратил читать газету "Vоlkischer Beobachter" и скомкал её. Он с досадой швырнул в резной комод этой газетой и обратился с речью к потолку, где в кессонах между балками, нежно фиолетовые нарисованные ирисы плели своими стеблями затейливый узор.

— Эти нищие коммунисты Эрнста Тельмана, подлого агента большевистской Москвы, после того как несколько месяцев назад сожгли святой символ объединения Германии — Рейхстаг, а канцлер Гинденбург подписал декрет «О защите народа и государства», запрещающий проклятую коммунистическую партию, всё ещё никак не уймутся! Их газеты, вроде ядовитой газетёнки "Die Rote Fahne", закрыли, вожаков-коммунистов, а заодно и социал-демократических, арестовали, включая депутатов... Собакам этим злобным самое место в клетках! Достаточно того, что коммунисты у себя в России устроили!

— Ты чего раскричался, Густав? — спросила фрау фон Фогельвейде, — опять тебе коммунисты покоя не дают?

— Вот когда их московские друзья придут в Пруссию и отберут поместье под коммунистическое хозяйство, ты сменишь тон.

— Этого никогда не случится, — сказала фрау фон Фогельвейде, — кстати, дорогой, ты, как образованный человек, не находишь, что коммунизм — это естественное состояние замкнутой социальной системы? Любая семья является первичной коммунистической ячейкой, потому что дети, например, получают всё бесплатно по своим запросам, и бесплатный отдых, и бесплатное образование, и все другие преимущества социализма, а родители предоставляют им это по мере возможностей, производя блага и распределяя их, иногда это продолжается и после того, как дети достигают весьма почтенного возраста, поэтому парадоксальным образом коммунизм заложен в каждом изначально, и те, кто пытается это отрицать, просто уводят всех к звериному образу жизни, где родители пожирают детей своих в мире только выгоды. Это даже у Ницше есть...

— Брось, дорогая, этот Ницше всё путает! — досадливо махнул рукой Густав, — да и что это меняет? Можно обирать у меня землю и замок и отдавать его голодранцам?

— А как же тогда бракоразводные процессы с безвозмездным разделом имущества или распределение наследства между многочисленными родственниками?

— Но это же по воле умершего!

— Да кто его там разберет... А суд при разводе, опирающийся на вооружённую силу богатого сословия? — она задумчиво подошла к окну, — так вот и бедняки нас судят, когда получают в своё распоряжение вооружённую силу.

Услышав, что разговор зашёл о вооружённых силах, Манфред зашёл в гостиную и бесшумно сел на кожаный диван. Отто только заглянул в высокий проём раскрытых двупольных дверей. В его руках были ломти хлеб с ветчиной, прихваченные со стола. Его хитрое лицо говорило, что теперь у него будет возможность до ужина не выходить из гаража и копаться там в железках. Эльза, в платье серого цвета, весь завтрак просидевшая скромно потупившись, тоже прошла в гостиную и села на стул неподалеку от дивана, плотно сжав колени и глядя в узор паркетного пола.

— Тем более! Мы всегда находимся под угрозой большевизма и международного еврейства! Красные штурмовики всё ещё маршируют по нашим городам. Не понятно куда смотрит этот рейхсминистр внутренних дел Фрик? Он министр внутренних дел или управляющий пансиона для девиц? Почему корабелы “Deutsche Werke” в Киле остановили работу завода, который строит наш германский военный флот? Этот Йорген Расмуссен совсем со своими автомобилям голову потерял, не может с леваками справиться? Нанял бы уже штрейкбрехеров и гангстеров, как в Америке, быстро бы порядок навели! Почему медеплавильные заводы в Миттельдойчланд бастуют, и аккумуляторный завод в Хагене, и металлургический комбинат в Дюссельдорфе и шахты Рура и Силезии? Это же явная попытка Москвы помешать вооружению нашей Родины. Этим рабочим фордовского завода "Ореl" в Рюссельсхайме чего надо? Живут же почти лучше меня. Мармелад? Пожалуйста! Булки? Пожалуйста! А электротехнического комбинат АЕG в Берлине с чего бастует?

— Этот Расмуссен, что купил фирму "Deutsche Werke" замечательные кабриолеты DKW F7 с передним приводом делает, — невпопад вставил фразу Манфред, — очень их Отто хвалит!

Густав фон Фогельвейде на секунду замолчал, а Эльза беззвучно засмеялась, прикрыв улыбку рукой.

— Почему "Закон об устранении бедствий народа и государства" не действует как надо? — не отрывая злого взгляд от сына, продолжил говорить фон Фогельвейде-старший, — их всех нужно силой заставить работать!

— Если бы это можно было так сделать — заставить работать силой, они же немцы! — вздохнула фрау фон Фогельвейде, — а как же республика?

— Республика? Мне лично непонятно, чем там занимается этот Гитлер с Герингом и Фриком? Только флаги свои с индийской свастикой на ратушах развешивает, да вместо земельных правительств назначает гауляйтеров из своей Национал-социалистической партии NSDAP!

— Серьёзно? Вместо выборного главы муниципии теперь везде будет назначенец-нацист?

— Да! Канцлер Гинденбург предоставил Гитлеру чрезвычайные конституционные полномочия для введения в германии режима диктатуры!

— И в Пруссии?

— Да, а что, наша Пруссия больше не Германия, если отделена куском проклятой Польши?

— А как же республиканские принципы выборности?

— Эта республика расплодила только коммунистов. Мало ещё сделано, очень мало! Когда же кончится этот коммунистический шабаш в нашей родной Германии?

— Чего ты так нервничаешь, дорогой?

— Мне что теперь, бросить торговлю и записаться в отряд штурмовиков и ходить бить морды, чтобы навести порядок в стране? — закричал фон Фогельвейде и ударил ладонью по колену.

Обычно после комментариев к прочитанному в утренних газетах, особенно в газете национал-социалистов, фон Фогельвейде начинал вдохновенно рассказывать, как хорошо будет жить в Пруссии, когда Гитлер начнёт выполнять свои обещания народу. Он обещал всё немцам, и промышленникам обещал, и владельцам земельных угодий обещал, и рабочим и крестьянам обещал новые земли на востоке. Сам Густав плохо представлял, как это может произойти без глобальной и кровавой войны, но восточнославянские земли и уничтожение коммунистического московского бастиона в его сознании объединились. Его собственный опыт войны на востоке оставил воспоминание о России, как о рыхлом многонациональном образовании, где все ненавидят друг друга, всем заправляют сумасшедшие и воры. Недолгое его пребывание в Грузии в Поти, Тбилиси, Гори и Кутаиси летом 1918 года в составе корпуса генерала фон Кресс фон Крессенштейна, когда пришлось воевать и против турок, и против красных отрядов, рвущихся в Грузию через Абхазию, убедили его в никчемности восточных народов. Обладая гигантскими территориями и богатствами, они вечно находились в чей-то рабской зависимости. Шаткая и бестолковая Советская власть в Закавказье в 1918 году и в Советской России сейчас, в середине 30-х годов, для него были тождественны. Сколько бы ни построили в России заводов и танков неорганизованные, необразованные, жадные и трусливые толпы варваров и туземцев, грамотно использовать их они всё равно не смогут. Отдельные талантливые вожди, вроде Ленина и Троцкого, не сумеют переломить эту тенденцию, свои существованием только подтверждая правило существования никчёмных народов ничейных пространств. Со времён Древнего Рима организованное качество побеждало неорганизованное количество. Эти массы людей на востоке упустили когда-то возможность обрести просвещение, культуру, организационное и техническое мышление. Отставание на 100 и более лет им никто из ведущих колониальных наций сократить не даст. Колониальные нации давно научились удерживать колонии в отсталом состоянии для их эффективного ограбления. Постоянно подрезать и обстригать, не давая набрать силу и освободиться, собирая при этом обильные урожаи — вот на чём рос, ширился и усиливался всегда Запад. И горе было тому, кто не был в его рядах! Европейцы этим занимались тысячи лет, ещё со времён Древней Греции и Рима. Лишние конкуренты никому из колониальных стран не были нужны никогда, а вот рабы — всегда! Советская Россия слишком быстро восстанавливала и приумножала разгромленную экономику и размеры территории. Это становилось опасным для всех великих держав, какие бы трения и споры между собой они не имели. Однако не у всех хватило бы духа вступить в битву с гигантскими людскими массами на огромной территории для их уничтожения и порабощения. Для этого нужна была великая военная машина убийства и великая идея порабощения. Густав фон Фогельвейде был уверен в правильности планов Гитлера, хотя и недолюбливал его австрийские эффекты и простенькие ефрейторские выражения. Однако кого ещё можно было противопоставить рабочим-коммунистам? Конечно своего же брата-ефрейтора, ветерана окопной войны, не богача-аристократа же с моноклем и в цилиндре на радость коммунистической пропаганде!

Но пока что Густаву хватало и Африки. Может быть дело было в возрасте. В свои сорок восемь лет он чувствовал себя иногда развалиной. Быстро и сумбурно пролетевшая молодость оставила множество неявных воспоминаний, отчего жизнь казалась теперь какой-то подозрительно короткой. Даже рождение сыновей и дочерей было как в тумане. Вот только африканский период запомнился хорошо. Не то, чтобы немцев везде любили...

Любил отец Манфреда после завтрака, когда был в хорошем расположении духа, красочно расписывать, как его хорошо знают в Руанде, хотя не у каждого бельгийца может сохраняться терпимое отношение к немцам после того, что происходило в Бельгии при штурме крепости Льеж и захвате Брюсселя во время Великой войны. Его же, по его словам, вся бельгийская администрация знала хорошо, уважала и чувствуя его старания. Такое отношение сильно влияло на выгодную закупочную цену на кофе. А это — главное! Обычно он подолгу и красочно описывал благодатную природу Руанды, обилие экзотических зверей и птиц, дешевизну строительства и обслуживания дома. Он рассказывал подолгу про озеро Киву, единственное озеро не заселённое кровожадными крокодилами, реку Русизи, истоки Нила, потрясающие своей природной грациозностью и злобной дикостью львов, слонов, горилл, зебр, носорогов, бегемотов...

Часто и многозначительно он поглядывал на Эльзу. Девушка обычно опускала глаза и вежливо улыбалась. Неожиданное решения главы семейства о том, что Эльза должна присутствовать на завтраках, а не есть на кухне со служанкой Хильдой и другими работниками, возникло почти сразу, после того как у неё, кроме виртуозного владения французским, английским и испанским языком, открылся дар собеседника на тему политики и экономики. Этого всегда не доставало фон Фогельвейде-старшему в общении с женой. Мать Манфреда была настолько образована и начитана, что-либо ей было просто не интересно говорить о банальностях, либо она старалась не уязвлять самолюбие мужа познаниями и широтой взглядов. Она была чаще всего поглощена собственными внутренними переживаниями, и чувствами двух своих уже взрослых дочерей. В общении с ними она была скорее их старшей подругой, чем матерью.

Как-то раз, когда утром Эльза сказалась больной и её не было за столом, традиционного рассказа о жизни в Руанде не последовало. Отец перевёл взгляд на старшую дочь и спросил:

— Ну, что Гретель, я так понимаю ты учиться не хочешь, мне помогать в торговой конторе не хочешь, а желаешь уехать из отчего дома с этим несносным пижоном Мартином?

— Он не пижон, папа! — ответила ему высокая девушка со слишком близко расположенными глазами и крупным носом, намазывая на булочку острый печёночный паштет — он очень образованный и порядочный человек. Вы же сами сказали, что его знания мироустройства и критический взгляд на современную науку заслуживает уважения!

Вторая дочь Густава, молодая девушка с вытянутым лицом в обрамлении вьющихся жёлто-соломенных волос невольно заулыбалась забавным словам о непутёвом воздыхателе. Она была в строгом платье серого цвета с белым кружевным воротничком, кружевными манжетами и накладными карманами. Множество маленьких декоративных пуговиц на рукавах и на клапанах карманчиков, были обтянуты тканью, что придавало этому фасону торжественную значимость.

Манера сестёр одеваться элегантно даже дома, поддерживалась матерью, но невыгодно отличалась от слишком иногда ярких и откровенных платьев Эльзы. Было не очень понятно, откуда у гувернантки брались деньги, но каждый раз после её воскресных возвращений из Кенигсберга, она привозила с собой новое платье, словно срисованных с французских модных журналов. Платья сестёр же навевали Манфреду мысли скорее о чопорной Викторианской эпохе, чем о современности, насыщенной электроприборами, радио, кино, мощными автомобилями и самолётами, потоком разнообразных товаров и общедоступных культурных ценностей, времени.

— Позволь, но он же гол и нищ, этот Мартин! — сказал фон Фогельвейде и задумался, от чего морщин на его лбу и вокруг глаз стало как будто больше, — или он рассчитывает получить в приданое от меня тысяч двести рейхсмарок?

— Ах, вот чего вы боитесь, отец? Можете не волноваться, мы даже не помолвлены ещё и не целовались. Тем более, что он не так гол, как кажется. Он врач, очень популярный молодой психиатр, последователь Зигмунда Фрейда.

— Фрейд — еврей! — воскликнул отец, поворачиваясь к Манфреду, — смотри, что творится в нашем доме, юноша!

— Мартин настоящий пруссак! — поспешила сказать Гретель, — у него несколько научных работ по психиатрии. Он работает с Альфредом Хохе по вопросам эвтаназии и участвует в программе "Предотвращении рождения детей с заболеваниями, обусловленными генетическими причинами". Это вполне в духе твоих обожаемых нацистов!

Наступила долгая пауза. Отто скучал, Манфред тоже. Девушки сняли салфетки с колен и, свернув их в три раза, положили рядом с тарелками, собираясь выйти из-за стола.

— Так он почти нацист? — спросил фон Фогельвейде-старший, продолжая буравить дочь взглядом, — а кофе пить не будешь?

— Спасибо, отец, я что-то недомогаю последнее время от кофе, не хочу. Пойду почитаю лучше Стендаля.

— Ты бы лучше почитала учебник физики и сдала экзамен в университет “Альбертина”. Ты всегда была умницей, зачем тебе этот Мартин? Что ты будешь делать в его глухих Судетах, куда он сбежит в конце лета от своей тётки из Алленштайна?

— Ты откуда-то про него такие подробности знаешь... — сказала фрау фон Фогельвейде, выходя из задумчивости, — странно даже!

— У меня есть верные осведомители... Да-да, вот увидите, уедет свои Судеты, — ответил Густав, передвигая из стороны в сторону по белой скатерти фарфоровую кофейную чашку на блюдце с золотой каймой, — кстати он наполовину чех, твой Мартин, а я двадцать пять лет отдал армии Германской империи, как проклятый торгую чёртовым кофе не для того, чтобы разбрасывать деньги в приданое дочерям, которые без ума от полукровок и евреев. А эти ленивые фашисты даже с коммунистами не могут справиться, не то, чтобы детей воспитать и семьи обеспечить...

В этот момент, яркий и почти осязаемый сон Манфреда Мария фон Фогельвейде, более реальный, чем сама реальность, потому что содержал подробности более обширные, чем те, что мог осознать мозг в процессе свершения события, прервался и...

...он осознал вдруг, что он больше не тринадцатилетний мальчик, а танкист Panzerwaffe, лейтенант, командир самого лучшего в мире танка Pz Kpfw III Ausf.J с длинной пушкой KwK 42. Странным образом он некоторое время пребывал в иллюзии, что будучи красивым молодым человеком в чёрной форме с малиновыми выпушками, в чёрном берете с эмблемой "Череп и кости" - символом бесстрашия и смертоносности, он входит в высокие двери гостиной, где сидят его родные и Эльза, а его младший брат Отто вертит в руках модель автомобиля Форда — модель Т. Однако. его младший брат, так любивший гоночные автомобили, мотоциклы, теперь лежит и спит рядом с ним на полатях в вагоне, предназначенном для перевозки скота, или, в крайнем случае рядового состава, но никак не офицеров, и тем более танкистов. Только отчаянное положение интендантской службы железнодорожных перевозок могло не найти для них хотя бы плацкартного вагона, чтобы ехать так далеко, на восточную границу Европы к Дону и Волге.

Глава 2. Наташа из Харькова

— Ой, девочки, как хорошо жить! — воскликнула молодая сероглазая девушка в тон быстро бегущих по голубому небу облаков, и схватилась длинными пальцами за свои пышные, золотые волосы, словно стараясь удержать ощущение счастья в хорошенькой головке, и не дать ему выскользнуть под яркое июньское солнце.

— Подожди, Наташка, жизнь будет ещё лучше! — отозвалась её подруга, высокая, с угольно-чёрными волосами девушка, большая грудь которой словно рвалась через кофточку навстречу взглядам молодых людей, идущих навстречу им по проспекту Ленина со стороны строительного института и Саржиного яра.

Перед мысленным взором девушки раскинулся современный, гудящий стройками, клаксонами машин, песнями из уличных радиоприемников Харьков, столица Советской Украины. Идущие разговоры о переносе столицы в Киев все считали досужими разговорами мещан, и даже происками белогвардейских недобитков и петлюровского старичья, потому что не гоже было Совету Народных комиссаров Украины оставлять без смысла центр индустриального взлёта страны, расцвета науки искусства, чтобы оказаться среди старых патриархальных улиц, под крестами затхлых церквей, среди холмов, оплаканных невольниками царизма и испорченных духом тысячелетнего стяжательства на пересечении днепровского торгового пути с северным путём с востока, через степи в Европу.

Нет, не для того раскинулось прекрасное здание “Госпрома”, самое высокое в СССР, гостиница Харьков и Дворца пионеров на площади Дзержинского, строгое здание обкома партии, был создан зоопарк с настоящими обезьянами-макаками, дореволюционная, но красивая, словно перенесённая изо Львова, площадь Розы Люксембург, с её прекрасными модерновыми зданиями и Центральным универмагом в стиле конструктивизма, площадь Тевелёва, гигантский, мирового масштаба Харьковский тракторный завод, гордость советской индустриализации, очень полезное для всех здание Центрального рынка у реки Лопань, клуб “Пищевик”, дом дворянского собрания, похожий на дворец, набережная около Университетской горки. Вся молодёжь, и ленинградцы, и москвичи, приехавшие строить заводы и здания, и молодёжь с правобережья Днепра, и даже из польского Львова, смотрели с восхищением на строительные темпы изменения жизни, появления товаров, нарядных тканей, обуви и велосипедов, автомобилей и мебели. Везде звенела песня из только что появившегося кинофильма “Встречный”:

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река.

Кудрявая, что ж ты не рада

Весёлому пенью гудка?

Не спи, вставай, кудрявая,

В цехах звеня,

Страна встает со славою

На встречу дня!

Всё было пронизано темой труда, созидания, появления на свет и рождения. С библейской силой, незнакомой большинству молодёжи, строился новый мир, и образ созидателя, строителя и творца, не имеющий преград прочно овладел сознанием большинства. Об этом писали газеты и журналы, об этом говорило радио и показывало кино, это было модно, престижно, востребовано, это влюбляло в себя, и наполняло жизнь смыслом и уверенностью в завтрашнем дне, в противовес военному хаосу, разрухе и дореволюционной отсталой серости, и безнадёжности. Быть стяжателем, просто потребляющим блага мещанином стало не модным, противным эпохе сосредоточения для великого прорыва в будущее, поднимающейся с колен стране. Украинские колхозы, вооружённые тракторами, семенами и знаниями агрономом начали предлагать такое количество зерна, мяса и яиц, что частники стали разоряться от невозможности держать такие низкие цены, переходить от сельхозработ в кустари по производству мелочей, или в кооперативную торговлю, где можно было торговать мелкими партиями того, что никак не могли произвести неповоротливые государственные предприятия: ягоды, сбруя, кружево. Зарплаты росли быстрее цен на всё, из Молдавии, Прибалтики и Польши предприимчивые люди побежали в СССР за высокими зарплатами и бесплатным образованием, повсеместно начало возникать ощущение непрекращающейся радости от открывающейся дороги к счастью, эйфория победного выбора правильного пути страны, необъяснимого везения, выпавшего наконец на долю многострадальной земли. Никто не хотел вспоминать в 1931 году, что всего лишь десять лет назад не ходили поезда и трамваи, в одноэтажном пыльном центре Харькова вдоль улиц стояли горожане и крестьяне, меняющие старьё на старьё, семечки на воблу, сапоги на стулья, за городской околицей начиналась территория зелёных банд, за хлеб скупающие остатки дореволюционной роскоши, беженцы, инвалиды мировой и гражданской войны на каталках из доски, девочки-проститутки, беспризорные дети-воришки...

Но любовь, вспыхнувшая вдруг с неизъяснимой силой в сердце Наташи к простому и весёлому с виду молодому человеку из Минска, застенчивому, трогательно нерешительному, была так сильна, что всё-всё, что говорила ей тётя, заменившая после смерти от тифа в 1919 году её родителей, было напрочь забыто. Жизнь Наташи как будто окрашивалось музыкой счастья, словно в её душе звучало бесконечное нежное и проникновенное интермеццо из оперы итальянского композитора Масканьи "Сельская честь".

Да и что осталось от того мира?

Приличия дворянского этикета, напрасно прививаемые в обстановке голода, холода, падения нравов и устоев привычной жизни, были окончательно разрушены в тот момент, когда её, восьмилетнюю сироту с трогательной кукольной внешностью, белогвардейский офицер, хвастающийся своей близостью с военным комендантом города, пьяный после парада в честь приезда с город командующего белогвардейцами юга России Антона Деникина, обманом заманил в номер "Гранд-отеля" и попытался изнасиловать. После угощения курицей и пшеничной булкой, после щедрых посулов заступничества, еды и денег, после игры на гитаре и распевание романсов, он попытался напоить её вином, а когда она отказалась, он набросился на неё, разорвал платье, стал хватать везде грязными руками, несмотря на визг и мольбы о пощаде. Если бы штаб белогвардейцев не потребовал срочного расширения и комнат для нужд отдела продовольственных реквизиций, и в номер на верхнем этаже не вошли тогда дежурные солдаты из числа насильственно мобилизованных, трудно представить степень физического и морального уродства, ожидавшие Наташу. С уверенностью можно было бы сказать, что никакого третьего курса строительного института, где она встретит своего будущего мужа Колю Адамовича из Минска, не было бы. Не было бы упоительных свиданий, катания ночью на лодке, страстных объятий, поцелуев, моря нежности и неги, весёлой свадьбы, рождения дочери. Насильник либо мог убить её и выкинуть тело в заросли, страшась гнева своего начальника генерала Гравицкого, либо мог избить, вывезти на окраинную улицу, где она могла сделаться жертвой повторного насилия, умереть от кровопотери и повреждений от полученных побоев. Но даже если бы ей удалось выжить, то не появилась бы на свет прелестная дочка, теперь уже десятилетняя, смышлёная и очень похожая и на неё, и на отца одновременно, названная по настоянию мужа Лялей. Не стала бы сама Наташа очень красивой женщиной, украшением своего института, Харьковских майских и новогодних праздников, новых столичных улиц, и потом своего родного трудового коллектива славного Госторга.

— Ты наша киноактриса звукового кино! — говорили её подруги с гордостью, редко встречающейся у женщин по отношению к другим женщинам.

Встречались, конечно, на её пути и такие завистницы. Однако жизнерадостность, отсутствие чванства и гордыни, часто свойственные красавицам, желание помочь всем и во всём, обезоруживали даже самых закоренелых завистниц.

— Я просто обаятельная! — отвечала она обычно на любые похвалы, и печалилась от того, что за броской внешностью никто не хочет замечать её душевной нежности и застенчивости.

Примечательное отсутствие склонности к полноте, так часто преследующая жительниц Восточной Украины, действительно придавали её движениям лёгкость и грацию, а мимике её лица выразительность и детскую непосредственность.

Если бы не те солдаты, тогда, в 1919 году, случилось бы постыдное и ужасное. Сама дворянка до мозга костей, всеобщая любимица, привыкшая верить людям, она стала бы сторониться мужчин, боятся всех людей, как главного источника опасности в жизни, больше ночного леса и скрипов в пустом, заброшенном доме, больше кладбищенского свечения и болотного воя. Её жизнь была бы сломана в самом начале, и не было бы такой силы, чтобы она вернулась бы потом в нормальный мир людей. Именно хвастовство того насильника-офицера о своих дворянских достоинствах, его манеры, воспоминаниями о кадетском училище, балах, ресторанах только лишь для господ, битье хлыстами и кулаками лапотных солдат и прочих низкородных, а также нехристей-евреев, прочно связало её сознание с ужасом, исходящим от дворян.

Наташины родители ещё до войны с Японией 1904 года, продали своё убыточное имение с единственной деревней и парой хуторов, откуда на фабрику Саввы Морозова убежали почти все крестьяне вместе с семьями. Оставшиеся без рабочих рук земли за один год заросли кустарником и деревцами так, что приготовить их снова для земледелия стало слишком дорого стоить, и для титулярного советника в отставке, отца Наташи, оказалось неприемлемым. Соблазны же промышленной революции начала века, выбросившей на голову людей множество самых разных, роскошных товаров, часть не нужных, но разрекламированных на американский манер, требовало денег. Роскошная жизнь, ставшая предметом вожделения многих с помощью появившегося кинематографа, массовых газет и журналов, манила сильно. Имение у реки Клязьмы было продано. Большая часть драгоценностей пробабки тоже. Наташе было шесть лет, и она плохо помнила тот день, когда в их квартиру на Малой Бронной пришли люди в плохой поношенной одежды с винтовками и красными бантами на груди телогреек и на солдатских папахах. Всё ценное, даже напольные часы, у них было тогда отобрано, а в квартире разместили раненых рабочих, пострадавших во время октябрьских боёв с юнкерами у Никитских ворот и на Знаменке.

В этих же октябрьских боях в 1917 году Наташа потеряла своего не состоявшегося жениха Александра. Он был студентом московского университета. Из романтического порыва и из-за нужды в денежном содержании, он присоединился к отряду из Лефортово, воевавшему на Тверском бульваре. После известия об отречении царя, крестьяне, под руководством бывшего управляющего, разграбили имение его отца, а самого отца и мать убили. Оставшись без денежных переводов, юноша записался в отряд подполковника Бочарова. Александр был убит, отпет в храме Большого Вознесения на Никитской улице вместе с офицерами, юнкерами и ударниками из других летучих отрядов “Союза офицеров” и “Общества за экономическое возрождение России”, и похоронен в дождливый день в селе Вознесенском в братской могиле под крестом с надписью: “Юнкера. Они умерли за свою и нашу свободу”.

Бегство в Харьков, где жила старшая сестра матери, где было больше хлеба и меньше красных, было обусловлено этими событиями.

В долгой дороге, в переполненных поездах и на станциях, забитых дезертирами с фронта, беженцами со всех сторон бывшей Российской империи, среди повальной дизентерии, вшей и гриппа-испанки, родители Наташи заболели сыпным тифом. Людей из поездов красные патрули во главе с фельдшерами на станциях до самой границы советской территории выгоняли из вагонов, снимали с крыш, выгружали сотнями. И ещё живых, и уже мёртвых. Однажды и её родителей, уже плохо понимающих происходящее вокруг, вынесли из вагона, якобы для осмотра врачом, но положили на стылом перроне прямо в один ряд вместе с умершими и мёртвыми. Поезд тронулся, покатился, окутывая мир паром и гарью, и девочка навсегда осталась одна. Вся её жизнь, казалось, закончилась вдруг на этом безымянном перроне.

Странно, но совершенно незнакомый ей бородатый старик, очень похожий по одежде и манере говорить на сельского священника, подаривший ей в тот момент ей кусочек горького хлеба, его глаза, запомнились ей больше, чем уплывающий в облаке паровозного пара и дыма перрон с лежащими бездвижно родителями. Этот старик, кормивший её до самого приезда в Харьков, а потом нашедший её тётю в холодном, тёмном городе первого года революции, был словно посланец ангела-хранителя, спасший её тогда из чувства сострадания, и какого-то внутреннего долга творить добро, среди всеобщего ужаса разрушения, смерти и подлости.

Вот он, этот благой старик смотрит не неё задумчиво, и говорит низким, простуженным голосом:

— На-ка, внучка, поешь хлебушка, чистая ты душа!

Поезд идёт так медленно, что не слышно привычного дробного, из коротких серий сдвоенных ударов, стука колёс на стыках, а слышно, зато, как под ними хрустят камешки и ветки, раздавленные о рельсы. Холодный воздух застыл на стёклах окон, едва пропуская дневной свет, дышать нечем от дыма печки-буржуйки, и только глаза старика, кажется, остались живыми среди неподвижных фигур вокруг на полках, в проходах на полу. И шёпот, чей-то близкий шёпот, бесконечно повторяющая стих поэта Чёрного, так любимого раньше за смешливость её отцом :

"Кто живёт под потолком?"

"У него есть борода?"

"И манишка , и жилет?"

"Как встаёт он по утрам?"

"Кто с ним утром кофе пьёт?"

"И давно он там живёт?"

"Кто с ним бегает вдоль крыш?"

"Ну, а как его зовут?"

"Он, капризничает, да?"

— Ни-ко-гда!

Жизнь с тётей Верой была какое-то время тяжёлой. Большая её семья, включала и нескольких приживалок-подруг с детьми и родителями, знакомых по земским конторам и однополчанам мужа, погибшего нелепой смертью при крушении поезда под Белой церковью. Был жестокий голод. Не то, чтобы не было хлеба, хлеб на Украине в 1919 году был, и не переводился. Просто в городе он был только у спекулянтов, державших цены безо всякого христианского стеснения, тем более, что большинство из них с древних пор были иудеями. Погромы евреев для борьбы с голодом ничего не дали, потому что православные спекулянты не отличались от иудейских ничем. Не Христос или Яхве вдохновлял их, а мировосприятие через жадность. Добраться же до крестьян и хуторян самостоятельно горожанам не давали всевозможные бандиты, занимающие почти каждое село вокруг городов, станций и полустанков. Бандиты разные: были идейные, анархисты, монархисты, и безыдейные, перешедшие от отрядов самообороны к лёгкой наживе. Самостоятельная добыча продовольствия, минуя спекулянтов, была невозможна ещё из-за того, что железнодорожный транспорт, донельзя изношенный во время империалистической войны, был на грани почти полной остановки. Действовали и карательные меры властей против мешочников, пытающихся перевозить хлеб в ручной клади, практически парализуя работу вокзалов. Что же касается главного тяглового украинского элемента транспорта, лошади, то половину лошадей царские власти у крестьян забрали на великую войну с германцами, часть потом забрали петлюровцы, белые и красные на свою гражданскую войну. Немецкие оккупационные власти, сначала кайзеровской армии, а потом германской республики, тоже изымали лошадей несколько раз подряд. Оставшихся же лошадей крестьяне попрятали по хуторам для пахоты и жатвы. Лошадь с повозкой ценилась дороже человеческой жизни, потому что только она могла перевезти драгоценный хлеб откуда хочешь и куда угодно.

Однако продажа ценных вещей и одежды, на фоне остановки всех ткацких фабрик и недоступности импорта, репетиторство и хлебные пайки из советских учреждений, доставляемые вооружёнными красными продовольственными отрядами, насильственно изымающими продовольственные налоги в сёлах и на хуторах, помогли выжить.

Девочка не заболела ни рахитом, ни испанкой, ни тифом. Она закончила школу экстерном, и даже не позабыла французский язык, несмотря на то, что преподавали в школе язык только немецкий и украинский. И упоительность весенних вечеров, и мальчики, и юноши, и даже взрослые красивые, хорошо одетые мужчины, глядящие ей вслед так, что это чувствовалось спиной, и не нужно было поворачивать для этого голову, затмевали все неурядицы гражданской войны и разрухи.

— Le petit poisson deviendra grand! — говорила ей тогда на это тётя, и улыбалась, — из миленькой рыбки вырастет большая щука!

"Кто с ним утром кофе пьёт?"

"И давно он там живёт?"

"Кто с ним бегает вдоль крыш?"

Туман времени плыл всё дальше, и вдруг стало нечем дышать, считалка превратилась в многоголосый вой, и что-то сильно толкнуло Наташу снизу. Послышался металлический скрежет. Совершенно другой голос, грубый, с украинским акцентом, воскликнул:

— Всё, кончилась машина, слезай, граждане эвакуированные, приехали, остановка называется — посреди степи, где ветер дует!

Наташа открыла глаза и поняла, что всё это счастье последних десяти лет ей только что приснилось, и это были грёзы и видения, а на самом деле вокруг колышется жаркий и пыльный воздух, тело мокрое, словно в бане, вялое и уставшее, словно после длительного тяжёлого физического труда. Сны о довоенной жизни вдруг отлетели в разные стороны, словно стая перепуганных голубей, словно мыльные пузыри на ветру. Она снова оказалась в кузове старого грузовика ГАЗ-АА, вместе с другими беженцами, посреди приволжских степей. Как и все последние дни, на ней было её любимое синем шёлковое платье в белый горошек, небольшая шляпка из соломки с синей лентой, в тон платья, и белые открытые туфли на каблуке. Если бы не пыль, можно было бы подумать, что эта модница только что сошла с тротуара на Крещатике в Киеве, или с вечерних бульваров Ростова-на-Дону. Рядом с ней стояли её чемоданы, кули с одеждой и едой. Десятилетняя девочка, похожая на неё, обречённо сидела рядом, с застывшей гримасой обиды на весь мир, отобравший её любимых подружек, весёлые школьные переменки, легко дающиеся отличные оценки и варёную курицу по воскресеньям. На этой десятилетней, усталой и сердитой от этого девочке лет десяти, был надет короткий, выше колен, голубой сарафан, а на кудрявой голове с трудом удерживалась белая тканевая панама.

Две старые еврейки, сидевшие на чемоданах у другого борта кузова грузовика, махали руками своим очаровательным внучкам в другой машине, умоляя их потерпеть жажду и жару ещё немного. Они все имели вид абсолютно счастливых людей. Это бросалось в глаза. В отличии от ленинградских евреев, застрявших в Ростове-на-Дону, из-за невозможности перейти Дон по военной переправе, и попавших таким образом к немцам, совсем не скрывающих своих планов после расстрелов в Бабьем Яре в Киеве и в Таганроге еврейского населения, они спаслись, благодаря случаю с колонной "Харьковдормоста". Слух о расстрелах немцами евреев-беженцев из западных районов СССР на станциях вдоль линии железной дороги Миллерово - Лихая - Тацинская - Морозовская - Калач - Сталинград витал над степью. До Сталинграда было совсем недалеко, а дальше появлялась возможность эвакуироваться на Урал, или в тёплую Среднюю Азию.

Всю последнюю неделю июля 1942 года небольшая колонна с беженцами и эвакуированными работниками нескольких строительных, и промышленных предприятий восточной Украины, утратив смысл первоначального плана эвакуации из-за быстрого продвижения немецких и румынских войск, отрезающих им путь к Кубани, бессмысленно двигалась на восток. Всё происходившее казалось Наташе жутким сном.

Заблудившись однажды среди пыльного степного марева, семь дней назад, они оказавшись на хуторе недалеко от казачьей станицы Цимлянская. Хутор казался притихшим и опустевшим. У станицы, наоборот, всё гудело и днём, и ночью. Там готовилась к обороне переправ через Дон большая группировка советских войск. На переправу беженцев не допускали, там стояло оцепление из отрядов пограничников НКВД. Немцы постоянно бомбили переправу и войска вокруг. Судя по рассказам, там был хаос и преисподняя.

Сейчас в грузовике, рядом с женой и дочкой, сидел и настороженно глядел через дощатый борт машины их муж и отец Николай Адамович. Он навсегда запомнил ту переправу. Казаки хутора особенно старики, отлично помнящие борьбу с советской властью во время недавней гражданской войны, встретили их весьма неприветливо. На беженцев-евреев они смотрели с нескрываемой злостью и злорадством. Для них, имеющих ещё царское, церковно-приходское четырёхлетнее образование, большевизм и еврейство были почти синонимами. Во время Гражданской войны станица восемь раз переходила из рук в руки. Большинство старых казаков были активными участники тех событий. Не забыли они и ответных репрессий большевиков против их семей и всех станиц и земель бывшего Войска Донского: аресты и высылку зажиточных казаков, кулаков и сочувствующих им, реквизиция хлеба, скота, инвентаря, образование колхозов, работу за копейки, саботаж, последовавший за этим голод. Теперь всё повторялось на новом витке... При подходе немецких войск к пограничным казачьим станицам Донского Войска, казаки в станице Синявской, перебили местную власть, забрали у неё оружие. Они повторили привычные приёмы с набиванием животов коммунистов землёй и соломой, чтобы они, наконец, наелись досыта, и акции устрашения с вырезанием звёзд на спинах. Потом повстанцы ушли в Донские плавни. Перед занятием немцами станицы Синявской, казаки вышли из плавней навстречу немцам, приветствуя их как союзников, и тут же обратились с просьбой разрешить организоваться в подразделение для борьбы против Сталина. Немцы согласились, снабдили их трофейным оружием, конским составом и немецкими командирами. К синявцам присоединились казаки ближайших станиц и хуторов. Организовалась первая казачья сотня — зародыш вооруженных сил Казачьего Освободительного Движения на казачьей земле в составе Вермахта. По мере продвижения фашистских войск по Донской области, стихийно формировались на борьбу против Красной Армии и партизан казачьи отряды. Немецкое, германское и итальянское командования, с большой пользой применяло их в своих интересах, совершенно не принимая во внимание пока их желание самостийности, ради которой казаки поднимались на борьбу. Довоенные контакты казачьей белоэмиграции с германскими военными и лидерами NSDAP, среди них был и Гитлер, привели к возникновению теории, согласно которой казаки считались потомками "готов", и, следовательно, не славянами, а народом германского корня. Теперь, с августа, казаки выделялись в отдельную категорию равноправных союзников Германии, сражающихся плечом к плечу с германскими солдатами против большевизма в составе особых боевых частей. Немцами уже было принято решение о формировании на Дону, Кубани и Тереке казачьих частей. В Новочеркасске — первый Донской казачий полк, в Миллерово — первый Синегорский казачий полк, Кубани в станицы Уманской — первый Кубанский казачий полк.

В эти страшные дни для всей страны, когда от голода умирали женщины и дети в блокадном Ленинграде, герои 2-й Ударной армии, жертвовали собой, чтобы их спасти, юные солдаты-чекисты поднимались под пулемётным огнём в смертельные атаки подо Ржевом, на Дону и Кубани вечерами можно было слышать как захлебывались двухрядки, как разливались старинные казачьи песни, рассказывающие о казачьей вольнице, её боевых делах и подвигах, о казачьей славе. Можно было повсюду видеть лихо пляшущих казаков и казачек. Воскресали Дон и Кубань в мстительном порыве за многие притеснения и обиды, начиная с 1917 года, за отобранную независимость и землю.

Не смирившись с поражением в гражданской войнне 1918 - 1920-х годов, имея большие запасы оружия, продовольственную автономию, донское и кубанское казачество в конце 1929 года поднялось на восстание против коммунистических принципов индустриализации и коллективизации. Восстание началось на Дону. Казаки станиц Кривлянской, Каргальской, Великокняжеской, Платовской, Грушевской, и многих других, убили коммунистов, активистов, надругались над их семьями, сожгли их дома. Бывшие при царе бедняками, а потом хозяевами новой страны, снова оказались обречены на холод, голод, страдания детей и матерей, самоубийства и болезни. Многие казаки, сочувствующие большевизму, вынуждены были вместе с семьями бежать, куда глаза глядят. Часть Дона и Кубани в том году на много месяцев перестала быть советской. В марте 1930 года восставшие объединились с восставшими горцами Северного Кавказа, захватившими Моздок, Железноводск, Минеральные Воды, Майкоп и другие города. Словно в страшном сне повторился казачий раскол, описанный Михаилом Шолоховым в романах “Тихий Дон” и “Поднятая целина” в весьма щадящем для обеих противоборствующих сторон виде.

Резня коммунистов и русской деревенской бедноты вызвала ответную реакцию русских. Москва срочно, кроме сил внутренние войска НКВД, направила для борьбы против восставших областей все части Северокавказского военного округа. Были применены огромные силы — бронепоезда, артиллерия, авиация и танки.

Не решаясь на уничтожение большого числа активных контрреволюционеров, большую часть повстанцев, вместе с семьями пришлось депортировать в Казахстан и малоосвоенные районы Сибири. Поспешность проведения выселения и пролетарская ненависть к участникам кровавых и садистских расправ над коммунистами и активистами, не могла не привести к эксцессам. Повстанцев с семьями сгоняли к железнодорожным станциям, где стояли заранее поданные эшелоны товарных вагонов, зачастую без воды, печей, уборных. Кошмарный ужас творился в вагонах: холод, голод, плач детей и матерей, самоубийства, болезни и смерть. Высаженные в сибирском лесу, депортированные на морозе строили бараки и землянки.

Однако, большая часть казаков, оставшись в своих станицах и хуторах, хотя и обезоруженная, устроила саботаж, отказавшись собирать и сдавать хлеб урожая 1931 года с общественных земель, собираясь заморить голодом коммунистов в городах. В ответ на это, в села направились тысячи чекистов и партийных активистов, и комсомольцев, и, с помощью местной бедноты, изъяли установленную для сдачи государству норму. У отказавшихся сдавать хлеб добровольно единоличников, перекапывали огороды, сады и дворы, переворачивали чердаки, печи и подвалы в поисках пшена, ячменя, овса, проса. Поскольку основной урожай, погиб на корню, не убранный, к весне 1932 года на Дону и Кубани начался голод. Для предотвращения исхода в города, голодающие районы были оцеплены войсками. Поставки продовольствия из Госрезерва стабилизировали ситуацию с запозданием. В удалённых станицах и хуторах до уборки урожая 1933 года от голода умирали целыми семьями. Налаженная за оставшиеся восемь лет до войны жизнь, несколько раз прерывалась компаниями по раскулачиванию, борьбе против расхищения госсобственности, чисткой органов власти и промышленности от воров, вредителей, карьеристов и приспособленцев.

Командование OKW и OKH немецко-фашистских войск, планируя летнюю кампанию 1942 года, учитывало благоприятные настроения на территории Донского и Кубанского Войска, и Северного Кавказа, сильно отличающиеся от настроений на северном и центральном участке фронта, под Ленинградом и Ржевом. Немцам было отлично известно, что именно Дон и Кубань, и Терек были главной базой и опорой белогвардейского движения в кровопролитной гражданской войны в России, именно эти области упорно сопротивлялись индустриализации и коллективизации, поднимали вооружённые восстания. Фашисты не ошиблись в расчётах. Уже в июле во многих станицах были организованы казачьи отряды. А в Новочеркасске казаками Павловым, Галдиным, Плотниковым, Поповым, Духопельниковым, Шумко, Сюсюкиным, Меркуловым в Атаманском дворце в Новочеркасске был организован штаб казачьих донских формирований. Чуть раньше, в начале 1942 года в Шепетовке на Украине тоже был создан Особый штаб во главе с немецким генералом. Там было сформировано 12 казачьих пеших полков. Первый полк в честь донского казака графа Платова именовался: Первый казачий генерала Платова полк. Полки, по мере формирования, направлялись на разные участки немецкого фронта где, главным образом, использовались для борьбы с советскими партизанами, охраны пленных, сбора продовольствия и рабочей силы для отправки в Германию. Позже по приказу OKW N 2/15 полки были переименованы в казачьи батальоны. Например, 8-й казачий полк был переименован в 635-й казачий батальон, 9-й казачий генерала Бакланова полк — в 572-й. Офицерский и унтер-офицерский состав полков состоял из бывших военнослужащих советской армии — частью не казачьего происхождения.

Формированием казачьих частей в Шапитовке руководил полковник Саркисян. К немцам в плен он сдался в чине полковника и в должности командира кавалерийской дивизии. Он долго служил в РККА, получил образование в Военной Академии им. Фрунзе. Другой казачий командир Кононов — командир 436 стрелкового полка 155 стрелковой дивизии Красной армии в чине майора, сдался вместе с полком 22 августа 1941 года с развёрнутыми знамёнами и под военный оркестр. Сам донской казак, Кононов служил в РККА с 1919 года, закончил академию имени Фрунзе, участвовал в Финской войне и Польском походе, но через месяц, после начала войны с Германией, пожелал стать организатором казачьих войск Германии.

Летом 1942 года возникла возможность объединить казачьи формирования, состоявшей в большинстве своём из призывников старших возрастов и малолеток, находившихся в то время дома — на Дону, со строевой казачьей массой, которая, будучи в Красной армии сдалась в плен и составила собой части, сформированные в Шепетовке. Общая численность фашистско-казачьих частей при благоприятных условиях, могли составить полумиллионную казачью армию...

так что беженцы с запада были вынуждены самостоятельно строить плавучую переправу через Дон из подручных материалов. Опыт инженеров "Харьковдормоста", энергичные действия мужа Наташи позволили, несмотря на полную пассивность местной партийной ячейка и колхозных казаков, соорудить из лодок, плотов и тросов нечто похожее на плавучую переправу. Ничего тяжелее полуторатонных грузовиков в составе колонны у них не было, поэтому мост выдержал, и переправа в целом прошла успешно, хотя и не без потерь, происшествий и травм. Сама станица Цимлянская, неожиданным образом оказавшаяся на их пути на восток, была расположена вдали от железных дорог. Она была отрезана в весеннюю или осеннюю распутицу от всего мира как остров посреди океана Степь, где степь - это отдельная вселенная с названием, начинающимся с большой буквы. Станица имела сообщение с миром только по реке Дон, и была, как казалось тогда для горожан, воротами в неизвестную страну, непривычную, страшную и бесконечную, мистическую, лежащую здесь с незапамятных пор, вне общепринятого материалистического времени и пространства.

И действительно, станица у впадения в Дон реки Цимла была выстроена на месте знаменитой хазарской крепости Саркел, захваченной тысячу лет назад прославленным князем Киевской Руси Святославом и названной потом Белой Вежей. Потом эту крепость на Дону захватили на сотни лет половцы, а затем монголы Батыя. Камни тех крепостных стен, построенных ещё византийским зодчим, до сих пор лежат в фундаментах казацких куреней. Десятки тысяч кустов винограда немецких, венгерских, иранских сортов, огромными квадратами, волнами и рядами, буйно произрастающих вокруг станицы, дополняли необычность этого места. При переправе была потеряна одна из машин с бочками бензина и запасными частями.

Недалеко от станции Куберле, где стоял под парами бронепоезд, и ремонтировали железнодорожный путь, их грузовики остановили вооружённые всадники в папахах, башлыках, черкесках с газырями, при кинжалах, саблях, с карабинами и автоматами ППД. У одного из них на воротнике были нашиты кавалерийские синие петлицы с пятью рубиновыми треугольниками старшины. Они чем-то напоминали героя из кинофильма “Свинарка и пастух”, дагестанского пастуха Мусаиба Гатуева, но одновременно был похожи и на царских казаков из фильма “Юность Максима”. Харьковчане за недели пути настолько привыкли к проверкам документов, что спокойно остановились. Всадники после этого стали бесцеремонно осматривать машины и пассажиров, переговариваясь на шипяще-цокающем языке. Они не отвечали на вопросы о том, кто они такие, и чего хотят. Было ясно только, что это какая-то советская часть, набранная из горцев Кавказа. Несколько лошадей с поклажей, в том числе с напольными часами, следующие за ними, не оставляли сомнений в их намерении поживиться имуществом беззащитных людей. Заметив на руке Иван Блюмина золотые наградные часы фабрики “ЗиМ”, один из них без слов стал их грубо снимать, стараясь, впрочем, не порвать ремешок. Когда мужчина, поборов страх перед неизвестными вооружёнными до зубов людьми, начал вырывать руку, его ударили прикладом по плечу так, что инженер чуть было не потерял сознание. После этого обыску подверглись вещи и карманы беженцев. Несмотря на призывы к солдатам, бредущим мимо, никто не вмешался, а когда кто-то крикнул, что так и надо жидам, отсиживающимся в тылу, и вообще машины нужно реквизировать, все в ужасе замолчали.

— Для нужд фронта! — нехотя сказал напоследок с сильным акцентом тот, кто бил Блюмина, выдавая своё знание русского языка, — сидите тихо, живёте тут в тылу, как трусливые бараны, пока джигиты за родину свою сражаются!

Наташа тяжело вздохнула...

После сильнейшего сотрясения и глухого удара, когда грузовик задними колёсами словно рухнул в яму, водитель, старый татарин в чёрной шапочке с зелёным шитьём и двое пассажиров из кабины, молодые украинцы из харьковского паровозного депо, быстро вылезли из кабины и теперь, сгибаясь, рассматривали лопнувшую рессору заднего колеса и выскочивший из креплений задний мост ГАЗа.

— Починить можно, товарищи? — свешиваясь через борт, спросил их бодро Николай, стараясь своим спокойствием и деловитостью сразу настроить всех на слаженную работу по преодолению очередной трудности.

Наташа при этом только простонала. Ей казалось, что Николай сейчас выглядит несколько смешным со своим комсомольским энтузиазмом. Из-за сотрясения ныло всё тело. Удар был сильный, словно машина упала со второго этажа.

— Не повезло, — сказал кто-то из женщин, сидящих в кузове за её спиной, — лучше бы мы остались в Барвенково.

— Но в Барвенково давно немцы! — воскликнул Николай, обернувшись.

— Но и здесь скоро они будут! — последовал печальный ответ.

Серые глаза мужа Наташи смотрели вокруг пытливо и придирчиво. На узком лице с коротким носом и узкими губами была отображена уверенность человека, знакомого со взаимосвязью между воздействием силы и реакции материала, очевидной ценностью планирования действий и очерёдности достижения результата, в зависимости от имеющихся возможностей. В общем, Николай был простой советский инженер-строитель, поставленный в привычную для себя обстановку ударной работы при недостатке времени, материалов, рабочих и инструментов, по сырому проекту и при критике со всех сторон. Это свойство строителей в частности, и зодчих в общем смысле этого слова, начиная с Аристотеля Фиораванти и до Шухова, был присуще строителям всех времён и народов, а тем более строителям первых советских пятилеток. Вот и сейчас, несмотря на угрожающее положение, недостаток воды и еды, почти закончившееся горючее, отсутствие возможности ремонта, нормального сна, простой гигиены, отсутствие даже возможности прилично справить нужду среди массы людей, в движении, и в степи, где всё просматривалось на сотни метров вокруг, не смущали Николая Адамовича.

Его товарищ и главный конструктор треста Иван Блюмин, разделял его энтузиазм. Поломка заднего моста не мешало им надеяться на счастливый исход пути. Бронь от военной мобилизации еще действовала, несмотря на их желание с оружием в руках защитить советскую власть, словно былинные герои гражданской войны, бессмертный Чапаев и весёлый Котовский, мудрый Щорс и обожаемый Будённый. Вопреки их желания, и благодаря необходимости быстро восстанавливать автодорожные и железнодорожные мосты при переходе Красной Армии в наступление, в скором начале которого никто из идейных коммунистов и комсомольцев не сомневался, мобилизованы они не были и на фронт они не попали. Это досадное недоразумение с невозможностью доказать свою значимость в жизни страны и народа с оружием в руках, они компенсировали яростным трудом. Странным образом, их колонна из тридцати машин, как воздух нужных в отступающей армии, не была остановлена никем из военных или партийный властей, заградотрядами, не отобраны машины, а сами они, например, не мобилизованы на строительство укреплений или разгрузку-погрузку вагонов. Путь через глухую степь дал им такую странную свободу.

— Не доехали до станции Котельниково совсем немного, каких-то двадцать километров! — сказал горестно шофёр-татарин, — вон уже там эта станция Котельниково, оттуда до Сталинграда всего-то ничего, километров двести, а это для поезда совсем будет ерунда!

— Ужас какой, двести километров, это больше, чем от Харькова до Полтавы, или от Киева до Житомира! — вздохнула Наташа, — ну и прорва простора тут!

— Хорошо бы поскорее добраться до Котельниково, и сесть на поезд до Сталинграда, а там можно будет определиться с дальнейшими планами, найти кого-нибудь из наркомата, встать на учёт и пищевое довольствие, — сказал Николай, — и включиться нам всем, наконец, в нужную Родине работу по борьбе с врагом!

Наташа рассеянно кивнула мужу, продолжая тревожно осматриваться по сторонам; вся степь вокруг была наполнена движением, звуками и запахами грандиозных событий, происходящих, словно на огромной сцене перед творцом всего сущего, с его соизволения и для его, то ли увеселения, то ли горького испытания созданного им. Не то, чтобы эти степи не знали на своих пёстрых, куликовых полях, протянувшихся от Волги, через Дон и Днепр до лесов Волыни, движения народов и смешения эпох. Здесь прошли на запад авары и булгары, основавшие Болгарию, прошли угры, основавшие Венгрию, прошли половцы и монголы, основавшие вместе Золоту Орду, положившую военную и административную систему чжурчжэней и китайцев на славяно-финскую почву от Валдая до Волги. Степь эта видела многое, но теперь она была напитана человеческой жизнью не в одном месте, не полосой, не в нескольких местах одновременно, а сразу по всей своей плоскости, от края до края.

Наташа как зачарованная неотрывно глядел вокруг, на длинную полосу защитных лесопосадок невдалеке от дороги, убегающую на восток и превращающуюся вдали в густые заросли, почти лес в том месте, где, скорее всего была река, мост или переправа через неё. Это действительно был Курмоярский Аксай, впадающий в Дон недалеко от Цимлы, своенравная, изменчивая река, как все степные реки. Она могла в жаркие месяцы, в межень, притворяться слабым ручьём, еле ворочая в своих омутах и затонах сонных сомов и чёрную тину, и тогда даже пугливые коровы могли перейти её без труда в некоторых местах без помощи пастуха, только лишь для того, чтобы отвязаться от надоедливых слепней или найти тень среди яблоневых садов. А во время гроз и летних ливней, или во время весеннего паводка, собрав со своих притоков и балок воды с огромной площади, река превращалась в гибельное место для всего, что оказалось по неосторожности слишком близко к рубежу её власти. Лодки, садки, мостики, заборы, постройки, насыпи, гати сносились мощным грязевым потоком. И горе было тому, кто пытался по необходимости в это время перейти, переплыть или переехать на другой берег. Бесчисленные старицы, вокруг её меандров, похожих на гигантский серпантин, словно разрезы огромного ножа располагались вокруг постоянно изменяющегося русла. Некоторые старицы давно превратились в сухие или топкие балки, некоторые ещё имели воду и были озерцам серповидной формы, на радость окрестным садоводам и рыбакам. За леском, каким-то чудом ещё не изведённым на доски и дрова, виднелись разномастные крыши села Нижние Черни, и даже часть извилистые берега Курмоярского Аксая с блёстками воды. Слева, там, куда указывал шофёр, где расположилась станция Котельниково, поднимался столб чёрного дыма. Впереди, за Нижними Черни тоже были дымы. Они были так далеко на северо-востоке, что казались почти синим из-за толщи воздуха. Не дымы, как казалось, а скорее серо-голубая стена поднималась из-за горизонта в синее небо. До этой стены далёких дымов лежала гладкая как стол, буро-жёлтая степь. Горбы курганов не мешали её монотонности. От края до края из-под ног, уходила она в бесконечность, накрытая однотонной синей плоскостью высокого неба. Беспощадно спалив ранним утром все облака, над этим пространством неподвижно висело солнце. На востоке, со стороны Калмыкии, сразу бросались в глаза зелёно-серые полоски кукурузных полей, оранжевые пятна плотных зарослей подсолнуха и буро-зелёные пятна степных разнотравий, то здесь, то там виднелись рассыпанные бисером многочисленные стога сена.

Повсюду, со всех сторон в жарком, дрожащем воздухе висели длинные пылевые хвосты и шлейфы от чего-то огромного и многочисленного, передвигающегося в разных направлениях по видимым и невидимым отсюда грунтовым дорогам, тропам и просто так, напрямую через степь. Степные дороги, попросту извилистые сухие колеи, пробитые за многие годы в невероятно живучем травяном покрове, понимали полог не менее густой, чем дым от пожаров, и он надолго застывал на одном месте, поддерживаемый восходящими потоками горячего воздуха от разогретой на солнце земли.

Степь была в движении. Везде виднелись черные точки, чёрточки, нитки, идущих и едущих в разных направлениях людей, лошадей, коров, овец, верблюдов, машин, тракторов, повозок. Со стороны Котельниково в сторону Курмоярского Аксая шли военные колонны, грузовики, подводы. Видны были маленькие пушки, упряжки лошадей, отдельные командиры на конях. Вперемешку с ними шли и ехали машины, повозки с гражданским, даже комбайны и тракторы с возами. Они двигались и к Котельниково, и в обратную сторону, порождая щемящее чувство всеобщего хаоса и гибельной неразберихи.

Земля под ними пылила ручейками и облачками, или реками пыли. И всё это вместе, дрожало, словно на поверхности не то озёр, не то слоёв раскалённого воздуха. Может, там действительно было озёра, только вот плескались они чуть выше уровня горизонта. Любой, кто увидел бы эту панораму. подумал, а если не подумал, то почувствовал сердцем или душой, что произошло что-то великое, огромное и страшное, и злое, какое бывает только в библейских сказаниях или в мыслях философов, для своей потехи и мысленных экспериментов, придумывающих конец света. Катастрофа, вызванная неведомыми природными силами, забросившая в эту глушь столько людей со всех сторон света. И без того жуткий этот простор своей приветливостью к человеку, делалось ещё более страшным из-за повсеместного присутствия здесь массы разного люда.

В бескрайнем синем небе тоже всё двигалось; то ближе, то дальше, в основном на западе, на разной высоте висели, медленно перемещались серые точки самолётов. Иногда они вспыхивали как искорки, когда солнечный свет отражался от стекол кабин, иногда мерцали, отражая свет плоскостью крыльев при маневрировании.

— Надо бы дойти до военных и попросить у них хотя бы воды, милочка! — слабым голосом сказала Наташе пожилая еврейка с бледным лицом, дотрагиваясь до рукава её платья, — у военных обязательно должна быть вода!

— На других наших машинах тоже есть вода, — ответила ей Наташа, и сделала знак дочери, чтобы та подала ей корзинку, — а пока возьмите мою, тут немного в бутылке, тёплая, но жажда всё спишет.

Принимая от неё бутылку и впрямь тёплой, почти горячей воды, женщина, посмотрела не неё, как смотрят дети на мать, дающую вкусную еду, восхищённо и недоверчиво.

Глава 3. Drang nah Osten - натиск на восток

Появившийся с запада в ослепительных лучах палящего солнца, немецкий самолёт “Хеншель” Hs 126B-1, жужжа, как огромный шмель, медленно заходил на посадку.

Среди множества палаток, антенн радиосвязи, машин и автобусов, броневиков и зенитных орудий, защищающих штаб 4-й танковой армии Вермахта группы армий "В", лётчика интересовали несколько запылённых штабных машин с нанесёнными на крылья и борта, латинскими буквами “Н”, и флажками с чёрно-белыми квадратами, обозначающими принадлежность к командованию 4-й танковой армии. Недалеко от этой группы из полутора десятков легковых машин, автобусов и грузовиков, голые по пояс сапёры прямо в степи, в нескольких сотнях метров края глубокой балки, поросшей кустарником, спешно разворачивали и устанавливали серо-зелёные штабные палатки. Рядом с ним связисты монтировали очередные стойки радиоантенн для штаба армии. Тут же недалеко сидели в траве сотни пленных — гражданских и военных.

Совсем недалеко от штаба, на сколько хватало глаз, от горизонта до горизонта, двигалась бесконечная колонна разномастных грузовиков, автобусов, легковых автомобилей, специальных и боевых немецких машин, подвод, артиллерии, пеших пехотных колонн.

Вся эта масса немецких и румынских войск, колонн снабжения и обслуживающего персонала из числа добровольных восточных помощников Вермахта, двигалась на северо-восток. Они шла по грейдированной грунтовой дороге, в несколько рядов и рядом с ней, параллельно железнодорожному полотну на высокой насыпи. В туче пыли здесь двигались самые разнообразные машины, разве что, не было среди них теперь громадных полугусеничных ремонтно-эвакуационных тягачей Sd Kfz 9/4 с краном и танковозов Бюссинг-НАГ 900, как и прежнего числа маленькими легковых Kfz 1 “Kubelwagen”, и маленьких броневиков связи Kf 14.

При внезапном переносе направления главного удара, часто невозможно чётко запланировать и организовывать снабжение войск как путем подвоза из тыловых районов или из Рейха. Рокадные перевозки в прифронтовой полосе и заимствованию запасов соседей приводят страданиям другого участок фронта. В невыгодном свете оказываются и те, кто заимствует и те, кто получает. Конечно, танковые дивизии, особенно такая прославленная как 14-я, могут способствовать достижению победы на одном участке фронта, а несколькими днями позже на другом. Это немецкие танкисты демонстрировали с завидным постоянством, начиная с вторжения в Польшу уже четыре года назад. Но железнодорожный состав с горючим может только один раз заправить танки и машины бензином на направлении главного удара. После этого он оказывается пустым, и никакой героизм солдат и крики партийного начальства не помогут ему самому наполнить снова. Нужен новый состав. Одних лишь перебоев с подвозом горючего достаточно для срыва плана командования по использованию всей имеющейся техники. Тяжёлую технику 4-танковой армии остановил ещё под Харьковом дефицит горючего, лёгкую технику остановила русская погода и расстояния. Неожиданные летние ночные ливни с грозами превращали грунтовые дороги чернозёмного пояса Украины, Дона и Кубани в море грязи, непроходимое для лёгких машин. Нужно было либо обладать весом танка или самоходного орудия, чтобы погрузиться в жижу до твёрдой поверхности, либо лёгкостью мотоцикла, чтобы скользить поверху.

Создавая привычную картину всеобщего уверенного наступления при наличии нужного количества бензина, огромная масса машин из состава механизированных соединений 4-й танковой армии Вермахта, урча и завывая моторами, волокла разнообразные гаубицы, зенитные орудия, понтоны, полевые кухни, прицепы разных видов. Из всех грузов, казалось, больше всего было на грузовиках и прицепах ребристых 200-литровых бочек с эрзацбензином, канистр с водой, ящиков и корзин с боеприпасами.

Малочисленные цепочки изнурённых немецких пехотинцев, не имеющих по разным причинам даже конного транспорта, брели гуськом по обочине, в пыли, с завистью поглядывали на своих моторизированных коллег, восседающих в грузовиках, и на бесчисленных мотоциклах. Отдельные группы всадников и конных повозок, архаично смотрелись на фоне этой моторизированного, сигналящего, дымящего и ревущего на все лады, железного потока. В степи, по другую сторону железнодорожной насыпи, понуро брели, едва переставляя копытами, конные упряжки. Критическая нехватка бензина могла быть восполнена с перерывом, машины могли просто постоять без движения, а нехватка воды для лошадей была смертельной.

Стрекот самолётного мотора едва был слышен сквозь гул и рёв двигающегося тысячемоторого чудовища. Если бы можно было лошадиные силы каждого мотора из машин семи пехотных и одной мотопехотной, одной артиллерийской, двух танковых дивизий, полков интендантской службы, тылового обеспечения, связи, представить в виде живых лошадей, то получившаяся бы конница в десять раз превзошла бы самое большое конное войско Атиллы, Чингисхана и Батыя. Достигнув сегодня на рассвете авангардными частями важного железнодорожного пункта Котельниково на железной дороге Тихорецк-Сталинград, такое войско, растянувшись по степи, своим арьергардными частями ещё даже не вышла бы из района станиц Константиновская и Николаевская, в 300 километрах западнее. Но, к счастью, снабжение даже таких полчищ, даже если бы они действительно имели 5 миллионов лошадей, не говоря уже о силах 4-й танковой армии, двигающейся теперь юго-восточнее Дона, нечего было заботиться. Вопреки всем опасениям интендантских служб германской и румынской армии, и благодаря прозорливому решению о сроках и направлении главного наступления на Восточном фронте летом 1942 года, только в районах среднего и нижнего Дона были захвачены такие запасы зерна и скота, что весь Вермахт можно было кормить в течении двух лет. Несмотря на проблемы Рейхсбанна с организацией перевозок, с июля большое количество этих запасов отправлялось войскам центрального и северного участка фронта, и в Рейх. Радовало и то, что этих же запасов зерна урожая 1942 года лишился враг. В отличии от катастрофического невезения германских и итальянских войск в Северной Африке, ситуация с наступлением на Сталинград и Кавказ развивалась настолько хорошо, что, в соответствии с директивой ОКW, 11-я армия генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна перебрасывалась в район Ленинграда для участия в операциях по захвату города, две танковые дивизии из состава группы армий “А” перебрасывались во Францию.

На одной из легковых штабных машин — Horch 830 BL Pullman Cabriolet, стоящих у разворачиваемого командного пункта, был прикреплён треугольный генеральский вымпел. В машине, развалившись, сидел и два генерала. Один из них, генерал-полковник Герман Гот, пожилой, худощавый и маленький человек с седой головой, с большими злыми глазами, в пыльном кителе с орденом "Рыцарский крест Железного креста” с дубовыми листьям, орденскими ленточками, с красными генеральскими петлицами и витыми погонами генерал-полковника, глядя на приземляющийся штабной самолёт, думал о том, что не давало ему покоя уже давно. Он думал о том, что плана "Барбаросса" и директивы ОКW были порочны. В них отсутствовали четко сформулированные цели войны, которые должен был дать Гитлер как политик, как основу принятия решений. Указание на уничтожение живой силы, разгром Советской России, вывод её из войны как континентального союзника Англии были недостаточными условиями задачи для принятия правильных оперативно-стратегических решения.

Политической целью должно было быть ослабление военной и политической мощи Советского Союза и принуждение пойти на переговоры. А для этого нужно было захватить Ленинград и Москву.

Казалось, что для успеха сокрушения СССР было сделано всё, что нужно: установки на подготовку войны против Советского Союза были изложены в изданной в 1926 году книге Гитлера "Моя борьба".

NSDAP положила конец вечному стремлению Германии на юг и юго-запад Европы и обращала взор на Восток. Говоря о новых землях в Европе, они имели в виду в первую очередь Польшу, Украину и Россию. В ноябре 1939 года, Гитлер сказал: "Договор с Россией о ненападении мы будем соблюдаются до тех пор, пока он нам выгоден!” Машина подготовки войны быстро набирала обороты. С октября 1939 по декабрь 1940 года в западных военных округах СССР было задержали 5 тысяч германских и румынских агентов, уничтожено множество хорошо вооруженных банд и разведгрупп. С их помощью и с помощью агентуры, и противников большевизма в Красной армии и органах госбезопасности, в 1937-1940 годы для штабов всех уровней были подготовлены альбомы с фотографиями, схемами и подробными описаниями дорог, мостов, аэродромов, военных городков, заводов и других важных объектов до рубежа Волги. Никого не смущало, что, примерно в 1928 году Красная армия переняла немецкие принципы боевой подготовки и вождения войск. В тридцатые годы она имела теорию глубокой наступательной и оборонительной операции с применение крупных танковых соединений во взаимодействии с моторизованной пехотой, воздушными десантами и авиацией. В СССР были сформированы ВДВ, танковые дивизии и механизированные корпуса. Уже через месяц боёв стало понятно, что командование большевиков действует умело. Они сражались ожесточенно и фанатично.

К нападению 22 июня 1941 года Германия, оккупировала многие страны Европы располагала мощной военно-экономической базой и огромной, полностью отмобилизованной армией в 7,2 миллиона человек, без учёта военизированных вспомогательных служб.

Для внезапного удара по СССР было сосредоточено 190 дивизий и 7 семь бригад полевых сухопутных войск Германии и её союзников, в том числе 17 танковых и 13 моторизованных. Полностью укомплектованные по штатам военного времени, они наносили первый, ошеломляющий удар. История войн не знала примеров, когда для первого удара сосредоточивалось столь огромное количество войск. В резерве Германии имела ещё 60 дивизий. Все германские дивизии были полностью укомплектованные по штатам военного времени. Пехотные дивизии насчитывали по 17000, моторизованные — 14000 и танковые — около 16000 человек. В то же время значительное количество стрелковых дивизий РККА в приграничной полосе было укомплектовано по штатам мирного времени — 12000 тысяч человек, а дивизии, находившиеся в глубине западных округов СССР, по сокращенным штатам — 6000 тысяч.

К 22 июня 1941 года советские войска приграничных округов в большинстве своём находились в учебных лагерях, были рассредоточены на значительных пространствах вне связи с логикой отражения массированных ударов. На одну советскую дивизию первой линии приходилось от 25 до 50 и более километров фронта, что в несколько раз больше расчётного значения для ведения устойчивой обороны. Две трети советских войск размещались вдоль границы на значительном расстоянии до 150 километров. значительная часть примерно в 500 километрах от границы.

Такое построение войск РККА соответствовала советской доктрине отражения глубоких прорывов, когда в глубине обороны танковые соединения врага атакуются советскими резервами. Но для этого войска и командиры должны уметь сражаться и хотеть сражаться. Связь и снабжение должны быть на высоте. Если этого нет, то прорвать такую оборону не представляет никакого труда. Механизированные силы, прорвав первую линию, могут двигаться в любом выбранном направлении, обходя любые препятствия для продвижения к стратегически важным рубежом и пунктам.

Войска Германии и её союзников 22 июня 1941 года были так умело развернуты, что перед передовыми частями 3-й танковой группы Германа Гота: 7, 12, 20-й танковой дивизией (всего 600 танков), наступающей на фронте шириной 50 километров, стояла только 128-я сибирская стрелковая дивизия и один полк 188-й литовской стрелковой дивизии. Соотношение в людях в пользу немцев было 5:1, в танках 100:1, в артиллерии 6:1.

Настроение у всех было приподнятое. Герман Гот тогда вместе с Гейнцем Гудерианом радовались как дети. При внезапном ударе это было просто безнаказанное и благодатное убийство врага. Так всё и произошло. Можно было предположить, что вряд ли когда-нибудь какая-либо армия смогла бы превзойти такие показатели мощи первого удара. Гот помнил, как за несколько дней до этого первого удара в его ушах настойчива звучала любимая им музыка из произведений Вагнера. Это была увертюра из оперы “Тангейзер“, написанной композитором для последнего короля Баварии. Увертюра, как квинтэссенция всей оперы раскрывала противостояние духовного и чувственного, огня и льда...

Особенно радовало генералов творческое применение старого прусского приёма — неожиданного удара из глубины, когда, ещё со времён крестовых походов на восток, крупная группировка выдвигалась на рубеж атаки в самый последний момент, не оставляя врагу времени на её обнаружение, тем более на подготовку к парированию удара. Прусский маршал Блюхер в 1814 году неожиданным маршем вышел к Ватерлоо, где французы сражались с англичанами, и решил исход сражения, и судьбу Наполеона. По такому же сценарию с выдвижением к границе в последний момент ударных сил, и следовавший за этим сокрушительный удар, строился план Шлиффена в 1914 году по нападения на Бельгию и Францию, план “Белый” нападения на Польшу, план “Красный нападения” на Францию в 1940 году, а уж план “Барбаросса” был калькой с них, но в большем масштабе...

Если в прошлую Великую войну 1914 — 1918 годов, таким образом удавалось даже неожиданно выдвигать пехоту с кавалерией, то при наличии танков с бронемашинами, самоходной артиллерии, пехоты и боеприпасов на бронетранспортерах и грузовиках, это было уже стандартом при осуществлении крупной наступательной операции на окружение. Большевики, спокойно строили оборонительные сооружения, не наблюдая у самой границы танковых баталонов в самых опасных для них местах, например, как в случае с танками 3-я танковой группы Германа Гота на стыке двух советских военных округов — Прибалтийского и Западного. После выдвижения танков форсированным маршем на рубеж атаки за сутки до начала войны, среагировать на убийственный танковый удар времени уже не было никакого. Подобным образом в ночь перед началом войны 1-я и 6-я танковые дивизии 41-го корпуса, форсированным маршем вышли от Немана к советской границе. Советской разведкой группировка ударных механизированных частей вскрыта не была, а если бы и была, то ничего успеть уже было нельзя. Немецкие танковые дивизии атаковали утром практически с марша.

Так же военная прусская хитрость была использована при подготовке тяжёлой артиллерии и 600-миллиметровых мортир Gerat 041 “Karl”, стреляющих чудовищными 2-х тонными бетонобойным снарядами с фугасами с полутонной динамита. Два бронированных супер-орудия Gerat 041 “Karl” на гусеничной платформе, названные гитлеровцами именами кровавых германских богов Тора и Одина за сутки до нападения выдвинулись из Тирасполя к Брестской крепости. Ешё два колоссальных орудия, кощунственно названные библейскими именами Адам и Ева, выдвинулись в последний день мира к границе от Перемышля для прорыва укреплений “Линии Молотова”. Двухтонные снаряды в первые минуты войны убивали по нескольку сотен спящих человек за раз. Дым, осколки и части человеческих тел поднимались после взрывов на высоту 150 метров. Вряд ли хоть один советский солдат или командир смог бы уснуть вечером 21 июня прошлого года, зная, что в четырёх километрах от его постели или колыбели его ребёнка изготовились к стрельбе эти чудовищные орудия смерти.

Именно неожиданное появление танковых батальонов и тяжёлой артиллерии стали сигналом для запоздалой Директивы N1 Генштаба РККА о приведении войск в боевую готовность. Но было слишком поздно. Жуков опоздал. Именно этому обстоятельству мортиры немецкого прибыльного концерна Rheinmetall были обязаны своей дьявольской эффективностью в первые минуты бойни. Неожиданность ошеломляющей мощи во многом содействовали физическому и психологическому надлому части советских войск в пограничном сражении. Войска же немцев и их союзников, танковые группы летели вперёд как на крыльях, слыша за спиной грохот этих мортир, словно извергались вулканы смерти. С оккультным знаком индийской свастики на рукавах и знамёнах, с римскими орлами на штандартах они сразу же принялись творить чудовищные вещи, не щадя ни старых, ни малых, подобно злодеяниям македонцев Александра Македонского, легионеров Юлия Цезаря в Галлии, или железнобоких солдат Оливера Кромвеля в Ирландии...

Решительный отказ работать над ошибками, а даже признание ошибок нормой, повсеместное превознесение убийц и насильников прошлого, как благородных завоевателей прошлого на глазах у падких до лёгких путей достижения славы и богатств, кружило умы новым кровавым извергам рода человеческого. Словно не было людям другого счастья и славы, как только убить как можно больше, с как можно большей жестокостью других людей. Совсем не счастье тихой беседы с пожилым родителем, убелённым благородной сединой на закате, или наблюдение за невинными шалостями ясноглазого дитя на утренней заре, не гармония составляла мечты этих завоевателей — растерзанные человеческие тела, сожжённые города и похвалы своих безумных женщин виделись им за Бугом и Днестром. Несовершенство природы человеческой — давно стало неправильное определение этому злу, а лишь вечный порок природы человеческой стоит после этого иметь ввиду...

Армады лёгких танков Т-26 механизированных корпусов РККА, предназначенных большевиками для контрударов, были не опасны даже для пехотных дивизий Вермахта. 300 000 бронебойных подкалиберных выстрелов PzGr.40 из американского вольфрама для танковых пушек разного калибра, 1 миллион 500 тысяч вольфрамовых подкалиберных бронебойных снарядов, пробивающих броню Т-34 и КВ-1 с 500 метров, делали любые советские танковые атаки самоубийственным занятием. Миллионы 7,92-миллиметровых бронебойных пуль S.m.K (H) для пулемётов и карабинов, пробивающие броню лёгких советских танков, бронемашин, делали 10 000 тысяч советских лёгких танков у границы железными гробами. Лишённые из-за грандиозного строительства укреплений грузовиков и автоцистерн для снабжения, должного количества артиллерии и пехоты, танковые армады устаревших танков были мишенью для оттачивания мастерства убийства и уничтожения. Германские пехотинцы на Сомме в 1916 году легко справились с английским танками графа Хейг, увидев их первый раз, не имея ни навыков, ни специальных средств для борьбы с ними, а уж теперь...

В целом, и Гудериан и Гот сошлись тогда во мнении, что Красная Армия была сильнее армии Польши и Румынии, но слабее армии Франции. Если уж при царе Николае II Романове армия потомственных русских аристократов-военных была разгромлена небольшой частью германской армии, поскольку большая часть войск сражалась на Западном фронте, то сейчас вся германская армия просто сметёт армию кухаркиных детей.

В других танковых группах была похожая ситуация. 4-я танковая группа Эриха Гёпнера, состоящая из 1, 6, 8-й танковых дивизий (600 танков) и 290-я немецкая и 268-я австрийская пехотные дивизии, на своём участке прорыва имели перед собой одну лишь 125-ю русскую стрелковую дивизию с 51-м артполком. Соотношение в людях было 10:1, в танках 100:1, в артиллерии 5:1.

2-я танковая группа Гейнца Гудериана из 3, 4, 17, 18-й танковых дивизий (всего 800 танков) на фронте 70 километров прорывали оборону из отдельных частей 6-й и 42-й русских стрелковых дивизий неполного состава в Брестской крепости, 75-й украинской стрелковой дивизии и 22-й танковой дивизии (500 лёгких танков Vickers Mk E, снятых с производства). Соотношение в людях 4:1, в танках 1,2:1, в артиллерии 4:1.

1-я танковая группа Эвальда фон Клейста, состоящая в первом эшелоне из 299, 111, 75, 57, 298 немецких и 44-й австрийской пехотных дивизий (танковые дивизии были во втором эшелоне) на участке фронта в 65 километров имели перед собой 87-ю украинскую и 124-ю украинскую советскую стрелковые дивизии. Соотношение в людях было 10:1, в танках 1:1, в артиллерии 7:1.

В глубине территории советских западных округов находилось немало других частей, но сосредоточиться и развернуться на направлениях главных ударов мощных группировок, они никак не успевали, даже, если бы знали планы ОКW наперёд. На каждом новом рубеже прорыва, имея четырех-пятикратно превосходство в силах и средствах, 3-я танковая группа Гота наносила поражения советским войскам по частям.

Сначала всеми силами были разгромлены немногочисленные войска, вдоль границы, затем преодолено сопротивление главных сил прикрытия приграничных округов и, прорвавшись в оперативную глубину, удалось нанести тяжёлые потери войскам, составляющим вторые эшелоны и резервы этих округов. Однако всё было не так гладко, как представлялось вначале. На юге войска маршала Будённого и на севере войска маршала Ворошилова оказали ожесточённое сопротивление. Их мощные контрудары и контратаки нанесли существенные потери в живой силе и технике. У Ленинграда и Киева наступление забуксовало. Было понятно, что для части русских война была моментом истины, носила характере на обязанности, а характер отечественной войны. Они явно не хотели возвращения царизма, и вели борьбу за сохранение достижений революции.

К концу уже второй недели войны в 3-й танковой группе недоставало половины танков и бронемашин, особенно было жаль превосходные чешские танки Pz Kpfw 38(t). Штаб танковой группы Гота доложил в Генеральный штаб Гальдеру, что в строю осталось лишь 50 процентов штатного состава. 20 августа 1941 года Гитлер не согласился с предложениями ОКХ о сосредоточении основных усилий для захвата Москвы. Он хотел продолжить уничтожать живую силу России там, где только возможно, и, к тому же возникла реальная угроза на обоих флангах группы армий "Центр". Наступление на московском направлении стало по существу невозможным даже для такого экзальтированного авантюриста как фюрер. Он приказал остановить наступление на Москву и сосредоточиться на разгроме войск под Киевом. Эта борьба за Киев и помешала взять Москву.

Герман Гот ещё и ещё раз со вздохом переживал за свои действия, за действия отдельных своих частей, как, например, действия 39-го танкового корпуса в июне прошлого года. Конечно, ошибкой было то, что 39-й немецкий танковый корпус после форсирования реки Западной Двины между Бешенковичами и Уллой, имея возможность повернуть часть сил на северо-запад, в тыл советским войскам, обороняющимся под Полоцком, не сделал этого, и не помог 6-му и 23-му армейским и 57-му танковому корпусам 3-й танковой группы переправиться через Западную Двину без неоправданно тяжёлых потерь. Охранение противника восточное Сейны, несмотря на отсутствие артиллерийской поддержки, удерживало свои позиции до последнего. На пути дальнейшего продвижения к Неману наши войска все время встречали упорное сопротивление русских.

Дорого стоила и неудача немецкой 19-й танковой дивизии 4-й танковой армии, которая 18 июля 1941 года была вынуждена прорываться из Великих Лук из окружения. Второй раз потребовались брать небольшой город уже громадными силами — семью пехотными, и двумя танковыми дивизиями, теряя драгоценное летнее время и людей. Количество попавших в окружение и уничтоженных советских войск было огромно. Но и множеству окружённых советских частей удавалось прорываться из котлов, пусть и без вооружения. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Немецкие моторизованные войска вели сражения вдоль дорог или вблизи от них, а там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми. Вот почему они зачастую выходили из окружения, если этому не препятствовали формирования местных националистов. Однако очень многие бросали оружие, выходили к дорогам и сдавались сами, будучи убежденными что Германия борется исключительно против большевизма и обязательно с благодарностью использует их для борьбы против Сталина. Гигантское количество пленных представляло серьёзную логистическую проблему с самого начала. Для снижения сопротивления населения на захваченных территориях в плен захватывалось ещё и просто множество мужчин призывных возрастов, в соответствии с доктриной уничтожения живой силы России вообще. Массовое убийство сдающихся прямо на поле боя, при конвоировании и перевозке, содержание без пищи под открытым небом, инфицирование тифом, отчасти сняли остроту, но не до конца. Исконная доверчивость славян сыграла с русскими тогда злую шутку. Кормить, вооружать и использовать толпу без командиров, уже один раз доказавших свою негодность в военном деле, мог только слабоумный. Германия и так была сильнее всех. Вот для охраны себе подобных, карательных акций, борьбы с партизанами и евреями, часть из них, особенно бывшие белогвардейцы, отлично подходила. Десятки тысяч евреев, подлежащие розыску и ликвидации, получили таким образом нужное количество палачей.

Осенью 1941 года в дело ведения кампании на Востоке вмешалась распутица. Вся местность стала труднопроходимая, и проведение танковых операций получило веские причины для неудач. Холода и снег довершили дело.

2-й немецкий танковый корпус его товарища и друга — ”Быстрого Гейнца” Гудериана понесли большие потери под Мценском. Это, и ещё упорная оборона Тулы помешали наступлению на Москву.

Ближе всех подошли к Москве совсем жалкие силы. Один немецкий батальон прошёл проселочными дорогами от Наро-Фоминска к Апрелевке, что находилась в 28-и километрах от московской кольцевой дороги. Кольцевая дорога стал тогда секретным оружием большевиков. Наскоро построенная рокада обеспечивала быструю переброску советских войск и военной техники, в то время, как немецкие войска утопали в грязи на просёлках.

Батальон разведки 611-зенитно-артиллерийского дивизиона 258 пехотной, укомплектованной упрямыми сынами Пруссии, из дивизии майора Хенрица, 20-го армейского корпуса, при нескольких самоходных орудиях, достиг лесными дорогам села Юшково возле Апрелевки 2-го декабря 1941, и пробыл там два дня. Сдвинуть такими мизерными силами оборону советской 33-ю армии с Киевского шоссе, напугать их таким слабым прорывом во фланг было невозможно. Не помогли и два батальона французских добровольцев Вермахта. Французы думали, что успех их соотечественников в 1812 году мистическим образом откроет путь в пятимиллионный город, готовившийся сражаться до конца. Герман Гот с содрогание думал о том, сколько нужно было тогда реально иметь свежих войск, для захвата этого города осенью 1941 года, если почти миллион немецких, испанских и финских солдат не смогли взять в два раза меньший, полностью окружённых Ленинград до сих мор. Либо группу армий “Центр” на момент 22 июня 1941 года, или все силы трёх групп армий на момент 1 октября 1941 года. Но как это было возможным сделать?

Под Апрелевкой у села Юшково гора родила мышь. Нападение на Россию тогда показалось тогда не многим здравомыслящим, была ошибкой, все беспрецедентные военные усилия привели к провалу. Возникшая страшная фрустрация, разочарование неудовлетворённость, преходящая в детскую агрессивность, бьющую через край во все стороны, проявляющуюся во всём. Подсознательный страх, что война может оказаться проигранной, придавало солдатам и офицерам небывалую силу и ярость.

“Хеншель” мягко плюхнулся на резину шасси, и покатился, попрыгав на кочках, остановился в сотне метров от машин штаба. Наблюдая за посадкой связного самолёта, командующий 4-й танковой армией, Герман Гот, сказал:

— Интересно, что это за болван пожаловал от фон Вейхса?

К приметной машине командующего побежал, проворно выпрыгнув на землю, на ходу меняя лётный шлем на фуражку, прижимая к себе локтём пухлую бумажную папку, стройный лейтенант в щёгольской тёмно-синей выходной форме Люфтваффе.

— Он бы ещё аксельбанты надел, этот лётчик! На фоне нашего героического похода и спартанского нечеловеческого напряжения, это выглядит неприемлемо! На это трудно смотреть без слёз... — сказав это, командующий 4-й танковой армией, закрыл глаза, чтобы хоть на секунду избавиться от рези в глазах от ослепительного солнца сальской степи и пыли.

Он говорил спокойным, флегматичным голосом. Потом, как бы желая показать, что он имел ввиду, он, неопределённо махнув ладонью, жестом, похожим на приветствие “Heil Hitler” и отдание чести, принятое в Вермахте одновременно, отсылая собеседника к панораме бесконечного потока машин, повозок и бронетехники за его спиной. Недавно снятые с лица мотоциклетные очки, лежащие рядом в перевёрнутой генеральской фуражке, оставили не его щеках красноватые круги, но, спасая от пыли, они никаких не спасали от жары, своими герметичными кожаными полями только усиливая дискомфорт.

Недалеко от места установки штабных палаток, вдоль края балки и в нескольких десятках метрах от движущихся колонн танковой армии, сидели на сухой рыжей траве несколько сот беженцев и военнопленных, согнанных с тракта некоторое время назад, чтобы они не мешали движению. Их никто не охранял. Одинокого румынского солдата, с русской винтовкой с трёхгранным штыком, охранявшего не столько беженцев и пленных, сколько оберегающего от них цистерну с питьевой водой на двухколёсном прицепе, никак нельзя было назвать конвоем. Несколько детей играли в догонялки. Но в основном, все они сидели в полном изнеможении от духоты, пыли и усталости. Главным охранником для них была жажда, а главным местом на земле, железная бочка с водой под охраной румына.

Сидящий рядом с генерал-полковником на заднем сидении машины генерал-лейтенант с круглым, одутловатым лицом, сдвинутой на затылок фуражке, постукивая пальцами по бортику дверцы, поспешно согласился:

— Согласен с Вами полностью, господин Гот. Из-за ярких цветных петлиц лётчика, заметных издалека, можно подумать, что это генерал прилетел с данными воздушной разведки, а не простой посыльный. Могу поспорить на что угодно, что он не из аристократической семьи, раз не умеет одеться уместно случаю.

— А кто из наших командиров из аристократической семьи? Уж точно не главный лётчик Рейха, растолстевший после ранения в живот во время путча в Мюнхене Геринг и его любимчики! — спросил сам себя командующий армией, — интересно, по какому случаю в ведомстве Рихтгофена сегодня праздник?

Повернувшись к стоящему невдалеке обер-лейтенанту с папкой бумаг под мышкой, он спросил:

— Что там за толпа около моих палаток до сих пор сидит? Что за пейзаж из творчества Питера Брейгеля?

— Это еврейские беженцы из Ростова-на-Дону и военнопленные русской национальности, работники власти, советско-русская интеллигенция, мужчины призывного возраста. Но в основном раненые и ослабленные, еврейские старики, женщины, дети, раненые и больные. Комиссаров и работников ОГПУ там нет, их расстреляли сами захватившие их солдаты разведбатальона в соответствии с приказом фюрера о немедленном уничтожении комиссаров. Об этом было в отчёте по расстрелянным русским и комиссарам за вчерашний день. А остальных использовать нигде не получается, господин генерал! — с готовность ответил офицер, улыбаясь такому неожиданному и остроумному замечанию командующего.

— Распорядитесь, чтобы мои войска были свободны от необходимости кормить и поить этих расово-неполноценных, тупых людей, недочеловеков, пока СС соизволит прислать айнзацкоманду или СД свою айнзацгруппу, разобравшись с евреями в Ростове-на-Дону и Таганроге! — воскликнул Гот, — пусть этим займутся русские помощники из наших воинских частей немедленно. Дайте им пулемёт и толкового унтер-офицера, хватит просто так есть немецких хлеб, и чтобы к обеду пейзаж был свободен от этих животных!

— Вы оскорбляете животных, господин Гот, отыскав их черты в этих еврейских рожах! Они сидят там кучей и ходят под себя, как не делают даже животные! — сказал со смехом генерал-лейтенант, — а сам приказ о комиссарах, кстати, отменён месяц назад. Комиссаров теперь требуется отправлять в тыл для ликвидации в лагерях военнопленных, тем более что теперь они предпочитают не сдаваться в плен живыми.

— Я решил немного подождать у себя с отменой этого приказа. Хуже не будет. Тем более, что распоряжение об обращении с военнопленными и приказ о применении военной подсудности в районах плана “Барбаросса” никто не отменял, господин начальник штаба! — ответил Гот, — исполняйте, обер-лейтенант.

— Так точно! — воскликнул офицер, повернулся на месте и быстрым шагом отправился давать соответствующие распоряжения.

— Мы идём от самой границы как просвещённые каратели! — сказал с восхищением в голосе начальник штаба армии, — но насколько это действенный метод сокрушения большевистской империи? Александр Македонский сокрушил персидскую державу раскалывая союз её вассалов блистательными победами раздачей милости и самостоятельности побеждённым.

— У меня не соображает от этой проклятой жары голова, дорогой мой Фридрих, но я хочу ответить тебе, как образованный и культурный человек образованному и культурному человеку, что способ сокрушения империи, о котором вы говорите, относительно войны Александра Македонского против Персидской империи в 333 году до нашей эры, не сработал в войне карфагенянина Ганнибала Барки в войне против имперского Рима в 212 году до нашей эры. Александр и Ганнибал действовали одинаково, одинаково оказывая милость порабощённым племенам. Но в Персидской империи иудеи, сирийцы, египтяне и вавилоняне были бесправными рабами царя Дария, и побежали от него после побед греков у Ясс и Гавгамел к более сильному царю Александру. Римской империи самниты, греки, латиняне и галлы имели римское гражданство, дававшие им множество преимуществ и благ. Они за Рим сражались насмерть и не покидали его даже при катастрофических поражениях у Треббии, Тразименском озере и Каннах.

— Что вы этим хотите сказать, господин Гот?

— Я хочу сказать, господин Фангор, что советская империя вот-вот развалится, потому что она создана силой, как древняя Персия, где все подданные рабы, и проявляя жестокость к русским и евреям, и милость к остальным народам. Русские нищие и евреи отобрали у всех в этой стране собственность, землю, возможность занять высокие посты. Это просто колосс на глиняных ногах, и мы скоро увидим его обрушение, — и сразу сменив тон, Гот продолжил говорить, рассматривая приближающегося к их машине лётчика, — не умаляя роли Люфтваффе в расчистки дороги в тактике быстрого продвижения наземных войск во время наступления в молниеносной войне, не могу не отметить, что у них там всегда атмосфера постоянного праздника. Даже проигранная воздушная битва за Британию их ничему не научила. Англичане засыпают бомбами нашу промышленность и население, а им хоть бы что! Хорошо иметь шефом человека номер два в партии — рейхсмаршала Германа Геринга! Жизнь молодого пилота — предмет зависти любого пехотинца или танкиста. Кофе попил на аэродроме с кексом, взлетел, на какой-нибудь пароход на Дону вывалил бомбы нажатием кнопки, вернулся, сел, выпил кофе и пообедал. Потом опять взлетел, вывалил бомбы на что-то такое внизу, что было карте жирной линией нанесено, вернулся, сел, выпил вина, съел жаркое и лёг спать. Потом получил жалование и премии, потом получил отпуск, потом награждение в Берлине, фото в “Фёлькишер Беобахтер”, и так далее. Конечно, так можно воевать хоть десять лет!

Генерал-полковник улыбнулся змеиной улыбкой, костистыми пальцами потрогал кончик длинного изогнутого носа и продолжил говорить:

— Я вчера с фон Рихтгофеном разговаривал по радиотелефону. Мне было интересно, чем занимается сейчас его воздушная стая, и где прохлаждается его офицер, прикомандированный к моему штабу. Вопрос риторический. Этот лётчик-штабист спокойно уехал в отпуск, а вместо него от фон Рихтгофена никого не прислали. Что, я должен доверять теперь вопросы армии представителям Люфтваффе в штабах моих дивизий? Это просто возмутительно!

— Совершенно согласен с вами, господин Гот! — поддакнул командиру армии Фангор, — мне приходится общаться в нашем штабе чуть ли не с денщиком в лётной пилотке, передавая запросы на авиационную поддержку.

— Так вот... Я получил ответ от фон Рихтгофена, что все силы его 4-го Воздушного флота, все восемь бомбардировочных групп бомбят танкеры и пароходы на Волге, железнодорожные станции восточнее Дона. Бомбят даже за Волгой строящуюся рокадную железную дорогу. Три его авиационные штурмовые группы заняты тылам русских войск перед фронтом 6-й армией Паулюса, четыре эскадрильи поддерживают румын и итальянцев, и где-то пятая часть всех машин ведёт ближнюю и дальнюю разведку, вплоть до Астрахани и города Горького. Истребители занимаются своим обычным делом — охотой: наскочил из облаков, обстрелял и удрал. Главное получить отметку о воздушной победе, а тактическая обстановка — дело второе. Однако, надо признать, они действуют так опустошительно, что, если бы не нужно было немецкой пехоте втыкать флаг со свастикой в центре Сталинграда, то после работы фон Рихтгофена, русские через несколько месяцев сами бы ушли за Урал.

— Да-да, — ответил Фангор, согласно кивая головой, — под крыльями этих ветеранов множества блестящих операций в Европе, остаётся, обычно, только выжженная земля, и продвижению наземных войск редко что не мешает. Я не очень понимаю, почему они до сих пор не стёрли в порошок весь Сталинград вместе с танковым заводом, выпускающим проклятые танки Т-34, вместе со штабом всего фронта Гордова и Хрущёва. В Сталинграде со всего Дона переправляют на восточный берег Волги оборудование, материалы и продовольствие. Куда смотрит начальники Генерального штаба сухопутных сил Гальдер и начальник штаба Верховного главнокомандования Кейтель? Они разве не понимают, что через эти переправы из-под нашего удара уходят и накапливаются силы для последующего контрнаступления?

— А это вечное хвастовство пилотов? — словно не слыша своего собеседника, сказал Гот, наблюдая, как к военнопленным и задержанным евреям подходят десятка два вооружённых восточных добровольных помощников Hilfswilliger, в гражданской, и даже советской форме без знаков различия, с белыми повязками на левом рукаве и советскими винтовками. Ими командовал немецкий унтер-офицер.

Эта картина, вооружённых русских и украинцев среди немецких солдат, после того, как в каждой пехотной дивизии к августу 1942 года их стало примерно две на десять тысяч немцев, для генерал-полковника Германа Гота была настолько привычной, что он обратил внимание лишь на то, что среди них не было немецких инструкторов. Он только подумал, что многих из этих русских свои считают погибшими, зачисляя в свои потери. А это не просто потери большевиков, эти, как бы убитые советские солдаты, встали против них в рядах немецкой армии. Будучи убитыми, они будут считаться в советских сводках немцами. Дважды убитые, дважды пропавшие без вести. Из самолётов и танков не разглядеть в бою надписи на их повязках “Im dienst der Deutschen Wehrmacht”.

Пленные советско-русские...

Когда он беседовал недавно с начальником отдела по делам военнопленных при штабе армейской группы “В”, он с удивлением узнал, что способ умерщвления русских военнопленных ядами применяется крайне нерегулярно. Он был возмущён, потому что растрата боеприпасов являлась непозволительной роскошью и показывает местному населению лишнее. В лагере № 125 в Миллерово за восемь дней было расстреляно 400 нетрудоспособных русских военнопленных. В только что образованном лагере в районе Чира, комендант доложил, что в течение недели им было умерщвлено при помощи яда 40 истощенных и больных пленных. Для обстрела колонн пленных применялись пулемёты, зенитные орудия. Из давили танками и жгли бензином в сараях и домах. Но это было каплей в море! Перевозка по жаре в плотно набитых и наглухо закрытых вагонах, а то и просто выдержка таких вагонов в тупиках давало лучший результат. Это были железнодорожные газовые камеры без газа. Жажда на открытой местности убивала пленных не хуже. Но зачем тратить боеприпасы и озлоблять местное население казацких городов и станиц, симпатизирующих освободителям от большевизма? Они помнят немцев ещё времён кайзеровской империи, культурных и вежливых. Одно дело на месте убивать комиссаров, особистов и военных прокуроров, членов партии, а другие дело отрезать половые органы женщинам в военной форме, санитарок, радисток и делопроизводителей, считая их красными ведьмами, подвергать их изнасилованиям, и разбрасывать раздетые и изуродованные тела вдоль дорог. Это не должно делаться на глазах у местного населения. Нужно, чтобы они как можно дольше питали эту иллюзию. Приказ, подписанный рейхсфюрером СС Гиммлером, предусматривал с августа 1942 года клеймение русских пленных определенными знаками. Это тоже Гот считал излишним. Русские военнопленные содержались в лагерях в таких условиях, питались помоями отбросами, подвергались такие издевательствам, так страдали от жары и заболеваний, что умирали очень быстро. Клеймение их было абсолютно пустой затеей излишнего престижа.

Среди русских Hilfswilliger выделялись решительностью несколько рослых и сноровистых добровольцев, видимо из боевых частей. Они были в немецкой форме без знаков различия, несли пулемёт МG-34 прямо с трёхногим станком. С ними вместе подошли три молодые женщины с жёлтыми повязками на рукавах ”Deutsche Wehrmacht”.

Герман Гот с удовольствием смотрел на этих русских, как с удовольствием смотрит любой солдат на трофейное оружие, отнятое в бою у врага, с помощью которого теперь этот враг уничтожается, и будет уничтожаться и дальше. Эти трофейные солдаты теперь будут исправно убивать советских-русских, а не немцев. Это было приятно вдвойне, если подумать о том, сколько сил было потрачено Россией на то, чтобы родить, выкормить, выучить, снарядить такого человека в непростых климатических условия, и в обстановки постоянного внутреннего раздора.

Эти “Нiwi” приняли присягу Гитлеру и должны были действовать согласно “Устава-5000” для повседневной деятельности добровольцев. Они чаще всего проходили обучение, однако не всегда, потому что, с недавних пор формированием русских подразделений занимались все без исключения немецкие армейские, полицейские, разведывательные части, штабы дивизий, полков и корпусов, а также военно-строительная организация ТОDТ в тылу, и административные органы оккупации. Русских добровольцев имели даже такие невоенные учреждения, как управление по сбору металлолома и Министерство пропаганды. Даже знакомый Герману Готу барон фон Розен, получивший от фюрера Адольфа Гитлера 400 гектаров земли в Ленинградской области, сформировал охранный отряд из бывших военнопленных для защиты своего поместья. Румыны, итальянцы, хорваты и болгары в этом вопросе не особо отставали от немцев.

Если Германа Гота в прошлом году удивила история отряда белоэмигранта князя Мещерского, сформированного из военнопленных-добровольцев и белоэмигрантов - офицеров и дворян, участников Гражданской войны и их детей, то подвиг русского охранного отряда бывшего лейтенанта Красной армии и одновременно резидента контрразведывательной Абвергруппы-312, взявшего в плен под Ленинградом командующего окружённой 2-й Ударной большевистской армией генерала Власова, героя зимнего московского сражения, уже не звучало для Гота как сенсация. Восточные добровольцы стали обыденностью и рутиной. В этом не было ничего необычного. Если в Вермахте, СС и войсках немецких союзников служили представители почти всех народов Европы, а в финской армии даже евреи, то почему бы народам огромной большевистской тюрьмы не сделать то же самое? Поражало только их количество, но это было следствием размеров большевистской страны. К этому моменту было уже известно множество видов таких русских, украинских, белорусских и смешанных частей: батальоны ост-компани, вахт-роты и взводы, роты и колонны снабжения, строительные, инженерные, саперные, понтонные, мостостроительные роты и взводы, антипартизанские ягд-команды, егерские, охранные, пехотно-стрелковые, танковые, разведывательные взводы и роты, бронепоезда, подразделения связи, конные и кавалерийские эскадроны, пропагандистские, подразделения переводчиков, санитарные и ремонтно-восстановительные поезда, школы унтер-офицеров, учебки, подразделения ремонта танков и автотранспорта. У войск СС и Люфтваффе были свои восточные батальоны и роты. Собственными подразделениями, сформированными из коллаборационистов, располагали группы Абвера, отделы 1С - разведка немецких частей и соединений. Знакомый Готу по службе ещё в Рейхсвере начальник штаба 18-й армии в своём отделе 1С штаба 18-й армии имел русский добровольческий отряд под командованием бывшего офицера РККА, кавалера ордена Красного Знамени и другого бывшего офицера - героя финской кампании 1940 года.

При штабе командующего тылом его 4-й танковой армии были ягд-команды. Они занимались охраной захваченных складов с хлебом, отар и табунов, борьбой с саботажниками и вредителями. При каждой дивизии 4-й армии тоже были отряды по несколько тысяч человек для охраны транспорта и обозов. Точной информации о таких подразделениях в своей армии не знал ни Гот, ни Фангор. Командиры дивизий, полков и батальонов всех родов войск его армии, старались скрыть их истинное количество, чтобы не вызвать гнев своего начальства, а тем более в Берлине. Всем было хорошо известно двоякое отношение к ост-солдатам Адольфа Гитлера, не желающего делить лавры блистательных побед с какими-то русскими предателями и недочеловеками, сражающимися плечом к плечу с истинными арийцами и фольксдойчами. Командиры мудро не хотели рисковать и лишиться огромного количества рабочей силы и ценных русских военных экспертов, позволяющих экономить силы немецких солдат, и, зачастую и их жизни. Одним из таких приёмов, чтобы скрыть ”хиви”, и не дразнить гусей, было обозначение восточных подразделений именами их немецких командиров, например: “ягд-команда охотников Бишлера”, “команда Фризнера” или “батальон Хансена”. Пополнение войск Вермахта, побывавших в боях, производилось мгновенно, путём перемещения немцев с хозяйственных подразделений в боевые, заменяя их русскими, в то время, как пополнение из Германии могло прибыть только через несколько месяцев. С другой стороны, не было ни одной дивизии Вермахта или СС, чтобы хоть одно из его подразделений было сформировано из англичан. Используя приём с замещение немцев русскими, парадоксальным образом дивизии Вермахта и СС, сражаясь в тысячах километрах от Германии, пополнялись быстрее, чем советские дивизии, сражавшиеся на своей территории. Без этого, сохранять так долго пробивную силу летом 1942 года на южном фланге Восточного фронта, Вермахт не сумел бы. Питание добровольцев осуществлялось безо всяких затруднений из огромных продовольственных запасов хлеба с полей восточной Украины, Дона и Кубани урожая 1942 года и миллионов голов крупного рогатого скота, коней, коз, баранов, свиней, захваченных в ходе молниеносного наступления. Трофейного вооружения было в достатке, поношенная немецкая или светская форма тоже имелась в наличии. Одеждой убитых для снабжения своих туземных частей никогда не брезговала ни одна армия, ни на одной известной истории войне.

Плохо было то, что почти повсеместно поступают жалобы от всех подчиненных и полевой полиции, а так же бургомистров о разнузданности, излишней, показной жестокости и кровавых выступлениях против населения со стороны восточных подразделений, особенно когда дело доходило до полицейских задач по охране деревень в прифронтовой полосе и борьбы с бандами. Усмирение страны, конечно, требовала крайней жестокости, но при борьбе с партизанами, саботажниками и шпионами явно прослеживались элементы мести за старые обиды. Безо всякого интереса наблюдая, как добровольцы со знанием дела поднимают на ноги несколько сотен военнопленных и евреев около балки, криками, ударами прикладов начинают их строить, а женщины выводят из толпы детей разных возрастов и формируют их них отдельную группу, генерал-полковник продолжил разговор о своём видении роли Люфтваффе в происходящем походе на Сталинград:

— Один из любимчиков фон Рихтгофена — Ганс Рудель, летающий на Ju-87 “Stuka” чего стоит... Парню всего 25 лет, аэроклуб и соревнования по горным лыжам за плечами, а уже Рыцарский крест у него на шее от фюрера, и слава по все стране. Он ещё только родился, когда я уже и кадетский корпус окончил, и военную академию прошёл, вперемешку со службой в войсках. С 1914 года в Генштабе, даже, в штабе военно-воздушных сил побывал. Кайзер Вильгельм II, слава богу, отправили меня оттуда заниматься настоящим делом в штаб 30-й пехотной дивизии Рейхсвера. Так что фон Рихтгофена и рейхсмаршала Геринга я ещё тогда знал отлично, мой дорогой Фридрих. Это же столько хвастовства и позёрства нужно иметь, чтобы так продвигаться по службе! Этот лейтенант Люфтваффе, что бежит сейчас к нам в парадной рубашке с галстуком посреди поля смертельной борьбы двух рас и мировоззрений, это в духе всех авиаторов!

— Я думаю, господин генерал-лейтенант, что будь начальник штаба Верховного Главнокомандования Вермахта Вильгельм Кейтель, и его коллега из Главного командования сухопутных сил Франц Гальдер, так же близки к Адольфу Гитлеру по партийным делам и личной дружбе, как и рейхсмаршал Герман Геринг, то и наши танкисты ходили бы здесь в парадных беретах, и прекрасно снабжались бы горючим, а не считали каждое ведро бензина утром и вечером, — ответил, согласно кивая головой, генерал-лейтенант.

— Но, клянусь своей военной удачей, если честно, этот надменный генерал-полковник фон Рихтгофен, несмотря на мой скепсис по отношению к браваде авиаторов — это легенда нашей немецкой армии. Во-первых, он двоюродный брат героя Великой войны, легенды немецкой авиации — "Красного барона" Манфреда фон Рихтгофена. Во-вторых, он в своём легионе "Кондор" первый придумал "ковровое бомбометание" и устрашил таким образом испанских коммунистов, сравняв в 1937 году их город Гернику с землей с помощью авианалёта. В апреле прошлого года его корпус уничтожил два десятка тысяч жителей Белграда, чем вывел Югославию из войны и сэкономил множество жизней немецких солдат, денег и летнего времени для нападения на Сталинскую Россию. Потом, через месяц, обеспечил победу нашего десанта на Крите. Но мне кажется, что надменный Вольфрам в разговоре просто хотел от меня побыстрее отделаться.

— Да, да, господин генерал-полковник, конечно, Вольфрам фон Рихтгофен известный авиационный эксперт. Он может рассчитывать на любые ваши комплименты. Однако практика заводить любимчиков, как это делает Гитлер по отношении к Герингу, а Геринг по отношению в фон Рихтгофену, это не тот путь, который приводит к победе германское оружие, — подражая бесстрастной интонации собеседника ответил Фангор, — это не путь к победе, это очень расслабляет.

Он с интересом наблюдал, как в пяти метрах от машины командующего армией, лейтенант люфтваффе переходит на чёткий строевой шаг. Ловко зажав под мышкой вместе с папкой бумаг свой лётный шлем, вместе со щелчком смыкаемых каблуков при последнем шаге, лейтенант поднял правую руку в нацистском приветствии и воскликнул:

— Да здравствует победа!

Глава 4. Утро 2-го августа 1942 года, авангард 208-й стрелковой дивизии

— Эй, там, не материться я сказал, аж с души воротит, до чего похабные языки у вас, дальневосточники! — сурово сказал высокорослый и молодцеватый старшина с зелёными полевыми знакам различия на вороте гимнастёрки.

Он обернулся, строго оглядел поверх голов красноармейцев длинную, пыльную змею из стрелкового батальона, нескольких грузовиков и повозок, упряжки противотанковых пушек, медленно выползающие на пологую возвышенность после преодоления очередной балки, — кто там такой острослов?

Его сдвинутая с мокрого лба и видавшая виды фуражка едва держалась на макушке за ёжик коротко остриженных седых волос. Новенькие гимнастёрки и галифе, пилотки и ремни винтовок молодых солдат, идущих следом в колонне по трое, резко отличались от его выцветшей и потёртой на швах формы, поцарапанного воронения на кожухе пистолета-пулемёта Шпагина, посечённых камнями ботинках. Обмотки на ногах старшины от пыли приобрели серый оттенок, как и флага с водой в руке.

На линии его взгляда, устремлённого поверх голов солдат через пыль и дрожащий раскалённый воздух, вдали, будто разорванные и брошенные в траву стеклянные бусы, среди плотных серо-зелёных кустарников, поблёскивала река Курмоярский Аксай. Она, то пряталась за крутые берега речной поймы, в местах, где делала повороты, то виднелась вдруг вся. Рядом с узкой полосой лесопосадок слегка приподнимались ржавые крыши калмыцкого села Караичев. Там батальон прошёл ещё на рассвете. Дальше висели миражом в голубом воздухе серые полоски свинофермы совхоза имени Ленина с серебряным гвоздём водокачки посредине. На горизонте, на западе, вверх поднимались три столба чёрного дыма на высоту, где обычно бывают только облака. Дым пожарища загибался на северо-восток, в сторону Волги и Сталинграда, повинуясь холодному ветру тропосферы.

Курмоярский Аксай для летнего меженя был странно полон. Вероятно, сказались ливневые ночные дожди последних дней июля. Собравшаяся по балкам и оврагам вода, начиная от Радыка и Сухой до Нагольной и Лога, наполнила его на несколько дней. До хутора Пимено-Черни река просматривалась свинцовым пунктиром между лесопосадками и возвышенностями, протекая с востока на запад. После хутора она несла свои воды уже на юго-восток, образуя гигантскую излучину. От Караичева до станции железной дороги Котельниково, она вновь поворачивала на запад, уходя потом на северо-запад в сторону Дона. Многочисленные заросшие кустарником и деревьями её старые меандры, словно следы когтей и клыков огромного хтонического чудовища иссекали пространство вокруг реки между хутором Пимен-Черни и станцией Котельниково.

Кто-то из первых шеренг не то заворчал, не то пошутил:

— Ну, вот, сначала “ни шагу назад”, а потом не матюкайся и ходи по нужде по списку, а сами идём всю ночь и полдня без привала!

— А как с фашистами без мата сражаться? — откликнулся на это другой голос.

— Опять у Михалыча халхингольские штучки будут сейчас, — тихо сказал, идущий во второй шеренге долговязый красноармеец, слегка повернув голову направо, — горло будет полоскать водой, но не пить.

На этом солдате, кроме новенькой винтовки СВТ-40, скатки шинели, каски, подсумков с патронами, сумки противогаза, саперной лопатки и вещевого мешка, была ещё навьючена тяжёлая катушка с чёрным проводом полевой связи.

Его сосед справа, несущий за спиной дополнительно три вещевых мешков с сухим пайком взвода, только вздохнул. Хлопая рыжими ресница, он жмурился от пыли и пота, стекающего ручейками к переносице. Едва виднеющиеся из под ресниц серые глаза, от яркого солнца казались бесцветными.

У обоих вода во флягах кончилась ещё на рассвете. Развлекать друг друга разговорами, как это было во время долгого пути по железной дороге и сидения в вагоне, не было особых сил. Они, как и все, не спали всю ночь, утро и полдня, столько же не ели. Шли без остановки почти двенадцать часов от Котельниково куда-то на юго-восток. Пилотки солдат были сдвинуты на затылки, и не падали лишь оттого, что наклоняли, вытягивали вперёд чёрные от пыли и пота шеи, как будто лошади. Густая пыль прилипала к мокрым лицам, въедалась в гимнастерки, запорашивала обмотки и ботинки. Пыль была везде: в носу, во рту и ушах, в карманах, на оружии, в сумках, в воздухе и глотке. Казалось, что именно из неё, мелкой и обильной пыли, похожей на рассыпанный вокруг серый цемент, и сделана степь.

Они долго и трудно ехали сюда из города Славянки с берегов залива Петра Великого, из самого южного в сторону Китая приморского выступа советской территории. Долгий их путь их лежал через Благовещенск, Хабаровск, с остановками только для заправки два раза в день: вылезали и кидали уголь в тендеры паровозов, заливали воду в котлы, пополняли смазку, и ехали дальше в цепи идущих один за другим воинских эшелонов. Одновременно с их дивизией ещё семь свежих стрелковых дивизий и две бригады Красной Армии, более ста тысяч человек с вооружением, артиллерийскими орудиями разных калибров, боеприпасами, продовольствием, с лошадьми и повозками перемещались вместе с ними в соответствии с директивой N 9944101 о передачи часть войск Дальневосточного фронта в резерв Верховного главнокомандования. Паровозы менялись часто, передавая эшелоны как эстафету через всю Сибирь и Урал. Они думали, что их везут к блокадному Ленинграду. Ходили смутные слухи, что там была настоящая катастрофа: голод, цинга, тиф, оспа. Дорога жизни через Ладожское озеро прервалась весной, последняя электростанция находится под обстрелом тяжёлой артиллерии гитлеровцев, а 2-я Ударная армия генерала Власова, попавшего в плен, пыталась прорвать блокаду со стороны Волхова, но вся погибла в окружении. Город почти лишился надежды на избавление от смерти. Однако эшелоны с востока пошли не через Челябинск, а через Свердловск. А потом они продвигались не на запад, а на юг. В конце концов, они доехали до города Энгельса на восточном берегу реки Волги и даже до Сталинграда, вроде бы в самый глубокий тыл. Однако это было заблуждением.

Ночью с первого на второе августа 1942 года, почти в полночь, первый из шести эшелонов, перевозящих 208-ю стрелковую дивизию РККА, прибыл на забитую беженцами и неорганизованной толпой военнослужащих, беглецов и дезертиров из разных разбитых частей станцию Котельниково железной дороги Тихорецк-Сталинград. В это время остальные эшелоны дивизии только подходили к полустанку Чилеково в ста километрах северо-восточнее.

Сейчас, при упоминании о воде, идущий рядом с долговязым, красноармеец с рыжими ресницами, облизал потрескавшиеся губы и пробубнил страдальчески:

— Слушай, Петя... Я, кажись, ногу стёр себе правую совсем, саднит что-то сильно, ну прямо режет, сил нет никаких...

Тот, кого звали Пётр, перекинул катушку с проводом на другое плечо, вздохнул и нехотя ответил:

— Отвяжись, Петрюк, у меня на плечах синяки от катушки провода, противотанковой пушкой на ногу наехали при разгрузке вагонов, и в животе крутит от голода, словно там штопором орудуют. Что тебе нога? Не оторвало же её, а на привале посмотрим и полечим!

— Так у тебя всё просто! — с той же страдательной интонацией продолжил говорить Петрюк, — ты лучше скажи, отчего во всей дивизии ты один из Москвы? Чего тебя к нам занесло в Приморье, а, Надеждин Пётр?

— Да не один я такой, вроде есть ещё из Москвы, — нехотя ответил боец, — у тебя самого фамилия украинская, а Украина от Дальнего Востока на восемь тысяч километров западнее, подальше, чем Москва будут. Из ссыльных каторжников сам-то, что ли?

Петрюк замолчал и задумался. Это было хорошо видно по выражению растерянности на его юном веснушчатом лице.

Разговор их прервался. Материться сзади тоже больше никто не стал, поминая жару, жажду и Гитлера

— Хунхузы... — проворчал старшина, цокнув языком, — им бы всё женьшень собирать с девчатами, да ханку пить тайком, а тут повоевать придётся.

Старшина после этих слов некоторое время шёл полуобернувшись назад, в сторону станции Котельниково.

В основании чёрных дымов находилась станция Котельниково. Сейчас там должен был разгружаться второй и третий эшелоны с другими батальонами их 208-й стрелковой дивизии. Штаб, разведбат, учебка, зенитный дивизион, противотанкисты, пушечная и гаубичная артиллерия, миномёты, боеприпасы, ремонтные подразделения и сапёры, химзащита и медчасть, грузовики, тягачи, гурт своего скота.

Было отчётливо видно, как над станцией медленно двигаются кругами и сверху вниз чёрные точки немецких пикирующих бомбардировщиков Ju-87. То и дело над линией горизонта возникали маленькие на таком удалении грибы взрывов авиабомб. Не соответствуя им, как бы сами по себе над гудящей степью, наполненной звуками автомобильных, тракторных двигателей, мычанием коров, гулом самолётов и отдалённой артиллерийской канонадой, возникали в земле гулкие удары, словно гигантский паровой молот ударял по сваям, предназначенным для фундамента высотного дома. Но что было ещё хуже, с той стороны отчётливо доносились очереди пулемётов и пушечные выстрелы.

Степь западнее Котельниково была наполнена движением, шлейфами пыли от идущей на восток разнообразной техники. Толпы беженцев и убегающих на восток солдат, табуны колхозных лошадей, стада коров и отары овец заполняли её. Вдали над Доном стояли дымы горящих полей и селений. От этого зрелища становилось не по себе. Происходило что-то непонятное, грандиозное и страшное, противное человеческому сознанию и представлению о жизни. Старшине, в отличии от солдат, почти мальчишек, было слишком хорошо понятно значение самолётов над забитой людьми станцией. Он с внутренней горечью думал о том, что там могло сейчас происходить. Горький ком в горле застрял, словно камень. Ему было жарко и душно, как и всем. Не глядя отвинтил он колпачок алюминиевой фляги, сделал глоток тёплой воды и задержал во рту перед тем проглотить.

Наконец, старшина повернул голову по ходу колонны движения, скользнул взглядом по полосе лесопосадок невдалеке от дороги. За рядами деревьев виднелись разномастные крыши хутора Кераимов, берег реки, коровы, огороды. Впереди и слева, со стороны Волги, тоже были видны дымы, очень и очень далеко. Не отдельные дымы, а скорее серо-чёрная стена поднималась из-за горизонта в синее небо.

До этих далёких дымов простиралась, изрезанная балками и оврагами жёлто-зелёная степь. От края до края собиралась она на линию взгляда и уходила в бесконечность. Сверху степь была накрыта разнородными полосами высокого неба. У горизонта небо было светлее, чем над головой, словно выцвело. В направлении северо-востока, там, где лежала Калмыкия, виднелись пологие возвышенности: то ли размытые курганы, то ли водоразделы балок. Светло-зелёными полосами выделялись немногочисленные возделанные поля, оранжевыми пятнами обозначались заросли подсолнуха. Среди бурых и зелёных разнотравий кое-где стояли стога сена. Над бескрайним простором, спалив утром все дождевые облака, зазевавшиеся и не откочевавшие вовремя на юг, в сторону Кавказа, неподвижно висело солнце.

Обычно безлюдная степь теперь была в движении. Повсюду были чёрные точки, чёрточки, нитки, идущих и едущих в разных направлениях людей, лошадей, коров, овец, верблюдов, машин, тракторов и повозок. Земля сухих грунтовых дорог и троп пылила ручьями и облаками. Они, сливаясь в реки пыли, перемешивалась с дымом пожаров. Горела станция Котельниково, горел хутор Нагольный, горело что-то в степи. Панорама степи дрожала, словно на её поверхности располагалось тонким слоем озеро или море, хотя это были только слои раскалённого воздуха. Мираж показывал обманутому зрению блюдца искрящейся водной поверхности. Но проходили мгновения, и кроме пыльного пространства не осталось ничего.

У поворота дороги, в обход лесопосадок вдоль Курмоярского Аксая, к хутору Кераимов, в том же направлении, что и батальон, шли беженцы. Если ночью дорога была ещё свободна, то к полудню она сделалась непроходимой из-за людей, животных и транспорта. Все говорили, что в Котельниково была утром сильная стрельба, пути на Сталинград разбиты бомбами и поезда не ходят. Воды и пропитания в Котельниково нет, эвакопункта тоже, и надо идти через хутора Курмоярского Аксая к станции Абганерово пешком.

Русские, евреи, казаки, калмыки с возами, телегами, бричками, навьюченными верблюдами и лошадьми, на грузовиках, конные, пешие, кто налегке, с одним чемоданом, кто со всеми пожитками, кроватями, зеркалами и фикусами двигались сплошным потоком. Они везли и вели с собой детей, стариков, собак, с коровами и козами, даже крикливых гусей и одного пони, взявшегося здесь не пойми откуда. Усталые и встревоженные лица то и дело обращались на запад, откуда то и дело доносился ветром гул фронта. Казалось, что бесконечность, неустроенность и лишения, ожидавшие их в местах, куда привёл бы их путь, страшил их намного меньше, чем определённость немецкой или румынской оккупации.

Среди них было мало организованно эвакуированных вместе с предприятиями и оборудованием в соответствии с планом эвакуации на восток заводов и фабрик имевших оборонное значение. Перевозка беспрецедентного во всей мировой истории количества оборудования, станков заводов и фабрик сопровождалась перемещением множества семей рабочих и служащих. По большей части вывоз населения и промышленности происходил по железным дорогам, реже на грузовиках и речным транспортом. Сила Красной Армии, флота и войск НКВД зависела не только от мужества и преданности Родине солдат и командиров, их умения. Послать в бой против сильного противника плохо вооружённые и снабжённые войска без танкового, артиллерийского и авиационного сопровождения, значило бы всё равно, что выбросить их. Сразу можно было искать и затрачивать ресурсы, время на их замену, не говоря уже о цене крови человеческой. Исход войны решался не только на поле боя и в штабах, но и в кабинетах управления Совета по эвакуации, на эвакуационных пунктах, станциях помощи эвакуированным и даже на пунктах раздачи кипятка. Он решался на железнодорожных путях гигантского монопольного предприятия Народного комиссариата путей сообщения СССР, на узловых станциях, где неделями ждали возможности продвинуться на восток десятки тысяч человек. Не удалось при этом избежать и голода, тифа, кори, дизентерии, малярии, скарлатины, самоубийств и несчастных случаев. Количество централизованно эвакуированного за шесть месяцев населения равнялось населению Испании или Аргентины. Количества спасённых заводов было равно промышленности Австрии или Чехословакии. Но это была только часть людей, бежавших на восток. Кроме евреев, вывезенных вместе с промышленными, научными и культурными учреждениями, уезжали и евреи, уже слышавшие от советского Антифашистского комитета, из сводок Совинформбюро и по слухам о массовых убийствах немцами, румынами и украинцами, прибалтийскими фашистами в киевском Бабьем Яре, в Минске, в латышском Бикерниеке, литовском Понаре, в Одессе, Харькове, в Таганроге, Ростове-на-Дону. Смотревшие до войны фильм “Профессор Мамлок” не верили свои старикам, помнящим немцев в первую мировую войну. А те верили, что немцы гуманисты, давшие миру Гёте, Баха и Энштейна, и они хорошо отнесутся к евреям Прибалтики, Белоруссии и Украины. Однако это были другие немцы, возродившие средневековую и древнеримскую жестокость к тем, кого они считали не ровней себе и врагами. В захваченных городах гитлеровцы не просто убивали, они предавали мученической смерти еврейских женщин, еврейских детей, евреев-стариков. Перед тем, как убить, они их истязали, насиловали женщин, убивали ядами, душили, разрубали детей на глазах у матерей. Они закапывают живых в могилу, кидали живых в колодцы и шахты слой за слоем, сжигали живьём, разрывали тракторами, давили гусеницами, разрубали маленьких детей и глумились даже над могилами. Если в Европе гитлеровцы не трогали детей от смешанных браков, то здесь убивали и полукровок. Всей советской стране объяснил Иосиф Сталин, кто такие фашисты. В его понимании, партия гитлеровцев была партией капиталистов-империалистов, самой хищнической и разбойничьей среди всех капиталистов мира. Потеряв человеческий облик, пав до уровня диких зверей, эта фашистская партия объявила войну не просто Союзу ССР — она пришла истребить русскую нацию и еврейскую нацию, а также большинство других народов Союза.

Тем беженцам, кому удалось пройти через советскую охрану старой линии границы 1940 года, через многочисленные переправы войск, получить места в вагонах, на открытых платформах и на крышах, не погибнуть от болезней и голода, при катастрофах, бомбардировках немцами и румынами узловых станций и мостов, теперь вынуждены было уходить ещё восточнее, оставив надежду осесть в Ростове-на-Дону или Таганроге. Многие были в пути уже по полгода без нормальной еды, жилья, медицинской помощи, без работы и пайков. Где-то их принимали с заботой, а где-то совсем наоборот. Часто комендатуры и войска НКВД депортировали стихийно возникающие лагеря беженцев и стоянки вокруг переправ и станций по своему усмотрению в Казахстан и Таджикистан.

С еврейскими семьями и смешанными семьями уходили от фашистов и люди, работавшие или сочувствующие советской власти. Ещё до подхода врага в западных районах Союза ССР начинались выступления националистов всех мастей, проигравших гражданскую войну бывших помещиков, кулаков и просто уголовников. Убийства, грабежи и изнасилования заставляли семьи советских работников, активистов, комсомольцев и сочувствующих уходить с Красной Армией, даже если их не эвакуировали вместе с предприятиями или учреждениями. Уходили и бывшие участники гражданской войны на стороне красных, советская интеллигенция, студенты.

Это был новый Исход, когда армия фашистов, словно безжалостная библейская армия фараона снова преследовала евреев. Но на этот раз не только их, бегущих к Волге как к Красному морю, но вообще всех не немцев. И у Сталинграда это метафорическое Красное море Аравии должно было пропустить их на восток, расступившись пред беглецами в виде доступной переправы. Новый Моисей вёл их. Потом море должно было и сомкнуться за их спинами стеной обороны, не дав никогда преследователям её преодолеть. С помощью высших сил море должно было сомкнуться и поглотить армию преследователей.

Съехавшие на обочину шесть грузовиков ГАЗ-АА с харьковскими номерам с буквами УХ из “Харьковдормоста”, где на одном из бортом сидела грустно Наташа Адамович с дочкой, не мешали движению военных. Однако водители и колонновожатый получили свою долю недовольства от командира батальона.

— Отберу сейчас грузовики, ишь, расселись в платьях и шляпках, а у меня снаряды и патроны на повозках конных едва едут! — воскликнул командир батальона, немолодой капитан с узким и бледным лицом, сутулый и уставший, привстав в стременах, — вот я сейчас!

— Мы бы и так уступили машины, так рады видеть не бегущих дезертиров, а нормальную часть Красной Армии, — ответил Коля Адамович, отрываясь от разговора с водителем о лопнувшей рессоре, — только грузовики наши до того износились за длинную дорогу, что того гляди развалятся, даже бензина осталась одна только заправка, едва до Котельниково дотянем.

— Пожалуйста, товарищ военный, товарищ командир, не отбирайте у нас машины, у нас старики и дети здесь, мы совсем пропадём, — умоляюще проговорила Наташа, подаваясь вперёд и держась руками за борт.

От этого движения её полная грудь колыхнулась, и в расстёгнутом из-за жары вороте платья обозначилась большими и упругими округлостями. Несмотря на то, что лиф держал их достаточно плотно, они, казалось, вот-вот откроются полностью.

Комбат, сопровождающий его ординарец, два конных сержанта-артиллериста, а также идущие мимо солдаты, невольно уставились на это неожиданное чудо. Так они и глазели, пока женщина не спохватилась, и на распрямилась, скрыв грудь в вороте платья.

— Нет, ну ты видел? — забыв о своей натёртой ноге воскликнул Петрюк, толкая локтём Надеждина — прямо как с фотокарточек, что барыги на рынке из под полы продают с голыми женщинами.

— Скорее нагота греческой вакханки, как на полотнах эпохи Возрождения, — не согласился с товарищем Надеждин, — жалко, что не дала подольше посмотреть на такую красоту.

— У моей тёти Сони во время купания можно было и не такие женские таланты подсмотреть, — с иронией проронил Зуся Гецкин, тонкокостный юноша, с большими, выразительными карими глазами, бледным лицом со впалыми щеками, на котором сильно выделялся длинный узкий нос с горбинкой, — её прелести мне как приснятся, так перед вами подняться не могу, стыдно из-за напряжённого одного места.

— Я вернусь из разведки, и если у Караичева нет моста, и придётся дальше идти вдоль реки, то грузовики ваши конфискую! — тем временем сказал комбат, — кстати теперь можно говорить не военный или командир, а офицер Красной Армии, потому что белогвардейский налёт с этого слова снят в приказе Ставки.

— Непривычно как-то, товарищ капитан, — разведя руками, ответил Коля, — офицеры-золотопогонники всё как-то врагов всегда обозначали!

— Вот и ушла красота, — огорчённо заключил Петрюк, наблюдая, как женщина садится в кузов грузовика на свои вещи и поворачивается к ним спиной, оставляя на обозрение лишь копну тускло-золотых волос с заколкой-шпилькой, под полями шляпки, — не, Зуська, ты видел красоту?

Вместо молодой женщины у борта оказалась старая еврейка с надменным взглядом, с усами и двойным подбородком.

— Мне бы жениться на бойкой девчонке! — воскликнул Зуся, — хочется, чтобы как у отца была семья, дети...

— А ты, правда, стихи умеешь сочинять? — спросил Надеждина замечтавшийся Петрюк.

— Ну да, а чего тут сложного? Начинаешь фразу, потом вторую, потом третью фразу рифмуешь последним словом с первой, а четвёртую со второй, и чтобы во всех фразах ударения на слоги стояли одинаково, и смысл не пропадал...

— Это и смысл, и рифмы, и ударения... — произнёс протяжно Петрюк, — а своё стихотворение можешь озвучить? Пожалуйста, москвич, студент, ну, Петя...

— Ладно, — ответил Надеждин, поправляя на плече свою ношу, — вот у меня есть моё любимое, если только от бессонницы слова не перепутаю...

Снова весна!

Кто не знает про зиму,

Тот не поймёт,

Что такое весна...

Ночи без сна

И, как шёпот любимый,

Капельки-капли

Дождя у окна!

Нежность моя!

Будто облако счастья,

Теплой волной

Уплывает к тебе...

Дни пролетят

И минует ненастье -

Будет опять

Счастье в нашей судьбе!

В кадрах солнечных снимков,

Там навсегда

Бесконечная даль...

Можно, любя,

Пролететь невидимкой

Через года,

Сквозь огонь и печаль!

— Красиво, — вздохнул Петрюк, — значит, ты и песню можешь сочинить, а это уже серьёзно... А я вот невесте письмо сочинить не могу, поможешь?

— За вечернюю пайку 100 грамм водки! — устало и невесело сказал Гецкин.

— Бесплатно помогу...

— А знаешь, Петь, меня не убьют, — неожиданно сменив тему разговора, сказал Петрюк, — ну никак не должно это получиться. Вот я сильный, молодой, красивый парень, девушкам нравлюсь, кулаком свалю любого одним ударом, стакан спирта не моргнув выпью! Что со мной может случиться, если я буду осторожным, как охотник-сахалинец в тайге? Чего молчите, Москва, Биробиджаном? Петь, Зуся?

Надеждин промолчал, а Гецкин только рот открыл, чтобы обговорить такую изумительную и странную уверенность. Однако, ему пришла в голову мысль о том, что, если бы большинство солдат его батальона не думали так же, как Петрюк, не считали бы, что смерть минует их по причине их исключительности и везения, а понимали, что, скорее всего они погибнут в этой степи от бомб пуль и снарядов искушённого врага, дошедшего сюда от невообразимо далёкого Бреста и Львова, они бы все сбежали по дороге сюда, оставляя себе хоть какой-то шанс выжить. Была бы возможность спастись пусть и в ГУЛАге, пусть в лесах или в больших городах с украденными документами.

Потом ему подумалось о добровольцах их роты, только что окончивших профтехучилище, но добившихся снятия брони от деревообрабатывающей фабрики, готовившей части обшивки самолётов и кузова грузовиков для армии. Едва получив в военкомате отметку о снятии ограничения на призыв, они записались добровольцами в дивизию в Славянке. Многие из них подделали справки ЗАГСа о своём возрасте, приписав лишний год, только бы взять в руки оружие и спасать страну. Они осознанно хотели рисковать жизнью в бою, потому что спасти советскую Родину для них было важнее собственной маленькой жизни. Парадоксальным образом, принижая значение своей судьбы относительно общности государства, они наоборот становились великими, даже не понимая этого. И если родители Гецкина были против его похода в райвоенкомат, рассуждая, что незачем было иммигрировать из Аргентины в Союз ССР, чтобы потом сложить в бою голову, то родители других юношей искренне радовались за их счастливую возможность стать настоящими людьми.

Так и не придя ни к какому окончательному мнению, Зуся тоже не стал отвечать Петрюку. Более того, он вдруг, сам того не осознавая, ослабело прислонился к плечу товарища, не занятому катушкой с телефонным проводом. И без того запутанное из-за бессонной ночи сознание ещё больше помутилось. Лопатка, противогазная сумка, котелок, вещмешок старшины, идущего перед ним, раздвоились, затуманились и стали сливаться с жёлто-серой пылью дороги. Негромкие голосов, бряканье амуниции, шорох подошв, гудение моторов стали гулкими, словно звучали в большом каменном колодце. Он засыпал на ходу, подстроившись под ритм ходьбы товарища, доверив телу самому делать шаги, отдавшись полностью настолько простому и привычному теперь делу — ходьбе, что для этого совсем необязательно было проявлять человеческую осознанность. Сознание окончательно помутилось, он провалился в пространство быстрого сна...

Жаркий и влажный воздух джунглей северной Аргентины в провинции Мисьонес как будто бы прикоснулся к его коже. Где-то вдалеке грохотал водопад Игуасу, пахло жареной кукурузой, чаем мате, навозом и табачным дымом. Отец с его старшими братьями Львом и Яковом торговались с хозяином свинофермы среди джунглей, о цене на свиную кожу для изготовления ботинок и сапог. Фермер, эмигрировавший из Германии ещё до Первой мировой войны, толстый и красный, доказывал Гецкину-старшему, что его кожа имеет отличное качество, из неё можно не только делать щёки и задники ботинок, но и набирать каблук. Отец говорил, складывая просительно ладони, словно молящийся араб, что цена слишком высокая, и на любой мясохладобойне за кожу более тонкую, просят гораздо меньше. Это продолжалось долго. Разговор вёлся на немецком языке, так, чтобы польские и украинские работники и их женщины, стоящие тут же с лопатами, вилами или просто так, с голыми руками, не вмешивались в дело. Только индейцы-гуарани, привозящие стебли и листья кукурузы для корма на повозках, запряжённых каталонскими ослами с характерными квадратными мордами и вытаращенным глазами, сохраняли безразличие к торгу.

В конце концов, немец не выдержал и сказал:

— Правильно, что вашего брата-еврея в Германии громят и выгоняют, потому что вы своим присутствием только цены сбиваете! Вот как я смогу продавать потом кожу по десять песо, когда вы хотите её взять по пять песо?

Видно стало, как у Якова сжимаются кулаки, и он вот-вот бросится на фермера. От этой самоубийственной атаки его удерживает брат Лев, незаметно хватая за ремень штанов сзади. Отец спокойно продолжает говорить о том, что правительство Аргентины, за согласие Великобритании продолжать покупать аргентинское мясо, а не австралийское, сильно понизило ввозные пошлины почти на все товары из стран Британского Содружества. Эти промышленные товары стали гораздо дешевле, чем товары аргентинские. Аргентинские ремесленники стали разоряться. В угоду лоббистам животноводов, имеющим всегда в парламенте большинство, все остальные производители промышленных товаров оказались банкротами. Они не могут конкурировать с английскими фабриками по количеству, цене и качеству. Поэтому он, бедный еврей из маленького местечка около Бреста, должен искать кожу в непролазных дебрях на границе с Парагваем, вместо того, чтобы просто купить её в Пасадасе, как было раньше. Как ещё можно противостоять натиску обувных фирм из английского Нортгемптона, завалившего весь мир своими ботинками, так похожими на военные?

— Плевать мне на ваши трудности, я лучше тогда эту кожу выброшу, чем продам еврею, да ещё в два раза дешевле рынка! — ответил тогда немец и отвернулся, показывая, что разговор закончен, — я на сале, мясе и костной муке неплохо зарабатываю!

Якова теперь держали уже несколько рабочих. Отец устало сказал им, чтобы они тащили его к повозке, а сам всё-таки пошёл за фермером к большому белому дому с террасами на первом и втором этаже. Он всё говорил, говорил...

Стало нестерпимо обидно за отца. Зуся пошёл вслед за братьями, а поляки и украинцы стали улюлюкать им вслед и говорить всякие оскорбительные слова. Долго они сидели с братьями под душным тентом повозки. Один из индейцев принёс им в подарок миску с горячим чаем мате. Его вытянутое длинноносое лицо, прищуренный взгляд карих глаз из-под полей шляпы взирал на всё с ледяным спокойствием. Пока братья пили чай с температурой раскалённого металла, гуарани рассказывал на сильно искажённом испанском языке о злых и жадных белых людях, обиженных умом и лишённых сердца. С древних пор, ещё когда люди не знали самолётов и автомашин, они приходили в эти джунгли большими отрядами испанских и португальских бандейрантов. Они уводили в рабство несчётное количество индейский семей. Они стравливали племена, нападая на побеждённых, выманивали индейцев из селения под видом иезуитов-проповедников, или просто поджигали дома, чтобы заставить разбегаться из горящего селения. Они искали залежи золота и серебра, но больше всего их прельщало рабство. Хотя индеец стоил в десять раз меньше негра, зато их было здесь много. Так продолжалось веками. Теперь бог наказал белых людей, их заморскую европейскую родину и злые белые люди сами разрушают свои страны и убивают и друг друга уже много столетий. Мало что понимая в рассказе индейца, может быть отдельные слова и фразы, Зуся почувствовал, что ему стало зябко, несмотря на то, что от жары пот катился с него ручьями. Брат Лев пощупал ему шершавой ладонью сапожника лоб и сказал, что наверно он подхватил лихорадку, и что только этого ещё им не хватало. Врач и лекарство, это ведь так дорого! Над самой головой, над тентом повозки в ветвях пальмы закуковала длиннохвостая пиайа...

— Эй, ты чего прислоняешься, братишка, как девка на зорьке? — подтолкнув Зусю плечом, спросил Петрюк, — задремал, что ли?

— Да, немного задремал... — не столько товарищу, сколько себе ответил Зуся, мутными взглядом упираясь всё в ту же спину старшины.

Промелькнуло всего несколько мгновений. Всего десяток шагов он прошёл в бессознательном состоянии, но при этом перенёсся на десять лет назад и на 15 000 километров на запад, совсем на другой континент.

— Ну ты даёшь, защитник Родины! — сказал со вздохом Петрюк.

— Чуть-чуть... — ответил Зуся.

Он с сожаление посмотрел на пыльные носки своих армейских полусапог на шнурках фасона "Дерби". Привычные мысли сапожника побежали по их конструкции: деревянно-шпилечное крепление низа, союзки, берцы, клапан из конской юфти. Подошва, подметка из пласткожи, задник кожаный, кожаный каблук с металлической подковкой и набойкой из пласткожи, подметки укреплены металлоукрепителями. Надёжно конечно, но так некрасиво выглядит... Вот у старшины яловые сапоги — совсем другое дело!

Недалеко от грузовиков из Харькова можно было заметить высокого человека в поношенном, но добротном гражданском костюме, клетчатой кепке, с велосипедом, стоящим у бедра, расположился в траве неподалёку. Похоже, что он был местным. Он давно рассматривал женщину и тоже огорчённо отвернулся от после того, как Наташа села обратно. Потом человек стал с интересом рассматривать других женщин среди вереницы беженцев, словно до приближающегося фронта, безвластия, бегущих голодных и бездомных людей ему не было никакого дела. Он был похож не то на агронома, не то на учителя, но в любом случае высшее образование в нём чувствовалось во всём. Однако и военная жилка была заметна в аккуратности свёртка на багажнике велосипеда, в опрятности рубашки-косоворотки и одинаковой, умелой заправке брючин в короткие мягкие кавказские сапожки.

— На лососе или медведе тебе надо жениться, сахалинец, — весело сказал на это Надеждин.

Появление красивой женщины подействовало на них словно наркотик, кратковременно снимающий усталость, отвлекающий от бессонницы жажды, боли в ногах стопах и спине и плечах.

Комбат в очередной раз скомандовал колонне начать движение по целине, оставив на наезженной колее дороги только упряжки, везущие две 45-миллиметровые противотанковые пушки 53-К, повозки со снарядами, патронами, гранатами и противотанковыми минами, медиков и кухни. Напористо сигналя, крича и умоляя, они заставляли беженцев расступаться. Теперь комбат вынужден был ехать всё время впереди, потому что на пути их движения беженцы, шли уже почти толпой. К тому же на повороте дороги к реке стала различима крупная помеха движению: несколько тракторов ХТЗ тянули хлебоуборочные комбайны "Коммунар", и прицепы, заполненные с горкой разнообразным сельскохозяйственным инвентарём и домашним скарбом. Тракторы надрывно рыча и пуская сизые струи выхлопных газов, еле двигались.

Небольшой, и не освежающий, а всё такой же жаркий, как воздух, ветерок, сзади, с юго-запада и запада, приносил гулкой рокот фронта, словно невидимая пока гроза пробовала свои силы.

Когда ветерок был чуть сильнее, гул грохот разрастался, и становились слышны отдаленные гулкие вздохи, то ли взрывы тяжелых авиабомб, то ли взрывы промышленных объектов. Потом звук вместе с ветерком слабел, и, казалось, что фронт мотается туда-сюда как детская скакалка.

Все невольно прислушивались, невольно стараясь прикинуть расстояние до него.

Среди идущего впереди стрелков взвода противотанкистов, несущих на плечах свои 14,5 миллиметровые ПТРСы и ящики бронебойных пуль, кто-то начал по своему почину неуверенно запевать песню:

Славное море — священный Байкал!

Славный корабль — омулёвая бочка!

Эй, Баргузин, пошевеливай вал,

Молодцу плыть недалёко.

Долго я царские цепи влачил,

Долго бродил я в горах Акатуя

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я волю почуя!

Запевалу поддержали слабо. Голоса солдат рвались одышкой, не вытягивая длинные фразы народной песни о беглом каторжнике. Песня вскоре утихла сама собой. Длинные тела шести противотанковых ружей на плечах красноармейцев качались при ходьбе, словно брошенные вёсла лодок, уносимых течением и байкальским ветром.

Где-то сзади них затянули совсем иное. Это запела третья рота. Она шла в самом хвосте колонны, за ротой противотанковых пушек и перед вереницей конных повозок с десятисуточным запасом продовольствия и боеприпасов. Рота эта была почти полностью набрана из казахов, и была сейчас скрыта от глаз в пылевом облаке. Через шум, издаваемый тысячами людей, повозок, лошадей, грузовиков, их заунывное пение было еле различимо.

Ровная, без украшений мелодия неведомой большинству бойцов песни, сливалась с жарким воздухом, входило то в унисон, то в резонанс с гулом, идущим отовсюду: от земли, неба, воздуха, людей, животных и машин. Казахская песня была похожа на липкий от безветрия, душный воздух, дрожащий над сухой жёлтой травой и пятнами зелёных полян:

Айын тусын онынна-а-а-ан, жулдызынь тусын сонынна-а-ан,

Хабарсыз кетсень тым узак, сансызбай шыгар соньынан.

Кхыз Жібек енді келгенше-е-е, келін боп уйге еньгенше,

Даяр етіп кояйы-ы-ы-ык, салдырып сара-а-а-ай езгеше-е-е-е...

На самом деле пелось о печали храброго батыра, вспоминающего перед смертельной битвой отца, мать, братьев и сестёр, о больших табунах коней в благоухающей цветами и травами степи, про обещание любимой девушки дождаться батыра или умереть. От песни, запаха разогретой солнцем полыни, пыли, разлитая в воздухе тревога будто сделалась сильнее.

Несколько волков, похожие на больших собак, обычно осторожных и скрывающихся в балках и оврагах, появились совсем недалеко от дороги из травы. Они спокойно прошли меду групп и одиночных людей, отошедших от дороги и справляющих нужду. Остановились и стали рассматривать всё вокруг. Несколько женщин, едва опустив подолы платьев, бросились от них прочь. Один из пастухов, перегоняющих неподалёку большой гурт коров с телятами, поскакал к волкам, маша хлыстом в воздухе, скорее по привычке, чем из-за опасности для стада. Волки нехотя отошли подальше, однако не стали уходить совсем. Они сели на задние лапы в высокой траве, осматриваясь и принюхиваясь. Хищники и падальщики одновременно волки, вместе с воронами, низко летающими над степью то тут, то там, являли собой зловещее предзнаменование, интуитивно понятное даже не суеверным людям. Потревоженные людскими делами животные были выбиты из привычной и размеренной своей жизни, не знающей времени и свершений. Их привычная добыча разбежалась и попряталась. Мертвецы, трупы погибших при перегоне коров, овец и лошадей, запах крови и тлена наполнил их привычный мир новым смыслом.

Глава 5. Сон как реальность и явь как мираж

Теперь Отто фон Фогельвейде уже не сидел за белоснежной скатертью перед залитым солнцем, отполированном до невозможности серебряным кофейным сервизом, а был фельдфебелем и механиком-водителем в танке старшего брата. Загорелый и неузнаваемый по сравнению с мальчиком из сна, совсем взрослый, как и сам Манфред, он, в одних трусах лежал на дощатых полатях головой к распахнутым дверям товарного вагона. Слабый встречный поток душного, жаркого воздуха шевелил маленький чуб соломенного цвета на его коротко стриженной голове. Светлые волосы так сильно выгорели на солнце, что казались скорее седыми, чем русыми. Может быть они действительно были седыми?

Если бы Отто не обожал технику и свой танк, было бы непонятно, что он делал на войне. А свой новый танк Pz.III Ausf.J он любил. Он любил загибать пальцы перед парнями из экипажа, перечисляя новшества и нововведения, сделавшие и без того быстрый, юркий и умный танк почти совершенством танкостроения: лобовой броневой лист корпуса из первоклассной брони корпуса доведен до 50 миллиметров, в лобовом листе смонтирована удобная шаровая установка Kugelblende-50 для пулемёта MG-34 как на более тяжёлом танке Pz.IV Ausf.F и смотровой прибор механика-водителя Fahrersehklappe-50 с бинокулярным перископом KFF 2, как там. Главное сокровище — новая пушки 50 миллиметровая пушка KwK 39 с длиной ствола 60 калибров! Эта пушка позволяет увеличить дальность эффективного огневого боя с тяжёлыми танками большевиков до 500 метров. Большего, по мнению Отто, для стремительной машины убийства и не требовалось.

Длинный железнодорожный состав тащился по жаркой степи еле-еле. Он вздрагивал и дёргался с душераздирающим скрежетом. Тяжёлые платформы с немецкими и чешским танками разных типов, лёгкими и тяжёлыми бронетранспортерами, грузовиками, артиллерийскими тягачами, зенитными и полевыми орудиями, штабными автобусами и бензозаправщиками, с грохотом и скрипом, сшибались буферами и сцепками. Мощные советские паровозы ФД типа 1-5-1 располагались в голове и хвосте состава, сменив недавно кровавые средневековые красные звёзды на передних крышках своих котлов на белую свастику — общечеловеческий символ света, солнца, тепла и жизни. Паровозы с трудом двигали по только что восстановленному железнодорожному полотну эту огромную стальную змею. Рельсы были уложены наспех, кое как, и чувствовалось что реборды с трудом удерживают каретки от схода в сторону. Только прямолинейность пути, отсутствие спусков и подъёмов, да низкая скорость, не более сорока километров в час, спасала эшелон от крушения.

Паровозы изнемогали от жары и натуги, опустошая от станции к станции запасы воды и угля. Они, то дёргали состав вперёд, выпуская в стороны клубы белого пара, пробуксовывая на месте огромными колёсами, то начинали неуверенно притормаживать, со свистом сбрасывая из котлов лишнее давление. Не перепады высот или крутые повороты, как в Альпах, Судетах или Аппенинах заставляли их это делать, а безобразное состояние путей, вызванное разрушением его сапёрами отступавших здесь недавно в беспорядке частей армии большевиков. Добавили разрушений и удары немецкой и вражеской авиации по железнодорожным составам, стрелкам и разъездам. Наспех восстановленные рельсы лежали волнами, проседая над недавно засыпанными воронки авиабомб, дающими после дождей сильную осадку. Расстояние между рельсами русской ширины дороги в 1520 миллиметров сильно колебалось. Реборды колёс иногда едва держались, почти катились по шпалам, стараясь закрутить рельсу как штопор, расшатывая костыли.

Эшелоны шли на восток один за другим. Они были нагружены под завязку военной техникой, боеприпасам, запасными частями, топливом и продовольствием. Снизить темп перевозок было нельзя, поскольку между весенней и осенней распутицей нужно было успеть выиграть, если не войну, то хотя бы летнюю кампанию. В обратную сторону, в Германию, таким же непрерывным потоком шли эшелоны с зерном живым скотом и растительным маслом. Захваченные у большевиков запасы хлебы и скота на просторах от Харькова до Ростова-на-Дону, превосходили самые фантастические предположения. Ремонт железнодорожного пути по этой причине вёлся непрерывно. Ремонтом и восстановлением железной дороги занималось несчётное количество военнопленных и гражданских русских, расположившихся вдоль полотна, вокруг переездов мостов, стрелок, станция и полустанков. Какая-то злая ирония было в том, что одна часть народа восстанавливала то, что разрушила другая, словно бы это была такая вечная карма на несчастной земле. Вдоль железнодорожного полотна, глядя вокруг невидящими глазами, работали или стояли с кирками, ломами, мотыгами, лопатами, катили тележки и несли вдесятером рельсы и вчетвером шпалы в разных направлениях тысячи угрюмых, оборванных, чёрных от солнца и грязи, худых от недоедания и переживания, советских военнопленных. Кучками среди них находились местные женщины и мужчины, пригнанные на работы для нужд Вермахта. Их пыльные бесформенные одежды, светлые платки, кепки сразу выделяли их из толпы пленных. Их морщинистые, загорелые лица, были полны тревоги и отчаяния. Начавшийся адской жарой август требовал их забот о домашнем хозяйстве, скотине, огородах и пшенице, но полицаи их числа их же односельчан, добровольно перешедшие на службу Германии, а также помощники из числа военнопленных, с неистовством и мстительность за свою ужасную долю предателей, выгоняли на работы всех без разбора. Они не хотели различать прокоммунистические настроенных колхозников и артельщиков, и подневольно оказавшихся в коммунах ранее зажиточных кулаках и подкулачниках.

Добровольные русские полицаи выделялись из толпы только белыми повязками на рукавах и винтовками. На них была всё та же красноармейская форма или пиджаки с гражданскими фуражками, кепками и даже шляпами. Винтовки были советские, образца 1910 года, поскольку все отличные автоматические трофейные автоматические винтовки АВС и СВТ предназначались для восполнения вооружения немецких частей. Даже повязки у полицаев и помощников германской армии ещё не были установленной формы с надписью “Помощник Вермахта”, а представляли собой полосы белой ткани. Вооружены винтовками тоже были не все, видимо только особо доверенные. Зато палки, обёрнутые тряпками, куски резиновых шлангов и плети были у всех.

Библейский вид этого рабовладельческого зрелища усиливался пылью и жарой. Триста, может меньше, рублей оклада старшего полицая, по десять гектаров земли каждому, бесплатное питание, премии за выданных евреев комиссаров до 5000 рублей, неограниченные поборы и взятки с населения делали их верными исполнителям. Самое главное содержалось у них в головах, а именно вера в безнаказанность измены Родине, желание быть господами хоть над кем-то, сохранить свои жизни от голодной гибели в лагере военнопленных под палящим солнцем, смерти от непосильной работы. Мало кто из добровольных предателей сомневался в неминуемой победе Германии и её союзников над СССР. Большая часть наиболее развитых и лучших земель и населения бывшей Российской империи была уже захвачена. Небольшая заминка под Москвой и Ленинградом должна быть скоро преодолена. Правительство совдепии убежало в Куйбышев вместе с театрами, дипломатам, еврейскими жёнами-проститутками и чемоданами награбленных сокровищ из музеев, дворянских усадеб и Гохрана. Только что закончившаяся Гражданская война, перенеся фазу репрессий 1937 года снова продолжилась, и в том числе здесь, на Дону. Гражданская война против большевизма в Средней Азии, на Кавказе и на Украине не заканчивалась никогда.

Сейчас даже оккупация советскими войсками части Ирана воспринималась как попытка Сталина и Калинина создать себе место для бегства из совдепии. Надежды большевиков на то, что подобно армии Наполеона в 1812 году, армия Адольфа Гитлера в 1941 году замёрзнет под Москвой, не оправдались. Никакого бегства до реки Березины и Немана не последовало. Отойдя на 200 километров от большевистской столицы к городу Ржеву, крупному узлу железных дорог, германские войска под командованием умелого генерал-полковника Вальтера Моделя заняли прочную оборону. На центральной площади Ржева, на фундаменте памятника Ленину, по указанию военного коменданта, была установлена стационарная виселица. На ней непрерывным потоком для устрашения города, всей прифронтовой полосы, вешали после пыток всех подозрительных. Порядок в Ржеве и окрестностях эффективно удерживался безжалостными расстрелами, пытками и надругательствами. Перебитые руки, ноги, пробитые головы, отрезанные носы, уши, половые органы, выколотые глаза были визитной карточкой германской комендатуры и её помощников из числа коллаборационистов.

Совсем недавно большевики под командованием Жукова начали безуспешный штурм города Ржева. Их крупные силы атаковали многие позиции в центральной России, невзирая на прорыв Германии, Италии, Румынии и Венгрии на Кавказ и к Волге. Наличие в войсках нацистов, чешских, словацких, хорватских частей, множества скандинавов, французов и бельгийцев, создавали картину общеевропейского похода на большевизм и советское еврейство.

Предоставленная полицаям, новым старостам, бургомистром и чинам фашистского составления возможность доказать лояльность фюреру германской нации и Адольфу Гитлеру путём охоты на евреев, партизан, окруженцев, комсомольцев, коммунистов, активистов советской власти, подпольщиков, была реализована повсеместно в виде организованных расстрелов, самосудов и издевательств, поджогов и грабежей. Радость безнаказанного убийства, вознаграждённого рублями, рейхсмарками, продуктовыми пайками, земельными наделами и медалями, кружили голову многим.

Манфреду из дверей медленно двигающегося вагона было хорошо видно, как помощники завоевателей важно ходят среди безоружных и измождённых обезвоживанием и голодом людей, как бьют их палками и прикладами как скотину, избивают упавших и молящих о пощаде. То тут, то там лежали облепленные мухами трупы только, что убитых. Кое-где были видны и целые ряды, уже приготовленные для присыпания землёй. Было во всех этих картинах что-то странным образом схожее с картинами Питера Брейгеля, с его “Триумфом смерти” и подобными. Некоторые из военнопленных, всё ещё продолжали ремонт полотна, несмотря на то, что по нему двигались вагоны. Они вяло кидать грунт на откосы, уплотняли деревянными трамбовками. Среди русских был заметен необычным поведением конвоир-полицай: пожилой солдат с длинными чёрными усами, с трубкой во рту, вооруженный карабином. Он очень походил на карикатурные изображения Сталина в “Volkischer Beobachter" и “Der Sturmer”. Этот двойник Сталина прислонился к столбу телеграфной линии таким образом, чтобы узкая тень защищала его от палящего солнца.

— Не поможет, Сталин, не старайся! — вполголоса сказал Манфред, — с таким же успехом можно прятаться за тень от винтовки.

Сквозь пыль, поднимаемую множеством машин и повозок, двигающихся по грунтовой дороге вдоль железнодорожной насыпи, было видно много больших кругов засыпанных воронок от авиабомб. Везде виднелись проплешины сгоревшей травы, части разбившихся, распавшихся на куски и мелкие деревянные детали, советских самолётов.

Манфред повернулся на спину и закрыл глаза локтём. Зрение благодарно расслабилось в долгожданной темноте после ослепляющего света.

Что же произошло? Почему прославленные, опытные экипажи их дивизии, получив новые танки, тягачи и бронемашины для отправки в Африку, неожиданно оказались на железной дороге в Котельниково, а точнее на подъезде к переправе через Дон у Цимлянска? Почему они оказались вместе с другими частями, предназначенными для пополнения Немецкого Африканского корпуса, входящего в состав танковой армии “Африка” под командованием генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, почти отрезаны стратегически английским флотом и авиацией? Было очевидно, что снаряжение и амуниция тоже не могут быть туда доставлены в полной мере. Почему экипаж Манфреда двигается не на запад, а на восток, в сторону противоположную месту их прежней службы в Африканском корпусе? Почему сражение у Эль-Аламейна проходит без них?

Сражение в ста километрах от Нила может привести к прекращению движения по Суэцкому каналу и полному коллапсу английских сил в Средиземном море. Оно станет внутренним немецким морем. Итальянский флот сможет контролировать и Чёрное море тоже, обеспечивая доставку любого количества войск стран Оси на Кавказ, прямо к границам вожделенного Ирана.

Судя по сообщениям газет, радио и пропагандистских роликов “Die Deutsche Wochenschau” английские войска, не испытывающие проблем со снабжением, доставляемым из их колоний через Суэцкий канал, являющимся главным призом битвы, хотя и начали мощное контрнаступление при поддержке крупных сил авиации, но несут большие потери и топчутся на месте. Однако лейтенант Манфред Мария фон Фогельвейде представлял себе слабость Немецкого Африканского корпуса. На тот момент пока ещё к нему проходили конвои из Италии с боеприпасами, запасными частями и пополнением. Однако корпус уже имел треть танков, бронетранспортёров и артиллерийских систем подбитыми или не боеспособными. Последний итальянский конвой, прорвавшийся с потерей половины своих транспортов к фельдмаршалу Эрвину Роммелю, забрал на обратном пути часть экипажей, оставшихся без машин, в том числе экипаж Манфреда. Других конвоев пока не было. Это означало, что Роммель был вынужден был экономить каждый литр бензина для прожорливых двигателей МАN и “Майбах”, каждый снаряд, каждую банку консервов. В лучшем случае битва могла закончиться выводом частей Африканского корпуса и всей танковой армии “Африка” из-под уничтожающего удара на границе Египта. Говорили ещё, что командующий армией заболел, и его самолётом вывезли в Германию. Оставшиеся за него командовать генералы были менее решительными и удачливыми чем "Лис пустыни". Да ещё это подавляющее превосходство англичан в воздухе! Но куда было деваться от стремительных “Supermarine Spitfire Mk.V” и “Mosquito B Mk IV” с ужасающими бомбами-блокбастерами на открытой как ладонь дьявола местности, среди голой песчаной пустыни с редкими чахлыми оазисами?

Годом ранее, для обеспечения действий Немецкого Африканского корпуса в Тунисе, элитарные силы воздушно-десантных войск были брошены на штурм острова Крит. Там они понесли катастрофические потери из-за недостаточной поддержки бомбардировщиками с воздуха и огнём корабельной артиллерии с моря. Элита воздушно-десантных войск Германии, обеспечившая до этого молниеносную победу над Норвегией, Бельгией и Нидерландами, постоянная угроза Англии, была уничтожена в горной и холмистой труднодоступной местности второсортными греческими, новозеландскими и австралийскими пехотинцами с устаревшим вооружением, да ещё под командованием какого-то заурядного новозеландского генерала. После катастрофы германских парашютистов, подобный захват острова Мальты — непотопляемого авианосца англичан в восточной части Средиземного моря, стал невозможен. Восполнить потерю первоклассных бойцов, сгоревших живьём в воздухе, расплющенных при ударах планеров о землю, расстрелянных безоружными, из-за невозможности добраться до контейнеров с вооружением, было невозможно. Провести морской десант на Мальту не позволял доминирующий английский флот под прикрытием сильной авиации. Аэродромы на Крите и египетском Мерса-Матрух позволяли англичанам безраздельно господствовать в воздухе. Возможность захвата средиземноморского бассейна повисала на сухопутной операции по прерыванию сообщения по Суэцкого каналу.

Манфред слишком хорошо знал военную историю, экономику и географию, чтобы не заметить аналогию наступления танковой армии “Африка” генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля на Суэцкий канал и наступления группы армий “Б” генерал-полковника Максимилиана фон Вейхса на рубеж реки Волга. И там и там целью была водная стратегическая коммуникация снабжения и империи, Британской империи и Советской империи. И там и там собственные линии снабжения германских войск было растянуты на 3000 километров. И там и там фланги германских войск прикрывались слабыми войсками союзников, а весь расчёт строился на непрерывном движении вперёд до того, как враг успеет перегруппироваться и нанести фланговые и встречные удары. Была видна невооруженным взглядом и разница этих двух наступлений Вермахта. Манфред осознавал, чем отличается танковая армия Роммеля от групп армий ‘А’ и ‘В’, ведущих наступление на Кавказ и Сталинград. Роммель имел в десять раз меньше танков, чем Вейхс, в триста раз меньше самолётов, в пятьсот раз меньше пехотинцев, и не имел ни одного отряда коллаборационистов.

Африканский армия немцев и итальянцев без господства немецких и итальянских сил в Средиземном море был обречён на разгром. Немецкий флот мог противопоставить английским эскадрам на Средиземном море только дивизионы подводных лодок и торпедных катеров. Итальянцы предпочитали не вступать в бой с англичанами на море, уводя свои новейшие корабли типа “Giulio Cesare” и “Littorio” под защиту береговых батарей при первой же серьезной опасности. Немецкий надводный флот был заперт непроходимым Ла-Маншем, и после гибели линкора “Bismarck” и тяжёлого крейсера “Admiral Graf Spee“, вступать в артиллерийские дуэли с линкорами англичан и подставляться под удары авиации не спешил. Беспрецедентный миллионный тоннаж потопленных около Британии американских и английские транспортных судов с вооружением и войсками в 1942 году подводными лодками гросс-адмирала Карла Дёница, не решал проблемы блокады Англии. Не было никакой защиты от воздушных атак и мощи противолодочных кораблей, оснащённых радарами и глубинными бомбами. Незаметность немецких подводных лодок перестала быть их главным преимуществом. Других преимуществ у подлодок не было перед надводными кораблями: вооружение для надводного боя ничтожно, скорость в два раза ниже, бронирования никакого. Похоже, что это было начало лебединой песни подводников Германии. Имея скорость хода меньшую, чем эскортный эсминец, фрегат или корвет, не имея возможности его атаковать в надводном положении, а также использовать торпеды, в случае, если англичане находился над подлодкой, немецким подводникам оставалось только молиться, чтобы глубинные бомбы, сбрасываемые по показаниям радара, закончились раньше, чем они взорвутся на обшивке или ударной волной вызовут разгерметизацию сварных швов корпуса. Постоянное патрулирование в воздухе гидросамолётами “Catalina” оснащёнными радарами, не давало возможности повреждённым подлодкам уйти даже в нейтральный порт. Боеспособным подводным лодкам эти патрульные самолёты-лодки не позволяли свободно всплывать для пополнения запаса воздуха, зарядки аккумуляторов дизелем и ориентации.

Германия могла ответить на это строительством больших электрических подлодок с сонаром, гидрофоном, фазированным акустическим массивом, пеленгатором, большим запасом торпед, большой продолжительностью автономного плавания, малошумным каучуковым корпусом и большой глубиной погружения. Такие лодки типа XXI позволили бы превратить Англию в одну большую тюрьму на островах. Но для этого нужны были гигантские деньги, время на научно-технические разработки и эксперименты, постройка образцов, создание цехов и выпуск серии, переучивание экипажей. А времени не было на это — начали заканчиваться денежные, производственные и трудовые ресурсы.

Изъятое в захваченных странах золото почти закончилось. Производство вооружения требовало всё более и более объёмных кредитов для германской промышленности, возвращать их никто и не собирался. Промышленники и банкиры безо всякого ограничения принялись массово обменивать рейхсмарки на валюту нейтральных стран, а затем на доллары и фунты стерлингов. После включения печатного станка Германского Рейхсбанка началась предсказуемая инфляция, в городах появился дефицит на продукты питания и товары промышленного производства. Грабёж населения и промышленности захваченной части Советского Союза ожидаемого экономического эффекта не дал.

Того события, что должно было сломить упорство англичан, отвергающих идею сепаратного мира, с которой в Англию улетел год назад человек номер два в фашистской партии, рейхсляйтер и рейхсминистр Рудольф Гесс, не произошло. Блокада Англии была сорвана военно-техническим превосходством Англии и США. Ситуация второй половины 1942 года позволяло англичанам без ограничений покупать на свои гигантские государственные кредиты в США вооружение, военные материалы, оборудование, наращивать группировку своих и американских войск на побережье Ла-Манша, напротив удобного для крупной десантной операции побережья Нормандии.

В случае проведения такой операции, плацдарм был бы неуязвим для германской артиллерии под защитой 406-мм орудий американских и английских линкоров стреляющих 1200 килограммовыми фугасным снарядами-блокбастерами на дистанцию в 40 километров. Превосходящие силы авиации, базирующейся на аэродромах южной Англии и авианосцах, закрыли бы плацдармы высадки от Люфтваффе. О том, чтобы атаковать плацдармы с моря и речи не было. У Кригсмарине на это не было никаких шансов.

В Нормандии таким образом враг мог создать группировку любой численности быстрее, чем туда могли быть стянуты войска Рейха в необходимом количестве. А основные силы эти были заняты на огромном Восточном фронте. В такой обстановке из Франции может быть проведено молниеносной наступление на центральную Германию, если только англичане не будут отсиживаться в окопах, как в 1939 году. В то время как Германия громила союзную англичанам Польшу, английские и французские войска спокойно сидели за линией укреплений Мажино в бетонных благоустроенных бункерах и играли в карты!

Сейчас, в середине сороковых годов могло повторить то же самое. Только в этот раз англичане могли вести странную войну без боевых действий, высвобождая силы Германии для борьбы не с Польшей, а с большевистской Россией. Они так поступали и во времена царской России.

Манфред с горечью думал о том, что всё может произойти в любой момент, и принимаемые глобальные решения зависят ели от малозначительных обстоятельств. Крупным аргументом для перехода англичан к странной войне, развязывающей немцам руки на Востоке, мог послужить Сталинград. Пока этого не происходило, на побережье Англии быстро росла группировка бомбардировщиков союзников. Налёты В-32 Dominator, B-29 Superfortress, Avro 683 Lancaster, Avro Lincoln и других высотных и дальних бомбардиров на территорию Рейха становились всё более разрушительными. Армады из тысяч огромных самолётом за одну ночь сбрасывали такое количество бомб, что можно было только диву даваться, что до сих пор это не закончилось гибелью всех городов, крупнее Кёльна. Ничтожные успехи Люфтваффе рейхсмаршала маршала Германа Геринга, не имеющего самолётов для воздушного боя ночного боя на десятикилометровой высоте, зениток для стрельбы на такую высоту, кроме неэффективного из-за малой скорострельности 128-мм орудия Flak-40, не предвещали ничего хорошего. У Германского Рейха не было возможности создать адекватную противовоздушную оборону для защиты городов и промышленности. Для создания такой ПВО нужны были мощности советах заводов, советский алюминий, цинк, кобальт, марганец, сталь, уголь, нефть и миллионы образованных и дармовых рабочих рук. Советские ресурсы открыли бы дорогу и к созданию оружия возмездия — бомбе невиданной разрушительной силы, способной стереть с лица земли целые города. О такой бомбе шептались люди на кухнях после тяжёлого трудового дня, о ней грезили учёные и военные. Ракетное оружие для доставки сверхмощной бомбы тоже, судя по слухам, было готово.

Vergeltung — оружие возмездия! Уже строились на северо-западе Европы пусковые площадки для обстрела Англии и мест возможной высадки их войск на побережье Ла-Манша. Тысячи немецких высотных бомбардировщиков, построенные германским техническим гением на захваченных советских заводах, вооружённых сверхмощными бомбами возмездия или обычным бомбами, превратили бы промышленность Англии и её городов в груды щебня! Они низвели бы англичан до уровня диких шотландских горцев. Советские ресурсы открывали возможность для быстрого строительства нового Германского военно-морского флота сразу на Атлантическом и на Тихом океане, для непосредственной угрозы побережью США...

Загадкой для Манфреда оставалось то, почему англичане и американцы давали шанс Германии побороться за эту возможность. Почему до сих пор не разбомбили железнодорожные мосты центральной Германии, остановив сильно децентрализованную, имеющую очень высокую степень кооперации военную промышленность, критически зависящую от перевозок материалов и комплектующих по железным дорогам? Было не очень понятно, почему налёты с использованием тысяч бомбардировщиков за одну ночь, ограничиваются два года подряд бомбардировкой второстепенных объектов.

Странным было и то, что заводы фирмы “Оpel”, принадлежащие американцам, в том числе миллиардеру Генри Форду, не был остановлен и продолжал выпускать грузовики для Вермахта. Нейтральные шведы продолжали поставлять железную руду по морским маршрутам, странным образом не заминированным английским флотом. Американцы Ротшильды поставляют из Южной Америки каучук и бензин. Из всех врагов только СССР ничего не поставляет Германии. Похоже было, что английские и американские промышленники, политики и банкиры чего-то ждут.

— Чего они ждут? — сам себе задавал вопрос Манфред, и сам себе запрещал проводить логические рассуждения до конца.

То, что премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль из семьи лордов Мальборо, владеющий долей военных верфей, как и король Георг V, был заинтересован в продолжении войны, было очевидно. Английские верфи устроили производство и удесятерили прибыль с начала войны, усиленно производя военных флот на средства налогоплательщиков. То же касалось производства самолётов и танков. Эта же схема война-прибыль работала в отношении американского президента Франклина Рузвельта и его окружения. Наверное, только на уровне секретарей и уборщиц в правительствах США и Англии заканчивался ряд людей, имеющих долю во взлетевших на прецедентную высоту доходах военных предприятий, страстно желающих продолжения распределения заказов на вооружение и военные материалы. Эти люди купались в деньгах как никогда! Доходами промышленников, банкиров и политиков Первой мировой войны казались теперь смешными. Никакое Эльдорадо, Клондайк, сокровища Монтесумы, Перу, римских императоров или фараонов, не могли и близко с этим сравниться.

Алхимическое превращение человеческой крови, страданий и плоти через реторты и трубочки заказов, контрактов, боевых действий, пуль, осколков и голода, состоялось. Великие и ужасные чудовища-вампиры, оборотни-душегубы, самые массовые убийцы в истории, вышли прямиком из страхов апокалипсиса и ада, чтобы сеять вечное зло перед тем, как снова удалиться на время на свою золотую Вавилонскую башню власти и роскошной жизни!

То же касалось и Германии, её промышленников, банкиров и административного корпуса.

Несмотря на потерю возможностей по поставке кофе из Африки, отец Манфреда не растерялся, после начала активной войны с Англией, переключился на производство тонизирующего препарата метамфетамин-первитин для армии и флота. И сильно преуспел, быстро удвоив своё состояние. Вместе со своими старыми сослуживцами из компании “Теммлер”, он ликовал, получая всё больше заказов на “Коку”, так он называл этот наркотик, по мере того как командование Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине вынуждено было компенсировать падающую численность опытных солдат и офицеров. Неготовность к эффективным действиям молодёжи они принялись компенсировать работой на износ оставшихся ветеранов под воздействием тонизирующих препаратов, имеющих наркотическое действие. Немецкие лётчики совершали вылеты непрерывно в течении нескольких суток, танкисты без сна и отдыха продвигались вперёд или вели бои, водители сутки не выходили из кабин перемещая на гигантское расстояние огромное количество грузов, немецкая пехота пешком приходила десятки километров, навьюченная амуницией как мулы, по жаре и пыльной духоте. Штабы, тыловые и медицинские учреждения и службы работали как безостановочный лихорадочный конвейер.

Сколько так могло продолжаться? Сколько могла Германия напечатать не обеспеченных бумажных денег для заказа вооружений и оплаты солдат, офицеров, добровольцев из других стран, советских предателей и нацменов? Армии восточных рабов оказались годны только для тяжёлого физического труда по созданию бетонных и грунтовых сооружений, часто ненужных, или имеющих сомнительную эффективность, но поглощающих ресурсы. Зато они порождали взятки рейхсчиновников.

Чего все ждали? Судьбы Сталинграда и Кавказа? Убийства как можно большего количества советских людей и немцев? Простые вопросы имеют простые ответы. Если на простой вопрос вам предлагают прочесть библиотеку, значит, вас пытаются завести в бесконечный тупик лабиринта.

Видевший в марте налёт сотен английских бомбардировщиков на завод «Рено» в Биланкуре, близ Парижа, однополчанин Манфреда, сказал, что война уже проиграна. После поражения под Москвой, когда не имеющие ещё опыта глубоких операций на окружение советские армии, словно снегоуборочный бульдозер из свежих сибирских дивизий отодвинули германские, выдохшиеся и обескровленные силы, на 200 километров к городу Ржеву, вызвали хоть и не полное уныние, но сильное разочарование. Прошло больше полугода, а Вермахт всё ещё стоит у Ржева. Да не просто стоит, а напрягая все силы, во многом благодаря гению Моделя, отбивается от проходящих чередой наступательной операции Красной Армии. Пока ещё оперативное искусство не позволяют им превратить отдельные глубокие прорывы в смертоносные котлы окружения. Войска большевиков ещё не обладают инициативностью и военной наглостью прусской военной школы. Но вооружение уже к ним из тыла снова льётся рекой, пополнение всё более обучены. Так почему же так сплоховал штаб сухопутных сил ОКН и штаб Вермахта ОKW? Что случилось с немецкой аккуратностью и предусмотрительностью? Почему у Вермахта не было зимней смазки для орудий и пулеметов, зимней одежды, танков и самолётов, способных убивать на морозе? Неужели это всё появилось бы в одночасье, займи они в декабре Москву? Как можно было рассчитывать выбить большевистских фанатиков из Москвы, не окружив Москву как Варшаву или Ленинград? Но как можно было рассчитывать на окружение такого гигантского города имеющимися тогда силами?

Для окружения и взятия Москвы нужны были силы всей центральной группировки по состоянию на 22 июня 1941 года, не ослабленные потерями войска, имеющие в распоряжении два летних, сухих и тёплых месяца. Для чего же тогда ослабленный Вермахт подошёл в Москве в ноябре, зачем потребовалось до этого истребление полу миллиона немцев и трёх миллионов советских граждан? Только для того, чтобы повторить рекордное истребление кровавым душегубом Юлием Цезарем трети населения Галлии, предтечи современной Франции, во время Галльской войны в пятидесятых годах до нашей эры? Или превзойти истребление половины населения католической Ирландии во время карательного и захватнического похода революционера-палача англичанина Оливера Кромвеля в Ирландию в 1650 году? Может быть, наступление дальше линии Ленинград-Киев на самом деле не планировалось OKW? Зачем же повторять этот же принцип неполноценной операции, не уничтожающей, как положено по классической военной стратегии Клаузевица, источник сопротивления противника? Зачем вести сейчас наступление на Сталинград и Кавказ в той же порочной манере? Здесь, на Волге, зимой морозы ещё более сильные, чем под Москвой, русский генерал “Мороз” гораздо злее и безжалостней. Крупных населённых пунктов почти нет, сети дорог, достаточной для манёвра войск, нет, как нет и леса для отопления. Но зимнее обмундирование по-прежнему, как и в 1941-м отсутствует в должной мере, коммуникации длиннее вдвое, чем до Подмосковья в центральной России.

Разочарование и недоумение начало проникать, как ядовитый газ, во все дела, мысли и поступки германского народа и фольксдойчей. Энтузиазм общего великого дела постепенно сменялся заботой о собственном благосостоянии любой ценой, даже ценой ослабления всего общества и Рейха. Все, кто имел возможность, брали пример с вождей, погрязших в накопительстве, шикарном окружении, разврате, пьянстве, наркомании, беспросветной лжи и миражах. Глубинная фрустрация из-за сомнительных успехов многолетней войны, вызывала агрессию и ненависть, направленную во все стороны, на евреев, на славян, на себя самих в том числе. Казалось, в случае проигрыша войны, никто не имел права остаться в живых. Бравурные кадры киножурналов, когда сбивается большевистский штурмовик, и он падает и взрывается, когда бравые моряки бьют куда-то из пушек в туман, как бы уничтожая английские военные силы, или постановочные кадры атаки пехотинцев на зимнюю деревню, после чего показывают чьи-то трупы, не то чужие, не то свои, последнее время могли убедить в победном шествии германских войск только недалёких юнцов или фольксдойчей восточного Рейхскомиссариата. Вся Германия начала подозревать, что что-то идёт не так, раз Адольф Гитлер решил взять лично на себя командование Вермахтом.

Подобное когда-то делал полковник гвардии и одновременно император всероссийский Николай II, мистик, прожектёр, любитель развлечений. Он тоже принял на себя командование русской армией в 1916 году, не имея ни опыта, кроме командования полком на параде и разработки выпушек на мундирах, ни способностей. Всё закончилось катастрофой для императорской армии, катастрофой для империи и апокалипсисом для народа. Теперь ловкий политик, мистик, авантюрист и интриган Адольф Гитлер, не имея опыта и способностей к военному делу, сделал то же самое! Немцам было над чем призадуматься. Однако были и другие мнения. С таким же унынием говорили и думали немцы о своей судьбе и в 1918 году, во время подписания мира в Компьенском лесу в Пикардии. Но вот, через десять лет Гитлер в том же вагоне приняла капитуляцию Франции.

Такого просто не могло произойти. Разве могло счастье отвернулось от Адольфа Гитлера?

Судьба же Африканского корпуса и всей армии “Африка” похоже, в Берлине и Риме никого уже не волновала. Манфред понимал, что никакое мужество, находчивость не заставят танки двигаться без горючего, пушки стрелять без снарядов, а значит - дни Африканского корпуса на позициях у Аль-Аламейна сочтены.

Само его движение сейчас в товарном вагоне по Южной России сначала на пополнение 2-го батальона 7-го полка 10-танковой дивизии, а потом, даже не встав на довольствие, сразу на пополнение 14-й танковой дивизии, а точнее в дополнительный 3-й танковый батальон 36-го танкового полка, говорило о недостатке сил для борьбы за Египет. 36-й полк, однако, быстро продвигался на восток, сосредоточившись у казачьей станицы Цимлянская, на донских плацдармах у Раздорской и Николаевской. Это были мечта переправ через реку Дон. Но разве мог Дон сравниться по стратегической значимости с Суэцким каналом? Манфреду не нужно было быть профессором военной академии, чтобы понимать, что с его отправкой на Волгу вместо Туниса, штаб Oberkommando Wehrmacht как бы поставил крест на борьбе за Египет и Суэцкий канал.

— Бог мой! — мысленно воскликнул Манфред, — сколько усилий, сколько жертв принесено напрасно!

В его памяти промелькнули картины его военной судьбы в Тунисе. Мысли никак не хотели соскакивать с воспоминаний об эйфории первых побед над англичанами, о великом сражении за Тобрук, считавшимся неприступным. Тогда через бреши в минных полях, проделанными умелыми “Штуками”, героическими пионерами, на англичан неожиданно бросилась армада из сотен танков и бронемашин! Мир застыл в изумлении и восхищении!

До этого было прибытие в Триполи, ослепительное курортное небо, пахнущее восточными пряностями и романтическими приключениями базары и улочки. Разгрузка 3-го танкового полка в порту проходила под радостные и возбуждённые разговоры о скором наступлении на Бенгази. Вокруг были гордые и воинственные итальянские союзники, показывающие примеры войны в раскалённых песках. Их ветераны из Абиссинии действительно производили впечатление, несмотря не несколько архаичное вооружение, отсталую бронетехнику и авиацию. Кадрами кинохроники пробежали видения позорного отступления англичан через пустыню к Эль-Мичели. Они бросали по дороге военную технику, оружие, бензин и верблюдов. Геройское пленение английских генералов О’Коннора и Нима, полный разгром 2-й бронетанковой дивизии англичан, разгром 9-й дивизии австралийцев вставал в памяти. И всё же бои за Тобрук помнились особенно ярко: горящие как факелы английские танки Crusader Мк.I, колонны пленных, цистерны с захваченным горючим, ликование арабских союзников...

Их танк вспоминался как будто милый друг детства. Это был двадцатитонный Pz.III Ausf.H, с увеличенной шириной гусениц, дополнительным бронированием, окрашенный в цвет пустыни Grun Braun. Весь в шрамах от бронебойных снарядов, с отполированными песком до блеска траками гусениц, звёздами приводных колёс и блинами опорных катков, он был настоящим, первоклассным орудием убийства, созданным германским инженерным гением Maybach, Rheinmetall AG, Henschel, Daimler-Benz. Он даже выглядел лучше, чем его противники, средние танки русских, все эти уродливые БТ-7 или Т-34 на шасси “Кристи”, англичан с их тихоходными “Matilda II” и американцев с нелепыми танками-мишенями Sherman M4A1.

Манфред понял, что ему горько думать об упущенных победах и фантасмагорической погоне за убегающими от Харькова армиями красного маршала Тимошенко. Он тяжело вздохнул, попытался придать мыслям стройность. Но они стали неуправляемыми. Все его стратегические рассуждения наползали одно на другое, перемешались с картинами довоенной жизни в Восточной Пруссии, и он снова погрузился в свой почти реальный сон, прерванный скрежетом колёсных реборд и лязгающими ударами сцепок...

...Сестра Манфреда резко отодвинула стул, поднялась и направилась к высоким двустворчатым дверям гостиной по мягкому ковру. Взявшись узкой ладонью за длинную латунную ручку с головой льва, она обернулась в сторону братьев, и холодно сказала:

— Манфред, послушай, и ты тоже Отто, прошу вас, не шпионьте за нами с Мартином, когда мы гуляем в саду. Это мерзко и подло, подглядывать за людьми в то время, когда они ищут уединения. Надеюсь, что это не папочка надоумил вас стать шпионами!

— Что такое? — глухо сказал фон Фогельвейде-старший, принявшись было за яблоко в карамели.

Он побагровел, стукнул десертной вилкой по краю блюдца:

— Я воспитываю в сыновьях рыцарский дух, кодекс чести, а ты что такое говоришь, как тебе не стыдно?

— Особенно это проявляется в запрете Манфреду поступать в кавалерийскую школу в Ганновере, и вашем непременном желании сделать из него торгаша! — с грустью сказала Гретхен, — очень рыцарское занятие, день и ночь пересчитывать мешки из Африки.

Фон Фогельвейде отодвинул от себя тарелку с десертом и задумчиво провёл пальцем по краю кофейной чашки:

— Не слушайте её, мои мальчики! На самом деле рыцарский дух нужно использовать как декорацию, способ поддержания кастовости старых европейских семей. Это даёт возможность использовать их деловые связи. А жить нужно с коммерческим прицелом! По-американски, по-протестантски, по-еврейски, чёрт меня бери!

— Вот именно! — всплеснув руками, воскликнула мать, — ты чего такое говоришь? Еврейство реабилитируешься? А как же твои нацистские взгляды и симпатии Гитлеру и Гессу?

— Без такой симпатии мне тяжело было бы вести в Германии торговые дела!

— А если бы победили коммунисты Тельмана и Германия стала большевистской как Россия, ты бы стал членом коммунистической партии?

— Я бы поступил прагматично! — после долгого молчания ответил фон Фогельвейде-старший, — надеюсь, ты не намекаешь на то, что подлец или что-то в этом духе?

— Нет, дорогой, твои дворянские корни не позволят упустить деньги, и найдут какой-нибудь оригинальный выход из конфликта денег со светским кодексом. В СССР я тебе эмигрировать тоже не предлагаю. Вроде там у них есть Немецкая Советская на Волге, как, впрочем, и еврейская в Сибири…

— Жестокость какая к евреям, неужто!

— Ты не знал?

— Как тяжело жить с умной женщиной! Послушай, аристократия и деньги всегда женятся друга на друге с давних пор! Поскреби любого лорда и найдёшь предка-торговца! Все эти Веттины, Медичи, Габсбурги, Церингены, Лихтенштейны, Гримальди, Гогенцоллерны, Бурбоны, Оранские женились на деньгах! Что, я не знаю аристократию? Погляди на английскую королевскую семью Виндзоров. Отрёкся от трона Эдуард VIII. брат нынешнего английского короля Георга VI ради якобы любви американки Уоллис Симпсон. Смешно! Просто банкирша Симпсон принесла коробочкой семье 5% акций нескольких американских судостроительных и сталелитейных компаний, с общим годовым доходом, равным 750 килограммам золота. Плохо ли за десять лет получить восемь тонн золота за подпись на бумажке об отречении и отказ Англии от попыток установить мирные отношения с нашей страной? Когда английские парни будут тонуть в море после торпедной атаки наших подлодок, Виндзоры будут смотреть на это из своих золотых хранилищ как на гибель клопов при стирке белья.

— Когда же у нас появятся какие-нибудь настоящие акции, а не бумажки твоих друзей фармацевтов?

— У Германии нет подводных лодок, это запрещено условиями Версальского договора, Эльзас и Лотарингия оккупирована французами, а армия наша менее Чехословацкой, — сказал Манфред и тоже встал из-за стола, — можно я не буду слушать ваши споры с мамой из-за денег?

— Похвальная широта взглядов для двенадцатилетнего мальчика.

— Нашему сыну тринадцать уже.

— Да? Быстро летит время... Да-да... Сейчас уже другие времена на дворе, уже тридцать третий год, сейчас общественное признание даётся соразмерно имеющейся сумме денег, а не соразмерно заслуг перед страной и народом. Героев подталкивают на подвиги ради дополнительных денег толстосумы, а сами уводят их невест и детей в бордели! Спасайтесь от этого наваждения и обмана, мои мальчики! — с необычайной горячностью, заговорил отец, — используйте деньги как щит от ядовитых зубов правителей, дети мои! Герои погибают, а толстосумы пользуются их смертью для получения всё новых и новых денег. Кровь героя, которая льётся из его смертельной раны когда-нибудь заканчивается, а мешок банкира не лопается, сколько бы в него не положили денег. Не слушайте её. Слушайте меня! Я отдал свой долг Германии за несколько поколений вперёд, и за вас тоже!

— Дорогой! — фрау фон Фогельвейде положила салфетку на стол, встала и направилась к дверям, — твой тон и тема беседы сегодня невыносимы!

— Может быть нам организовать в Вольфсбурге авторемонтную мастерскую, когда вы чуть подрастёте? — спросил отец сыновей когда мать ушла, — я дам на это денег, помогу с набором людей!

— Что ты, папа, тут на всю округу только тракторы и мотодрезины. Машин-то наберётся от силы штук двадцать, да и то это такая рухлядь, что к ним и прикоснутся то будет противно, — ответил одиннадцатилетний Отто, словно был прожжённым коммерсантом, — у старика Витселя есть Adler-Triumf, но он, как настоящий еврей, ездит на нём только по праздникам, так что машина сломается через сто лет. Ещё у инженера Гесселя есть Buick 60, но где взять запасные части на эту редкую американскую машину?

Фон Фогельвейде-старший с некоторым удивлением посмотрел на своего одиннадцатилетнего сына, так спокойно уничтожившим его идею, за которую, как ему казалось, мальчики должны были уцепиться обеими руками. Манфред с надеждой и нетерпением поглядывал на часы, ожидая, когда их ксилофон, наконец, пробьёт девять часов.

Глава 6. На марше между реками Куберле и Сал

На вид долговязому лётчику Люфтваффе было лет двадцать, не больше. Но на загорелом лице уже были видны следы морщин, особенно вокруг глаз. Белая рубашка была мокрой от пота, и воротник имел чёрный поясок от пыли и копоти в месте перегиба. Даже узел галстука был пропитан потом.

— Лейтенант Штриттматтер из разведотдела командования люфтваффе “Дон”. Данные фоторазведки местности вдоль железной дороги в Котельниково — Абганерово, запрошенные командующим 4-й танковой армией группы армий “Б”, генерал-полковником Германом Готом! — отрапортовал лётчик, после этого резко выхватил из подмышки папку с крупными фотоснимками и протянул генерал-полковнику.

— Да здравствует... — ответил Гот неохотно, едва подняв руку в ответ на приветствие.

Его начальник штаба слегка прикоснулся пальцами к козырьку фуражки.

— Чего так долго, где вы были? — спросил лётчика Гот, — мои стопятьдесят тысяч человек должны ждать одного лётчика?

— Мой самолёт подвергся атаке русского истребителя около пункта Нижне Чирская, я едва спасся, а вот мой стрелок-наблюдатель Йохан получил пулю в грудь, и умер на месте. Меня спасла бронеспинка и удача! — ответил лётчик.

— А я думал, что у фон Рихтгофена в небе не осталось проблем над излучиной Дона, — сказал Фангор, — мы как раз обсуждали нашу авиацию с разных сторон. Вспоминали Хартмана и Руделя. Так плохо всё у нас наверху?

— Никак нет, господин генерал-лейтенант, — поспешно ответил лётчик, — просто напавший большевик был на английском истребителе “Хоукер Харрикейне”. Самолёт разработан британцами в 1936 году, имеет скорость всего лишь 400 километров час. Конечно, это не современные русские Як-1 со скоростью 600 километров в час, и вооружение у "Харрикейна" слабенькое. Однако, для нашего парасоль-моноплана “Хеншель” с неубирающимся шасси и скоростью всего 300 километров в час, с двумя слабыми пулеметами МG 15 и МG 17 с ограниченным боезапасом, "Харрикейн" был большой проблемой. Як-1 или ЛаГГ-3 нас сбили бы с первого захода, и мы бы сразу отмучились, но “Харрикейн” мучился сам и мучил нас. Когда мне утром сказали, что мы должны лететь к Салу, искать штаб 4-й танковой армии без сопровождения истребителей “Мессершмитт-109Е”, я думал, что это будет мой последний полёт в жизни. Но последним он стал для моего друга Йохана. Жалко, что нельзя послать истребитель “Мессершмидт” со снимками, из-за того, что он не сможет сесть на подготовленную поверхность как наш “Хеншель”.

— Печально, что такие устаревшие машины посылают летать днём без прикрытия. Давайте, отдадим снимки генерал-лейтенанту, как начальнику штаба армии, пусть глаза себе ломает, что там ждёт нас впереди у Абганерово, — сказал Гот, передавая не глядя снимки Фангору, — а что у вас, лейтенант, за праздник такой, почему вы в парадном кителе?

— У меня день рождения сегодня, второго августа, господин генерал-полковник. Мне исполнилось двадцать два года!

— Похвально, похвально. Откуда сами будете, лейтенант?

— Я из Шпремберга, что в районе Шпрее-Найсе, земля Бранденбург, господин командующий! — ответил лётчик.

— Значит, мы с вами почти земляки... Я ведь тоже восточный немец из земли Бранденбург, но только из Нойруппин, из района Пригниц, — произнёс Гот, прикрыв глаза, и непроницаемое его до этого лицо сделалось на секунду мечтательным, — были Вы в Нойруппине?

Однако, он тут же открыл глаза и продолжил говорить:

— И как вы там с сербами этими уживаетесь в своём Шпрее-Найсе? Там же их полно! Не так давно в вашем Шпрее-Найсе все таблички на улицах и дорогах были на двух языках. На немецком и на сербском. Ужас какой-то. И этих славян в самом Рейхе приходится терпеть. Мне говорили, какие-то, не помню, наши земляки, что этих сербов из Бранденбурга, призвали в Вермахт, то ли в 10-й пехотный, толи в 12-й уланский полк. Он действовал в прошлом году под советским Белостоком. Они, вероятно, все сразу перебежали к своим русским друзьям.

— Да-да, все эти сербы, чехи и болгары, воюющие в составе наших пехотных дивизий, крайне ненадёжны. Только хорваты показывают стойкость и верность Рейху, но их слишком мало, — произнёс Фангор, дождавшись паузы в словах Гота, — но самое печальное, что все эти наши союзники глупы, а ведь именно ум делает из немца сверхчеловека.

— Да, наверное, это так...

— Процентное соотношение умных, не очень умных и глупых женщин и мужчин в Рейхе определяют в большей степени его успешность, а вовсе не ресурсы и размер, как это принято считать. То же самое касается любого коммерческого предприятия, армии, семьи. Эффект усиления взаимосвязанных факторов в достижении ещё большего результата, чем, если бы субъекты действовал в одиночку, тоже никто не отменял. В каждой точке Германского Рейха умные люди, где бы они не находились: в кочегарке, в окопе, научном институте, или на руководящем посту, расширяют возможности всего Рейха. Это напоминает человеческое тело, которое растёт, как известно не только головой-элитой, но и животом и ногами, и кишками. Что толку, если у человека будет расти только одна голова или только ноги? Такой человек обречён на гибель, это недочеловек. Стыдливо прикрытая социальным устройством, философским школами, мировоззрениями и религиями, тема взаимоотношений умных и неумных, напрямую связанная с евгеникой, расовыми теориями и доминированием расово полноценных обществ. Естественно, это не может быть однозначно воспринята англосаксонскими и французскими псевдо интеллектуалами и псевдо гуманистами. Однако, всё, что они делали во всей своей истории по отношению к колониям, ничем не отличается от сегодняшней политики Германии на востоке. Количество умных напрямую связано с качеством пищи и среды обитания, доступностью образования, уровня развития культуры, науки и техники, наличия реальных возможностей и заинтересованности обычных людей в социальном росте. Всеми силами Германии нужно увеличивать количество своих умных и уничтожать чужих. Про евгеническую тему умных и неумных нужно помнить всегда, в любом вопросе! Как можно спокойно уживаться с сербами на немецкой земле?

Лейтенант не без интереса выслушал соображения начальника штаба 4-й танковой армии, но продолжил неожиданный разговор о далёкой и прекрасной Родине.

— Я был в Нойруппин проездом. Там ещё красивый железнодорожный мост через озеро Руппинер, и речка Ланке живописная. Но у нас уже не говорят “серб”, у нас говорят “ославяненый немец”, хотя правильнее, на мой взгляд, говорить “онемеченный славянин”.

— Как Вас зовут?

— Моё имя Отто. Отто Штриттматтер.

— Да, уж, Отто, в моём Нойтруппе дивная природа, густые леса, полные дичи, синие озёра, богатые рыбой, плодородные поля, здоровые мужчины и красивые немецкие женщины...

— Что касается сербов, то я нарочно выучил serbska rеc знаю не плохо. Нужно знать язык своего врага и его повадки, чтобы успешно с ним бороться. Все эти славянские и еврейские ублюдки постоянно организуют в нашем тылу мятежи. Они в свое время нанесли много вреда Германии. Творили изменнические дела против немецкого народа и его культуры, а сейчас помогают всем антинемецким силам мира против Рейха. Они действуют скрыто, тайно, и жаждут мести. Поэтому их следует душить в зародыше, — сказал лейтенант, и стало видно, что его челюсти крепко сжались.

— Ах, как правильно вы всё понимаете, — воскликнул Гот, заметно оживляясь, — как правильно говорите, молодой человек!

Он покосился на снимки местности в районе станции Котельниково и к востоку от неё, которые быстро просматривал начальник штаба, принял удобную позу, облокотившись о бортик дверцы лимузина, и произнёс:

— Любой германский солдат и офицер сухопутных войск, Люфтваффе, Кригсмарине, должен быть не только бойцом в рамках обычных правил военных действий, но и должен быть основой безжалостной расовой идеологии. Любой германский солдат, это прежде всего мститель! Мститель за все эти ужасные злодеяния, причинённые германскому народу и всем этнически родственным германскому народу нациям на протяжении жизни многих поколений. Наш исторический долг освободить германский народ от азиатско-славяно-еврейской угрозы раз и навсегда! Идёт жестокая борьба непримиримых философий. С одной стороны, наше светлое германское чувство расы, чувство чести, а с другой стороны тёмный азиатский способ мышления, азиатские, примитивные инстинкты. Наша миссия — это спасения европейской культуры от нашествия азиатского варварства… Хотя... Представляю себе, если бы Адольф Гитлер выучил язык Сталина... Может быть, тогда фюрер лучше понял бы Сталина, но вряд ли от этого стал бы умнее в вопросах войны! У нас всеми этими вопросами хорошо владел командир дивизии СС генерал-майор Хёрляйн... Эти пространства угнетают меня. А бесчисленные орды! Если мы не решим с ними вопрос окончательно, то погибнем!

— Да уж, хорошо нас этот аристократ генерал-полковник Максимилиан Мария райсхфрайхер унд цу фон Вейхс обобрал... — вздохнул начальник штаба Фангор, — после 21 июля мы форсировали Дона и началось: сначала у нас Вейхс забрал для 6-й армии Паулюса танковый 24-й корпус генерала Вилибальда фрайхерра Лангермана унд Эрленкампа. Это было 23 июля... Потом безжалостно отобрали и 40-й танковый корпус генерала Лео фрайхерра Гейр фон Швеппенбурга. Их отдали группе армий “А“ для наступления на Кавказ. А вчера мою любимую дивизию СС “Великая Германия” отобрал рейхсбарон для переброски под город Ржев, где сталинский генерал Жуков опять озверело пытается наступать. Не то, что мы без войск СС теперь не можем успешно наступать, но если возникнет такая же ситуация в Сталинграде, как во время танковой битвы за Воронеж, и такие же упорные городские бои, как две недели назад там же против фанатиков из войск НКВД, то без танковой дивизии СС нам будет труднее.

— Справимся... Основные силы большевиков мы перебили, теперь они нам кавказскую и степную кавалерию, как в древние времена, выставляют на пути, и архаичные бронепоезда присылают. Это уже агония сталинской системы, колосса на глиняных ногах, — ответил Гот и опять закрыл глаза, — справимся и без СС.

На сегодняшний день 2-е августа 1942 года в его 4-й танковой армии было 110 000 человек немцев и австрийцев, из них больных дизентерией, лихорадкой и тифом 5 тысяч, и легкораненых и травмированных с ограниченной пригодностью 7 тысяч, 3,5 тысячи чехов, словаков и хорватов, 15 тысяч европейцев из разных стран, добровольно присутствующих в расположении армии для ремонта, тестирования техники, торговли, организации сбора продовольствия и сырья, организации производства, сбора работников для Германии, 25 тысяч русских добровольцев “хиви” в боевых и хозяйственных частях, 6 тысяч в добровольных восточных батальонах, 15 тысяч пленных и принудительно использующихся русских. Ещё в начале года Гитлер подписал приказы о формировании национальных легионов: Кавказско-магометанского, Грузинского, Армянского и Туркестанского. Так что теперь боевым частям можно было действовать вполне открыто. В марте даже партийный апологет Розенберг указал, что политически целесообразно создавать восточные легионы из народов Дона, Кубани, Кавказа.

Высокоманёвренным ударным инструментом Германа Гота были 100 танков разных типов, начиная с лёгких и экономичных PzKpfw I до тяжёлых PzKpfw IV Ausf F2 с 75-миллеметровой пушкой KwK 40 L/43, имеющих мощные гексагеновые кумулятивные бронебойные снаряды, бронебойные подкалиберные выстрелы PzGr.40 из американского вольфрама для танковых пушек разного калибра, 7,92-миллиметровые бронебойные пули S.m.K (H) для пулемётов и карабинов. Ещё 30 танков находились в ремонте по разным, боевым и не боевым причинам: замена двигателей, ремонт вооружения, ходовой части, замена электропроводки. Не менее важным оружием были 300 бронемашин и бронетранспортёров различного типа в пехотных, сапёрных, моторизированных, артиллерийских и танковых подразделениях. Они выполняли разведывательные, охранные, боевые, транспортные задачи, обеспечивали связь. Бронемашины были разные: от Sd.Kfz. 222 и четырёхосных полнопрводных Sd.Kfz.231 до Sd.Kfz. 250 и Sd.Kfz. 251 разных модификаций. Также имелось в общей сложности 500 мотоциклов BMW и Zundapp, 2000 велосипедов Truppenfarrad, 3 тысячи грузовиков, тягачей и автоцистерн разных марок; Оpel, Ford, Mersedes, MAN, Magirus, Газ, Tatra, Renault, Citroen. Peugeot, 5 тысяч различных конных повозок и упряжек, гурты скота.

Орудием сокрушения обороны и уничтожения укреплений и живой силы, являлись 8000 орудий и миномётов. Основу артиллерийской группировки армии Гота составляли три дивизиона 150 миллиметровых полевых гаубиц sFH18/40 со снарядами с ракетным ускорителем с дальности стрельбы до 19 километров, и четыре дивизиона 10,5 миллиметровых гаубиц IefFH18/42. Эти силы имелись помимо штатных гаубичных орудий пехотных дивизий разного калибра и дальности стрельбы. Основными миномётами были 81-миллиметровые sGrW 34 и 89/200 миллиметровые стержневые миномёты-бомбомёты. Имелись также 210-миллиметровые реактивные миномёты “Nebelwerfer 41” с фугасными и химическими боеприпасами типа иприт, адамсит и дифинилхлорарсин.

Конкурентом генерал-полковника Германа Гота в походе наперегонки к Сталинграду являлся генерал танковых войск Фридрих Вильгельм Эрнст Паулюс со своей 6-й полевой армией. К этому баловню судьбы, женатому на румынской аристократке Елене Розетти-Солеску, любимчику фюрера, организатору танковых войск Вермахта, соавтору плана “Барбаросса”, Герман Гот испытывал плохо скрываемую неприязнь. Аристократические замашки Паулюса смущали многих, и Готу гораздо больше импонировал простой в общении, как и он сам, трудяга, всё достигший своими стараниями, Гейнц Гудериан из семьи бюргеров, чем этот выскочка и сноб. Даже зять генерал-фельдмаршала, первого Рейхспрезидента Пауля фон Бенкендорфа унд фон Гинденбурга генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн не был таким заносчивым.

Но больше всего у Германа Гота вызывала чувство ревности та огромная и совершенная машина убийства под названием 6-я армия Вермахта, доверенная Паулюсу. В 6-я армии сейчас было почти 300 исправных танков и 30 самоходных орудий в составе 14-го танкового корпусе и 24-й танковой дивизии. Паулюс имел на довольствии 440 тысяч немцев и австрийцев, 7 тысяч хорватов и словаков, 25 тысяч иностранных вольнонаёмных европейцев, 75 тысяч “хиви”, 5 тысяч русских в составе восточных батальонов, 12 тысяч рабочих-пленных, 40 тысяч человек в структурах Люфтваффе. Итого в этой северной группировке группы армий “Б” с учётом венгров, румын и итальянцев, было 700 тысяч человек. Противостоящий этой высокотехнологичной и прекрасно организованной махине, силы Сталинградский фронта большевиков имел численностью около 350 тысяч человек, 10 тысяч солдат НКВД, 30 тысяч человек в составе ВВС, кроме того отряды ополченцев, трудовые батальоны. У генерала танковых войск Паулюса артиллерия тоже была излюбленным тараном, пробивающим всё на своём пути. Особым оружием в его руках были 40 великолепных 210 миллиметровых гаубиц Moerser 18 фирмы “Krupp”. Они имели возможность забрасывать снаряд с тротилом весом 113 килограммов на 16 километров. С ней могла соперничать только огромная советская 203-миллиметровая гаубица Б-4, которой Сталинградский фронт, на свою беду, не располагал. Этот сокрушительный артиллерийский таран дополняла группировка из трёх дивизионов 105-миллиметровых гаубиц IefFH18/42, четыре дивизиона 150-миллиметровых полевых sFH18/40, кроме штатных орудий пехотных, моторизированных и танковых дивизий. Танки Паулюсу были нужны постольку поскольку. Он мог сокрушить любого врага с помощью только артиллерийского наступления.

Вслед 6-й армии Паулюса выдвигалась 8-я итальянская армия походным пешим порядком, не имея автотранспорта и возможности использовать железные дороги. Итальянцам предстояло занять оборону севернее 6-й армии фронтом на северо-восток, между 3-й румынкой и 2-й венгерской армиями, ненавидевшими друг друга до смерти.

Огромна орда европейцев шла с запада на восток теми же степными дорогами, по которым много раз шли восточные народы с востока в Европу: гунны в IV, авары в VI, болгары и венгры в VIII веке, половцы и монголы Батыя в XIII веке. Именно этот маршрут через большую излучину Дона и переправы через Волгу у Ахтубы, где сейчас располагался Сталинград, особенностями рельефа и гидрографии был ключевой точкой этих нашествий и миграций.

Нельзя сказать, что Герман Гот был доволен таким положением дел с распределением войск. Потеря его армией по воле фюрера 24-го танкового корпуса, 40-го танкового корпуса и механизированной дивизии СС “Великая Германия”, лишало его армию величия, всесокрушающий мощи, а также славы соединения, которое поставило жирную точку в вопросе завоевания самой плодородной части России. С другой стороны он, как профессионал с огромным, двадцатипятилетним опытом штабной работы на уровне армии, со вздохом должен был констатировать, что маршрут его движения в обход излучины Дона, где были развёрнуты главные силы Сталинградского русского фронта: 8-я, 21-я, 62-я, 65-я, 64-я, 4-я танковая и 8-я воздушная армии РККА, делали бессмысленными пребывание в составе его армии ударных танковых войск. Более того, длительный марш такого количества техники с прожорливости моторами, был пустой растратой ресурсов, в то время как у Паулюса они могли быть заняты уничтожением противника по дороге к Сталинграду. Перед Германом Готом же находились только остатки 51-й армии, недавно потерпевший сокрушительное поражение от войск генерал-фельдмаршала фон Манштейна в ходе операции “Охота на дроф”, а ещё архаичная местная кавалерия, отряды ополченцев, пограничники НКВД. В конечном итоге весь поход 4-й армии через пустоту сальских степей к Волге, был способом доставки этих 8000 стволов артиллерии с боеприпасами к Сталинграду, где эти смертоносные, ужасающее по своей совокупной мощи орудия убийства, должны были уничтожить любое количество укреплений вместе с любым количеством защитников. Если, конечно, только быстрые подразделения не захватят город до того, как туда отойдут армии советского Сталинградского фронта. Даже румынская пехота, имея такой артиллерийский таран, способна будет занять Сталинград, не говоря уже о немецких дивизиях.

Будучи первоклассным специалистом своего дела ещё со времён рейхсвера кайзеровской империи, Гот не приставлял тяжёлую артиллерию к армии, как это ошибочно делали многие кавалеристские и пехотные начальники, даже танкисты, а строил армию вокруг гаубичной артиллерии больших калибров. Пехота защищала крупнокалиберную артиллерию на земле, зенитчики и авиация перекрывали небо, противотанкисты препятствовали доступу к артиллерийским позициям танков врага, а собственные танки контратаковали противника, прорывались к его батареями, штабам, складам и местам, осуществляя окружения. Гаубичная артиллерия больших калибров своим огнём уничтожала сосредоточенные вражеские массы при подготовке и проведении ими атак, устраивала безлюдные проходы в его обороне для парохода в тылы танков, бронемашин и мотопехоты, расстреливала скопления окружённого врага, в первую очередь его артиллерию всех типов. В этом был секрет минимизации собственных и максимизации вражеских потерь: нейтрализуй вражескую артиллерию, сохрани свою, чтобы она с безопасных для себя дистанций так ослабила силы врага, чтобы задачи других родов войск стали предельно лёгкими, а значит, менее затратный. Ничего сверхъестественного, просто рациональный и экономически обоснованный подход к делу, даже если это убийство людей. Успешность любой искупительной операции, таким образом, зависела от быстрого, грамотного размещения артиллерии, ранжирование целей, снабжения боеприпасами, защиты артиллерии с воздуха и на земле. За пределами дальности тяжёлой артиллерии в дело вступала бомбардировочная авиация, поддерживала продвижение танковых и мотопехотных групп, в задачи которых было блокирование войск противника, чтобы тяжёлая артиллерия под защитой пехоты, вновь могла вступить в дело.

Потеря тяжелого вооружения приводила к тому, например, что против 21 советского орудия калибром 152 миллиметров, только в пехотных дивизиях Паулюса имелось 144 гаубицы. Под Харьковом и Миллерово у советского фронта было 300 единиц 150-миллимитровых гаубиц и гаубиц-пушек, а сейчас их осталось только 150. Это было уже избиением беззащитной пехоты. Манёвр огнём срывал любую оборону или контратаку большевиков.

Хорошо себя показывал у Паулюса и 52-й батальон истребителей танков с тремя опытным установками со 105 и 128-миллиметровыми орудиями, пробивающими любой танк на любой дистанции.

Вторым же главным козырем Паулюса после 210 миллиметровых гаубиц Moerser 18 стали новые пехотные 7,5-сантиметровые противотанковые пушки Reinmetall PaK-40, и французско-германские PaK-97/38. Они стреляли кумулятивными снарядами HL.Gr38/97 и Sprenggrarate 233/1 пробивающие броню танка КВ на дистанции 1000 метров. Теперь даже немецкая пехота могла сеять опустошение в танковых частях большевиков, вроде случившегося только что массового расстрела танков Т-34 и КВ-1 у города Калач. Теперь пехотные дивизии не зависели от зенитных 88-миилимитровок Flak 18/36 и высокой боевой выучки. Теперь КВ не мог прорваться как раньше в пехотные расположения, и утюжить их сколько вздумается. Надежды большевиков на свои современные танковые силы неожиданно потерпели фиаско...

Ощущая кожей солнечный жар и горячий, словно из духовки, степной ветер, Герман Гот с удовольствием вслушался, как будто в симфонию великого немецкого композитора Рихарда Вагнера, в гул и рёв многочисленных двигателей за своей спиной, металлический лязг сцепок и гусениц. Именно при этих словах об основах безжалостной расовой идеологии, мщении за все ужасные злодеяния, причинённые германскому народу на протяжении жизни многих поколений, русские добровольцы закончили сгонять несколько сотен евреев, пленных и захваченных подозрительных мужчин в овраг. Пулемётчики установили пулемёт MG-34 на треножный станок “Lafet 34” так, чтобы вести огонь вниз и вдоль оврага. Послышались жалобные крики мужчин и женщин, ещё не понявших, что сейчас будет происходить. Женщины в платках и нарядных летних платьях с жёлтыми повязками “Deutsche Wehrmacht” стали кричать в овраг, что всё делается для того, чтобы спрятать их от налётов сталинской авиации, а пулемёт нужен для их защиты. То, что детей отобрали, девушки объяснили тем, что их нужно поместить в отдельные палатки, для защиты от палящего солнца и пыли. Девушки говорили так убедительно, так вежливо просили, чтобы пленные, загнанные в овраг, успокоились. Ложь возымела действие, люди немного утихли, дав расстрельной команде несколько спокойных минут, чтобы пулемётчики приготовились к стрельбе.

Однако Герман Гот не понимал русской речи. Он слушал только музыку механизированных колонн, спешащих к полудню преодолеть расстояние между рекой Куберле и рекой Сал и переправится через неё по понтонному мосту, вместо взорванных большевиками при отступлении. Нужно было хотя бы наполовину сократить расстояние до передовых частей 36-го танкового полка и разведбатальона 14-й дивизии, ушедших далеко за реку Сал, и уже даже занявших Котельниково. Просохшие после нескольких подряд ужасных ночных гроз грунтовые дороги, были чудесным подарком для 4-й танковой армии.

— Честно говоря, господин Гот, политика в отношении части населения сейчас быстро меняется, — сказал Фангор, глядя на приготовления “хиви” к расстрелу пленных и евреев, — генерал-полковник Клейст, взявший Ставрополь обратился с воззванием к солдатам и офицерам своей 1-й танковой армии с требованием не посягать на честь и достоинство женщин Кавказа, уважать казачьи порядки и обычаи, традиции горцев, бережно относиться к религиозным чувствам населения, предоставить им свободу хозяйственной деятельности. С горскими народов целесообразно использовать ислама — чистые магометане являются ярыми противниками большевиков. Ислам воспитает у горцев необходимые качества для службы в наших частях. Рейхсминистр Розенберг готовил проект Восточной декларации, предполагая создать национальные комитеты отдельных народов, народные армии союзников. Он считает, что нужно ускорить восстановление частной собственности на землю, свертывать депортации, дать им участвовать в административных вопросах, дать цель, которая бы заставать их проливать кровь ради Германии.

— Клейст и Розенберг — чистоплюи, — рявкнул раздражённо Гот, — они погубят на Кавказе наши армии с такими политесами к туземцам! Мы должны действовать как русские цари, умиротворяя горцев, а не как чиновники МИДа! На совещании в штабе группы армий «Юг» 1 июля Гитлер сказал, что если мы не получим нефть Майкопа и Грозного, придётся ликвидировать войну, вот о чём нужно думать, а не о сельхозрайонах!

— Тут не всё так просто...

— А кто у вас там, кстати, лейтенант, погодой занимается? — спросил Герман Гот, неожиданно переменив тему, глядя на безоблачное белёсое небо, зная по своему опыту, что оно может за несколько вечерних часов затянуться чёрными тучами, обрушиться на горячую степь ледяными потоками и сильнейшими ударами молний.

— Последнее время метеорологией в основном занимается эскадрилья “Векуста” на самолётах Ju-88 D-4.

— Тогда, лейтенант, передайте командиру эскадрильи “Векуста”, а заодно и командиру вашего 8-го авиакорпуса генералу Фибигу, что я не доволен их работой. Они мне прислали на 25 июля прогноз про солнце, а три дня ливень лил стеной. Войска, выполняя спланированный по благоприятному прогнозу погоды марш, буксовали у Цимлянской и Красного Яра вокруг переправ, а каждая расщелина в степи превратилась в бурунный поток. В результате мои войска сожгли горючего вдвое выше нормы, изнурили людей и лошадей, и остался я на том же месте, что и был. Знал бы, лучше остался ждать румынскую пехоту и дал солдатам отдохнуть после сражения за Воронеж. Потом обещали плюс 28 градусов Цельсия, а сегодня все 40 градусов Цельсия! На капоте моего Хор за можно яичницу жарить без сковородки и огня.

— Так точно, господин генерал-полковник, я передам Ваше неудовольствие по работе метеорологов!

— И что, лейтенант, наверное, уже завели тут себе какую-нибудь пассию? — неожиданно сменил тему командующий, — женщины тут весьма привлекательны, как из-за красоты, так и из-за лёгкой доступности. Особенно, если на них посильнее надавить...

— Никак нет. У меня невеста, чистопородная арийка. Её зовут Магда, господин генерал-полковник.

— Хорошо, что хоть не из нойтруппинских сербов. Идите, лейтенант, вы свободны, празднуете свой день рождения сегодня с товарищами по службе от души! Почту и разведданные диверсантов, агентов “Бранденбурга”, наших армейских разведбатов вам отдаст прямо у самолёта офицер из разведотдела.

— Ещё один вопрос, господин командующий, в 36-й танковый полк 14-й дивизии получил направление мой друг детства Манфред Мария фон Фогельвейде, как сказал мне один общий знакомый, он где-то здесь. Нельзя ли с ним увидеться?

— Густава фон Фогельвейде я знал по “Стальному шлему”, — задумчиво проговорил Фангор, — блестящий кавалерист из древней рыцарской семьи, образец германского офицера.

— Да, это отец Манфреда.

— Похвально и очень символично, что на острие нашего наступления на восток, будет танкист из такой прекрасной немецкой семьи. Где он сейчас, лучше бы спросить у начальника нашего оперативного отдела фон Шон-Ангерера, однако, он на бронеавтомобиле поехал к аэродрому в Котельниково, чтобы лично оценить возможность организации там складского и ремонтного центра нашей 4-й армии перед броском на Сталинград. Можно ещё у начальника отдела личного состава или адъютанта сбросить. Сейчас пополнение из Германии пока редкость, и они наверняка списки имеют под рукой, — произнёс Гот, промакивая лоб несвежим платком.

— Они, вроде, в Гашуни остались, — подсказал начальник штаба, — я знаю, что пополнение экипажей для 14-й танковой дивизии должно прибыть уже сегодня железнодорожным транспортом прямо на станцию Гашун. Там наш квартирмейстер организуется склад горючего, боеприпасов и другого имущества. Поезд может прибыть и на станцию Кравцов, что между реками Сал и Ерик, если сапёры с помощью местных рабочих быстро восстановят железнодорожный мост через Сал. Пролетая над подходящими сюда составами, можете покачать крыльями, он там скорее всего и находится.

— Подкрепление... — произнёс задумчиво Гот, и лицо его на секунду приняло озабоченное выражение, — пополнение... На совещании у фюрера весной было сказано, что в Вермахте проведены мероприятия по рациональному использованию кадров для высвобождения солдат для фронта: служебные инстанции объединились или расформировались, молодёжь заменилась старшими возрастами, писарями и телефонистами стали назначать женщин. Вермахт обеспечили резервами на 1942 год, восполнили потери 1941 года. Но где они, эти резервы, мой дорогой Фридрих?

За счёт лишь добровольной вербовки женщин не удалось создать необходимую миллионную армию женщин, пусть не военнослужащих, но выполняющих функции военнослужащих. Слава богу, национал-социалистическое законодательство даёт возможность призывать женщин на военную службу в принудительном порядке. Прекрасно построенная работа с женщинами в Рейхе самого младшего возраста через “Союз немецких девочек”, “Союз немецких девушек”, общество “Вера и красота”, отлично готовит кадры для “Гитлерюгенда”, “Союза немецких женщин”, национал-социалистической немецкой рабочей партии — NSDAP. Уже есть Женская вспомогательная служба связи, Вспомогательная служба воздушного наблюдения Кригсмарине и Общая вспомогательная служба. На очереди призыв женщин в ПВО и пожарные части... Ладно, лейтенант, идите, мы отыщем фон Фогельвейде, когда он прибудет и передадим, что его разыскивал старый товарищ. Да здравствует победа!

Лейтенант звонко щёлкнул каблуками, вытянулся, вскинул руку в нацистском приветствии и воскликнул:

— Да здравствует победа!

В этот момент у балки заработал пулемёт MG-34. Резкий и пронзительный треск заставил всех невольно оглянулся. Расстрельная команда стреляла длинными очередями по невидимым пленным и евреями на дне балки. Оттуда раздались вопли ужаса и отчаянья. Обман про то, что их специально прячут в тесной низине от налётов, раскрылся, и люди, не будучи связанными, начали разбегаться в разные стороны. “Хиви” стали по ним стрелять из мосинских винтовок, а унтер-офицер из P08 Parabellum со склона балки вниз. Нескольких женщин они убили, когда те уже появились наверху. Если бы MG-34 не обладал скорострельностью в 1200 выстрелов в минуту и возможностью пробивать по нескольку тел насквозь одной пулей, дело могло бы кончиться плохо. Но когда пулемётчики стали менять ствол, несколько десятков евреев выбрались из балки и побежали вдоль неё. “Хиви” стреляли в женщин в упор, били прикладами, но всё равно сладить с ними не могли. Пулемётчики спешно возобновили расстрел в балке, а к уничтожению беглянок подключились румынские солдаты. Десять из них, бросив скрипку и гармошку, неловко опрокинув в костёр котелок с похлёбкой, похватали свои винтовки ZB Vz 24 чешского производства и весьма прицельно перестреляли евреек. Сделали они это весь своевременно, потому что из балки показались новые беглецы.

— Когда же нам доставят яд для умерщвления пленных и евреев, сколько можно тратить боеприпасы и устраивать такой шум и переполох! — морщась, воскликнул Гот, — ужас какой! В Таганроге и Ростове-на-Дону доктор Герц из айнзацкоманды СС 10А широко применяет яд. При помощи казаков и горцев из 106-го батальона убил за короткий срок 30 тысяч евреев, пленных, коммунистов, комсомольцев, подпольщиков, разведчиков, душевнобольных, и даже ростовских проституток. Доктор Герц лично и гуманно отравил три тысячи детей, смазывая им под видом осмотра языки ваткой с синильной кислотой и цианистым калием. Вот так надо работать, а это что тут за шум?

— Но ты же сам приказал от них избавиться! — ответил, пожимая плечами с витыми погонами Фангор, — у нас ядом пока обеспечены только группы диверсантов из полка “Бранденбург”.

— Ну, да, а что делать? — со вздохом ответил Гот, — не отпускать же их по домам...

Он, приподняв руку, хотел было в ответ на завершающее приветствие лётчика тоже ответить “Да здравствует победа!”, но раздумал и просто махнул рукой.

Наблюдая, как лейтенант Штриттматтер поспешно идёт обратно своему самолёту “Хеншель” Hs 126B-1, он полуобернулся, и, как бы обращаясь к Фангору, но, заодно, и к офицерам штаба своей танковой армии и разных её соединений, стоящим около своих машин в нескольких метрах от него, произнёс:

— Какие солдаты есть у Германии. Молодые, сильные, целеустремлённые. Но вот только бы ещё наше фюрер Адольф Гитлер объяснил нам, в чём, собственно говоря, будет заключаться победа большевистской Россией. Захват Москвы? Но большевики при начале штурма Москвы эвакуировались в оборудованный для управления город Куйбышев. Сопротивление бы было продолжено, пусть и пал бы сразу после Москвы и Ленинград. А может быть по замыслу фюрера победа — это уничтожение Красной Армии? Но это невозможно уничтожить Красную Армию. У Советов после гибели в прошлом году всей кадровой армии в запасе оказалось ещё несколько миллионов десять мужчин и оружие, чтобы из вооружить. Всё захваченное в прошлом году и уничтоженное вооружение, и военные материалы уже восполнены ими, и в лучшем качестве, и в большем количестве. Вместо уничтоженных лёгких танков БТ-7 перед нами оказываются тысячи новых средний Т-З4. Вместо тысяч уничтоженных на аэродромах и в воздухе истребителей И-16 перед нами оказывается тысячи совсем не плохих Як-7 и ЛаГТ-3. Вместо разгромленных дивизии из прибалтов, украинцев и белорусов, перед нами оказывается дивизии из Сибири и с Дальнего Востока. Как мог фюрер рассчитывать на победу в войне, не уничтожив экономическую базу врага? Зачем было тратить усилия на Москву, вместо того, чтобы уже в прошлом году захватить Донбасс с его углём, Дон и Кубань с его хлебом, и Кавказ, с его нефтью. Теперь, когда Вермахт стал слабее на треть, и может наступать только на одном из участков фронта, гораздо труднее захватить и удержать Донбасс, Дон и Кавказ. Возьмём Сталинград, а что дальше? Если сейчас по всей Германии снимаем колокола и выкапываем кабель, чтобы передать промышленности нужное количество меди, то, что будет в следующем году? Какими силами Германия сможет уничтожить большевистскую промышленность на Урале? Там делают половину всех вооружений и военных материалов. А за Уралом есть ещё Свердловск в Сибири, где большевики делают ещё тридцать процентов вооружений. Итого за Сталинградом ещё 2000 километров. То есть уничтожить военную промышленность Сталина невозможно. Может быть, была идея, пользуясь максимальным успехом в 1941 году, пригласить Сталина на переговоры? Я уверен, что после окружения войск Тимошенко под Вязьмой, когда путь на Москву был не прикрыт резервами, Сталин мог пойти на переговоры с уступками территории. Но зачем было проводить операцию “Тайфун”, не имея расчётного количества войск, топлива, боеприпасов для окружения Москвы? Нам удалось 22 июня прошлого года добиться внезапности удара и оглушит большевиков, в ноябре прошлого года под Москвой большевикам тоже удалось добиться внезапности и оглушить Вермахт. Только отсутствие крупных танковых групп и неумение Жукова не позволили им окружить большое количество наших войск. Как можно было не заметить сосредоточение пяти резервных армий? Не повторится ли такая же история здесь, на Волге? Мы оглушили большевиков в мае свои контрнаступлением под Харьковом, теперь вот сокрушительный прорыв вглубь территории... А дальше?

Великий стратег Мольтке не мыслил ни планирование военных наступательных операций, ни планирование производства вооружений, ни организацию мобилизационного ресурса страны без понимания цели войны

В плане “Барбаросса” остаётся туманным понятие линии Архангельск – Астрахань, которую следует достичь. За ней, видимо, начиналась неведомая политическая сфера. Но ведь война – не туристический маршрут. Если армия противника не уничтожена, и не может быть уничтожена, если его промышленность не уничтожена, и на не может быть уничтожена, то тогда вообще, зачем нужно было начинать? Только если из соображения истребить три миллиона советских евреев. Если победа военным путём невозможно, то нужно настолько ослабить эту русско-еврейскую гидру, чтобы Сталин просил о мире. Русские должны захлебнуться в собственной крови, у них в армии должны остаться дети и старики, а в тылу калеки и старухи. Их сегодняшний уровень потерь в десять их солдат за одного германского, недостаточен. Мы должны воевать так, чтобы за одного германского солдаты русские отдавали бы по двадцать своих солдат. Тогда Сталин будет просить мира на любых условиях, как в 1918 году его просил Ленин в Брест-Литовске. Тогда большевики трусливо отдали всё, что мы просили. Так будет и на этот раз.

Монолог Германа Гота, произносимый с кожаного сиденья открытого лимузина Horch 830 BL Pullman Cabriolet, с треугольным генеральским вымпелом.

— Ну, что там с завтраком? — дождавшись паузы в речи командующего, спросил генерал-лейтенант, подошедшего ефрейтора с красным от жары лицом, — сегодня будет завтрак, или нет Курт?

— Так точно, господин генерал-лейтенант, завтрак готов, пожалуйста! — ответил денщик Курт, — всё, как Вы приказывали.

— Предлагаю позавтракать, господин Главнокомандующий! — поворачиваясь к Готу, сказал Фангор, — как у вас аппетит?

— Да, да, — ответил Гот, — аппетит уже разгулялся, практически волчий.

Денщик Курт открыл дверь машины со стороны Фангора, а водитель лимузина, унтер-офицер с планками медалей “Зимнее сражение на Востоке 1941/42”, “За выслугу лет в Вермахте”, и “В память 1 октября 1938 года”, открыл дверь командующему.

Замедленно, словно без особой охоты, оба генерала ступили на утоптанную землю, покрытую примятой травой. Когда Герман Гот вышел из чёрного полированного, покрытого густой степной пылью, произведения германского автомобильного искусства, стало видно, насколько командующий был мал ростом: ефрейтор-водитель был на две головы выше него. Гот звонко хлопнул по своей ладони тонкими чёрными кожаными перчатками, взятыми с сидения, и, покачиваясь с носка на каблук, стал разминать затёкшие ноги. Наблюдая, как лейтенант Штриттматтер, ловко забирается в кабину “Хеншель” Hs 126B-1, и как после этого самолёт начинает свой разбег, он сказал тихо:

— Лети, герой, и пусть для тебя слава Германии будет дороже собственной жизни. Твой парадный вид, соответствует твоим высоким и правильным мыслям, сынок…

Между тремя большими зелёными палатками и машинами с оборудованием фронтовой и дивизионных радиостанций. В отдалении от других штабных легковых и грузовых автомашин, был сооружён навес из брезентовой ткани на шести шестах. Под навесом стояли в ряд несколько раскладных столов, накрытых белой скатертью, с расставленными кастрюлями, бутылками, кофейниками, рюмками, стопками тарелок и блюдец.

Рядом несколько солдат в белых халатах были готовы выполнять роль официантов. За ними стоял грузовик и автобус с термосами и ящиками льда. Перед автобусом был оборудован пункт приготовления пищи с разделочным столом, ёмкостью для воды, жаровней и печью для разогрева блюд, жарки и варки. Повар в чине ефрейтора, а халате и поварском колпаке вполне органично смотрелся на фоне этого о оборудования для большого генеральского пикника. За автобусом, ближе к дороге, где продолжали, грохоча, двигаться грузовики автобусы и тягачи с пушками и зенитными орудиями, мотоциклы связи бесконечные подводы дивизионных обозов, под присмотром нескольких конюхов стояли рядком несколько красивых донских жеребцом. Особо выделялся двухлетний жеребец серый в яблоках, с платиновой гривой и хвостом.

Глава 7. Гудящая сальская степь

Батальон дальневосточников упрямо шёл сквозь толпы беженцев по грунтовой дороге вдоль Курмоярского Аксая. Кто-то за спиной красноармейца Петрюка не выдержал и сипло крикнул тоскливо поющим казахам, повернувшись назад:

— Братцы казахи, родные, не тяните душу, не тяните, и без вас жуть как муторно!

Казахи то ли поняли, толи допели, что хотели до конца, однако они умолкли.

Опять все некоторое время шли молча.

— Не то вы поёте, товарищи солдаты, не то! — сказал старшина Березуев с укоризной, — а ну-ка, песенники, запевай песню авиаторов “Всё выше и выше!” Давай, москвич, ты же у нас голосистый!

Пётр Надеждин не мог не запеть. Быть запевалой роты, чувствовать, как вслушиваются сотни человек в твой голос, готовые повторить последнюю строчку куплета или грянуть припев, соизмеряя сильную долю мелодии со строевым шагом левой ноги, было для него удовольствием. Прохождение торжественным маршем, смотр строевой песни, праздники и походы во время комплектования и обучения дивизии в Славянке, были радостными событиями. Обычно глухой его голос, при пении наполнялся воздухом здоровых лёгких, обретал силу высокого баритона и окрашивался звонкими нотками. Усталость как всегда сама собой отступила, и он бодро запел любимый большинством марш авиаторов:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца пламенный мотор!

Припев подхватили не все, кто-то просто шевелили губами, но всё-таки он прозвучал, пусть не в ногу, пусть нестройно, не попадая в ноты, но достаточно мощно:

Всё выше, выше и выше,

Стремим мы полёт наших птиц.

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ!

Березуев невольно заулыбался, вспомнив, как во время прохождения маршем во время церемонии отправки на фронт, дивизия проходила, чеканя шаг, мимо трибуны командующего Забайкальским фронтом и секретаря приморского обкома партии. Командир первого взвода их роты, младший лейтенант Милованов сделал равнение на трибуну, повернув голову, взял под козырёк, и не видя больше дороги, отклонился от оси движения роты. Затем он споткнулся о бордюр плаца и упал прямо в дождевую лужу. Никто из солдат и глазом не моргнул, рота не дрогнула, прошла красиво и чётко. Зато женщины из конторы шефского лесхоза и артистки из Хабаровска, стоявшие на трибуне, смеялись над комическим происшествием от души.

Мир от марша стал чуточку бодрее, веселее, но совсем ненадолго...

В небе постепенно вырос гул, превратился в натруженный рёв самолётных моторов. Надеждин перестал петь ещё до того, как старшина махнул ему рукой. Все, кто был на дороге, закрутили головами в разные стороны, ища глазами приближающиеся самолеты. В глазах многих людей появился страх: “Неужели началось и с нами?"

Но нет, это были свои самолёты. Приближаясь с северо-востока, со стороны станции Абганерово, штурмовики Ил-2 шли тремя звеньями. Два звена блестели новой заводской краской, сияли огромными красными звёздами на крыльях. Демонстрируя фугасные бомбы ФАБ-100 на наружной подвеске, они низко и грозно прошли над колонной. Замыкающая тройка самолётов свежей краской не сияла. На их крыльях и фюзеляжах виднелись заплаты и дыры. На одном ИЛ-2 была хорошо различима размашистая надпись белой краской: "Гроза". У другого штурмовика было не убрано одно шасси. Он так и летел, как утка с подбитой лапой. Если бы можно было посмотреть против ослепляющего солнца, то в той стороне, где был Дон, высоко-высоко, можно было бы увидеть, маленькие точки истребителей. Из-за расстояний казалось, что они двигались очень медленно, поднимаясь, опускаясь, делая петли, бочки и горки. Там шёл воздушный бой. Очень высоко. Его звук до земли почти не доходил. В стороне от них кружил высоко в небе одиночный самолёт-разведчик немцев Fw 189. Советские штурмовики уносили свои прыгающие по земле тени к ровной, словно, кто-то начертил карандашом, насыпи железной дороги Тихорецк-Котельниково-Сталинград. До железной отсюда было дороги было километров двадцать по прямой, может меньше. В колеблющемся, плавающем воздухе можно было легко ошибиться. Невольно пригнувшись под пролетающими самолётами люди распрямились, лошади перестали мотать головами, и пошли ровнее.

Старшина сделал глоток воды из фляги, и сказал, удовлетворённо оглядывая небо от края до края:

— Мощь советская пошла на немецкого и румынского фашиста! — на его рябом лице, под щёткой коротких усов, скользнула тень злорадной улыбки.

Мимо строя роты, из хвоста колонны в голову, прогарцевал всадник в форме полкового комиссара. Большая звезда на его левом рукаве была хорошо видна, потому что он картинно высоко держал локоть, удерживая поводья лошади.

Ремешок его фуражки был опущен под подбородок, новая гимнастерка выглажена, синие командирские галифе бодро топорщились в стороны, хлыстик был элегантно отставлен мизинцем, а на хромовых сапогах поблескивали стальные шпоры. Он нарочито небрежно держался в седле, как бы давая понять окружающим, что в пехоту из кавалерии он попал абсолютно случайно и только из-за необходимости переносит общество увальней. На левом боку у него, в доказательство этому, красовалась кавалерийская шашка с жёлтым прибором.

Комиссар весь был обвешан снаряжением: сумка, планшет, фонарик, ракетница в холщовой кобуре, пистолет ТТ в кобуре, фляга, подсумок для автоматных дисков, автомат ППД. "Медаль XX лет РККА" виднелась из-под ремней, пересекающих гимнастёрку, и дополняла его воинственный вид.

За ним, нелепо подпрыгивая в седле, тащится помощник начальника штаба полка по связи — капитан с узким и озабоченным лицом. У него не было автомата и шашки, а в петлицах шпалы были не защитного, а обычного рубинового цвета, и эмблемы не пехотные — скрещенные винтовки, а крылатые молниями войск связи.

Когда всадники поравнялись с ротой Надеждина, Гецкина и Петрюка, тот же сиплый голос, что недавно обращался к казахам, как бы невзначай, но громко произнёс:

— Пылим, да пылим, а привала нет и нет. Ноги по колено постирали, водички обещали подбросить, и отойти по нужде не получается, терпим неприлично, а воевать давай!

Несколько голосов заворчали в поддержку.

Полковой комиссар дёрнулся, словно пулей задетый. Он не мог проехать мимо и решительно натянул поводья. Он громко спросил, обращаясь сразу ко всем, привстав на стременах:

— У кого что стёрлось? Обратно хотите? В тылу отсиживаться, пока страна кровью истекает? Вы у меня эти штучки бросите! Ещё ни одного выстрела по врагу не сделали, а уже... Туда же... Я позавчерашний приказ N 227 вам зачитывал! Там жёстко про эти разговорчики написано! К стенке ставить, и всех делов, без суда и следствия, по закону военного времени! Не для того вас советская Родина-мать обмундировывала и вооружала, чтоб вы ныли!

— Так что ж, теперь и не облегчаться, раз она вооружила, а мы не сделали? — вновь раздался над понуро бредущей ротой голос.

— Стоп! Кто сказал? — несмотря на пыль, стало видно, как лицо комиссара наливается кровью:

— Что, балагур, под трибунал просишься? Сукин сын, ты с кем разговариваешь в строю? Что за пораженческая агитация? А ну-ка, выйти из строя кто это говорит?

Солдаты, однако, продолжили монотонно брести мимо. Несмотря на свою молодость, за десять часов непрерывного марша они так вымотались, что многие едва держались на ногах. Только некоторые из них с опаской посматривали то в небо, то на комиссара полка.

— Может не надо сейчас, Виктор Петрович... — наклоняясь вперёд в седле, осторожно сказал помначштаба.

— Что-о-о?! Ну и настрой в вашем батальоне... Рота стой! Командир роты где? Ко мне его!

— Виктор Петрович, командир второй роты потёр ногу и едет с противотанковой ротой. Они его там его на зарядный ящик посадили, вы же знаете... — наклоняется ещё дальше вперёд, ответил капитан.

— Ну-ну, командир роты не умеет портянки наматывать. Чего тогда ждать от бойцов! Одно слово — пехота... Но это так не пройдет... Кто за него? Замкомроты ко мне!

Тем временем, растянувшаяся при ходьбе, рота подобралась, даже сгрудилась к первой, остановившейся шеренге. Многие, и прежде всего бойцы, несущие стволы, станины и щитки пулемётов "Максим", части 50-мм минометов, ящики с минами, стали опускать тяжёлую ношу на дорогу и садиться прямо в пыль. Куда придётся, садиться стали и другие красноармейца, несмотря на пассивное сопротивление сержантов.

В роте казахов решили, что скомандовали долгожданный привал. И там начали разбредаться от дороги вправо и влево, справляя нужду и не обращая внимания на окружающих их женщин-беженцев и детей.

Старшина переложил флягу в левую руку, подошёл к всадникам, чётко приставил правую ногу при последнем шаге и козырнул со словами:

— Товарищ комиссар полка, докладываю: заместитель командира роты младший лейтенант Певчев в составе двух повозок собирает отставших по приказанию заместителя начальника штаба по связи, капитана Нефёдова.

— Ты приказал? — комиссар полка недоумённо повернулся к помначштаба, — ты приказал отставших собирать? У нас что, ещё и отставшие есть? Или дезертиры?

Капитан неопределённо кивнул.

— Да, не зря меня комдив к вашему батальону прикомандировал ещё в Сталинграде, мягкотелое тут разгильдяйство, товарищ Нефёдов! — сказал на это комиссар, внешне очень похожий на актёра Бабочкина в кинофильме "Чапаев", и кинематографично покачал головой, — старшина, ты разберись, кто сейчас завёл пораженческие разговоры и доложи мне. Ясно?

— Так точно! — бодро ответил старшина, придав лицу строгое выражение.

— Фамилия как?

— Кого фамилия, товарищ полковой комиссар? — переспросил старшина, стараясь не смотреть на налитый кровью глаз лошади прямо перед собой.

— Кого? Ну не мерина моего! Твоя фамилия как?

— Березуев.

— Ах, да-да, халхинголец, ты же с японскими самураями сражался, помогал братскому монгольскому народу.

— Да так себе, товарищ комиссар, в побоище на Баян-Цагане только и пострелял в 149-м у майора Ремизова. Там сотни наших и самурайских танков и сотни самолётов сразу на горе бились, убитые в три слоя лежали повсюду, поэтому особо не повоевать было...

— Вот-вот, ты же обстрелянный герой войны, Березуев, а такой бардак в роте! Разберись... А кто у вас командир первого взвода?

— Младший лейтенант Милованов.

— Тоже где-нибудь лазает и нет в его в строю?

— Никак нет, вон он стоит, — ответил старшина и указал кивком головы на невысокого юношу с испуганными глазами, тонкой шеей и одним кубиком в петлице, почему-то стоящим сейчас среди рядовых.

Юноша сделал вперёд несколько неуверенных шагов, остановился, приложил руку к зелёной звёздочке на пыльной пилотке и начал говорить:

— Товарищ полковой коми...

— Что у вас во взводе происходит? — грозно спросил его комиссар, резко перебивая, — почему все сидят уже на заднице, была команда?

— Никак нет!

— А известно тебе, младший лейтенант, что к восемнадцати ноль-ноль, батальон должен собраться к хутору Кераимов, развернуться в боевое положение и приступить к выдвижению на рубеж положенного участка обороны у разъезда Куберне, установив при этом связь с правофланговым нашим батальоном? Известно? Хорошо! Так какого хрена вы здесь боевой приказ срываешь?

— Это не мы, товарищ полковой комиссар, вроде как вы колонну остановили... — испуганно пробормотал Милованов, и, казалось, даже вжал голову в плечи.

— Так это я бардак устраиваю? — не то младшему лейтенанту, не то себе сказал комиссар, оглядывая остановившуюся, потерявшую форму колонну, — думаете, комбат уехал вперёд и всё, кончилась дисциплина? Управы на вас не найти?

Из рокота удаляющихся штурмовиков возник резкий треск двухтактного двигателя мотоцикла: прыгая по кочкам, объезжая бредущих беженцев, в голову колонны пропылил старенький ленинградский мотоцикл Л-300 с коляской.

В коляске, подпрыгивая и качаясь из стороны в сторону, сидел лейтенант в кожаном мотоциклетном шлеме и почти белой от пыли гимнастёрке. Одна его рука была забинтована, другой он едва держался за дугу на кузове коляски. Рукава у манжет были порваны, воротник был мокрый от пота и крови. Водитель мотоцикла, пожилой мужчина в чёрной от гари, потной рубашке, в штанах, заправленных в сапоги, увидев майора, направил мотоцикл к нему. Он даже не обратил внимания на предостерегающий жест военного и движение его руки к кобуре с пистолетом. Напряжённость прифронтовой полосы, слухи и правда о немецких диверсантах и парашютистах, научили советских командиров ценой гибели товарищей бдительности после первого года войны с коварным и наглым врагом. Наблюдая пустое пространство, не занятое советскими войсковыми частями, а только потоки дезертиров и беженцев, комиссар, комбат и начштаба авангарда дивизии догадывались о ценности своего сводного батальона перед лицом приближающегося, по всем признакам, фронта. Интенсивная стрельба на станции утром, взрывы и пожары там, говорили, что был большой бой их полка с прорвавшимся противником, хотя, согласно данным, полученным штабом дивизии позавчера в Сталинграде, противник должен был находиться за 200 километров юго-западнее. Не то парашютисты и диверсанты, не то разведка немцев или румын оказалась в Котельниково. То, что над станцией и за ней в воздухе вились вражеские бомбардировщики, говорило об организованной там обороне. Свои штурмовики, идущие туда же, тоже не оставляли сомнений в наличии там крупных сил противника. Тревожило то, что дивизия, погрузившись в Котельниково, должна была, согласно приказу Штаба Юго-западного фронта, полученного в Сталинграде, пешим порядком выдвинуться гораздо юго-западнее, и занять оборону в 100 километрах от Котельниково, в то время, как это было уже невозможно осуществить.

— Командир, мы к тебе! — сипло крикнул мотоциклист, останавливаясь — погоди, держи своего коня!

— Кто такие? — спросил его майор, стараясь узнать лейтенанта под мотоциклетными очками и кожаным шлемом, — ну-ка, старшина, бери их на мушку!

— Стой, руки вверх! — не дожидаясь повторения приказа, рявкнул старшина.

Он сделал шаг к мотоциклу, одновременно поворачивая вперёд дуло ППШ-41 и снимая его с предохранителя.

— Петрюк, Надеждин и Гецкин, арестуйте быстро этих двоих! — приказал он.

— Есть! — нестройно ответили три бойца, опуская на траву свою дополнительную поклажу: сухпайки и кабель. После этого они двинулись к мотоциклу вытянув вперёд руки, намереваясь схватить незнакомцев. Вид у молодых солдат был озабоченный, но в глазах мелькало веселье, словно дети собирались хватать друзей при игре в безобидные салочки и забавляться.

Весь батальон тем временем без команды остановился. Солдаты стали разбредаться и садиться на траву, решив, что объявлен долгожданный привал. Многие падали на землю, не сняв вещмешков и оружия с плеч, застывали без движения, закрыв глаза локтями от палящего солнца.

— Я Кочубеев, начальник мехчасти паровозного депо, привёз вашего офицера по приказу вашего полковника со станции Котельниково, — устало сказал мужчина, покорно давая себя схватить за одежду, — полковник был ранен, настаивал сильно, грозил пистолетом и выстрелил даже в воздух.

— Лейтенант весь в крови, изранен сильно! Тут на полу много крови! — воскликнул Зуся, — помогите его вытащить, ребята!

Несколько солдат из роты бросились на помощь. Комиссар и помначштаба стали слезать с лошадей. Лейтенанта вытащили из коляски и стало видно, что его ноги замотаны кое-как кровавым тряпьём, гимнастёрка и галифе изодрана, везде проступает кровь, а очки прилипли к лицу, покрытому коркой из пыли, сажи и сукровицы. От лейтенанта сильно пахло водкой, порохом.

Старшина опустил автомат и стал помогать укладывать стонущего раненого на землю. Он спросил:

— Ты откуда, лейтенант?

— Я командир второй роты 760-го полка вашей 208-й дивизии лейтенант Грицин... Мне велел вас найти командир дивизии полковник Воскобойников и передать приказ, чтобы ваш батальон отходил окружным путём к станции Курмоярской для соединения с сапёрами и связистами дивизии, — едва разомкнув сухие, покрытые коркой губы, почти шёпотом проговорил лейтенант, — приказ об обороне у Куберне, где вы правофланговые, и у Цимлянской, он отменяет... Там вдоль всей железной дороги уже нем... Немцы и румыны, и в Котельниково тоже...

— Как и в Котельниково тоже? Погоди, лейтенант! — цепенея от услышанного, переспросил комиссар, — мы же по железной дороге должны снабжение получать, пополнение и вывозить раненых? Нам вслед должны идти на Цимлянскую 126-я и 422-я дивизии из нашей 51-й армии для образования сплошного фронта! Другой железной дороги здесь нет, а по степным тропам много не находишь!

Лейтенант хотел было что-то сказать, но видимо боль накрыла его сознание, и он только слабо застонал в ответ. Поднесённая к его губам фляга большую часть воды пролила на его щёки и шею, оставив чёрные потёки.

— После того, как ваш батальон выгрузился ночью из первого эшелона и ушёл со станции, чтобы не мешать разгрузки других батальонов и имущества, ближе к утру из-за складов появились немецкие мотоциклисты и бронемашины. Они сразу открыли пулемётный огонь по вагонам, сходням и вокзалу, — немного погодя, словно дождавшись перерыва между приступами боли, стал говорить раненый, — из винтовок мы едва отогнали мотоциклов с пулемётами на колясках, а броневики не смогли, и тут появились их танки...

— И что? — майор, опустился на одно колено и сделал попытку сдвинуть с глаз лейтенанта очки.

— Больно очень, не надо! — умоляюще прошептал лейтенант Грицин, — с кожей отходит ожог...

— Санитары! — закричал зычно Березуев, — санитаров сюда живо!

Гулко топая растоптанными ботинками, подбежали четверо санитаров из первой роты: все как на подбор большого роста и широкоплечие. Они стали осматривать лейтенанта, расстёгивая, разрезая и разрывая гимнастерку, разматывая самодельный бинт. Постепенно их лица вытягивались. Один из них опустил бессильно руки, а другие переглянулись.

— У него столько осколочных ран от бомб, снарядов, щебня и щепы, а ещё ожоги, так что сепсис, заражение крови неизбежно, — сказал санитар негромко.

— Они расстреляли прямо в вагонах и на перроне, как на стрельбище оба батальона вашего 435-го полка, зенитчиков и химзащиту... На станцию в это время въезжал второй эшелон 576-го полка, разведроты и химиков... Немцы обстреляли его сразу из танковых пушек... Ребята частично выгрузились около склада угля и приняли бой, но потом стали разбегаться по улицам, огородам и в степь, а те их ловили и убивали как зайцев...

Лейтенант замолчал и опять стал пережидать нахлынувшую невыносимую боль во всём теле. Зубы его хрустели от напряжения и судорог. Дыхание то почти останавливалось то делалось сильным и резким.

— Расходитесь все! — крикнул помначшаба солдатам, обступившим мотоцикл, — кругом, шагом марш, Милованов, отведи всех за машины!

— Под утро только появился полковник Воскобойников со штабом и сапёрами, когда танки и бронемашины ушли, — продолжил лейтенант страшный рассказ, — полковник сказал, что 760-й полк с 622-м артполком прямо в вагонах немцы разбомбили у разъезда Курмоярского полностью, сам он выгрузился в степи у Гремячего и комиссар дивизии Малофеев там же, пятый эшелон тоже со стрелками у Гремячего. Шестой эшелон дивизии у Чилеково уничтожен... Два эшелона с нашими боеприпасами взлетели на воздух там же... У Гремячего есть теперь два батальона из 578-го и 760-го полка, артдивизион, противовоздушный дивизион, неполная батарея полковых пушек... Вам нужно идти туда...

— Хорошо, что противотанковая артиллерия была равномерно частями разделена между эшелонами, у нас хотя бы две пушки есть, а то... — сказал капитан Нефёдов, заметно бледнея, — но что-то не вериться мне в такое побоище!

— Письменный приказ есть? — спросил лейтенанта комиссар.

— Если фашисты наскочили на станцию вчера ночью, то могут наскочить и сегодня. Когда мы там будем проходить, если вернёмся. Пока будем идти туда, нас в колонне мотоциклисты и бронемашины, застанут врасплох и расстреляют одной толпой. Мы даже разбежаться не успеем! Нельзя возвращаться в Котельниково, нужно идти другой дорогой, через Кераимов к Пимено-Черни или в степь, — сказал Березуев, — я в училищах не обучился, но на учениях в Славянке мы отрабатывали действия против механизированного врага и конницы. Зуся с Надеждиным таскали макет танка из досок... Там же было сказано и показано, что нельзя передвигаться в маршевых колоннах в зоне действия танков, бронемашин или конницы. Нужно занимать оборону или отходить для соединения с главными силами, в боевом порядке выходить из района действия танков, а ее через неё!

— Так мы чего, одни теперь южнее Котельниково? — моргая глазами, спросил Милованов.

— Одни мы и южнее и восточнее Котельниково, — хмуро сказал помначштаба, — если он не врёт.

— Не могу я больше терпеть боль, просто устал я, братцы, простите... — стал шептать лейтенант, — мама, прости меня пожалуйста, что не слушался тебя, что убегал на танцы... мама, мама, деньги-то как же, мама...

Он ещё что-то шептал, когда его тело уже полностью обмякло на руках потрясённых Надеждина и Гецкина. Петрюк со слезами на глазах пытался ему краем пилотки аккуратно протереть зачем-то стёкла очков мотоциклетного шлема. Санитар прилежно отгонял мух.

Наконец лейтенант замолчал. Грудь его перестала тяжело вздыматься. Превратилось мелкое дрожание чёрных пальцев с обломанными ногтями.

— Теперь не узнать правду, — сказал один из санитаров, — он умер!

— Погибла наша дивизия, такая сила за один день пропала, четырнадцать тысяч молодых бойцов со всем вооружением! — прошептал Нефёдов, — в Древнем Риме это было бы почти четыре полных легиона, как же так вышло?

— Ты же слышал есть ещё два батальона у Гремячего и мы ещё есть! — ответил ему комиссар, привычно бодрясь.

— Итого три тысячи из четырнадцати всего осталось за день и без боя!

— Почему всё-таки так случилось, почему дивизию атаковали с земли и с воздуха ещё в эшелонах? Предательство? Вредители?

— Мы этого проверять не сможем, рации у нас нет, телефон ближайший был на станции, — заключил помначштаба, — нужно догнать разведку и сообщить об этом деле комбату.

— Когда второй ваш эшелон стал втягиваться на станцию, первый же снаряд из танка попал в паровоз и топка взорвалась, убив поездную бригаду... — снова заговорил железнодорожник, затягиваясь уже второй по счёту папиросой, — и пока поезд катился неуправляемо по путям, мотоциклисты и броневики расстреливали через борта вагонов наших солдат внутри, а солдатики старались выпрыгнуть на пути, но как назло двери всех вагонов были со стороны немцев. Кровь лилась на шпалы из вагонов как вода. Все растерялись и мало кто стрелял в ответ. Ваш первый эшелон, прибывший ночью, почти разгрузился уже: по мосткам вывели лошадей, кухни, возы и орудия, солдаты сидели прямо на улицах около станции, на перроне, винтовки стояли в пирамидах. Раздавали кашу и чай, когда всё началось. Была общая растерянность и замешательство, наверно никто так войну себе не представлял. Начали метаться бестолково, кто-то даже поднимал руки вверх, но немцы не прекращали стрелять, сбивая людей пулями как палкой головы подсолнухов сбивают. Так всё больше в суете без толку и бегали, и падали под пулями. Там у нас тысячи беженцев с весны ещё скапливались на станции и всё Котельниково забили. Никак мы не могли всех беженцев отправить, потому что они всё прибывали и прибывали. Везде беженцы и эвакуированные были, на улицах, в садах и рядом в парке отдыха. Поэтому сразу немецких мотоциклистов не и заметили в толпе, среди машин, телег, мотоциклов и велосипедов. Они подошли со стороны улицы Ленина и храма Троицы. По солдатам немцы начали стрелять прямо вдоль улиц из пулемётов, из толпы и сквозь неё, как будто людей пред ними живых и не было вовсе. Началась страшная давка, люди лезли по людям, обезумев совсем... Стоял такой крик и плач, что я никогда представить себе не мог, что так толпа может кричать, как одно живое существо будто... Солдаты наши боялись даже сначала стрелять, чтобы не попасть по гражданским. А потом танки стали выходить к станции на пути через огороды Садовой улицы. Они ехали по станции прямо по телам убитых и раненых солдат, по гражданским, женщинам и детям вперемешку. Было будто слышно, как трещат кости и лопаются тела, хотя, наверное из-за рёва двигателей ничего этого слышно не было, просто казалось так...

— Таки и есть! Фашисты не с Красной Армией воюют, они против всего населения нашего воюют! — прервал его комиссар, плотно сжимая губы так, что вокруг рта появилось множество складок, — это товарищ Сталин сказал ещё на празднике 24-х летия Великого Октября в прошлом году, что гитлеровцы воюют против всех народов нашей страны.

— Вот звери! — тихо сказал Петрюк, — сколько раз увижу, столько раз их убью!

— Никто не должен рассказывать бойцами батальона и артиллеристам про разгром полков дивизии, что мы тут одни остались с нашим батальоном, может быть лейтенант ошибался, — сказал комиссар, поднимая на стоящих над умершим лейтенантом злые глаза.

Солдаты молчали. Теперь у мотоцикла собрался не только первая рота, но и солдаты других рот, частично артиллеристы и сапёры. Известие о том, что на станции произошёл жестокий бой, как степной пожар воспламеняет сухую траву весной, облетело батальон. Это был первый бой дивизии, и похоже, неудачный. Некоторые беженцы, привлечённые суетой, тоже стали подходить ближе, вытягивая шеи, привстав на цыпочки, чтобы лучше видеть. Их интересовало прежде всего то, где сейчас немцы, где взять воду и еду, можно ли получить место в машине или на подводе, и сколько это стоит.

Комиссар сдвинул на бок автомат, вынул из кобуры ТТ, и, показывая его санитарам и солдатам роты Березуева и Милованова, проговорил:

— Кто рот откроет про гибель наших батальонов, я лично пристрелю как собаку-паникёра! Понятно вам? А ты, ремонтник, больше ни слова об этом!

Комиссар сделал шаг и, глядя снизу вверх в глаза высокорослого санитара, упёр дуло пистолета ему в щёку, да так, что у того кожа съехала вверх, обнажая зубы.

— Понятно тебе?

— Так точно, понятно, товарищ полковой комиссар, никому ни слова! — боясь пошевельнуться ответил санитар.

— Так точно! — ответили все нестройно, — понятно!

— Надо комбату доложить, — сказал помначштаба, — комбат с ординарцем и тремя бойцами поехал вперёд, разведать как лучше подойти к Пимено-Черни, чтобы не идти в толпе беженцев и обойти глубокие балки.

— Правильно! — ответил комиссар, поигрывая пистолетом и явно не желая прятать его в кобуру, словно ища повода пустить его в дело, — надо срочно доложить!

— Это всегда очень и очень плохо, когда не обстрелянному человеку приходится оказываться перед лицом врага, находясь ещё полностью под воздействием гражданской морали, связанной с запретом убийства, — сказал, ни к кому особенно не обращаясь, помначштаба, — каждому нужно какое-то время, чтобы ожесточится, снять с себя привычное ограничение на убийство человека, немецкого рабочего или румынского крестьянина, перейти в военную реальность смерти и крови, беспощадно убивать и убивать, не моргнув глазом.

— Ну что, ожесточились вы? — спросил комиссар, исподлобья обводя взглядом бойцов, — ну-ка, подсобите!

Он растопырил локти, показывая Надеждину и Петрюку глазами на мотоциклетную коляску. Неведомым образом они поняли, что он хотел, и, подхватив его под локти, помогли подняться на коляску. Комиссар, встав на ней, как на трибуне, начал говорить сильным, хрипловатым голосом:

— Товарищи бойцы, командиры, коммунисты и комсомольцы! Наши однополчане лежат сейчас мёртвые там, на станции Котельниково, раздавленные гусеницами фашистских танков, а живые ведут жестокий бой с немцами и румынами! — он резко повернулся, вытягивая руку в направлении Котельниково, — нам надо забыть, товарищи, про пролетарскую солидарность с трудовым народом Германии! Нет больше народа Карла Либкнехта, Клары Цеткин и Розы Люксембург, нет Эрнста Тельмана и коммунистических отрядов “Спартака”, борющийся за счастье трудового народа Германии. Трудовой народ Германии сделал для себя другой выбор! Теперь вместо них есть звери и нелюди, палачи-фашисты, которых надо убивать как бешеных собак! Под руководство нашей родной коммунистической партии большевиков-ленинцев, товарища Иосифа Виссарионовича Сталина, мы их победим, как бы не были они сильны и подлы! Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

Через головы собравшихся было видно, что бойцы батальона, не участвующие в импровизированном митинге, окончательно разбрелись, смешавшись с толпой беженцев. Кто-то уже дремал, положив на лицо каску, кто-то шарил в вещмешках и ранцах, разыскивая сухари или консервы, кто-то закуривали. Среди красноармейцев, обходя их, смешиваясь с ними, запросто двигались гражданские: женщины с детьми, старики, подростки с тюками, велосипедами, тележками, чемоданами, детскими колясками, используемыми для перевозки вещей.

Комиссар скрипнул зубами, снова заиграл пистолетом, собираясь с духом, чтобы обрушить на военнослужащих то ли команды для наведения порядка, то ли отборную брань.

И тут помначштаба схватил комиссара за рукав и потащил вниз с коляски. Он повернулся лицом на юг, сощурился, набрал в легкие липкий, горячий воздух, но чей-то срывающийся, истошный крик опередил его:

— Во-о-озду-ух!

Комиссар скрипнул зубами, спрыгнул на траву.

— Во-о-озду-ух! Ложи-и-и-ись… — повторился многоголосый крик сквозь нарастающий гул моторов.

Силуэты самолётов, поблескивая на солнце стёклами кабин как зеркалами, стремительно увеличились в размерах. Во все стороны от них клубились облака поднятой потоком воздуха пыли. Самолёты шли рассыпанным строем с юго-запада, со стороны Котельниково на высоте всего пяти или десяти метров над землёй, словно собирались вот-вот садиться. Натужный гул перегретых моторов превратился в рёв.

Бесформенная уже и так толпа беженцев, их платки, кепки, панамы, шляпы и шляпки, кули, рюкзаки, разноцветные чемоданы и котомки моментально стали раскатываться в разные стороны, как горох, рассыпанный по полу.

Однако многие беженцы просто с любопытством подняли головы, щурясь на солнце, прикладывая ко лбам ладони как козырьки. Постоянный гул в небе и пролёт над самыми головами разных самолётов, связных, гражданских и военных во время их пути по сальским степям к Аксаю стал достаточно привычным. Только люди, попавшие под бомбёжку ещё во время бегства из Белоруссии, Прибалтики и Украины понимали, что может произойти уже всего через несколько мгновений. Эти побежали в сторону от дороги, так же, как и солдаты, но не бросая однако чемоданы и тележки с вещами.

Бросить вещи, чаще всего означало лишиться их, потому что вокруг много было людей, не упускающих случая взять чужое. Никто не стал бы вмешиваться, если даже удастся увидеть чемодан в руках, молодого, сильного и наглого незнакомца. Милиция, народные дружинники, порядок, законность, порядочность и жалость остались в городах и на железнодорожных станциях глубоко в тылу, а ещё они остались в довоенном прошлом. Тогда инженер получал 1200 рублей в месяц зарплаты, огромные деньги, а хороший мужской костюм стоил всего 200 рублей. Тогда полковник РККА получал 2500 рублей, а полковник НКВД ещё больше, а великолепный мотоцикл ИЖ-7 стоил почти столько же. Тогда хлеб был уже не по карточкам или по бешенной цене на рынке, а продавался свободно, сколько хочешь и дешево. Времена НЭПа казались рабочим голодными, а царские времена нищими. Колхозник получал паспорт и ходил где хотел, как только изъявлял желание работать на заводе или учиться в техникуме или институте. В сочетании с возможностью занимать руководящие должности, с уверенностью в завтрашнем дне, бесплатным высшим образованием для детей, это всё делало Союз ССР желанным местом для жизни многих людей. Начатая в 1928 году индустриализация, выводящая страну в лидеры мирового промышленного производства, отбирающая у капиталистических стран множество товарных ниш по реализации продукции в недоразвитые районы мира, не собиралась останавливаться. Наоборот, очистив сферу производства от саботажников и вредителей, избавившись от лидеров, призывавших идти архаическим путём естественного развития сельскохозяйственной страны по типу Румынии или Аргентины, индустриализация переключилась на производство потока товаров легкой промышленности и товаров народного потребления. Вызывая ненависть капиталистов всего мира, крепнущая социалистическая экономика вселяла уверенность в своих силах любому человеку труда и гарантировала ему освобождения от угнетения помещиками, фабрикантами и их государственными буржуазно-демократическими наёмника: полицией, судом и законотворцами. Всё это привело к тому, что незадолго до начала войны, до присоединения к Союзу Молдавии, Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии, из прилегающих к советской территории стран началось массовое легальное и нелегальное движение людей, из Болгарии, Румынии, Польши, Прибалтики, Турции. Переходили границу СССР славяне, русины, белорусы, евреи, армяне, цыгане и другие. Количество товаров всё прибавлялось, а зарплаты всё росли.

Однако, после начала войны любая вещь стала большой ценностью. Имущество и запасы кадровой Красной армии, сама кадровая армия погибли в первые месяцы в приграничных сражениях с превосходящими силами лютого врага. Три миллиона мужчин, работников заводов, фабрик, колхозов и кооперативов попали в плен. Вдесятеро большее количество работников оказалось на оккупированной территории. Остановились тысячи заводов, фабрики мастерских, остановился импорт оборудования, сырья и товаров из-за границы, отрезанной фронтом. Часть поставщиков оказались во вражеских странах. Усилия оставшейся советской промышленности были направлены на восполнение этих потерь, производство военного обмундирования, вооружения, запасов. Крохи гражданской продукции распределялись прежде всего между людьми, участвующими в системе военного управления или производства. Цены же в комиссионных магазинах и ломбардах быстро оказались вдесятеро выше довоенных. Воспользоваться ими могли только спекулянты, бандиты или расхитители социалистической собственности.

Глава 8. Горячие поцелуи Эльзы

И вот они, долгожданные мелодичные удары напольных часов Junghans! Можно оставить обеденный стол, отца, брата, младшую сестру с матерью, и отправиться из гостиной в отцовский кабинет, уставленный книжными полками, глобусами, астролябиями, бесконечными статуэтками лошадей и всадников. Именно там проходили каждый раз занятия по обучению французскому языку, немецкой и европейской литературе, за исключением тех случаев, когда отцу требовалось что-нибудь срочно отыскать на огромных книжных полках или в бесчисленных ящиках.

Эльза встретила его в кабинете весьма холодно. Потом всё было не то и не так. Сегодня урок явно не заладился. То ли виной тому было утомление Манфреда от бессонной ночи и надоевших тем разговоров за завтраком, то ли Эльза сегодня была необыкновенно хороша: с тщательно уложенными волосами с маленькими завитками на концах, в новом тёмно-синем шёлковом платье с небольшими плечами и рукавами-воланами.

Урок прошёл быстро и скомкано. Эльза подолгу смотрела в окно и теребила пальчиком золотистый локон на виске. Закончив занятие по теме "Неопределенные артикли французского языка", гувернантка заглянула в глаза Манфреда, мутные от бессонницы, и вдруг загадочно улыбнулась. Она плавно обошла вокруг его стула и встала сзади. Ковёр заглушил стук каблуков. Вдруг она провела прохладной узкой ладонью по его щеке. Потом рука скользнула на непомерно широкую для шестнадцатилетнего юноши груди под рубашку...

— Vous dispose a apprendre... — произнесла загадочно Эльза.

Манфред вздрогнул, как от удара током, словно учёный Гальвани сообщил при проведении опыта отрезанной лягушачьей лапке атмосферный электрический разряд.

— Что ты такое говоришь, Эльза, я не понимаю тебя! — воскликнул мальчик, боясь пошевельнуться.

Огонь моментально разлился по его молодому, крепкому телу. Манфред и понял, и не понял одновременно, что означали эти её слова, сказанные по-французски о том, что он "годится для обучения". И что это за чудесное прикосновение перед тем, как она вышла из кабинета? Но произошедшее не оставляло сомнений в её особом к нему расположении.

Он ещё долго смотрел в проём двери, где скрылось её, пружинящее при каждом шаге под шёлковым платьем, тело. Не помня себя, слыша только бешено стучащее сердце, и, всё ещё видя перед собой сверкающие зелёные глаза девушки, Манфред долго сидел за столом.

Он мысленно перебирал в памяти истории, услышанные и прочитанные, о любовных связях гувернанток, горничных, другой прислуги женской и мужской, со своим господами. Грязные, иногда кровавые истории похоти, убийств, прижитых в грехе незаконнорожденных детей, ревности, обоюдных отравлений и подстроенных несчастных случаев, пожаров и издевательств, проносились в его голове. Всемирная традиция подобных отношений, густо замешанных на вдруг возникающей страсти, богатстве, рабстве, насилии, вне зависимости от эпохи, страны религии, имело множество примеров в истории Древнего Рима, Древней Греции и Византии. Но не потому, что римляне, греки и армяне были самыми похотливыми и беспринципными, нет! Просто они вели исторические хроники, писали поэмы и пьесы, где всё и запечатлели о себе, а горцы Албании или викинги Дании, к примеру, такого богатого наследия литературного не оставили. Культуре нужно было учиться с прилежанием, передавая её из поколения в поколение, с трудом и тщанием, а само собой накапливалось только золото, могилы на кладбищах и генетические отклонения в потомстве.

Манфреду думалось о том, что множество рождённых внебрачных детей, становились потом наследниками состояний и даже знатными, известными вельможами, императорами. Порой внебрачные дети были более любимы могущественным отцами из-за разного отношения к матерям: одно дело жена по расчёту, другое дело любовница по зову страсти! Дети от них будут любимы в неравной степени. Со стороны знатных дам всё было воспроизведено с зеркальной точностью, хотя и с меньшей оглаской.

Картины видений прошлого заполняли сознание мальчика. Стоящие стройными рядами корешки книг Аристотеля, Платона, Сенеки, Петрарки, Боккаччо, Ли-ши-мина, Данте, Софокла, Эсхила, Еврипида, Гомера, Плавта, Теренция, европейские рифмованные хроники, "Хроника Тевтонского ордена", "Ливонская рифмованная хроника" другие книги, словно вливали в него прочитанные страницы, сплавлялись в причудливые сочетания былого и грядущего. Бессонная ночь продолжала путать теперь даже очевидные вещи и понятия.

Но нет! С Эльзой всё было не так! Это всё было не таким грубым, отвратительным, пошлым и мерзким. Невозможно и не нужно было совмещать этот горький опыт цивилизации и образ невинной, обаятельной восемнадцатилетней девушки. С неё можно было, безусловно писать бесконечное множество мадонн Рафаэля. Сикстинская мадонна, так долго провисевшая во второсортном храме в забвении всего мира, вдруг ставшая жемчужиной Дрездена, была бы для неё идеальной подругой.

— Господин Манфред, пора на урок верховой езды! — послышался под окном грубый голос конюха Адольфа, — для германского рыцаря новой эпохи умение держаться в седле во что бы то ни стало, есть главный навык в жизни!

Адольф был огромным мужчиной с седой шевелюрой, закрученными вверх, как клыки вепря, усами. Отставной вахмистр, отдавший тридцать лет службе в кавалерии, сначала в имперской армии, потом во фрайкорпе, а потом и в рейхсвере, он не любил расхлябанности ни в чём.

Он служил отцу Манфреда верой и правдой, по меньшей мере, десять лет. Покрытый шрамами ветеран, Адольф родился спустя всего два года, после того, как в зеркальном зале Версаля, назло французам, чья столица Париж находилась в осаде, короновался первый Император Германской империи Вильгельм I. Это была эпоха героических свершений германской нации, стремящейся к единству и победе над своими заклятыми врагами. Эпоха тактический и героических для немцев и Наполеоновских войн, Ульм, Аустерлиц, Ватерлоо, показала им единственный путь для немцев — путь создания единого германского государства.

После того как Адольф уволился со службы в кавалерии из-за карточного конфликта с командиром полка, он сражался во многих войнах, которая вела Германия после того, как пруссаки, баварцы и другие самостоятельные германские королевства и княжеств отбросили вековое чванство и, наконец, примирились, наверное самые последние из наций Европы. В качестве вольнонаёмного инструктора сил правопорядка китайского порта Циндао, Адольф участвовал в освоении богатств провинции Шаньдун. Нужно было хорошенько охранять деньги германских компаний, вкладывающих средства в строительство порта, верфи, железной дороги, угольных шахт. Там Адольф женился на австрийке из Зальцбурга, работающей счетоводом в пароходной компании Hamburg-America Linie, а потом Norddeutscher Lloyd. Во время боксерского восстания в Шаньдуне, в Циндао было спокойно, германская концессия служила местом убежища для китайцев-христиан и буржуа, спасавшей свое добро и жизнь. В Циндао спасались от японского флота ремонтировались корабли императорской русской эскадры, броненосцы и миноносцы. Адольф так полюбил Циндао — кусочек новой родин, более культурный и благоустроенный, чем многие другие колони других наций, что варварской эксплуатации китайцев просто не замечал.

Колония процветала благодаря шаньдунскому углю, на который в Восточной Азии был большой спрос. Предстояла постройка металлургического завода со сталелитейным и вальцовочными цехами. Никакой завод во всей Восточной Азии и Западной Америке не имел таких перспектив; железный и стальной рынки здесь перешли бы в руки немцев и подняли бы экономическое и политическое значение Германии на высочайшую ступень. Все свои сбережения и накопления жены, Адольф вложил в акции завода и стал ждать чуда быстрого обогащения по-германски.

Но случилось так, что в 1914 году Япония объявила Германии войну и тридцатитысячный корпус атаковал четыре тысячи засевших в Циндао немецких, австрийских и китайских солдат. После двухмесячной осады и исчерпания боеприпасов, гарнизон капитулировал. При обстреле английскими и японскими кораблями города погибла жена Адольфа и малолетняя дочь. Сам он тоже едва не погиб во время резни, учинённой самураями уже почти сдачи города,

С большим трудом, чудом, через нейтральную Швецию Адольф вернулся в Германию, в свой кавалерийский полк. После этого он участвовал в Великой войне 1914-1918 годов на Русском фронте. Потом в составе организации “Стальной шлем” он яростно воевал против большевистской Баварской советской республики. Из-за своего неуживчивого и вспыльчивого характера, за тридцать лет своей работы и службы, он смог дослужиться только до вахмистра, Хотя его сверстники уже были офицерами и сами командовали эскадронами и полками.

В конечном итоге он полностью разочаровался в жизни, коммерции и военной службе. Никакие уговоры и посулы остаться в Рейхсвере на него не подействовали. Несмотря на обещанный высокий оклад и производство в офицеры, он последовал за своим командиром, полковником фон Фогельвейде в отставку. Женится он не раздумал, но всё тянул, вздыхая тайком над несколькими плохими фотографиями погибшей жены с ребенком на руках.

— Господин Манфред, пора на верховые занятия! — повторил конюх уже поднявшись в кабинет.

Манфред не поворачивался к нему, молчал и смотрел на носки своих ботинок. Он был красным как варёный рак от смущения.

Адольф почувствовал не сильный, но вполне различимый запах духов «Shalimar», недавно появившихся у гувернантки, и сказал загадочно:

— Лорелея на Рейне всё звонче поёт свою песню. Раньше она для занятий не душилась дорогущими французскими духами. Интересно кто их ей подарил?

Манфред пробормотал в ответ что-то несвязное, резко вскочил и, опрокинув стул, кинулся прочь из кабинета. Он бежал по узким, гулким коридорам, тёмным, пахнущим мышами винтовым лестница Стены, увешанные пыльными картинами со сценами времён франко-прусской войны, ржавыми щитами и алебардами словно смыкались за спиной. Ему было душно. Ему нужно было поскорее выбраться на солнце, наружу, туда, откуда доносился звонкий, с легкой сумасшедшинкой, смех Эльзы.

И вот он, уже осторожно ступая, шёл по мягкой, податливой траве, листве и земле вдоль старой стены, заросшей диким виноградом. Манфред клял себя последними словами за дурацкую и нелепую затею — забраться вчера на этот старый дуб, что накрывал своими ветви её любимую скамейку. С другой стороны, в первые же недели весны стало понятно, что молодая листва скоро закроет обзор из окна. Нужно было что-то предпринять, чтобы снова и снова видеть пленительное создание, следит за тем, как она поправляет чулки или хмурится или грустит над прочитанным строками французских романов Стендаля или Гюго, или ужасается страшилищам рассказов американца По и англичанина Дойля.

Слегка прихрамывая, щупая всё ещё ноющий от падения с дерева затылок, он подошёл к густым зарослям орешника, отделяющего его от скамейки.

Вдруг сзади послышался лёгкий выдох, но он узнал голос Эльзы:

— Манфред, глупышка, какой славный...

Он резко обернулся:

— Я не глупышка! Я здесь по делу... Я здесь... орехи собираю!

Гувернантка улыбнулась, быстро окинула взглядом пустой парк, мягко сделала шаг к нему и обвила руками его шею.

— У-у, какая у тебя мощная, роскошная шея! Настоящая волчья холка! — сказала она, заглядывая Манфреду в глаза.

Ему показалось, что она заглядывает ему прямо в сердце настолько были пронзительно-прекрасными эти колдовские глаза с дрожащим длинным, чуть подкрашенными ресницами. Мальчик попятился, попытался выкрутиться совсем по-детски, освободиться от объятий. Ему показалось, что прикосновения длинных прохладных пальцев, нежных, как и шёлк её платья ему только снятся. От неё также как и на занятиях нежно пахло розовым маслом, чистым бельем и "Shalimar". Сквозь них он ощутил её собственный запах, запах, свежий и благоуханный. Насмешливые зелёные глаза в нескольких сантиметрах от его глаз были слишком реальны, чтобы усомниться в таком чуде - они были наедине в укромном уголке парка, где им никто не мог помешать, и она его обнимала! Это всё сладкий сон, ставший реальностью! Теперь эта реальность ни за что не отпустит его, сколько бы он не сопротивлялся.

В свои тринадцать лет он был выше, мощнее, сильнее неё, но Эльза прижалась к его к своей груди, повисла на его шее, словно обессилев, заставила склонить голову, и тут же поцеловала в губы своим сочным, влажным ртом. Сопротивляться было невозможно. В крови юноши происходило бурление, жгучие волны удовольствия и болезненной скованности перекатывались по нему. Земное притяжение словно больше не действовало, он почти не чувствовал собственного веса. Кто бы мог подумать, что прикосновение молодой женщины может вызывать в теле мужчины такую симфонию чувств. И действительно в его ушах теперь звучали отрывки из Вагнера, Моцарта и Бетховена, наполняя своими нотные массивы смыслом жизни трепетного человеческого тела...

Манфред, однако, словно Улисс, превозмогающий чары крылатых певиц с острова Сирен, упрямо сжал губы, и даже сделал слабую попытку оттолкнуть девушку. Но она окончательно сломила его волю, застелив взор сладким туманом, размягчив напряженные мускулы. Всё решилось, он позволил себе отдаться на волю чувств.

Как безумный он, подхватил Эльзу на руки. Она показалась ему лёгкой, словно была сделана из пуха. В невероятной радости он закрутился с ней на месте. Мгновение длилось долго. Слишком долго, чтобы казаться правдой в реальном мире.

Однако, всё кончается, и жизнь и сны...

Манфред потерял равновесие и упал на спину. Эльза в последний момент выскользнула из его рук, и устояла. Потом она перешагнула изящной ножкой через его упавшее тело, утопив каблук чёрной лакированной туфельки в мягкой земле:

— Разъярённый нежный зверь повержен! Глупышка кажется порвал мне чулок...

Она улыбалась. Оглянувшись, не спеша пошла в сторону восточного флигеля дома. Там она обычно играла с сестрами Манфреда в кольца и мяч. Перед тем, как скрыться за длинными рядами кустов самшита, подстриженных в виде крепостной стены с зубцами, Эльза высоко подняла подол платья, подтянула тонкий шёлковый чулок со стрелкой сзади. Крутой изгиб бедер, плечи, кажущиеся широкими из-за тонкой талии, детали платья, слегка вьющиеся кончики волос... Она сейчас была подсвечена лучами майского солнца. Девушка теперь казались частью картины, художественной фотографии, чеканки, декоративной фантазией.

Не оглядываясь больше, она сделала рукой еле заметный лукавый жест как тогда на скамейке, как бы говоря:

— Я знаю, что ты неотрывно смотришь на меня, мой мальчик!

Манфред закусил губу. Уткнувшись в холодную землю бешено стучащим виском, как будто земля могла унять эту необъяснимую дрожь, он пытался сообразить, что же теперь будет, как будет строиться его жизнь.

Он вдруг опомнился. Вскочив, он, задыхаясь от волнения, бросился в сторону конюшен, где его уже полчаса безуспешно ожидал Адольф. На бегу распахнул ворот широкой армейской рубахи, подаренной ему как-то фон Зейдловым, безжалостно оторвал капризную пуговицу.

Выскочив на просторный конюший двор, примыкающий вплотную к западному флигелю главного дома, он чуть не столкнулся с конюхом Адольфом. Тот тащил на вилах копну свежего сена, направляясь к обширным яслям неподалёку. Чуть дальше за конюшнями виднелась заброшенная беседка у заросшего тиной пруда, огромный валун, с высеченными в его теле сидениями, юго-восточный фасад дома с балконами, прихотливым завиткам лепнины, наполовину скрытый вьюнами. Множество сочных нежно-зелёных молодых стеблей тянущихся вверх своими ростками к солнцу мимо узких окон и дверей французских балкончиков.

— Дядюшка Адольф, я готов к уроку! — воскликнул Манфред.

— Но я так понял, что Ваш урок с лошадью сегодня сорвался, а с вертихвосткой продолжится, — ответил Адольф, оглядывая раскрасневшегося юношу.

Выставив перед собой блестящие острия широких вил, он продолжил:

— Верховая езда на сегодня отменяется, завтрак затянулся, уроки тоже, время уже к обеду клонится вот и решил я лошадей кормить.

Он двинулся дальше, стараясь не ронять сухие стебельки, а

Манфред неожиданно разозлился на себя, на Эльзу, на конюха, на весь мир. Он схватил Адольфа за рукав и сильно его тряхнул.

— Почему ты, называешь её вертихвосткой? — к чему все эти разговоры про поющую Лорелею и про отца? Я из-за этого всю ночь заснуть не мог, всю голову себе сломал!

— Это всё из своего жизненного опыта моего, мой господин, — с сожалением глядя на упавшее и рассыпавшееся сено, сказал конюх, — все женщины, а в особенности саксонки, ужасные вертихвостки и в придачу ещё и ведьмы. Эта Эльза, бойкая восемнадцатилетняя бабёнка совсем не такая, как вы её видите и представляете, мой молодой господин. Я не желаю Вам зла, но даже не знаю, как лучше рассказать об этом. Это отец и мать должны рассказывать сыну, а не старый слуга, грубый бывший кавалерист. Мне, грешному человеку, убившему в своей жизни на войне множество людей, столько, что и не сосчитать, трудно быть тактичным и обходительным в таких тонких вопросах. Вы бы постриглись её, она из таких женщин, что ищут выгоды в любви в своей молодости, а в зрелости травят мужей, чтобы вступить в наследство, потом снова выйти замуж и снова отправить нового мужа в могилу. И всё для того, чтобы прибрать его денежки к рукам! Это ведьмина порода...

— Не смей её называть вертихвосткой и ведьмой! Слышишь, старик? Никогда! — в ужасе крикнул Манфред и ещё раз дёрнул конюха за рукав, — ты мерзости говоришь!

Треснула ткань рубашки. Конюх бросил вилы перед собой и развернулся, чуть не опрокинув Манфреда так, как если бы тот держал в кулаке не рукав человека, а гриву коня. В лучах солнца на груди засаленного жилета Адольфа тускло сверкнул золотой знак стального шлема в венке за пять полученных ранений. Злиться на этого ветерана Рейхсвера, вызывающего у любого человека безусловное уважение, было абсолютно нелепым! К тому же Адольф был абсолютно трезв, и говорил всерьёз и от всей души. Это понимание мгновенно остудило пыл Манфреда. Ему стало неловко за свою выходку и его кулаки разжались:

— Не говори так больше при мне, пожалуйста. Вот, возьми на пиво... — Манфред вынул из широких бойскаутских бриджей чёрно-зелёную бумажку в пятьдесят рейхсмарок с портретом финансиста Ганземана, и протянул купюру перед собой, — не сердись за мою вспыльчивость.

Но Адольф только замотал головой, делая жест ладонью, что отказывается от денег, и произнёс:

— Разве это вспыльчивость? Вот у Вашего отца на восточном фронте была вспыльчивость! Нет-нет, не надо... Ваш отец и так не обижает меня деньгами и не обходит своей заботой. У меня отличная военная пенсия и лавочка с принадлежностями для верховой езды в Кёнигсберге. У меня всё хорошо с деньгами, я не из-за денег здесь служу, а из-за Вашего отца. А Вы лучше купите карамели для кухаркиной дочки, вечно грустной Марии. Мария давно сохнет по Вам. Всё лучше, чем эта... Ну, ладно-ладно, не сатанейте больше, не буду я об этом ворчать, — произнеся это маленький монолог, вполне достойный какой-нибудь романтической пьесы Шиллера, — старик Адольф поднял грабли, неторопливо подобрал сено, подойдя к яслям, вывалил его куда следует, и отправился за новой копной.

Манфред обескуражено сунул банкноту обратно в карман. Постоял некоторое время, озираясь и слушая, как постепенно утихает буря сердца в груди. Затем он вынул из кармана никелевую монету и ногтем большого пальца, решительно подбросил её над головой со словами:

— Если орёл, пойду к себе в комнату и расставлю из всех солдатиков битву у Ватерлоо! Если выпадет цифра, пойду искать Эльзу!

Сверкнув на солнце быстро вращающимися гранями, металлический кружочек рейхсмарки упал на ловко подставленную ладонь. Перед тем, как посмотреть на неё, Манфред долго стоял с зажмуренными глазами. Наконец он открыл их и увидел сверху изображение хищного, клювастого и когтистого орла.

— Жребий указал дорогу! Alea iacta est! — сказав это, Манфред облегченно вздохнул и зашвырнул монетку в пруд, — ну, и хорошо!

Перед тем, как отправиться к комнате гувернантки, Манфред решил переодеться. Он вошёл в дом, поднялся по истёртым ступеням на второй этаж, открыл подряд несколько тяжелых, высоких дверей центральной анфилады комнат, и, неуютно ёжась, быстро миновал проходные комнаты, заставленные рядами старой мебели под матерчатыми чехлами, стараясь не тревожить дремлющую гулкую пустоту скрипом наборного паркета. Затем он свернул в тёмный, холодный коридор, где ему пришлось остановиться; в его комнате, в его святая святых, где на дубовом полу ждали сотни аккуратно расставленных оловянных фигурок, где лежали на широком подоконнике тома военной энциклопедии, открытые на листах красочных карт судьбоносных для мира сражений — в его комнате кто-то был!

Дверь была приоткрыта, и на обоях колеблется чья-то тень.

Внутри Манфреда заклокотало возмущение; что если старая, глухая служанка Хильда, или её пышнотелая дочка Мария вдруг решили, несмотря на его строжайший запрет, навести в комнате порядок? Что, если сейчас кто-то из них моет драной половой тряпкой изъеденный древоточцем паркет, машет веником прямо в центре английского каре, находящегося под атакой непревзойденной конницы маршала Мюрата? От отца можно было всего ожидать, даже того, что он мог под предлогом борьбы с военными увлечениями сына, послать служанок, чтобы перемешать расставленных солдатиков, если уж не удалось их отобрать вовсе! Густав фон Фогельвейде вполне мог затаиться, пойти на военную хитрость, не оставив своих попыток помешать выбору Манфреда. В этих размышлениях юноши, конечно, была изрядная доля преувеличения, но кто бы не возмутился, застав в своей комнате непрошеных гостей?

Обдумывая, как бы поскорее вытеснить из спальни вредную Хильду, Манфред приблизился к двери. Из комнаты доносились неясные, неявные звуки. То ли тихое поскрипывание петель окна, то ли звук выдвигаемых ящиков стола. Однако он узнал мотив песенки о современных колдуньях, так любимых Эльзой:

Безумные ночи...

Безумные дни...

Всё брошено в ноги

Богине любви!

Реальность и сон

Замешаем в коктейль,

И в снадобье том –

Горстью ночь, горстью день!

Цепочки событий...

Круги на воде...

Всё море не выпить,

Не вычерпать мне!

До дна не достать,

Где во тьме, в глубине,

Колдун прячет счастье

В своём сундуке!

Свобода и Воля –

Вот нам имена!

От ласковой боли

Хмелеют сердца!

Нет выбора нам,

Нет другого пути –

В пучину упасть,

Камнем в бездну идти!

Юноша подождал, пока кончится тихая песня, и решительно дернул за бронзовое кольцо, пропущенное через латунную львиную голову, и сбежавшее ручкой, и полностью распахнул дверь...

То, что он увидел превзошло любые его ожидания: среди красно-белого и сине-черного моря фигурок, на коленях сидела Эльза, и щелчками острого ноготка, сшибала одного за другим кирасир, драгун, гусар и гренадеров обеих армий.

Подняв на ошарашенного Манфреда как бы невинные зелёные глаза, девушка поправила хрустальный кулон на груди и произнесла нежным голосом, совсем не похожим на её тон учителя французского или латыни:

— Мой милый мальчик, ты уже такой взрослый, а всё ещё играешь в солдатиков, неужели тебе не хочется позаниматься чем-нибудь более интересным, ведь у тебя столько возможностей?

— Это не солдатики, а военная миниатюра! — ответил он с досадой, тряхнув головой, — вы все в этом доме сговорились против моего увлечения: и мой отец, и сёстры и слуги и ты теперь с ними!

— Тише, тише, не кричи так! — девушка прижала палец к своим губам, и на её лице мелькнул испуг, — сюда кто-нибудь придёт на шум!

— Мой отец и отец моего отца, и дальше вглубь времени, все поколения моих предков все всю жизнь играли и в солдатиков или в настоящих солдат! — стремясь говорить тише, и чувствуя, как его щеки покрываются ярким румянцем, продолжил Манфред, — никто почему-то не говорит каждый день моему отцу, что он маленький, из-за того, что весь дом заставлен и завешен изображением лошадей и всадников, живописными полотнами, изображающими различные битвы!

Странным образом он совсем позабыл, что только-только бросил жребий, определивший ему путь в комнату молодой гувернантки вовсе не затем, чтобы отстаивать своё право играть в солдатиков. А теперь, когда она сама пришла в его комнату, он почему-то озаботился совсем другим, словно боялся своего желания быть с ней наедине как с предметом страсти. Все примеры поведения героев из огромного количества прочитанных им романов вдруг чудесным образом превратились в кучу надуманного хлама, не пригодного ни для чего, даже для простого обмена любезностями.

— Я тебя понимаю, — девушка оперлась на пол ладоням так, что в вырезе платья стало видно начало ложбинки между её грудей, — только умоляю тебя...

— Так зачем тогда ты пришла сюда, Эльза?

— А ты не понимаешь?

— Это не очень хорошо. Ты специально всё делаешь так, чтобы свести меня с ума. Не знаю для чего тебе это нужно. Что тебе нужно от меня, в конце концов? Так нельзя! Это неправильно! Уходи, пожалуйста...

— Мне ничего ни от кого не нужно, я вполне самостоятельный человек, и что правильно, а что неправильно, я сама знаю лучше остальных! — гувернантка перестала, наконец, улыбаться и встала на ноги, поправляя на талии платье, — я, например, не сжигаю Рейхстаг, не устраиваю забастовок, не держу дочерей без приданого как заложников своих финансовых затруднений, не играю в оловянные фигурки, а просто живу. А что касается моего прихода сюда, то это случилось потому, что твой отец сказал мне, что ты со своей сестрой Гретель, и с ним, должен завтра ехать на торжество к Генриху цу Дона-Тольксдорфу. Он попросил меня срочно ещё раз повторить с тобой правила этикета. Там будет кое-какое общество, и я так понимаю, что твой отец не оставляет попыток познакомить Гретель ещё с кем-то, чтобы она хоть немного охладела к Мартину. Вот и всё! Nous devrons tout faire selon le Livre, мы должны всё делать по правилам. Это преступление?

Старик Генрих цу Дона-Тольксдорф был лучшим другом отца Манфреда. Одн был одним из немногих, кто, участвуя в боях фрайкора в апреле 1919 году в Мюнхене против красных, имея прекрасные возможности продвинуться на командные посты в “Стальном шлеме” и иметь широкую поддержку в деловых и коммерческих начинаниях, не стал этого делать. Когда фрайкоровцы освободили Мюнхен от Баварской Советской республики, насилия и реквизиции “красных” поблекли перед лицом ответных мер “белых”. Организованному варварству была дана полная свобода. Это была неописуемая оргия убийств, изнасилований и грабежей. Фрайкорпрвцы расстреляли тогда более трёх тысяч “красных”. По Мюнхену валялось столько неопознанных трупов, что пришлось из-за опасности эпидемий хоронить их в общих могилах. Немецкие офицерские формирования действовали быстрее и решительнее своих русских коллег в октябре 1917 года, допустивших упрочение Советской власти в Петрограде и Москве.

Цу Дона-Тольксдорф презирал Гитлера и его подручных из простонародья. Он считал, что политику не должны делать простолюдины по причине своей наследственной глупости. Если Гитлер и его деревенские друзья, солдафоны, вроде Геринга, мистики-психопаты типа Гесса, пришли к власти, то из-за их глупости Германия снова проиграет. Он не мог объяснить своего иррационального мышления, интуиции, только одни и те же мысли о глупцах, разрушающих всё, и умных строящих мир, можно было от него услышать. Отец его за это часто в шутку называл масоном. С отцом Манфреда его связывала фронтовая и духовная дружба. Они не раз спасали друг другу жизнь в боях, сначала с русскими, а потом с грузинами и турками.

— Послушай, мальчик мой, что я тебе скажу, — сказал как-то старик, цу дер Дона-Тольксдорф, когда они как-то ненадолго остались одни в гостиной, — я тебе хочу рассказать кое-что. Я знаю, что ты хочешь стать военным, кавалеристом, как твой отец. Гитлер со своими дружками получили от промышленности огромные деньги для перевооружения Рейхсвера. Он заявил, что Германия больше не будет воевать с Францией, Англией и Сербией. Он сказал, что будет воевать за обладание Польшей, Украиной и Россией. За это американские, французские и английские акционеры немецких сталелитейных и оружейных, моторостроительных заводов и верфей, тоже включились в его поддержку и сдерживают свои правительства, немцев давая Гитлеру разгуляться по полной. Очень скоро будет очень большая война с русскими. Поэтому я тебе хочу кое-что про них рассказать. Это можете тебе пригодиться.

С русскими нужно не разговаривайте, а действовать. Русского тебе никогда не переговорить и не переубедить словами. Он говорит умеет лучше, чем кто-либо, ибо он прирожденный диалектик и склонность к философствованию у него в крови. Меньше слов — главное — действовать. Русскому импонирует только действие, ибо он по натуре женственен и сентиментален. Он сказали как-то в древности германскому вождю из наши пруссов — Рюрику: “Наша страна велика и прекрасна, а порядка в ней нет, приходите и владейте нами!” Это изречение появилось в начале образования Русского государства. Эта установка проходит через всю истории русского государства: господство монголов, господство поляков, литовцев, самодержавие царей и господство немцев, вплоть до башкира Ленина и грузина Сталина. Русские всегда хотят быть массой, которой управляют. Так они воспримут и приход немцев, ибо этот приход отвечает их желанию. Поэтому у русских не должно создаваться впечатление, будто ты колеблешься. Ты должны быть человеком дела, без всяких дебатов, без бесплодных разговоров, философствования — устанавливать и проводить необходимые мероприятия. Тогда русский охотно подчинится. Не применяй здесь никаких немецких масштабов и не вводи немецких обычаев, забудь все немецкое, кроме Германии.

— Да, да, — сказал, неожиданно вошедший тогда в комнату, отец, — особенно не будь мягким и сентиментальным. Если ты вместе с русским поплачешь, он будет счастлив, потому что после этого он сможет тебя презирать. Русские по натуре женственны, и хотят также и в мужественном отыскать порок, чтобы иметь возможность презирать мужественное. Будьте всегда мужественным, сохраняй свою нордическую стойкость.

Исходя из своего многовекового опыта, русский видит в немце высшее существо. Заботься о том, чтобы сохранить авторитет немца. Поднимай его своими спокойными, деловыми приказами, твердыми решениями, высмеиванием дебатирующих и невежд.

Остерегайся русской интеллигенции, как эмигрантской, так и советской. Интеллигенция обманывает, она ни на что не способна, однако обладает особым обаянием и искусством влиять на характер немца. Этим свойством обладает и русский мужчина, и ещё в большей степени русская женщина. Россия всегда была страной подкупов, доносов и византизма. Эта опасность может проникнуть к вам, особенно через эмигрантов, переводчиков и так далее. Русские, на руководящих постах, руководители предприятий, старшие рабочие и надсмотрщики всегда склонны к подкупам и вымогательству взяток у подчиненных.

— Русский человек испытывает нищету, голод и лишения в течение столетий, и его желудок растяжим, — завершил свой запоминающийся урок ветеран Рейхсвера, — поэтому никакого ложного сочувствия к нему. Не пытайся вносить изменения в образ жизни русских, приспосабливая его к немецкому жизненному стандарту...

Шёлковое платье Эльзы слегка собралось складками на бёдрах, открывая колени выше обычного. Она мягко одёрнула эти складки.

— Ты говоришь неправду, — неуверенно пробормотал Манфред, — это ты придумала прямо сейчас.

— В какой части говорю неправду? — насмешливо произнесла Эльза, подходя ближе, — про Рейхстаг или про Генриха цу Дона-Тольксдорфа? Клянусь, что и то, и другое верно!

— Всё. Хватит. Пойдём тогда в кабинет отца, и ты там мне можешь преподать урок этикета, — сказал окончательно запутанный Манфред, почувствовав досаду, не понимая её происхождения.

— Да-да, пойдём-пойдём, — ответила Эльза, неожиданно легко согласившись, и как показалось Манфреду, равнодушно вздохнула, — я так и предполагала, что ты решишь отправиться для занятий именно туда.

Скользнул взглядом по разгромленному флангу англичан, и по не менее разгромленным колоннам пруссаков рядом с каблучками туфель Эльзы, Манфред повернулся, и пошёл туда, где утром ему был дан незабываемый урок французского языка, и где он был признан «Vous dispose a apprendre». Он слышал, как она идёт за ним своей восхитительной, лёгкой, летящей походкой.

По ногам дуло, словно со стороны освещённого солнцем фасада стоял огромный вентилятор, и нагнетал в помещения тёплый воздух.

Глава 9. Герман Гот

— Сейчас бы хорошеньких женщин сюда к такому красивому завтраку на природе: Ингу Лей или Энне Бурда, — сказал, по-змеиному улыбаясь генерал-полковник Герман Гот, обводя горизонт умными злыми глазами, — такая благоприятная погода стоит. А то как зарядят дожди, и ни пройти, ни проехать, ни на танке, ни на машине, и прощай, итальянская идиллия.

— Но это птицы высокого полёта, а нам пойдёт что-нибудь попроще, — ответил Фангор.

— Хорошо, Фридрих, пусть будет кто-нибудь попроще, вроде кинокрасотки Марику Рёкк или Лиды Бааровой.

Направляясь к столу, Гот громко обратился к группе старших офицеров стоящих у штабных палаток и легковых машин:

— Господа офицеры, я угощаю всех завтраком, присоединяйтесь!

Два подполковника и три майора, собранной и бодрой походкой направились к навесу, не приветствуя командующего, поскольку только недавно закончилось утреннего совещание, и все уже успели поприветствовать друг друга. Начальники отделов штаба и их помощники в более низком звании, сообразно негласным правилам остались стоять на месте, чтобы не заслужить репутацию невежд, не знающих, что такое субординация, традиции и порядок. Он остались на месте, пуская сигаретный дым, просматривая навесу документы, отдавая приказы ординарцам и делопроизводителям.

— Не знаю, какая кухня нас ждёт, но пахнет вкусно! — произнёс расслабленно генерал-полковник, совсем не так, как недавно говорил о пилотах Люфтваффе и советских военнопленных.

— Это всё местные продукты, господин командующий, — ответил, стоящий рядом солдат в белом халате и эмалированным кувшинов для мытья рук, — только кофе и мармелад от интендантов.

Кроме белых булок с маком, нарезки белого хлебного батона, традиционного яблочного и ягодного джема, масла и варёных яиц, на столе стояла кастрюля с жареными бараньими рёбрышками, салатница с поджаркой из свинины, ёмкости с говяжьей печенью и гусиным паштетом. Тут же были расставлены тарелки и блюда с сосисками, колбасами, сыром, овощной нарезкой. Дополняли яства графины со шнапсом, кувшины с пивом и вином. Серебряный кофейник и приборы сияли, стекло бутылок и глазурь тарелок и чашек приятно блестело, напоминая родной дом и беззаботные времена в родительских объятиях.

С видом человека, благосклонно принимающего заслуженный почёт, Герман Гот дал возможность денщику с полотенцем через плечо, полить на свои подставленные ладони воду из кувшина и вытер пальцы о полотенце.

Треск пулемёта расстрельной команды и беспорядочные выстрелы у балки, на мгновение смолкли, а на склоне возникла щуплая фигурка девочки лет восьми. Она была в перепачканном чем-то рваном платьице и сандалиях. В волосах, цвета вороньего крыла, виднелись вплетенные белые ленты. Ни “хиви”, ни румынское конвоиры, казалось, не ожидали проявления такой смелости. Немецкий унтер-офицер в это время перезаряжал свой пистолет и не успел ничего сделать. Девочка, что было сил, побежала прямо к палаткам штаба. Когда румыны уже приготовились стрелять, унтер-офицер отчаянно закричал, приказывая отставить огонь, поскольку на линии прицеливания находились высокопоставленные германские офицеры. Ловить девочку тогда бросились голые по пояс связисты, водители и солдаты из роты связи и охраны штаба.

— Хильфе, хильфе! — кричала она на бегу, задыхаясь, и широко открыв от ужаса карие глаза.

Само её появление, её бегство, активная борьба за жизнь, так не похожая на паралич воли, наступающий у большинства неподготовленных людей перед лицом смертельной опасности, вызывало у всех удивление и досаду. Её неодолимая жажда жизни, не бросающая её даже не в чистое поле, а ведущая её с мольбами к самым главным и страшным врагам, распорядителями безжалостной бойни, где в одной кровавой куче погибли русские красноармейцы, еврейские беженцы разных возрастов, и беженцы интеллигентного вида, армяне, комсомольцы-казаки, цыгане, вызывало у палачей удивление.

— Проклятые евреи, он даже язык украли у немцев, — сказал подполковник в новом, с иголочки кителе со множеством наградных планок и Рыцарским крестом Креста военных заслуг с мечами на шее, — однако, по сравнению с прошлым годом в Белоруссии их, слава богу, попадается всё меньше и меньше.

— Да, да, господин Хильке, — поддержал его мысль стройный майор в роговых очках, издали жадно осматривающий еду и напитки на столе, — выполнение нами приказов и распоряжений генерального штаба относительно евреев и комиссаров, заметно снизили их численность к лету этого года. У вас, кстати, нет ли любой трофейной почтовой открытки с видами какого-нибудь русского города с экзотичными видами и церквями?

— Хотите, просто фотографии свои подарю с видами Харькова и домами на правительственной площади? Там ещё фонтан с ангелом обаятельный виден, — предложил товарищу подполковник, подходя к столу и ожидая, когда командующий возьмёт первым что-нибудь из еды или напитков, — вам жене отправить?

— Невесте. Она собирает фотографии с мест, где я прошёл с войсками, начиная с французской кампании, и прикрепляет к большой карте на стене.

— У меня этим младшая дочь Гретхен занимается, флажки на булавочке втыкает в города, где я побывал, начиная с присоединения Австрии. Даже не знаю, что бы Вермахт делал без австрийских солдат в своих дивизиях. Австриец — это каждый второй солдат Рейха! Кажется... — сказал подполковник.

Он поправил пальцем очки на переносице, взял фуражку подмышку и поднял перед собой кофейную чашку на блюдце, подставляя её солдату-официанту, обходящего офицеров и генералов с кофейником в руках.

Именно в этот момент маленькая еврейская девочка пробежала мимо ящиков с документами, машины командующего, увернулась от потного здоровяка с мускулистыми волосатыми руками, в майке с лямками, и подбежала прямо к столу. Треск пулемёта, стрелявшего в людей на дне балки возобновился, но он стрелял уже короткими очередями, видимо, в те зоны, где среди лежащих друг на друга сотен людей, были видны шевеления или кто-то пытался встать. Отчаянные и жалобные крики оттуда почти смолкли. Несколько “хиви” с винтовками наизготовку спустились вниз, раздались одиночные выстрелы. Другие добровольцы остались стоять наверху, готовые стрелять, в случае, если ещё кто-то попытается полезть вверх по уклону. Грудные и не ходящие дети, а с ними двух, трёхлетние дети, отобранные у матерей перед отправкой в балку, уже не кричали. Они не плакали, многие не двигались, обессилевшие от многодневной голода, жажды и жары. Теперь, после смерти матерей и отцов, они уже не могли являться стимулом для их сопротивления и самозащиты, теперь настал их черёд. Родители до последнего момента хотели верить, что девушки-казачки отобрали детей именно для сохранения им жизни, и своим поведением взрослые не должны были спровоцировать палачей для расправы с ним, как наказание за непослушание родителей. Их покорность была напрасной.

Девушки с повязками “Deutsche Wehrmacht” принялись поднимать и бросать детей в балку. Они хватали их за одежду, волосы, за крохотные руки, ноги. Было видно, как эти крошечные ноги и руки вывихиваются при бросках. Дети летели вниз как бездушные тряпичные куклы. После падения с высоты их специально никто не стал бы добивать, потому что они и так погибнут от травм, или позже от жажды. Девушки-казачки было сосредоточены и деловиты. Ни радости, ни сострадания не выражали их лица, а только желание поскорее избавиться от этой физически нелегкой обязанности. Румынские солдаты, очень похожие на дремучих карпатских крестьян, пришли к ним на помощь, шутя и пытаясь строить им глазки.

Именно в этот момент девочка-беглянка оказалась в нескольких метрах от накрытого стола, и остановилась на секунду в замешательстве от резкого контраста накрытого роскошного стола и произошедшего внизу, в балке. Несчастный вид этого ребёнка, покрытого кровью, частями внутренностей убитых людей, в разорванном, никогда цветастом платьице, с ободранной кожей и слипшимися волосами, мог вызвать сочувствие у кого угодно, если бы не роковые обстоятельства места и времени. Её глаза бездонные как космос, взывали о пощаде.

— Да уберите уже отсюда это насекомое! — отворачиваясь от этого взгляда сказал Герман Гот, и сделал глоток обжигающего, божественно пахнущего кофе, — мерзкое отродье!

Сразу несколько офицеров потянулись к своим кобурам с пистолетами, но первым выхватить пистолет успел майор в роговых очках, почти в упор он выстрелил девочке в лицо из пистолета Walther P38. Мощная 9-миллиметровая пуля опрокинула детское тело на спину. Однако майор уронил чашку с блюдцем, и чашка разбилась.

— Чашка разбилась! — огорчился майор.

Одна из казачек бросилась было исправлять свою оплошность, но солдат из роты охраны не пустил её к столу, преградив путь винтовкой как шлагбаумом.

— Браво! Чашка — это ерунда! Трофеев будет ещё много! Вот это выстрел на скорость хорош, как у золотого финалиста Чемпионата мира по стрельбе 1939 года прошёл в Швейцарии Карла Штайгельмана! — воскликнул Фангор, похлопав два раза в ладоши, — но не ждите повышения и медали, Курт! Однако этого неловкого унтер-офицера следует примерно проучить за безобразную организацию акции. Будто в первый раз новобранец взялся за пистолет! Йохан, будьте добры, переведите его в мотопехотный полк, куда-нибудь в 14-ю дивизию к свирепому Хайму.

Офицеры и генералы засмеялись, радуясь неожиданному развлечению нудного и монотонного утра. После напряжённых, кровопролитных и драматичных городских боёв за Воронеж, время, казалось тянулось однообразно и бесконечно как степь.

— Однако, Штайгельман, вроде, три года назад стрелял на соревнованиях из армейской винтовки МauserК98, — сказал подполковник.

Повинуясь его красноречивому движению, один из солдат охраны схватил труп девочки за ногу и потащил к оврагу. На полдороги, он бросил тело и предоставил возможность “хиви” исправлять свою негодную работу и тащить убитую к балке.

Отпивая мелкими глотками кофе и съев несколько сочных сосисок, приготовленные повар из свинины, говядины и баранины в натуральной оболочке, генерал-полковник любовался, как лейтенант Штриттматтер запускает двигатель, выруливает на ровную площадку, ограниченную флажками. Полосатый конус показывал благоприятное направление ветра, и крылатая машина начала быстрый разбег. Жужжу как огромное сердитое насекомое, самолёт-разведчик, оторвался от земли и совершил быстрый набор высоты с разворотом. Провожая его взглядом, командующий обратил внимание на то, с каким аппетитом его офицеры поглощают колбасу, булки, масло и мармелад, не решаясь, впрочем притрагиваться к пиву, Гот начал проговорил:

— Руководство Рейха совершенно правильно делает, что пристально заботится о продовольственном снабжении Германии и распределении продуктов. Простые немцы ощущают, что это распределение справедливое. Повышенные нормы выдачи возможны только при тяжёлой работе, в связи с заболеванием, или ранением. Семьи солдат, получают денежное довольствие в размере 85 процентов от заработка кормильца до его призыва. Цены, конечно, на те продукты, продаваемые без карточек, сильно выросли, но у американцев и у англичан-томми, это денежное содержание для семей солдат не более половины от прежней зарплаты, а у русских его вообще нет. С учетом жалованья и довольствия солдат, наши граждане живут лучше, чем до войны. Если прибавить продовольственные посылки, посылаемые нашими солдатами домой из всех уголков мира, и полные чемоданы, что они везут с собой, отправляясь в отпуска, получается даже изобилия! В Германии везде радостные лица! — щурясь на солнце, сказал один из майоров, прижимая к бедру пухлый коричневый портфель с бумагами и фуражку.

Краснолицый денщик Курт аккуратно вынул стреляную пистолетную гильзу, отлетевшую на блюдо с колбасой.

— Что за охота устраивать стрельбище рядом с тарелками? — проворчал этот ефрейтор, — не дают “Папе Готу” спокойно позавтракать!

— А ведь старый Курт прав. Зачем эти эксцессы прямо у стола? Мне до сих пор мерещатся эти собачьи жалостливые еврейские глаза! — сказав это, командующий негромко засмеялся.

Доев ломтик ветчины, он, скользнув взглядом по застывшим в почтительных улыбках лицам офицеров штаба своей армии, и взял из подмышки Фангора папку с фотографиями.

Просмотрев несколько снимков, он не увидел ничего неожиданного. Фоторазведка не зафиксировала за рекой Курмоярский Аксай вдоль железной дороги ничего, кроме бегущих остатков 51-й армии русских и мест авиационного побоища воинских эшелонов 208-й дивизии с востока. До самого Сталинграда, на двести километров вперёд не было видно никаких серьёзно оборудованных позиций. Следующие снимки были более интересными, и Герман Гот неожиданно углубился в их изучение, медленно пережёвывая кусочки колбасы и сыра. На предложение Фангора выпить за победу по бокалу крымского вина, он ответил отказом, и офицеры выпили за победу Германии без него. Краем уха командующий слышал их разговоры, и они было о том же, о чём думал и он сам, как, наверное, большинство немецких офицеров и солдат Восточного фронта.

— Да, да, Зигмунд, конечно! — говорил один из офицеров, — это вселяет уверенность и вызывает оптимизм. Как говорит наш однорукий министр труда Зельдте, рейхсляйтер Германского трудового фронта Леем и рейхсляйтер Имперской рабочей службы Хирль, сейчас две трети налогов платят предприятия и получатели высоких доходов. Рабочие, служащие и чиновники приносят всего четверть от всех сборов государства. Это честная социальная политика. Немцы, работающие в сельском хозяйстве, имеют ещё и разные льготы. Пенсии в 1941 году повышены на 40 процентов. Вожди обеспечивают немцам невиданное благосостояние, дают равенство всех немцев в одной национальной семье, как в предпринимательстве, так в возможности любому занять любой пост в Рейхе. А будет ещё лучше, когда мы победим большевиков!

Майор с утомлённым, одутловатым лицом, крутя многозначительно ладонью в воздухе, от чего сверкали на солнце стальным ободком его наручные часы с чёрным циферблатом, отвечал:

— Конечно, господа, министр продовольствия Герберт Баке по радио сказал позавчера, что по впечатляющему генеральному поселенческому плану “Восток”, из западной части России в Сибирь будет вывезено 50 миллионов славян. На их месте разместятся 5 миллионов немцев и расово им близких. Они создадут миллион прогрессивных сельских хозяйств. Фюрер мечтает поселить наши бедные рабочие семьи из Тюрингии и Рудных гор на плодородные пространства Украины, Дона и Кубани.

— Да, это будет прекрасный венец нашим беспрецедентным в истории военном усилиям! — ответил майор в роговых очках, только что застреливший несчастного ребёнка.

Он снял фуражку и вытер высокий лоб пятнистым от грязи, когда-то белоснежным носовым платком.

Генерал-полковник Гот продолжал рассматривать фотографии. Аэрофотосъёмка подтверждала сведения наземной и агентурной разведки: большевики начали наскоро оборудовать позиции непосредственно у Сталинграда. Южная линия передовых позиций проходила у верхнего течения реки Мышкова и примыкала к господствующей высоте с отметкой 169, севернее Абганерово. Ближе к Сталинграду строились позиции полевого типа по течению реки Червлёная от Красноармейска через Ивановку и населённый пункт Цыбенко к реке Карповке. Опорой на этом участке служили высоты южнее посёлков Красноармейска и Бекетовки. Эти явно выраженные внутренние и внешние оборонительные пояса придавали Сталинграду вид огромной иллюзорной крепости, что-то наподобие Адрианова вала, имеющего значения только при наличии подготовленных и хорошо обученных войск

Пока он рассматривал фотографии, офицеры успели насытиться, спешно поглощая деликатесы, и тактично отошли на почтительное расстояние, чтобы не мешать больше командующему. Закуривая сигареты, и, прежде, чем погрузиться в бесконечную рутину штабной работы, они обсуждали отличную реакцию майора, отличный выстрел из пистолета, а также замечательный вкус гусиного паштета, бараньих рёбрышек и крымского вина.

К начальнику штаба подошёл высокий подполковник с Рыцарским крестом Креста военных заслуг с мечами на шее, вместе с несколькими другими офицерами штаба 4-й танковой армии. Он протянул Фангору пачку отпечатанных на пишущей машинке листов и заполненных от руки бланков на жёстком планшете. Другой рукой он подал толстую чернильную ручку.

— Отличный аристократический завтрак иногда устраивает господин компндующий, — проговорил он, — так и хочется повторить такой завтрак на берегу Волги, после захвата Сталинграда, с вином, оркестром и танцами.

— Да, уж, — ответил Фангор, кивая головой, не отходя от стола, чтобы не лишаться навеса — пикник на берегу Волги после победы мне даже вчера приснился. Хотел бы я получит латифундию здесь для выращивания скота и хлебных злаков.

— Господин генерал-лейтенант, это приказ по очерёдности следования подразделений армии к контрольному рубежу на завтрашний день 3.08.1942 года, далее очерёдность и лимиты получения горючего на завтра, распределение людей и техники из пополнения с подробными указаниями квартирмейстеру, начальникам отдела личного состава, транспортной и административной службы. Ещё приказы начальнику медицинской службы относительно порядка работы перевязочных и приёмных пунктов, эвакуации раненых и больных. Распоряжения по работе моторизованных медицинских рот, операционных бригад, полевых аптек, госпиталей в условиях предстоящего ускоренного марша.

Приказ по борьбе с малярией, получившей после боёв за Воронеж характер эпидемии, в том числе малярии тропической, занесённой итальянцами. Распоряжения о гигиенических мероприятиях, изоляции пленных, о поставках в боевые подразделения противомалярийного препарата Атебрин, уничтожающего плазмодии малярии.

Генерал-лейтенант Фангор, взяв ручку и сняв колпачок, принялся подписывать листы, предварительно пробегая их глазами.

Тем временем Герман Гот, положил фотографии на скатерть и вышел из-под навеса. Отметив про себя, что самолёт-разведчик с лейтенантом Штриттматтером и его мёртвым товарищем, уже совсем исчез на северо-западе, он приложил ладонь ко лбу, прикрыв глаза от солнца. Гот осматривал линию горизонта с чувством капитана гигантского океанского корабля, скорее даже от адмирала огромного флота, от решений которого зависит огромное число жизней и дорогостоящих средств вооружённой борьбы. Складки окружающей степи, неровности низких холмов и курганов, похожие на очень-очень медленные, застывшие океанские волны, скрывающие в низинах островки населённых пунктов, только усиливали это впечатление. Вокруг было больше именно синего цвета, цвета моря, чем зелёно-жёлтого цвета степи.

По другую сторону от места развёртывания штаба армии, от края до края поднималась стена пыли от бесчисленных колес и гусеничных траков машин. Передовые, быстрые части были уже далеко впереди, в Котельниково, а тылы, госпитали и крупнокалиберная артиллерия, все ещё находились на у Воронежа и на переправах через Дон у Цимлянской. На северо-востоке, гораздо дальше, чем невидимое отсюда Котельниково, над мистической линией горизонта, стояла чёрная дымка о горящих танкеров у Сталинграда. На том месте, где ещё час назад сидели среди кулей и чемоданов евреи, цыгане и пленные, остались только их вещи. Добровольцы, усталые, но весёлые, с девушками ушли и унесли пулемёт. Унтер-офицер и румынские солдаты остались рыться в вещах, хотя всё ценное давным-давно уже было отобрано.

Пыль немного улеглась, пороховой кислый запах развеялся. Местность стала видна как будто чётче. Монотонность соломенного цвета бескрайней жаркой равнины кое-где прерывалась зелёными пятнами и цепочками деревьев и кустарников. Заросли вокруг железнодорожных посёлков, будок, широко разбросанных везде группами и поодиночке колхозных и хуторских построек, везде, где была вода в результате действий человека, отличались большей густотой. Длинные языки дыма степных пожаров неподвижными языками висели в воздухе под голубым небом, изогнутые ветрами, дующими с разной силой на разной высоте от земли. Небольшие курганы и неровности были скорее исключением, чем правилом. Балки и овраги прорезали степь в разных направлениях, подчиняясь только им ведомым законам. И трудно было сказать по какой из них в половодье вода попадала в Куберле, а по каким в Сал. Множество этих балок и оврагов вообще никуда не выходили, а были старыми руслами, старицами балок, полукруглыми, прихотливо изогнутыми, разной глубины и ширины. Они были немыми свидетелями благодатных веков, когда воды здесь было гораздо и гораздо больше, чем сейчас, дожди были частыми, а снега обильными. Ветры не уносили влагу сухим дыханием летом и не сдували снег с земли страшными буранами зимой. Будь это пространство меньше в миллион раз оно походило бы доску, где неумелый резчик по дереву пробовал свои инструменты и варианты разных линий. Травы давно отцвели, однако, из-за недавних грозовых дождей под ногами попадался ожившие редкие и мелкие цветки. То ковыль, то василёк, то чабрец с видом старого мудрого философа вопрошал, глядя из-под пожелтевших стеблей своих погибших друзей:

— Зачем всё это, люди? Всё развитие природы шло к тому, чтобы явись существа, передающие жизнь более совершенным способом, способные активно противостоять прихотям климата, придумывая разные технологии и устройства, имеющие возможность думать и планировать. Все низшие создания поступили им в услужение или как пища, или как материал для одежды, жилищ и инструментов. А вы что сделали? Как использовали это благо, уникальное не только для тех планет, что вращаются вокруг Солнца, но и, наверное, для всего Млечного Пути, как исполнили это почётное святое дело, доверенное вам всей природой? Всё умение своё истратили на убийство и истребление живого и себя самих! Оружие как вершина технологии, убийцы и захватчики как кумиры, порабощение и грабёж как лучшее из занятий...

Разве за тем вы были созданы? Разве достигли вы того, чего могли, поверни свою энергию и естественный отбор в созидательное русло. Деревья и травы живут счастливее людей. Некоторые из них живут гораздо дольше людей, не чувствуют боли и голода, не подвержены гибели из-за травм, могут иметь тысячи детей, и мысли о смерти не мучают их.

Такие мысли и идеи могла бы излучать сальская и волжская степь, похожая на край мира, если бы могла думать, или, наоборот, с восхищением смотрела бы она на происходящее, как знать.

Она сама всегда очень быстро менялась, идя круговоротом рождений-смертей, когда каждая новая трава: ромашка, шалфей, вероника и астрагал или степная вишня, низкий миндаль, начинали всё заново, с чистого листа, как будто в первый раз, обретая мир как откровение, словно не было несчётного количества предков. Суслики, ежи, мыши-полёвки, тушканчики, зайцы и лисицы вторили им в своём удивлённом восприятии мира, не подвергая сомнению его устройство и смысл. Жаворонки, куропатки и дрофы, журавли и коршуны вторили им, предоставляя человеку довести жизнь до совершенства, сделать её совершеннее неживой природы, неуязвимой, обезопасить её навсегда. Ещё недавно степь была заполнена бурно цветущим шалфеем, она была зелёно-лиловой, а теперь засохла и почти везде приобрела соломенно-желтый цвет, как старая мумия.

Как это был не похоже на июльское природное донское изобилие около Воронежа! Высокий правый берег Дона, сложенный из меловых скал отсылал воображение на пять тысяч километров на запад, к туманному Альбиону, скалам Дувра у пролива Ла-Манш. Этот донской Альбион щедро нарезался левыми донскими притоками реками Воронеж, Икорец, Осередь и правыми притоками: Ведуга, Потудань, Калитва. На северо-востоке протекал полноводный Хопёр. Местность вокруг Воронежа была просто создана для ведения упорной обороны или проявления военного искусства окружения и уничтожения. Сосновые, дубовые, ольшаники и осиновые массивы, перемежались с хлебными полями, степными участками, даже маленькими песчаными пустынями, и создавали для опытных войск все условия для успешных действий. Было, где прятаться и где маневрировать механизированным силам, артиллерии и интендантским службам. Обилие населённых пунктов, хлеба, скота и источников воды, дели Воронеж и местность ниже по Дону до Ростова-на-Дону благодатным краем, достойных любых военных усилий. Даже охота, такая странная забавы для периода жестоких боёв была здесь легко осуществима. Лисы, зайцы, волки, бобры, кабаны, косули, пятнистые олени, дрофы, куропатки были здесь не редкость. Только отсутствие времени, не позволяли этого сделать, осмотреться и задуматься. Не торопясь, прогуляться по чудесным местам в приятной компании, устроить беззаботный пикник между скалистых выступов меловых столбов, напоминающих пирамиды. Причудливые овраги, чистейшие родники — заповедный край.

Было понятно, почему испокон веков там селились древние племена, строили крепости, города, кочевья, монастыри, использовали местность для защиты и изобильной жизни. Совершенно очевидным было желание Чингисхана получить для своего внука Бату эту жемчужину половецкой степи Дешт-и-Кипчак. Именно в этих местах перед вторжением на русскую Рязань осенью 1236 года захватив, перед этим, по сообщению современного тем событиям персидского историка Рашид-ад-Дина укреплённый замок Воронеж, Батый свою огромную армию. Кому он тогда принадлежал Воронеж, половцам или русским северцам, перс не упомянул. С Батыем, тогда ещё не ханом, пришли царевичи-чингизиды с монгольскими войсками, китайские военные инженеры, половцы из разных кланов, казахи, туркмены, аланы, булгары, эрзи. Полмиллиона человек и вдвое больше лошадей несколько месяцев вольготно пили и ели в этом крае — подбрюшье Руси, перед атакой на Рязань, Москву, Владимир до самого Новгорода.

Может в этом и был скрытый смысл летнего наступления 1942 года, интуитивно Гитлер мог бы это почувствовать, склонный слишком сильно доверять интуиции и эмоциональным порывам. Его настойчивое желание искать мистические параллели во всём, подозревая постоянно существующую взаимосвязь между прошлым будущим. Многоязычное воинство шло на этот раз с запада, а не с востока в мягкое российское подбрюшье. Может быть, стоило направить на север главный удар после овладения Воронежем, как это неожиданно для всех сделал Батый, захватив тем самым для монголов царство на целых триста лет, а не идти на юг?

Навеянные ещё в молодости при знакомстве с группой по изучению Германской древности — “Общество Туле”, ставшей потом NSDAP, и взглядами русской вдохновительницей расизма Еленой Блаватской, эти взаимосвязи, антропософия, теософия, магия, вывели его из простого агитатора рабочей партии на роль диктатора, превзошедшего славу и деяния Александра Македонского, Юлия Цезаря, Чингисхана и Наполеона. Такой человек мог себе позволить игнорировать расчёты и здравые доводы. Он явно знал что-то большее, чем окружающие о тайных пружинах, приводящих в движение мир людей. Однако эти аллюзии были от него, видимо в случае с планом “Unternehmen Blau”, весьма далеки.

В германской армии умели быстро отдавать приказы и быстро действовать, но только не в ставке фюрера. И на этот раз из-за нерешительности Гитлера, который часто менял свои решения, были безвозвратно потеряны столь ценные возможности. Назревающее сражение за Сталинград, как и многие другие сражения, имело свою предысторию, и, возможно она была интереснее и поучительнее, чем само предстоящее сражение. России, определённо, приходил конец. При движении от Воронежа на юг, роль играли и экономические соображения — нефть и хлеб, политические цели — давление на Турцию с целью вовлечения её в войну на своей стороне. В который раз политика и экономика ставились выше военных соображений, что не являло собой, впрочем, ничего удивительного в стратегии.

Но эта ужасная степь, кажущаяся бескрайней из-за кривизны земной поверхности, походила на чудовище, затаившееся перед тем как проглотить всякого, кто отважиться войти под её купол небес. Линия взгляда, параллельного земле, в двух километрах от смотрящего оказывалась выше на полтора метра над воображаемой плоскостью, и на высоте семь метров в десяти километрах от него. Но поверхности там уже не видно — изгиб земной поверхности скрывает её...

Выйдя из состояния задумчивости, командующий 4-й танковой армией Герман Гот стремительными, бодрыми шагами, никак не ожидаемыми от человека почтенного возраста в адскую жару, направился мимо группу штабных офицеров, стоящих у штабного автомобиля Horch-901 Kfz.15, к своей палатке.

Было слышно, как обер-лейтенант с коричневым портфелем тихо сказал собеседникам:

— У “Папы Гота”, похоже, не лучшее настроение! Думаю, господа, совещания до ужина не будет, поэтому предлагаю дойти до моего автобуса. Мой денщик держит маленькое походное кафе в складчину с поваром начальника службы священников. Кофе и выпечка изумительные и совсем не дорогие. Выпьем кофе с коньяком.

— Да, а Зигмунд пусть расскажет о впечатлениях о шикарных и почти бесплатных женщинах Ростова-на-Дону! — ответил ему другой офицер, — всё равно из-за жары нужно будет дождаться прохладной ночи, чтобы можно было начать в отделах нормальную оперативную работу.

Эта наглая молодёжь, почти сплошь сынки генералов и партийных функционеров, находящиеся в штабе армии больше для получения орденов, званий и трофеев, для того, чтобы присмотреть себе у Волги и Дона будущие просторные поместья, вывела Гота из сонного состояния. Он развернулся и подошёл к столу, где Фангор и начальник оперативного отдела продолжали работать с документами. Денщики и повар рядом с ними убирали остатки еды и грязную посуду со стола.

Командующий остановился и спросил:

— Сложности есть?

Фангор быстро ответил:

— Тут школьные задачи по математике решаем с коллегой. Эти карбюраторные двигатели Майбах HL 120, что установлены на Pz. III и Pz. IV при движении по шоссе потребляют топлива по 500 литров на 100 километров, если бензин с октановым числом 74. По пересечённой местности расход топлива двигатели Майбах 8 литров на километр. Для оставшихся без горючего танков 36-го танкового полка 14-й танковой дивизии у Котельниково нужно доставить не менее двух с половиной норм расхода сегодня к вечеру. Это три трёхтонных грузовика, везущих по одиннадцать 200-литровых бочек, или 110 канистр по 20 литров. В ближайшие двое суток подвоза горючего для группы армий “В” не ожидается. Требуемое передовым частям топливо нужно взять у наших подразделений на марше. Но вот у кого отобрать топливо для танкистов и разведчиков?

— Ужас, как вы с интендантами вместе пугаете меня этой вечной проблемой взаимосвязи подвижности и количества горючего! — произнёс Герман Гот, и фамильярно похлопал Фангора по локтю, — после обеда, когда будет нормальная связь, позвоним фон Рихтгофену, пусть он даст нам грузовой "Юнкерс” Ju 52 с горючим. И мы возьмём 1,5 тонны горючего из резерва Вейхса. Это немного, но сейчас каждый литр дорог. И кстати, скажите, куда делся бензин, который захватил 64-й мотоциклетный батальон неделю тому назад на железной дороге Ростов-Лихая-Миллерово?

— “Тётушка” Ju 52 здесь не сядет, только, если в Котельниково на аэродроме. А наш бензин всё там же, где и был. Трофейный эшелон стоит под нашей охраной в тупике в десяти километрах от Ростова-на-Дону! У нас просто нет емкостей и транспорта, чтобы его вывезти,

— Ну и пусть тогда грузовой самолёт Ju 52/3m прямо в Котельниково доставит горючее для танков Хайма. Если со станции 36-й полк отошёл немного назад, чтобы не вести бой среди домов при дефиците горючего, то аэродром-то в их руках. Пусть прямо там транспортник и садиться! — проворчал Гот, снимая фуражку и проводя костистыми пальцами по седому ёжику волос, — это только юнцы думает, что генералы — это военные. Генерал — это снабженец, мамка, нянька, гуталин, галеты, лекарства, дефицитные запчасти, бензин, раненые, пленные, телеграфные столбы, сёстры Красного Креста, отпуска, публичные дома и чёрт его знает, что ещё. Каждый немецкий солдат посылает домой по две посылки в месяц с едой и тряпками, а я за войну только один вагон и отравил с вещами после захвата Минска и всё! В прошлом году, командующий группой армий “Центр” Фёдор фон Бок силами батальона охраны своего штаба снарядил целый поезд с мебелью, коврами люстрами, картинами для обстановки своих новых владений в Польше. В этом году из России ещё ничего домой не отравил, только денежные подарки в советских рублях и получал пару раз от разных городских властей за сохранность от грабежей и защиту зажиточных евреев, и так, мелочи всякие разные, несколько картин и старинные иконы. Я лейтенантом Рейхсвера стал уже в двадцать лет. За тридцать с лишним лет войны и службы лично сам тех пор стрелял три раза в жизни. Один раз в своего дезертира, один раз в коммуниста и один раз в лошадь со сломанной ногой. Все трое погибли, но это всё что я могу припомнить. Нормальный генерал на войне воюет десять процентов времени, остальное время он занимается организацией жизни десятков и сотен тысяч людей. Кто хочет много стрелять, тому место не на войне, а в тире и на соревнованиях. Война на девяносто процентов — это маневры, строительство и организация быта. Если бы все, что было построено людьми для нужд войны перенести в Антарктиду, там был бы огромный город, вроде американского Нью-Йорка, размером с континент. Мне нужно горючее, Фангор, его нужно найти и быстро!

— Вы же знаете, что фон Рихтгофен не распоряжается горючим. Может быть он и найдёт самолёт для нас, но горючего у него нет, — ответил Фангор,

— Тогда нужно взять наши машины понтонно-мостового парка, стоящие у переправы через Дон у Цимлянской и без понтонов отправить их за горючим. Впереди серьёзных рек до Сталинграда у нас не предвидится, а застрявшие без дела машины нужно рационально использовать. Пусть они заберут трофейное горючее и везут его Вейхсу, а он нам за этот отправит сейчас же самолётами бензин в Котельниково для 36-го танкового полка. А потом они могут снова забрать свои мостовые пантоны. В крайнем случае, заберите у генерала Корнелиу Драголине из 6-го румынского корпуса наш армейский автобатальоне что мы ему давали в долг для перевозки продовольствия. Действуйте, Фридрих, делайте что-нибудь! Мне, конечно, не помешает румынская пехота в Котельниково, чтобы не оставлять там для защиты станции немецкую пехоту из 103-го, или 108-го моторизированного полка, но не ценой же лишения подвижности 36-го танкового полка!

— Думается, что лучше забрать автобатальон у генерала Корнелиу Драголине, — ответил Фангор, и знаком подозвал к себе того обер-лейтенант с коричневым портфелем, что до этого обсуждал с товарищем возможность выпить коньяк с кофе в маленьком походном кафе.

— Да-да, Фридрих, правильно: забирайте, всё-таки, обратно наш автобатальон у румын, при этом снимайте у пионеров на землю понтонно-мостовое имущество и быстро вывозите трофейный бензин. Используйте только трёх и пятитонные грузовики наших пионеров, но никак не их их полугусеничным Sd.Kfz.6 с громадными прицепами Pontonwagen Pf15. Они сожрут топлива больше, ча привезут. И “Юнкерс” от Вейхса запросите побыстрее.

— Вы поняли, приказ? — спросил начальник штаба, обращаясь к подошедшему обер-лейтенанту.

— Так точно! — ответил тот, принимая стойку “смирно”.

Глава 10. Пустой советский фронт

Любая вещь теперь могла быть превращена в хлеб, сахар, водку минуя деньги. Деньги были уже не так ценны, потому что сами по себе не имели значения, а имели значения только предметы, нужные в быту, еда, лекарства. Поэтому чемоданы, корзины и кули горожан с их заграничными шелковыми лифчиками, чулками, платьями, рубашки, перчатками и носками были предметом зависти и вожделения колхозников, кооператоров, кустарей и железнодорожных рабочих. Чемоданы, сумки из кожи, а не из картона, тоже были дороги во время эвакуации. Хороший чемодан был и вместилищем ценностей, и стулом, и столом, щитом, тараном, и даже детской кроватью и колыбелью. С беженцами шли разные подозрительные личности. Молодые мужчины кавказской внешности и славяне, явно призывного возраста в гражданской одежде, часто не их размера, с остриженными по-армейски волосами и чересчур загорелись лицами и руками шли рядом с беженцами. Здоровые и сильные, холодные и голодные, они представляли непосредственную опасность для вещей, денег и ценностей беженцев. Продукты питания и даже молодые, симпатичные женщины и девушки тоже не были в безопасности от посягательств в обстановке хаоса, особенно в степи, где отсутствовали сотрудники милиции, НКВД, комендантские патрули и армейские заградотряды. Гуманитарные катастрофы всех времён и народов имеют схожие черты. Некоторые из подозрительных молодых людей шли даже в воинском обмундировании, но без знаков различия. Военной одежды хватало и на других, явно гражданских людях: галифе солдатские и офицерские, гимнастёрки, фуражки, архаичные френчи, сапоги, ботинки, ремни, вещмешки во множестве виднелись тут и там на мужчинах, стариках, подростках и даже женщинах. Колхозники и рабочие ничуть не заботились о своей внешности в отличии он интеллигенции и совслужащих, евреев и казаков.

Кроме Наташи Адамович, немало женщин шло и ехало в хорошо скроенных, словно по журнальным фотографиям, платьях, жакетах, кофтах, пиджаках. Разного фасона шляпки, туфли и сумки подчас могли изумить любых ценителей изящного, добротного и красивого. Иногда на солнце вспыхивали искрами золотые серёжки и колечки, или поблёскивали волшебными зеркалами бриллианты и другие драгоценные камни. Хотя все эти модные и дорогие вещи встречались взгляду редко, в основном беженцы были простыми и лишёнными всего людьми, однако именно эти исключения придавали толпе вид всеобщего исхода.

— Во-о-озду-ух! — носились крики по колонне, повторяясь на все лады.

— Всем укрыться! — запоздало скомандовал комиссар, наблюдая, как разбегаются в разные стороны люди, цепляясь за кочки, падая, проваливаясь ногами в норки грызунов, утопая каблуками в лишайнике, обдирая репейником кожу.

Грузовики остановились, чтобы не раздавить бегущих. Запряжённые в повозки и телеги лошади ржали, дёргались в стороны и пятились. Некоторые повозки стали отъезжать в степь.

Комиссар и помначштаба взяли своих лошадей под уздцы и быстро повели в сторону лесопосадок. Тоже самое сделали другие командиры, бывшие верхом. Возницы спрыгнули с повозок, артиллерийских упряжек, водители вылезли из кабин. Полезли прятаться, кто под кузова машин, кто под лошадей.

— Во-о-оздух!

Не пройдя и половины расстояния до лесопосадок, комиссар и помначштаба бросили лошадей, повалились ничком в пыльный ковыль. Большая часть красноармейцев последовали их примеру: легли на животы, вжались телами в горячую траву и сухую землю

— Вот сейчас... Вот сейчас жахнет... — разными голосами стучали у них в висках одни и те же слова, — неужели началось

Те красноармейцы, на ком были навьюченный части пулемётов и миномётов, блины щитки, стволы и каретки, падать не стали, а только присели на корточки, не сходя с дороги. Они были настолько вымотаны маршем, что сомневались: смогут ли они снова взвалить ношу на плечи, если сбросят её сейчас. Немногие из обстрелянных бойцов и командиров, побывавших когда-то в боях, вроде старшины Березуева, остались стоят на дороге, понимая, что время до возможного удара ещё есть, а укрыться толком всё равно негде. Некоторое количество гражданских тоже никуда не побежали и не стали падать в пыль. Они продолжали идти, то ли опасаясь за пропажу в суматохе своих вещей и детей, то ли их фатализм, вызванный усталостью и страхом будущей несчастной и ничтожной жизни на чужбине, снизил для них ценность жизни вообще.

Но таких было меньшинство. Весь человеческий ужас перед неизвестностью будущего, судьбы, измеренного на роду времени, страх увечий, боли, смерти сейчас овладел почти всеми. Верившие в Бога или не чувствующие в себе твёрдости материалистических взглядов, с трудом торжествующим над мистическими пространствами приамурской тайги или сальской степи, невольно обращались к высшим силам с просьбой о защите и предании силы духу. Люди, выросшие в городах, где большинство рациональных вещей созданы человеком, гениями и умницами, имеющим имена, среди рукотворных домов, мостов, машин и электричества, преодолевающих прямо на глазах природную силу холода, воды, темноты, ветра, в меньшей степени подвержены идее, что есть кто-то свыше, кого нужно за это благодарить. Наоборот, видя, как природа своим льдом, огнём, временем, по сути будучи злой к творениям рук человеческих, разрушает их, горожане не только сомневаются в наличии Бога, но, если и допускают его существование, то считают его недругом себе точно. Средневековый протестантизм, начавшейся во время первой промышленной революции принимал более мягкую доктрину по этому поводу, считая, что Бог, сотворив всё совершенным, ушёл, оставив развитие, суд и жизнь людям, ответственным теперь перед ним за всё. Обратная картина наблюдается среди людей, живущих среди первозданной природы. В их мире дикой природы всё необъяснимым, а значит божественным образом существует, развивается и плодоносит. Всё, живое и неживое, создано с таким умом, тщанием и изобретательностью, недоступным для человеческих знаний и умений, что высшая сила становится единственным объяснением этому. Присутствие среди разнообразных форм животных и растений пищи для человека, одежды, топлива, орудий, напоминает ребёнка, получающего безвозмездно от родителя всё, что ему нужно, и даже игрушки для забавы. Если с родителем человеческого ребёнка всё ясно — его родителем и дарителем мог быть только более могущественный, чем он, взрослый человек, то для взрослого человека могло быть только существо более могущественное, чем он сам, то есть Бог. Сколько бы времени не потратили гении и просветители народа в городах на раскрытие первоисточников, способов и приёмов, а главное, огромного времени на создание земной природы, самой планеты и звёзд, всё равно будут вновь и вновь рождаться люди, не имеющие возможности или охоты их слушать. Им будет всегда гораздо проще принимать сердцем простое решение и красивое объяснение всего сущего. И сейчас, в этой грандиозной степи, вдали от городов и крупных селений, радиорепродукторов и кинотеатров, даже комсомольцы и богоборцы, рисовавшие в школе и на Рабфаке в стенгазете бородатого старца с нимбом, босяком бегущего прочь от колхозного трактора, призывали Бога, чтобы он обратил на них внимание, защитил и укрепит их душу.

— Ну-ка, испытаем пистолет-пулемёт Дегтярёва в действии, — сказал старшина, снимая с плеча ремень автомата, расставляя широко ноги и задирая кургузый ствол вверх.

Оглядывая бугорки солдатских спин, то, как некоторые из них инстинктивно, совсем по-детски, закрывают ладонями коротко стриженные затылки, Березуев, снимая автомат с предохранителя и передёргивая затвор, сказал сквозь зубы:

— Господствует фашистский гад в воздухе!

Он с какой-то даже отцовской жалость обратил внимание на худшую и несуразно длинную шею Гецкина, торчащую из под воротника гимнастёрки, прикрытую тонкими пальцами, более подходящими для пианиста, чем для плотника из приамурского Биробиджана. Надеждин и Петрюк лежали рядом с ним, тоже закрыв инстинктивно ладонями свои коротко стриженные затылки, словно это могло их спасти от осколка, или в случае падения рядом самой авиабомбы.

Когда пыльное облако накрыло толпу, скопления грузовиков, лошадей и телег, в нескольких сотнях метров от поворота дороги через лесопосадки к хутору Кераимову, показалась чёрная легковая «эмка» ГАЗ-М1. За ней следом двигалась, раскачиваясь во все стороны на ухабах, открытая полуторка ГАЗ-АА с бойцами Красной Армии в кузове. Далее ехал закрытый штабной ЗМС-5. Эти машины уткнулась сначала в чадящие выхлопами тракторы, волокущие комбайны, но быстро съехали на целину и продолжили движение, прыгая на кочках. Среди людей, уже приготовившихся к самому худшему, вдруг возникло оживлённое движение.

Бомбового удара сверху не последовало, пулемёты промолчали. Вокруг раздалось даже неожиданно весёлое улюлюканье, гомон, радостный мат. Все стали быстро подниматься, отряхиваться и осматриваться по сторонам, как бы приглашая соседей принять участие в их радости. Некоторые хитро улыбались, будто перехитрили кого-то.

Самолеты оказались своими — "Илы" возвращались со штурмовки. Один за другим самолёты проходили над дорогой, устраивая пылевые вихри. Пролетел и штурмовик с надписью "Гроза". Это была та же группа, совсем недавно пролетавшая на юго-запад. Однако теперь штурмовиков было меньше. Того, с неубранным шасси, похожего на подбитую камнем утку, и даже на "лапотника" Ju-87, уже не было. Словно бы блики на мокрой от дождя краске, у большинства самолётов сквозь рваные дыры в крыльях, хвостах и фюзеляжах, там, где не было бронекорпуса, просвечивало солнце. Из кого-то самолёта тоненькой струйкой лился, не то бензин, не то масло. Замыкающий строй штурмовик оставлял в воздухе за собой шлейф сизого дыма.

— Что ж, братцы, так смотришь, и без одной бомбежки до места доберёмся! — сказал небольшого роста красноармеец голосом, сильно похожим на тот, что некоторое время назад заставил нервничать комиссара полка, — а там выроем стрелковые ячейки, зароем мины, поставим пулемёты и пушки, и всё — поди, возьми нас, не то, что тут, в чистом поле, как на ладони!

— Не каркай, ворона, хвост обдеру, слушай лучше новый звук, мне кажется, что ещё не всё воздушное шапито на сегодня закончилось, — проворчал старшина Березуев, опуская дуло автомата и ставя оружие на предохранитель, — другой звук, наверно немцы!

Сидящий неподалёку на корточках Петрюк, тем временем огорченно рассматривал несколько тёмных лоснящихся пятен на рукаве новенькой гимнастерки

— Петь, а Петь, смотри, на меня с самолета накапало что-то... — протянул он огорчённо, — как думаешь, отстирается?

— Послушай, Петрюк, то ты пятку ты натёр, то с самолёта на тебя сделали пи-пи! — ответил нехотя Надеждин, — прямо ты знаменитость какая-то!

Откуда-то сверху, словно материализация страхов множества людей, будто падающие камни из-за облаков, возникли два немецких истребителя Messerschmitt Bf.109G. Все в крестах, в нарисованных краской полосках, цифрах, буквах. Не успел никто ничего предпринять, как из крыльев и фюзеляжей вышедших из пикирования истребителей выплеснулись огненные струи выстрелов в сторону уходящих штурмовиков. Немецкие лётчики били сразу из всех шести пушек и четырёх пулемётов. Звук, словно от нескольких больших металлических трещоток на секунду заглушил свист и рык моторов. Прямо на головы пехотинцев посыпался каскад стреляных гильз разного размера. После этого, раскачивая крыльями, как бы выискивая точку равновесия, истребители ушли высоко вверх. Они страшно и медленно делали новый круг над "Илами", чтобы повторить атаку, однако не стали повторять её, а взяли курс на северо-восток, к Сталинграду. Их почему-то даже не прельстила как цель штабная “эмка” с машинами охраны и связи. Одновременно, от замыкающего, отставшего Ил-2, начали сыпаться куски обшивки. Наконец штурмовик вспыхнул весь, от мотора до кабины. Он запылал как нагретое на углях в печи полено, вдруг и сразу целиком.

Все произошло в несколько мгновений. Но это было не всё. Вслед за истребителями, едва только они пронеслись над дорогой и стали удаляться, показались другие фашистские самолеты — двухмоторные бомбардировщики Ju-88. Их было больше десяти. Через большие выпуклые стёкла передних кабин хорошо были видны тёмные фигуры пилотов. Из каких бомбардировщиков пошли вниз первые бомбы SC-250 с жёлтой маркировкой на оперении, сказать было невозможно, да и не было важным. С высоты двух сотен метров бомбы до земли летели считанные секунды. Две из них попали в группу комбайнов на повороте дороги, взорвавшись с оглушительным грохотом, разрывая пыльный воздух. Две другие бомбы попали в обоз батальона.

Дорога вместе с землёй степи качнулась под ногами, как бывает обычно, когда резко затормозит поезд. Грохот четырёх мощных взрыва слились в один. Вместе с огненными столбами, кусками комбайнов и тракторов, земля поднялась стеной, ураганом отшвырнула в разные стороны степной сор, людей и животных. Раскалённый воздух жёстким ударом повалил тех, кто не успел броситься на землю. Вспыхнула сухая трава. Одна бомба не долетела до обоза батальона метров десять, но вторая попала прямо в повозки с продовольствием, превратив их в мелкую щепу. Три других повозки с боеприпасами были опрокинуты вместе с лошадьми и людьми. Пока оседала, падала комьями земля, бомбардировщики, пройдя поперек колонны, обстреляли её из своих нижних пулемётных установок, ориентированных для стрельбы в задней нижней полусфере. Сразу десяток пулеметов МG-15 мгновенно наполнили всё пространство вокруг визгом пуль и барабанной дробью ударов о сухую землю, словно кто-то невидимый очень-очень быстро бил дорожными трамбовками. Между лежащими в страхе людьми, как бешеные, заплясали зловещие фонтанчики из пыли, искр и травы. Было видно, как от бортов и кабин машин “Харьковдормоста” отлетают щепки и осколки стекла. Одна из машин батальона в хвосте колонны, не повреждённая взрывом бомб, оказалась в одно мгновение изрешечена пулями. Из мотора её вырвалась, струя пара, и тут же капот вспыхнул как факел. За несколько секунд, пока продолжали падать сверху комочки земли, а столбы дыма и пыли на месте падения авиабомб ещё не осели, Ju-88 успели поравняться с лесопосадками на берегу Курмоярского Аксая и прекратили стрельбу. Совсем вдалеке, за ними, виднелся горящий Ил-2. В конце концов, он ушёл вниз и глухо взорвался, подняв над местом своего падения чёрно-огненный шар. Из штурмовика никто даже не попытался прыгнуть с парашютом. То ли заклинило стекло кабины, и лётчик не смог из неё выбраться, то ли он хотел посадить горящую машину. Но скорее всего он был убит. Это был обычный Ил-2, не и имевший заднего стрелка с пулемётом УБТ, а только его муляж, деревянную имитацию. Но если бы стрелок и был, он всё равно не смог бы прыгать, потому что парашютом стрелки не обеспечивались из-за ограниченного места в задней части кабины за бронеспинкой сиденья пилота.

— Санитары! — сразу из нескольких мест закричали разные голоса, — санитары, сюда, у нас раненые!

— Ой, мамочки, убило! — крикнул какой-то пронзительный женский голос.

Заплакали дети, запричитали старухи, начали перекрикиваться мужчина, командиры принялись выяснять потери и собирать подразделения. Вокруг разбитых грузовиков и повозок начала собираться толпа. Рассыпанный по земле гороховый концентрат, упаковки сала и сухарей люди хватали сколько могли, заталкивали за ворот рубах, набирали в подолы юбок, совершенно не опасаясь застывших в растерянности солдат и сержантов, больше думающих сейчас о своих убитых и раненых товарищах, и покалеченных лошадях, чем о консервах. Эвакуированные работники из Харькова, впрочем, довольно быстро отбились от желающих поживиться их вещами из разбитых чемоданов и корзин. Пара зуботычин и пощёчин, толчки, ругань и разорванные рукава решили дело; сельские бабы и мужики от них отстали. Несколько убитых харьковчан были уложены рядком, а оцепеневшие от горя родственники посажены рядом. Для многих из них окружающий мир существовал только в сочетании с их родными и любимыми людьми, а с потерей их всё менялось: прошлое, настоящее. Будущее меняло знак, терялся смысл многого, ещё несколько минут назад считавшегося важным. Ещё не окоченевшие, порой с незначительными повреждениями, тела людей походили на спящих, если бы не остановившиеся глаза, не пульсирующие вены. Семья Адамовичей не пострадала, хотя девочка была сильно напугана и не могла теперь вымолвить и слова. У Николая дрожали руки и губы.

Во взводе младшего лейтенанта Милованова вроде бы потерь не было. Первым звуком, возникающим в оглохших ушах солдат, было завывание моторов ”эмки” и двух грузовиков, успевших ещё до взрывов проскочить группу пылающих теперь, искорёженных тракторов и комбайнов. На их пути, по мере продвижения по кочкам вдоль дороги, поднимались и даже вскакивали пехотинцы, чтобы не быть раздавленными этой небольшой колонной, поскольку водителям не всегда было видно всё в зарослях травы.

— Петя... Ты где? — спросил в пустоту Петрюк, ошалело вращая глазами и широко открывая рот, чтобы добиться возвращения привычных звуков в заложенные уши.

Рядом с ним поднялся на ноги Надеждин. Поднялся, опираясь на винтовку, и Зуся Гецкин. У старшины Березуева правый рукав, от локтя до кисти, был в чёрной крови, с пальцев капало в пыль.

— Зацепило... — сказал он озадаченно, сгибая руку в локте и пробуя шевелить пальцами, — ну-ка, Биробиджан, давай пакет... Перевяжи-ка меня!

Зуся сбросил с плеч вещмешок и принялся в нём рыться, отыскивая свой перевязочный пакет первой помощи.

— Фельдшера сюда какого-нибудь! — кричала тем временем женщина из бурьяна, — тут раненые, ой, господи, боже мой, кишки!

С нескольких сторон слышались стоны и матерная ругань. Красноармейцы осматривались, трогая уши, кашля от отвратительного запаха аммонала. Пыль, на мгновение отпрянув при взрывах, снова была вокруг густой как дым.

— Тут у нас пятерых убитых! — донеслось от хвоста колонны.

— У нас сержанта убило! — вторил им голос неподалёку.

— Где этот умник комвзвода санитарного, старший фельдшер Хохлов? — спросил у начштаба комиссар, выходя вместе с ним обратно на дорогу, — где санитарные отделения рот, где эти санинструкторы, когда они нужны?

— Они, вроде бы все там были, где бомба и взорвалась, — ответил капитан, кивая в сторону горящих машин, — там, вроде, был Хохлов.

— Снаряды спасай, снаряды! Берегись! — с такими криками около грузовика метались солдаты.

Сквозь дым и пыль было видно, как несколько красноармейцев пытаются шинелями сбить пламя с капота и кабины грузовика. Другие, стремительно и слаженно как муравьи, вытаскивают через борта ящики с артиллерийскими снарядами и минами, оттаскивают их в стороны. Другие пытаются перевернуть опрокинутые повозки, поднять лошадей, собирают мешки с крупами и консервами, оттаскивают в сторону неподвижных товарищей. Часть солдат бросились ловить скачущих в безумии лошадей оборвавших ремни упряжек. В дыму растерянно бродили люди, оглушённые, растерянные. В траве надрывно, взахлёб плакали дети. Какая-то женщина в ситцевом платке пыталась успокаивать всех окружающих, что-то бодро выкрикивать и даже не к месту петь песню Леонида Утёсова из фильма “Весёлые ребята”:

Легко на сердце от песни весёлой,

Она скучать даёт никогда!

И любят песню деревни и сёла,

И любят песню большие города!

В непроизвольных действиях людей по спасению снарядов было что-то механическое, подчинённое высшему смыслу. Молодые солдаты не получали ни от кого команды вытаскивать из огня взрывоопасный груз. Они делали это со рвением, превосходящим любые старания перед любым начальником. Это сейчас как бы было участие в общей работе по спасению страны, она не требовала никакого другого побуждения, кроме внутреннего. Они так долго учились в дивизии уставам, хождению строем, материальной части оружия, ехали сюда, ждали в казармах, палатках, вагонах, чтобы влиться в поток сил сопротивления врагу. Такая малость, как спасение боезапаса батальона было для них вздохом облегчения, по их ощущению хотя бы уже часть их прежней жизни оказалась незряшной...

Старуха, с развевающимися седыми волосами, сумасшедшим взглядом, непонятно как существующая здесь без сопровождающих её родственников или друзей, призывала и тянула всех идти скорее к реке:

— Айда! Айда!

Наверное ей казалось, что в мутной воде Курмоярского Аксая есть успокоение в несправедливости всего мира и её судьбы. Её попутчики, скорее всего были недалеко, занимаясь собственными делами и имуществом.

— Это люди из-за того так все стараются, что ты еврей, Зуся, хотят попасть на хороший счёт! — сказал Березуев, с сожалением наблюдая, как Гецкин разрезает рукав его гимнастёрки, и начинает накладывать желтоватый бинт на локтевой сустав, стараясь при этом, чтобы рваные края кожи легли под бинт ровно, — а ты чего шутке моей не смеёшься?

Кровь продолжала ещё идти, но уже не лилась, не капала, а лишь сочилась.

— Они же мимо летели... — пропустив мимо ушей неуклюжую шутку старшины, сказал Зуся, — или у них спортивный азарт такой возник, нас убить?

— Заметили, вот твои чёрные еврейские кудри, и, как Гитлер повелел им, стали целиться! — ответил в прежнем ключе Березуев, — а вообще-то их корректировщик наводит, что над нами с утра кружит, он и сказал им, наверное, отклониться и часть бомб на нас сбросить, вот они и сбросили. Немец мужчин бережливый и расчётливый, просто так запасы не расходует, всё побольше старается нашего брата убить. Если самолёты пошли дальше, значит на Волге у них более ценная мишень есть, чем мы, чтоб они сдохли...

— Наоборот, товарищ старшина, из-за того, что я еврей, они и не стали всех бомб сыпать... Испугались, что тут им сдачи дадут! Это им не с трусами в Германии бороться, здесь советские евреи встречают их с оружием в руках, как ударный отряд Коминтерна... — сказал Зуся, бодрясь и используя фразы из радиообращений Еврейского антифашистского комитета, оставаясь при этом в состоянии внутренней подавленности, — весь бинт наматывать?

— Ну не все с оружием встречают, смотри вон, в нашей колонне сколько вашего брата идёт... Да, бинт весь мотай конечно, куда обрывок потом девать, не в пакет же обратно... Ладно, ударный отряд Коминтерна, туже затягивай и завязывай узелок, кровь не идёт, но всё равно больно так, хоть зубы ешь! — скривившись сказал старшина, — если к вечеру опухоль будет нарастать, значит, в ране осталась грязь от осколка, нитки, сор, пошло воспаление, и тогда, вполне возможно заражение крови, придётся попрощаться с рукой навсегда…

— Надо наверное в медицинско-санитарный батальон вас?

— Медсанбат был в четвёртом эшелоне дивизии, разбомблённом под Чилеково, ты же слышал, что лейтенант из 760-го полка умирающий сказал, — ответил старшина, — может наш быть фельдшер найдёт и вынет осколок, или что там ещё, а может и нет ничего там, а просто нерв отзывается! Осколок как летел, я его даже видел, но одно дело видеть, а другое дело руку успеть убрать. Так и шмякнул он меня, как ломом железным попало.

Старшина повернул голову в сторону остановившейся неподалёку «эмки». Следом за некогда глянцево-чёрной красавицей, а теперь пыльно-серой машиной с многочисленными вмятинами и царапинами, остановился армейский грузовик ГАЗ-АА с чёрно-белым номером. Из его кузова тут же на землю начали выпрыгивать красноармейцы в касках, с автоматами ППД и самозарядными винтовками СВД с примкнутыми штыками. Они своим видом сильно отличались от молодых солдат батальона. Всем было не менее тридцати лет. Рослые, с загоревшими дочерна лицами, в вылинявшей от солнца и стирок гимнастёрках и галифе, все в яловых или кирзовых сапогах, а не в ботинках с обмотками. Многие имели на гимнастёрках нашивки за ранение и медали. Этот взвод охраны из бывалых солдат возглавлял старший лейтенант с большим красным носом и красными щеками, в пилотке вместо фуражки. Из кузова грузовика в небо торчал ребристый ствол, неизвестно каким образом закреплённого от болтанки на кочках крупнокалиберного пулемёта ДШК. Двое солдат остались при нём. Из последней машины ЗМС-5, с окрашенным зелёной защитной краской фургоном вместо открытого кузова, из его небольшой задней двери выбросили лесенку. Оттуда вылез капитан и несколько солдат с петлицами связистов. Они быстро вытащили из фургона несколько деревянных и металлических стоек, и стали из них сноровисто, словно делали это сто раз, монтировать антенну радиосвязи на растяжках.

Дверцы "эмки" открылись. Оттуда неторопливо вылез плотного телосложения генерал-лейтенант в армейской полевой форме и без фуражки. Ему было лет, наверное, сорок пять, среднего роста, с большой круглой головой. Мясистое лицом с глубокими складками и двойным подбородком, густая шевелюра тусклых каштановых волос, зачёсанных назад, делали его запоминающимся. К тому же поперёк его лица пролегал старый сабельный шрам. Хитро сощуренные глаза смотрели пытливо и упрямо. Крепко сжатые губы выдавали напряжённые размышления. На груди генерал-лейтенанта, под ремнями бинокля, были видны несколько орденов. Несмотря на жару, верхняя пуговица его кителя была застёгнута. Его кисти рук были забинтованы и походили бы на зимние маскировочные рукавицы, если бы не был выделен в повязке большой и указательный пальцы.

Одновременно с ним на траву выскочил водитель-сержант. Он открыл боковые моторные щитки машины и принялся там что-то озабоченно трогать. Ещё один сержант, с пистолетной кобурой на ремне, и капитан с малиновыми стрелковыми петлицами на воротнике гимнастерки, вылезли с другой стороны машины, держа в руках кипу карт, бумаг и папок.

Генерал–лейтенант быстрым и внимательным взглядом окинул пространство перед собой. Остановив глаза на старшине Березуеве, он махнул рукой, подзывая его к себе.

Отстранив Гецкина, старшина застегнул крючок воротника гимнастёрки, и, придерживая автомат, пошёл к генералу. За три шага до него, он придал себе подтянутый вид. Остановился он с глухим стуком каблука приставленной левой ноги. Подняв к пилотке развёрнутую ладонь правой руки, доложил:

— Товарищ генерал-лейтенант, старшина первой роты второго батальона 435-го полка 208-й дивизии по вашему приказанию прибыл!

— Вольно, старшина, — морщась от пыли, ответил генерал, — так вы из 208-й стрелковой дивизии полковника Воскобойникова?

— Так точно!

— Где ваша дивизия сейчас? Где Воскобойников? Где штаб дивизии?

— Вроде был в Котельниково, но точнее не могу знать!

— Я генерал Чуйков, командующий 64-й армией Сталинградского фронта, моя армия будет обороняется ещё теперь и в этом районе. Быстро позовите мне вашего командира батальона! — приказал Чуйков, и, разглядев перебинтованную руку старшины, добавил, — или пошлите бойца!

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! — козырнул Березуев, повернулся через левое плечо и почти строевым шагом отошёл от начальника.

— Рядовые Надеждин и Петрюк, быстро идите вперёд, в голову колонны, найдите и доложите нашему майору, что его вызывает к себе генерал-лейтенант Чуйков! — скомандовал старшина своим солдатам, — бего-о-ом марш!

— Есть! — нестройно отозвались солдаты.

Надеждин, нагнувшись, поднял из пыли свою упавшую с затылка пилотку. Ударом о колено стряхнул с неё сор, надел на голову, и отдал старшине честь. После этого они, оставив свою поклажу и гулко топая ботинками по сухим кочкам, рысцой побежали в голову колонны.

— Чего это он, в белых перчатках, что ли? — тихо спросил Петрюк.

— Да нет, это же бинты у него, руки забинтованы, может быть ожог или осколки... — неуверенно ответил Гецкин.

Вокруг уже звучали команды сержантов и старшин на построение. Рассыпанные в пыли и дыму фигуры красноармейцев стали стягиваться к дороге. Горящую машину удалось разгрузить, но огонь сбить не получилось. Теперь она горела ярким костром, распространяя вокруг удушающий запах резины. Боеприпасы поспешно укладывали на другие повозки и машины. Тяжелораненых бойцов сажали туда же. Пятерых убитых красноармейцев и лейтенанта понесли на шинелях к замыкающим повозкам. Заметив генерала, комиссар и помначштаба от машин и упряжек артиллеристов направились к нему.

Убитых и тяжело раненных гражданских оказалось не менее двух десятков, что было на удивление много для такого короткого налёта. Но это было удивительным только если не принимать в расчёт их скученность во время обстрела и опытность в убийстве фашистских стрелков. Около мёртвых собрались родственники, знакомые или просто любопытные из числа оказавшиеся рядом. Кто стоял как каменный, кто сидел, горестно обхватив руками голову, плача и стеная. Слышались причитания на русском, украинском, еврейском, калмыцком языке.

Часть колхозников-пастухов и их детей, оставив своих верховых коней, чтобы не терять времени в толпе, бегали вокруг мёртвых с хлыстами, пытаясь собрать перепуганных коров и верблюдов. Животные повсюду перемешались с людьми. Несколько десятков овец, наоборот, стояли гуртом неподвижно, плотно прижавшись друг к другу неподалёку от "эмки". Тут же недалеко, около убитой пулей коровы, воровато озираясь, собрались несколько мужчин в гражданской одежде. Один пожилой колхозник в расшитой косоворотке умело её освежевал, вырезая огромные куски капающего кровью мяса и внутренних органов. Вынужденные мародёры укладывали добычу в вёдра и корзины, подставляемые своими женщинам-селянкам. Мухи вились тучей над трупом и грудой кишок, словно собрались со все степи или просто возникли из пыли и дыма. Несколько солдат из охраны Чуйкова тоже отправились к месту дележа мяса, не позволяя такому шансу разжиться отличной пищей пройти впустую.

— Рота строиться! — послышались вокруг слова команды.

— Становись, первый взвод! Становись, второй взвод! — словно эхом отзывались младшие командиры.

— Курдюмов, где конь? Ищи коня!

— Фельдшера, фельдшера, я ранен...

— Клава, Клава! Ты где, девочка?

— Петро, иди сюда, здесь мясо дают!

Около трехзвёздного генерала уже начали собираться любопытные гражданские и просители. Капитан охраны с красным лицом, расстегнув кобуру и вынув пистолет ТТ, грозил ближе всех подошедшим.

— Хорошо, что мы были рядом с комбайнами и тракторами, когда фашисты спикировали сюда, и наверно решили, что мы ремонтная летучка при сельхозтехнике, а то бы не отпустили штабные машины! — сказал он ближайшему к нему автоматчику охраны.

— Это точно! — отозвался автоматчик, рассматривая дымящуюся воронку от бомбы прямо посреди дороги, — ни за что не улетели бы они просто так от штабной машины в чистом поле без зенитного прикрытия.

Беженцы начали обступать Чуйкова со всех сторон, и старший лейтенант и солдаты охраны была вынуждена образовать вокруг него кольцо. После того, как военная форма солдат исчезла за спинами беженцев, остальные люди стали к ним подходить из любопытства и нежелания пропустить что-то важное, то, из-за чего собрались остальные. Опыт подсказывал им, что просто так толпа собираться не будет, и это либо связано с едой или водой, или с какими-то важными вестями, получаемыми сейчас из свежей газеты, листовки, а может быть от рассказчика. Поскольку всем им пришлось отказаться от движения к Котельниково из-за вечернего боя там, кружения там самолётов, сбрасывающих бомбы, они жаждали хоть каких-то известий о положении войск немцев и румын. Для еврейских семей, особенно коммунистов и комсомольцев, это был вопрос жизни и смерти. Перед беженцами лежала трудная дорога вдоль Курмоярского Аксая в обход Котельниково, и знать, что ждёт их впереди, было весьма важно.

Однако, ближе всех удалось подойти к командарму седому старику в старой, времён гражданской войны казацкой фуражке с треснувшим козырьком, в аккуратной, но сильно застиранной рубахе, подпоясанной наборным кавказским пояском. Солдаты не решились сильно отталкивать его прикладами автоматов как других, офицер не усмотрел в нём ничего подозрительного, и старик оказался в нескольких шагах от Чуйкова. Сняв фуражку, он стиснул её в огрубевших от работы ладонях и быстро заговорил:

— Меркулов я, старший пастух из совхоза "Выпасной"... Тут вот как получается, товарищ генерал, мы собственно, мил человек, ой, товарищ, сами колхозники из Пимено-Черни и Нижнего Черни, туда-сюда ходим на оборонные работы, в Котельниково вчера зашли было. Позавчера к сельсовету приехали со станции товарищи военные из НКВД, и соскребли всех с огородов и коровников к станции за Гиблую балку, оборону, значит, копать всякую разную. А мы что? Мы не против подсобить нашей обороне. Пошли копать все, кто мог ходить! Тока вот, теперь скотина колхозная не доена, птица не кормлена, а про своих свиней, коз и баранов и говорить нечего. Вчера утром едва дошли, уж обратно всех пустили, всё мол, свободны, здесь беженцев много, они и будут рвы и окопы рыть. Вроде и не нужно теперь никому копать. Домой в Пимено-Черни идём. А тут стрельба на станции, пальба. Неужто германец пробрался уже к нам так близко?

— Идите, товарищи колхозники, отсюда, — начал было говорить адъютант Чуйкова, стоящий рядом, но командарм остановил его.

— Пусть расскажет старик, может это будет относиться к сбору сведений по заданию командующего фронтом об обстановке вдоль дороги Сальск — Сталинград, — сказал Чуйков, — это же наш тыл ближний сейчас, если не хуже.

— Слушаюсь... — ответил капитан, поправляя карты и папки в руках.

— Возьми-ка ты, Григорий, у бойцов красноармейские книжки, посмотри, та ли эта часть, что назвал старшина, вся в новых галифе, как на параде, по степи щеголяет, потихоньку только проверь... — негромко сказал командарм, и добавил, уже обращаясь к гражданскому, — ну, дед, что дальше-то?

Пока колхозник продолжал рассказывать о том, как теперь тяжело без лошадей и машин, взятых для нужд армии, Чуйков поднял глаза, и, щурясь от солнца, выхватил опытным взглядом в синей вышине далёкий силуэт двухфюзеляжного немецкого самолета-разведчика Focke-Wuif 198 Uhu, или, по-другому, "рамы". Самолёт кружился прямо над ними, и это было верным признаком скорого появления здесь авиации или наземных войск врага.

Дед, опасаясь, что ему не дадут договорить до конца, быстро и без пауз затараторил:

— У нас тут последний месяц дети пропадают сильно, особенно в Пимено-Черни, и в Нижнем Черни... Вот вчера снова пропажа — у Андреевны нашей дочка малая пропала, Машечка зовут. Двенадцати годов от роду. Товарищ военный, просьбочка большая к вам. Ежели вы увидите где беспризорную девочку лет двенадцати, не проезжайте мимо, шлепните её по заднице, пусть домой поспешает к матери в Пимено-Черни. А то вон на матери совсем лица нет. Мы уж и товарища председателя сельсовета, и участкового милиционера, и сами все обыскались... Тут всегда нехорошие места были вокруг Гиблой балки. Нет, нет, да пропадет кто-нибудь из малышни несмышлёной. Скот пропадает тоже. Абреки всякие с гор шастают, казачки наши балуются. Калмыки тоже. Может, тут, где болото тайное имеется из зыбучего песка, или колодцы заросшие, куда все проваливаются с концами... Как фронт стал подходить с запада к Ростову и беженцев прибавилось, стали от станции разбегаться от голода, так вообще началось... Чуть ли не каждый день пропажи детей. И наших и у беженцев. Матери уж малышню в домах начали запирать. Да за ними разве уследишь? Понятно, мальчишки на фронт, наверное, бегут. Двое вернулись недавно голодные. Тут намедни комендатура ещё двоих вернула. В Сталинграде с поезда сняли... С воинского... Но девки, девки-то куда деваются? Неспокойно всё это, странно... — старик повернул своё обветренное, заросшее седой щетиной лицо к всхлипывающей крестьянке, стоящей сразу за оцеплением.

Судя по всему, это и была Андреевна — мать пропавшей девочки.

Сквозь крестьянский загар лица была заметна бледность. На слипшихся ресницах поблескивали слезы, цветастый платок сбился на спину, обнажив запылённые русые волосы. На сарафане не хватало нескольких пуговиц. Она вдруг быстро заговорила, берясь обеими руками за выставленный в её сторону кожух автомата:

— Маша... Маша, Машечка... самая моя младшая, самая любимая моя девочка!

После этого она так громко и горько зарыдала, что толпа вокруг на секунду замолчала, а все строящиеся в колонну неподалёку красноармейцы, как по команде, повернули в её сторону головы. Женщина, продолжая плакать в изнеможении села на землю, устремляя на командарма припухшие глаза, полные слёз. Старик развёл руками, а Чуйков тяжело вздохнул.

Дробно стуча подковами по сухой земле как по барабану, бряцая амуницией, к группе людей вокруг Чуйкова, подскакали на усталых лошадях полковой комиссар, помначштаба и командир батальона. Они спешились и быстро прошли сквозь рассыпавшуюся толпу и расступившуюся охрану.

Глава 11. Урок французского и занятия по этикету

Размышления о странных поворотах в его отношениях с этой женщиной, идущей сейчас следом, начиная с того момента, как он первый раз увидел её шесть месяцев тому назад, невольно овладели им...

Он видел тогда, как она тогда выходила из двуколки, на которой за ней на станцию ездил Адольф. Почему-то отец не отправил за ней свой автомобиль, и ей пришлось долго трястись по неровной дороге, выложенной брусчаткой.

Манфред хорошо помнил тот день...

Шёл снег с дождём...

У Эльзы на зонте была сломана спица, и вода падала ей на колени, а верёвки на багажнике двуколки никак не хотели развязываться. Она тогда так робко и украдкой осматривалась вокруг, так тихо и чрезвычайно вежливо здоровалась с прислугой на крыльце. Её пальто, шляпка, блуза, юбка, туфли и чулки выглядели так скромно и непритязательно, что могло показаться, что молодая женщина всю свою жизнь провела внутри лютеранской обители, или в невероятной деревенской глуши. Её рекомендательные письма, однако, несмотря на её совсем малый возраст, и предыдущая работа в центральной педагогической библиотеке при институте Комениуса, рекомендовали её как весьма расторопную и решительную. Было не очень понятно, как это можно было установить после такого короткого времени работы в библиотеке после завершения обучения. Вообще было странным понимать, что эта миловидная девушка знает так много языков и ещё множество естественных наук. Однако безжалостная работа машины латинского языка в её исполнении произвела на мальчика сильнейшее впечатление своими механическими пассажами склонений и спряжений:

Servus vinum ad villam portavit.

Servus vinum portat...

Vinum a servo portatum est...

Манфред тогда ещё не осознавал силы наследственных свойств тела и мозга, передаваемых по наследству, и не понимал, что многие таланты являются частью расовой парадигмы. Способность к сосредоточенной работе памяти у девушки были получены, видимо, от её германских предков. Хорошее питание её семьи на протяжении многих поколений, и интеллектуальный труд, способствовали накоплению положительных свойств, и теперь даже в одной из многочисленных их потомков, занимающей весьма скромное место в социальной иерархии, проявлялись чудесные свойства. Как говорили древние философы, если есть в человеке чудесные свойства, значит, они могут проявиться во всём. С этими положениями расовой теории мальчик был полностью согласен. У него самого тяга к военным приключениям была полным продолжением генетических свойств отца, как и рассеянное внимание, переключающееся всё время на глобальный охват явлений. Ему всегда было проще представить в едином объёме сражение у Гавгамел, чем, например, перемножить без бумаги и карандаша, в уме 35 на 82. Он помнил огромное количество книг и их героев, но забывал имена постоянных друзей отца.

Эльза была более практичной практически во всём, но ещё больше в умении заводить друзей. Уже через две недели, перед тем как ехать в Кенигсберг за покупками к пасхе, старшая сестра Манфреда сказала, что не поедет в город с родителями, если с ними не поедет гувернантка Эльза Грубер. Ещё через две недели отец Манфреда посчитал просто необходимым, чтобы Эльза присутствовала на завтраках, обедах и ужинах, и переехала из западного крыла дома, где жил Адольф, Хильда с дочерью и другая прислуга, в восточное, хозяйское крыло. Густав фон Фогельвейде распорядился и о том, чтобы Адольф обучил её верховой езде и приобрёл для неё одежду для верховой езды и соответствующее снаряжение. Он считал, что Эльза должна сопровождать его и членов семьи и во время верховых прогулок. Непонятно почему возник такой спрос на скромную девушку, но ничем, как кроме как её умением держаться в обществе, объяснить это было нельзя. Быть заметной, но в то же время не надоедливой, и есть то, явление что называют врождённо хорошими манерами.

В конечном итоге Густав фон Фогельвейде сам поехал с Эльзой в столицу Восточной Пруссии, покупать ей всё необходимое. С первого раза это им не удалось, и пришлось ездить по целому дню несколько раз за месяц. По этому поводу Хильда даже стала делать намёки госпоже, но мать Манфреда решила быть выше глупых подозрений. Друг старшей сестры Гретель, вечно улыбающийся Мартин, бывая часто в Вольфберге, всегда находил повод увидеться с Эльзой и завести с ней пространные разговоры о медицине и оккультных науках. Он даже подарил ей свою монографию «Стерилизация душевнобольных» с автографом. Присутствие скучающей Гретель, его при этом совсем не смущало. Трудно было описать элементы её обаяния, заставляющие всех порхать вокруг молодой особы. Может быть молодость с элементами мудрости, красота в сочетании с благородной германской простотой таким очаровательным образом соединялись в ней? Неуловимо волнующее сочетание наивной простоты и изощрённого ума, отсутствие красоты в классическом понимании, но абсолютная соразмерность во всём, подчёркнутая умелым обращением с косметикой и одеждой.

Манфред и сам замечал, что невольно стремится туда, где Эльза мило разговаривает с кем-нибудь своим звенящим голосом, очаровательно улыбаясь и красиво жестикулируя холёными ладонями.

Её история о том, как её притеснял и домогался бывший начальник по библиотечной работе, и как она была вынуждена практически убегать из Лейпцига, нашла понимание и сочувствие практически у всех обитателей Вольфберга, за исключением разве Адольфа. Грубый отставной кавалерист считал, что всё, что происходило с Эльзой, или будет происходить потом, является результатом её свойств и поведения...

Размышляя так, опять пробегая по отношениям возникшие между ним и Эльзой за прошедшие полгода, все эти взгляды, намёки-полунамёки, недомолвки и легкие прикосновения, вчерашний случай у скамейки, сегодняшний урок, Манфреда и не заметил, как оказался у двери отцовского кабинета. Эльза остановилась у него за спиной. Кабинет оказался закрытым на ключ. Манфред спиной почувствовал, что девушка лукаво улыбается. Она знала, что кабинет будет закрыт!

Бильярдная комната рядом с кабинетом тоже оказалась закрытой.

На этой стороне дома оставалась теперь только комната гувернантки.

— Придётся, Манфред, идти ко мне. Не заниматься же светскими манерами на конюшне, или в коридоре, верно? Ты не против? — она потянула его за рукав рубашки, — пойдём скорее, у нас не так много времени до обеда.

Манфред как завороженный последовал за ней, пытаясь вспомнить, когда в последний раз на его памяти, и кем запиралась бильярдная комната. Она была одновременно и курительной комнатой, и местом игры на бильярде, и вообще местом задушевных бесед старых приятелей фон Фогельвейде о военной службе. На двух столах с зелёным сукном постоянно стояли в пирамиде, готовые к русской партии шары, или они стояли в беспорядке порядке прерванной партии. Отец иногда заходил просто на минуту в комнату, брал кий, делал по его наклейке мазок мелом, прицеливался и делал один удар. Дождавшись, когда шары закончат свои перемещения, и, если ни один из них не был забит в лузу, шёл дальше по своим делам. Если же шар падал в сетку после сильного щелчка по дуге лузы, или тихонечко шлёпался в сетку после тихого удара накатом, отец оставался ещё для одного удара, желая проверить, не идёт ли ему в этот день фарт. Как многие бильярдисты и игроки в любые другие игры, Густав фон Фогельвейде, конечно, тренировал удары по лузам: своими шарами, чужими шарами, дуплеты, от борта, абриколь, резанные и так далее. Но он был уверен, как и многие другие бильярдисты, что фарт существует. Он считал, что случаются такие дни, когда выигрыш предопределён обстоятельствами, и игроку только нужно научиться узнавать эти дни, чтобы выходить на игру для верной победы на крупную ставку. И ещё нужно было знать, когда не выходить на игру, особенно, если на кон поставлены большие деньги. Это было сродни алхимическим поискам философского камня, магистерия, красной тинктуры, пятого элемента. Поэтому бильярдная комната не запиралась. Но сегодня...

В конце коридора, у стрельчатого витражного окна с красными маками и синими ирисами, Эльза остановилась. Она вынула из своей сумочки ключ, вложила в замочную скважину, щёлкнула старым замком и открыла дверь в свою комнату. Войдя внутрь, она обернулась к нему и вопросительно из полумрака зашторенных окон. Манфред рассеянно вошёл следом и сел у самой двери на маленькую банкетку.

Мебель в комнате была обычной для этого крыла здания, как, впрочем, и небольшие прямоугольные окна, занавешенные тяжёлыми шторами. Гобелены на стенах с изображениями средневековых всадников, травящих вепря, или с другими подобными сценами охоты, больше подходили для каминного зала с дубовыми панелями и наборным деревянным потолком и расписными вставками в стиле модерн. Манфред невольно пробежал глазами по пейзажам, нескольким акварельным рисункам в тоненьких металлических рамах, огромной кровати под балдахином посреди комнаты. Эту кровать Манфред никогда раньше в доме не видел, хотя, будучи ещё совсем маленьким, облазил в поместье каждый чердак, подвал и кладовую. Ему был известен каждый погреб и сарай. Чего он только не обнаружил в древнем гнезде своей семьи! Длинные плетёные корзины к снарядам, оружие, медведь, скелет человека за деревянной обшивкой стен одного из подвалов, и подземный ход, ведущий к ручью Хавитц, старые бутылки, банки с окаменевшим вареньем, чучело медведя, и чёрт знает, чего ещё! Но вот такой дубовой кровати на витых резных деревянных ножках, с изголовье, выполненным явно искусным мастером, с изображением эльфов, гномов и цветов, он не видел.

Манфред недоуменно уставился на роскошное ложе под балдахином на резных винтовых опорах, накрытое голубым персидским покрывалом из шёлка с желтыми кистями. Поверх покрывала небрежно лежали две объемные подушки, из-под одного из краёв покрывала торчал край расшитого китайскими цветами одеяла:

— Откуда это чудо? Я точно помню, в доме такой кровати не было!

— Эту диковинку привёз и поставил тут твой отец через месяц после моего приезда, хотя я его об этом не просила, — ответила Эльза, ничуть не смущаясь, — он ещё сказал, что это его подарок мне по случаю начала работы с его сыном.

— Не похоже, что-то на моего отца, — с сомнением сказал Манфред, — я у него выпрашивал авиамодель на стальном корде с лёгким мотором на резиновом шнуре полгода, стоимостью сто марок, а эта кровать стоит несколько тысяч точно!

— Он ещё сказал, что эта кровать особая, она принадлежала польской любовнице Наполеона Буонапарте пани Марии Валевской из Лодзи, и эта кровать спасает от одиночества. Я сначала не поняла, что он имеет в виду, но потом... — Эльза как-то странно запнулась, прикрыв губы пальцами, и была она сейчас очень похожа на киноактрису Лени Рифеншталь из фильма “Белое безумие”, только со светлыми волосами.

Некоторое время она молчала, словно о чём-то размышляя, или, родившись вдруг нахлынувшим воспоминаниям. Манфред тоже молчал, сказать ему было нечего. История с кроватью пани Марии Валевской вызывали в его голове множество аналогий, печальных грустных, но страшно волнующих. Шарлотта де Сов, Мадам Помпадур, маркизы де Монтеспан и мадам де Ментенон, Эмили Клопп, Матильда Кшесинская. Поднимающаяся волна негодования и одновременно сладкой истомы, оставляли его на месте, как оставалась на месте повозка, если её в разные стороны тащили две лошади. Множество усилий, стараний и напряжения оканчивались тем, что повозка не двигалась с места. Так и Манфред, пребывая в плену противоречий, сидел как приклеенный на крохотной банкетке, похожий на его детский стульчик для игры на маленьком фортепиано. Этюды и гаммы от до-мажора до до-диез-мажора и обратно, не давались его пальцам, скорее по причине невнимательности, чем по причине музыкальной тугоухости. Однако, маленькие мягкие банкетки он возненавидел с тех пор всей душой, как и свою старшую сестру, добровольно вызвавшуюся быть его учительницей в отсутствие тогда ещё Мартина, как символ домашнего закабаления. Теперь, однако, на подобной банкетке он сидел сиднем, и это было самое желанное сиденье во всём мире.

Тем временем девушка подошла к Манфреду так близко, что волнующий запах её губной помады и духов сделался невозможно притягательным и пьянящим.

— Что это значит, спасает от одиночества? И почему ты на меня так странно смотришь? — он посмотрел на неё снизу вверх, — я надеюсь, что у нас сейчас будет урок этикета, или я пойду к себе, если это не так.

— Будет-будет, — ответила она загадочным тоном, — этикет — это система поведения, способа держаться и возможности применять правильно их ко времени и месту правила, таким образом этикет — это наука о красоте. Ты красивый мальчик, Манфред, мощный, высокий, загорелый. И одновременно такой молодой и беспомощный, ну просто прелесть, воплощение девственности и силы. Просто прелесть! К тому же ты так похож на своего отца в этом же возрасте. Я видела несколько его фотографий в детстве. Это были, наверное, один из самых первых фотокарточек на Земле. На серебряных пластинах ещё. А тебе, мой Манфред, скоро исполнится четырнадцать? Правда?

— Да, в конце месяца. Но какое это имеет всё отношение к этикету и завтрашней поездке на приём к цу Дона-Тольксдорфу?

Эльза подошла к окну, отодвинула пальцем край тяжёлой занавески, и посмотрела на главный двор поместья с едва действующим большим фонтаном, ровными рядами кустарников и туй, подстриженных на манер французского парка, и тихо, едва слышно самой себе проговорила:

— Лени Рифеншталь... Хотела бы я заполучить её первого мужа-теннисиста Отто Фройцхайма для исполнения своих мечтаний. Да и второго мужа-кинорежиссёра Арнольд Фанка было бы неплохо приручить. Вот как действуют практичные девушки в наши дни: балет, гимнастика, танцы в театре в полуголом виде, через постель сразу вверх, вверх, вверх! И всё получится, даже если папа сантехник. Главное знать, где эта постель, а не тратить время на ошибки. А я тут застряла, в этой чёртовой дыре за двумя польскими границами в Восточной Пруссии!

Затем Эльза, просвеченная вдруг солнцем насквозь, через платье и нижнюю шёлковую рубашку, так, что стали видны подробности изгибов её тела, отошла от окна. Приблизившись к столику трюмо с тремя большими зеркалами на вертикальных поворотных рамах, она остановилась. Среди бесчисленных пузырьков, флаконов духов, коробочек пудры, туши и кисточек, была видна полоска белого порошка на маленьком зеркале. Рядом на низком столике-консоли, стоял открытый, совсем новый и дорогой патефон фирмы Electrola. Раньше в доме было только два патефона: один в бильярдной, другой в гостиной. Отец всегда отвечал на просьбы сестёр купить им патефон в комнату, что двух в доме уже более, чем достаточно, и ничего забивать голову песенками, вместо того, чтобы читать умные книги. Тем более, хороший патефон с большим усилителем стоил приличных денег.

— Правильный вопрос, умный мальчик... Никакого отношения моё гнёздышко к поездке к старику цу Дона-Тольксдорфу не имеет, — сказала Эльза уже громко, — это имеет значение только для тебя самого и для людей, тебе не безразличных. Их в этом доме больше, чем ты думаешь!

— Ты кого ты имеешь в виду? Мою мать? Что за игра в загадки? — начал один за другим задавать вопросы Манфред, чувствуя, как потеют ладони, — что за намёки?

— Не только она, — сказала Эльза, подойдя к столу с патефоном, и начав вынимать из бумажных конвертов и рассматривать пластинки, — что тут у нас? Фирмы Электрола, Одеон, Телефункен, фокстроты, танго, романтические песни, наверное, нужно что-нибудь послушать лёгкое, из репертуара Лале Андерсен, например, песенку "Лили Марлен", может быть. А кровать действительно не простая. Она магическая, словно ворота в волшебную страну чистого счастья. Нужно только уметь её использовать. Неужели тебе не хочется испытать её воздействие? Ты ведь такой смелый, и ничего не боишься, как все скауты. Или правильно говорить: молодёжь Гитлера? А может быть, ты боишься нового и неизведанного?

Эльза тихо рассмеялась: она знала, что делает, словно какой-то умелый разведчик узнал все секреты души юноши, рассказал всё ей, и теперь она нажимала на все болевые места его самолюбия последовательно и резко. Она знала, как его задеть. После последнего вопроса Манфред вскочил как ошпаренный и воскликнул:

— Я ничего не боюсь! Я дрался с парнями из коммунистических "Следопытов Тельмана". Один против четырёх, и победил их, обратил в бегство! Я их рассеял, как испуганных воробьёв! А ещё я дрался со взрослыми коммунистами в прошлом году, правда со мной были парни из помощников СА, и ещё я дрался с парнями из товарищества "Гитлерюгенда" Кенигсберга. Я никого не боюсь! Я переплывал реку Прегель в обе стороны пять раз в подряд без остановки, и это было ночью! Отто может подтвердить, он был там. Я влезал без страховки на гору Тотберг... Даже если ты ведьма, я тебя не боюсь. Ну, рассказывай, как действует эта кровать!

— Хорошо, — сказала Эльза спокойно, установила пластинку на резиновый диск патефона, повернула ручку и опустила иглу на чёрное, медленно вращающееся эбонитовое поле. Комнату наполнили чарующие звуки флейт, кларнетов, фортепиано, скрипок и виолончелей. Нежный, но яркий женский голос негромко запел:

Перед казармой, рядом с воротами

Горит во мраке круглый год фонарь,

Так же ярко горя, словно свечи любви,

Стояли мы рядом с тобой, Лили Марлен...

— Для начала на кровать нужно сесть, — сказала девушка, — она не действует на расстоянии.

Взяв юношу за руку, Эльза усадила его на покрывало, встала перед ним, подняла ладонями его упрямую голову вверх, и заглянула на самое дно его широко раскрытых глаз. Там она увидела возбуждение, смесь страха, восторга и любопытства, тех главных чувств, владеющих человеком со дня его рождения и до достижения зрелости, когда наступают первые разочарования, и жизнь превращается из диковинного леса в поле скучных планов, расчёта и подсчётов.

— Глупышка Манфред... — она провела ладонью по его непокорным волосам на макушке, — взъерошенный как ёжик, и такой же сердитый!

Он вздрогнул, но на этот раз промолчал. Множество картин и способов продолжения такого неожиданного положения носились в его голове. Столько раз, когда во время урока она проходила мимо него, поворачивалась на каблуках, он упирался взглядом в её бёдра и живот, прикрытые юбкой или платьем, он думал, как было бы упоительно трогать их пальцами и гладить ладонями, скользить по выпуклостям и впадинам её тела, как было бы сладко хватать и поворачивать так, как ему хочется, и одну за другой снимать с неё предметы одежды и нижнего белья...

Мягкий полуденный свет неестественно контрастно разбрасывал причудливые тени в пространстве комнаты. От хрустальных шариков люстры, от полос фацета зеркал, от стеклянных пузырьков и коробочек на трюмо, везде трепетали и дрожали разноцветные солнечные зайчики. Через полуоткрытое окно, откуда-то издалека, должно быть со стороны фермы, стучали молотки, торопясь закончить работу перед выходным днём.

Эльза некоторое время стояла неподвижно, полу прикрыв глаза, держа в прохладных ладонях его крупную голову. Потом на секунду закрыла глаза совсем, и, быстро пригнувшись, поцеловала его в губы долго и сильно. Манфред не шелохнулся и задержал дыхание, словно глубоко погрузился под воду...

...Где на дне, в глубине

Колдун прячет счастье в своём сундуке!

Потом, не давая опомниться, Эльза повалила Манфреда на спину и оказалась на нём. Она была сильна, потому что древний зов пола сделал её сильной, а он был слаб, потому что тот же зов делает его слабым. Покрывало под ним мгновенно сбилось складками и комками. Эльза прошла ладонью по его трепещущему телу, по шее, груди, животу, скользнула по просторным бойскаутским бриджам, по бедру.

Манфред был в таком возрасте, когда детские материнские ласки уже были забыты, отцовские объятия и братские похлопывания были совершенно другим миром тактильных сигналов. Прикосновений, рассказывающих, поющих, кричащих о нежности и любви он не знал. Это было новым миром, открывающим дорогу по ослепительным полям самоцветных камней, зеркальным лесам и чувственным морям. Источник этого богатства был в нём самом, но ключом к этим сокровищам была девушка Эльза.

Шумно выдохнув, будто выгнав из себя скованность, нерешительность и оцепенение, Манфред схватил и прижал к себе так, что что-то слабо хрустнуло.

— Тише, волчонок, ты так раздавишь меня своими ручищами! — воскликнула Эльза, — расстегни лучше платье сзади, мне в нём так душно…

Пальцы Манфреда не слушались. Одна за другой упали, и покатилась по ковру две перламутровые пуговки.

— Не рви, ой, осторожней... Вот бешеный! Мое новое любимое платье! — горячо зашептала Эльза ему на ухо, попыталась ему помочь, но это только ещё больше умалило его и совсем ненадолго отсрочило падение ещё одной пуговицы.

— Я возьму у отца много денег, чтобы ты стала свободной и могла в жизни делать всё, что хочется, а не служить гувернанткой... — прошептал он в ответ, — я подарю тебе десять таких платьев! Прости за мою грубость. Не убирай оттуда руку. Трогай меня так...

Наконец платье и нижняя рубашка Эльзы упали на покрывало и соскользнули на ковёр. Перед взором Манфреда в полумраке колыхнулась грудь, упругая, чудесной округлой формы, как у греческих статуй и на древних фресках.

Он нежно припал к ней губами, разу покинул его совсем, он почти задохнулся от удовольствия, бормоча:

— Ты чудо моей жизни, Эльза! Ты самая прекрасная женщина на Земле!

— О! Ты гений ласк, мой волчонок! — сказала она в ответ, довольная произведённым эффектом, и было понятно, что рассудок полностью контролирует её поведение, — начинающий Джакомо Казанова... Делай так, делай, но учти, что ты ни о чём не должен говорить своему отцу, и вообще кому бы то ни было не должен ничего говорить о нашей связи! Ни за что! Иначе меня сразу выгонят с работы в Вольфберге, и я думаю, учитывая связи твоего отца, мне не найдётся больше хорошего мечта гувернантки во всей Восточной Пруссии. Обещаешь мне хранить нашу тайну?

— Даю тебе честное слово, клянусь честью и жизнью. Никому!

Когда через некоторое время, проведённые с обоюдным влечением в объятиях, ласках, поцелуях и безумствах, настала пауза для того, чтобы перевести обоим дух.

— Признайся, ты думал обо мне этой ночью? — спросила она с видом писательницы, размышляющей над очередной главой любовного равна, — ты видел меня нагую в своих сладких грёзах?

— Ну, Манфред, да оторвись ты на секундочку от моей груди! — с тихим смехом воскликнула девушка, снимая его пальцы со своей груди, на сейчас никуда не убежит от своего мальчика!

— И не только в эту ночь я думал о тебе. Я овладевал тобой мысленно много, много раз, почти ощущал тебя, и всё придумывал и придумывал, как это сделать... — блаженно закидывая руки за голову проговорил Манфред, — я мысленно прокрадывался к тебе по ночам, когда весь дом спит, будил тебя и предавался любви, иногда я связывал тебя, иногда ты соглашалась ответить моей страсти. Много раз я возил тебя на отцовском автомобиле в гостиницу в Кенигсберге, в самый лучший номер с шампанским и ананасами, и даже в Париж и Нью-Йорк на океанском лайнере “Штойбен”. Там я работал на бирже, получая огромные деньги на разнице покупных и продажных цен нефти, зерна и стали, и ты жила как королева, а я как король, а в других фантазиях я даже похищал тебя, и держал в заброшенном замке Дорсдорф...

— И про то, что нужно вот так мне язычком делать, ты думал? — тихо спросила она, кося на него зелёными глазами с расширенным зрачками, — признавайся!

— Да, и это, и многое другое много раз представлял себе я...

— Хорошо, — сказала она с явным удовольствием в голосе, приподнялась, и стала стягивать с его ног бриджи, с самого начала любовной прелюдии застрявших на уровне колен, — смешные такие эти брючки по колено, как у малышей.

— Это военная бельгийская колониальная форма такая, что отец привёз целый воз! Это, конечно не форма австрийских таможенников, со складов Австро-Венгрии, как у штурмов Гитлера, а лучше, и по ткани и по крою, — Манфред нетерпеливо тряхнул ногой, и его бриджи песочного цвета, переворачиваясь в воздухе, полетели через комнату.

Они пронеслись над секретером, подняв с крышки ворох бумаг, зацепили бра, от чего матовый, фарфоровый плафон упал и вдребезги разбился, и шлепнулись около двери. На секретере неторопливо расплылось чернильное пятно.

— У-у, янычар, что ты наделал! — прошептала Эльза, попытались встать, — там же мои конспекты и набросок детской сказки, что я пишу уже целый год, и чернила испортят ковёр!

— Ерунда, не вставай Эльза. Хильда уберёт... — хватая её за локоть, сказал Манфред, — и не отнимай оттуда руку!

— Кроме руки у меня есть ещё и губы, и поцелуйчики. Смотри, как это бывает великолепно, — она провела своей грудью по его втянутому, как от щекотки животу, с дорожкой маленьких, светлых волосков.

Манфред схватил пальцами одной руки край покрывала, чтобы не завыть от удовольствия, а другой вытянутой рукой порывисто прижал её голову к своему телу.

— Эй! Хочешь, чтоб я задохнулась и умерла? — недовольно сказала Эльза, уворачиваясь, — пусти!

— Не говори так, ерунда какая, просто я... Подожди, подожди, у меня разорвётся грудь и голова от всего того, что происходит... Я никогда в жизни не был с женщиной так близко, разве что разные там хи-хи-хи, да ха-ха-ха, поцелуйчики, объятия, и всё...

— Ах, ты мой чудный мальчик-девственник! Я хочу, чтобы ты был со мной счастлив. Ты сильный, страстный, ты лучше своего отца.

— Да почему ты все время его вспоминаешь? — спросил Манфред, чувствуя, как холодеют сами собой кончики его пальцев, — оставь это, пожалуйста, очень прошу тебя!

— Хорошо бы его не упоминать! — ответила Эльза, поднимая на Манфреда затуманенный взор, — я, наверно, умру, если он что-нибудь он проведает про нас, он просто убьёт меня!

— За что? Он же не мавр Отелло, а ты не Дездемона из шекспировской пьесы! Какого чёрта он будет так поступать? С чего? И он в любом случае не посмеет этого сделать, потому что я защищу и заслоню тебя... Ну, делай же так ещё, делай!

— Действительно, хватит об этом. Так редко выдаются счастливые мгновенья, чтобы омрачать их липкой гадостью слизи окружающего мира! Я счастлива с тобой сейчас... Я тоже всё время думала о тебе, Манфред. В первый раз я тебя по-настоящему заметила, когда ты возился с ребятами из "Юнгфолька". Я увидела твои крепкие ноги, твои аппетитные медвежьи ужимки, нарочито неуклюжие и одновременно грациозные и милые, твоё тело, как у молодых греческих героев, с широкими плечами, длинной шеей и плоским животом... Ну, держись, Антей мой! — проговорила с искренним воодушевлением Эльза, и продолжила свои ласки, такие, о которых он раньше только мечтал.

Он бесконечно долго цеплялся за шёлковое покрывало, мотал поплывшей в тумане головой, вздыхал, и не мог выдохнуть и вдохнуть. Это космическое счастье продолжалось бесконечно долго.

Но всё-таки счастливая вечность когда-нибудь заканчивается. Закончилаcь она и у Манфреда. Однако он поторопился, потому что после этого девушка села на него, и настало время ещё одного, нового бесконечного блаженства. Время давно перестало существовать для него. Когда медленно, от кончиков пальцев к низу живота, нарастая и ширясь, раздвигая артерии, по телу разливается огненный сироп, перестаёшь помнить своё имя, таблицы умножения. Только, может быть несколько французских слов и то, что ты самый счастливый человек на Земле, остаются ещё рядом.

Эльза изогнулась, сдавленно вскрикнула от наслаждения. Её руки безвольно упали вдоль тела, и девушка уткнулась лицом в его плечо. Спустя некоторое время она пошевелилась и осыпала влажное лицо Манфреда мелкими поцелуями, слизнула из-под его светлых ресниц, выделившуюся от сладкого исступления слезинку. Потом она легла рядом уютно, как кошечка и прошептала:

— Мне очень понравилось!

Манфред с закрытыми глазами нащупал пальцами завитой кончик пряди её волос. Медленно накручивая его на палец, он прошептал тихо в ответ:

— Ты... Ты... Я женюсь на тебе! Я растерзаю всех, кто хоть взглядом обидит тебя, я...

— Молчи, мой зверёныш, молчи, слушай голос внутри себя и знай, что ты сейчас испытываешь самое прекрасное ощущение, из тех что может испытать человек на этом свете. Деньги, слава, роскошь, победа в бою, существуют только для того, чтобы добыть это чувство любви, или чтобы необыкновенно усилить его! — ответила Эльза будто не ему вовсе, словно читала очередной французский роман, — лучше этого ощущения полного счастья может быть только оно же, но только в сочетании с бутылочкой хорошего французского вина, какого-нибудь Bordeaux Chateau - Cheval Blanc. Вот и всё! А потом лишь бесконечный путь к совершенству чувств.

— Я женюсь на тебе, Эльза! Мы будем жить у моей бабушки в Кенигсберге... Она меня любит, и поймёт меня, вот только мне нужно стать чуть постарше, вот в чём беда!

— Глупышка, этого никогда не будет, пока жив твой отец и твой дядя Вилли, который опекает твою бабушку. Да и другие члены вашего семейства обрадуются мне, дочери бедного сельского капеллана с его сокровищем в виде поговорки: Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto... Кстати, ты не забыл, что ты обещал про сохранение тайны?

— Клянусь, всё останется в тайне, — прошептал Манфред, — поверь, у нас всё будет хорошо!

Неожиданно из замочной скважины на коврик перед дверью выпал ключ, видимо вытолкнутый снаружи в комнату. Мягкий шлепок маленького металлического предмета на мягкую ткань своим звуком сейчас затмил бы удар грома над Вольфбергом. Эльза смертельно побледнела и рывком задернула полог над кроватью.

За дверью кто-то отчетливо дышал. Освобождённая от ключа замочная скважина была сначала тёмной. Кто-то в замочную скважину подсматривал, ещё до того, как Эльза успела закрыть полог, кто-то успел пожирать взглядом молодые тела любовников. Сейчас тоже было видно многое: беспорядок вокруг постели, валяющиеся на приступке кровати походные башмаки Манфреда, болтающаяся на спинке стула его армейская рубашка.

Эльза и Манфред затаились, словно котята за дымоходом кухни, когда около двери принюхиваясь, проходит хозяйский бульдог. Казалось, что и комната затаилась, и даже мелкая пыль и призрачно белое перышко из подушки остановились в бликах солнечных лучей.

Наконец за дверью послышались осторожные шаги. Они удалялись.

— О, Боже, я погибла! Нас видели сквозь замочную скважину! Это, наверное, Хильда или её дочка Мария! Они с самого начала шпионят за мной. Наверное, по указанию твоего отца! — прошептала Эльза, побледнев, и закрыла лицо руками, — боже мой, что теперь будет?!

— Я дам ей сто рейхсмарок, и она будет молчать! — неуверенно сказал Манфред — или больше дам!

— Это бесполезно! — дрожащим голосом ответила девушка, — думаю, что если она донесёт на меня своему отцу, то получит гораздо больше. Гораздо!

— Я дам ей тогда пятьсот рейхсмарок. Займу у Отто, он давно копит на мотоцикл. Или у займу у фон Штофенберга!

— Она возьмет твои деньги, а потом возьмёт деньги и у него, потому что она лживая, жадная ведьма, и её дочка тоже. О Боже! Помоги мне!

— Я убью её! Задушу и выкину в старый ров! Закопаю там в листве!

— Нет-нет, не надо. Не бери на свою душу грех убийства. Убить старуху, у которой адски раздалась печень от шнапса и пива, и распухли от водянки ноги...

— Что же нам делать, Эльза?!

— Скорее уходи отсюда, лучше всего через окно! Беги быстро, как только можешь к своим товарищам из "Юнгфолька”, и уговори их подтвердить твоё алиби, что, мол, ты был с ними неотлучно всю вторую половину дня, начиная с момента окончания урока французского. Тот, кто захочет сказать, что ты был со мной в моей комнате, пусть выглядит дураком. И потом возвращайся не раньше, чем закончится ужин, и все разойдутся. Тебя с этого времени видел только Адольф. Но я, наверное, смогу его уговорить, ведь он ещё не совсем стар и глуп. И не хочет тебе зла, так беги же, мой волчонок, только твои быстрые, красивые немецкие ноги теперь могут спасти нас!

Манфред вскочил как освобождённая пружина. С бешено стучащим сердцем он схватил под мышку ботинки, бельё, бриджи и рубашку. Распахнул окно и, убедившись, что поблизости никого нет, вылез на карниз. Бросив вещи вниз, перехватываясь руками и ногами, он быстро спустился по водосточной трубе до второго этажа, и откуда спрыгнул вниз. Его падение на землю на этот раз было куда более подготовленным и безболезненным, чем вчерашний полёт с дерева. Однако он всё-таки ободрал о стену и трубу косточки щиколоток и ладони.

Глава 12. Наука размышлять

— Что ещё есть срочное? — спросил командующий 4-й танковой армией генерал-полковник Герман Гот, — не без ревности глядя на высокого молодого офицера с тонкими и правильными черта и лица, в новенькой пилотке, с сияющими погонами, с Железным крестом 1-го класса на шее и нагрудным знаком за ранение; этот офицер не был похож на человека, попавшего в штаб по протекции, как ему показалось ранее.

— Вопрос о суточном довольствии, — начал докладывать Фангор, также знаком отпуская обер-лейтенанта исполнять приказ.

— И чего же не хватает при таком изобилии вокруг хлеба, коров, баранов и разной домашней птицы?

— Солдатская "Норма питания для войны" по нашей 4-й танковой армии, в целом, обеспечена полностью по уровню “железного рациона”, а по суточному рациону имеется проблема в части горячего питания. Если интендантство картофель мы меняет на капусту, макароны на гречку, всё хорошо. Мясо мы имеем местное по реквизиции колхозного и частного поголовья, говядину и баранину. Жир имеется по норме в виде местного свиного и бараньего сала.

— Ничего не понимаю, Фридрих, говори яснее!

— Существует недостаток соли, и совсем нет положенного перца, и пряностей. Конная упряжка, которая везла запас на всю армию, к несчастью, опрокинулась в Дон на переправе и всю соль и перец унесло течением.

— Это что, шутка? — нахмурив брови спросил командующий, — почему не изыскали возможность замены? Соль необходима для нормальной работы мозгов у солдат в такую жару!

— В полках возник "чёрный рынок" соли и перца. Командиры подразделений просят разрешения применить запас пряностей и соли, возимый в составе “железного рациона” при полевых кухнях.

— Разрешаю. И мне, наверное не нужно вам всем напоминать, что нужно шире использовать для питания солдат местные продовольственные ресурсы. На Дону, насколько мне известно, уж чего полно, так это зерна и соли. У них тут главная соледобыча в России в Бахмуте находится. Они через Сталино по железной дороге на Сталинград её возили по стране. В Воронеже большие запасы соли были, мне докладывали. В любой станице здесь соли полно. Пошлите команду из “хиви”, пускай изымают, где найдут, что за вопрос, не понимаю. Реквизиция продовольствия должна стать регулярной практикой. Нужно учиться этому у румынских союзников. Генерал Драголине мне говорил недавно сказал, что 6-я румынская армия последний раз получала продовольствие от короля ещё перед майским сражением за Харьков. Однако успехи румын, несмотря отсутствие собственного вооружения, весьма существенны. Фридрих, я вам поручаю лично взять организацию реквизиций продовольствия в жёсткие руки. Изымайте, изымайте, изымайте! И не в виде натурального налога. Налог сам по себе, а ежедневные реквизиции продовольствия. Надо помнить, что каждый килограмм хлеба, привезённый из Германии за 2500 километров, из-за затрат на транспорт, стоит как килограмм великолепной стали Круппа. Из положенных 4500 килокалорий на солдата в сутки, две трети килокалорий должны быть местного происхождения. А это, считайте, затраты только на 500 килокалорий от 1.30 до 1.50 рейхсмарок на одного солдата. Теперь умножьте на количество солдат только в одной нашей 4-й танковой армии, и вы поймёте, какое это великое дело, конфискация! Кормите наших как можно лучше. А то мне тут заносчивый Гальдер, как-то на совещании у фюрера, сказал, что из солдат Вермахта с болезнями кишечника и желудочка, всяких там хронических запоров, несварений, гастритов и катаров мы потеряли уже целую дивизию с начала войны на востоке! Этих живых “пускателей кишечных ветров” Генштаб собирается к сентябрю свести в 145-ю резервную дивизию, и расквартировать на французской Ривьере для поправки здоровья. Вот что значит жить годами без супа! — произнёс Герман Гот и притопнул ногой, — я молниеносно взял Минск и Витебск потому, что у моих солдат были здоровые желудки, кроме всего, если у солдата гастрит — это не солдат, а инвалид!

Генерал-лейтенант Фридрих Фангор кивнул головой, и развёл руками, показывая тем самым, что в полезности супа может сомневаться только полный безумец, это всё равно, что ставить под сомнение существование господа бога. В очередной раз хлёстко ударив перчатками о ладонь, командующий повернулся к своему денщику, красному от жары и от суеты, и распорядился принести из чемодана генеральскую пилотку, вместо слишком жаркой фуражки.

— Что ещё? Боеприпасы? — спросил он, глядя исподлобья, и было понятно, что на каждый вопрос в него есть несколько вариантов решений, и, кроме того, все они будут обязательно снабжены развёрнутыми комментариями.

Это замечательное свойство обычно особо проявляется у школьных и университетских учителей, писателей, политиков и успешных деловых людей. Трудно было понять как из обычного

Генерал-полковник, глядя через плечо Фангора, как, впрочем всегда он делал, говоря с подчинёнными и друзьями, заметил сквозь густую пыль, за колоннами артиллерийских тягачей, грузовиков, за цепочками румынских кавалеристов, как в направлении, противоположном движению его армии, недалеко от места расположения штаба, движется нестройная колонна русских военнопленных. Они шла в нескольких сотнях метрах от железнодорожной насыпи, под конвоем нескольких конных румынских солдат. Это было привычное зрелище, постоянно дополнение русского пейзажа предыдущего года войны. Словно раз и навсегда договорившись, как всё должно выглядеть со стороны, на военнопленных были фуражки, пилотки, серо-коричневые, почти чёрные от пороха, гари и крови гимнастёрки без ремней, ботинки с обмотками, редко сапоги, иногда они были босиком, скатки шинелей, плащ-палатки, гражданская одежда и кепки рубашки. Было полное впечатление, что треть из них не были солдатами. Наученные опытом, что советские солдаты по разным причинам, ещё до попадания в плен массово дезертировали из своих частей, переодевались в гражданскую одежду и сидели в лесах и оврагах, ожидая, когда фронт пройдёт мимо, войска и добровольцы, занимающиеся сбором и отловом пленных, действовали по принципу невода - сначала лови, а потом разбирайся. Они забирали в качестве пленных не только тех, кто сложил оружие на поле боя, но и тех, кто был обнаружен вокруг в лесах, оврагах, населённых пунктах, среди беженцев и местного населения. Вообще присоединение к числу пленных касалось всех подозрительных, в том числе беременных женщин и детей, которые могли оказаться членами семей офицеров и политработников Красной Армии, не успевшими эвакуироваться в тыл. Полевую жандармерию, гестапо, айнзацкоманды СС, отряды националистов и отряды самообороны, “хиви” и активистов из местного казачьего населения, интересовали все не местные, слишком загорелые, со следами копоти на лицах, руках, чёрными ногтями, синяками на плечах, царапинами, другими повреждениям, характерным для боевых действий. Возраст от 18 до 50 лет, русская, азиатская и еврейская внешность, играл главную роль. Картина сбора по одному, группами и целыми подразделениями, пленных мужчин и женщин-военнослужащих, была привычной для зоны боёв так же, как поля, усеянные трупами, перевязочные пункты, полевые кухни, походные ремонтные мастерские и команды по сбору трофеев. Не способных передвигаться раненых убивали на месте в местах их сбора или на поле боя. Зачастую девушки-санитарки, потратившие бездну сил, для того, чтобы вынести с риском для жизни их с поля боя, оказать первую помощь, отказывались оставлять их с азиатским упорством, и, даже, пытались закрывать их своими телами. Подвиги, достойные древних римлян, были в исполнении этих безвестных азиаток жалки и бесполезны. Сносное состояние полевой медицины, запасы, бинта, ваты, йода, шин для иммобилизации переломов, операционных комплектов, сульфаниламидных препаратов, новокаина, эфира для наркоза, гексенала осталось в прошлом.

Большая часть препаратов, пусть невысокого качества, вплоть до шовного материала и хирургических перчаток, ножниц, пинцетов, шприцев и иглы к ним, были захвачены на границе. Только на санитарных складах Западного особого военного округа РККА было захвачено в августе 1941 года более 560 вагонов с медикаментами и санитарной техникой. В пяти приграничных округах на окружных складах было взято для нужд Вермахта 8 тонн глюкозы, 6,5 тонн кристаллического йода, около 40 миллионов перевязочных пакетов, огромное количество обезболивающих, сердечно-сосудистых препаратов. Количества имущества более, чем 150 складов с горючим, боеприпасами, вооружением, медицинским имуществом в Минске доставшиеся в качестве трофеев войскам 2-й и 3-й танковым группам Гудериана и Гота, хватило на снабжение войск до Московского сражения без доставки соответствующего имущества из Германии. Советское же вооружение, артиллерийские системы, грузовики, тягачи, вагоны и паровозы, запчасти, стрелковое оружие и боеприпасы, служили Вермахту и поныне. Только из-за того, что авиация была отвлечена на поддержку танковых прорывов и уничтожение окружённой группировки в котле Белосток-Слоним, большевикам удалось эвакуировать часть запасов медицинское и другое имущество прямо под носом у немецких войск. В августе 1941 года в полосе наступления группы армий “Центр”, судя по всему, русскими на восток было вывезено около 1200 вагонов с разным войсковым имуществом. Но большая часть сосредоточенного в приграничных округах медицинского имущества была ими утрачена. После этого состав медикаментов в захваченных сумках санитаров, перевязочных и госпиталях у большевиков стал очень скуден до лета 1942 года, а смертность среди раненных увеличилась вдесятеро. Было очевидно, что большевики предполагали обеспечение армию за счёт накопленных в довоенный период запасов. их фармацевтическая промышленность не имеет достаточной мощности для быстрого наращивания производства. Однако, появление весной в аптечках на поле боя американских и английских препаратов, показывало стремление советского командования максимально сохранять жизнь бывалых солдат для дальнейшего использования.

Множество мужчин русско-еврейской наружности изымались из толпы беженцев, у переправ, во время облав в лесах, в населённых пунктах, куда они стекались в поисках еды. Такая широкая профилактика партизанского движения и бандитизма первые время давало отличный результаты. Отряды самообороны во многих случаях справлялись их сами, или, если число их было слишком велико, обращались к располагающейся немецкой, венгерской или румынской воинской части. Словаки и чехи из ремонтных и сапёрных частей, а также итальянцы, с меньшей охотой занимались сбором пленных. Их не прельщала обязанность сразу расстрелять коммунистов, евреев, политруков, женщин-военнослужащих, коммунистов и комсомольцев, раненых, больных тифом или малярией. Отсутствие поощрений при захвате и уничтожении пленных и должной разъяснительной работы в частях, непонимание характера восточной войны на уничтожение, во многом определяло их прохладное к этому отношение. Красивые, молодые женщины из местного населения донских станиц, золотые украшения, самогон, местное вино, колбасы, масло, будущие земельные владения интересовали их гораздо больше.

Отсутствие желания как либо сохранять пленным жизнь, диктовало и способы обращения с ними. Первым и главным делом при захвате большого, количества пленных - сотен тысяч, было доведение массы до измождённого состояния. Пока они были полны сил и надежд, при понимании того факта, что все они обречены на смерть, кроме тех, кто желал служить в качестве добровольцев, они представляли опасность. При лишении их пищи и воды сразу, сотни тысяч людей могли взбунтоваться. Для исключение такой возможности, некоторое время они охранялись из расчёта один солдат на десять пленных. Среди них следовало поддерживать иллюзию на возможность спасения. Это их удерживало от атаки конвоиров. Использовалось внушение мысли, что расстреляют только отдельные категории, что их труд будет востребован, что питание и бытовые условия будут налажены.

Постепенное их физическое и моральное ослабление с помощью голода, жажды длительных пеших переходов, приводили их в такое измождённое состояние, после сего они становились безопасны. Они подолгу находились под открытым небом в поле в дождь, холод, ходили под себя, пили некипяченую воду и даже мочу, ели червей, траву, трупы, тысячами умирали от побоев, каторжного, нарочно бессмысленного труда, дизентерии, гриппа и малярии. Вместе с запасом жизненной энергии, они утрачивали социальное человеческое сознание переходили в созерцание мира как бы со стороны, воля их ломалась, и они покорно принимали любые способы смерти. Немногие сохраняли до конца ясность ума и признаки воли. Перевозка битком в наглухо закрытых вагонах, существование зимой под открытым небом, тяжёлые работы, отсутствие медицинской помощи, гигиены, искусственные эпидемии, яды, расстрелы - это были только разные формы окончательного решения русского вопроса. Никого в Германии и Вермахте не обманывала многонациональность Советской России, испокон веков немцы знали, кто является становым хребтом России - русские. По этому признаку, рациональным умом выхватывая суть, они называли Красную Армию Русской армией, своих врагов русским, “Русами” и “Иванами”, они понимали, что именно неприхотливые и терпеливые русские являются той организующей силой, без которой Россия рассыплется как карточный домик. Спокойно отпуская по домам на оккупированной территории украинцев, прибалтов и татар, немцы со своими союзниками прилагали все усилия для уничтожения в первую очередь русских, их интеллигенции: врачей, учителей, писателей, художников, музыкантов, инженеров, учёных, руководителей, высококвалифицированных рабочих.

Количество пленных в этой войне было рекордным в мировой истории. Для него, профессионального военного это стало временем триумфальных достижений, и даже гнев фюрера до сих пор обходил его стороной. С 22 июня 1941 года, наступая из района Сувалок на Вильнюс, а потом на Минск, войскам 3-й танковой группы Гота захватили 50 тысяч пленных, в боях за Великие Луки ещё 10, под Харьковом и в Донбассе вместе с 17-й полевой армией захватил 30 тысяч, невзирая на временные трудности под Барвенково, и уже с 4-й танковой армией снова по Харьковом, и под Миллерово 40 тысяч. Итого генерал-полковник Герман Гот мог себя похвалить за то, что, командуя войсками, вывел из борьбы 130 тысяч пленных русских и вдвое большее число убил. Что же касается пленных, то после одной недели пребывания их в тылу его войск, в живых их них осталось меньше половины. В германской армии всегда умели быстро действовать. Всего за несколько месяцев после начала войны с большевиками, Вермахтом и СС была создана система лагерей на оккупированной территории. Когда какой-то вопрос делается с немецкой аккуратностью и плановым подходом, то всё приобретает масштаб и эффективность. 3,5 миллиона красноармейцев и множество потенциально опасных мужчин было захвачено к сентябрю 1941 года. Созданный гитлеровским NSDAP Вермахт и СС превратили искусство убийства вооружённого противника в ремесло, а разоружённого противника в рутину.

Сдавшиеся или взятые в плен красноармейцы, или гражданские, и уцелевшие при этом, поступали на дивизионные пункты сбора, потом в пересыльные лагеря — дулаги. Оттуда офицеры отправлялись в офицерские лагеря — офлаги, а все остальные в лагеря для нижних чинов — шталаги. Из шталагов пленные могли передаваться в рабочие или штрафные лагеря.

Пересыльные лагеря организовывались в прифронтовой полосе штабом ОКН, силами генерал-квартирмейстеров армий и местных военных комендатур. Шталаги и офлаги находились в подчинении Главного штаба Вермахта ОKW и управлений по военнопленным военных округов. Каждый из 21 военного округа Германии имел один офлаг и 4 шталага вместимостью 10 тысяч человек и более. Охрану осуществляли охранные дивизии и регулярные войска. Общим управлением делами пленных в Главном штабе сухопутных войск ОKW занимался с 1939 года генерал Герман Рейнеке. Отделом военнопленных руководил дотошный генерал Гревениц, не вылезающий из поездов, самолётов и автомобилей, объезжая и инспектируя гигантскую сеть лагерей.

Были созданы лагеря и для лётчиков ВВС, и для военных моряков. Генералитет имел свои лагеря и там не заставляли работать. Для западных военнопленных с 1940 года существовали лагеря для поправления здоровья и лазареты.

При всех обычных лагерях были созданы мелкие лагери — рабочие команды, по сути те же штрафные лагеря. Рабочие команды, подбирались по специальностям: грузчики, землекопы, сапожники, портные, электриков, связистов и других. Они работали на территории лагеря, и под охраной снаружи. Всё это отлично работало для англичан французов, голландцев бельгийцев отчасти поляков и югославов. Но вся стройная система лагерей рухнула к осени 1941 года из-за огромной массы восточных пленных. Их невозможно было разместить в пересыльных лагерях, учесть, вовремя отправить в тыл. Единственным решением были временные лагеря в любых пригодных и непригодные местах. Пленных там нечем было кормить, негде использовать и некем охранять. Их истребление было вдвойне похвальным делом. Стадное чувство сдающихся целыми полками, сыграло в который раз против чувства самосохранения индивидуума. Процесс уничтожения живой силы России приобрёл мощный импульс.

В смысле реализации идеи Гитлера об уничтожения живой силы России, большой радостью было для руководства Рейха и всех умных людей, использование большевиками народного ополчения. Эти добровольные военные формирования были укомплектованы представителями интеллигенции, квалифицированными рабочими, студентами, преподавателями, инженерами, спортсменами. В ополчении было достаточно много евреев. Патриотизм и излишняя пропаганда сыграла с этими людьми злую шутку. Плохо вооружённые, не представляющие себе специфику современной войны, абсолютно не обученные солдаты, они были прекрасным способом уничтожения элитарных кадров. Отряды, полки и даже дивизии народного ополчения осенью и зимой под Москвой и Ленинградом, чаще всего не выдерживали первого боя. То, что пришлось бы Германии осуществлять с помощью дорогостоящих авиационных бомбовых ударов по городам и заводам в русском тылу, удалось сделать с помощью обычных дешёвых пулемётов и миномётов, скашивая русскую производственную элиту в чистом поле. Большевики опомнились, и начали отзывать профессионалов в тыл слишком поздно. Сотни тысяч русских и еврейских элитариев, комсомольцев и коммунистов были убиты на поле боя, ранены, заболели или погибли в плену.

Люди, не подлежавших первоочередному призыву, обращались в партийные и советские организации, в военкоматы с просьбой отправить их на фронт. Под руководством коммунистов формировались рабочие отряды, коммунистические батальоны, отряды советского актива, группы самообороны. В Бресте, Гродно, Перемышле, Лиепае стихийно возникшие группы участвовали в боях с повстанцами и националистами. Сразу возникли добровольческие истребительные батальоны по 100 — 200 человек для охраны тыла, для борьбы со шпионско-диверсионными и десантными группами. Название ”батальон” и ”полк” не отражали ни численности, ни организационной структуры этих формирования. Ими руководили штабы НКВД. Таких батальонов к июню 1941 года было создано на Украине — 660, в Белоруссии — 80, в России —1000, в Молдавии — 60. На Украине в боевых действиях участвовала Кременчугская дивизия народного ополчения. В Белоруссии 30 тысячи рабочих-ополченцев вошли в формирования народного ополчения. 8 тысяч ополченцев сражались и погибли в окружённом Могилёве, когда регулярные войска уже оставили его. В молдавском Кишинёве возник коммунистический полк. в Эстонии — Таллинский коммунистический и Нарвский рабочие полки, в Латвии — два Латышских рабочих полка, в Литве отряд партийного актива. Всего до полумиллиона добровольцев пытались оказать помощь РККА в начале войны, когда танковые корпуса с артиллерией и авиацией погибали и разбегались. Часть ополченцев была убита, часть ушла с РККА, большинство попало в плен. Эти формирования вызывали у солдат 3-й танковой группы Германа Гота недоумение, насмешку и злость. Вооружённые разномастным личным стрелковым оружием, не имея пулемётов, миномётов, противотанковой и гаубичной артиллерии, без средств ПВО, транспорта, сапёрных частей, медицинских служб, без офицеров, эти части являли собой пример фанатизма коммунистической пропаганды. До трети ополченцев, в основном пожилых людей, не дойдя до фронта, возвращались домой после первого же марша, не имея сил переносить такие физические нагрузки и жить в полевых условиях. Такие формирования приравнивались Вермахтом и СС к партизанским, со всеми вытекающими ответными мерами. Ополченцы были беспомощны перед танками, авиацией, артиллерией и пулемётами. Они погибали или рассеивались, нанося Вермахту иллюзорный урон. Однако, вливаясь как спорадическое пополнение в отступающие части РККА, поддерживали их боеспособность. В результате для солдат Вермахта и СС стёрлась грань между солдатом Красной Армии и русским мужчиной, способным носить оружие. До самого Смоленска войска Гота их прилежно собирали и присоединяли к военнопленным, где бы не встречали. Если бы не отряды националистов и повстанцев, хорошо знающие многих ополченцев лично, проблем в тылу у наступающих танковых групп было бы больше. В отличие от разбитых и окружённых частей Красной армии, ополченцы знали местность и своих недоброжелателей среди населения. Оказываясь в тылу Вермахта, не имея возможности вернуться в свои города, такие подразделения ополченцев превращались в партизанские отряды.

Генерал-полковнику Герману Готу осенью прошлого года не пришлось принять участие в сражениях за Ленинград и Москву, но он был прекрасно осведомлён о приёмах большевиков по использованию патриотических чувств части населения, жившей в столицах перед войной весьма сыто и весело. В Москве и Ленинграде в июле 1941 года были сформированы добровольческие дивизии из интеллигенции, рабочих и служащих. 32-я армия полностью состояла из ополченцев. Целая армия неподготовленных штатских! Командование части батальонов, всех рот и ниже укомплектовывались, в основном, не кадровыми командирами, реже, курсантами военных училищ. Политсостав был из местных партийцев. Вооружались батальоны и дивизии ополчения чем придётся. Применяться к местности, рассчитывать марши, организовывать оборону, не говоря уже о наступательных действиях они не умели. Навыки стрельбы даже из винтовок были очень слабы, отсутствовало полноценное снабжение.

”Послать на войну не обученных солдат, значит, выбросить их!” — говорили древние греки и вторили им древние китайские стратеги. Однако у большевиков было другое видение логики.

Основа силы пехотного соединения — собственная артиллерия ополченцев была случайным явлением, и не играла существенной роли. Коммунисты просто проигнорировали тот факт, что центром силы пехоты являлась артиллерия. Именно гаубичная артиллерия в сочетании с миномётами, противотанковыми средствами и пулеметами превращали в крепость любой участок местности. В наступлении артиллерия была тараном, пробивающим дорогу подвижным соединениям. Без артиллерии невозможно ни уничтожить опорные огневые точки, ни удержать занятую территорию. Пехота без артиллерии стоила на поле боя ничтожно мало. В чём был смысл такого ополчения, Гот до конца не понимал. Отсутствие артиллерии и даже крупнокалиберных пулемётов делала пехоту лёгкой добычей. Для борьбы с ними наилучшим образом подходили пулемётные отделения на мотоциклах c коляскам ВМW, лёгкие броневики Sd. Kfz 221 на шасси Horch 801 и с 7,92-мм пулемётом МG34 во вращающейся башне, и Volkswagen Typ 82 Kubelwagen с пулемётными отделениями. Отлично себя показывали лёгкие танки PzKpfw I с двигателями "Майбах"NL38 — экономичные и быстрые, радиофицированные коротковолновыми радиостанциями FuG 5, вооружённые только 7,92 миллиметровыми пулемётами. PzKpfw II с 20-м миллиметровой пушкой были уже излишеством. Запланированное использование этих машин против толп ополченцев дала самый блестящий результат под Вязьмой. Люди бежали в разные стороны словно испуганные животные от охотников, или сидели в норах стрелковых ячеек, затаившись, кто-то пытался сдаться, кто-то говорил на нескольких языках, прося прекратить убийство, поднимая белые платки, но тем самым только ориентируя стрелков…

Последовательная, как на учениях, расправа над большими массами противника увеличивало боевой опыт войск без серьёзных потерь, вселяло уверенность в окончательной победе, вызвало эйфорию даже у осторожных командиров, не говоря уже о впечатлительном фюрере и его партайгеноссе. Немецким романтикам это напоминало ежегодную законную охоту спартанцев на не граждан-илотов с правом убийства. Это была пора максимально эффективного и непрерывного использования превосходного германского оружия и организации. Артиллерийское и авиационное воздействие на части ополченцев применялось редко, только в случае занятия ими готовых укреплений типа “Линии Сталина” на границе 1940 года, или жилой застройки городов. Непонимание населением характера и способов современной войны, растрата ценного трудового и интеллектуального ресурса была непростительной ошибкой большевиков, поплатившихся за это сложностями в организации массового военного производства, и падением его качества. Дивизии ополчения не приобретали значение даже при слиянии с остатками разгромленных частей РККА или действовали против румынских частей на юге, или против финских войск в Карелии. Ветераны первых боёв, сохранившие иногда своё вооружение, становились катализатором для повышения уровня навыков вооруженной борьбы для ополченцев, но, в целом, то что было приемлемо ещё двадцать лет назад, во время Гражданской войны, теперь не срабатывало. Это в Гражданскую войну рабочему ополчению противостояли плохо вооружённые, малочисленные, иногда насильно мобилизованные белогвардейские войска. Теперь всё было иначе.

Просмотрев однажды в познавательных целях в Харькове трофейный советский кинофильм, где довоенные кинематографисты показывали Вермахт трусливыми и глупыми недочеловеками, а Гитлера шизофреником, убивающим из пистолета всех, кто говорит не то, что ему угодно, Герман Гот составил себе представление о не информированности простого населения и большей части руководства об истинных возможностях Германии. После этого ему стал более понятен шок и паника обуявшая большевистскую систему после гибели через неделю после начала войны отборных войск Красной Армии, более половины авиации и всех танковых армад. Подставляя своих лучших людей под удары закалённых в боях войск Германии, оснащённых превосходным оружием, под командование способных и опытных командиров, большевики приносили Германии огромную пользу. Это уничтожение живой силы России явно снижало устойчивость советского тыла, если не подрывало его навсегда, способствовало хаосу, расцвету криминальных элементов, антисоветских и капитулянтских настроения. Такие акции, составляющие базу режима, всегда имеют для него длительные последствия. Примерно такой же процесс уничтожения на фронте собственной опоры — гвардейских полков провёл Николай II перед своим свержением генералитетом. Один раз почти уничтожив свою интеллигенцию в революционных событиях и гражданской войне, советский строй повторял эту ошибку снова. А ведь он, едва создав свою собственную, рабочую интеллигенцию.

Среди, грудами лежащих тел ополченцев, в крашенной синькой, изношенной и латанной форме, часто в гражданской обуви, солдаты Вермахта с удивлением и презрением находили большое количество рисунков, стихов, книг, нот, находили скрипки, математические записи и конструкторские наброски, медицинские инструменты, даже микроскопы! Это так не походило на обычный состав вещей у солдат: патроны, табак, письма, портянки, мыло, консервы, носки!

К осени 1941 года из Москвы было отправлено на фронт 12 дивизий ополчения — почти 160 тысяч высококвалифицированных рабочих, представителей интеллигенции, работников науки и культуры. Студенты и преподаватели Московского университета и многих институтов, писатели, драматурги, поэты, переводчики, литературные критики, артисты театров, студенты и преподаватели Московский консерватории, дипломаты, художники, скульпторы, архитекторы, математики, механики, историки, физики, географы, химики, геологи, профессора, доктора и кандидаты наук, аспиранты — та элита, которую обычно народы защищают до последнего, как источник своего технологического и культурного могущества, была обречена на уничтожение самими народом. Это было ещё более странным, потому что сам народ наполовину состоял из людей, имевших по три — четыре класса образования, Пополненные добровольцами из Подмосковных городов и призывниками строительных армий, дивизии ополчения осенью были переименованы в обычные стрелковые. Дивизии ополченцев были вооружены кое-как, винтовками разных систем и времён, часто одна винтовка на двоих, с 15 — 25 патронами на винтовку, один пулемёт на батальон, трёхдюймовые пушки образца 1902 года. 7 — 8 тысяч в дивизии вместо штатных 14,5 тысячи. Большая часть мужчин в ополчении были в возрасте 40 — 50 лет и старше, без нормального обмундирования, без служб тыла, почти без артиллерии. Главное — без навыка воевать. Даже у кадровых военных в первые дни войны были сложности с преодолением табу на убийство человека. Требовалось пройти через психологическую фазу ожесточения. Для интеллигенции это табу было вообще трудно преодолимо в связи с гуманистическим складом мышления, инфантилизмом.

Германская разведка хорошо знала номера этих дивизий, потому что это были дивизии вдесятеро слабее обычных стрелковых дивизий РККА — самое слабое звено. Именно по их расположениям обычно наносились рассекающие удары. Так 2-я московская дивизия народного ополчения получила участок обороны 18 километров. Даже для кадровой 10-и тысячной дивизии по Полевому уставу-39 РККА должен был составлять не более 12 километров, а на главном направлении, которым являлась Вязьма, она должна была составлять всего 6 километров. Что хотел этим сказать, назначая неподготовленному 8-и тысячному соединению из штатских людей, такой большой участок обороны командующий 32-й армии, генерал-лейтенант Клыков, бывший штабс-капитан императорской армии, перед войной начальник над всеми московскими военными учебными заведениями, непонятно. Эту 32-ю армию из 5 дивизий народного ополчения уже в боях возглавил генерал-майор Вишневецкий, бывший штаб-ротмистр, кадровый офицер-кавалерист императорской армии, в последующем преподаватель военной Академии РККА.

Почти вся 32-я армия ополченцев, численностью 50 тысяч человек была окружена, уничтожена или взята в плен в течении трёх суток к 13 октября 1941 года войсками 3-й и 4-й танковыми группами Вермахта в самом начале свое операции “Тайфун” по захвату Москвы. Командарм Вишневецкий с обмороженными ногами попал в плен. Из двенадцати дивизий московского ополчения у Вязьмы девять были полностью уничтожены в октябре и прекратили своё существование 1-я, 2-я, 5-я, 6-я, 7-я, 13-я, 29-я, 139-я и 140-я. Другие дивизии в ходе Вяземского побоища потеряли по 60 — 80 процентов людей. 8 тысяч ополченцев 2-й Краснопресненской дивизии были перебиты за одни сутки. У них не было ни флангов, ни тыла, ни грамотно подготовленных позиций. Это никак нельзя было назвать войной в привычном понимании этого слова.

3-й танковой группой Вермахта, где сражались его старые товарищи по наступлению от Сувалок на Минск и далее к Смоленску и Вязьме, генерал-полковник Герман Гот тогда уже не командовал. Но он планировал наступление 3-й танковой группы с учётом данных о свойствах войск противника. В начале октября 3-я танковая группа нанесла удар севернее Вязьмы по 30-й советской армии Хоменко, прикрывающую слишком большую для себя полосу обороны в 50 км. Хоменко имел на всю армию только четыре противотанковые пушки, а танков не имел вовсе. Шансов отразить удар у него не было никаких. Маршал Будённый потерявший ранее в окружении Киевскую, почти миллионную группировку, и генерал-лейтенант Конев, знакомый Гота по Витебску, потерявший там в окружении свою 19-ю армию, упрямо отказывались учитывать горький опыт окружений с помощью танковых и механизированных войск. Они сосредоточили все основные силы вдоль шоссе Смоленск — Москва, не оставив в глубине обороны подвижных резервов, просто подарив блестящую возможность оставить Москву без войск одним ударом. Странным, непостижимым образом они считали возможным, будучи связанным с фронта боем, успеть отойти к Можайской линии обороны быстрее, чем их обойдут с флангов танковые группы. Простой расчёт показывал, что, даже если отход конных упряжек с артиллерией, без которой пехота слаба, начнётся одновременно с началом обходного движения танков, они всё равно окажутся в окружении без снарядов, еды и фуража. Что касается пехоты, то никогда окружаемая пехота пешим порядком не сможет отступать быстрее, чем её окружит моторизованная пехота, как никогда не может в шахматах пешка идти по клеткам быстрее, чем конь или слон. Только контратаки из глубины танковыми и механизированными резервами с артиллерией и сапёрными частями под прикрытием авиации, способны останавливать смыкающиеся танковые клещи. Не выполнив такие свои довоенные наработки у границы, РККА решило у Москвы вовсе от них отказаться. И это было ещё более странным потому, что основные военачальники большевиков были офицерами в царской армии в Великую войну, специально учились воевать; маршалы Будённый был унтер-офицером, начальник генерального штаба Шапошников был в царской армии подполковником, Жуков унтер-офицером, Конев младший унтер-офицер. Они всю жизнь воевали и были в строю...

После принятия на вооружение гаубичной артиллерии навесного огня, начиная с окружения французской армии под Седаном и Мецем во время франко-прусской войны 1870 года, операции на окружение являлись основным видом наступательных действий немецкой армии. Русские военачальники не могли не помнить окружение и уничтожение спустя месяц после начала Великой войны кайзеровским рейхсвером 2-й армии из тридцати дивизий царского генерала Самсонова в 1914 году в Восточной Пруссии. Сто тысяч пленных, тридцать тысяч убитых, Самсонов застрелился от позора… В этой операции 1914 года 29-и летний обер-лейтенант Герман Гот служил в штабе германской 8-й армии и участвовал в подготовке и руководстве этим блистательным сражением. За умение, проведенное при этом он получил свою первую награду — Железным крестом 2-й степени. Операция против русской императорской 10-й армии Сиверса, тоже в восточной Пруссии в 1915 году имела вид окружения, захват у Российской империи Польского княжества и Галиции в 1916 году после прорыва в тыл русскому Юго-западному фронту, тоже. И это делали немцы и австрийцы, ещё не имея танков, мотопехоты и бомбардировочной авиации! На глазах высших военачальников РККА подобным образом на этот раз уже гитлеровский Вермахт окружал в 1939 году армии поляков, в 1940 году армии французов и англичан, в 1941 году югославов и греков. В конце концов окружения Красной армии под Белостоком, Минском, Витебском, Киевом происходили уже с их войсками прямо перед ними. Почему русские паталогически не желают учиться ни на чужих, ни на своих ошибках? Почему они так поступают?

Находясь уже на Украине, Герман Гот с вниманием следил за успехами своих бывших подчинённых и товарищей по 3-й танковой группе под Вязьмой. Профессиональному становлению многих командиров моторизованных и танковых дивизий этой группы он отдал массу сил и внимания.

Прозвище “Папа Гот” было дано ему именно офицерами-танкистами, а потом уже широко разошлось по войскам, перекочевало в 7-ю полевую, а потом и в 4-ю танковую армию. Неустанная забота о быте, гигиене, питании, расквартировании, лечении, либеральное отношение к отпускам, награждениям, спиртному, даже передвижные публичные дома с варьете, сожительства с белорусками и литовками офицеров, солдатские магазины и мастерские, сверхнормативные посылки солдат на родину, была предметом зависти других армий.

При участии его товарищей, вместе с 32-й армией ополченцев, под Вязьмой были окружены и уничтожены другие войска генерала армии Жукова: 19-я, 20-я, 24-я, 32-я армии.

Ещё трём армиям Жукова: 22-я, 29-я и 31-я армии через несколько дней удалось вырваться. 110 тысяч пленных ополченцев из Москвы, содержались в октябре и ноябре под открытым небом в дулаге № 184 в Вязьме. Это был лагерь смерти. Пересылать или использовать фанатиков не хотел ни OKW c OKH, ни Абвер, ни русские освободительные силы. Их уничтожали, даже не регистрируя как военнослужащих РККА. На территории лагеря тогда отрыли 40 рвов размером 4 на 100 метров. Туда рядами складывали живых обессилевших вперемешку вместе с уже умершими, слоями пересыпая землёй и укладывая тракторами ещё живых. Мороз в ноябре убил за неделю 50 тысяч человек и стал самым дешёвым средством истребления в руках Вермахта. Зная странности русского мышления, Герман Гот мог предположить, что эти безымянные могильники неизвестных ополченцев в Вязьме, как свидетельства страшного национального и классового позора будут забыты, и прямо над ними построены жилые дома и даже, какой-нибудь мясокомбинат и мастерские, словно это и не массовые человеческие захоронения, а скотомогильники.

В течении недели между Вязьмой, Ржевом и Москвой не осталось советских войск, только части НКВД и истребительные батальоны. Наверное, по мнению командования Вермахта, следующую линию обороны Москва должны были защищать женщины и милиция. Отмеченный германским командованием хаос в Москве 16 октября 1941 года, когда столица на несколько дней стала неуправляемой, напуганная прорывом Вермахта от Вязьмы к Истре и Волоколамску. Стрельба на улицах, разграбление и поджоги магазинов, и складов продовольствия, бегство чиновников, была привычной иллюстрацией того, что происходило обычно в городах при приближении Вермахта. Тогда эта паника была истолкована всеми, как подтверждение исчерпания возможности обороны столицы. Мир затаил дыхание...

Каково же было удивление немецкие войск, расслабленных такими дармовыми успехами, уже распределяющими для себя квартиры, запланировавших парад на Красной Площади и, даже, приготовивших гранитные монолиты для создания пятнадцатиметрового памятника немецкому солдату в Кремле, когда на них неожиданно в начале декабря напали массы отлично оснащённых и экипированных для действий в зимних условиях, русские войска. Три армии из Сибири и Дальнего Востока с тысячей танков и множеством самолётов оказались вдруг под Москвой. Германская разведку упустила это перемещение и сосредоточение войск в октябре — ноябре, иначе Вермахт не стал бы производить попытки охвата Москвы с севера и с юга, распыляя силы. По этим растопыренным пальцами и пришёлся яростный удар кадровых свежих армий. Если бы германская разведка сопоставила начало нефтяного эмбарго, объявленного США императорской Японии с размышлениями командования Японии относительно нападения на СССР, оно бы увидело нереальность в таких условиях ведения Японией наземной полноценной войны с СССР, и явную направленность США на вступление с Японией в войну. Советское же руководство сразу оценила эмбарго на поставку нефти в Японию, как повод к войне. Соотношение сил Японии и США было где-то на уровне 1:10, и американским империалистам было просто невозможно не поживиться таким призом. В такой обстановке Японии было уже не до СССР. Без дальнейших колебаний, с сентября началась переброска отборные войск с границы на востоке

7 декабря 1941 г. Около 3-х часов утра японская авиация атаковала американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор. США вступили в войну с Японией с заведомо понятным концом... После этого стало возможным большевикам снимать с границы и другие войска, и полностью использовать мобилизационный потенциал Дальнего Востока.

В Ленинграде тоже были отправлены на фронт 10 дивизий и 14 пулемётно-артиллерийских батальонов народного ополчения. Три дивизии по 8 — 9 тысяч человек погибли и были пленены, не получив войсковых номеров. Именно там погибли самые идейные ленинградские коммунисты и комсомольцы, а вовсе не приспособленцы, вступающие в партию для карьерного продвижения, получившие в тылу свободу совести. Канули в небытие участники гражданской войны, видевшие от края какой пропасти, ушла Россия в 1917 году. Тело коммунистического строя неосмотрительно потеряло свою самую крепкую арматуру, свой становой хребет, к радости затаившихся бывших собственников всех видов.

Также войскам Германа Гота около Ростове-на-Дону в прошлом году были встречены части 116-й кавалерийской дивизия народного ополчения и ополченческий стрелковый полк. Проигнорировав страшное Вяземское побоище среди своих умнейших людей, большевики не остановились и теперь. По сведениям агентурной разведки, в Сталинграде войска Вермахт и СС ждал корпус народного ополчения в составе кавалерийской и стрелковой дивизий, и даже танковой бригады на танках Сталинградского завода с экипажами из рабочих. Они считали свою борьбу частью борьбы бедных против богатых. Они хотели построить справедливый и щедрый мир, где не будет бедных и богатых, а только состоятельные. Перед расстрелами они пели “Интернационал”, не понимая, почему в них стреляют австрийские и немецкие рабочие и крестьяне, которых немецкий империализм пригнал на войну.

Фельдмаршал фон Манштейн рассказывал о 15 тысячах ополченцев-фанатиках Севастополя, погребённых артиллерией в обломках домов, которые они пытались защищать до последнего. Всё народное ополчение Брянска, Смоленска, Курска, Воронежа, вставшие на пути войск Германа Гота было уничтожено или попало в плен. Такая жертвенность, достойная древних римлян и германцев после аморфного отношения населения к войне во Франции, Польше и Греции была необычной. С другой стороны, что было делать большевикам, когда кадровая Армия оказалась разбита на границе или сдалась в плен, бросив миллионы новейших винтовок, автоматов, пулемётов, десятки тысячи танков и артиллерийских орудий, десятки миллионов единиц боеприпасов? На кого они могли большевики опереться в такой отчаянный момент, когда сдавались и переходили к врагу вместе с сотнями тысяч красноармейцев командующие армий, корпусов, дивизий, полков? Было бы лучше, если бы ополчение приняло бой на улицах Москвы под обстрелом сотен германских орудий тяжёлой артиллерии? Был ли выгоден размен одной дивизии ополченцев на один день задержки операции “Тайфун”?

Размышляя таким образом, Герман Гот вслушивался в то, что докладывают Фангор начальники отделов. Во многих случаях он отметил необходимость собственного вмешательства. Связисты и сапёры почти закончили развертывание антенн и палаток, и можно было вот-вот приступить к нормальной штабной работе. Он не любил штабные автобусы. Там было слишком тесно, душно и жарко. Плохо пахло и было очень пыльно, не взирая ни на какие уборки, так, что даже карандаши и ручки отказывались писать на пыльной бумаге. В палатках было с этим получше, кроме того там можно было мыться, ходить в туалет, спать на кровати с постельным бельём и переодеваться в сухие майки и рубашки.

Надо сказать, что и Германия в 1941 году почти повторила эту горькую ошибку большевиков, послав в армию высококвалифицированных рабочих. Промышленники, правда, забили тревогу, и OKW тоже осознало, хоть и с запаздыванием, свою ошибку. Однако и часть элиты рабочего класса Германии успела лечь костьми на восточных просторах под Москвой, Ленинградом и у Дона. В отличие от России, заказы для военной промышленности Рейх мог разместить во Франции или Голландии. Рейх имел возможность, справедливо рассчитывая на скорую победу, имитировать неограниченное количество рейхсмарок для этих закупок, а также принудительно вывозить для работы в Германию рабочих с востока. Советский Союз не имел такой возможности. Он мог только поставить к станкам женщин и детей, максимально удешевить производство вооружения, амуниции и боеприпасов, широко привлекать женщин-добровольцев Красную Армию. За весьма дозированные и организационно сложные поставки вооружения и военных материалов он рассчитывался с союзниками золотом.

Ценность интеллигенции, высококвалифицированных рабочих и служащих для выживаемости и сопротивления народа, необходимость уничтожения этих категорий населения в первую очередь, создание препятствий в будущем для восстановления их численности, генералы и офицеры Вермахт и СС понимали отлично. В любом оккупированном городе новый порядок начинался с арестов представителей интеллигенции вместе с евреями, закрытия школ и вузов. Часто две эти категории почти совпадали. Слияние русских и евреем в одну социалистическую химеру было налицо. Сочетание русских и еврейских деловых и физических качеств породило Красного Голиафа, уничтожить которого была святая миссия немцев. Война Германии, объявленная еврейскими организациями по всему миру в 1933 году в виде байкота немецких товаров и финансовых рынков, и во всех других доступных методах и формах, была явной угрозой. Еврейские функционеры из Нью-Йорка и Лондона, находясь под защитой армий этих стран и своих еврейских боевиков из террористических организаций “Иргуна”, “Эцель”, “Лехи”, безответственно объявив войну Германии, поставили евреев, проживающих в Германии и Восточной Европе в положение военнопленных, обречённых на преследования и гибель. Это ещё больше усилило ненависть немцев к сворим евреям и к остальным 14 миллионам евреев, рассеянным по миру, и давало оправдание в их глазах к принятию окончательному решению еврейского вопроса в любом виде.

Несмотря на убийство до четверти советских пленных сразу на поле боя, на санитарных пунктах, при первичной сортировке, при конвоировании, в лагерях пришлось содержать около двух миллионов человек. Расстрелы сдающихся на поле боя первыми начали практиковать солдаты СС в Польскую кампанию в 1939 году, а потом при захвате Голландии, Бельгии и северной Франции в 1940 году. В Польше особое значение получило уничтожение офицерства из числа потомственных шляхтичей, имевших гипертрофированный комплекс славянской чести. Способности польской шляхты к многовековому упорному сопротивлению и немцам и русским была хорошо известна. Поэтому польских офицеров зондеркоманды СС локализовали и истребляли так же, как в СССР комиссаров. На востоке в практику уничтожения сдающихся на поле боя включился и Вермахт. В отношении к восточным пленным в чистом виде осуществлялась идея Гитлера и одна из целей войны — нанесение максимального ущерба живой силе России. Зная это, можно было весьма просто объяснить стратегические замыслы, когда вместо напряжённой борьбы за политические центры Ленинград и Москву, силы Вермахта и СС отвлекались на локальные операции, цель которых был захват пленных и уничтожение войск в котлах.

Для Германа Гота было очевидным, что войска противника, оставив во время бегства пушки и миномёты, грузовики и танки, пулемёты и боеприпасы, если и не разбегались по домам то, выходя к своим, являли собой жалкое воинство. Их нужно было лечить, по новой одеть, обуть, вооружить, переформировать, и только потом они было готовы идти в бой. Германской тактике прорыва фронта, когда на узком участке с помощью авиации и артиллерии не оставался в живых никто, и через этот участок в тыл, к штабам, складам, мостам устремились танковые группировки с пехотой и артиллерией, было всё равно, кто был перед ними — опытные солдаты или новобранцы. Таким образом масса времени на вылавливание окружённых красноармейцев стоила, в конечном итоге драгоценных месяцев, когда Блицкриг превратился в Нормалькриг со всеми вытекающими из этого последствиями войны на истощение ресурсов...

С неудовольствием глядя сейчас на колонну пленных, и считая, что их нужно бы направить скорее к месту только что состоявшегося расстрела евреев, и тоже уничтожить, генерал-полковник Герман Гот, вспоминал лагерь русских пленных под Белостоком, который он посетил в июне 1941 года, когда его танковая группа уже штурмовала Великие Луки, повернув на север со Смоленского направления.

Огромное поле под палящим летним солнцем, среди лесистых холмов было обнесено забором из колючей проволоки на плохо очищенных от коры сосновых брёвнах... Кое-где были готовы вышки для часовых, строились невдалеке из досок и брёвен силами пленных несколько бараков для администрации и охраны. Периметр лагеря охранялся с помощью пеших постов через каждые 50 метров. Немецкие солдаты, “хиви”, полицаи из местных белорусов, “капо” из числа пленных, расхаживали вдоль колючей проволоки, сидели, лежали под навесами, ели, курили, пили у своих палаток, отгоняли местных женщин, раскрывающих своих военных и невоенных родственников. Поле, где раскинулся лагерь, площадью в квадратный километр было полностью лишено строений, деревьев и кустарников. Десять тысяч человек стояли возле проволочного забора, сидели, лежали, бесцельно бродили. Многие держали над собой шинели и тряпки, чтобы укрыть спящих от солнца, пока те спят. Потом они менялись местами со спящими. Другие потихоньку рыли землянки и норы, осознав, что из отсюда никуда переводить не будут. Чёрные от загара и пороховых ожогов лица и руки, выцветшее обмундирование без знаков различия, блёклая гражданская одежда... Большинство из них думало, что плен — это лучшее средство на войне остаться в живых. Парадоксальным образом, те упрямцы, кто прорвался на восток к большевикам, имели больше шансов остаться в живых, чем эти расчётливые.

Они были совсем не похожи на тех русских пленный, 100 тысяч которых сдались 8-й армии кайзеровского рейхсвера в Восточной Пруссии в 1914 году. Будучи офицером штаба 8-й армии, Герман Гот тогда занимался их размещением и учётом. Огромного роста бородатые, голубоглазые и светловолосые солдаты из Иркутска, Красноярска, Перми, Омска, с Енисея поразили его. Тогда ещё он понял, что живая сила России должна быть уничтожена во что бы то ни стало, иначе европейцам не миновать беды. Всю Великую войну, Гражданскую войну. В этом белостокском лагере в 1941 году русские были уже всё больше мелкие и чернявые. Страх Гота немного утих — вечный противник германии начал выдыхаться.

Обер-лейтенант того лагеря, польщённый вниманием высокопоставленного генерала, знавшего лично фюрера, докладывал о состоянии дел, сетуя на трудности с исполнением положений об организации лагеря. Военнопленные здесь были разделен на роты, каждой была отведена своя часть территории. Организованы были отделы лагеря: руководство, отдел использование военнопленных на работах, хозяйственный и санчасть. Больше всего хлопот доставлял коменданту отдел контрразведка Абвера, который занимался вербовкой агентуры среди военнопленных, выявлять советских разведчиков и тех, кто скрывал своё истинное командное положение в РККА, евреев, всех, кто готовил побег. Сотрудники Абвера выявляли подозрительных и передавали их тайной полевой полиции ACT и службе безопасности СД. Абвер собирал среди пленных сведения о Красной Армии и промышленности, осуществлял отбор лиц, желающих служить в немецкой армии или оказывать другое содействии, производил сбор советского обмундирования, орденов и документов для собственного использования Абвер. Работа этого отдела входила в систему Абверштелле осуществляющую контрразведывательную работу при каждом военном округе. Сюда, как и во все лагери приезжали представители ACT, диверсионных команд и групп Абвера, предприятия “Цеппелин” для вербовки агентуры. Счастливчиков отбирали и обучали в спецшколах и забрасывали в тыл большевиков. Вербовщики из числа бывших белогвардейцев и ранее перешедших на службу Вермахта советских офицеров тоже отбирали всех, кто готов был служить Германии.

Такой национализм с точки зрения Германа Гота заслуживал всяческой похвалы. Так же, как он сам всячески поощрял использование своими войсками трофейного советского оружия, особенно отличных самозарядных винтовок СВТ, 37-миллиметровых зенитных автоматов, артиллерийских гаубиц калибра 76 и 122 миллиметров и, пробивающих любые танки насквозь 57-миллиметровых противотанковых пушек ЗиС-2, грузовиком и артиллерийских тягачей. Он поощрял и использование пленных солдат при определённом отборе. Так же, как и в случае с трофейным оружием, использование трофейных солдат было поставлено на поток. Никогда Вермахт не смог бы так быстро восстановить боеспособность после катастрофического отступления от Москвы зимой без этой практики. Без рационального использования трофеев, продовольствия, солдат и рабочей силы врага, продолжение войны было бы невозможно.

Комиссары, евреи, цыгане и похожие на них, а также раненые, были расстелены ещё до попадания в лагерь, украинцы и прибалты отпущены. Теперь под открытым небом будут умирать русские и белорусы. Начальник лагеря, обер-лейтенант Вермахта в щёгольских, отполированных до блеска сапогах и нагрудным знаком за Бельгию, рассказывал, что еда из шелухи семечек после отжима масла, вызывает закупорку кишечника и мучительную смерть, но она даётся пленным, как очистки и отбросы от еды, потребляемой охраной. Работники из числа пленных варят трупы лошадей, возимых рабочими командами с дорог, где отступали части Красной Армии, из сёл привозят пшеничный отбой, испорченный плесенью картофель, гнилое и горелое зерно, вершки корнеплодов, отходы кожевенного производства. Отсутствие должного количества дров и питьевой воды, приводит к невозможности даже такие продукты готовить. Эти отходы раздают пленным как есть. Они едят как животные, свиньи и собаки, дерутся при раздаче, калеча, и, даже убивая друг друга. Частые случаи перелезания через проволочный забор кончается выстрелами в упор. Трупы лежат долго, как предупреждающие знаки. Запах испражнений, облако мух висел над массой молчаливых людей. Они ходят под себя, стараются лишний раз не шевелиться. Среди них, похоже, лежат и мертвецы. У места, где устроены ворота, и куда вывозят чаны с едой, они сидят очень плотно, плечо к плечу, чтобы быть ближе к повозке, когда она въедет. Дальним к еде никак было не успеть, и делиться с ними никто не будет, потому что порций и паек нет, и никто за этим не следит. Поле обречённых на смерть приходит в движение только когда открываются ворота, и повозка с чанами въезжает внутрь. Прямо на землю их чана вываливает вонючую массу и уезжает, раздавая вокруг удары хлыстом. Голодающие кидаются на это месиво. Каждый раз происходит ужасная давка и драка. Ещё оживление возникает, когда охрана стреляет в толпу при смене караула, разряжая перед уходом оружие в людей. Каждое утро ворота открываю для того, чтобы команда пленных, за хлеб или воду, собирает умерших за ночь.

Каждое утро несколько десятков тел выносят и бросают в ров у дороги. Тела присыпают немного землёй, и на следующий день бросают новые трупы, пока очередной ров не заполнится до верха. Тут же расстреливали группы и по одиночке последних, оставшихся в живых после массовых акций первых недель оккупации евреев и коммунистов. Их вылавливали по дальним хуторам, схронам и малинам с помощью местного населения, гестапо и полевой жандармерии. Начальник лагеря, обер-лейтенант из Кёльна, говорил со вздохом, о том, что ему хотелось бы поскорее отправиться в свой полк, а то скоро кончится война, и он не успеет отличиться, для получения наград и повышения по службе. Он ещё говорил о том, что Гот и так знал, что на войне стреляют реже, чем занимаются хозяйственными и житейским вопросами. Воспринимающие войну как бой, не понимают, что в жизни офицера на войне, бой занимает одну тысячную часть его работы. Обер-лейтенант не понимает, почему Вермахт должен делать работу Абвера, СС, гестапо и местных предателей, в то время, как они добывают себе славу, богатые трофеи на поле боя. Герман Гот пообещал тогда позвонить Гудериану, и философски заметил, что после окончания войны с большевиками, для немецкого офицера всё равно найдётся вскорости новая война, так уж устроен мир.

Он даже однажды видел сон, когда такой лагерь, и имеющий площадь десять километров был битком заполнен всеми солдатами и офицерами Красной Армии, противостоящих группе армий “Юг”. Он как будто бы летел над ним на “Хорьхе”, фотографировал на память и делал заметки для будущей книги полок названием “Великая победе Рейха у Волги”.

Вот и сейчас среди пленных многие хромали, многие имели на теле серо-бурые бинты, некоторых явно вели под руки. Редко кто и них смотрит вперёд, или по сторонам. Неожиданно один из них упал, роняя из рук шинель. Конвоир быстро направил к этому месту свою лошадь. И пока та перебирала ногами вокруг упавшего, солдат снял с плеча винтовку, и, свесив ствол, немного наклонившись в седле, выстрелил в упор. Через мгновение после вспышки донёсся сухой щелчок выстрела.

— Это что за представление, Фангор? Это кто решил в обстановке, когда моя армия ведёт преследование, чтобы попытаться с ходу достичь Сталинград и ворваться в него, пока он не занят войсками русских, тратить время и ресурсы на упражнения с недочеловеками? Наверное, это опять 14-я танковая дивизия Хайма проявляет излишний гуманизм. Хайм только принял дивизию, а уже идёт против правил. Ох, уж, мне эти бывшие штабные генералы ОКW, да ещё из бывших артиллерийских начальников! Где Хайм? Он должен быть тут. Я его вызвал для обсуждения вопросов пополнения дивизии за счёт механиков и танкистов их числа “хиви”, и хотел дружески с ним поужинать.

— Генерал Хайм отбыл из штаба дивизии на другом берегу Сала, и должен быть вот-вот здесь, — ответил Фангор.

— Спит он, наверное, в тени опять в своей машине, как он не может понять, что большевики зверски убивают германских солдат. Зимняя битва у Москвы показала, что борьба будет долгой, и уничтожение не арийцев нельзя откладывать — оно должно происходить сейчас и немедленно. У нас нет комиссаров и работу по воспитанию солдат в части обращения с врагом, могут вести только генералы и офицеры. Это мы должны объяснять солдатам, что война, это часть борьбы германцев против славянства, защита европейской культуры от московско-азиатского наводнения, защита от еврейского большевизма. Борьба имеет целью полное разрушение России, она должна вестись с неслыханной ранее жестокостью. Восточный поход может закончиться только иначе, чем, например, война с французами — только уничтожением. Примирение невозможно. Требуется уничтожение в буквальном смысле. Я полностью согласен с фон Манштейном, который неоднократно предостерегал своих офицеров от ложного сострадания к русским военнопленным и русскому населению. Если, конечно, они не состоят на службе германскому Вермахту. Только безжалостные и энергичные действия. Почему эти пленные до сих пор не расстреляны? Почему они продолжают есть германский хлеб? Чтобы разбежаться по степи как тараканы и дальше оказывать сопротивление? Бандитничать и стрелять в спины? Ужас, мой дорогой, Фридрих! Просто ужас! Что за бесхарактерность! — воскликнул Гот, указывая перчатками в сторону колонны военнопленных, а потом в сторону горящего за горизонтом Котельниково.

Обычно не оставляя своего флегматичного тона, лицо его при последних словах сделалось злым и морщинистым как у старого бульдога, а голос раздражённым.

— Мне тоже не нравится поведение Хайма, — ответил генерал-лейтенант, — у него там собралась вольница ландскнехтов в 36-м танковом полку и разведбатальон К94, а и вообще, у меня такое ощущение, что мы движемся в какую-то пропасть эта бесконечная степь действует всем на нервы...

Командующий обвёл выцветшими голубыми глазами стоящих вокруг офицеров и, остановив взгляд на обер-лейтенанте, который недавно обсуждал донжуанские похождениях в Ростове-на-Дону, добавил:

— Зигмунд, быстро передайте командиру конвоя, кто он там есть, мой приказ немедленно всех пленных уничтожить у балки, но сначала потребуйте, чтобы связисты из 14-танковой дивизии нашли наконец мне своего командира!

— Слушаюсь! — воскликнул обер-лейтенант, не к месту вскидывая руку в нацистском приветствии.

Прижав к бедру пухлый портфель, он резко развернулся на каблуках и проворно побежал к стоящему отдельно остальных штабных машин, “Horch-901” с брезентовым верхом. Машина была окрашена по раннему образцу цвета для Африканского корпуса, в жёлто-коричневый цвет Grun Braun. На приоткрытой дверце грузовика машины был отчётливо виден жёлтый знак 14-й дивизии — руна движения, в виде одного полного, и одного неполного квадрата, расположенных один над другим. Водитель там что-то делал с мотором, приподняв боковой щиток. В тени бронетранспортёра связи с большой поручневой антенной, тоже окрашенного в жёлто-коричневый цвет, сидели, прислонившись спиной к колесу, и дремали, двое младших офицеров-танкистов.

Герман Гот, чувствуя удовлетворённость после завтрака и от того, что ему пока ещё не пришлось портить себе нервы в переговорах в командующим группой армий “Б” Вейхсом, вышел из-под навеса над столом, и пошёл в окружении генералов и офицеров в сторону штабных палаток. Он шёл, по-хозяйски озираясь вокруг, ударяя перчатками по ладони. Генерал-лейтенант и ефрейтор-денщик следователи за ним неотступно. Так они молча прогулялись мимо приветствующих его офицеров. Потом мимо сапёров, занимающихся рытьём укрытий-щелей рядом со штабными палатками, на случай авианалета. Здесь он потребовал себе бинокль, и, приложив его к глазам долго рассматривал впереди, колеблющиеся в знойном мареве исковерканные металлические пролёты железнодорожного моста через реку Сал. Там же стоял на путях наполовину упавший в воду бронепоезд большевиков. Два таких бронепоезда, прикрывающие отход 51-й армии большевиков, были сделаны из сырой не броней стали и вооружены устаревшими орудиями. Они являли собой лишь передвижные платформы для артиллерии поддержки войск, но никак не ударная бронетехники, использование их в открытом бою у Куберле, а потом, привели к их расстрелу быстрыми Pz. III из 36-го полка. Новые 50-мм орудия легко пробивали котлы паровозов и бронебашни, а мм пулемёты ещё более быстрых Pz. II не давали возможность экипажам бронепоездов выбраться и спастись в степи. Это походило на легендарное состязание героев с огнедышащим драконом из древнегерманских мифов. Естественно, фотографироваться на такими поверженными чудовищами для танкистов было удовольствием. Это было почище, чем многобашенные советские танки-монстры Т-35, встреченные у границы.

— Положение с боеприпасами приемлемое, — услышал командующий голос Фангора, который, оказывается, всё это время докладывал о количестве боеприпасов для танков и артиллерии.

Малый расход боекомплектов, после тяжёлых боёв за Воронеж, обнадёживали и показывали на отсутствие сопротивления. Однако, Гота продолжала волновать проблема горючего для техники, топлива для приготовления пищи и кипячения воды. Эта ахиллесова пята могла сыграть очень злую шутку. Потеря десяти процентов личного состава от малярии и ещё десяти процентов от дизентерии, превышала обычные потери в результате боевых действий. То, что эти немцы оставались живы, было относительной радостью, батальоны их всё равно теряли на несколько месяцев. Восполнение выбывшего персонала с помощью русских привело к замещению ими почти всего не боевого состава в батальонах. С одной стороны — это было тревожным знаком, а с другой стороны, нужно было начинать обучение колониальных восточных войск. Им в будущем предстояло захватывать для Германии территории за Уралом. Огромные десятиметровые гранитные статуи германских солдат, опирающихся на свои мечи, должны были встать там вечными метафизическим стражами тысячелетнего Рейха. Они должны были с высоты этих гор смотреть на восток, наблюдая за тем, как русские уничтожают русских.

Слушая начальника своего штаба, генерал-полковник наблюдал, как колонну пленных, наконец остановили, и начали побоями и выстрелами поворачивать в сторону балки, не без сложностей пересекая путь движения армейского транспорта.

— Через час соберите начальников отдела штаба на совещание в моей палатке. Будем говорить о задачах на третье августа сорок второго года. Хаймом мы обсудим планы продвижению его быстрых частей через Котельниково на Жутово и Абганерово. Частью быстрых подразделений должна иметь возможность пройти через Пимено-Черни, восточнее Котельниково. Продвинуться на Жутово, Плодовитоае, Абганерово. Это надо сделать очень быстро, уже завтра утром, чтобы через сутки подойти к южной окраине Сталинграда, пока линии обороны не заняты войсками. У нас есть блестящая возможность ворваться в Сталинград до того, как туда отступят части 62-й и 64-й армий большевиков, Сейчас они связаны северо-западнее от нас боями с войсками 6-й армии Паулюса. Мы отрежем войска русских от переправ через Волгу в Сталинграде и уничтожим полностью.

Пока полковник соображал, что ему сделать, то ли продолжить держать планшет, на котором начальник штаба 4-й танковой армии всё ещё просматривал и подписывал документы, или попытаться, согласно уставу, как положено, приветствовать командующего,

опустив к бедру планшет с бумагами, принял положение ”смирно”.

— И ещё вот что, Фридрих, — Герман Гот строго посмотрел на Фангора, — вы говорили, что радиоразведка фиксирует работу радиостанции и переговоры командующего 64-й армией Чуйкова из района Котельниково...

— Да... Наши из отдела радиоразведки их перехватили ...

— Пошлите туда все группы “Бранденбурга”, пусть они его или захватят, или убьют. Я хочу, чтобы дивизии 64-й армии остались на несколько дней без головы. Нам этого времени хватит, чтобы отрезать от безглового тела по частям все члены. Что же касается пленных вообще, то сделайте уже что-нибудь, я не в не хочу выслушивать замечания Вейхса, что мы нарушаем его директиву, и тратим на них слишком много времени и сил. Исполняйте!

— Слушаюсь, мой генерал! Да здравствует победа!

— Да здравствует победа!

Глава 13. Шестая война генерала Чуйкова

Командир батальона, высокий, с длинным лицом со впалыми щеками, умными глазами с большим ресницами, нескладный, больше похожий по осанке и выражению лица на институтского преподавателя, нечётко приставил ногу, поднял руку к козырьку фуражки и доложил, слегка картавя:

— Товарищ генерал-лейтенант, майор Рублёв, командир первого батальона 435-го полка 208-й стрелковой дивизии из состава Дальневосточного фронта, по вашему приказанию явился. Согласно плану перевозки дивизии, вчера ночью выгрузились из первого эшелона, с подразделениями усиления. По плану развёртывания дивизии являюсь левофланговым, выдвигаюсь к хутору Кераимов. Ещё три эшелона дивизии в настоящий момент разгружаются на станции Котельниково, остальные эшелоны по плану должны разгружаться на перегонах Котельниково - Чилеково. Далее по сигналу командира дивизии имею задачу двигаться в сторону Цимлы до соприкосновения с войсками фашистов. Только что подверглись налёту авиации. Потери...

— Семеро убитых, столько же раненных и контуженных, лёгких не считали, и ещё гражданские, — поворачиваясь к Чуйкову ответить за командира помначштаба, — и ещё, согласно сведениям, полученным от лейтенанта из 760-го полка нашей дивизии...

— Откуда сами-то? — спросил Чуйков, почему-то прерывая доклад; то ли потому, что не любил, когда кто-то встревал в разговор помимо его воли, то ли ждал сообщения от своего адъютанта, листающего красноармейскую книжку Березуева.

— Отправлялись мы от посёлка Славянка, что на берегу залива Петра Великого, двенадцатого июля, товарищ командарм! — ответил комбат.

— А сам откуда будешь, майор? — снова спросил его Чуйков, встретившись при этом взглядом со своим адъютантом.

Шофёр подал Чуйкову тонкую трость, и он опёрся на неё с видимым облегчением. Благо, что земля была такой сухой и твёрдой, что трость совсем в неё не проваливалась.

— Из Хабаровска, товарищ генерал-лейтенант!

— Всё правильно, дальневосточники они, Василий Иванович, и книжки настоящие, и записи сходятся, — ответил адъютант, возвращая красноармейскую книжку Березуеву через плечо автоматчика охраны, — в прифронтовой полосе кого только нет сейчас, и не редко появляются немецкие диверсанты в советской военной форме из числа предателей родины, они охотятся за командирами, наводят авиацию на штабы и эшелоны, сеют панику на переправах, затрудняют движение войск, поджигают строения и склады, а иногда даже действуют большими группами под видом подразделений Красной Армии — пояснил он офицерам свои действия, — около Котельниково действует их передатчик, и не один, так что будьте начеку, товарищи командиры...

— Значит, прислал для моей армии подарок друг Апанасенко из состава своего Дальневосточного фронта. Что ж, товарищи дальневосточники, Иосифа Родионовича вашего хорошо знаю, был у него в Хабаровске несколько раз. И в Славянке вашей был, и укрепрайон ваш, на случай нападения японских самураев построенный, осматривал, — улыбаясь так, что стали видны вставные золотые зубы, начал говорить Чуйков добродушно, словно встретил старых друзей у квасной цистерны во время майских народных гуляний, а совсем не в степи, пахнущей пожарищем, тринитротолуолом, смрадом освежёванной рядом коровы, убитой пулей, — а командарм ваш бывший, Апанасенко, кстати, местный, тутошний, с Дона казак. В двадцатый годах в Чеченских и Дагестанских горах многочисленных бандитов по аулам ловил. Крут был. Да и на Дальнем востоке тоже был хорош. После разгильдяя и предателя Блюхера быстро порядок в Дальневосточной армии навёл. Изжил партизанщину, оставшуюся с Гражданской войны. Плохих солдат и командиров он готовить не хотел и никогда не умел... 208-я, значит... Чего такой кислый, майор?

— Просто не ожидали тут, в голой степи встретить командарма! — ответил Рублёв.

— Да, драматичненько так получается... — невесело ответил Чуйков, — сейчас не сорок первый год, конечно, когда маршал Ворошилов с пистолетом под Ленинградом в стрелковой цепи в атаку ходил, но всё же... Доложите обстановку!

— Товарищ командарм, по сообщению лейтенанта 760-го полка, на станции Котельниково немцы вчера атаковали наши разгружающиеся эшелоны. Несколько батальонов нашей дивизии понесли тяжёлые потери, комдив полковник Воскобойников подошёл к станции пешим порядком со стороны Чиленково и, судя по всему, организовал сопротивление!

— А он не диверсант, случаем, ваш лейтенант?

— Никак нет, не диверсант, мы его знаем по Славянке, он наш. Был сильно изранен и умер час назад!

— В остальные стрелковые батальоны вашей дивизии где, артиллерия, сапёры, зенитчики?

— Со слов лейтенанта, они попали под бомбёжку на подъезде к Котельниково, и на станцию не прибыли!

— Чёртовы дети! Получается, что вся дивизия пошла псу под хвост! — глухо сказал Чуйков, опуская взгляд вниз и выпячивая нижнюю губу, — здесь тогда образуется полностью оголённый участок территории южнее Сталинградского фронта шириной в двести и глубиной тоже в двести километров, где можно только случайно насобирать разве что мелкие части 51-й армии Кавказского фронта, но и то без боеприпасов, артиллерии, командиров и продовольствия... То есть здесь нет ничего! — зло сказал Чуйков, повернулся в ординарцу, и все увидели, что глаза его больше не щурятся, а сделались большими, вселяющими ужас абсолютной жестокостью, внутренним холодом и странным равнодушием, — но всё сходится, судя по последнему сообщению от штаба фронта немецкие танки позавчера неожиданно переправились у Цимлы и беспрепятственно двигаются сюда, по направлению Сальск-Котельниково-Сталинград обходя мою 64-ю армию, занимающую оборону гораздо севернее. Меня они обходят с левого фланга, и если немцы уже у Котельниково, то они меня уже обошли, пройдя за сутки нереальное расстояние в 150 километров! А 208-я дивизия, предназначенная для организации здесь первого рубежа обороны, то ли не доехала, то ли уничтожена во время движения... Чёртовы дети!

Никто ему на это ничего не ответил. На секунду мир как будто замер вокруг. Однако это только показалось генералу.

— Револьд, иди к связистам, и давайте связь мне с генерал-лейтенантом Гордовым, а если нет его на месте в штабе фронта, то хотя бы дайте связь с членом военного совета фронта Никитой Хрущёвым! Пусть хоть гражданские власти расскажут, что происходит на этой железной дороге Сальск-Сталинград, где дивизии целые продают по дороге... И карту давайте сюда смотреть! — сказал он адъютанту и сержанту, стоящему рядом.

Сержант-ординарец, придерживая пилотку, расторопно побежал к фургону. Там, на растяжках, уже стояла четырёхметровая антенна с расширением наверху, похожая на гигантскую метёлку.

— Каюм, иди сюда, давай, держи карту! — крикнул адъютант шоферу, и тот, бросив изучать мотор "эмки", вытирая руки тряпицей, быстро подошёл к нему.

Вдвоём они взяли сложенную гармошкой оперативную карту, развернул её и стали держать навесу, словно живой пюпитр дирижёра оркестра партитуру симфонии.

— Чувствую, что придётся здесь теперь из стариков строительных батальонов, аж 1889 года рождения, команды воинские создавать, и поперёк железной дороги окапывать. Эх, как бы ваша свежая дивизия сейчас пригодилась! — вглядываясь в карту, сказал генерал-лейтенант.

Он оценивая расстояние от Котельниково до ближайших удобных для обороны рубежей и мест сосредоточения войск из его 64-й армии.

— Майор, твой батальон я подчиняю себе, — сказал он наконец, скользя взглядом по весьма не точно изображённым на карте линиям изгибов Курмоярского Аксая и грунтовых дорог вокруг, — что у тебя ещё есть, кроме стрелков?

— В качестве усиления я получил огневой взвод 120-мм миномётов, взвод 45-мм орудий, взвод ПТРС, саперный взвод, полтора боекомплекта, продовольствие на десять суток, товарищ командарм, — ответил Рублёв.

— Зажиточно устроился, майор, да и авианалёт не по твою душу был, и если бы бомбардировщики сбросили все свои бомбы, да не поперёк тебя, а вдоль колонны, не говорили бы мы сейчас с тобой! — ответил Чуйков, продолжая разглядывать карту, отчего он наклонил голову набок, — вот зараза, немчура!

— Пока в Котельниково базировались истребители ЛАГГ-3 из 270-го истребительного авиаполка 299-авиадивизии, таких безобразий, как сегодня не было, и ни одна фашистская сволочь не смогла бомбить среди бела дня в движении воинские эшелоны и колонны на марше! — сказал адъютант.

— Генерал Вершини теперь со своей только что сформированной 4-й воздушной армией относится к Северо-Кавказскому фронту! — глухо сказал командующий, — что им теперь наш Сталинградский фронт?

— Я так понял, что их забрал на прикрытие нефтепромыслов Грозного и Баку, а Сталинград из-за этого оголился, а там триста тысяч беженцев скопились, госпитали, эвакуированные коллективы заводов и шахт Донбасса, — ответил ему адъютант.

Чуйков повернулся к карте спиной, чуть прихрамывая, пошёл в сторону машины радистов.

— Комбат и комиссар, за мной! — сказав он уже через плечо, — поставлю вам задачу.

— Товарищ генерал! — воскликнул дед из Пимено-Черни, и засеменил вслед за генералом к фургону, — детишки-то наши как? Ведь милиция-то убегла вся, председатель тоже убежал, власти никакой, а детишки пропадают!

Так он бубнил, пока автоматчик охраны не вытянул ладонь перед его лицом, запрещая идти дальше. Старик схватился за эту руку, как утопающий за край лодки.

— Обожди, дедуля... — не глядя на него, сказал Чуйков и весьма проворно для его возраста и ранений полез на крышу фургона, отложив трость, — так что говорите, около Котельниково уже немцы, и может быть там закрепились? Залезайте, товарищи командиры, отсюда виднее будет округа...

Следом за ним, стуча каблуками по крыльям, капоту и крыше кабины грузовика, полезли наверх комбат и комиссар.

Поднявшись на крышу фургона, Чуйков некоторое время, морщась от боли и согнувшись, держался за грудь.

— Товарищ генерал-лейтенант, вам плохо? — дёрнулся было в его сторону полковой комиссар, опасаясь как бы генерал не упал с крыши на землю, но тот отмахнулся от него.

Чуйков отмахнулся от него и начал рассказывать с непонятной весёлостью:

— Я, товарищи командиры, неделю назад решил тряхнуть своей молодостью разведчика и сам посмотреть, что у немчуры и румын творится около Дона. Решил сам над Доном полетать на лёгком самолёте У-2, и посмотреть на всё своими глазами: где перерывы вражеские, где скопления войск, где наши позиции, как артиллерия стоит. Благо что в степи далеко видно. Это не в китайских дебрях армии Мао Цзэдуна искать или Чан Кайши. Люблю я самолёты! Летим, значит, я фотографирую, зарисовки делаю. И тут, откуда ни возьмись, бомбардировщик немецкий чёрно-голубой Ju-88 летит. Шальной какой-то, один, ну, как те, что только что над нами прошли... У него же пулемётов во все стороны понатыкано — жуть! А на нашей "уточке" ничего из вооружения нету. Связной самолёт, ну чего с него возьмёшь! Хоть из пистолета ТТ своего стреляй! А фашист как будто почуял, что в самолёте генерал-лейтенант, развернулся и давай нас гонять. Может, петлицы мои разглядел с орденами... Сбить очень хотел. Раз десять бросался на нас. Летит, палит изо всех стволов. Но лётчик мой, молодец оказался. Снизился и над самой землёй пошёл змейкой. Вправо-влево, вправо-влево... Прицел ему сбивал... У нас машина лёгкая, а у того гада тяжёлая. По солнцу на восток мой лётчик двигается, лесок какой-нибудь ищет, чтобы после посадки было куда спрятаться от пулемётов. Деревушку тоже было бы хорошо... Но, как назло, голая степь! Потом мы всё же цепанули землю колёсами, ударились в неё сильно. Хорошо, что скорость небольшая была. У-2 от удара пополам разломился и задымил. Нас из кабины при ударе выбросило. Лежим не шевелимся, не столько от того, что затаились, сколько от того, что чуть не дух из нас вон. Стервятник фашистский покружил и решил, что с нами покончено, после чего ушёл на запад. Мы очухались только к вечеру. У меня рёбра, похоже, сломаны, позвоночник ушиблен, и всё тело в синяках. У лётчика колени разбиты совсем, ноги сломаны... А тут неподалёку машина была из оперотдела 62-й армии. Подобрали нас, документы посмотрели и повезли нас сразу к командарму-62 генералу Колпакчи. А у меня же ещё с Гражданской войны четыре ранения. Комфронта Гордов решил уже, что я погиб или немцам сдался в плен/ Хотел меня от командования армией освободить...

Чуйков ещё какое-то время продолжал держаться за грудь, глубоко дыша и оглядываясь по сторонам.

С крыши фургона ЗИС-5, над лесопосадками отчётливо виднелись белые, мазанные глиной стены домов хутора Караичев, Нижние Черни и Пимено-Черни. Разномастные сараи, навесы, сенники и скотники, колодезные журавли, красный флаг на здании сельсовета, похожем на школу, сама школа, бараки моторно-тракторной станции, зернохранилища, мастерские, заборы, ограды, лесопосадки, сады, огороды. Чуйков взял поданный ему ординарцем армейский бинокль шестикратного увеличения, поднёс его к прищуренным глазам. С трудом покрутил забинтованным пальцем барашек настройки резкости, повёл слева направо и обратно линию обзора.

Стали хорошо видны за лесопосадками яблоневые сады, виноградники у самой воды Курмоярского Аксая, ранее скрытые от глаз холмистыми краями оврагов. Там тоже просматривались огороды, загоны для скота, мостки и причалы, горбики маленьких лодок на воде и на берегу. На улицах обоих хуторов были видны козы и куры, крохотные фигурки играющих ребятишек, женщина, идущая с коромыслом через плечо, сидящие на завалинке бабки в белых платочках, велосипедист спускающийся с горки к мосту с сумкой через плечо. Чуть дальше на запад, виднелось село Нижние Черни, ещё дальше посёлок Котельников, и, наконец, совсем вдалеке, в чёрном дыму до неба, под точками двигающихся самолётов, угадывалась станция Котельниково. На востоке, сквозь лоскуты дыма горящих тракторов и комбайнов на повороте дороги, виднелись домики села Нижний-2, и даже, несмотря на расстояния, словно мираж в раскалённом воздухе, крыши станицы Ширнутовской. В той стороне, на северо-востоке, за пылевыми и дымными облаками лежал в ахтубинской излучине Волги город Сталинград. На юге белели крыши и длинные белые прямоугольники овчарен совхоза Выпасной. Небо там было коричневое от пыли, и только на значительной высоте становилось сначала белёсым, а потом и насыщенно голубым. В той стороне, в благоухающей травами степи протекала река Сал, за ней снова простиралась холмистая степь и потом начинались предгорья Кавказа. Восток, тянущиеся до Астрахани пустынные калмыцкие степи, Чуйкова сейчас мало занимали.

Он наконец распрямился, видимо боль прошла. Повернулся, начал пристально рассматривать юго-западное направление вдоль железной дороги.

— Так ты говоришь, полковник Воскобойников у вас командир, в 208-й дивизии? — спросил он, — а начштаба дивизии кто?

— Так точно, полковник Воскобойников, Константин Михайлович, а начальник штаба дивизии подполковник Малявин, — ответил Рублёв, — по плану перевозки дивизии они со штабом дивизии в Чилеково должны были вчера выгрузиться, но...

— Радиостанция у тебя есть в батальоне?

— Конечно есть, товарищ генерал-лейтенант, радиостанция РБ и аккумуляторы к ней в порядке.

— Так почему ты, комбат, до сих пор не связал со своим штабом, если говоришь, что имеешь информация о гибели батальонов под бомбёжкой и от танковой атаки в Котельниково?

— Я думал связаться по прибытии к Караичеву, как было приказано комдивом для экономии аккумуляторов, — неуверенно произнёс майор.

— Ты не понимаешь, что с появлением танков немцев в Котельниково весь план развёртывания твоей дивизии, где ты левофланговый, полетел уже к чёрту? Левофланговый ты теперь чего? Дырки от бублика? Думать по обстановке совсем не надо уже? — отрываясь от окуляра бинокля, раздраженно сказал Чуйков, и от его доброжелательной интонации рассказчика, не осталось и следа, — связывайся со своим комдивом-208 и докладывай, что я, как командующий 64-й армией, подчиняю всю 208-ю дивизию себе. Пусть срочно свяжется со мной по позывному “Акустик-1“, доложит своё расположение и состав своих частей, а я поставлю ему задачу! Живо давай!

Чуйков снова приник глазами к биноклю и добавил:

— Если связи с комдивом не будет, свяжись с другими батальонами, а те дальше по цепочке до комдива. Пусть доложат мне своё состояние, и будут готовы к переходу к обороне там, где стоят или к отходу на Чилеково!

— Есть! — ответил Рублёв.

Он неуверенной походкой, словно боялся высоты, подошёл к краю крыши фургона, у того места, где в крыше было несколько свежих пулевых пробоин. Взглядом нашёл стоящего внизу среди автоматчиков охраны и гражданских, помначштаба полка и крикнул:

— Товарищ Нефёдов, срочно свяжитесь со штабом дивизией и батальонами в Котельниково, пусть доложат командарму-64 по позывному “Акустик-1“ о своём положении и ждут его приказа!

— Есть! — ответил Нефёдов, и тяжело переваливаясь во всей своей амуниции, рысцой побежал в сторону обоза.

— А вы чего там с картой стоите, отдыхаете, вас на официантку уже можно заменить, — через минуту сказал Чуйков адъютанту, — поднимайтесь живо с ней сюда! И связь с комфронта Горовым дайте наконец!

Пока адъютант с водителем лезли наверх, снизу раздался голос ординарца:

— Василий Иванович, штаб фронта не отвечает, "Альбатрос" не отвечает!

— Вызывайте постоянно! — крикнул в ответ Чуйков.

Он продолжил осматривать горизонт, бурча себе под нос, словно делал записи в памяти:

— Беженцев много вижу, группами, колоннами и поодиночке, пешком, на машинах, подводах, велосипедах... Идут с юго-запада, со стороны реки Сал вдоль железной дороги и грейдированного тракта на Сталинград. Часть из них обходит Котельниково южнее... Скот вижу, гурты и отары, тысячи и тысячи голов... Армейские наши повозки, машины, несколько гаубиц М-30 вдалеке за тракторами вижу ползут... Эх, сюда бы их завернуть! Вереницы и кучки солдат и всадников наших вижу, офицеров не вижу...

Вдруг командарм как будто вздрогнул и подался телом вперёд со словами:

— А вон там, в километре от станции, на железнодорожном полотне вижу машины, броневики и, кажется, танки! Далековато, чтобы разглядеть чётко, марево, пыль и дым мешают... Танки, чёрт бы их побрал!

— Чего они там делают? — спросил растерянно комбат, и даже привстал на цыпочках, чтобы что-нибудь разглядеть в том направлении, куда направлял бинокль командарм.

— Наверно это те немцы, о которых говорил ваш лейтенант. Это они атаковали станцию после налёта авиации по обычному своему шаблону. Наверно, отошли немного назад из-за исчерпания боезапаса и топлива, а может быть это хвост их группы виден, а часть уже в Котельниково! В любом случае обратно к штабу мне через Котельниково не проехать!

Чуйков снова оторвался от бинокля, и указал на юго-запад:

— Майор, где хочешь бери мотоцикл, ишака, верблюда, но чтобы те две 122-миллиметровые гаубицы сюда развернул и доставил, даже если у них всего один снаряд остался! Похоже, придётся тебе здесь оборону занимать, и они тебе, ох как помогут! В Котельниково немцы, и если они дальше упрутся в части 51-й армии или твоего Воскобойникова, то начнут искать обход по степи, если хотят въехать в пустой Сталинград с ходу. А они хотят! Для бешеной собаки, сто вёрст не крюк... А они собаки! Ой, какие бешеные... Значит, здесь они уже сегодня могут пойти, через эту дорогу к удобным мостам через Курмоярский Аксай!

Пока Рублёв передавал приказание младшему лейтенанту Милованову по доставке гаубиц, а командарм поправлял перед собой оперативную карту в масштабе М1:5000000, испещрённую кружочками и флажками с цифрами, сокращёнными наименованиями соединений, среди чёрных точек самолётов, кружащихся в небе за железной дорогой на северо-западе, там, где лежала огромным серпом, обращённым дугой на восток большая излучина Дона, подходя к Волге всего на сто километров, выделились две точки и стали постепенно увеличиваться в размерах. Из монотонного гула воздушных схваток выделился далёкий шум нескольких авиамоторов. Невероятно быстро эти точки ожидаемо превратились в боевые самолёты. Ещё до того, как их смогли разглядеть с дороги, Чуйков с помощью оптики бинокля уже различил идущий впереди на бреющем полёте советский истребитель из числа английских ленд-лизовских “Харрикейнов” с характерной горбатой кабиной пилота, именуемой за это в войсках “горбатым”. Красных звёзд на крыльях и хвосте и тактического номера Чуйкову, естественно видно не было. За несколько секунд самолёты пролетели почти половину пути от железнодорожной насыпи до поворота дороги к мосту у Пимено-Черни. С этого расстояния стало видно, что “горбатого” преследовал итальянский истребитель Макки MC.200 “Саетта” с характерным тупым носом двигателя с воздушным охлаждением и приподнятой кабиной. Большой белый крест на его хвосте выдавая принадлежность к отдельной истребительной группе королевских военно-воздушные сил Италии, был отчётливо различим. Смотреть на это было неприятно. Советский истребитель “Харрикейн” был, по-видимому, повреждён и летел на бреющем полёте, постоянно рыская носом во все стороны. Если бы у него были выпущены шасси, можно было бы подумать, что они садится в бурьян. Пыль и сухая трава поднимались вверх жёлтой тучей. Стада коров и отары овец, попадающиеся на пути, в панике разбегались в разные стороны. Лётчику, наверное, стоило невероятных усилий удерживать его в воздухе.

Итальянский истребитель и в обычной обстановке, как было всем известно, превосходил “Харрикейн” по скороподъемности, манёвренности, скорости в пикирования. “Харрикейн” имел большую скорость в горизонтальном полете, а его вооружение из восьми 7,7-мм пулеметов обеспечивало более высокую массу секундного залпа. Зато 12,7-мм пулеметы Макки MC.200 “Саетта” обладали большей дальностью стрельбы. Сейчас все преимущества советского самолёта из-за повреждений не имели силы никакой силы. Итальянец шел выше него, постоянно маневрируя, делая горки, виражи, чтобы лучше прицелиться.

— Проклятый Муссолини фашист и диктатор, а самолёты и войска-то ему итальянский король Виктор III даёт! — прошептал Чуйков, с трудом регулируя резкость бинокля забинтованными пальцами.

— Ну да, это же ясно, из-за спины любого фашиста вылезают уши капитализма, что его выкормил! — ответил комиссар.

Итальянский лётчик не стрелял даже в очевидно пригодных случаях, видимо берёг боеприпасы и хотел действовать наверняка, гарантировано добить советского лётчика. Очень низкая скорость “Харрикейна”, его рысканье из стороны в сторону, была сейчас его единственной защитой от скоростной машины врага.

Беженцы и солдаты уже заметили эту пару самолётов, повернули головы стали показывать на самолёты пальцами.

— Вот прицепился, фашист проклятый! — сказал тихо Чуйков, мысленно рисуя на местности воображаемую линию движения самолётов, — они идут прямо на Пимено-Черни и пройдут над батальоном.

— Чего же он сюда летит, тут же аэродром нету, степь голая! — воскликнул комиссар, озираясь.

— Наш лётчик, наверное, тянул к Котельниково, к аэродрому, думал, что там ещё наши истребители располагаются! А их Хрюкин за Волгу к Ахтубе перевёл, — ответил командарм, и зычно крикнул вниз, — эй, Револьд, пусть ДШК приготовят! Пуганём итальяшку! Ну, до чего же у него самолёт похож на японский “Nakajima”...

Два солдаты из охраны командарма, находящиеся в кузове грузовика у пулемёта, уже и так были готовы к судьбе. Патронная лента была заправлена и дуло развёрнуто в сторону приближающихся самолётов. Однако, когда до них оставалось не более пары километров, советский лётчик, осознав, что его низколетящий самолёт, чуть ли не рубящий винтом траву, идёт прямо на колонну беженцев, стал поворачивать правее. “Макки” это помогло на мгновение уровнять скорость. Он наклонил нос и выпустить рокочущую очередь из пулемётов.

От “Харрикейна” отлетел кусок дюралевого закрылка, выхлоп двигателя стал тёмным и дымным. Однако, силовой каркас на заклёпках из стальных труб высокой прочности, к которому крепились лонжероны, обтянутые льняной тканью, перенёс этот расстрел в упор. Сквозь пыль и сор, поднимаемый с земли, стало видно, как советский лётчик начал выпускать шасси. Она опора вышла, а вторая нет. Определив для себя ровную площадку между оврагов и склонов балок, он перестал забирать левее, сбросил обороты и стал садиться. “Макки” проскочил над ним, не имея возможности ещё больше снижать скорость, и заложил вираж в сторону Пимено-Черни, чтобы повторить атаку.

— А ну, огонь по этой сволочи! — закричал Чуйков яростно.

Крупнокалиберный 12,7-мм пулемёт Дегтярёва — Шпагина из кузова грузовика с оглушительным грохотом исторг струю раскалённого огня и металла. Пули с большой пробивной силой, способные на дальности 500 метров пробить двух сантиметровую броню, а двигатель истребителя и подавно, понеслись в сторону итальянца. Беженцы, стоявшие вокруг грузовика, в страхе бросились прочь, толкая друг друга, и невольно пригибаясь.

Если бы пулемёт был оснащён как зенитный — специальными плечевыми упорами, то с такой высокой скорострельностью, бойцы охраны наверняка бы поразили самолёт. Итальянец быстро сообразил, что его ждёт на дороге и, сделав крутой вираж в сторону Котельниково и с набором высоты, вышел из под огня. Никаких признаков, что пулемётчики в него попали, не было, но “Харрикейн” его больше не интересовал, он стал быстро удаляться.

ДШК прекратил яростно грохотать. Вокруг в жарком воздухе расплылось горькое облако порохового дыма.

— Не любишь, макаронник, советский отпор! — воскликнул комиссар, погрозив кулаком вслед убегающему врагу.

В этот момент уже никто не гдяели вслед “Макки”.

Все, затаив дыхание смотрели на подбитый “Харрикейн”, который должен был вот-вот удариться о землю.

— Ну, давай, сокол, выживи! — сказал Чуйков, — я тебе сто грамм налью лично!

Истребитель, почти скрытый пылью и тёмными выхлопами коснулся единственным шасси земли, и тут же сломал его. Если бы этого счастливого события не произошло, самолёт неминуемо повернулся бы через одно шасси, опрокинулся на скорости стопятьдесят километров в час и разбился. Все затаили дыхание. Некоторые женщины даже закричали, но большая часть беженцев, убедившись, что итальянский истребитель больше не движется к дороге и не представляет для них опасности, равнодушно продолжили своё движение.

“Харрикейн” ударился животом о землю. Винт взрезал землю, вызвав тёмный фонтан земли и разлетелся на куски. Хвост высоко поднялся, и было похоже, что “Харрикейн” скапотрует и перевернётся. Однако, каким-то чудом, это не произошло. Истребитель остановился, почти не видимый в облаке пыли.

— Вот тебе комбат, ещё задача прилетела, срочно пошли своих своих ешё и за лётчиком! — приказал Чуйков, — пока его немцы не подобрали, смотрю там уже мотоциклисты поехали в ту сторону от железной дороги!

После этого командрм вытянутой рукой очертил в воздухе широкую дугу от горящего Котельниково на север и снова поправил перед собой карту. Командиры невольно повторили взглядами это движение.

— Слушайте, что теперь получается, — сказал Чуйков, — на северо-западе, на Дону, в районе хутора Верхне-Рубежного обороняется 214-я стрелковая дивизия Бирюкова фронтом на запад. Бьётся за переправы через реку Чир. Хорошая дивизия. Основной костяк в ней из закаленных бойцов после госпиталей из бывшей 186-й дивизии, да ещё комсомольская молодёжь из Уфы. Бирюков умница. Помню его по гражданской войне в Испании. Под Смоленском прошлой осенью, будучи комдивом-186, он был ранен, пока я в гостях в Китае у Чан Кайши околачивался по делам разведки. Коммунистическую китайскую армию Мао Цзэдуна с буржуазной китайской же армией Чан Кайши там мирил, чтобы они вместе на нашем Дальнем востоке японцев сковали. Пять дней назад Бирюков переправлялся через Дон в районе Липовский и Плесовский под бомбёжкой и артобстрелом. Там на него 51-й армейский корпус из 6-й армии Паулюса двумя австрийскими дивизиями навалился. А их корпус по численности, это как наша одна армия! Потеряв четверть личного состава, он сохранил артиллерию и транспорт. Хочу его к рубежу Ромашкинский — Есауловский Аксай отвести к 29-й дивизии. Участок у Бирюкова великоват, раза в четыре больше от уставного для обороны дивизии, да река помогает. В восьмидесяти километрах от нас, по северному берегу реки Аксай, у сёл Новокосицкое и Генеральское, фронтом уже юг, занимает оборону 29-я стрелковая дивизия Колобутина, сплошь упрямые казахи. Вместе с ними сражаются герои обороны Волоколамского шоссе под Москвой — 154-я бригада морской пехоты. Эти умрут, но не отступят. Вот только артиллерии у них никакой, кроме ПТО и миномётов!

Командиры слушали его рассказ потрясённо, словно рухнул правильный мир порядка и логики, привычного представления о войне, где после подготовки и сосредоточения начинаются боевые действия, описанные в уставе, где разведка докладывает, командование планирует, авиация прикрывает, а снабжение и связь не исчезают, где героев с почестями хоронят, раненых эвакуируют в тыл, а справа, слева и сзади есть свои части соседей.

— В общем, я загнул фронт своей армии в сторону юга... Вдоль железной дороги Тихорецкая-Котельниково-Сталинград находятся разъезды 115-й Кабардинской кавдивизии и 255-го чеченского полка капитана Висаитова из 51-й армии Кавказского фронта. Я видел вчера издали их разъезды, они шли мимо Котельниково к Чилеково. Они не приближались к нашим машинам с ДШК в кузове. Не знаю, где их штаб. Вроде бы это направление должны были три конных дивизии из горцев Кавказа оборонять, но куда они все вдруг подевались, и почему в Котельниково вдруг оказались немцы, ума не приложу... — после паузы снова заговорил командарм, и было видно как пот стекает по его вискам из-под пышной шевелюры прямо на воротник со звёздами, — где-то тут должны быть заградкомендатуры 10-го полка НКВД, собирающие отступающих для направления на военно-формировочные пункты, но я их не видел по дороге... А тут много кого есть собирать... 138-я дивизия здесь отходит разрозненным группам вдоль железной дороги и грейдированного тракта от реки Сал в сторону Сталинграда, ещё 157-я дивизии Куропатенко отходит тут, 110-й калмыцкая дивизия. Они потеряли в боях за переправы у реки Сал всю свою противотанковую и гаубичную артиллерию, транспорт и боеприпасы. Очень хочется найти два бронепоезда из 24-й бригады бронепоездов. Их огневая мощь и броня при грамотном использовании могли бы сильно помочь в обороне Котельниково. Всё, что удастся собрать, я поставлю вдоль Курмоярского Аксай, рядом с 29-й дивизией и морской бригадой. Тем временем можно будет собрать ударную группу у Абганерово из сибирских дивизий, и ударить вдоль железной дороги через Котельниково на Ремонтное!

Чуйков говорил внешне спокойно, словно преподаватель в военной академии, или лектор на курсах повышения квалификации командного состава, однако чувствовалось, что внутри него клокочет бешенство и злость. Взявшись за край карты, он сощурился больше обычного и стал водить ногтём от одного называемого им населённого пункта к другому. Типографская печать карты была почти слепой, вдобавок, посередине карты, было лысое пятно, словно её песком затёрли. Карандашные сине-красные отметки, расплывшиеся и свежие были выполнены округлым пляшущим почерком.

— А как же приказ Ставки Верховного Главнокомандования N 227, товарищ командарм? — не удержался, спросил комиссар, — отступление продолжается?

— Вашу дивизию хорошо бы поставить восточнее левого фланга моей армии, в районе Бутово, — никак не отреагировав на этот вопрос продолжал говорить Чуйков, — несколько батальонов оставлю на линии Котельниково — Курмоярский Аксай как передовые отряды, в том числе ваш батальон, раз вы тут уже есть. Нет-нет, майор, не записывайте. Память тренируйте, уберите планшет и карандаш. В армии моей одни герои подобрались, так что и вы не подкачайте, новички!

Пока Чуйков, не столько вводил в курс дела командиров, сколько проговаривал для себя сложившуюся ситуацию, беженцы собрались с духом и тронулись дальше в путь. Не двинулись с места только те, кто остался рядом со убитыми и ранеными родственниками. Увидев через головы идущих, повозку с убитыми красноармейцами, командарм спросил:

— Это что за похоронная процессия на жаре? Холеру хотите в батальоне получить, или чуму?

— Мы хотели их до Кераичева, до кладбища довезти, — ответил Рублёв, — проститься по-товарищески, в морально-политическом смысле митинг провести...

— Какое кладбище, ты бредишь? Воронка от бомбы сейчас им могила, быстро снимите посмертные медальоны и обмундирование, уложите в воронку, отметьте на карте место и фамилии, когда будет время, сядете с начштаба и напишете извещения родственникам по адресам из медальонов с указанием места. Исполняйте! — резко обрывая его, сказал Чуйков.

Было видно, что, говоря это, он напряжённо думает совсем о другом. Стукнув несколько раз каблуком хромового сапога в крышу фургона, Чуйков крикнул громко, словно через громкоговоритель:

— Чёрт побери, Револьд, давай связь с Гордовым или Хрущёвым! Тут беда — в Котельниково немцы, 51-я армия окончательно развалилась, а я вторые сутки не могу с ними связаться! Они меня отправили выяснять лично обстановку вдоль дороги Сальск-Сталинград и организовывать фронт, собирая разбитые части, а теперь, небось уже думают, что я скрываюсь от них, что я перебежал к немцам, как Власов из 2-й Ударной!

Вздрогнув от мощного голоса командарма, Рублёв подошёл к краю фургона, и сверху вниз отдал команду через головы автоматчиков охраны похоронить убитых. Поскольку ближе всех к фургону располагались бойцы взвода Милованова, отбывшего уже вместе с железнодорожником на мотоцикле в погоню за гаубицами, исполнение приказа выпало Березуеву. Тот выдели для этого Надеждина, Гецкина и Петрюка. Им помогал солдат-возничий из артдивизиона.

Первого убитого Надеждин помнил по Славянке. Его звали Сашей. Они вместе оказались в карауле около склада боеприпасов дивизии в последнюю ночь перед погрузкой в эшелон для отправки на запад.

Тогда была блаженная тёплая звёздная ночь. Неугомонные сверчки звенели так, словно хотели быть услышанными всем миром. Таёжного гнуса тогда было совсем мало из-за двух недель прекрасной сухой погоды и сильного ветра со стороны залива Петра Великого. Саша был 1923 года рождения, ладный, светловолосый и голубоглазый парень, чем-то похожий на актёра Марка Бернеса. Он был из семьи тамбовских переселенцев в эти края ещё до революции. Дед его и отец его были сначала кузнецами-кустарями, а после окончания периода НЭПа работали в лесозаготовительном кооперативе вместе со спецпоселенцами, а его мать воспитывала ещё двух братьев и трёх сестёр. Она пекла пирожки с грибами, капустой, иногда ягодами, для продажи на станции. Эти пирожки она часто передавала через дневальных или дежурного по части за угощение для Саши. Она просила их не обижать её старшего, любимого сыночка. А он относился к ней с такой сыновней нежностью, которую не часто встретишь в больших крестьянских семьях, обременённых тяжёлым ежедневным трудом, заботами, болезнями и недоеданием.

— Когда вернусь с войны с победой, — говорил он в последнюю ночь перед отправлением на фронт, — я буду работать на деревообрабатывающем комбинате, или в рыбсовхозе, и каждый месяц буду покупать матери красивый шёлковый китайский платок с драконами и цветами!

Саша так подробно описывал свою послевоенную самостоятельную жизнь, женитьбу, рождение своих будущих детей, что Надеждину показалось, что это всё было на самом деле.

Сейчас, стягивая с бездыханного тела гимнастёрку, майку, вынимая из кармашка галифе эбонитовую гильзу посмертного медальона, он с трудом узнавал побелевшее, осунувшееся лицо с опавшими мышцами, матовыми зубами между синих губ, и полуоткрытые мутные глаза. Блестящие мухи ползали по ресницам и забирались на роговицу совершенно безнаказанно, и бесполезно их было отгонять. В груди виднелось пулевое отверстие с ровными бурыми краями. Выходное отверстие пули между лопаток было большим пятном из кожи, обломков костей, сухожилий, мяса и запёкшейся крови. Вряд ли Саша успел о чём-то подумать перед тем, как мозг перестал получать кислород. Просто он потерял сознание от удара и всё...

Другого солдата Надеждин не знал. Наверное, он был из последней команды призывников, даже не прошедших курс молодого бойца. Внешне он походил не то на бурята, не то на эвенка или монгола. Черноволосый, с выступающими скулами и низкими длинными веками. На лице запечатлелось безмятежное спокойствие, словно он спал и видел прекрасный сон о небесном царстве добра и света. Пуля вошла ему в ключицу, сверху вниз. Выходного отверстия не было. Других раздевали Петрюк и Гецкин. Березуев принимал и складывал на каски, пилотки, шинели, вещмешки, лопатки, ремни, гимнастёрки, пригодные для носки, обмотки, ботинки, фляги, котелки, винтовки, подсумки с обоймами, противогазные сумки, гранатные сумки. Пять посмертных капсул он сложил в нагрудный карман и надёжно застегнул жестяную пуговицу.

Когда мёртвые солдаты были уложены рядком на дне воронки плечом к плечу, головами на восток, в сторону дома, санитары положили рядом с солдатами тело лейтенанта Грицина. Его офицерскую книжку старшина положил в карман к посмертным капсулам, а несколько не отправленных писем, залитых кровью, положил в свою гранатную сумку. К убитым военным в воронку положили неопознанного юношу лет восемнадцати, без документов, одетого в солдатские галифе и ботинки без обмоток, поношенный пиджак на голое тело и промасленную кепку. Из вещей у него был только узелок с яблоками, книга по коневодству, видимо на продажу, и сорок рублей денег. Щепа от кузова грузовика, отколовшаяся при взрыве, пробила ему горло насквозь. Потом к убитым было прибавлен десяток гражданских, поскольку не было другого выхода, как похоронить их здесь, в степи, без прощания и церемоний. Рыдающая женщина в ситцевом платке, сорочке в горошек и просторной юбке, рыдая, сидела на краю братской могилы, шепча бессмысленные фразы, видимо как-то связанные с убитой осколком в спину немолодой женщиной, вроде бы её сестры. Несколько заросших щетиной мужчин, с виду колхозников, угрюмо стояли рядом с непокрытыми головами, сжимая кулаки.

— Вот чего наши как бы братья германские рабочие и крестьяне наделали, — сказал старшина Березуев, указывая пальцем в могилу, — думаю, теперь ни у кого не дрогнет рука, увидев перед собой в прицеле винтовки мерзкую харю во вражеской форме, потому что это не люди будут перед вами, а звери! Вот лежат убитые ими сибиряки, дальневосточники, молодые парни. Не так, не в этой степи должны были они умереть, а в своём родном крае, прожив долгую жизнь, в кругу любящей семьи, отдав силы для строительства Советской страны, промышленности, обороны, родив и воспитав умных, здоровых и сильных детей и внуков. А теперь одни убиты здесь, потому что кто-то решил сделать из нас, из советских людей рабов международного капитала! Не будет этого, пока мы живы, пока живы люди, верные заветам Ленина, пусть не надеются поработить наши народы!

Когда он увидел, что кроме солдат его роты к могиле стали подходить солдаты из других рот, а также любопытные беженцы, он прекратил свою речь, и крикнул зло:

— Расходитесь, здесь не митинг, расходитесь, товарищи! — и скомандовал уже глухим голосом, — засыпай их!

Когда комья сухой земли упали на лицо Саши, Надеждин вдруг понял, что его уверенность в том, что он обязательно вернётся с войны живым, может быть немного раненным, скорее всего иллюзия самосохранения психики, не позволяющая сойти с ума или бросить оружие и бежать в степь. При этом он мог быть застрелен в спину кем-нибудь, вроде комиссара полка, как дезертир по закону военного времени, но скорее всего он был бы пойман, и потом расстрелян перед строем товарищей, брезгливо отводящих взгляд. То, что он сам пришёл в райвоенкомат, пусть не имея брони от призыва, таланты запевалы, бодрые рассказы, дающиеся через силу, поддерживающие товарищей во время стеснённого переезда в эшелоне, никто в расчёт брать не стал бы. Эти обстоятельства были абсолютно ничтожными в сравнении с трусостью и предательством. У него никак не укладывалось в голове, что вот так и его может быть скоро не станет, и не будет больше ничего, ни плохих, ни хороших, ни справедливости, ни ужаса.

— Не спи, москвич! — сказал кто-то над самым его ухом.

Глава 14. Когда сломалась первая любовь

Пробежав через парк, Манфред оказался на дороге, вымощенной брусчаткой. Росшие по обеим сторонам дороги дубы, тополи и липы, образовывали красивую ровную аллею, однако очень тенистую и мрачную даже в самый солнечный день. Сейчас её вид, словно дорога в чёрную бездну неясного будущего, был как нельзя более подходящим для той ужасной ситуации, что возникла из ниоткуда. Кто же это мог быть, кто мог подсматривать в замочную скважину, вытолкнув ключ? Кто мог подкрасться к двери комнаты Эльзы в тот момент, когда он был там в первый раз в жизни? Значит ли это, что кто-то следил именно за ним? Кто это мог быть? Его младший брат Отто? Да он ни за что не променяет время со своими железками и моторами в гараже, на безделье в засаде для подглядывания за братом. Да и что он может себе интересного вынести из такого шпионства? Военную миниатюру его подсмотреть, занятия верховой ездой, чтение книг? Ерунда какая!

А может быть, это сестры подсматривают за ним? Тоже не очень похоже, Старшая сестра увлечена своим Мартином, и тем более её дворянская щепетильность фон Фогельвейде делает её совершенно не подходящей на роль шпионки. Тогда, кто? Наверное, служанка Хильда или её толстая дочка Мария. В отличие от других обитателей поместья, они могут ходить где угодно по дому в любых его частях, не вызывая ни у кого никаких подозрений. Например, застигнутая у дверей гувернантки Эльзы, младшая сестра или конюх Адольф, могли вызвать всеобщие вопросы, зачем они здесь оказались, почему. И ответить убедительно им не удастся. А если служанка или её дочь откажутся хоть два раза на дню в этом коридоре, то все подумают только, что они заняты уборкой пыли, паутины, перестиланием кроватей, мойкой окон и ещё множеством других ежедневных дел, что делает женская прислуга в любом большом загородном доме. Но им то зачем шпионить за сыном хозяина, в чём мотив?

А что, если следили не за ним, а за Эльзой Грубер? Тогда в список подозреваемых мог попасть и Отто, и сёстры, и даже Густав! Любому из них от скуки могло прийти в голову просто подсмотреть, развлечения ради, как раздевается в своём будуаре перед трюмо юная девушка!

Подсматривал же гасконский дворянин д’Артаньян за графиней де Винтер, а до этого за супругами Бонасье, невзирая на то, что был кичливыми дворянином, и ничего, со стыда и не подумал сгореть.

Чувствуя интуитивно, что, его размышления находятся вдали от реальных соглядатаев, и, досадуя на то, что дедуктивный метод сыщика Шерлока Холмса, так им любимого, в его исполнении не срабатывает, Манфред пробежал часть аллеи и перешёл на шаг. Молодое сердце быстро успокоилось, а дыхание стало ровным. Приподнятое, хотя и тревожное настроение наполняло тело силой и легкостью.

Он быстрым шагом вышел на грунтовую автомобильную дорогу, засыпанную слоем щебня, и остановился. Теперь он раздумывал, где сейчас могли быть его друзья из молодежного движения "Германские следопыты".

Это название районного отделения "Юнгфольк", возникло три года назад, когда на национал-социалистическую партию Гитлера и на его молодёжные организации "Гитлерюгенд", "Юнгфольк" и "Союз немецких девушек", были организованы гонения со стороны властей. Чтобы обойти запрет на деятельность молодых нацистов, были придуманы безобидные названия отделений. Когда запрещали и их, придумывали ещё, и ещё, пока Адольф Гитлер не стал рейхсканцлером.

Все эти пертурбации с названиями произошли из-за природной активности молодёжи. Всё, что каким-то образом не соответствовало духу книги "Моя борьба", подвергалось нападкам молодых патриотов. Они шли даже несколько впереди штурмовиков СА Эрнста Рёма. Они были большими максималистами и не знали жалости. Они не хотели проиграть, как их отцы, а хотели быть только победителями, и работали для этого: избиения евреев, коммунистов, их детей, в школах в магазинах, на улицах, глумления, даже убийства, поджоги, битьё витрин и стёкол в домах, перекусывание электропроводов, порча автомобилей, травля собак и травля собаками, всевозможные оскорбительные надписи на дверях… Не сладко пришлось бы любому врагу, появись такие мальчики, повзрослев, и уже в качестве солдат, на их территории. Рейхсфюрер не скрывал своей гордости за свою молодёжь. Поэтому перепуганные левацкие власти стали запрещать их союзы.

Не то, чтобы Манфред был впереди всех и был застрельщиком, флагоносцем и барабанщиком, скорее даже наоборот. Водить компанию с детьми мясников, булочников, конюхов и путейских рабочих, ему было не очень приятно. Несколько юношей из более богатых семей держались особняком в отряде, и даже иногда пропускали военные игры, демонстрации и праздники. Это были Отто и Эрвин Штриттматтер из города Шпремберга земли Бранденбург, сыновья коннозаводчика, сын строительного подрядчика Гарольд Бурке, Рихард фон Штофенберг из семьи торговцев зерном, его младший брат Отто и он сам.

Больше всего Манфред не любил распространять на улицах листовки и расклеивать плакаты. Встретить на улице знакомых по отцовским обедам, симпатичных чистеньких девушек, в том числе не немок, а потом прятаться от них в гостиных и театрах, словно изгой, оправдываться, что лично он не хочет отправить их в концлагеря... Ему так не хотелось, он этого не любил. Драки с красной молодёжью он тоже недолюбливал, понимая, что за синяки и сломанные руки, его могут запереть в стенах поместья как в тюрьме. А лишившись глаза, он рисковал никогда не стать кавалеристом или танкистом Рейхсвера, о чём он страстно мечтал. В конце концов, его могли убить коммунисты как несчастного героя Герберта Норкуса.

Решив начать с наиболее часто посещаемых мест своего отряда, Манфред пробежав напрямик, через березовую рощу к старому костровищу. По дороге ему встретился почтенный бюргер со смешной тирольской шляпой с пером на голове, ехавший на старинной двуколке по делам, мимо крестьянской повозки с прошлогодним сеном, пахнущим тиной. Потом он увидел красивый красный кабриолет Horch-850. Манфред раньше никогда не встречал в районе такого авто. За рулём ехала весёлая блондинка в красивой шляпке, с развевающимся белым шарфом на шее. Рядом сидел молодой мужчина в коричневом костюме, голубой сорочке и красном галстуке-бабочке. Они громко слушали радиоприёмник, транслирующий новое танго "Привет, малышка!" в исполнении Руди Шурике. Счастливые влюблённые, а может просто родственники или деловые партнёры, промчались мимо него, не обратив на юношу никакого внимания. Мощный поток обдал Манфреда пылью, сором, прошлогодними сухими листьями. Горькое ощущение умчавшегося мимолётного счастья, погибшего под гнётом жестокого и бездушного мира, вдруг встало комом в горле.

Последние лучи солнца, клонящегося к закату, косо освещали окружающие перелески, поля, дома с красными черепичными крышами. С Балтийского моря промозглый ветер гнал низкие, тоскливые облака. Он раскачивал верхушки высоких деревьев, заботливо сбивал маленькие ветки с засохших, не пробившихся к свету сучьев, делая своё вечное дело по отбору пригодных и сильных ростков, и уничтожению всего слабого и недостойного жить.

Оказавшись на знакомой поляне, где обычно он с друзьями играл в мяч, бросал копья, диски, камни, запускал воздушных змеев, жёг костры и чучела врагов, он огляделся. Сейчас здесь было пусто и тихо. Место, где обычно стояли среди зарослей и трав с весны до осени их палатки, тоже было пусто.

Манфред закрутился на месте, пытаясь разглядеть хоть что-то обнадёживающее в наступающих сумерках. Пусто. Он медленно побрёл, озираясь по сторонам. Вдруг рядом раздался резкий крик, и сразу же в траве натянулась блестящая стальная проволока, стальная проволока. Манфред споткнулся, и в этот момент, кто-то, появившийся как из-под земли, прыгнул ему на спину, и окончательно сбил с ног. Одновременно несколько других нападающих начали выкручивать ему руки за спину, стягивать верёвкой запястья и щиколотки.

Однако сдаваться было не в его характере. Уткнувшись лицом в коричневую, сухую прошлогоднюю листву, скрипя зубами, он попытался бить наугад локтями, ногами, выкручиваться словно уж. Развернуться лицом к неожиданным врагом и встать хотя бы на карачки у него не получилось. Силы были слишком неравны.

Несколько тяжелых, молча сопящих от напряжения людей, прижали его к земле так, что он не мог и шелохнуться. Когда все немного перевели дух, его перевернули на спину, тяжело дышащего, разодранного, злого.

— Эх, Манфред, нельзя же так носиться, будто тебе всадили в зад хорошую порцию мелкой дроби! — раздался знакомый голос Отто Штриттматтера, — надо всегда помнить о красных молодчиках, только и ждущих, как отделать или закопать кого-нибудь из наших, и раструбить победу. Нужно быть всегда настороже, крестоносец!

— Дубина ты! — сквозь зубы сказал Манфред, досадуя больше на то, что предстал перед друзьями в роли желторотого птенца, обведённого вокруг пальца, — развяжите живее, вы очень сильно затянули веревки на запястьях, они искалечат мне руки!

— Да, туговато, — охотно согласился голос Рихарда, и чьи-то руки несколькими быстрыми движениями принесли свободу, — немного перестарались, как арийского олимпийского чемпиона и киноартиста Вайсмюллер в роли Тарзана в "Человеке-обезьяне" связали!

— Кстати, этот Вейсмюллер, снимаясь в фильме про Тарзана в американской стране сплошных полукровок и полунегров, позорит своё арийское имя! — сказал рядом уже голос Гарольда, — другое дело наш боксёр-тяжеловес Макс Шмелинг, вот это настоящий немецкий спортсмен, бьющий и американского чемпиона Шарки как недочеловека, и других. Вот он ещё скоро с еврейским шутом Бэром должен встретиться на ринге. Ух, и покажет он этим недочеловекам!

— А если бы я успел нож вынуть? Представляете, что могло бы произойти? — сказал Манфред и вскочил, растирая вдавленные следы от верёвок на запястьях, — мне нужно с вами очень серьёзно поговорить!

— Тебя отец отпускает в кавалерийскую школу? — посыпались на мальчика вдруг вопросы, — а ты в школу какого округа будешь поступать, или в Ганновер поедешь?

— А в ездовую школу не пойдёшь?

— А как ты это сделаешь, не будучи кадетом, ты думал?

— Как обойтись без службы фанен-юнкером хотя бы полгода? А возраст у тебя разве подходит?

— Да у него отец через свой союз фронтовиков "Стальной шлем", и через его руководителя Зельдте с любым командованием договорится, хоть кадетом, хоть фаненом — сказал Отто, — чего вы за него переживаете, вся эта дворянская каста одним миром мазана.

— Да, но со своими связями он собирается сделать всё ровно наоборот!

— Пойдём лучше с нами, мы поймали сына коммуниста-агитатора Ганса Фульке из "Рот Фронта", — сказал, прерывая всех, фон Штофенберг, — жаль, что сестру-девчонку его не поймали, убежала она в сумерках в сером платье, затерялась в листве. Мальчишка связанный лежит, а лодочной сарае, что на канале. Невзирая на его малолетство, мы хотим его подвесить на ночь вниз головой, чтобы у него полопались сосуды, и он из дурачка превратился бы в настоящего идиота навсегда. Если это не сработает, есть же люди с деревянными головами о рождения, то мы его в следующий раз утопим. Пойдем развлечемся, он будет мочиться, а моча будет стекать ему на физиономию, заливаться в рот и капать с носа! И так всю ночь! Вот будет потеха! Ха-ха-ха!

— Подождите, товарищи, послушайте, — ответил сразу всем друзьям Манфред, и мстительно пнул ногой в щиколотку верзилу фон Штофенберга, — у меня к вам важное дело!

— Да, чего это ты пришёл, вроде не собирался к нам сегодня? — спросил Гарольд, — чего случилось у тебя?

— Ребята, шутки в сторону! — сказал Манфред, — у меня случилась страшная неприятность! Меня застали в комнате моей гувернантки Эльзы Грубер, когда я лежал в её постели голый вместе с ней! За это мой отец может выгнать её со службы и опозорить на всю Восточную Пруссию, а меня может лишить последних надежд на военное училище!

— Ничего себе, мы тут только фотокарточки с голыми женщинами рассматриваем, да ходим подглядывать за девчонками во время их гимнастических упражнений, а он себе взрослую любовницу-наставницу завёл! — с изумлением проговорил Рихард.

— Вот это тихоня! Всё разные романчики почитывал, и что-то такое там, видимо, секретное для вскрытия женских сердец как консервные банки, вычитал! — вторя ему, сказал Отто.

— Да нет, он наверное просто ей свой большой консервный нож показал, вот она и сошла с ума от счастья! — весело сказал Гарольд.

— Спасайте меня, товарищи, скажите любому человеку, кто вас спросит когда-нибудь, хотя бы родители или знакомые, что я сегодня с двух часов был неотлучно с вами. Если кто-то будет спрашивать, так и говорите. Ты слышишь, Гарольд, перестань смеяться!

Сказав это, Манфред схватил друга за рубашку, потряс, а потом продолжил:

— Если мой отец затеет тайное или явное разбирательство, у меня должно быть стопроцентное алиби.

Гарольд теперь слушал друга, облокотившись на фон Штофенберга, и улыбался. Он глядел из-под своих очков, блестящих в сумерках, карими глазами, казавшимися сейчас огромными и какими-то особенно умными.

— Ты бы, лучше, Манфред, отправил кого-нибудь из краснопузых, демократов, евреев или цыган на тот свет, и тогда алиби мы обеспечили бы тебе с радостью. Но здесь замешана женщина, и не знаю, может быть твоя слава бабника, разнесённая нами по всей округе, была бы от нас лучшей поддержкой тебе, чем держать язык за зубами! — сказал он.

Фон Штофенберг неприлично засмеялся, словно конь заржал, но Отто толкнул его локтем в живот и сказал:

— Ладно, Манфред, считай, что мы всё поняли, и скажем, что ты с обеда был с нами. Прости за засаду, просто мы тренировались как следопыты и пионеры.

— И как она, хороша в постели? — с видом знатока, но на самом деле страшно завидуя, спросил Эрвин, — твоя гувернантка показала своё умение любви?

— Мужчины не должны осуждать женщин с этой стороны, — ответил хмуро Манфред, — женщины не кони, а любовь не охота на кабана, давай прекратим такой разговор сразу.

— Чистоплюй ты крестоносный, ещё мечом предков поклянись, как там у вас принято по этикету прусского рыцарства. Ну ладно, хорошо, тогда послушай стих, который я сочинил за вчерашний день, — сказал Гарольд, встал в красивую позу и начал декламировать:

Тёплые струи последнего солнца,

Льются в глаза, заливают глаза...

Люди наденут тяжелые кольца,

Встанут в дверях – кто не раб, те князья!

Соберутся к холму сто племен, сто дружин,

Приведут за собой ребятишек и жён,

Стойко внемлют словам седовласых старшин —

Уходить за звездой, что хранила их дом!

Зачерпнём мы в ладони воду сохнущих рек,

Наберём две горсти тающих звёзд,

Унося в волосах небом пахнущий снег,

Поднимая князей из насиженных гнёзд...

— На Фридриха Шиллера чем-то похоже из “Немецкого величия” — машинально и рассеянно сказал Манфред, как-то там было так:

Все народы на земле

В некий день венчает слава,

Путь в бессмертье величавый

Светит каждому во мгле.

Нашей славы час пробьёт —

Немца день ещё придёт!

— Да, но вот, потом прибежал оголтелый Отто, и поволок на реку купаться в ледяной воде, и я не закончил стихотворение. Опять из-за него не доделал важную вещь. А как вам про последнее солнце метафора? Манфред, друг, ты у нас единственный в литературе разбираешься, не то, что эти купеческие сынки, — сказал Гарольд.

— Но-но! — сказал, повышая голос, Отто, — полегче, четырёхглазый умник!

— Мрачноватое стихотворение, – ответил Манфред.

Гарольд схватил его за плечо, распалённый собственной поэзией, и продолжил:

— А вот послушай, как будет заканчиваться оно:

Последнее солнце над древней страной,

Последнее утро при старой звезде!

Последнее солнце, мы уйдём за тобой...

Я знаю — все мы уйдём!

Фон Штофенберг засмеялся, хлопая товарища по спине, и сказал на это:

— Это куда ты собрался, друг, уж не на Восток ли? Это уже ближе к тематике "Стального шлема" и завоевания нового жизненного пространства из библии Гитлера. Мой дядя домочадцам все уши прожужжал про то, что следует расквитаться за подлый Версальский мир, вернуть славные времена Железного Канцлера, незабвенного Бисмарка, и продолжить традицию его победы над Францией в 1871 году. Что и говорить, умели тогда пруссаки красиво надрать задницы лягушатникам!

— А ты ведь тоже собираешься после школы поступить фанен-юнкером кавалерийский полк рейхсвера? И родители не запрещают? — спросил его вдруг Манфред, — вот за нас с братом отец уже всё решил отрицательно.

— Что вы так рвётесь в армию, быть пушечным мясом? — спросил Гарольд товарищей, поправляя очки, — я знаю много парней, не желающих оказаться пушечным мясом. Только ведь закончилась война, где погибли два миллиона немецких мужчин и шесть стали инвалидами, треть территории Германии оказалась в руках французов, чехов поляков. Репарации составили 500 тонн золота, потеряны все колонии и гигантская собственность за рубежом. Вам ещё раз такое надо?

— Брось чепуху молоть, офицеры никогда не будут пушечным мясом. Это удел крестьян, рабочих и мелких служащих! А вот если вы попадёте вдруг в унтер-офицеры при мобилизации, или ещё хуже в рядовые, то окажетесь под пулемётным огнём в цепи атакующих врагов в траншеях за минными полями…

— А с чего ты взял, что будет всеобщая мобилизация, и мы загремим в простые солдаты? Не трепись... — недовольно ответил Эрвин, — немцы не дураки ещё раз связаться с самыми богатыми и многочисленными нациями на планете.

Манфред очнулся, как ото сна, сел на холодную землю, обнял руками колени и проговорил:

— Мой дядюшка Вилли, кроме того, что регулярно посещает заседания "Стального шлема", еще преподает фортификацию в пехотном училище. Так вот он проболтался, как-то, будучи у нас в гостях, что как только рейхспрезидент фон Гинденбург, когда-то главнокомандующий на Восточном фронте против России, назначил Гитлера рейхсканцлером, при их училище под видом курсов по подготовке унтер-офицерского состава, тайно сформировали несколько "тощих" дивизий. "Тощая" дивизия — это костяк полнокровной дивизии. Есть в ней все офицеры и унтер-офицеры, часть солдат, оружие, снаряжение, кони, боеприпасы, Стоит только набрать солдат из резервистов или новобранцев, и она готова вести бой на фронте. А отец на это сказал, что он знает об этом, потому что сам готовил списки офицеров "чёрного рейхсвера" по своему округу, и все они приписаны теперь к новым дивизиям, и их гораздо больше, чем их можно иметь по Версальскому договору. Чуете, чем это пахнет? Новой большой войной пахнет! Немцы хотят отомстить за то, что с ними обошлись так подло англичане, американцы и французы, не разрешив оставить даже честно захваченную Украину и Прибалтику, не говоря уже о Польше!

— Но с кем будет война теперь? Опять против всех?

— Вот, вот, а ещё это пахнет введением всеобщей воинской обязанности!

— Да. Похоже на правду. Если объявят мобилизацию, нас тоже скоро загребут, как пить дать. Нам-то скоро возраст выйдет...

Рихард опасливо огляделся по сторонам, словно в тесноте его могли подслушивать хитроумные русские или английские шпионы, и зашептал:

— Только я вам ничего не говорил. Мне кажется, англичане и лягушатники пока ничего не подозревают, или притворяются, что не знают. Это ведь очень серьёзное нарушение Версальского договора, почище, чем отказ платить репарации или отдавать весь наш уголь бесплатно. Отказ немцев подчиняться французской администрации в Эльзасе, тоже детские шалости про сравнению с этим...

— Конечно, будем немы, как могила. Что-то сегодня день какой-то неудачный. Манфред появился весь в мыле, что-то скрывает, ты принес грозное известие. Что дальше-то будет? — спросил Отто, уселся рядом с Манфредом, сорвал травинку, и принялся её задумчиво пережёвывать.

Гарольд снова поправив на носу очки, вытянул из рюкзака небольшую книгу, протянул Манфреду и сказал:

— Я принес тебе обещанную книгу "Дух готики" Карла Шеффлера. За мной еще "Жертвоприношение" Биндинга и...

— Спасибо, не нужно, мне теперь не до книжек. Потом как-нибудь...

— Ему сейчас нужно, наверное, начинать читать полевой устав рейхсвера, а не это... — с усмешкой сказал фон Штофенберг.

Наступило молчание. Мальчики задумались каждый о своём. Отто принялся раскладывать некое подобие костерка и пытался его поджечь. Огонь не разгорался. Оторвавшись от наблюдения за тем, как Отто мучается с абсолютно сырыми веточками, Манфред поглядел на свои дорогие наручные часы на коричневом кожаном ремешке и нарушив тягостное молчание, произнёс:

— Мне нужно вернуться в поместье. Не забудьте про моё алиби!

— Да, да, хорошо, конечно! — ответили все вразнобой.

— Парни, хотите ещё стихи почитаю? Не свои, Гёте стихи? — спросил Гарольд.

— Жалко, что ты уходишь, ведь мы договаривались идти сегодня устраивать засаду на кого-нибудь из красных или евреев. Завтра ведь не получится, все идут к Тольксдорфу на обручение его старшей сестры Изольды — сказал огорчённо Рихард и почесал нос.

— Нет, сегодня не получится, — ответил ему Манфред, вставая и пожимая по очереди руки свои товарищам.

Он повернулся и быстро пошёл к дороге.

— Не волнуйся, всё будет хорошо! — крикнул ему уже им вдогонку Гарольд.

Друзья смотрели ему вслед: мощный, высокий фон Штофенберг, стройный Отто, маленький щуплый Гарольд и хмурый Рихард, а под их ногами дымилась кучка мелких веток и прошлогодней листвы. Они махали ему на прощание так, словно это был последний кадр долго фильма с несчастливым концом.

Весна витала в воздухе, источала запахи живой земли, почек, бутонов и молодой листвы. Лесные птицы пели как сумасшедшие, но холодный балтийский ветер не унимался. Луна ослепительным серебряным полумесяцем мелькала в разрывы ночных дождевых облаков, старался прижать их к земле, тасовал, готовил ливень. Близилась полночь.

Крестьянин на шоссе закончил копаться со своей сломанной повозкой, и готовился тронуться в дальнейший путь, неуютно поглядывая на небо. Рядом стояла ещё одна повозка. Сломавшееся колесо лежало там, а новое блестело на его месте.

Манфред торопился, оглядывался, умоляюще смотрел на римские цифры циферблата часов. Каменные столбы, некогда увенчанные шарами, но не пилюлями - ”паллесками” с герба флорентийского семейства Медичи, а просто символами вечности, стояли как безмолвные пограничники у входа в старый парк поместья Вольфберг. Металлической или каменной ограды они никогда не замыкали, но на них были видны массивные петли для когда-то висевших на них створок ворот. Огромный дом выглядел спящим, только в комнате служанки Хильды горела лампа. В связи с его отсутствием никакого переполоха не последовало, его никто не искал, видимо его принадлежность к детям в сознании родителей наконец-то заместилось на представление о нём, как о взрослом и самостоятельном, и это было и грустно и радостно одновременно.

На двор дома он ворвались почти бегом.

Осмотрелся.

Решил войти через заднюю дверь, ведущую через коридор кухни и кладовых на чёрную лестницу его крыла дома. Тихо хрустя галькой, образующей отмостку у цоколя из каменных глыб, он обошёл половину дома.

В какой-то момент ему почудилось сквозь капель росы с крыши, тихие, голоса. Словно его отец разговаривал с Эльзой Грубер. Её комната была недалеко, и это вполне могло быть явью, потому что в тишина ночного парка, то и дело оживленная трелями и щёлканьем птичьих голов, хорошо различались даже очень тихие звуки.

Озноб пробрал Манфреда и холодный пот выступил на лбу. Ужасное предчувствие беды накрыло его тяжёлым покрывалом. Руки и ноги на какое-то время отказались двигаться. Прислонившись спиной к замшелым камням стены, он вслушался. Голоса смолкли. За карнизом, где располагалось окно Эльзы, было темно. Думая, что ему уже начали мерещиться несуществующие вещи из-за волнений исключительного дня в его судьбе, он, наконец, двинулся дальше. Оказавшись на заднем крыльце перед дверью в коридор, он мечтательно бросил взгляд на тёмное окно Эльзы. Ему снова представились её горячие прикосновения к его телу, нега, разливающаяся в нём при сладостных мгновениях близости! А ведь он даже мечтать не мог ещё утром за завтраком, что вечером он будет уже настоящим мужчиной, и первая его любовь так счастлив воцарившаяся над всем его миром детских мечтаний, переживаний, размышлений и игр. Воспоминания о ней, словно музыка Гайдна или Вагнера медленно разливалась в его сознании, баюкая и поднимая к облакам белоснежных парусов бесконечного восторга... Эльза... Луна зашла за тучу.

Вдруг, он заметил в её окне, через прорезь неплотно задёрнутой шторы, дрожащий световой блик, словно там казалось пламя свечи. Что это? Опять будто послышались знакомые приглушённые голоса, как будто там шёл спор.

Как такое могло произойти? Почему в комнате Эльзы находится мужчина? Неужели это следствие того происшествия, когда кто-то неизвестный подсматривал в замочную скважину? И странным образом загадочные слова Адольфа становились более осмысленными, как и ухмылки Хильды и холодные взгляды матери и сестёр на Эльзу. Все подозрения, сомнения и мысли, почерпнутые из множества прочитанных любовных историй, начиная с итальянца Джованни Боккаччо, начали носиться в его воображении. Теперь он просто так не мог пойти спать. Теперь ему нужно было непременно знать, что происходит за дремлющими стенами Вольфберга.

Он решил подобраться к комнате гувернантки поближе, чтобы суметь расслышать ведущиеся там разговоры. Вариант с залезанием на дерево он рассматривать не стал. Во-первых, рядом с окном Эльзы не было больших деревьев с толстыми сучьями, подходящими близко к окну, способными выдержать вес человека. Во-вторых, просто влезть на дерево, стоящее на расстоянии, большем, чем уже имеющееся расстояние от двери до окна, было бессмысленной тратой сил. В-третьих, разговор мог прерваться в любой момент, и посетитель из комнаты Грубер мог уйти, навсегда унося с собой тайну ночного посещения. В-четвёртых, он так устал за сегодня, что вряд ли у него это получилось тихо и складно.

Манфред решил идти к комнате через дом, понимая, что окажется перед дверью, и ему придётся повторить неблаговидный поступок утреннего соглядатая, то есть подслушивать.

На лестнице и в коридорах было пусто. Паркет чуть поскрипывал при его осторожных шагах, а там, где были постелены ковровые дорожки, он двигался бесшумно как призрак. То и дело в тиши дома слышались шорохи и скрипы - это деревянные конструкции двигались, впитывая влагу из весеннего воздуха после сухости зимних месяцев, когда каминное отопление высушивало воздух в доме. Древесина балок, панелей и дверей несколько уменьшалась в размере, накапливая внутренние напряжения из-за трения о другие конструкции, проявляясь иногда в скрипе и щелчках, Теперь всё деревянное возвращалось к своей обычной влажности и снова производило звуки, как очень медленный, длиной в полгода вдох и выдох.

Около двери Эльзы ничего подозрительного не было: та же крашеная стена, потолок с декоративными карнизами, плинтус-галтель, дощатый пол, со следами старой краски. Недалеко от двери у стены стояла длинная палка с гуськом. Ею обычно Хильда снимала паутину между карнизами штор, бандо и потолка.

— Понятно, наверное, к Эльзе зашла старая служанка с каким-то своим делом, — еле слышно прошептал Манфред, чтобы таким образом постараться успокоить разлетающиеся мысли, — она давно пристаёт к ней, чтобы выучила толстушку Марту городским манерам поведения, но Эльза только отшучивается. Зачем ей учить кого-то бесплатно вместо досуга и отдыха? И это хорошо...

С этим словами он подошёл к двери. Там слышны были неявные шорохи. Вдруг явственно послышался звук удара чем-то о край хрустальной рюмки, и раздалось бульканье, словно из бутылки наливали вино.

— На, сделай глоток вина, — сказал чётко различимый голос Густава фон Фогельвейде, — тебе станет проще решиться.

— Нет, дорогой мишка, я не поеду, — ответил голос Эльзы, — несколько лет я проезжу в качестве любовницы по американским курортам, а потом ты скажешь, что долг семьянина зовут тебя обратно в Восточную Пруссию, и я останусь ни с чем. Уже привыкну к роскошной жизни, что ты будешь мне оплачивать, чтобы самому тоже и наслаждаться ей и мной. Как я потом буду жить без роскоши? Мне всю оставшуюся жизнь будет её щемяще не хватать. Это известная тема многих брошенных любовниц богачей... Я буду чувствовать себя обделенной, брошенной, несчастной неудачницей, буду пребывать во фрустрации до самой смерти. Зря улыбаешься, милый, так, это случалось со всеми брошенными любовницами богачей о которых я читала, и знаю по сплетням подружек. Как бы велики пенсионы им назначенные не были, они всегда меньше исходного положения. Но чаще всего из просто бросают как мусор, не давая потом ничего. Потому что богачи потопу и богачи, что не знают жалости и сострадания. Иначе как бы они отбирали деньги у других?

— Ты очень, не по годам умна, но не права, киска моя! Мы никогда не расстанемся, верь мне, прошу тебя! Выпей ещё рюмку бордо, тебе удастся расслабиться...

— Это обычное мужское враньё! В него верят только просушки и дурочки. Их ослепляет сиюминутная роскошная жизнь и мания женского величия. Но я-то девушка образованная и начитанная! Когда ты мной наиграешься, мне будет 24 года, и кому я буду нужна с морщинами, мягкой грудью и поредевшими волосами, а если вдруг я забеременею? Нет, мне нужен молодой и холостой принц, а не старый женатый король! Зачем мне упускать свои годы и короткий период, решающий всю последующую судьбу? Я пользуюсь спросом, и у меня есть шанс... Зачем же мне в Америку с тобой? Густав, ты понимаешь меня?

— Но там самое высокое здание в мире Эмпайр Стейт Билдинг, в Нью-Йорке есть телевидение, когда можно видеть и слышат всё, что говорят в студии на другом конце города, там Бродвей, мюзиклы, джазовые рестораны, голливудские звезды, знаменитые боксёры, наряды, драгоценности, в Америке есть роскошь и изобилие курортов Майами, пальмы тёплый океан, мартини и виски, кокаин и морфий... — вкрадчиво сказал юной гувернантке отец Манфреда, — я дам тебе много денег и ты до конца жизни ни в чём не будешь нуждаться моя киска. Ты, всегда будешь рядом со мной. Неужели ты разлюбила меня так быстро?

— А как ты уедешь так надолго?

— Я знаю, почему ты не хочешь ехать!

— Так это ты подсматривал в замочную скважину?

—Да, я! — ответил резко фон Фогельвейде-старший — и я всё видел!

Манфред стоял у двери как столб, боясь пошевелиться и глубоко вздохнуть. Всё происходящее казалось нереальным, такого просто не могло быть! Его отец, столько раз распространявшийся о семейных ценностях, достоинстве, долге мужа, старый ветеран, отец четырех детей, женатый на женщине из старинного дворянского прусского рода, собирается уехать на несколько лет на курорты USA с восемнадцатилетней гувернанткой, годящейся ему в дочери, хрупкой девушкой, ростом, едва достающей ему до плеча, и то на каблуках! Какой ужас! Так вот почему кровать! Так вот почему патефон! Тем временем разговор продолжался.

— Как это гадко, подсматривать, не похоже на благородного человека из старой дворянской семьи. К тому же ты сам просил меня кокетничать с ним, чтобы он увлёкся мной, и позабыл про своих солдатиков и желание поступить в кавалерийское училище, стать военным, как ты!

— Я просил тебя только флиртовать с ним, и отговорить от военной карьеры не спать с ним, ты разве не понимаешь разницы в этом, кокотка? — голос Густава сделался злым,

— Мне было интересно, насколько вы похожи в постели!

— Ты начинаешь меня злить своим злословием!

— Ты делаешь мне больно, отпусти мою руку! — неожиданно воскликнула Эльза достаточно громко, и видимо освободилась, потому что продолжала она говорить уже горячим шепотом, — ты старый, у тебя уже грудь висит как у женщины, от тебя плохо пахнет даже через твой «Eau de Cologne», — сказала Эльза, — ты пользуешься моей молодостью и телом, хотя ты не любишь меня, это всё притворство, тебе милее твои деньги их кофейной фирмы, даже милее собственных детей! А если и любишь меня, то только как вещь и игрушку, лошадь или красивую машину, иначе ты не стал ы меня просить совратить твоего сына!

— Я просил только отговорить его от армии! И не смей называть меня старым!

После раздался шлепок, как если бы кому-то дали пощёчину, послышался звук падающего на ковёр тела и рыдания Эльзы.

— Прости, прости, любовь моя, — сказал Густав, — иди ко мне, всё забудем, будь ласкова со мной так, как ты сегодня ласкала моего сына.

— Нет, не трогай меня больше! Скольких людей ты убил в жизни? Сто, двести? Соскучился? Не хватает садизма?

— Ты мне отказываешь из-за того, что я тебя ударил, ил из-за того, что ты влюбилась в мальчишку?

— Всё, хватит игр в любовь, уходи, я больше не хочу тебя видеть!

— Ты сейчас такая притягательная на полу, Эльза, и я не могу больше терпеть!

— Нет, нет, не надо я больше тебя не хочу, уходи... — воскликнула Эльза.

Раздался звук раздираемой ткани. После этого в комнате было слышно только тяжёлое дыхание мужчины и всхлипывание девушки. Когда всё стихло, и в мире остался только звук стучащего сердца Манфреда, девушка снова заговорила,

— Всё... Я завтра же уеду, Заплати сне мои 200 марок за последний неполный месяц, 1500 марок за обольщение мальчика, как договаривались, и я уеду среднюю Германию, хватит с меня... — сказала она, — а потом, если ты не хочешь, чтобы я всё рассказала твоей жене, ты будешь присылать мне каждый месяц 500 марок, и мы будем в расчёте за ночи безумной любви и всяких извращений здесь и в Кенигсберге!

— Нет, я тебя не отпущу! — зло сказал Густав на это.

— Ты не сможешь мне помешать!

— Ты что, убьешь меня? — спросила Эльза, и вдруг громко, без опаски рассмеялась, — это только в сказке о герцоге Синей Бороде бывает.

После этого наступила долгая тишина. Было слышно только как кто-то встал с кровати и подошёл к двери, остановился и стал прислушиваться к тому, что происходит в коридоре. Их с Манфредом разделяли через закрытую дверь всего каких-то несколько сантиметров. Как назло, скрипнула сама доска неподалёку. Манфред ужаснулся, вдруг отец или Эльза решат открыть дверь, и выглянуть в коридор, чтобы проверить, нет ли там кого-нибудь. Он даже боялся представить себе, как сможет после услышанного глядеть в глаза отцу. Как он вообще теперь сможет сесть, например, с ним за стол или поехать на конную прогулку? Что же касается Эльзы...

Неизвестный человек, но скорее всего это был Густав фон Фогельвейде, тихо отошёл от двери вглубь комнаты.

Однако, оставаться в коридоре было уже опасно, в любой момент после ссоры, Густав фон Фогельвейде мог отправиться к себе. Нужно было во что бы то ни стало уходить.

Словно мёртвый, ничего не соображая и не понимая, Манфред пошёл по коридору прочь от ужасного места. Только упершись в стену лбом на повороте перед лестницей, он пришёл в себя.

Эльза, его любимая Эльза, юное, прекрасное создание, была любовницей его отца! И это ещё не всё, оказывается, её внимание к нему, кажущееся искренним, результатом его прекрасных природных качеств, было всего лишь обманом, обязанностью наёмной женщины по просьбе его отца. Совсем не забывший свою неприязнь к военной карьере сына, а только умело маскируя её, отец коварно притворялся, и более того, он, по его мнению, нашёл новый способ удержать Манфреда от такого выбора — наемную куртизанку. А странная любовь к Америке из уст фронтового ветерана и патриота из "Стального шлема"?

Не помня как, Манфред дошёл до своей комнаты, вошёл внутрь, не зажигая свет. Сшибая нещадно построения солдатиков на полу, он добрался до кровати и рухнул, как мёртвый. Слёзы отчаяния душил его.

Мир рухнул! Два самых любимых и нужных ему человека предали его, растоптать его достоинство как беззащитных стойких оловянных солдатиков. На ум пришли откуда-то строки неизвестного поэта:

И вот мне снится этот длинный яркий сон –

Вот яхта белоснежная, дворец на скалах,

Звучит не громко вальс с прибоем в унисон,

Шампанское бурлит в сверкающих бокалах...

Вот кто-то в тишине ночной в коснулся губ...

Быть может ветер прилетел и выгнул штору?

А может быть прокрался в спальню душегуб,

Используя безлунную ночную пору?

Я сплю и это просто-напросто фантом –

Бывает нервы вдруг срабатывают ложно,

И представляется реальность дивным сном,

А сон с реальностью прекрасной спутать можно!

И кто коснулся губ теперь уж всё равно!

Как безразлично, что ты нищ, ночному вору,

Как не ласкать рукой, отрезанной давно,

И в чёрной бездне не найти ногой опору...

Всё крутилось, неслось и вращалось в его сознании, живые люди перемешались с литературными персонажами, умершие с фантомами. Не помня как, он заснул, провалился в чёрный сон, отключился, как прекращает излучать свет перегоревшая электрическая лампочка после скачка напряжения, вызванного грозой...

Глава 15. Рождение красной легенды

— Но это всё цветочки, а ягодки потом... — неожиданно пропел себе под нос Чуйков и начал медленно водить неровным ногтём, торчащим сквозь бинт, по бумаге вдоль линии железной дороги Котельниково — Сталинград, то с юга на север, то с севера на юг, словно хотел нащупать подушечкой пальца жесткую стокилометровую линию железнодорожных путей, — итак, ещё раз, что мы имеем, а мы имеем, что, прорвав оборону 51-й армии у Цимлянской, гоня перед собой её остатки, по незащищённому направлению к Сталинграду движутся сразу десять вражеских дивизий, в том числе отборные танковые, которые фашисты сняли с наступления на Кавказ и повернули в тыл нашему Сталинградскому фронту.

В этот момент, легко вспрыгнув на крыло, шофёр Каюм поднял на вытянутых руках две алюминиевые кружки с водой и, блестя белыми зубами, сказал:

— Товарищ генерал-лейтенант, водички со льдом...

— Мне тут комдив-214 Бирюков вчера из ледника на хуторе в армейский бидон льда набрал, — неожиданно улыбнулся Чуйков, показывая полные два ряда сверкающих вставных золотых зубов и коронок, — вот, вот, с барского плеча. Угощайтесь, товарищи, пока на растаяло... Жара-то... Водку не предлагаю, не заслужили ещё, да и закусывать её надо хорошо, а то вместо успокоения нервов будет наоборот!

Он подбирал у шофёра ледяные на ощупь кружки:

Офицеры переглянувшись, стали по очереди, мелкими глотками пить воду, на поверхности которой плавала корочка ледяной шуги. В этой горящей, пыльной, зловещей калмыцкой степи, обжигающе холодная донская вода, казалась каким-то сверхъестественным чудом.

Покончив с питьём, Чуйков снова взялся за бинокль и продолжил изучать местность к юго-западу от Котельниково. Ничего необычного в ней, относительно ландшафта прочих пространств сальских и калмыцких степей он не обнаружил. То, что он не мог увидеть через окуляр, он достраивал в своём воображении с использованием картин, навсегда оставшихся в памяти после авиаразведки, едва не закончившейся для него гибелью, при ударе самолёта У-2 о курган несколько дней назад недалеко от Дона.

Местность выглядела плоской и монотонной, без деревьев. Она просматривалась до самого горизонта, и на первый взгляд не имела явно выраженных возвышенностей. Однако, это была лишь иллюзия. Так же как при сильном волнении на море, когда волны в своих ложбинах могут скрывать от взгляда целый корабль или отмель, показывая наблюдателю только свои гребни, так и в сальской степи вершины курганов и холмов сливались в сплошную линию. Тем ни менее они имели между собой обширные лакуны, впадины, овраги, балки, долины ручьёв и рек, небольших и часто пересыхающих, но от того весьма частых. Иногда разница в высотах между руслом и гребнем холма над ним была очень значительной, достигала даже ста метров. Встречались склоны весьма крутые, и их невозможно было преодолеть машине, лошади, а иногда и человеку. Балки, похожие на широкую сеть, проточенную с давних пор водой в земле, имели разную ширину и глубину, большую протяжённость. В конечном счёте, все они выходили к ручьям и рекам. По ним можно было двигаться во всех направлениях, оставаясь невидимым для наблюдателя, обозревающего вершины холмов. Высокие курганы бросались в глаза сразу, и, хотя они и не были редки, не меняли общей картины бесконечной плоскости. Курмоярский Аксай, текущий здесь в основном в меридиональном направлении, имел широкую долину, и в некоторых местах крутые берега. Здесь были сады, виноградники, рощи и целые лесистые участки. Станицы и хутора были спрятаны от поверхностного взгляда в этих долинах и среди зарослей. Поселения располагались вдоль реки, имея укрытие от пылевых и снежных бурь, от глаз врага, ветров. Только здесь они имели воду и плодородную почву для жизни людей, животных и растений. Как оказывалось в сальской, полная видимая свобода для перемещения, всё равно сводила пути на маршруты, наименее пересечённые балками и ручьями, пологие у реки, желательно с мостом, или, хотя бы с не топким бродом. Такая естественная дорога была и южнее Котельниково, проходя через Пимено-Черни. Туда вела и хорошо утрамбованная, но извилистая дорога от Котельниково. Именно там могли быстро пройти механизированные авангарды немцев, обходя остатки рассеянной, деморализованной 51-й армии, цепляющейся за железную дорогу и грунтовый тракт севернее Котельниково.

Как показала практика прошедшего года войны, во время крупного наступления, даже небольшое, но слаженное и умелое танковое, и механизированное соединение немцев, оказавшись глубоко в тылу крупной группировки войск, заняв оборону на путях её отхода и снабжения, могло вызвать коллапс на очень большой территории, где располагались обороняющиеся войска. Не плотность кольца окружения, хоть и давало возможность живой силе выходить из него, однако всё дорогостоящее тяжёлое вооружение и припасы целых армий, оставалось внутри. Восполнить их быстро было невозможно, как и восстановить систему управления рассеянных войсковых частей. Особенно успешно это происходило около переправы с ограниченной пропускной способностью, что приводило к созданию быстро нарастающей пробки, тромба, сдерживающего сам себя. Скопления войск, эвакуированного имущества, беженцев у таких переправ и на прилегающих дорогах представляли собой прекрасные мишени для эффективного применения авиации, что приводило к колоссальным потерям. Каждый раз это создавало и гуманитарную катастрофу среди беженцев, лишённых питания, воды, медицинской помощи, приводило к разрастанию паники. Паника каждый раз быстро перекидывалась на войсковые части, военную и гражданскую систему управления. По такой схеме неоднократно были окружены многотысячные группировки, и ничего лучшего, для быстрого сокрушения Сталинградского фронта, и снятия угрозы с тыла для армии, наступающей на Кавказ, как молниеносный выход к переправам через Волгу в Сталинграде и к дороге на Астрахань у Красноармейска, сейчас придумать было нельзя. Наличие железной дороги давало возможность очень быстро и дёшево везти подкрепления и боеприпасы через степь хоть их Франции до самого волжского берега.

— Ну, вы это тоже видите? — Чуйков, как древнее каменное изваяние калмыцкой степи, по-прежнему стоял на крыше фургона ЗИС-5, и через бинокль рассматривал крохотные фигурки людей, всадников, подводы, машины, двигающиеся с юго-запада вдоль высокой железнодорожной насыпи.

— Беженцы, эвакуированные, гурты скота, армейские подводы, группы отступающих красноармейцев, несколько орудий с передками на конной тяге, — ответил, стоящий рядом комбат, отдавая ещё прохладную кружку водителю, — идут сплошным потоком, не обращая внимания на немецкие танки и грузовики на окраине Котельниково.

— Да нет! Пыль! Пыль вон там, южнее железной дороги! — сказал Чуйков, отрываясь от бинокля, и многозначительно посмотрев сначала на комиссара полка, потом на комбата, — пыль там другая!

Он, наконец, расстегнул крючок совсем промокшего от пота воротника, и продолжил говорить:

— Там, где идут беженцы, пыль поднимается низко, и это понятно, потому что у них обувь городская, мягкая, повозки медленные, грузовики лёгкие. Все крайне утомлены, голодны, топлива мало, все в тоске и унынии. Они идут очень медленно, и пыли до небес не понимают ни с дороги, ни с сухой земли. Там, где уже сто километров идут группы бойцов 51-й армии от реки Сал, а скорее тащатся по жаре, пыль повыше. Но всё равно, чего там у них есть? Несколько машин подряд, полуторок, со скоростью лошадиных упряжек части армейских обозов, или отдельные орудия артиллерии, повозки медсанбатов, хлебопекарен, полевой почты с полевыми кассами Госбанка, пешие сапёры, ветеринары, химики... Смотрю я и вижу, что немцы, двигающиеся по обе стороны от железной дороги на них даже внимания сейчас не обращают, так они торопятся вперёд. Но вон там, смотрите, если взять левее от железной дороги, там пыль плотная, высокая как стена! Там что-то очень быстро движется в сторону от станции Котельниково к нам. Большая, плотная группа, колонна. Это тяжёлые машины, много машин, в том числе на гусеничном ходу. Длинная колонна. Видишь, комиссар, шлейф пыли высокий, длинной километров в десять. Это точно враг. Бензин у него есть, машины исправны, войска сытые, пьяные, на кураже, цели у них решительные. Эх, товарищ Хрюкин, командующий авиацией, где же твои соколы, чтобы фашистов тут успокоить? Хоть бы один самолётик сюда, самый плохонький, чтобы заглянуть за эту дымовую завесу сейчас, а потом атаковать их на марше!

Чуйков вдруг яростно топнул ногой по крыше фургона, и крикнул вниз:

— Эй, Климов, чёрт побери, будет связь сегодня?

Из двери фургона показалась голова адъютанта. Щурясь от ослепительного солнца, он отчеканил вверх, словно в небо, несколько фраз:

— Командующий Сталинградским фронтом товарищ Гордов и член военного совета фронта товарищ Хрущёв, не отвечают! На связи пока только командующий 8-й воздушной армией, генерал-майор Хрюкин!

— Я в следующий раз девушек-радисток с собой возьму вместо вас, и официанток, с ними поинтересней будет, раз толку всё равно от связи вашей нет! Ну-ка, Гриша, быстро давай! — сказал Чуйков резко, как коршун на добычу, быстро подошёл к краю крыши фургона, улёгся на живот прямо над крохотным оконцем, свесил к оконцу руку, — давай-ка сюда трубку!

Из фургона донёсся скрежет и кряхтение, словно двигали мебель, и приглушённый голос адъютанта произнёс:

— Не дотянется наверх, Василий Иванович!

— А ты дотяни! У вас там РАФ фронтовая, или самоделка? Придумай, голова! — сказал Чуйков, исподлобья оглядывая стоящих около фургона беженцев, охрану, командиров, — чего рты раззявили, не видели, как генерал в цирке выступает? Ну-ка все отсюда!

— Разойдитесь, граждане, отойдите, товарищи! — стали наперебой повторять автоматчики охраны, махая руками, как чайки крыльями, оттесняя всех к дороге.

Неведомым образом, без команды, а может быть кто-то и отдавал подобный приказ, роты снова разошлись вдоль дороги длинной, неровной волной. Они наполовину растворились в степной траве, частично смешавшись с беженцами. Красноармейцы, радуясь привалу, утомлённые жарой, расселись кто где. Кто-то принялся уничтожать сухой паёк: сухари, гороховый концентрат, перловую кашу, другие задымили папиросами — остатками былой роскоши из Славянки. Некоторые, подложив под головы вещмешки или шинели, и, как единственную защиту от солнца и мух, примостив пилотки на глаза, дремали. Между солдатами принялись ходить санитары с бидонами и черпаками. Они осторожно разливали воду во фляги. Тут же, с видом грибника в лесу, бродил старшина из отделения полевой почты, и собирал написанные письма. Возницы поправляли конскую упряжь, осматривали копыта, поклажу. Командиры, связные, ординарцы и конные разведчики артиллеристов спешились. Держали утомлённых лошадей под уздцы. Бродили с ними от одного пятна травы к другому, желая хоть чем-то поддержать на жаре силы животных. Лошади отчаянно мотали хвостами из-за мух и слепней, водили мордами по непривычной для себя степной зелени, выискивая, пробуя, то разлапистую бакманию, то астрагал, то стебли кияка.

После авианалёта и недобрых известий из Котельниково, все что-то обсуждали, уже не посмеивались как обычно, вслушивались с звуки далёкой стрельбы, вновь и вновь осматривали небо. Среди разбитых бомбами армейских повозок, между чёрных воронок по-прежнему горел грузовик. Вокруг него проплешинами горела сухая трава. Вдалеке, за Котельниково, горел, казалось, весь горизонт. На большую высоту поднимались чёрные столбы дыма. Артиллеристы, пользуясь остановкой, принялись прикручивать бечёвкой к щиткам, стволам, лафетам и зарядным ящикам своих 45-миллиметровых пушек, даже к конскому снаряжению, пучки кустистой травы. Им казалось, что это снизит заметность с самолёта, хотя ни тени, создающие вполне читаемые силуэты упряжек с передками и орудиями, ни пыль от них, они всё равно скрыть не могли бы, даже если превратили пушки в подобие мохнатых чудовищ. Однако это успокаивало и отвлекало их от тревожных мыслей.

В третьей роте, среди сидящих на земле казахов, стоял совсем юный младший политрук, наверное ответственный секретарь комсомола. Развернув газету, он что-то рассказывал. Казахи слушали напряжённо и неподвижно, словно окаменевшие, даже от мух никто не отмахивался, но чувствовалось, что они ничего не понимают. Чуйкову на секунду почудилось, что это совсем не казахи, а молодые китайские солдаты, перед атакой на городок Ичан, и всё сейчас происходит опять будто бы в Китае год назад. Словно опять четыре японские пехотные дивизии, две отдельные бригады, части 3-го механизированного полка, артиллерийская бригада, горный артиллерийский полк и японская авиация 11-й армии наступают на город Чанша на реке Сянъцзян — древнюю столицу южного Китая, а десять китайских армий гоминьдана её обоняют. Японцы уже форсировали Синъцзян, вышли на берег реки Мило, захватили плацдарм Укоу — Фулинпу, и прорвались к городу в районе Хуанхуаши — Юнаньши. И вот теперь китайские 26, 72, 74-я армии готовятся наносить заранее подготовленный и спланированный советскими военными советниками удар с фланга и тыла по главным силам японцев, после чего японцы неминуемо покатятся назад, или будут все уничтожены в котле окружения. Молодые китайцы сидят в траве, напряжённо ожидая сигнал к атаке, и нежелание жить сквозит во взглядах, а есть только желание мстить японцам за Нанкинскую резню, когда за месяц японские нелюди зверски убили сотни тысяч гражданских, мстить долгое и кровавое поругание цветущей родины...

Его отвлекла ссора среди людей, делящих мясо и органы убитой при авианалёте корову, ярко выраженный южно-русский говор, и даже восклицания на идише:

— Киш мир ин тухес! Ма ата мохер ли локчим! Их вейс?!

Всё ещё держа ладонь открытой в ожидании трубки от РАФа, Чуйков сильно щурился от солнца, пыли и дыма, как и все вокруг. Было похоже, что и животные щурились от того же, и ещё от летящих от разнотравий мелких семян и насекомых. Обходя и объезжая военные грузовики, армейские подводы, цепочками, группами, по одному, тянулись беженцы. Пешком, на велосипедах, повозках, лошадях, автомашинах, передвигались на восток женщины, мужчины, старики, дети, но больше всё же женщины и дети. Молодые мужчины в гражданской одежде, а иногда и в военном обмундировании без знаков различия, пилоток и ремней, старались не попадаться на глаза важным командирам. Они обходили штабную группу по степи. То там, то здесь попадались взгляду величественные верблюды-дромадеры, навьюченные поклажей. Невдалеке, вооружённые карабинами всадники-калмыки в халатах и маленьких островерхих шапочках, сопровождая гурты коров и табуны лошадей. Некоторые беженцы, в основном жители хуторов, гнали с собой мычащих коров, телят, блеющих овец и птицу. Другие, имея внешний вид, вполне подходящим для времён гражданской войны, и даже для времён наполеоновского нашествия 1812 года, обречённо сидели на телегах, придерживая малолетних ребятишек и кули с ценными вещами.

— Вот, Василий Иванович! — выводя Чуйкова из задумчивости, раздался голос адъютанта, и появилась рука с коричневой бакелитовой телефонной трубкой от радиостанции.

— Наконец-то! — воскликнул генерал-лейтенант и рывком схватил трубку.

Нажав рычаг на её ручке, он выдохнул, и стал бодро и громко в неё говорить:

— Привет тебе "Тимофей два раза"! Рад тебя слышать, товарищ дорогой! Я у Котельниково сейчас нахожусь... Ерунда всё, никуда я не пропадал! Комфронта Гордов и член военного совета Хрущёв сами послали меня на месте в обстановке разобраться, что тут на моём фланге происходит у 51-й армии. Неотложные меры организовать, если надо... Ещё они требуют объяснений письменных за бои моей армии на Дону... Почему отошли без их приказа... А сами проморгали удар немцев и румын с юга-запада на Котельниково. Они вообще не понимают, что такое разведка и почему без неё никак нельзя воевать! Просто сидят два уважаемых коммуниста с бетонными головами и только матом кроют без паузы! Может, конечно, и уляжется с объяснениями, и не до меня им теперь будет, однако... Теперь выясняется ещё, что немцы в Котельниково, а позавчера у Маныча только были, это же 150 километров за два дня через всю 51-ю армию! Значит нет больше 51-й армии, драпает она без оглядки! Немцев сейчас вижу прямо на полотне железной дороги перед Котельниково, вперемешку с нашими частям как на Керченском полуострове было, когда они в наглую шли, перемешавшись с отступающими к Керчи нашими частями... Мехлис всё проворонил там тогда, знаю! Мою армию теперь обошли с фланга полностью! А ты, кстати, вовремя аэродром истребителей из Котельниково вывел, пару дней задержались бы они и прямо в самолёты танки бы въехали!

Большую часть сказанного Чуйков произносил прикрыв микрофон трубки и рот ладонью правой руки. После сказанного он надолго замолчал, слушая, что говорил командарм 8-воздушной армии. Наконец Чуйков снова заговорил:

— Я понял, буду осторожнее с Гордовым и Хрущёвым! Слушай, Тимоша, друг, выручи по-быстрому самолётиком-разведчиком, посмотреть надо с птичьего полёта, что южнее Котельниково происходит, думаю, что эти обезумевшие от безнаказанности немцы сразу дальше попробуют продвинуться... Не-е-ет... Сам не полечу больше, не бойся... И ещё пробомбить нужно гадов, по бензовозам посильнее ударить, чтобы они здесь остановились надолго... Что? “Илы” без прикрытия не можешь пускать на штурмовку, а истребителей нет? У тебя же десять авиадивизий, найди хоть что-то для меня!

Некоторое время после этого Чуйков слушал, что ему говорит Хрюкин. При этом он наблюдал исподлобья, как километрах в трех, не на северо-восток, куда шли беженцы и советские части, а на юго-запад, навстречу немцам и румынам, какие-то всадники, гнали табун лошадей. Лошади шли живой волной, красиво повторяя рельеф. Это было похоже на то, как если бы плыли на волнах густые морские водоросли, оторванные прибоем ото дна. Ещё одна группа всадников в папахах, чёрными столбиками неподвижно стояла невдалеке, оглядывая окрестности.

— Ты же в Испании воевал, Тайвань бомбил и японский авианосец потопил, ты же герой, тебе всё можно... — снова заговорил в трубку Чуйков, но уже огорчённо, — чего ты боишься? Я просто так, со страху, просить ничего не буду, говорю тебе сущую правду, что немцы в Котельниково уже вошли! Хорошо, спасибо, всё, хоть так, хоть разведчика... Пускай он на мой позывной "Акустик-1" идёт. Я его сориентирую... Жду... Жму руку, "Тимофей два раза"! Я тут лётчика-истребителя подобрал в степи из полка твоего друга Попова, после вынужденной посадки он, так что подарок тебе от пехоты. Верну в целости... Встретимся в Сталинграде! Конец связи!

Чуйков оторвал трубку от покрасневшего уха и сел на краю фургона, свесив ноги в пыльных сапогах вниз.

Снова из окошка послышался возбужденный голос адъютанта:

— Товарищ командарм, товарищ Хрущёв на проводе!

— Здравия желаю, товарищ член военного совета! — сказал после этого в трубку Чуйков, переставая болтать ногами, — где я пропадаю, товарищ Хрущёв? Вы же сами с Годовым послали меня собирать части 51-й армии! А тут одна бестолковщина в 51-й! Что? Я не пропадал, я не виноват, что связь такая, и три два не вы можете меня найти... Как можно подумать, что я мог перебежать к немцам, я ведь не Власов, я — Чуйков, товарищ член военного совета... Чуйков! Я не кричу на вас, товарищ Хрущёв! Я не воюю в белых перчатках и со стеком, как белый офицер, товарищ Хрущёв, у меня на руках экзема из-за нервного состояния, а трость я использую из-за травмы ноги и спины... Нет, матом я не ругаюсь не по причине чуждого классового сословия, я из крестьян, это известно, а по причине длительной дипломатической работы, где в ходу другой этикет, не такой, какой предпочитаете вы и товарищ Гордов! Слушаюсь, товарищ Хрущёв, готовиться передать дела по командованию армией генерал-лейтенанту Шумилову!

Чуйков посмотрел на телефонную трубку, словно соображал, почему связь вдруг оборвалась. Потом он сунул её обратно в окошко фургона, медленно поднялся на ноги, и, отряхивая ладонями от пыли китель на груди и животе, сказал удивлённо:

— Чёрт бы меня побрал, доездились мы тут с вами по степи! Уже и начальник Генерального штаба РККА и сам Верховный главнокомандующий в курсе, что якобы я пропал без вести!

Потом он обратился уже комбату и комиссару:

— Ладно, через час воздушный разведчик у нас будет, и мы будем знать, что вдоль железной дороги происходит. Что ваш комдив-208 Воскобойников, связь есть с ним?

Генерал-лейтенант закончил сбивать с себя пыль, подошёл к крыше кабины, и, постучав каблуком по жестяной обшивке, начал спускаться. Спускался он не так складно, как поднимался. Перед тем, как перебраться с капота на крыло ЗИС-5, он жестом подозвал своего шофера Каюма, и тот помог ему преодолеть последний метр до земли. Чуйков сморщился и схватился обеими руками за поясницу.

— Полковник Воскобойников пока не отвечает! — приняв положение «смирно» ответил стоящий у радиатора машины Нефёдов.

Чуйков, всё еще держался за позвоночник правой рукой, посмотрел на наручные часы и произнёс:

— Час дня! 2-е августа 1942-го года... Нужно что-то делать! Если немцы за двое суток 150 километров прошли через порядки 51-й армии до Котельниково, то от Котельниково до Сталинграда они ещё 150 километров меньше чем за сутки пройдут, потому что на этом их пути по калмыцкой степи вообще никаких войск наших нет до самой Волги!

Со стороны железной дороги отчётливо послышалась частая стрельба и взрывы.

Чуйков, привстав на подножку кабины водителя, приподнялся над головами окружающих его людей, и поднёс к глазам бинокль. Через колышущийся горячий воздух, пыль и дым было видно, как немецкие танки и броневики, стоящие на железнодорожном полотне обстреливают части Красной Армии и беженцев, двигающихся по бездорожью на северо-восток. Несмотря на пыль и дым, можно было различить, как чёрные точки людей падают, встают, бегут, снова падают, носятся коровы и лошади, мелькают белые женские платки. Султаны взрывов появляются в гуще людей. Несколько кургузых броневиков съезжают с полотна дороги и двигаются прямо через толпу, продолжая стрелять в разные стороны. Танки стреляют с места. С десяток мотоциклов с коляскам, следуют за бронеавтомобилями и широко разъезжаются по степи. Они то и дело останавливаются, из пулемётов берут толпы под перекрёстный огонь. Чувствуется азарт охотников, истребляющих беззащитную дичь. Спастись бегством невозможно, если только попробовать лечь и затаиться. Немцам никто не отвечает огнём. У отступающих нет артиллерии и миномётов. Они брошены где-то в раскалённой степи при отступлении вместе со снарядами и упряжками. Нет даже пулемётов, заставивших бы прежде всего уничтожить их, а не расстреливать беженцев и солдат. Похоже, что немцев всё-таки кто-то обстрелял, раз они решили тратить боеприпасы и горючее на разномастную толпу. У Чуйкова спёрло дыхание от ненависти к фашистам, так запросто устраивающим бойню и истребление людей. Японская звериная жестокость в Китае, похоже, передалась их союзникам по Оси. Однако, такое суетливое истребление говорило и о том, что немцы не располагают сейчас возможностью выделить конвой для захвата и отправки в тыл массы не сопротивляющихся солдат врага, хотя бы для использования их в качестве дешёвой рабочей силы для восстановления мостов через Сал и Маныч, для ремонта взорванного и повреждённого во многих местах железнодорожного полотна... И ещё... Ведь этих, сейчас смертельно уставших, голодных, не вооружённых мужчин, могут восточнее отсюда остановить посты погранвойск НКВД, и отправить их на военно-сортировочный пункт. Там их зарегистрируют, пусть наспех, накормят, пусть не досыта, вооружат, пусть и не в полном объёме штатного количества вооружения, в том числе пулемётов, миномётов и артиллерии, и передадут под командование не полных штабов разбитых частей, лишённых подразделений, но сохранивших знамёна. И вдруг, как сказочная птица Феникс из пепла, возродится батальон, записанный врагом в погибшие, или полк, записанный в уничтоженный, или бригада, дивизия, доказывая в который раз, что пока твёрдая рука держит в порядке промышленность, транспорт и систему управления вооружёнными силами, сопротивление не будет сломлено даже на фоне катастрофических поражениях и всеобщем отчаянии. Немцы у Котельниково не были в состоянии стерилизовать через плен огромную бегущую массу красноармейцев. Это значило, что они располагали весьма ограниченными силами, и их едва хватало им для выполнения боевой задачи. Чутьё подсказывало командарму, что у Котельниково располагались сейчас, скорее всего, танковые части без достаточного количества пехоты. Даже само гигантское расстояние, пройденное немцами за двое суток, говорило об отставании пехоты, тяжёлого вооружения и снабжения. Искреннее удивление командарма-8 товарища Хрюкина на сообщению о захвате Котельниково, тоже говорили о том, что авиаразведка воздушной армии не усмотрела в одной танковой, одной механизированной дивизии врага сил, достаточных, для рейда на 300 километров по калмыцкой степи, в обход Сталинградского фронта, рискуя быть отрезанной от снабжения, окруженной в безводной местности, когда любое крупное соединение погибло бы летом без воды за несколько дней. Было понятно, что 6-я немецкая армия Паулюса, 8-я итальянская и 3-я румынская армии, наступающие с запада через 100 километровый участок степи между Доном и Волгой, занимали сейчас внимание больше, чем железная дорога длинной в 300 километров. Здесь одни успешный авианалёт, один свежий полк с артиллерией, или даже сильный ливень, мог надолго задержать немцев. Разгром 208-й дивизии с воздуха, описанный Рублёвым, конечно, был катастрофой для обороны этого направления, но не был ещё очевидным, свершившимся фактом. А вот развал 51-й армии и исчезновение двух бронепоездов был фактом, судя по захвату Котельниково. Думая так, Чуйков слез с подножки грузовика. В глазах всё ещё стояла картина безнаказанного избиения безоружных, деморализованных толп гражданских и военных.

В это время среди беженцев на дороге рядом со штабной группой возникло движение. Раздались крики о том, что немцы движутся сюда, разыскивая и убивая евреев. Звук частых выстрелов подхлёстывал воображение уставших, только что побывавших под бомбёжкой людей. Последние дни всем им приходилось видеть немецкие листовки, во множестве валяющиеся вдоль железной дороги. Сознание, породивших эти гадкие клочки бумаги людей, словно вынырнуло из мрачного инквизиционного средневековья. В безграмотной мерзости листовок была выпукло видна жажда истребления непохожих на себя, желание поскорее выбить из советской системы управления наиболее грамотные, приверженные пролетарскому интернационализму и коммунистическим идеям кадры, парализовать страхом и враждой окружающих советскую художественную и инженерную интеллигенцию, зажечь, начиная с ненависти к евреям, пожар национализма среди множества народов советской страны. Чувствовалось великое желание стравить всех со всеми, разрушить изнутри способность к сопротивлению. Неглупые и не безграмотные авторы работали над составлением текста листовок, хотя, для большей убедительности, они были замаскированы под корявые выражения простого, необразованного человека. Конечно, в германской армии, в её пропагандистских отделах было множество немцев, чьи предки жили здесь веками, а также тех, кто родился уже в Советской России, учился, работал на стройках пятилеток, создавая, в том числе, образцы современного советского оружия, знавших литературный русский язык как второй родной. Однако листовки должны были походить на слова простого колхозника и нацмена. Недалёкими мыслями и выражениями, фашистская пропаганда призывала расправляться с евреями и переходить на сторону немцев. Там говорилось о том, что, мол, немцы борются только против жидов, севших на шею народов и являющихся виновниками войны, что Яков Джугашвили, сын Сталина, сдался в плен, а значит и всем остальным пора делать то же самое. При общем смятении, потенциальной нелюбви каждого народа к прошлым, при большом количестве евреев в органах власти, искусстве, науке, среди революционеров ленинского призыва, такие идеологические посылы могли подействовать и действовали. При сильной фрустрации, унынии не одного человека, а целых народов, потерявших мирную, счастливую жизнь, среди всеобщей растерянности, во все времена возникала агрессия, направленная, в том числе, и вовнутрь общества. И объектом этой агрессии очень часто в истории становились евреи, цыгане, армяне и другие, плохо ассимилировавшиеся из-за своей культурной целостности народы. В листовках, а уже потом и в разговорах беженцев вокруг, слишком часто последние дни проскальзывали мысли о том, что жиды засели на тёплый местах в тылу, и воевать не идут. Не хотят жиды больше быть комиссарами на фронте из-за своей трусости, а только на складах с пропитанием устраивают пьяные оргии с распутными девками. Это смешно звучало для цивилизованного человека, но для советской страны, которая кое-как выучилась грамоте после многовекового мрака невежества всего лет двадцать назад, это выглядело устрашающе приемлемо.

Действительно, даже при разделке случайно убитой коровы, евреями из Харькова, мясник не отдал, а продал мясо, да ещё по такой цене, что не встретишь и в разорённой прифронтовой полосе. Пачку мятых деньги у него, правда, отобрал сразу нашедшийся хозяин коровы, старый крикливый калмык. Потом между ними возникла драка. Грузовики "Харьковдормоста", где было много евреев, и Наташа Адамович это прекрасно видела, теперь часто оказывались окружены людьми, бросающими злые взгляды, и даже позволяющими злобные, злорадные реплики о том, что они зря сюда приехали, им здесь не Москва, и не Ленинград, и немцы их всех догонят вместе со своими вернувшимися из эмиграции белогвардейским союзниками из местного населения, и жидов перебьют. Конечно, не все на этой дороге были юдофобами, но их было немало.

Паника, охватившая еврейских беженцев, вдруг представивших себе, что броневики и мотоциклы немецких фашистов едут именно к ним, чтобы их убить, растерзать, привела к тому, что несколько подвод и грузовиков, стали объезжать создавшуюся вокруг штаба Чуйкова пробку по степи. Поднялся крик и гвалт. Пронзительно закричали малолетние дети. Причитания и вопли ужаса были сейчас гораздо сильнее, чем даже при бомбардировке. Люди, знающие по слухам о погромах, резне и массовых расстрелах евреев во Львове, в Одессе, Харькове, Киеве, Таганроге и Ростове-на-Дону, потеряли всякое представление о справедливости судьбы к себе, веру в советских людей, так легко превращающихся в палачей, а тем более надежду на защиту со стороны Красной Армии, бросившей все территории Украины, Белоруссии и Прибалтики, где евреи жили компактно многие сотни лет.

Одна из машин опрокинулась в овраг, убив двух и ранив несколько человек. Тоже самое произошло с двумя повозками, но на этот раз обошлось без жертв. Несколько молодых солдат батальона бросились на помощь. С сибирской сноровкой и обстоятельностью они принялись вытаскивать машину, переворачивать на колёса телеги, собирать вещи. Им пришлось даже вступить в перепалку, а потом и в драку с несколькими мужчинами и парнями из числа явных дезертиров, судя по большим количеству вещей от формы одежды Красной Армии на них. Однако ругань и драка быстро закончилась, потому что прямо из оврага, двигаясь незаметно вдоль него, а до этого по дну длинной и разветвлённой балки, тянущиеся между дорогой и Курмоярским Аксаем, и от того не заметные раньше, появились два десятка всадников в папахах, черкесках с газырями, при шашках, кинжалах, винтовках и автоматах.

Всадники одним своим движением в сторону мародёров, заставили их бросить пожитки и разбежаться. Один был даже сбит с ног грудью гнедой лошади. Чернобородый черкес, поднявший было руку с нагайкой, чтобы хлестнуть её по спине незадачливого вора, оглянувшись на штабную группу с генералом во главе, на многочисленную охрану, на пулемёт ДШК, повернувшийся в их сторону, не стал этого делать.

— 1овдал, х1у деш ву хьо? — крикнул он только по-чеченски, и вернулся к своим всадникам.

У всех чеченцев, а это были, судя по всему, кавалеристы одного из разъездов 255-го отдельного чечено-ингушского полка, кони выглядели весьма свежим, несмотря на жару. Было видно, что они прошли не более десятка километров, то есть сегодня на той стороне железной дороги они не были. Ослепительно блестящие ножны кинжалов и сабель, были закрыты рогожей, как бинтом, чтобы не блестели на солнце. Это значило, что они уже давно знакомы с действием немецкой авиации. Только у некоторых из них на воротниках черкесок имелись петлицы не ниже сержантского звания. Автоматы и карабины висели на сёдлах, у одного из всадников поперёк седла лежал пулемёт ДП с дисковым магазином. Рядом с ним стоял всадник с притороченной к седлу отрезанной мужской головой, закреплённой ремешками. Им всем было под тридцать лет, все усатые, бородатые, и на юных солдат из Славянки 1923-24 годов рождения, они совсем не походили. Это сразу бросалось в глаза, видимо комплектование полка проходила по каким-то другим законам.

Один из всадников, с петлицами старшего сержанта кавалерии, выехал вперёд. По знаку Чуйкова начальник охраны пропустил его через круг автоматчиков и толпу любопытных. Другие всадники остались на месте, спокойно наблюдая за происходящим, словно у них уже были готовы ответы на все вопросы и продуманы действия для любых вариантов развития событий. Только, может быть, слишком быстрые взгляды, да нервное поведение коней, чувствующих настроение всадников, выдавало их беспокойство.

— А вот и красная кавалерия из числа тружеников советского Кавказа прибыла! — бодро сказал Чуйков, оглядывая неплохого, покрытого пылью коня и экзотический вид всадника, — из какой дивизии? Доложите по форме!

Не очень ловко спешившись, из-за того, что конь пошёл боком при этом, старший сержант взял коня под уздцы, и приложил ладонь к папахе со звёздочкой защитного цвета.

— Исполняющий обязанности командира 4-го взвода 2-го эскадрона 255-го отдельного Чечено-ингушского кавалерийского полка, старший сержант Казанкин, вместо погибшего вчера командира отделения! — неожиданно складно по-русски, и безо всякого кавказского акцента ответит кавалерист, — по приказанию начальника штаба полка капитана Емельянова и командира полка майора Висаитова, мы производим разведку местности южнее станции!

— Где штаб полка, где комполка Висаитов? — спросил Чуйков, делая знак адъютанту, чтобы связисты начинали складывать огромную антенну радиостанции РАФ, — как вы держите связь со своими?

— Штаб полка позавчера располагался в Котельниково, в здании на улице Чеснокова, напротив милиции, а сейчас не знаю, товарищ генерал-лейтенант, там сейчас немцы, и штаб, наверное, отошёл к Чилеково, — ответил Казанкин, — а связь мы держим вестовыми, когда необходимость есть.

— Подчиняю ваш полк себе, поедете сейчас со мной через Пимено-Черни в обход к железной дороге. Мне нужно засветло на ту сторону попасть, в Генералово, к комдиву-29. Может быть там и Воскобойникова и другие батальоны 208-й дивизии встречу, и ваш штаб тоже, — сказал Чуйков, — люди-то у тебя надёжные, сам откуда, из Чечни?

— Я уроженец Грозного, живу на улице Гамангурской, жена армянка, там и призван Молотовским военным комиссариатом Чечено-ингушской автономной советской республики, — ответил Казанник, смущенный таким неожиданным вниманием к себе со стороны командарма, — люди со мной надёжные, все, кроме двух, коммунисты или комсомольцы.

— Добро, — сказал Чуйков и добавил, обращаясь уже к комбату, — теперь с вами разберёмся до конца. Слушайте мой приказ!

Приказываю: занять оборону между хуторам Нижине Черни и Пимено-Черни между балками и оврагами, старцами и излучинами и не дать немцам воспользоваться удобными переправами, заставить их двигаться южнее, по большой дуге обходя Курмоярский Аксай, расходуя время, бензин, силы и моторесурс техники. Не дайте механизированным частям немецко-румынских войск, словацких, чешских, итальянских, любой этой мерзости, что появится скоро перед вами, переправиться на северный берег, используя пологий спуск к реке у моста в Пимено-Черни, и сам мост. Вон они двигаются сюда со стороны Нагольного, уже идут по ваши души. Для них переправится в другом месте, конечно, пустяк: срыть эскарп берега, сделать мост или гать, хотя бы из разобранных домов, но время они, гады, потеряют. Пусть в обход идут через Дарганов, и ещё восточнее, через Шарнут, Арым. Если они так любят кататься по степям, то хрен с ними, дадим этим европейским спортсменам ещё лишних 150 километров. Для бешеного кобеля сто вёрст не крюк, а мне это время очень нужно, чтобы организовать оборону хоты бы между Чилеково и Абганерово. Вы должны заставить их вступить с вами в бой, теряя время, ресурс техники, топливо, снаряды, живую силу. Сопротивление приказываю оказывать до последней возможности. Приказа на отход вам не будет. Если только лично от меня, или командующего Сталинградским фронтом товарища Гордова. За не должное исполнение приказа, взыщу по приказу Народного комиссара обороны № 227, командиров отдам под трибунал и расстреляю, остальных в штрафную роту. Вот такой мой приказ! Исполняйте!

— Есть исполнять приказ, товарищ генерал-лейтенант! — нестройно ответили комбат и комиссар.

Глава 16. Чёрный квадрат памяти

Три дня назад, 13 августа 1897 года милому, пятилетнему мальчику в ослепительно белой панаме, красивой шёлковой блузе, c бордовым бантом на шее, в чёрных велюровых штанах на помочах и в крошечных лакированных ботинках с пряжками, исполнилось пять лет. Он уже неделю, как гордо показывал всем на вопрос о своём возрасте растопыренную ладонь с пятью пальцами. Это было гораздо проще и веселее, чем показывать четыре пальца, всё время размышляя, какой бы из пальцев согнуть, чтобы получить четыре. В этот год он был больше всего похож на свою прабабушку по материнской линии. Когда-то крепостную крестьянку, игравшую роли в крепостном театре Шереметьевых, и получившая вольность ещё до Наполеоновского нашествия 1812 года.

Чудесное свойство детей, отражать в своей внешности как в калейдоскопе внешность множества своих родственников, живых и уже покойных бросается в глаза каждому внимательному человеку. Не обошло это чудо и Василия Владимировича Виванова. То он походил на покойного отца, надворного советника, имевшего орден Святого Станислава за долгую и хлопотную службу в Варшаве, то на деда по материнской линии, купца из Нижнего Новгорода, то разорившегося, то вновь богатейшего на торговле каспийской рыбой и икрой. Его прадед по материнской линии в 1805 году, будучи купцом 1-й гильдии, владея торговыми судами для перевозки пшеницы, получил право наследственного дворянства. Чем занимались, и как накопили свои тысячи рублей для занятия торговлей более далёкие их предки, не принято было говорить, но всё крутилось вокруг сокровищ Емельяна Пугачёва и золотых пластин из его ставки в Бердской слободе под Оренбургом, разграбленных его атаманами после поражения в битве у Солениковой ватаги. Не зная, что он как на ускоренной киноперемотке демонстрирует матери облик своих предков, наверно и очень далёких он больше всего любил сад перед летним домом на берегу Оки. Весь заповедный, тёплый, солнечный, просторный Мещерский край наполнял его восторженные серые глаза своим смыслом и первобытной свободой. Бесконечные изгибы рек, старицы, разделения потоков, лагуны, озёра, болота, сливающиеся и образующие цепочки и каскады, острова, полуострова и перешейки, придавали широкому простору рязанского края неповторимость и загадочность. Нега и воля необыкновенным образом сочеталась в бескрайних лесных волнах. И здесь всегда были и будут места, куда со времён древних охотников не ступала нога человека, пусть даже успевшего открыть другие континенты, деревни, где ещё живут потомки голяди и мокоши, пришедшие сюда задолго до славян, русов, вольные места, где никогда не было ни русского, ни монгольского владычества. Мещера всё ещё хранит в себе тайны, свою Terra incognita. Крупная река Ока здесь течёт не как все реки центральной России - с севера на юг, а наоборот - с юга на север. Она гарантированно приносила сюда тепло с огромных куликовых полей и половецких степей вокруг Брянска, Курска, Орла, Воронежа и Тамбова...

Сейчас среди яблонь, над кустами роз, акаций, шиповника и малины разносились настойчивые крики служанки Клавы, искавшей его уже довольно долго:

— Барин! Бари-и-и-ин... Маменька Вас к чаю зовёт... И их превосходительство Вас спрашивают-с, и видеть хотят... Барин Василий Владимирович! Вы где?

— Сейчас, сейчас, Клава... — страдальчески прошептал малыш и состроил мину жалости, доступную только с помощью артистизма маленьких детей.

Маленького мальчика интересовало совсем другое… Сегодня в давно запеченном им муравейнике в дальнем углу сада, около небольшой деревянной беседки с перголой, увитой диким виноградом, происходило что-то невообразимое: чёрные и рыжие муравьи, обычно занимавшиеся своими делами, перемешались, сошлись в смертельной схватке. Они теперь были будто ромашка с клевером на поляне, с той большой разницей, что цветы не откусывают друг другу головы, лапки и животы.

Только ничтожность размеров этих насекомых не давало возможности записать это муравьиное сражение 13 августа 1897 года в величайшие битвы истории вроде битвы при Лейпциге.

Десятки тысяч участников, огромная территория при пересчёте на размер тельца насекомого, расположение поля боя над землёй и под землёй. Невозможно было узнать, с чего началось сражение. Обычно муравьи разных пород, не проявляли друг к другу вражды, занимаясь каждый своими делами. Гусениц, личинок, тли, червяков, листьев и плодов всегда всем хватало, мест для строительства муравейников, плантаций растений и разведения тли, тоже. Что же побудило несколько небольших муравейников чёрных, не очень крупных муравьёв, затеять смертельную схватку с рыжими муравьями, в полтора, два раза более крупными и многочисленными.

Василий уже час смотрел на происходящее широко раскрытыми от восторга глазами. Чёрные и рыжие муравьи массово убивали друг друга. Они вцеплялись во врага своими челюстями-кусачками, на мгновение до этого постояв перед атакой как вкопанные. Их страшные челюсти перекусывали тела, откусывали головы, лапы и живот. Они набрасывались на врага один на один, трое на одно, пятеро на одного. Все травинки, листочки и веточки вокруг были покрыты сражающимися насекомыми. Чёрных муравьёв было меньше, и сами они были меньшего размера, но это ровным счётом ничего не значило. Они были не менее смертоносные. Два из трёх небольших муравейников чёрных муравьёв, сооружённых из хвои, мелких веточек и песчинок, скреплённых слюной, были уже захвачены рыжими. Везде валялись тела растерзанных хозяев. Захватчики деловито вытаскивали с нижних ярусов белые муравьиные яйца, добивали крылатых чёрных муравьёв, больших, но совершенно беспомощных. Переносимые яйца были видны среди прочих трофеев по отелей, переносимых к своему муравейнику. Цепочкой их можно было проследить до угла беседки, где располагался огромный муравейник рыжих. Заросли старого шиповника, росшего здесь большим каре, скрывали его от садовника и дворника. Хотя сами муравьи не доставляли особых хлопот гуляющим, но неприглядный для взгляда холмик, кишащий насекомыми и их добычей, мог раздражать хозяйку сада, и послужить причиной для распоряжения о безжалостном уничтожении. Однако, в случае с этим муравейником рыжих, этого не происходило.

Маленький мальчик, посчитав, что такое развитие событий, во-первых, неинтересно, потому что одномоментный разгром всех чёрных муравейник лишает его возможности увидеть завтра продолжение муравьиной войны, во-вторых, это является несправедливым, потому что чёрные муравьи размером тел и челюстей значительно уступают рыжим. Перед его глазами запечатлелся яркий момент, может быть для муравьиного мира сопоставимый с поединком монаха-богатыря Пересвета и богатура Челубея перед Куликовской битвой. На одном лепестке травы, изогнутом словно мост, стояли друг напротив друга рыжий и чёрный муравьи, готовые к схватке. Они шевелили усиками, приподняв передние лапки, сводили и разводили челюсти, словно что-то беззвучно говорили. Имей муравьи глаза, наверняка все сражающиеся и умирающие внизу под травинкой, остановили бы битву и обратились бы к месту поединка. Но мальчик был единственным в природе существом обладавшим возможностью увидеть этот момент. Бой поединщиков начался стремительно. Оба муравья вцепились челюстями в спины врагу и почти одновременно перекусили их в наиболее тонких местах. Ещё движущиеся части их упали на садовый сор и товарищей под травинкой, и исчезли среди всеобщего побоища. Наверно такой исход размен гиганта на маленького муравья был выгоден более многочисленным чёрным.

Мальчик решил помочь героической борьбе чёрных муравейников за жизнь и свободу. Он вооружился своей игрушечной лопаткой и изо всех сил стал бегать почти к самому дощатому забору, где в малиннике, у корней старой вишни, был ещё один муравейник чёрных. Там он своей лопаткой черпал муравьёв прямо вместе с веточками, листочками и хвоей, и нёсся обратно, сопя и спотыкаясь, сквозь солнечные августовские зайчики, через золотые полосы солнечного света, пробивающиеся через ветви, для того, чтобы доставить поскорее подкрепление в гущу событий. Мальчик не понимал, как устроен муравьиный мир, не знал, что у муравьев, были строители, занимаются строительством муравейника и добыванием пищи, не предназначены для схватки с врагом. Они были совсем небольшими, с короткими челюстями, тонким хитиновым панцирем, гораздо слабее, чем чёрные муравьи-солдаты, имеющие мощные челюсти, толстый хитиновый панцирь, особенно на голове, и крупные размеры тела. У рабочих муравьёв не было шансов выжить в бою с рыжими. Единственное, чем они могли помочь, это занять незначительное время врага на своё уничтожение и транспортировку в качестве еды. Муравейник у забора то ли не получал по муравьиной почте призывов о помощи, то ли уже отправил по длинным тропкам своих воинов на подмогу сородичам, так или иначе, тут царило спокойствие и деловой настрой. Все были заняты строительством, переносом пищи и уборкой. Мальчик был так увлечён всем происходящим, что не обращал внимания ни на оводов, вьющихся над ним, и их укусы, ни на перепачканные в земле руки и замаранный блузон.

Вмешательство в естественный ход вещей и событий не принесло ничего, кроме новых бессмысленных жертв. Рабочие муравьи, перенесённые к месту сражения, тут же погибали от челюстей рыжих, даже не пытаясь защищаться. А мальчик всё носил и носил подмогу, вместе с гусеницами, жуками, личинками и садовым сором. Он даже нашёл, и раздавил каблуком небольшую лягушку. Бросив её на поле боя, он хотел остановить сражение, отвлечь нападающих. Но та часть рыжих муравьев, что была занята сражение, так и продолжала сражаться, а лягушкой, как огромной добычей занимались другие рыжие муравьи, в несметном количестве, неизвестно откуда, вдруг взявшиеся. После этого стало ясно, что у рыжих есть огромные скрытые резервы. Тогда мальчик стал думать над тем, чтобы разрыть рыжий муравейник, заставив всех заняться спасением собственных личинок. Для этого решительного действия ему нужна была какая-то большая, крепкая палка, так как лопатка была слишком мала и не прочна. Она начал было искать такой инструмент, но осуществить грандиозный план не успел.

По злой иронии, именно старательный детский топот по утоптанной земле и гравию дорожек подошв ботиночек, выдал его месторасположение служанке и оставил последний оплот чёрных без подкреплений.

- Барин... Маменька Вас спрашивают-с, видеть хотят... Барин Василий Владимирович... Ах, вот Вы где... - послышался совсем рядом слова, произнесённые с малороссийской интонацией молодым вкрадчивым голосом, и на полянке перед беседкой появилась Клава - молодая, румяная брюнетка в новом красно-белом сарафане и с красной лентой на лбу. На секунду она опешила, увидев одежду мальчика в таком ужасном состоянии.

- Ой! Васечка, ой, барин...что ж Вы так... Маменька Вас к чаю зовёт и злится уже... - она взяла мальчика за руку и попыталась увлечь за собой по тропинке.

- Нет, ещё, чуть-чуть! - он вырвался и присел на корточки около муравейника.

Тогда Клава решительно подошла к нем, снова взяла за руки, и достаточно сильно потянула его к себе. В её карих глазах скользнула тень злости.

- У нас на хуторе за непослушание детей порют, как тут у вас крестьян за недоимки казаки порют, - сказала она ему, явно не понимающему происходящего, - пошли!

Она подняла его, не отводящего взгляда от муравьиного побоища, и буквально потащила в сторону большого двухэтажного жёлтого дома с колоннами и пристройками-флигелями. Так же, как не исчезает одна часть предмета, после того, как мы переводим с неё взгляд на другую часть, так не исчезает время и события после того, как они перестают фиксироваться нашим изменяющимся сознанием, то есть прошлое и будущее время, прошлые и будущие события - это одно и тоже множество, просто постепенно освещаемое тонким лучом нашего сознания...

Контуры дома, больше похожего на модную летнюю дачу, чем на дом-поместье, чётко проглядывали среди садовых деревьев. Под ногами скрипел мелкий гравий, усыпляющий дорожки, сильно пахло медвяным шиповником. Белые и розовые цветки его обильно покрывали аккуратно подстриженные кусты вдоль дорожек.

Пройдя мимо каретного навеса, конюшни, нескольких хозяйственных построек, они вышли к большой центральной клумбе. Здесь перед главным входом в дом, находятся небольшой фонтан в виде постамента с греческой амфорой. Из наклонённой амфоры мраморным водопадом вытекали волны фруктов: винограда, яблок, груш, лимонов и ягод. Тоненькая струйка настоящей воды со слабым журчанием стекала в чашу. Листочки, сор и водомерки наполняли зеленоватое блюдце воды. Однако свежесть воды с лихвой компенсировала этот слегка запущенный, крохотный искусственный водоём.

- Не тяни меня так, Клава... - сказал сердито Василий уже на ступенях дома, полукругом выводящих их к главному вход, - мне больно!

Из малой гостиной доносился звук рояля. Приятный женский голос пел романс "Жаворонок" композитора Глинки, нежный, лирический мотив, слегка окрашенный светлой грустью летел над садом:

Между небом и землёй песня раздаётся,

Неисходною струёй громче, громче льётся.

Не видать певца полей, где поёт так громко

Над подруженькой своей жаворонок звонкий.

Ветер песенку несёт, а кому - не знает,

Та, кому она - поймёт, от кого - узнает.

Лейся, песенка моя, песнь надежды сладкой,

Кто-то вспомнит про меня и вздохнёт украдкой.

Пройдя сквозь высокие витражные двери из светлого дуба, они вступили в прохладный просторный вестибюль, устланный коврами с высоким ворсом. На деревянных тумбах вокруг стояли большие китайские вазы, бронзовые скульптуры ландскнехтов и фей. Через открытые двустворчатые двери, в соседних комнатах были видны классические и персидские диваны, столики, кресла, живые пальмы и драцены в больших керамических кадках с греческим и восточным орнаментом. Над светлыми дубовыми панелями, по голубой стене, жёлто-золотистой краской был накатан трафаретный рисунок в виде небольших пчёл и стрекоз, чередующихся в шахматном порядке. С потолка свисали кованые светильники с витражными стёклами. С другой стороны вестибюля большие витражные двери с фрамугой пропускали в интерьер солнечный свет и заливали его оттенками золотого света, а заодно расчерчивали тенями разной глубины и насыщенности. Вся прелесть новомодного стиля модерн сосредоточилась в небольшом помещении, похожем больше на шкатулку с драгоценностями, чем на жилой дом, однако денег, уплаченных архитектору, было не жалко за ежедневное наслаждение гармонично организованным пространством, созданным для жизни и чувственных удовольствий. С другой стороны, вместо подобной отделки и интерьера, можно было выстроить вдвое больше помещений в строгом классическом стиле, или, хотя бы в сдержанном стиле ампир. Но модерн так соответствовал душе хозяйки, что ничего другого она и не хотела видеть вокруг себя. В конце концов, чем была она хуже немки или австрийки? Почему рязанская земля должна была остаться лишённой модерна?

Игра света в разное время суток и в разные времена года, делало небольшой дом всегда разным, словно это было живое существо, имевшее возможность грустить, радоваться и обижаться. Августовское солнце лилось в какой-то гибельной истоме и сумасшествии последних ясных дней на вычурные вещи и картины, и грусть от уходящего лета, ожидание осени, увядания, и, наконец, гибели и краха всего живого в зимние морозы, как будто витало вокруг.

Миновав ещё две двери и короткий тёмный коридор за витражом со сценой охоты, где в присутствии гостей зажигали керосиновые лампы, подсвечивая витраж изнутри в вечернее время, они, скрипя половицами, оказались перед коридором, ведущим в малую гостиную. Здесь им навстречу попался конюх Илья - здоровенный рябой детина с непонятной бородой и шальными глазами.

- Э-эх! - весело воскликнул конюх и попытался схватить Клаву за грудь, - хороша Клавка!

Однако, разглядев в полумраке идущего с ней за руку барчука, поостерёгся и поспешно скрылся за углом.

Служанка критически осмотрела одежду маленького мальчика, его ботиночки, и, найдя их вполне пригодными для посещения гостиной, несмотря на следы земли и травы, ввела маленького мальчика в гостиную.

Здесь, возле длинного стола накрытого чайным сервизом, стояла высокая пышноволосая дама в тёмно-зелёном платье с белым кружевным воротничком и манжетами. Платье было украшено длинным рядом перламутровых пуговиц спереди и на рукавах. Густые её волосы были собраны по моде в тугой пучок на затылке, и скреплены сверкающей заколкой. Она с материнской строгостью и нежностью посмотрела на Василия и сдержанно улыбнулась. Рядом с ней, держа её за руку так, как если бы готовился руку поцеловать, стоял стройный молодой мужчина в тёмно-синем мундире жандармского штаб-ротмистра, с искрящимися серебряными аксельбантами на груди. Весь вид жандарма кричал о благородном достоинстве слуги самодержавия и православия.

За столом сидела красивая девушка, лет семнадцати от роду, в розовом платье и лентами в косах. Рядом с ней располагался пожилой, почти лысый мужчина в пенсне, в сером сюртуке и жёлтой жилетке. За мужчиной, с серебряным чайником в руках, стояла вторая служанка с вытянутым лицом, в накрахмаленном переднике. Её рот был приоткрыт, словно она чему-то постоянно удивлялась.

Все эти люди, как один, повернулись к вошедшим, и стали смотреть на мальчика. Это было так нестерпимо, что он сделал шаг назад и укрылся за ногой Клавы. Это не помогло, потому что Клава отпустила его руку, повернулась и быстро отошла в проём двери, оставив его совсем одного под взглядами множества взрослых. Рука, за которую его тащила служанка, доставляла сейчас даже больше неприятных ощущений. Однако, всё было не так страшно и, судя по выражению их лиц, разговор шёл на вполне весёлую тему, и даже не о нём.

- Ах, вот он где, мой милый сын Васенька! - воскликнула женщина в тёмно-зелёном платье, - вот видите, сударь мой, Леопольд Петрович, он весь задумчивый, в своих вымышленных путешествиях, в походах, милых детских фантазиях.

- Да-да! - сказал штабс-ротмистр и, наконец-то, поцеловал ей руку.

Мать Василия сложила на груди свои длинные бледные пальцы, украшенные кольцами с большими разноцветными дымчатыми камнями.

Штаб-ротмистр приосанился, и, отчего-то взявшись за кончик уса, подкрученного вверх, важно заметил:

- Ваш сын, дорогая Маргарита Павловна, просто вылитый первопроходец и солдат. Я тут в 'Военном вестнике' заметку видел о том, как кавалерия армии Американских Штатов сразилась недавно с племенами индейцев миконжу и хункапапа. Кажется, дело было сперва у реки Вундед... Пионер Северной Америки, герой, в общем-с...

После этих слов девушка в розовом платье захихикала, прикрыв полные губы ладонью и сказала игриво:

- Ну, и словечки вы говорите, Леопольд Петрович. Не совестно Вам так льстить маменьке?

- Только Василий Владимирович испачкались-с... - невпопад сказала Клава.

Штаб-ротмистр рассеянно посмотрел сначала на служанку, потом на девушку в розовом и сказал:

- Я в вашем обществе таю, словно лёд на солнце! Спасибо за чудесный романс. Ca a ete charmant...

- Полноте, я сегодня немного бледна...

- Soyez tranquille, maman, vous serez toujours la plus jolie, - ответила девушка,- вы будете лучше всех.

Мужчина в пенсне неожиданно прекратил сутулиться и размешивать в чашке сахар серебряной ложкой. Повернувшись к смеющейся молодой особе, он важно заявил:

- А что вы смеётесь, Анна Владимировна... Ваш младший брат всех нас ещё перепрыгнет, вот увидите... У него задатки... И к языкам, и к счёту. И к письму отменные... - он отчего-то показывал при этом вправо от себя, где в глубине гостиной, сиял чёрной полировкой огромный, как лодка, рояль, с открытой клавиатурой, похожей на раскраску будки часового, только что без оранжевой полосы, или шлагбаума.

- Я думаю, дорогой Леопольд Петрович, - продолжил он после того, как все приготовились его слушать, а вторая служанка начала подливать янтарный чай в его чашку, - это всё, как в 'Северном вестнике', где напечатана вещица потешника Антоши Чехова. Там сборник всякой милой всячины, 'Хмурые люди', называется... Ха.. Вот умора! Научатся всякие мещане и докторишки слова складывать, и давай бумагу портить! Описывают наши несчастные литераторы быт и нравы разных низменных людей. А для чего? Мне не понятно. Мы и так их вокруг себя видим, этих людей. Тот это сказал, тот то ответил, вся жизненная последовательность действий то под одним, то под другим углом. А ещё хуже, нравоучения ввернут. Но Чехов, вроде, просто бесстрастно описывает, что он в своих хождениях по стране видел. Пьесы у него тоже не плохие за счёт своей холодности. Его туберкулёз замучил, говорят, а сам-то врач. Про Цезаря написал бы что-нибудь героическое, про Государя Императора, про Скобелева, наконец!

- И всё-то Вы знаете! А что это за 'Хмурые люди'? - спросила, перестав хихикать, девушка Анна.

- Я же говорю, такой сборник рассказов.

Девушка взяла с блюда шоколадную конфету в виде маленькой бабочки и снова быстро спросила:

- О чём там говорится, господин граф? И причём тут Васечка?

- Вот так... И всё такое... И дай то Бог наш Вседержитель, чтоб наш батюшка - новый император Николай II, как и его не ко времени скончавшийся батюшка Александр III, опять оградил Россию от войны всякой, - вдруг сменил тему граф, отхлебнул чаю и добавил, глядя в лепнину потолка, - и продолжил бы он за счёт казённых средств строительство Сибирской магистрали по линии Омск-Иркутск-Владивосток, чтоб эти французишки утёрлись... L'affaire est dans le sac... А за одно и мои деньги в акциях немцев-мостостроителей не потерялись. И дело в шляпе.

- Ах, граф, ну, что вы опять про ваши министерские дела, смотрите какие дни стоят тёплые! - излишне трепетно всплеснула руками Маргарита Павловна, - пойдёмте лучше после чая в сад гулять!

- Совершенно верно, мадам. Всё это дым коммерции. L'argent ne fait pas le bonneur. Не в деньгах счастье, сударыня. Позвольте ещё раз ручку. - штаб-ротмистр принял руку Маргариты Павловны и прикоснулся к ней усатым ртом.

Василию было видно, как жёсткие чёрные волоски усов ротмистра укалывают мраморную кожу его матери, и чуть дольше обычного ротмистр прикасается губами прямо к коже, чего, в общем-то, не требовалось. Сама ситуация перед банальным чаепитием не требовала целования руки. Мать Василия заметно покраснела от удовольствия, и было видно, как зрачки её чуть прикрытых прекрасных глаза, немного поднимаются вверх. Свободная её рука оторвалась от груди, опустилась вдоль тела, и сжала ткань платья, образовав складки, отчего ниже его подола, стала видна белая полоска нижней юбки, и кусочек каблука ботильона...

- Чай Вам наливать? - спросила вкрадчиво служанка Маргариту Павловну.

- Быстро переодеваться в чистое, пить с нами чай и заниматься немецким. Ohne Schweis kein Pries, - приходя в себя из мира грёз, сказала назидательно мать Василию, и, наконец, отобрала у штаб-ротмистра свою ладонь...

...Сквозь этот сон неожиданно прорвался далёкий гул бомбардировщиков, злобный лай собаки во дворе, треск приёмника немецкой коротковолновой радиостанции Torn.Fu.g фирмы "Telefunken" прямо над ухом, и низкий мужской голос, с украинским акцентом, постоянно повторяющий одно и то же:

- Данциг-3 вызывает Данциг-2... Данциг-3, вызывает Данциг-2... Ответьте мне, Данциг-2, я вас не слышу!

Потом долго трещал и завывал эфир, и кто-то тихо пел почти басом над самым ухом:

Кудись наші коні помчали далеко

І долю понесли у зоряну ніч.

Нам сниться в розлуці згорьований батько,

Зсивіла дружина приходить у сни.

Нам сниться в розлуці згорьований батько,

Зсивіла дружина приходить у сни!

А нам би одверто агітки лукаві

Розбити об святість твердої руки.

Та іменем нашим свої чорні справи

Ізнову прикрили московські полки...

Та іменем нашим свої чорні справи

Ізнову прикрили московські полки!

І мачуху долю, й брехливу неславу

Нам подарували звитяжні роки.

Тож будьмо незламні, мій друже Ковалю,

На славу Вкраїні, на вічні віки!

Тож будьмо незламні, мій друже Ковалю,

На славу Вкраїні, на вічні віки!

Слава Україні!

Героям слава!

Наконец, кто-то дотронулся до его плеча:

- Господин Василий! Что с тобой, уснул, что ли? Эй, Виванов!

Перед глазами Виванова всё ещё стояла картина высокой, светлой гостиной. Всё ещё, хищно изогнув спину, штаб-ротмистр жандармского отделения Леопольд Штраух целовал руку его матери. Но прямо на эту картинку наложилось изображение грубых дощатых стропил чердака, с торчащей между досок серой соломой, слепые квадратные окошки с обоих концов чердака. Через них бил ослепительный и жаркий, полуденный свет августовского солнца сальской степи. Густо летала мелкая и крупная пыль, кусочки перьев и сора, а также вездесущие мухи.

Проснувшийся мужчина, только что видевший сон из своего далёкого детства, лет пятидесяти, с длинным загорелым лицом, густыми ещё волосами, колким взглядом всё время сощуренных серых глаз, привстал на локте. Одет был Виванов в синюю косоворотку, прямые чёрные брюки, с чуть засаленными коленями и короткие, мягкие калмыцкие сапожках. Его клетчатая кепка, потёртый светлый льняной пиджак, полупальто, похоже, что выкроенное из офицерской шинели и кожаная почтальона сумка лежали рядом. В руке, оказавшейся под животом во время, был зажат советский армейский бинокль. Он потёр глаза ладонью, словно пытался отогнать видение, и было видно, что возвращение в реальность его не порадовала.

Сны человеческие, будучи отражением действительности, имеют два источника. Один источник находится в прошлом, сны вынимают из ячеек памяти картины прошедших событий и показывают его рассудку части, вперемешку или последовательно. Второй источник снов - это грёзы, генерированные мыслительным аппаратом предполагаемые события, ожидаемые и прогнозируемые. В таких снах можно летать по воздуху на крыльях, перемещаться в другие миры, становиться кем угодно, вплоть до абсолютного осязания происходящего, поскольку сигналы от миллиона рецепторов тела мозг воспроизводит сам в себе, без участия рецепторов, являясь сам для себя сценаристом, режиссёром, артистом, оператором и зрителем одновременно. Но воспоминания и сны о будущем и желаемом могли сливаться и переплетаться, порождая ни с чем не сравнимые фантасмагории, имеющие эффект абсолютной реальности. Но не таким был сон Виванова. Его сон был доскональным, до малейших деталей точной копией произошедших сорок семь лет назад событий. Именно такой сон и видел он только что. То ли перегруженность происходящими событиями долгожданного краха Советской власти в Донских и Волжских степях лишало разум фантазий, то ли вседозволенная свобода хаоса и всеобщей катастрофы переводила грёзы в реальность и без участия снов...

Рядом с Вивановым, скрестив ноги по-турецки, сидел коротко стриженный детина с рябым лицом, лет тридцати, или моложе, в расстегнутом кителе капитана войск НКВД СССР и в соответствующих галифе. Его хромовые сапоги с наброшенными на них портянками, портупеей с кобурой, стояли рядом. В офицерской фуражке, лежащей тульей вниз, кучей лежали советские папиросы 'Казбек', спички, офицерская книжка, толстая пачка справок пустых бланков с печатями, компас, брикет шоколада в алюминиевой фольге, продолговатая запасная лампа от рации, плоский немецкий фонарь со сменными цветными стёклами, толстая пачка советских денежных знаков, перочинный нож, финка и отвёртка. Тут же лежала запасная батарея к радиостанции, новая шинель, стоял туго набитый вещевой мешок. Другой, пустой мешок, лежал рядом.

Перед капитаном стояла немецкая радиостанция Torn.Fu.g с разложенной антенной, шипением и треском показывая готовность к приёму.

- Данциг-2 на приеме, слушаю тебя, Данциг-3! - наконец ответила радиостанция по-русски.

- Говорит Данцин-3, докладываю... - капитан с рябым лицом приосанился и стал говорить в таблетку микрофона, придерживая провод левой рукой, - оба бронепоезда 51-й армии уничтожены действием моей группы и танками 36-го полка 14-й танковой дивизии, авиация наведена на эшелоны свежей большевистской стрелковой 208 дивизии, и дивизия почти полностью разгромлена прямо в вагонах. Передовые части 36-го полка и разведбатальона 14-й танковой дивизии заняли Котельниково! Больше организованного сопротивления перед ними на пути к Сталинграду нет! Холєра ясна! Так и скажите фон Ланценауэру и фон Фелькерзаму! Приём!

- Тебя понял, Данциг-3, но за Котельников весь железнодорожный путь и грунтовый грейдированный тракт забит остатками 208-й дивизии, частями 225-го чеченского кавполка и остатками 115-й кабардино-балкарской кавдивизии, дезертирами 110-й калмыцкой дивизии, перегонщиками скота и беженцами. Авиация пока не может разогнать этот сброд, потому что имеются сложности со снабжением полевых аэродромов пикирующих бомбардировщиков боеприпасами и горючим. В течение нескольких дней нечем будет расчистить дорогу для 14-й дивизии на Сталинград. Расчистка пути вдоль железной дороги, уничтожение отступающих войск вперемешку с беженцами силами одних танков, бронемашин и мотоциклистов тоже затруднена. У них не хватит для этой задачи боеприпасов и горючего. Поэтому нужно попробовать двигаться на Сталинград восточнее, через Пимено-Черни на Абганерово. По данным радиоразведки и аэроразведки там никаких частей, кроме патрулей НКВД нет. Вам со своей группой следует поддерживать хаос среди беженцев и отступающих, убивать отдельных командиров и комиссаров Красной Армии, повреждать линии связи. Наши наступающие войска должны двигаться вперемешку с толпами беженцев, затрудняя их обнаружение и противодействие авиации большевиков. Особо обратите внимание на возможность убийства командующего 64-й армии Василия Чуйкова. По нашим сведениям, он несколько дней уже передвигается с охраной в вашем районе, пытается остановить бегство 51-й армии и организовать оборону у Котельниково. Приказываю ликвидировать его при любой удобной возможности! Премию обещаю в десятикратном размере, орден Железного креста, и ещё отпуск в Германию будет ваш! Ликвидация полковника Воскобойникова и его комиссара из 208-дивизии тоже приветствуется и не останется без денежного поощрения. Капитан Висаитов из 225-й тоже представляет интерес для ликвидации. Приём! - после этого уверенный голос, похожий на голос радиоведущего прервался и послышался треск эфира, где в отдалении, очень тихо, но вполне определённо, переговаривались немецкие голоса.

Глава 17. Кто убил Эльзу Грубер?

Утро для Манфреда наступило мгновенно, как всегда случается со здоровыми и молодыми людьми, лишёнными недостатков алкогольного похмелья или табачного отравления, не говоря уже о кокаине или опиуме, успевающими за несколько часов сна восстановить любое количество сил, сколько бы их не было потрачено накануне. Даже если бы в доме ночью разразилась война или гроза, он бы не проснулся. Если в обычные дни ему могли сниться сны, где он скакал на Буцефале как молодой Александр Македонский, сражаться с шерифом как благородный разбойник Робин Гуд в компании молодцов из Шервудского леса, летать, плавать, как в фантастических романах Жюля Верна ил сражаться с инопланетянами, любить крестьянок и графинь как Генрих Наваррский из романа Генриха Манна "Юность короля Генриха IV", то в эту ночь только глухая чернота окружала его неосязаемым кольцом.

Вскочив с кровати, и добежав до ванной комнаты, он увидел в зеркале напротив себя красивого юношу с голубыми глазами, короткими волосами цвета золотистого вина, атлетического сложения, среднего роста. И если бы Давид, изображённый обнажённым итальянцем Микеланджело Буонаротти в мраморе, не был евреем, пусть и не обрезанным, Манфред мог бы себя с ним сравнить, разве что кисти рук его не были такими огромными, как у статуи гения.

Умывшись и почистив зубы зубным порошком, Манфред вдруг внутренне похолодел и сжался. Он вспомнил всё! Весь вчерашний день, сначала вознёсший его на вершину мечтаний, сделавший явью сказку, а потом жестоко низвергнувший его в пропасть потерь, разочарований и горя.

- Эльза, подлая обманщица! - сказал он своему отражению в зеркале и погрозил ему кулаком, - но, прежде, чем расстаться с ней навсегда, потому что я больше не хочу её уроков и любви, я должен увидеть её, и всё это ей сказать. Я же не трус, и не буду прятаться по углам собственного дома и в уголках парка, давая понять это таким детским способом. Я всё скажу прямо, открыто, по-мужски!

Он вернулся в комнату и быстро оделся. Грязную бельгийскую рубашку и бриджи светло бежевого цвета он надевать не стал. Вместо этого он надел свою любимую итальянскую рубашку в полоску с белым воротником и манжетами, свободные чёрные брюки и лакированные ботинки фабрики 'Dassler'.

И тут только он услышал, что на главном дворе что-то происходит: тарахтит машина, явно не отцовская, слышатся громкие голоса, кто-то плачет. Недоброе предчувствие, как вчера при расставании с друзьями, шевельнулось в нём. Он посмотрел на наручные часы и понял, что сейчас время завтрака, и никто не стал бы ничего в это время затевать на дворе, а все сидели бы в гостиной или в столовой. Он быстро пошёл через весь дом к парадному вестибюлю, дума о том, как он должен себя держать, когда встречает Эльзу Грубер. Здоровается ли он с ней, и как, будет ли учтив, или демонстративно холоден. В конечном итоге он решил, что должен вести себя обычно, ничем не выдавая того факта, что вчера вечером он был у её двери и подслушивал.

Он понимал, как это выглядело недостойно и низко - во время свидания его отца со своей гувернанткой подслушивать под дверью. Что-то трущёбное, пошлое, бардельное, из жизни людей дна было во вчерашнем его поступке. Он вдруг понял весь ужас своего положения: если он ей скажет, или она поймёт, что он стоял под дверью, когда она предавалась любви с его отцом, то он предстанет перед ней в образе недостойного и пошлого человека. А если он не скажет, и не покажет ей того, что он всё знает и обман раскрыт, он будет выглядеть глупцом перед самим собой.

В логической борьбе мужской гордости, хороших манер и желания отомстить, он не заметил, как оказался перед внутренними дверями тамбура. Дверь тамбура открылась вовнутрь вестибюля, и навстречу ему шагнул старый садовник Гюнтер, никогда обычно не входивший в дом. Старик выглядел грустным, от него пахло вином, и вместо обычного фартука он бы в костюме-тройке и коротким широким галстуке.

- Ах, вот вы где, герр Манфред, а вас вчера все искали, но решили, что вы отправились к своим друзьям из 'Гитлерюгенда'! - сказал садовник, странно глядя на юношу, - а вы куда?

- Там, на дворе какой-то шум, я хотел посмотреть, что происходит, - сказал Манфред, выглядывая через плечо садовника.

Он увидел кузов автомобильного фургона, машину медицинской помощи. Каких-то незнакомых мужчин, переговаривающихся перед крыльцом, полицейского в мундире и кожаной лакированной каске-кивере на голове. Полицейский со скучающим видом стоял недалеко от крыльца и покачивался на носках сапог, держа дубинку за спиной.

- А вы разве не знаете? - спросил Гюнтер, не понимая, что ему делать, потому что пройти в вестибюль ему не давал остановившейся юноша, а возвращаться и идти через вторую дверь тамбура, было неудобно.

- Что не знаю? - переспросил Манфред, не задумываясь

- Ваша гувернантка Эльза Грубер повесилась!

Всё вдруг смешалось в мыслях Манфреда, глаза перестали видеть реальность, а стали показывать видения и каскад геометрических фигур, полос, клякс и вспышек.

- Как повесилась? - чуть слышно переспросил он.

- Так и повесилась, на электрическом шнуре от торшера, - ответил садовник, немного отступая назад, - сегодня ночью, вот иду поставить лестницу, чтобы её снять.

Тут только Манфред заметил, что рядом с садовником стоит сложенная небольшая лестница-стремянка, и он её придерживает левой рукой.

- Я пойду с тобой! - воскликнул Манфред, и, не дожидаясь никакого ответа от Гюнтера, быстро повернулся и побежал вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступеней.

В коридоре второго этажа он вихрем промчался мимо старшей сестры, идущей куда-то со связкой книг.

- Ты где был вчера вечером? - сказала она ему вслед, но он уже скрылся за поворотом, - мы тебя искали.

Не отметив в своём сознании эту встречу, как и пропустив многие другие детали, не характерные для обычного порядка вещей в главном доме поместья Вольфберг, Манфред подбежал к знакомой двери. Она была открыта. Он вошёл в комнату, так хорошо врезавшийся ему в память, что он мог с закрытыми глазами представить себе её вплоть до мест расположения самых незначительных вещей. Вначале он подумал, что ошибся комнатой, потом он подумал, что садовник пошутил над ним, а полиция приехала по другому поводу. Во первых он не застал никого в комнате, во вторых он не увидел никакой повешенной, а только беспорядок, разбитый бокал на ковре, разбросанные простыни и подушки.

И вдруг, подняв глаза к окну, он обомлел: рядом со шторой, видимо сдвинутой порывом ветра из приоткрытого окна, висело тело Эльзы, со страшно посиневшим, обезображенным смертной гримасой лицом. Остекленевшие, помутневшие её глаза вспотели на матовые плафоны люстры, вывалившийся язык словно дразнил кого-то невидимого. Электрический шнур с матерчатой изоляцией, позволивший петле легко затянуться на шее, был почти не виден из-за того, что очень глубоко врезался в горло. Другим концом он был намотанной вокруг петель открытой форточки окна в парк. Ночная шёлковая её рубашка розового цвета была испачкана во многих местах, имела разрывы, словно в результате борьбы.

- Эльза! - сдавленно воскликнул он, но вдруг понял, что не может сделать и шага к этому безобразному трупу, имеющему сходство с девушкой, которую он любит.

Манфред попятился и оказался в коридоре. Тут он спиной наткнулся на кого-то, незаметно оказавшимся перед дверью, едва не наступив ему на ботинки каблуками. Резко повернувшись, Манфред увидел неизвестного ему усатого мужчину в дешёвом коричневом клетчатом костюме и кепке, сдвинутой на затылок, с блокнотом в руках.

- Вы кто? - спросил мужчины хозяйским тоном, и приготовился записать что-то химическим карандашом в блокнот, - почему ты оказался на месте самоубийства? Я не видел, как ты сюда прошёл.

- Я здесь живу! - только и нашёлся, что сказать юноша, - он сама повесилась?

- У тебя есть другие версии? - спросил мужчина, и повернулся к чёрной лестнице, потому что оттуда показалась служанка Хильда, несущая в руках свёрток грубой мешковины.

Увидев бледного Манфреда рядом с полицейским инспектором, она как будто улыбнулось. Это было так неуместно, вульгарно и подло, что Манфреду захотелось броситься на неё с кулаками. Но вместо этого, он повернулся, и почти побежал обратно к вестибюлю. Ему захотелось видеть отца. Внутри него всё клокотало. В его голове никак не укладывалась жизнерадостная сила этой саксонской девушки, её грандиозные жизненные планы и самоубийство. К тому же она была лютеранкой, и её церковь жёстко отрицала самоубийство вместо борьбы.

- Это сын хозяина, и эта вертихвостка была у него гувернанткой, герр полицейский! - послышались слова, сказанные служанкой, - он, вроде, был в неё влюблён...

Манфред снова побежал к выходу на двор. Теперь ему показалось, что гробовая тишина в доме сменилась на лихорадочное оживление. Во всём доме, несмотря на то, что утренний свет уже вполне сносно освещал парк, двор, через окна все предметы в комнатах, залах, вестибюлях и коридорах, везде горели люстры, торшеры, настольные лампы и бра. Звучали радиоприемники, патефоны и фортепьяно. Или это только казалось ему. Кто-то плакал, кто-то злобно кричал, или этот звук был в его ушах. Хлопали двери, фрамуги окон, кого-то настойчиво звали, но может быть это происходило только в воображении, внутри его головы.

Словно пьяный, он выскочил во двор, прямо к полицейской машине и фургону из больницы, прибывшему за трупом. Двое хмурых санитаров в обычной городской одежде, судя по большим рукам и лицам землистого цвета, бывшие до кризиса рабочими, держали сложенные матерчатые носилки.

У каменной лестницы со спящими на каменных шарах львами, стоял конюх Адольф, и надменный мужчина в хорошем костюме и пенсне - один из старых знакомых отца по 'Стальному шлему' по имени Фридрих. Он был одним из сыновей цу Дона-Тальксдорфа и приехал уточнить детали вечернего приёма. Рядом с ним стоял ещё какой-то неплохо одетый мальчик. Младшие брат Отто тоже был здесь. Он стоял рядом с отцом и что-то рассказывал полицейскому в мундире, и кожаной каске-кивере. Светило весеннее солнце, все были в отличном расположении духа, улыбались, и было похоже, что разговаривали они совершенно не о погибшей девушке.

Отец выглядел довольным. Хотя и читались на его лице следы недавних волнений и бессонной ночи. Покрасневшие веки, отёки под глазами. Несколько чашек кофе, по-видимому, отразились на его щеках красными пятнами нездорового румянца, от чего серый цвет лица был ещё более заметен.

- Манфред, вот ты где! - сказал он, увидев сына, - мы тебя потеряли вчера!

Манфред промолчал, остановившись в нескольких шагах. Он еле себя сдерживал, чтобы не броситься на отца с кушаками, потом что он знал то, что не знали остальные: это отец убил её! В нём сейчас боролись сын и мститель, уважающий старших и оскорблённый влюблённый, обязанный жизнью и преданный. Пока Манфред находился в цепях противоречий, на двор вышел инспектор в клетчатом костюме, и странно глядя на него, подошёл к Густаву фон Фогельвейде.

- Так где эта предсмертная записка, герр фон Фогельвейде? - спросил он и получил в своё распоряжение аккуратно сложенный лист бумаги с несколькими строчками, написанными красивым, ровным почерком.

- Вот записка, что была у не в руке, когда вошла служанка Хильда, увидев, что дверь приоткрыта, - сказал при этом отец, - не знаю, почему она оставила дверь открытой, хотя ей могли помешать, но что взять с самоубийцы?

- Тут сказано: я, Эльза Грубер, не могу выносить своей бедности и врождённого заболевания сифилисом, и поэтому добровольно покидаю этот мир, - прочитал вслух записку полицейский, - что же, всё понятно, расследование завершается практически не начавшись, жалко, что Вы сразу не показали мне её мы потратили лишний час на осмотр и опрос.

- Забирайте труп! - сказал полицейский в мундире двум санитарам, и те двинулись к дверям.

- Доигралась вертихвостка! - сказал Адольф, - все эти потаскушки болеют венерическими заболеваниями и слабы на голову!

У Манфреда все поплыло перед глазами.

Он зашатался, горло заполнил тяжелый, горький ком, тело перестало ощущаться. Как они так могли говорить о его Эльзе, о светлом, чистом, ласковом ангеле его грёз, открывшей ему мир, насыщенный чувствами, благороднее и прекраснее любых других на свете? Она попала в жестокую ловушку, устроенную её отцом, попыталась вырваться и была убита!

- Надо же, блудила по всему Кенигсбергу, потом вдруг совесть появилась, и потом пошла и повесилась на перекладине над своей блудливой кроватью, ну да кто не знает в округе её кровати, - спросил его конюх, подходя ближе, и от него явно пахнуло шнапсом, - правда, молодой господин?

- Мерзавец, я задушу тебя! - воскликнул Манфред так громко, что все, находящиеся во дворе замолкли и повернули к нему головы.

Выкрикнув эту угрозу, Манфред повернулся и кинулся на конюха. Со всего маху он ударил его головой и руками в живот, сбил с ног.

- Ты чего, Манфред? - воскликнул с удивлением фон Фогельвейде-старший и, сделав несколько шагов, схватил железной рукой юношу за воротник рубашки, - ты с ума сошёл?

Неожиданно для всех, и даже для себя, Манфред вывернулся, отставив в кулаке отца оторвавшийся воротник сорочки, и со всего маха ударил его кулаком в голову. Удар пришёлся по касательной, задев скалу, но этого было достаточно, чтобы мужчина отпрянул.

- Хватайте его! - крикнул фон Фогельвейде-старший, - я этого так не оставлю!

Освободившись, Манфред буквально секунду стоял в позиции боксёра, соображая, что же теперь ему делать дальше, атаковать или бежать, если первое, то на сколько решительно и для чего, а если второе, то насколько далеко и зачем тогда было вообще затевать драку. Вселившийся в него чёрный бес отчаянья и неуступчивости, бессмысленная идея новым витком безумных событий скрыть предыдущие вещи, заставили его сунуть руку в карман, извлечь оттуда перочинный нож среднего размера и раскрыть блестящее лезвие.

Мальчишка, стоящий рядом с цу Дона-Тальксдорфу завизжал и кинулся со всех ног со двора, из окон высунулись головы, в одной из них Манфред узнал семейного врача, кто-то побежал по лестнице во двор. Не теряя ни секунды, Манфред подскочил к Адольфу, и схватил его за горло свободной рукой:

- Говори, это ты помог отцу её убить? Говори, не то задушу! Ты всё знал с самого начала, поэтому и делал свои грязные намёки!

- Моё дело лошади, подковы и корма... - спокойно ответил Адольф, не оказывая сопротивления, - бросьте нож и успокойтесь, мой молодой господин!

Увидев, что санитары отложили носилки и стали приближаться, а полицейский в мундире приготовил дубинку, Манфред покрутил ножом в их направлении и приказал:

- Не двигайтесь с места!

- Не надо! - крикнул ему в отчаянии с крыльца младший брат Отто, - не делай этого, Манфри!

Манфред на секунду застыл. Этого было достаточно, чтобы Адольф сделал полшага назад, освободившись от пальцев мальчика на своём горле, потом сделал полшага вперёд, занося руку, и резко и сильно, словно кувалдой, ударил кулаком Манфреда по запястью, отчего нож вылетел на землю.

Тогда Манфред, оставшись безоружным в кольце врагов, бросился к конюшням, где тревожно ржали лошади, и где, он знал, и это вдруг пришло ему в голову, стояли в уголке добротные стальные вилы. Он намеревался проскочить в промежуток межде Адольфом и санитарами, но не успел: на его руках повисали, его схватили и, вырывающегося, брыкающегося, поставили на прежнее место.

Манфред до судорог в скулах впился в чью-то удачно подвернувшуюся руку; раздался истошный крик, гулко рознёсшийся между каменными плитами двора и лепниной фасада. В ту же секунду его голову резко пригнули, и он ударился о выступ постамента мраморной скульптуры. Из рассеченной брови хлынула кровь, перед глазами мельтешили красно-жёлтые пятна. Он увидел перед собой обезображенное гримасой смерти лицо Эльзы и заплакал от горя...

Манфреда поставили перед отцом и чуть ослабили хватку, думая, что с него довольно. После чего мальчику удалось стряхнуть с себя чужие руки вырваться. У него было всего лишь мгновение для принятия решения; драться, бежать или сдаться. Все три выхода были проигрышными, и не устраивали его. Кровь и слёзы туманили взгляд. Этого мгновения пока происходила оценка ситуации, конюху Адольфу хватило, чтобы оказаться за его спиной, и снова схватить Манфреда сзади за руки. Полицейский инспектор тоже оказался весьма проворным, он прыгнул вперёд и схватил Манфреда за локти, надёжно отделив его от фон Фогельвейде-старшего.

- Ты ударил меня! - багровея от гнева крикнул отец и, если бы перед ним не оказалась спина следователя, неминуемо бы дал волю рукам, - ты угрожал мне ножом, ах ты сопляк позорный!

- Это ты убил её! - в отчаянии закричал юноша, пытаясь освободиться, кровь из рассечённой брови заливала ему лицо и мешала видеть окружающее, - это ты её повесил, убийца, я всё знаю!

- Что ты несёшь, недоумок?!

- Он - убийца Эльзы Грубер! - продолжал кричать Манфред, чувствуя, что Адольф настолько умело его удерживает, что освободиться теперь не получится вовсе, хватка старого кавалериста Рейхсвера, превосходит все его возможности,- это он!

- Не трогайте его, кажется, у него помешательство! - поворачиваясь к Густаву фон Фогельвейде, сказал следователь, - он заходил только что в комнату, и видел труп своей гувернантки! Есть люди, на которых вид мертвецов производит неизгладимое впечатление!

- Нет уж, мерзавец, хватит с тебя моих забот! - сказал Густав фон Фогельвейде, - больше не хочу видеть тебя в своём доме, заботиться и думать о твоём будущем, пошёл вон, мерзавец неблагодарный! Хочешь быть солдафоном, будь солдафоном, и не смей больше мне попадаться на глаза, убью!

В этот момент из дома на каменные плиты двора выбежала Мария фон Фогельвейде. Она была одета в своё повседневное тёмно-вишнёвое платье, туфли на низком каблуке, и успешность её сборов выдавал только неровно уложенный пучок волос на затылке, сколотый крест накрест двумя булавками.

- Что здесь такое происходит, что за вакханалия насилия? Почему мой любимый сын в крови? - громко и властно задала она вопросы сразу всем присутствующим, и пространство, будто волшебным образом преобразилось: фон Фогельвейде-старший перестал замахиваться кулаком, Адольф и полицейский отпустил Манфреда, а сам Манфред умолк и смущённо потупился. Санитары быстро подхватили носилки, и пошли, наконец, забрать труп Эльзы Грубер, а водители перестали глазеть на происходящее, как в цирке, и заняли свои места в кабинах автомобилей.

В сложившейся драматической коллизии, отец терял сына, любовницу и жену, жена теряла сына и мужа, сын терял любовницу, отца и мать, но обретал мечту. Неизвестно было, насколько была осведомлена фрау фон Фогельвейде о связи Густава с Эльзой. Было ясно одно - умная женщина не смогла не заметить странности в их отношениях. Горячая убеждённость Густава в том, что именно восемнадцатилетняя Эльза Грубер может стать хорошим наставником для уже, в общем-то не совсем мальчика, а вполне уже сложившегося в некоторых отношениях почти уже четырнадцатилетнего Манфреда, и с долгие совместные поездки в Кенигсберг, даже с ночёвкой, и трепетное отношение экономного в бытовых мелочах Густава, к остановке комнаты гувернантки, в частности кровати, подозрительно регулярная выплата повышенного жалованья. Злословье служанки Хильды, сразу невзлюбившей саксонку, тоже нельзя было не брать в расчёт. Сам возраст Густава подталкивал этого седого ветерана многих войн, безжалостного к себе и к другим, чувствующего угасание своих сил, на последний всплеск бурных страстей и кипения крови в жилах. Желание пожилого мужчины доказать самому себе, что он ещё силён, привлекателен и смел в отношениях с женщинами, так хорошо знакомое всем похитившим на свете людям, и неоднократно описанной в литературе, пьесах и стихах, не мог не волновать фрау фон Фогельвейде. За многие тысячелетия немолодые жёны выработали несколько моделей поведения в таких случаях: игнорирование, агрессивное противодействие, интриги, расправа с соперницей, расправа с мужем, месть каким либо другим способом, развод и бегство из семьи. Дворянки в этом отношении мало чем отличались от крестьянок, и даже, в каком-то смысле проигрывали им в части возможности применения высоко эмоциональной разрядки в виде скандалов и драк.

- Что здесь происходит? - спросила Марта, подходя ближе, - никто не доел завтрак, не обговорил вечер у цу Дона-Тальксдорфа. Я что, должна себе из-за гувернантки себе жизнь ломать? Густав, деньги моей семьи, вложенные в твоё кофейное дело, неужели не являются причиной оказать мне хоть немного почтения и не устраивать вместо завтрака корриду с любимым мною ребёнком?

- Дорогая, - примирительный тоном произнёс Густав, проведя ладонью по волосам у чёлки, чтобы немного привести их в порядок, - мы сейчас все вернёмся за стол, а здесь происходит то, что я решил дать согласие на любимую Манфредом идею стать военным! И он немедленно отправляется в училище!

- Ему разве уже можно? - удивилась Марта, позабыв от этого известия и самоубийство гувернантки и подозрения об измене мужа, - как же он пойдёт служить?

- Не можно, а уже нужно, и 800 марок я для этого в год найду, дорогая - ответил фон Фогельвейде-старший со странной улыбкой.

- Я думаю, можно будет начать прямо с кадетского корпуса в Берлине, - сказал Фридрих цу Дона-Талксдорф, - у нас в Рейхсвере хорошие связи...

Манфред проснулся...

Глава 18. Диверсант из батальона "Бранденбург"

Капитан сделал пауза, и было видно, что он что-то просчитывает в уме. Перед работающей рацией был раскрыт планшет. На нём, поверх местной газеты 'Ворошиловец', была раскрыта записная книжка с отметками. Автомат ППД с потёртым воронением и запасными дисками в брезентовых подсумках, кусок вяленого по-калмыцки мяса на обрывке какого-то плаката, фляга, несколько кусочков ржаного хлеба и обкусанные стрелки огородного лука, располагались справа от рации. Наконец капитан ответил:

- Хорошо, Данциг-2, задачи мне понятны! Только вот из 12 человек моей группы никого не осталось в живых, кроме меня. Во время минирования железной дороги у аэродрома и станции Котельниково нас атаковал разъезд чеченцев из 225-го полка, и они всех перебили! Моей 'двойке' Усаме из 'Союза чеченских националистов' отрезали голову. Я спасся один. Генерал-лейтенанта Чуйкова час назад видел на дороге из Котельниково в Пимено-Черни. С ним взвод охраны и фургон с фронтовой радиостанцией. Вы его сможете запеленговать, с помощью радиопеленгатора, как только он выйдет на связь. Он чуть не попал под шальной налёт Ju-88. Там на дороге на марше к Пимено-Черни мной обнаружен 1-й батальон стрелкового 435-полка 208-й стрелковой дивизии, чудом уцелевший при атаке Котельниково. Видимо они вышли со станции затемно, до утренней танковой атаки. У них есть противотанковые орудия, миномёты и рация РБС. Солдаты, хоть из Сибири, но все только призванные, не обстрелянная восемнадцатилетняя молодёжь. По-видимому они будут занимать оборону у Пимено-Черни, около удобного прохода между неровностями местности к реке и мосту через Курмоярский Аксай. Для ликвидации прошу прислать срочно ещё людей, и я его ликвидирую! Можно легко десантировать ночью с парашютом или на планере небольшую группу. Мне нужен всего лишь снайпер, пулемётчик, радист и два стрелка. Лучше славянской внешности из батальона 'Нахтигаль' или кавказской из батальона 'Бергманн'. Со мной есть здесь один активист из антисоветского подполья и бывший белогвардеец, он хорошо знает короткие проходы между балок, оврагов и стариц, мы сможет на него тут охоту начать, на этого красного генерала. Мой новый сотрудник помог с открытием и сбором сведений, готов к сотрудничеству!

- Батальон 'Бергманн' задействован в операции 'Шамиль', 'Нахтигаль' расформирован и его солдаты а 201-м батальоне охранной полиции охотятся за партизанами в Белоруссии, но у нас есть много славян в 9-й роте 3-го батальона, я попробую что-то сделать, ждите! Приём!

- Понял вас, связь кончаю, берегу аккумуляторы! - сказал капитан и щелкнул тумблером, выключив рацию.

Шипение и потрескивание эфира, завывание немецких и советских станций постановки радиопомех и далёкие голоса и, даже музыка, смолкли, прекратив связь с внешним миром, сразу сделав чердак меньше в радиусе на 200 километров,

Капитан пристально посмотрел на Виванова, а потом сказал:

- Господин Виванов, что делать-то будем? Ты вообще не голодный?

- Нет, Андрей, не голодный, - ответил Виванов, чувствуя, что всё тело ломит от усталости, а пятнадцать минутный быстрый сон только усугубил её.

- А ты сало любишь? - равнодушно спросил капитан, - сало можна їсти з чорним хлібом, гірчицею, цибулею та горілкою - це основа основ, стовпи, на яких тримається оте відчуття чогось такого великого, теплого та свіжого, наче сидиш біля багаття та дивишся у нічне небо. Але якщо їсти сало із цибулею, печеною картоплею та квашеною капустою.

- Ты слышал? Нужно убить этого красного генерала Чуйкова и оставить 64-ю армию без командования, чтобы москали драпали до самого Сталинграда без остановок!

Однако Виванов всё ещё смотрел сквозь стену.

Наконец Виванов пришёл в себя и проворчал:

- Так... Задремал от жары и усталости... За последние сутки столько проехал по делам на велосипеде - столько за год не ездил. А уж эта бомбёжка по дороге из Котельниково...

- Зато мы с тобой встретились, узнали про недобитый батальон 208-й дивизии еврейских комиссаров и про генерала Чуйкова! - ответил ему немецкий диверсант.

Он опять лёг на живот, и с помощью бинокль, сквозь оконце, стал рассматривать пригорок за мостом через Курмоярский Аксай. Там, на повороте грунтовой не грейдированной дороги между оврагами, за последними сараями и тынами огородов села Пимено-Черни, за садами и широкими лесополосами, горели, испуская густой чёрный дым, несколько тракторов и комбайнов из местного совхоза 'Ленинец' и сельхозартели 'Красный Аксай'.

Селяне и беженцы привычно толпились у моста, где уже месяц процветал хаотично возникший рынок. Расположенный неподалёку кооперативный магазин с вывеской 'Хлеб' был открыт, но из-за высоких цен был пуст. Тем более, что после прекращения выплаты зарплат из-за бегства председателя с семьёй и кассой колхоза, селяне деньги, во-первых, придерживали, во-вторых, интересовались больше промтоварами, имея продукты питания и на своих огородах, садах и бахчах. Не дождливый июль и начало августа позволяли получать со своих огородов отличные помидоры, огурцы, молодую капусту, картофель, тыкву, подсолнух, яблоки, сливы, ягоды и зелень. Колхозные поля после бегства председателя и милиции в полном составе, были открыты для расхищения. Если ещё неделю тому назад за украденное ведро картошки с колхозного или артельного огорода можно было по 'Указу 7-8', то есть Постановлению Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров СССР от 7 августа 1932 года 'Об охране имущества государственных предприятий' получить год исправительных работ в лагере, то теперь и за грузовик колхозной картошки ничего никому не грозило.

Началось повальное растаскивание общественного продовольствия ещё на корню с использованием же колхозного транспорта и техники из совхоза 'Выпасной', 'ОРС ЮВЖД', колхоза 'Ленина', 'Новая жизнь', 'Первого мая'. Разграблению подверглись обе козе-фермы и обе коне-фермы колхоза 'Ленина', и даже его культстан, и все семь отар совхоза 'Выпасной'. Из 12 контор сельсоветов четыре подверглись взлому и ограблению.

Ко всеобщей радости ранее репрессированных за эти действия бывших кулаков и единоличников, пьяниц и бездельников, в движении по хаотичной реквизиции приняли участие почти все прочие колхозники и рабочие, кроме членов партии и кандидатов в члены партии, которых в Пимено-Черни было всего трое. Несмотря на то, что все грузовики были или отобраны райвоенкоматом для армии или угнаны председателем в Сталинград, наполненные его мебелью и ценными вещами, погреба, сараи, кладовки и чердаки селян наполнились продуктовыми запасами с помощью телег, прицепов к тракторами, даже простых ручных тележек и строительных тачек. Все понимали, что после оккупации территории немецкими и румынскими войсками, как уже случилось и на Херсонщине, как и на Донбассе и на Тамани, население будет предоставлено само себе, подвоза продуктов из центра: консервов, сладостей, сахара, соли, круп и сушеной, вяленой рыбы и мяса, колбас и масла не будет, последуют ещё реквизиции продовольствия и скота румянами и немцами, продовольственный налог для содержания полиции, администрации и войсковых частей завоевателей. Кроме того, вся Кубань, Дон и среднее Поволжье уже знали, что немцы и румыны не разрешают распускать колхозы, как высокопроизводительные предприятия, что они заставляют всех работать в них задарма, сдавая продукцию уже не большевиками, а представителями оккупационной власти для отправки в Германию. Землю от немцев получали в собственность только служащие полиции, старосты и работники контор оккупационной администрации, железнодорожники и рабочие ремонтных военных мастерских, люди, выдающие евреев, комиссаров и подпольщиков, да и то не самую лучшую. Это означало, что за украденное ведро картошки колхозников и кооператоров стали бы наказывать не большевики - годом лагерей, а фашисты расстрелом или петлей на шею. Нужно было торопиться, пока продовольствие, инвентарь и хлеб на корню был уже ничьими и пока ещё ничьими. Потом помощи будет ждать до следующего урожая неоткуда.

Азарт, упорство и даже ярость в разворовывании советского имущества в Пимено-Черни, как впрочем, и в окружающих сёлах и хуторах: Яблочный, Дарагановка, Караичев, Греково, Край-Балковский, Нагольной, Черни, Верхне и Нижне Кужной, Семичный, Бударка, Нацмен-Цыган, был предопределён горькими и кровавыми событиями, связанными с преобразованием десять лет назад частных хозяйств, крупных и мелких, использующих батраков и должников, и не использующих таковых. А ещё за десять лет до тех событий, их участники сражались друг с другом в открытых боевых действиях в составе, кто в добровольческом белогвардейском 1-м Астраханском, 1-м Украинском полку князя Тундутова, кто под командованием белогвардейского генерала Попова во 2-й Донской казачьей дивизии и Пластунской бригаде, кто в составе 1-й Стальной дивизии большевика Дмитрия Жлобы и кавбригады Думенко, или других красных частей. Тогда же князь-атаман Тундутов проводил насильственное оказачивание калмыцкого населения, формируя из него подобие войска Донского во главе с атаманом и казачьим кругом, что тоже не прибавило добрососедства между людьми в восточной части Котельнического района.

Делёж после Февральской и Октябрьской революции 1917 года помещичьей, церковной и государственной земли в районе, захват земли у калмыцких кочевий и пустующих участков погибших на войне, привёл за десять лет до начала строительства колхозов к спонтанному созданию сельских сходов и Советов, где председательствовали наиболее богатые и хорошо вооружённые селяне. С помощью насилия они добились согласия односельчан на несправедливый раздел земли и в течение последующих десяти лет богатели, получая средства, сопоставимые с помещениями до революции. За счёт этого они покупали технику, строили амбары и конюшни, нанимали бедных односельчан и пришлых батраков для возделывания своей земли, калмыков для выпаса своего скота, а черкесов для охраны. Частной продажей хлеба и мяса во время НЭПа они накапливали большие состояния. То, что сейчас принадлежало совхозам и колхозам-гигантам 'Выпасной', 'Ленина', 'Новая жизнь' и 'Первого мая', владело всего дюжина семейств дореволюционных помещиков и промышленников: Троилина, Бояринцева, Пишванова, Исаджанова, Алимова, Коваленко, Чередниченко, Бурова, Пескова, Цветкова, Попова, Полухина.

Вернувшиеся домой ветераны Котельнической дивизии, коммунисты Кавгила и Болтручук, с ужасом обнаружили на своей родине всё тех же казачьих помещиков. Эти прославленные герои доставившие голодающей Советской республике десять лет назад с боями против казаков Мамонтова каравана зерна из 2500 вагонов по Владикавказской железной дороге, не могли поверить своим глазам. Вся область тогда помнили драматические события октября 1918 года, когда казачья кавалерия Мамонтова заняли полосу железной дороги у Котельниково, и отрезали Царицынский красный фронт от Северокавказской группировки Красной Армии. Сразу начался перегон на Дон, скота и перевозка старого и нового хлеба предназначенного для отправки голодающим Москвы и Петрограда.

Теперь, спустя 22 года, у станции Котельниково повторялась та же история, только вместо Царицына был Сталинград. Вместо донских полков казаков Мамонтова, поддерживаемых немецко-кайзеровскими оккупантами, сверхсовременная 4-я танковая армия немецко-фашистского генерала Гота. Вместо Котельнической дивизии и Стальной красной дивизии, анархистов и красных партизан - здесь отходили к Волге 51-я и 64-я советские армии. Вместо отрезанного от севера России Северо-Кавказского военного округа, был Южный фронт.

Когда после решения в 1928 году о строительстве тяжёлой и оборонной индустрии всем собственникам было предложено на обязательной основе вступит своей землёй в колхозы, а после отказа началась конфискация земель и инвентаря, началось сопротивление всеми имеющимися способами от вооружённых восстаний и убийств активистов Комбедов и Сельсоветов, до вредительства, потравы и угона скота, поджогов, просто бегства в города и на стройки первой пятилетки.

После гибели в перестрелках и облавах наиболее ярых кулаков-собственников, умиротворения кавказских и калмыкских банд, после многократных рейдов по изъятию боевого оружия, накопленного населением за годы повального дезертирства с империалистического фронта и Гражданской войны, основным способом борьбы против колхозов, совхозов и артелей стали порча, вредительство и хищения.

Кулаки и раскулаченные, другие бывшие крупные собственники и другие враги Советской власти, организовывали масштабные хищение грузов на железнодорожном и речном транспорте, расхищали кооперативное и колхозное имущество, пользуясь незначительностью наказания по Уголовному Кодексу в два-три года тюрьмы, а на деле 6-8 месяцев до амнистии, с возвращением к своим делам. Общий экономический ущерб стране, только начавшей индустриальное строительство, не имеющей даже своих инженерных кадров, науки, доступной медицины и современной армии, даже не умеющей в подавляющей своей массе читать и писать, был сопоставим с военными действиями новой Гражданской войны. Это была по сути наступление контрреволюции, только без марширующих офицерских полков Добровольческой армии.

Капитализм ни в Европе, ни в Америке не мог бы преодолеть феодальные порядки, если бы не охранял свято принцип частной собственности, перед любыми обстоятельствами. Социализм тоже не имел шансов добиться успеха без святой охраны социалистической собственности. Социализм заканчивается не после гибели вождя или партии, а после лишения его социалистической собственности, хищении его частично или полностью, переходе в частные руки.

Тогда, в 1932 году закон о хищениях госсобственности был ужесточен до драконовских социалистических мер ответственности в виде десяти лет лишения свободы с конфискацией имущества или смертной казни. За подготовку хищений или угрозы в адрес активистов советской власти полагались от 5 до 10 лет заключения.

В тот год, фашисты Гитлера пришли власти в Германии, компартия Эрнста Тельмана была запрещена, боевики профашистских военизированных организаций убивали людей на улице за коммунистические лозунги и символы, громили еврейские и польские магазины, свозили без суда, как скот, в только что появившиеся концентрационные лагеря под охраной штурмовиков СА Рема, коммунистов, демократов, евреев, всех, кто был не согласен с идеологией фашизма и его многочисленных организаций. Там немцы, выражавшие идеи фашизма и империализма, как высшей стадии капитализма, подвергали других немцев пыткам, морили голодом, изводили непосильным трудом, без суда расстреливали и вешали.

Подобный яростный накал ненависти, только с обратным знаком поразил недавних противников по Гражданской войне в России. Бывшие красноармейцы и комиссары из числа крестьянской бедноты в деревнях, станицах и аулах, бывшие красноармейцы и комиссары из числа рабочих и воинов-интернационалистов в органах ОГПУ и НКВД, бросились сводить счёты со своими идеологическими врагами уже в мирное время. Примазавшиеся к Советской власти проходимцы, жулики и просто невменяемые, использовали закон и своё служебное положение для вымогательств, побуждению женщин к сожительству, вредительству.

Репрессии в деревне сопровождались массовыми выселениями многолюдных семей осуждённых или убитых кулаков в районы Сибири и Дальнего востока, не собиравшихся прекращать своей вредительской или расхитительской деятельности. Считалось, что его дети, воспитанные в духе получения прибыли от эксплуатации человека человеком, не могут быть искренними строителями социалистического общества, скорее всего, просто затаятся, будут вредить более изощрённо, ожидая момента, чтобы подняться в полный рост для реставрации капитализма. Более 500 семей из Котельничского района и 100 тысяч в целом по СССР, были переселены за 10 лет. Такая форма репрессий к инакомыслящим была хорошо знакома всему населению воспринималась как само собой разумеющееся после нескольких веков подобной практики в царской России. Правом без суда выселять по своему усмотрению и произволу любого вместе с семьёй в Российской империи до 1917 года обладал император, члены его семьи, губернаторы, министры, полицмейстеры, крупные чиновники и крупные военные чины, крупные помещики. Выселены могли быть как дворяне и купцы, так и крестьяне и рабочие. Провинности могли быть любыми: от политической неблагонадежности или коммерческих афёр, до формы купального костюма на пляже или соперничества в любовных похождениях. Памятны были всем и выселения черкесского народа и кавказских племён в Турцию, и поляков в Сибирь и лейб-гвардейского полка с семьями за уроненное ружьё на параде в присутствии императора.

Спустя 25 лет после падения самодержавного государства, привычка творить подобный произвол была ещё чрезвычайно сильна. Побившая чернь брала пример не только в части желания жить во дворцах и ездить в роскошных автомобилях в окружении красивых жён и любовниц, они приняла и многие способы государственного регулирования.

По закону о защите социалистической собственности, арестовывали кулаков, вредителей и расхитителей все, кто имел какие-то полномочия: председатели колхозов и члены правления колхозов, председатели сельских советов, секретари партийных и комсомольских ячеек, районные и краевые уполномоченные различных ведомств, просто активисты, не говоря уже о работниках прокуратуры, ОГПУ разного уровня, следователях, отделах милиции, действующих по принципу - 'сначала арестовать, а потом разбираться'.

Только каждое десятое дело о хищениях при проверке через года было признано законным. Большинство хищений были признаны мелким и единичным, произведенными из нужды, по несознательности. Осуждались уголовным судом колхозники и единоличники за кочан капусты, ведро картошки, несколько колосьев, рабочие за незначительные предметы, вместо разбора дела через производственно-товарищеские суды.

Четверть всех осуждённых находящихся в заключении были немедленно освобождены. От общего числа содержащихся в заключении спустя год действия драконовского закона - 800 тысяч, была освобождена половина 400 тысяч человек со снятием судимости. Осуждённых судом на 3 года заключения срок заменили на год принудительных работ, осуждённым кулакам до 5 лет лагерей, срок заменили на аналогичный в трудовых посёлках, с возможностью переезда семей.

В самом ГУЛГе, пережившим за два года из-за компании гражданской ненависти гуманитарный коллапс, осталось со всего СССР примерно 30 тысяч настоящих воров и расхитителей, половина их которых к началу войны вернулись домой.

Вся эта история с колосками, наложилась на реальные процессы борьбы с контрреволюционным белогвардейским подпольем, разведками капиталистических государств, внутрипартийной борьбой за право определять стратегический курс развития социалистического общества, создала настоящий хаос, и вместо реальной борьбы с крупными хищениями в момент напряжённого социалистического строительства передовой мировой экономики, когда в день вводились в строй по 40 новых заводов и фабрик, а каждые рабочие руки были ценны. Ущерб экономике был огромен. К 1936 году неоправданно жестокие репрессии и явные перегибы на местах грозно обозначила гораздо более серьёзный вопрос перед правительством СССР, квалифицированный Коллегией Наркомата Юстиции как влияние классово-враждебных людей, изнутри, и извне на аппарат органов юстиции, требующий серьёзной чистки в обстановке быстро приближающейся войны.

Наблюдая сейчас за торгом около моста, Виванов никак не мог отделаться от мысли, что он ничем внешне не отличается от того торга, что постоянно действовал в Котельниково на вокзальной площади Гражданской войны более двадцати лет назад: те же платки, ситцевые кофты и сарафаны женщин, косоворотки, пиджаки и кепки, широкие пыльные брюки, заправленные в сапоги, мужчин. Возникало стойкое чувство дежавю. Только, может быть, стало меньше видно цыган и бородачей с Северного Кавказа, зато прибавилось городских евреев. В ходу были всё те же отрезы тканей, сахар, яйца, курицы, овцы, растительное масло, спички, папиросы, табак-самосад, самогон, кубанское вино, самовары, лампы, патефоны, пластинки, сковороды и ножи и всякая съедобная снедь, пирожки, бублики, баранки. блины, семечки. Те же тёмные от загара лица хуторян и путейских рабочих вперемешку с белокожими беженцами.

В Гражданскую войну все они казались двадцатисемилетнему Виванову чужими, словно прилетевшими с других планет в соответствии с каким-нибудь не написанным фантастическим романом Герберта Уэллса. Сейчас, спустя много лет невзгод и скитаний в диком калмыцком и казацком крае, он чувствовал себя тоже абсолютно чужеродным элементом на этой земле, среди этих людей. Множество благодарных сограждан его возраста перешагнувшие во вполне дееспобном возрасте рубеж крушения самодержавия, оказавшиеся заброшенными из эпохи абсолюта кастовых норм, незыблемых, и каждый раз обновляемых кровью низших классов, в мир победы касты человеческих изгое, низов, подлых, бесталанных, ни на что ранее не проводившихся, необразованных, ведомых решительными вожаками, не знающими жалости и сантиментов, тоже, как он, до конца своих дней, испытывали это чувство чужеродного вокруг. Проклиная свою судьбу, решившую явить их на свет в конце XIX в Российской Империи, в центральной её части, среди дворянского или купеческого сословия, они думали о том, как было бы хорошо явиться в мир чуть раньше, чтобы успеть прожить жизнь в довольствии, неге, рабской покорности хамов и в тени блистающей славе и императорской власти. Но не раньше старинной гражданской войны интервенции, затеянной Романовыми для занятия пустующего царского трона Рюриковичей в начале XVII века. Или, на худой конец, родиться в колониальной Великобритании, раскинувшей свои земли и народы по планете так широко, что над ними никогда не заходило Солнце. Но просить у провидение родиться в Великобритании тоже нужно было с умом, потому что было очень легко попасть во всевозможные политические и экономические перевороты, под королевский произвол и козни лордов, а уж оказаться ирландцем или шотландцем в те времена было ужаснее, чем аристократом в осаждённом большевиками врангелевском Крыму. Мысленно помещая себя в какую-то другую эпоху и страну, каждый образованный человек склада Виванова, пытался найти оправдание своей инопланетности в сегодняшнем дне. Но только горькие мысли, и ничего более давали такие мысленные перемещения, и новые порции тяжёлых и неприятных обобщений и аллюзий.

За то короткое время, пока Виванов смотрел через плечо диверсанта на толкучку у моста, он успел отметить, что не видит той молодой женщины в модном платье и шляпке, словно из журнала, словно это была киноактриса из кинофильма 'Сердца четырёх', с маленькой куклоподобной девочкой, тоже напоминавшей ему героиню одного из фильмов с Раневской, говорившей всё время своему персонажу-мужу:

- Муся, не нервируй!

Он сразу заметил её на дороге, поблизости колонны грузовиков с харьковскими номерами. Она была восхитительно взволнована, переговаривалась с молодыми солдатами, а красивая полная грудь её соблазнительно виднелась через вырез платья, когда она наклоняется к ним через борт. В харьковчанке чувствовалась тонкая, породистая дворянская кость, врождённый такт и обаяние. Он с неприязнью подумал о том, среди массы низкопородных людей и высокопородных предателей кастового дворянского мировосприятия, каким-то образом возникло такое совершенство, чудо красоты, обаяния и вкуса. По его представлению это было явным диссонансом, усиливающим его внутреннее чувство одиночества и несправедливости, лишившей его таких женщин когда-то давно и навсегда. Теперь большевики незаслуженно получили такую прекрасную женщину, украшавшие мир вокруг себя, и эта ошибка требовала исправления. Большевики должны были остаться со своими толстыми коротышками с кривыми ногами, кривыми зубами и плоским лицами и плохими волосами, изуродованными многовековым голодом и каторжным трудом. С большим трудом Виванов стряхнул с себя оцепенение, вызванное потоком злых мыслей, настолько тяжёлых, что они мешали сейчас мыслить и действовать рационально.

Местность на юго-запад от реки постепенно повышалась к голубому горизонту. Сквозь градуировочную сетку бинокля было отчётливо видно, как перед лесополосой, вровень с верхушками деревьев, на крыше военного автофургона машины, стоят три человека. Рядом с ними, выше их голов, поблёскивали на солнце лучи радиоантенны, установленной рядом с соседней машиной. До них было по прямой, через реку, сады и лес, километра два-три, может быть меньше.

- Смотри, Вася, Там не Чуйков ли загорает? Сверху, вон, на крыше фургона... Глянь! Я-то думал, что он как отъехал тогда от батальона, так уже и до Жутово добрался. А он всё ещё здесь, на въезде в Пимено-Черни! Это уже интересно становится! Если он будет проезжать через мост, а это скорее всего это будет так, он проедет от твоего дома всего в ста метрах, что совершенно убойная дистанция. Нет, не для автомата ППД, - сказал диверсант, улыбаясь и обнажая золотые коронки на передних зубах, - для пулемёта MG-34! Схожу-ка я к мотоциклу за пулемётом! Специально для таких случаев приберёг, рискуя жизнью при встрече с патрулем погранвойск НКВД.

Капитан положил наушники и микрофон, и притянул к себе Виванова за рукав поближе, чтобы тот получше вгляделся в оконце.

- Так вот, что ты возишь длинное в брезенте у заднего крыла мотоцикла, - сказал без особого энтузиазма в голосе Виванов, поднося к глазам бинокль и стараясь не дышать запахом крепкого пота и лука, исходящего от диверсанта.

- Если неожиданно открыть огонь отсюда по легковой машине командарма-64, когда она будет медленно подниматься от моста на пригорок к магазину 'Хлеб', я за две секунд выпущу по ней 50 пуль калибром 7,92 из коробчатого магазина. Это в десять раз лучше любой снайперской винтовки! Каждая третья бронебойная, каждая пятая зажигательная - я сам придумал очерёдность ещё в батальоне 'Нахтигаль' во время захвата Львова. Никто не выживет в машине после этого точно. Эх, scheisse, коляда моя, колядка... Пока охрана будет разбираться что делать, мы вылезем через заднее окно горницы на огород и через сад уйдём в сторону конефермы. Это, конечно, не 500 килограммовая бомба SD с бомбардировщика Ju-87 героев фон Рихтгофена... Но всё равно - Чуйкову kaput! Не будь я Андрей Догадайло! Ну, что узнаёшь их?

- Да, это всё те же большевики, что были на дороге из Котельниково, старшие офицеры.

- Да-да! Снова делают рекогносцировку. И радиостанция у них та же - типа РАФ, фронтовая. Это всё тот же командующий советской 64-й армии. Хорошо, что мы предупредили Даниг-2, что Чуйков здесь один колесит с радиостанцией, а то радиоразведка 4-й танковой армии тешила бы, что у Котельниково весь штаб-64, а значит основные силы 64-й армии. Они не стали бы готовиться продолжать наступление слабыми передовыми силами, а стала бы подтягивать артиллерию, пехоту и снабжение, теряя время. Не знаю даже, авиаразведка смогла бы распознать отсутствие в толпах бегущих войск 51-й армии якобы войск 64-й армии, выдвигающихся сюда для обороны Котельниково. В такой пыли ни черта не видно же! Эх, Donner wetter, мамо рiдна... - сказав это, капитан отобрал обратно свой бинокль, и снова подсел к рации, - не понимаю, почему генерал Гот так нашу роту торопил обезвредить советские бронепоезда на этой линии и провести разведбат 14-й дивизии в Котельниково для атаки станции. Почему нельзя было просто послать бомбардировщики как на Чилеково или Ремонтное, что тут в Котельниково мёдом намазано?

Глава 19. Девочка Маша из Пимено-Черни

- Теперь пару советов от генерала, прошедшего Гражданскую, испанскую, финскую и японско-китайскую войну, да ещё поход по освобождению Западной Белоруссии и Восточной Польши, трижды орденоносца, окончившего академии имени товарища Фрунзе... - сказал Чуйков, - сами-то какой опыт имеете, товарищи?

- Я, товарищ генерал-лейтенант, воевал в бригаде товарища Покуса под Волочаевкой в 1922 году, потом служил в 36-й забайкальском стрелковой дивизии, брал штурмом, как комроты, Чжалайнор в 1929 году во время войны с китайскими милитаристам в Маньчжурии, закончил пехотное училище, был арестован, потом амнистирован, работал в пушной артели, и где ещё только не работал... - ответил майор Рублёв, - по тактике и топографии было отлично, а с ГТО и стрельбой похуже.

- У меня кавалерийское училище оконченное, был на КВЖД во время конфликта с бело-китайцами, и ещё военно-политическое училище окончил. судимостей нет, - вслед за комбатом сказал комиссар, - член партии ВКП(б)!

- Сейчас другая война, товарищи командиры, совсем другая война идёт! Не знаю, как вы справитесь с танкобоязнью, авиабоязнью и радиобоязнью, но справиться надо! Значит так, забудьте всё, чему вас учили в училищах, не хочу, чтобы первый бой стал для вас последним. Дам немного новинок военного дела для вас: передний край организуйте по опушке лесопосадок в 100 метрах перед деревьями, а противотанковые пушки и миномёты поставьте среди деревьев. Свой КП оборудуйте в склоне балки или в крутом западном берегу реки. Не устраивайте 'Прощай, Родина' для своих 45-миллиметровок, не ставьте их перед пехотой. То же самое касается противотанковых ружей. Сделайте им несколько запасных позиций. Учтите, как только немцы у вас выбьют пушки и ПТРД, то их танки смогут сделать с вами всё, что угодно. Противотанкисты только по танкам должны стрелять, и с 400-300 метров, не больше. При первых их выстрелах, ориентируясь на пыльные облачка выстрелов, немцы на них обрушат весь свой огонь, чтоб дать возможность танкам добраться до ваших позиций. Если танки не будут атаковать, а стрелять издалека, метров с 900-1000, с флангов обходить, думая, что вы испугаетесь и по открытой местности броситесь бежать, вы молчите. Не стреляйте в ответ, с такой дистанции они много не настреляют, и ваши артиллеристы тоже, а вот позиции огневые свои все раскроете раньше времени... Удобные спуски к реке заминируйте. Согласно Временному Полевому Уставу РККА ПУ-36 отдельные ячейки для бойцов не копайте. Когда под огнём боец один остаётся, он чувствует себя не уверенно. У фашистов очень много автоматов и пулемётов в пехоте. Они не дадут ни за боеприпасами идти, ни санитарную помощь оказать бойцу, ни манёвры сделать на поле боя. Огонь фашисты часто такой организуют, что просто не встанешь на ноги. Ройте траншеи в полный рост, зигзагом, чтобы враг, ворвавшись в них, не мог вести огонь с одного конца траншеи до другого насквозь, а мина, бомба, или снаряд, попав в траншею, не имели максимального действия. Под ПТРы, пулемёты 'Максим' делай в траншеях уширения, выступающие вперед, чтоб можно было вести огонь вдоль линии траншеи и под острым углом. В стенках сделайте ниши для укрытия бойцов и боеприпасов от артобстрела. В бою за боеприпасами и водой бегать в обоз будет некогда, а любая пробежка под огнём - это ранение, или смерть. А ползком много не наползаешь и не притащишь. Так что боеприпасы и воду разнесите все заранее. Перед передней траншеей организуй ложные позиции стрелков и противотанковых пушек. Чучела в шинелях и макеты из оглоблей сделайте. На немецких лётчиков-наблюдателей они работают хорошо. Сам видел. На твою душу бомб и снарядов меньше достанется! Охранение вперёд не выдвигай, береги бойцов. Всё и так видно. Ночью парные секреты выброси вперёд на 500 метров. В первой траншее держи два взвода стрелков, с винтовками и автоматами. Пулемёты только на флангах ставь, там от них при перекрестном огне больше толка, немцы так только и делают, хорошо они научились людей убивать! Румыны, конечно, гораздо слабее немцев будут. Но не тебе они достанутся, комбат... - при этих словах загорелое и усталое лицо Чуйкова несколько обмякло и приобрело лукавое выражение, - раненых в лесу не собирай, увози за хутор, от разрывов снарядов и бомб в лесу такая щепа летит, не хуже осколков. Обе линии траншеи соедини ходами, чтоб можно было бойцов из первой отвести, или наоборот, первую усилить. С твоей Гражданской войны много времени утекло, комбат, но ты не пугайся. Первая их атака будет с наскока. Разведка. Мотоциклы. А ты будь хитрей, сразу-то всю силу разведке не показывай, прибедняйся, мол, не батальон свежий у тебя, а так, с бору по сосенке, тут винтовка, там автомат... После того, как ты их прищучишь, они бронемашины вперёд пустят. Тоже с ходу, поскольку не знают, что ты не кучка беглецов из 51-й армии, а свежая часть, с артиллерией и боеприпасами. Получат от твоих 45-миллиметровок по носу и отступят готовиться посерьёзнее. Подтягивать артиллерию, пехоту, миномёты, будут заправляться горючим, осматриваться с воздуха и через разведку работать. Потом танкисты попробуют. Они на открытом фланге моей 64-й армии и всего Сталинградского фронта, никакого серьёзного сопротивления не ждут, ни с чем таким встретиться не ожидают... Ближайшая от вас боеспособная дивизия в ста километрах по ту сторону Котельниково. А ваша 208-я, пока ещё непонятно где... Одни вы тут. Соседей нет ни справа, ни слева... А уж когда они на вас бомбардировщики вызовут, тогда, считай, вы своё дело сделали. Трое суток простоите, будете героями!

За спинами собравшихся жителей Пимено-Черни, во главе со стариком в казацкой фуражке, послышался треск мотоцикла и возбуждённые крики. Охрана расступилась, пропуская к командарму-64 младшего лейтенанта Милованова и усталого молодого лейтенанта с артиллерийскими эмблемами в петлицах. Артиллерист был загорелым до черноты, давно не бритым, с лицом, заросшим чёрной щетиной. За офицерским ремнём его были заткнуты две гранаты РГД-33 с ребристыми насечками, а вместо гранатной сумки через плечо висел второй планшет.

- Командир гаубичной батареи третьего дивизиона 865-го артполка 302-дивизии, лейтенант Беридзе! - представился лейтенант, - имею две 122-х миллиметровые гаубицы и 40 осколочно-фугасных выстрелов!

- Где твоя дивизия и полк, лейтенант?

- Не знаю, товарищ генерал-лейтенант. Мы около станицы Зимовники остались без связи и пехотного прикрытия, отходим в Котельниково, пытаемся найти дивизию! - ответил Беридзе, часто моргая длинными чёрными ресницами.

- В Котельников уже немцы. Поступаете теперь в подчинение к комбату, - ответил ему Чуйков и, повернувшись к Рублёву, сказал:

- Вот тебе, майор, от меня подарок, теперь серьёзная артиллерия у тебя есть! Ставь их за рекой, тяни провод телефона и управляй огнём, на прямую наводку не ставь, а то их быстро немцы выбьют! После того, как немец поймёт, что перед ним сила, он отбомбиться и отработает по тебе артиллерией, и станет наступать уже по своей науке, с пехотой, переставляя пулемёты, всё ближе и ближе... И только потом в последнем ударе пустит танки... Если его пехота на бросок гранаты к твоей траншее подойдёт - тебе конец. Ты этого не допусти, контратакуй накоротке в штыки и сразу назад. Когда вы будете в одной куче, немец из пулемётов и миномётов стрелять не сможет. Своих перебьёт. До каждого красноармейца эту всю науку доведи, комбат, даже поварам, ведь им тоже придётся потом в атакующей цепи идти, когда стрелков в ротах выбьют. Раненых своих отправляй сразу, а тяжелораненых не вези, не довезёшь, некуда тебе. Медсанбата позади тебя нет, больниц и госпиталей тоже. По хатам на хутора отдай. Мины все свои, вперемешку, противопехотные и противотанковые, ставь сразу. Не береги. Не пригодятся больше они. Ночью холодно тут. Костры жги только в ямах, как кочевники древние. Сверху закрывай чем-нибудь...

- Товарищ генерал-полковник, кроме артиллериста, по Вашему приказу доставлен лётчик с нашего истребителя! - доложил лейтенант Милованов, дождавшись, пока командарм замолчит,- он стрелял в нас из пистолета и матом обложил. Но потом признал в нас своих!

Охрана снова расступилась, и к Чуйкову подвели лётчика. Это был сержант, примерно двадцати лет от роду, с умными карими глазами, правильными чертами лица, смуглый, чем-то напоминающий молдаванина. Вместо сшитых на заказ хромовых сапог, тёмно-синих бридж, гимнастёрки вышитым нарукавным знаком ВВС РККА на рукаве, синей суконной пилотка со звездой на голубом, он был в обычной пехотной форме, кирзовых сапогах, мокрой от пота, выцветшей от стирок гимнастёрке. Только голубые петлицы с рубиновыми треугольниками и эмблемой с крыльями, выдавала в нём лётчика. На груди сержанта красовалась медаль 'За отвагу' и комсомольский значок. Недавно произведённая геройская посадка неисправного самолёта на брюхо, не очень вязалась с его мальчишеским выражением лица. Свой кожаный плащ-реглан, лётный шлем, планшет и сумку с вещами, сержант оставил Березуеву. Сделав несколько не очень чётких шагов, сутулясь, словно смертельно уставший человек, молодой лётчик приложил ладонь к пилотке и представился:

- Командир звена 436-го истребительного авиационного полка 268-й истребительной авиадивизии, сержант Федорчук, совершил вынужденную посадку из-за отсутствия горючего юго-западнее Котельниково после боя с вражескими истребителями в районе станицы Зимовейской, прикрывая наши Ил-2, штурмующие склады боеприпасов и горючего. С повреждённым рулём высоты вышел из боя, думал, дотянуть до аэродрома в Котельниково, а там уже наших истребителей нет, а вместо них немецкие танки с броневиками и мотоциклами. Возвращаться на другие аэродромы у Калача было поздно. Но я же не виноват, что рули перебило, и самолёт-то я не потерял, вы же видели, наверное, товарищ генерал-лейтенант! Мне даже этот итальяшка был не так страшен, как наш комполка подполковник Панов, который из-за самолёта убил бы меня вернее всего.

- Я тебе не ругать позвал, не бойся. Украинец сам?

- Я из города Славянска Донецкой области Украины, до десяти лет с родителями жил в Ростове-на-Дону, а потом мы переехали в Москву.

- Стало быть, украинец?

- Нет, везде пишу, что русский.

- Кстати, Зимовейская станица, где ты сейчас сражался, историческая достопримечательность, - родная станица борцов с царизмом Емельяна Пугачёва и Степана Разина! Так что места вокруг примечательные, - ответил Чуйков, - однако, молодец, что жив остался, сержант! Я сейчас поеду в сторону Чилеково, возьму тебя с собой, а там что-нибудь придумаем, как тебя в полк к Попову вернуть. Давно воюешь сам-то?

- Сначала в 16-м полку правительство СССР в Куйбышеве прикрывал в ПВО, потом в прошлом году зимой попал в 191-м истребительном полк под Москвой, переучивался на 'Харрикейны Mk IIB', потом воевал в составе ВВС 4-й Ударной армии во время наступления на Витебск и Демидов, потом полк был на доукомплектовании в Иваново, и нас включили в 235-ю авиадивизию. Мы дрались в районе Вереи, потом у Старого Оскола, с июля здесь в 436-м полку.

- Сам-то хоть, самолёты немцев сбил, хоть один?

- Я сбил два 'Мессера' и один 'Фокер', товарищ генерал-лейтенант! - ответить Федорчук, и глаза его засветились от радости, - неделю назад у Чернышевской Фокке-вульф-190 завалил, когда Ил-2 сопровождали, пять дней назад Мессершмидт-109, тоже при сопровождении штурмовиков Ил-2, и ещё одного 'худого' позавчера у колхоза 'Стан' поджог.

- Орёл! - добродушно сказал командарм, - хороший лётчик батальона пехоты стоит, так что мы тебя тут не бросим прохлаждаться на свежем воздухе, ты нам в воздухе нужнее!

Чуйков хотел ещё что-то сказать, но неожиданно нахмурился, замолчал, задумчиво глядя на лесополосу в полукилометре от них, прикрывающую собой село Пимено-Черни, и медленно пошёл в ту сторону, раздвигая голенищами сапог густые заросли ковыля, кияка и астрагала. Командиры последовали за ним. Милованов и Беридзе остались у фургона. Через некоторое время, отойдя от гражданских, охраны и чеченцев, Чуйков резко повернулся, и лицо его стало похоже на неподвижную маску: сощуренные глаза не мигая, смотрели, казалось, и на комиссара полка, и на командира батальона одновременно, ни одна складочка при его словах не шевелилась, только, едва разжимались губы.

- Понимаешь, комбат, для Сталинградского фронта теперь каждый час, каждые сутки - это как жизнь. Наступление фашистов с запада через Дон на Сталинград мы затормозили, а он взял, и с юга, со стороны Сала и Маныча, целую армию сюда развернул. Видать, Сталинград, стал сейчас бесноватому Гитлеру важнее, чем Кавказ! А у нас здесь образовалась пустота. Ставка перебрасывает сюда резервы, но они ещё не прибыли, не заняли свои участки обороны. Дай мне, комбат, хоть пару суток, хоть сутки...

- Товарищ генерал-лейтенант, не сомневайтесь, мы защитим нашу партию большевиков и наш советский народ! Грудью встанем, за Сталинград, за учение Ленина и великого Сталина, за власть рабочих и крестьян! - воскликнул Рублёв.

- Мы не отступим! - уверенно сказал комиссар, сжимая рукоять шашки.

Лицо Чуйкова перестало быть неподвижной маской, на лбу вокруг огромного малинового шрама от старого сабельного удара, собрались глубокие складки, подбородок с глубокой ямкой посередине выехал вперёд. Он ткнул указательным пальцем в то место, где у комиссара полка, под карманом гимнастёрки и партийным билетом было сердце, и зло заговорил:

- Я на разных войнах насмотрелся на всякие геройства. У нашего народа со времён проклятого царизма есть такая плохая черта. Летом работают на жатве до изнеможения, понимая, что день год кормит, а потом всю зиму бездельничают, крепя в себе мнение, что навалом, наскоком и штурмовщиной можно всегда всё решить. Тебе в академию генштаба учиться не довелось, а мне посчастливилось, так вот послушай опытного командира... Это всё со времён царизма повелось, жизнедеятельность разбитая на циклы - "работа" - "безделье" - "работа". Крестьянский уклад образовал такую жизнь: в страдную пору нужно было выложиться полностью, ударить, "работнуть", чтобы пережить зиму. Привыкли работать рывками. Гражданская война укрепила чувство, что натиском и ударом можно справиться с любой бедой, стоит лишь поднапрячься, в любой момент можно наверстать упущенное, стоит только захотеть и все будет сделано. Это всё путь штурмовщины, рывков, иллюзия благополучия при временной "победе", рождение рекордов ради рекордов, когда при общих недоработках имеется картина благополучия. Но не "ударными неделями", месяцами, постоянным натиском нужно решить проблемы, а только целеустремленной повседневной деятельностью можно их решить. Нам уходить от этого, методично всю делать и каждый день, с расчётом и экономя силы, как эти фашисты проклятые делают, как Сталин учит работать - каждый день и думая наперёд, на перспективу. Мой-то отец конюхом был в Подмосковье, и работал от зари до зари круглый год, потому что у его тридцати лошадей не было выходных. Так и я не позволяю себе штурмовщины, а только постоянную, ежедневную работу. Так что береги людей, комиссар, оставь всю показуху в прошлом. Войну, как в уставе и как в кино, под развёрнутым знаменем, толпой и криками 'Ура!', я тебе запрещаю! Знаю, людей с криками 'За Родину!', 'За Сталина!' ты в атаку поднять сможешь, и все коммунисты и комсомольцы встанут первые за тобой. Но это будет всего один бой, последний бой! А мне нужны сутки боя, двое, трое суток, как можно дольше, чтобы, даже если фашисты подойдут к Волге, они бы это место своими обозами обходили, теряя время и горючее! Забудь, чему тебя учили в военно-политическом училище, кроме любви к партии и Родине, оставь штурмовщину теперь! Не погуби батальон в одной атаке, комиссар! У меня здесь больше ничего нет! Пойми, у немца в пехотном батальоне, на каждую роту - по двенадцать пулемётов, да в батальоне ещё, кроме того - отдельная пулемётная рота с десятью пулемётами. Итого 50 пулемётов на батальон. В рост, в атаку, хоть батальон весь на эти пулемёты поднимешь, толку не будет, через пятнадцать минут не будет батальона! С этими гадами по-другому надо воевать! С умом! Собери своих политруков, всё это им втолкуй. А вот за трусость и оставление поля боя, я с тебя спрошу. Кто побежит, бросит оружие, поднимет руки вверх - стреляй в того сразу! Комроты побежит - стреляй комроты! Комбат твой побежит - стреляй его, стреляй в комбата! Понял? - произнеся это, Чуйков снова с яростью ткнул пальцем в грудь комиссара, отчего тот вздрогнул, словно только что получил пулю сам, - на этом направлении за вами больше нет никого, за вами только Сталинград! Там, на западе, коварный, беспощадный, враг, садист и насильник, грабитель и подонок, а там, на востоке, ваша любимая Советская Родина, героический советский народ, истекающий кровью, сироты и вдовы, старики и малые дети! Защитите их!

- Понятно! - ответил комиссар, оцепенев от такого напора силы и ярости в словах командарма, и на глазах у него вдруг выступили слёзы, - ни шагу назад не сделаем! Умрем как один, если придётся!

- Всех отступающих красноармейцев, офицеров, мужчин призывных возрастов от шестидесяти до восемнадцати лет, задерживай и ставь в свой строй, - продолжил говорить Чуйков, - кто будет отказываться, а также паникёров, трусов, диверсантов, возможных агентов и провокаторов расстреливая на месте! В Пимено - Черни находится заградкомендатура из 10-й стрелковой дивизии НКВД полковника Сараева, пограничники, на соседних хуторах имеются их наряды. Они наловили тут для отправки на военно-учётный и формировочный пункт пару сотен дезертиров. Сформируй из них роту своего подчинения, и посади в первую траншею. Если есть у пограничников собранное оружие, вооружи их, нет оружия, пускай добывают его себе в бою! Всех, кто может держать лопату из окрестных хуторов сюда, рыть траншеи, кто откажется, под арест. Времени у тебя, может быть до завтрашнего утра. А может и меньше. Ты теперь здесь и Советская власть и Красная Армия. Понял?

Опять ткнув комиссара пальцем в грудь, на этот раз уже не так сильно, не дожидаясь ответа, Чуйков, взглянув в красное, то ли от безжалостного загара, то ли от волнения, лицо комбата. Рублёв стоял с приготовленным планшетом и карандашом на изготовку, собираясь делать пометки. Чуйков снова повернулся лицом к лесопосадкам и медленно пошёл по пыльной траве.

- Да сложи планшет, что ты его держишь как транспарант на демонстрации, тут записывать нечего, - сказал он уже спокойным голосом, - ну вот, вроде всё сказал. Вот ещё что... Всякое бывает, комиссар, бывает, оглушит взрывом, а как очнёшься, уж немец над тобой стоит, да прикладом бьёт. Бывает в горячке боя командиры расстреливают всё до последнего патрона. Так что и застрелиться нечем, или думают, что сдадутся, а потом при удобном случае сбегут. Ты, наверное, знаешь, что немцы вашего брата комиссара в плен не берут. Я уже наслышался об этом в своих дивизиях. Если даже переоденешься, какая-нибудь сволочь всё равно выдаст, среди солдат и офицеров врагов социализма везде немало. Пока они на этой стороне, честь отдают и стреляют куда положено, а как советская власть кончается, вспоминают всё, и тот, как у его отца корову отобрали в колхоз, и как ты его в наряд внеочередной отправил сортир в казарме чистить за не застёгнутую верхнюю пуговицу.

— Я сдаваться не собираюсь, мне про приказ гитлеровцев всех комиссаров, политруком, особистов, работников военную юстицию, милицию, пограничников НКВД, евреев в плен не брать, расстреливать прямо на поле боя. рассказали уже подробно, ответил комиссар, я свою звезду с рукава спарывать не собираюсь. У меня есть ТТ в кобуре, а в кармане, вместе с эбонитовым пеналом с личными данным, один патрон.

Комиссар расстегнул правый карман и извлёк оттуда пистолетный патрон.

Комбат сделал то же самое.

— Мы не сдадимся сволочам! — сказал он решительно.

Чуйков странно на него посмотрел, и, после некоторого колебания, добавил:

— И вот ещё что, у вас, я там видел, несколько женщины есть среди санинструкторов и связистов. Ты их осторожно предупреди, что в плен им сдаваться ни в коем случае нельзя. Ни за что. Фашистские изверги имеют приказ однозначно уничтожать не только комсостав, комиссаров, евреев и активистов, но и носящих добровольно военную форму девушек и женщин: медсестёр, врачей, связисток, писарей, зенитчиц, разведчиц. Они хотят этим запутать всех советских женщин, чтобы он не шли в Красную армию, не увеличивали её сопротивление своим примером. Фашистские изуверы глаза выкалывают им, грудь отрезают, сжигают живьём, или давят связанных тракторами и танками, сажают на кол через половые органы. Самых красивых молоденьких девчонок насилуют много дней, избивают, потом всё тоже самое: выколотые глаза, отрезанные груди, вспоротые животы. До лагерей доживают немногие, но там их ждёт другой круг ада. Был такой поэт в эпоху Возрождения пятьсот лет назад, вы не знаете его, но я расскажу... Звали поэта Данте Алигьери. Он поэму написал, как он путешествовал по аду. Так это он заранее про гитлеровскую Германию написал. Это и есть описанный им ад. Все ужасы, творимые гитлеровскими собаками уже хорошо известны после освобождения от фашистов части территорий, известно от вышедших из окружения, от пленных. Разное, товарищи офицеры, болтают про женщин в армии: походно-полевые жёны — ППЖ, и так далее... Но они все смертники, наши геройские женщины, добровольно вставшие на битву. Ваш батальон здесь совсем изолирован, если что, деться им отсюда некуда. Казачки местные — это народ ненадёжный, выдать могут. Может, отправить из отсюда женщин ваших, как будет время, например, с первыми ранеными на машине к Плодовитому или Абганерово?

— Не знаю, товарищ генерал-лейтенант, непривычно как-то, — неожиданно смущённо ответил комиссар полка, — лучше отбить фашистов от Пимено-Черни, и тогда можно будет о плене и не думать. Не знаю, как им сказать-то... Они готовы погибнуть за советский народ, за Сталина, за то, чтобы фашистским извергам поскорее настала собачья смерть.

Чуйков не ответил. Он вдруг застыл как вкопанный, и начал медленно приседать, опускаясь траву, показывая куда-то пальцем. Комиссар и комбат, последовав его примеру, тоже стали садиться, раскрывая при этом пистолетные кобуры. Но когда Чуйков обернулся к ним, стало видно, что он улыбается бесхитростно, с какой-то умилительной радостью. Через несколько секунд они и сами поняли в чём дело: метрах в тридцати от них, со стороны лесопосадок, среди кустиков астрагала и плотных кустиков солодки, похожих на маленькие жёлто-зеленые взрывы мин, стояла, не то небольшая лисица, не то корсак. Зверёк совершенно не боялся людей, внимательно изучая их своими прищуренными от ослепительного солнечного цвета, глазами.

- Уф-ф... - комиссар громко выдохнул, - я думал, что здесь диверсант какой-нибудь... Ну и зрение у Вас, товарищ генерал лейтенант... Его же почти не видно в траве!

- А вот мы сейчас посмотрим, что за корсак нам попался, - сказал Чуйков, и с усилием, превозмогая боль в спине, приподнялся.

В полусогнутом состоянии он двинулся в сторону зверька. Когда расстояние сократилось шагов до пятнадцати, корсак, а это, судя по размерам и пепельному оттенку шерсти, был именно он, вдруг опустился в траву, и совершенно затих, словно мёртвый.

- Видишь, комбат, обмануть нас пытается, словно он падаль просто... - Чуйков продолжил осторожное движение, сигнализируя следующим за ним офицерам, чтобы они не торопились.

До того места, где лежал корсак, оставалось всего метра три, когда, зверёк вскочил, и как зигзаги молнии, понёсся в сторону лесопосадок между кустиками и плотными зарослями трав.

- Вот даёт! - Чуйков распрямился и стал смеяться беззвучным смехом, отчего его грудь и живот заходили ходуном, приговаривая, - вот хитрец-то, вот хитрец... Я-то думал сначала, что он в барсучью нору спрятался...

Было поразительно, что человек, оторванный от своей армии, только что потерявшей донские переправы, перед оголённым фронтом, находясь под угрозой отстранения от командования, прошедший четыре войны, весь израненный, едва не разбившийся недавно на самолёте, искренне смеялся над примитивной хитростью степной лисицы.

Перестав смеяться, командарм вытер согнутым пальцем слезинки у переносицы и жёстко сказал:

- Ведите себя как этот лисёнышь, похитрее. Удержите Пимено-Черни, заставьте врага потерять силы, время, горючее, боеприпасы, технику и людей! Ну, всё, пошли, а то мне ещё к комдиву-29 нужно ехать, Воскобойникова вашего найти и Весаитова, и вообще, у Чилеково попытаться организовать оборону до конца сегодняшнего дня!

Быстрым шагом командиры вернулись к машинам. Чуть в стороне всё так же стояли хуторяне. Из-за дюжих плеч автоматчиков охраны, надеждой, выглядывал всё тот же старику в старой казацкой фуражке с треснувшим козырьком, в застиранной до белёсых пятен рубахе с наборным поясом, в новых, щёгольских сапогах. Увидев вернувшихся командиров, он снял фуражку, и стал трясти ею над головой, пытаясь привлечь к себе внимание.

- Григорий, собирай радиостанцию, едем в сторону Генералово к комдиву-29 полковнику Колобутину, - сказал Чуйков адъютанту, и тяжёлым взглядом уставился на Нефёдова - помначштаба полка по связи из 208-й дивизии, - ну, есть связь с Воскобойниковым? Чего руками разводишь?

- У него радиостанция не включена, похоже, и у других наших батальонов тоже! - извиняющимся тоном промямлил Нефёдов.

- Вот до чего доводит радиобоязнь, все боятся радиостанции включать, чтобы не вызывать на себя авиацию противника! - воскликнул Чуйков, - немец старается засечь радиоразведкой наши радиостанции, устраивает воздушную охоту и посылает группы диверсантов туда, зная наверняка, что там, где работает радиостанция РБ или РД, рядом штабы батальонов, дивизий, армий, чтобы заставить их замолчать, прекратить координацию войск, уничтожить штабы и командующих. Мы же сами прекращаем руководство войсками, облегчая немцам эту задачу! Этих связистов надо тоже расстреливать, как бегущих из окопов, при прекращении приёма или передачи! Мы из-за них как в Гражданскую войну должны вестовыми и полевыми телефонами связываться! Чёрт побери! Продолжайте вызывать Воскобойникова! Он должен со мной связаться. Мой позывной 'Акустик-1'. Ясно?

- Так точно! - ответил Нефёдов, краснея от стыда, хотя не был виноватым ни в чём, - есть позывной "Акустик-1".

- Каюм, колбасы конской дай комбату, небось и не придётся теперь негде купить, да и дорого хуторяне просят, а у меня зарплата большая, выдержит... - сказал Чуйков уже спокойнее своему водителю, - тем более, что и паёк у меня побольше его будет.

Он подошёл к 'эмке', дернув за горячую ручку, распахнул заднюю дверцу, бросил перед собой трость и опустил тело на край заднего сидения. Взяв оперативную карту, он с сожалением пробежался по контрольным для него сейчас точкам населенных пунктов, и бросил карту на кучу бумаг и газет под сидением. Потом он выглянул наружу и приказал командиру взвода охраны:

- Носов, давай сюда деда! Минутка есть-то всего послушать местное население.

- Жарко-то как! - вздохнул Чуйков и расстегнул все пуговицы насквозь уже мокрого воротника.

Некоторое время сидел неподвижно, положив широкие ладони на колени, не моргая глядя на кустики дикой горчицы с остатками некогда ярких цветочков перед порогом двери машины. Его начало быстро клонить в сон, дрёма сладко опоясывает всё тело после второй бессонной ночи и угощения у комдива крепче всяких верёвок.

- Товарищ генерал-лейтенант... Водички вот ещё, - вывели его из оцепенения слова водителя Каюма, - надо сейчас пить больше, а то голова соображать не будет, как у моторов внутреннего сгорания, радиатор должен быть заполнен, иначе перегрев случиться и поломка.

Взяв в руку прохладную кружку, блестящую живительными капельками, Чуйков поднял голову и встретился взглядом со стариком из Пимено-Черни и сказал ему:

- А-а, отец, ну, говори, что там у тебя с детьми...

- Зовут меня Семён Михайлович... Михалыч... Текучевы мы... Мы собственно, товарищ начальник, из Пимено-Черни, туда-сюда ходим, то копать оборону у Гиблой балки, то нет... - старик чуть ссутулился, пытаясь рассмотреть в тени салона 'эмки' глаза Чуйкова.

Потом старик Текучев принялся быстро говорить, почти без пауз на дыхание:

- Дети пропадают последнее время сильно во всём нашем Котельниковском районе. На юге, в Азово-Черноморском районе, на севере в Ворошиловском, в Курмоярском районе я не знаю. А у нас да. Какой сельсовет не возьми, одна и та же картина получается. В Даргановском, Караичевском, Пимено-Чернянском сельском совете пропадают уже давно. Слухи рисуют ужасную картину. Но и в дальних поселениях тоже пропадают. На конефермах, конефермах, в отарах совхоза "Выпасной" и колхоза "Ленина", в посёлках при станциях и железнодорожных будках. Председатель нашего сельсовета товарищ Матулевич, сам не местный, руками только развёл. Говорит, что время военное, диверсанты, враги народа подняли голову, а в Чечне и Дагестане бело-бандиты несколько районов захватили, и оттуда на грабежи и похищения в Сталинградский край, и в калмыцкие улусы выезжают. Не до того, мол, а потом бумаги сельсоветские по управе в спешке раскидал, взял облигации госзаймов, что мы все у него в сейфе хранили, взносы взял, и на колхозном грузовике с женой в Сталинград подался. Участковый же наш милиционер товарищ Худосеев пропал. Уехал три недели назад, немцы ещё только Ростов взяли. А Ростов же от нас неведомо где. И семью всю свою милиционер увёз. Говорил тогда, что вернётся к вечеру, но вот какого дня какого года этот вечер? Сам-то он из Астрахани присланный был. Через нас теперь люди из Крыма, из под Харькова, Ростова, Донбасса, Шахт, даже из Ленинграда валом валят. Из станиц, посёлков, хуторов, колхозов, со станций, полевых станов, откуда только не идут они к Сталинграду. На Кавказ и в Калмыкию мало кто идёт. Далеко без воды тут не пройдёшь, тут кони нужны и знание балок. Всё идут, идут... То водички им попить, то за бешеные деньги картошки купить. Совхозам и агро-артелям хорошо, цены можно любые брать, да потом что делать, когда немец придёт? Он-то наши деньги разве признает? Калмыки, солдаты и горные всякие, то коров утащат, то коней уводят, чуть ли не в открытую, то по домам шарят. Одно слово, власти никакой не стало, а хуже - дети пропадают. Вчера у Андреевны дочка малая пропала, уже вторая по счёту, Машечкой кличут. Намедни у Клавы Подскребалиной, девочка тринадцати лет отроду пропала, а до этого мальчик сгинул, на прошлой неделе у Журавлёвых и у Нестеровых девочки тринадцати и одиннадцати лет пропали... Пропавшие сёстры Шаповаловы, скотница Лаврова постарше будут, семнадцати, восемнадцати годов от роду. Пропали они две недели назад, почти сразу все. Нашли их изуродованным, обглоданными дикими зверям и червями в балках неподалёку отсюда, а может и не их нашли, поскольку без одежды все, сильно повреждены пытками, хищниками и жарой...

Старик, конечно, не знал истинной причины бегства своего председателя. Не то, чтобы председатель сельсовета Матулевич боялся остаться в Пимено-Черни и бороться в партизанском отряде против немцев. Он больше боялся своих, многие из которых ещё совсем недавно воевали в белогвардейских казацких и бандитских отрядах против рабочих и крестьян в окрестностях Курмоярского Аксая. Сам председатель был из семьи батрака из села Бердюжье Тюменского уезда, расположенного на границе с Казахстаном, и прекрасно знал, что начнут творить недобитые белогвардейцы, кулаки и враги народ, после прихода немцев. Он не сомневался, что коммунистов и советских активистов ждёт расправа, не лучше немецкой. Он хорошо помнил, как это могут делать свои русские люди по событиям двадцатилетней давности...

Когда деда убили на империалистической войне, за долги его землю забрал местный кулак, и многодетная семья осталась нищей. Потом с фронта вернулся в 1919 его раненый отец и стал коммунистом. Появилась первая партийная ячейка. Спустя два года, в 1921 году несколько тысяч кулаков и подкулачников, бывших дворян и белогвардейцев подняли в уезде восстание против Советской власти. Эти землевладельцы не платили продовольственный налог ни императору Николаю II в 1916 году, ни Временному правительству в 1917, ни Правителю России Колчаку в 1918, ни Советской власти. По сути, они жили своей отдельной от России страной, не признавая особо никакой власти, пользуясь удалённостью от политических центров. Когда у большевиков нашлись силы, чтобы продразвёрстку взыскивать силой, в ответ начался террор, убийства, похищения и поджоги. Потом, в 1921 году, не довольствуясь уже только террористическими актам, кулаки подняли восстание и захватили часть уезда. В родном селе Матулевича, в окружающих деревнях и на хуторах началось массовые убийства односельчан-коммунистов, коммунаров, колхозников и членов их семей. Убивали их зверски, не щадя, порой, ни женщин, ни детей. За несколько дней только в Бердюжье было убито и замучено до смерти около трёхсот человек коммунистов, беспартийных, сочувствующих коммунистам. Отец Матулевича, Петр был тогда председателем земельного и продовольственного отдела Бердюжского волостного исполнительного комитета. Повстанцы зарубили его шашками, выкололи глаза, вырезали на груди звезду и прибили, раздетого до нага, гвоздями к двери здания Исполнительного комитета. Потом, как и многих других, бандиты бросили его труп в болото Круглое. Председателя исполкома Афанасия Калинина обезглавили, набили тело землёй и хлебными отрубями. Труп возили по селу, привязав к лошади. В результате этой катастрофы осталось двести вдов и почти шестьсот детей-сирот. Триста крестьянских хозяйств были разорены. Повстанцы забрали лошадей, зарезали коров и мелкий скот. Это привело к голоду. Свирепствовал тиф и холера. После подавления восстания силами Красной Армии, тела 150 истерзанных до неузнаваемости бандитами человек, удалось найти и похоронить в братской могиле, в центре села, возле церкви. И далеко не всем участникам кулацкого восстания сразу восстания удалось воздать по заслугам. Они ещё раз заявили о себе саботажем и убийствами спустя десять лет, когда началась коллективизация, раскулачивание и борьба за сохранность госсобственности. События на Дону и Кубани, встретившие его после бегства из Тюменского края, оказались ещё более страшными. Казаки, всегда использовавшиеся царями как каратели против крестьян и рабочих, лютовали так же, и даже ещё позлее.

Приход немецких войск на Кубань и Северный Кавказ предоставил возможность вновь разгореться в этих местностях гражданской войне, которая тлела, фактически, не прекращалась до прихода немцев. Наиболее ярко это проявилось при приближении немцев в станице Синявской. Котельниково же и Пимено-Черни входили в состав земли Войска Донского, и ни у председателя, ни у начальника милиции, не было сомнений, в том, что их ждёт очень скоро. Оставалось, либо бежать, либо организовывать партизанский отряд...

Чуйков слушал старого казака из Пимено-Черни прикрыв глаза ладонью, в его сознании, словно в ящике с песком для моделирования местности в военной академии, были обозначены курганы, русла рек, железная и грунтовая дорога, стояли красные и синие флажки с наименованием частей, их численным составом. При ближайшем рассмотрении, как в страшном сне, цифры численности подразделений на флажках расплывались до неразборчивого состояния, словно на химический карандаш или чернила попала вода. Несмотря на речь старика Меркулова, он вдруг понял, что он видит ящик в дрёме, и всё это результат постоянного перебора в памяти разных обстоятельств, расположения на местности частей 64-й и 51-й армии южнее станицы Цимлянской. Из этого состояния его вывел голос Револьда.

- Василий Иванович, всё готово, рация свёрнута уже. Елянин поедет с радистами, так что можно трогаться, - сказал адъютант.

Слегка отстранив старика, на водительское место уселся водитель и выжидательно обернулся к Чуйкову. Автоматчики охраны тоже стали залезать в кузов грузовика через борта. Стуча сапогами, клацая оружием и подсаживая, подтягивая друг друга, они это сделали на удивление быстро и бодро.

- Дедуля, как тебя звать? - спросил, стоявший рядом с машиной комиссар, нетерпеливо постукивая ладонью по рукояти своей шашки.

- Михалычем все зовут, - ответил старик, и стал заметен в вырезе его косоворотки крохотный оловянный крестик на простом шнурке.

- Ну, что ты пристал к товарищу генерал-полковнику? Это вопросы к служащим Наркомата внутренних дел, к начальнику милиции, начальнику уголовного розыска вашего района, - комиссар сдвинул фуражку на затылок так, что она еле удерживалась на запыленных волосах, - не до тебя совсем, фашисты на подходе, вот-вот здесь будут. Нам оборону нужно устраивать быстро, а товарищу генерал-лейтенанту обо всём южном участке Сталинградского фронта нужно думать... Не видишь? Найдутся ваши шалопайки, небось в прятки играют...

Старик, не оборачиваясь к комиссару, прижав фуражку к груди, заговорил ещё быстрее, голосом, осипшим от пыли и волнения:

- Мы стали их находить... Девочек и мальчиков наших... Из хутора Нацмен-Цыган, с хуторов Край-Балка, Нижне-Кужной, даже из посёлка при станции Челиково. А, может и не их... Уж больно изувечены все. Кого в степи уж и лисицы поели, курганники поклевали, а одежды-то на них никакой, что и не опознать подчас. Только, если волосы похожие, родинки, шрамики, вещицы разные рядом оброненные. Туфельку, кусок платья, разное находили, когда всем селом выходили искать. Словно антихрист их унёс, сатана, за то, что церкви свои мы позакрывали да разрушили в сёлах своих. Деток наших теперь забирает антихрист - чёрный зверь! Помоги, генерал, бросили нас все, казаков и мужиков позабирали в армию, кто сам разбежался. Одни бабы почти остались, мальцы, да старики. Оружие тоже отобрали всё, радио тоже. Ты тут один власть теперь! - на последних словах голос у Михалыча дрогнул.

Водитель Каюм, сделав зверское лицо и затаив дыхание, словно от этого мистического отношения к мотору зависела исправная работа свечей зажигания, стартёра и карбюратора, повернул ключ пуска двигателя. 'Эмка' лязгнула, скрипнула, дёрнулась и задрожала, выдав позади себя облачко сиреневого дыма. Двигатель взревел и вышел на ровные обороты.

- Ай, былбылым, соловей мой! Как птичка поёт 'Эмочка'! - даже пропел Каюм, и, белозубо улыбаясь, повернулся к Чуйкову.

- Да уж, аккумулятор здесь - это тебе не ручку на грузовике АМО крутить, - устало ответил адъютант, - едем, товарищ генерал-лейтенант?

- Револьд, позови этого лётчика Федорчука!

В этот момент, откуда-то со стороны понуро идущих в сторону Пимено-Черни беженцев, похоже, что среди группы колхозниц в пыльных юбках и платках, закрученных на шеях, послышался пронзительный плач грудного ребенка. Наверно он лежал среди кулей и мешков в их конных повозках. Он плакал и кричал так пронзительно звонко, что, кажется, померкли все окружающие звуки: далёкая артиллерийская канонада из-за дымов на западном горизонте, гул бомбардировщиков и корректировщика в пылающем жарой небе, многоголосый человеческий гомон, бренчание упряжи, скрип телег, рокот работающих автомобильных двигателей. Но ребёнок плакал недолго, видимо он, утомлённый солнцем, жарой и тряской, возможно жаждой и недоеданием, собрал все силы для этого крика, чтобы привлечь к себе внимание взрослых, всемогущих, по сравнению с ним, людей.

Открыв глаза, Чуйков посмотрел на старика. Над головой Текучего высоко в небе один разведывательный самолёт немцев Focke-Wuif 198, закончив круг, устремился на северо-запад, а ему навстречу, на смену прилетел точно такой же Focke-Wuif, блестя стёклами кабин и проволокой радиоантенны, чтобы ни на минуту не терять контроль над огромными просторами сальских степей. Ниже, на юго-запад, плыли несколько немецких бомбардировщиков. Ребёнок больше не плакал, но его плач всё ещё звенел в ушах.

- Комбат, дай этому старику трёх бойцов, пускай походят по округе, по домам, по лесопосадкам, - приказал Чуйков, посмотрев на Рублёва, - пускай найдут девочку гражданки, - он глазами указал на женщину в синем платке, сидящую в траве и названную стариком Андреевной.

- Това-а-арищ генерал-лейтенант... Вы же сами говорите, чтоб в обороне каждого человека считать! - начал говорить комбат.

Комфронта его перебил и медленно проговорил, словно подбирал слова:

- Я тебе две гаубицы подкатил, а тебе трёх бойцов жалко! А если серьёзно, то на этой территории по Указу Президиума Верховного Совета действует военное положение, я, как старший воинский начальник, являю собой на территории, занимаемой войсками моей армии и милицию, и суд, и попа с кадилом, и чёрта с вилами. Здесь этим попом и всем остальным, будешь ты, комбат, со своим комиссаром. Ясно?

- Так точно!

- Мы здесь защищаем наших, советских людей и их детей! Это наши, советские дети... И то, что ты с Дальнего Востока, а они их калмыцкой станицы, ничего не меняет, и грош нам цена, если мы их будем за просто так бросать в беде! - Чуйков замолчал, потёр шрам на своем лбу, посмотрел на пальцы с оставшимися пыльными катушками, и закончил свою мысль, - может быть спасение маленькой девочки среди всеобщей катастрофы сражения, горя и ненависти, гибели и убийства, будет самое лучшее, что мы сделали здесь.

- Есть, дать трёх бойцов и найти девочку! - ответил Рублёв.

- А тебе, Михалыч, партийная задача, - сказал Чуйков старику, закрывая дверцу 'эмки', - выведи срочно, вместо твоего сбежавшего председателя, от имени Советской власти, всех односельчан на рытье траншей. Этому батальону тут намертво стоять придётся. Договорились?

- Выйдем все как один, не сомневайтесь, ваше превосходительство - товарищ генерал, - поспешно закивал Михалыч головой, и быстро перекрестился, - храни вас Бог!

- Комбат! - сказал Чуйков и движением ладони показал старику, что разговор с ним окончен, - из своего тыла, если доберусь, из станицы Советской, подкину тебе машину мин к миномётам и патронов тысячи три. Гранат РПГ и бутылок КС пришлю. Выстрелов к 45-мм, нет даже у меня, беда с ними, так что экономь. Жди машину с боеприпасами от генерала Лобова. Не подводите меня, дальневосточники! Всё!

- Вот Федорчук, - сказал адъютант, усаживаясь на переднее сидение, - еле нашёл его, спал за машиной радиосвязи!

- Садись со мной в машину, лётчик, я тебя хочу поспрашивать немного.

- Каюм, давай вперёд! - скомандовал адъютант, когда Федорчук сел на заднее сидение, смущаясь своего пыльного, забрызганного маслом, закопчённого обмундирования.

- Ну, расскажи, как там дела у вас в небе? А то тут у нас всё дела пехотные, да кавалерийские. Но вот ваши истребители пропустили бомбардировку эшелонов 208-й дальневосточной дивизии, теперь южнее фронта моей армии дыра в сто километров, и заткнуть её нечем, вот езжу как пожарная команда, собираю по солдату, - спросил Чуйков, когда машина тронулась.

- Так на аэродроме Котельниково, должен был истребительный авиационный полк находиться, мы-то в излучине Дона около Калача всё больше летали, товарищ командарм! - устало ответил сержант.

- С одной стороны, Хрюкин, убрав истребительный полк из Котельниково, спас самолёты и матчасть, а с другой стороны оголил железную дорогу, и эшелоны 208-й дальневосточной стрелковой дивизии были уничтожены бомбардировщиками, - зло сказал командарм и, повернувшись к молодому лётчику, спросил, - звать-то тебя как?

- Игорь Александрович, - ответил Федорчук, - Игорь.

- Давай, Игорь, парень геройский, выпей черепушку за своё чудесное спасение, - сказал командарм, - Револьд, налей-ка нам водочки за встречу!

- Так я не пьющий, товарищ генерал-лейтенант, и не даже курящий, - тихо ответил лётчик.

- А я выпью, а то руки болят, спасу нет! - сказал Чуйков, принимая от адъютанта крохотную крышку от армейской фляги, куда вместилось, наверное, грамм двадцать, и опрокинул на язык.

- У вас ожоги? - спросил Федорчук.

- Нервная экзема, - ответил Чуйков, - кожа трескается, кровь сочиться и ничего не помогает, ни мази, ни грязи, ни заговоры. Ну, давай, Игорь, рассказывай, дорога долгая у нас до Челиково, как откуда ты, как стал лётчиком, что за самолёты у нас и у фашистов. Как тебе это видится.

- Сам я после переезда из Ростова-на-Дону закончил 10 классов в 10-ю школе в Москве, а 1937 году поступил в Горьковский инженерно-строительный институт, но через два года перевёлся в московский кредитно-экономический институт. Жил у Центрального аэродрома на Песчаной улице, там записался в аэроклуб. Тогда приближалась война, и был призыв: "Дать стране 10 тысяч лётчиков!", Аэроклубы получили поддержку, курсантов обеспечили питанием, обували и одевали. Инструкторы получали по 700 рублей, при том, что батон белого хлеба стоил рубль и семьдесят копеек, а мясо говядины двенадцать рублей всего. Ради обучения "на лётчика" я бросил институт. После экзаменов в аэроклубе, меня отправили в Чугуевское лётное училище под Харьковом, там меня и застала война. Я доброволец в авиации, а не случайный человек из спецнаборов по призыву, но после училища мне как всем присвоили только "сержанта" и отправили в казармы. Нормы довольствия и оклады как у пехоты, форма тоже. Теперь, когда ещё младшего лейтенанта присвоят? Я хотел, как киноактёр Марк Бернес в красивой форме лётчика в кинофильме 'Истребители ', тоже так присесть за рояль и сыграть...

В далёкий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят.

Любимый город в синей дымке тает -

Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд...

- И чтобы девушки смотрели во все глаза, - согласился командарм, утирая пот со лба, - да, не очень ласково маршал Тимошенко с авиаторами обошёлся... И чего хорошего у нас в небе сейчас?

- Так всего и не рассказать, - устало проговорил лётчик, прикрыв глаза, - много начальников у нас из пехоты и кавалерии, слабо понимают специфику. Порой приказывают патрулировать максимальное время, на небольшой высоте и пониженной скорости, чтобы пехота постоянно видела в небе нашу авиацию и чувствовала себя уверенно. Находясь в таких условиях, наши самолёты легкоуязвимы для немецких "охотников", атакующих с большой высоты на повышенных скоростях. Потом беда с наградами и званиями. Гораздо меньше шансов для наращивания боевого счёта, у истребителей ПВО, ведь редкими сами встречи с воздушным противником. У лётчиков, в основном занятых сопровождением ударные самолёты, первой задачей есть сохранность "подопечных", отсутствие потерь подшефных. Быть ведомым, обеспечивать действия ведущего, обидно, когда летаешь в паре. Ведущий атакует, делает что хочет, как футбольный "забивала", увеличивает счёт, получает награды и продвижение по службе, а его ведомый обеспечивает прикрытием, у него гораздо большей перспектив оказаться сбитым самому, что со мной и произошло над станицей Зимовейской. Потом сложно подтвердить сбитие. Групповой воздушный бой идёт, как правило, с резкими изменениями скоростей и высот - следить за судьбой поверженного противника практически невозможно и небезопасно. Доклады наблюдателей вообще ерунда, даже если бой происходит над наблюдателем, определить, кем сбит самолёт проблематично. Что уж говорить о битвах, когда десятки и сотни самолётов ведут затяжные бои весь световой день от рассвета и до заката! Вот тут и начинают 'старики' пополнять счёта товарища, которому не хватало одного - двух сбитых до получения награды, иногда командиру засчитывали сбитые, иногда себе чужие сбитые. Записывали и сразу на всех. Особенно если лётчики погибали в бою. Кроме того традиция записывать сбитые как коллективные идёт со времен боёв в Испании, на Халхин - Голе и в Финляндии...

Посмотрев на генерал-лейтенанта, Федорчук понял, что Чуйков уже спит. Не произнося больше ни слова, он откинул голову назад, и, обращая внимания на жару, тряску и боль во всём теле от ушибов, полученных при посадке самолёта на брюхо, уснул мертвецким сном.

Многое ещё хотел сказать молодой лётчик, этому необычно спокойному и начитанному генерал-полковнику со старым сабельным шрамом на лбу. Про то, почему они уехали с семьёй с Украины, почему два раза бросил институт, о нужде, почему будущую зарплату инженера, но только через через пять лет, он променял на зарплату сержанта-истребителя, но уже через год обучения...

Инструктор аэроклуба до войны получал 750 рублей, форму и питание. Завтрак в столовой, а обед и ужин привозили на аэродром. Жили на частных квартирах. Стипендия курсанта была 100 рублей - больше, чем у лесоруба. Сержант-лётчик получал сразу 540 рублей, а лейтенант 850 рублей, как высококвалифицированный рабочий, притом, что нормальный обед стоил всего 30 копеек. Жили хорошо. Но много он не знал, о многом даже не догадывался, какой дорогой ценой было достигнуто такое изобилие, какой клин вбит между рабочими и крестьянами колхозов, получавших только долю от урожая. С началом войны хорошая жизнь советских людей закончилась. Сможет ли она вернуться вновь? Довоенные цены сохранились только на продукты, продаваемые по карточкам, а зарплаты не сильно выросли. Остальные продукты в свободной продаже подорожали в 12 раз. По карточкам бутылка водки в Москве в 1942 году стоила 30 рублей, а на Палашёвском или Тишинском рынке 400 рублей. Буханка ржаного хлеба на рынке 200 рублей. Деревни Украины, Белоруссии и России бедствовали и голодали. Колхозники карточек на продовольствие не получали. В Закавказье, однако, уровень жизни не изменился.

Игорю Федорчуку многое хотелось рассказать, и ему даже почудилось, что он действительно всё это рассказывает Чуйкову, превозмогая страшную усталость и боль, про недостижимое техническое превосходство истребителя Мессершмитт-109Е над всеми имеющимся в распоряжении ВВС РККА истребителями, в том числе приобретёнными у союзников. Это превосходство, чуть было оспоренное Як-7, снова стало очевидным с появлением Мессершмитта-109F и 109G. Техническое превосходство являлось решающим фактором в бою, и его невозможно было компенсировать никакими тактическими приёмами или мужеством. Благодаря ему немецкие лётчики обладали инициативой, могли догонять советские машины, атаковать сверху или сзади, уходить на высоту для новой атаки, не опасаясь, что у них "повиснут на хвосте". Мессершмитт-109G за счёт лучшей аэродинамики и большего веса быстрее разгонялся на пикировании, имея возможность в невыгодной для себя ситуации легко выйти из боя. Он мог оторваться от преследования, просто дав газ и уйдя в пике. Фашистские лётчики меньшей группой сковывали большее число советских истребителей. Для успешного исхода боя под Сталинградом на каждый немецкий истребитель необходимо было иметь 2 истребителя Як-7 или 'Харрикейн'

Пилотам большинства советских самолётов, особенно И-16 оставалось лишь пассивно защищаться, уворачиваясь от атак, взаимно прикрывать друг друга, становясь в "оборонительный круг". Даже обладая численным превосходством, советские пилоты И-16 не могли сражаться с "Мессершмиттами" в активной атакующей манере. Они могли рассчитывать лишь на внезапность. Только высокий гаргрот за кабиной пилота закрывал немцам обзор, из-за чего пилотам "Мессершмиттов" было сложно обнаружить советский самолёт, напавший сзади.

Однако, год назад, невзирая ни на что, за первый месяц войны на восточном фронте фашистская Германия потеряла 1300 самолёта, за первые пять месяцев войны – 5200.

Советский истребитель МиГ-3 был тяжёл, ошибок не прощал, был рассчитан только на хорошего лётчика. Средний пилот на МиГе становился слабым, а слабый не мог на нём летать. Грузный ЛаГГ-3 был ещё хуже и заслужил у пилотов прозвище "утюг". Поставляемый Англией истребитель 'Харрикейна" в войсках был прозван "горбатым" или 'птеродактилем". Неплохо снаряжённый и собранный, этот самолёт был слишком тяжёлым, имел для своего веса слишком слабый двигатель. В бою не мог быстро набирать скорость, следуя за обстановкой. Хвост был очень лёгкий, провоцирующий капотирование при рулёжке по грунтовому аэродрому или снегу. На управление откликался медленно. Горел "Харрикейн" как спичка - дюраль был только на крыльях и киле, а остальное - ткань перкаль.

Американские истребитель Р-40 "Tomahawk' был действительно современной машиной и равен Ме-109F, с единственным недостатком - плохой динамикой разгона. Этот недостаток советские лётчики устраняли тем, что держали повышенные обороты, что впрочем, быстро изнашивало двигатель, и ещё облегчали самолёт, сняв пару пулемётов. Поставка за полгода 500 таких машин на весь советско-германский фронт, была слишком небольшой мерой, чтобы серьезно повлиять на борьбу в небе. Сложности с поставкой запасных частей и сменных двигателей, делали эти самолеты слабым утешением в грандиозной битве.

Превосходство европейской инженерной школы было почти во всём. Например, в отличие от истребителей советской конструкции, на двигателях BMW-801 немецкого на Фокке-Вульфа-190 было установлено устройство центрального поста управления двигателем Kommandogerat. Это устройство в автоматическом режиме обеспечивало регулировку всех параметров работы мотора в зависимости от положения сектора газа. Автомат устанавливал давление наддува, опережение зажигания, состав топливо - воздушной смеси, переключал скорости нагнетателя и выставлял шаг винта. Советский лётчик все эти действия выполняли в бою вручную. Приходилось сделать до 6 точно скоординированных и последовательных движений, тогда как пилоту Фокке-Вульфа достаточно было для этого всего лишь просто передвинуть рычаг управления. Масса секундного залпа цельнометаллического бронированного Фокке-Вульфа-190 достигала 5,45 кг, что было в три раза больше, чем у Як-9 и вдвое больше, чем у Ла-5. Такая огневая мощь была рекордной для советско-германского фронта.

Советская же инженерная школа только ещё делала работу над ошибками. Например, радиостанции РСИ-3 "Орёл" и без того редкие, не позволяли поддерживать связь на расстоянии более 50 километров, несмотря на требуемые 150. В них контуры были выполнены на гигроскопической основе. Чуть материал отсыревал, ёмкость контура менялась и вся настройка сбивалась. Ничего не было слышно, треск один. Ларингофоны были большие, неудобные коробки, натирали шею. Управление группой истребителей в воздухе чаще всего осуществлялось маневром самолёта, покачиванием крыльев, жестикуляцией рук, пальцами. Радиостанции РСИ-4 "Малютка" с повышенной помехозащищённостью были уже лучше, но только с весны 1942 все машины радиофицировались. Однако, большая часть имела только радиоприемники без радиопередатчиков. Через тусклое стекло коллиматорного прицела на всех типах истребителей прицела ПБП-1 сложно было прицелиться даже на близких дистанциях. Лётчики-истребители, измученные разглядыванием тусклых, едва заметных отметок на визирном стекле ПБП-1, устанавливали кустарные прицелы из проволоки, состоящие из мушки и целика, пока их не стали делать уже и промышленно под названием ВВ-1.

Положение усугублялось низким качеством оргстекла на остеклении фонарей. В ходе эксплуатации плексиглас быстро желтел, мутнел и терял прозрачность.

Общие проблемы всех советских истребителей к августу 1942 года были похожими. Двигатели плевались маслом из суфлера, уплотнений вала редуктора и других уплотнений, из-за чего в полёте маслом забрасывало весь фюзеляж вплоть до хвостового оперения. Приходилось даже ставить щитки перед кабиной, чтобы полностью не забрызгивало лобовое стекло. Плохая работа системы водяного охлаждения заставляла летчика сбрасывать газ и давать мотору "передышку" на несколько минут, полностью открыв заслонку радиатора, иначе двигатель в любой момент мог перегреться и заклинить, что в воздушном бою означало верную смерть. Кроме всего прочего неравномерная и неполная выработка горючего из правой и левой групп крыльевых бензобаков, утечки сжатого воздуха из пневмосистемы, перекосы и заклинивание патронной ленты пулемётов и так далее.

Печальным было и то, что планеры всех истребителей выполнялись из древесины. Ещё в начале создания ВВС РККА остро не хватало опытных и квалифицированных инженерных кадров, значительную часть рабочих составляли малограмотные вчерашние крестьяне, с детства ничего не знавшие, кроме кустарного производства примитивного сельхозинвентаря. Заводов, имеющих достаточно деревообрабатывающих станков, даже после молниеносно проведенной индустриализации, было на гораздо больше, чем заводов, имеющих станки, инструменты и оснастку для массового производства цельнометаллических самолётов. Не хватало и расчётного количества алюминия: предприятия цветной металлургии не могли обеспечить выплавку "крылатого металла" в объёмах, которые требовались для выпуска в ходе предстоящей войны запланированного количества самолётов всех типов. В том, что война с западными и восточными врагами будет тяжёлой и долгой, мало кто сомневался, и выпуск планировался огромным. Но и обычный объём производства алюминия оказался недостижим, когда фашисты захватили мощности по его производству, а выпуск упал на две трети. Американские поставки алюминия по ленд-лизу не компенсировали и половины. Из-за прекращения поставок синтетических смол из Германии, сократилось и производство дельта-древесины. Пришлось заменять её обычным деревом - сосной и берёзой. Использование тяжёлой древесины, фанеры и стальных труб вместо алюминиевых и магниевых сплавов заставляло искать пути для снижения веса за счёт ослабления вооружения, уменьшения боекомплекта, запаса топлива, бронезащиты. Многое зависело и от бензина, на американском бензине Б-100 все истребители показывали себя лучше, чем на отечественном Б-86 и Б-95. От культуры работы по заправке маслом тоже, зависело немало.

СССР вступил в войну с многочисленной, но технически отсталой истребительной авиацией. Отсталость была неизбежным для страны, лишь недавно вступившей на путь индустриализации. Этот путь западноевропейские государства и США прошли ещё в XIX веке. Перед началом сталинской индустриализации, к середине 1920-х годов СССР был аграрной страной с наполовину неграмотным, в основном - сельским населением, мизерным процентом инженерно-технических и научных кадров. Рабочих разных специальностей было не более десяти процентов, организационный ресурс для индустриализации был представлен членами партии большевиков и комсомольцами, числом менее одного процента от численности всего населения. Авиастроение, моторостроение и цветная металлургия перед индустриализацией и коллективизацией находились в зачаточном состоянии.

В царской России, например, вообще не выпускали шарикоподшипников и карбюраторов для авиадвигателей, авиационного электрооборудования, контрольных и аэронавигационных приборов. Алюминий, резиновые покрышки колёс и даже медную проволоку Российская империя закупать за границей. Труднее всего было организовывать с нуля наиболее сложные и наукоёмкие отрасли - двигателестроение, приборостроение, радиоэлектроника. При фантастических темпах развития, достигнутых, несмотря на непрекращающуюся контрреволюционную деятельность и саботаж во всех сферах жизни и производства, включая армию, органы власти и партию, серьёзные издержки и компромиссы были неизбежны, ведь опираться приходилось на доступную материальную, технологическую и кадровую базу. Полностью догнать Запада в авиастроении Советский Союз за предвоенные годы не смог. Слишком большой была разница в "стартовых условиях" и короток срок. Пришлось в условиях страшной войны выпускать моторы, созданные на базе закупленных в 1930-е годы зарубежных образцов: "Испано-Сюизы", BMW и "Райт-Циклон". Их форсирование приводило к перенапряжению конструкции и снижению надёжности, а довести до производства собственные разработки уже не было времени и сил.

А фашисты при этом совсем не стояли на месте. В августе 1942, к началу битвы за Сталинград, на балтийском полигоне Пенемюнде фашистами уже велись испытания промышленного прототипа тяжёлой ракеты средней дальности конструкторов Гослау и Люссера под названием ФАУ-1, возникшей из программы 1939 года многоразовых беспилотных летательный аппаратов 'Глубинный огонь'. Там же испытывались тяжёлая ракета ФАУ-2 с вертикальным взлётом конструктора Вернера фон Брауна. К августу 1942 года прошёл заключительные испытания турбореактивный самолёт Messerschmitt Me.262 'Schwalbe'. На заводы в Аугсбурге и Ленфельде начали его производство. Только цена, в пять раз более высокая чем у Ме-109 пока что сдерживали его массовые применение. Скорость Ме.262 существенно превышала скорость самых быстрых истребителей, был способен совершать вертикальный набор высоты, чего не мог сделать ни один самолёт. Вместо высокооктанового авиационного бензин использовал дизельное топливо. Me.262 уступал традиционным самолётам в радиусе виража и в разгонных характеристиках - важнейших факторах для боя с пулемётно-пушечным вооружением. Но его основным оружием могли стать ракеты 'воздух-воздух, разрабатываемые фирмой Henschel во главе с профессором Вагнером. Воодушевлённые своими успехами на востоке, гитлеровцы применяли свои лучшие авиационные разработки прежде всего против ВВС США и Англии на западе.

Более того, к августу 1942 года в Лейпцигском институте был построен работающий реактор на чешском уране из Иоахимсталя и тяжёлой воде из норвежского Веморка, разработанный профессорами Гейзенбергом и Дёпелем. Группа доктора Дибнера разрабатывала схему ядерного взрывного устройства. Проект “Урановой машины” получил от имперского министерства вооружения и боеприпасов денежные средства и дефицитные материалы.

Отставание в качестве пришлось компенсировать количеством. Советские самолёты были проще, дешевле и технологичнее немецких. К началу Сталинградского сражения, несмотря на эвакуацию трёх четвертей авиазаводов, советские люди произвели на 40 процентов больше боевых самолётов, чем Рейх. На каждый выпущенный боевой самолёт советская экономика тратила в 8 раз меньше единиц станочного парка, в 4,3 раза меньше электроэнергии и на 20 процентов меньше рабочих, чем в фашистской капиталистической экономике. И это притом, что к августу 1942 года на не занятой фашистами территории оставалось только 130 миллионов населения. Тогда, заменяя отцов, братьев и сыновей, ушедших на фронт, сражаться с ордой поработителей, 40 процентов рабочих советского авиапрома составили женщины, и свыше 10 процентов - дети и подростки до 18 лет.

Советским ВВС ещё только предстояло отвоевать у очень сильного врага малые и средние высоты, чтобы основная ударная сила фронтовой авиации - штурмовики Ил-2 и ближние бомбардировщики Пе-2 могли наносить уничтожающие удары по оборонительным позициям фашистов и их союзников, транспортным узлам, дорогам, местам скопления войск и имущества. Сочетанием мощных моторов с высокой аэродинамической и весовой культурой, авиаконструкторам и лётчикам ещё только предстояло сравняться и превзойти показатели винтовых истребителей Рейха, невзирая на необходимость применения архаичных материалов и технологий, рассчитанных на самые простые условия производства, на устаревшее и изношенное оборудование и малоквалифицированные управленческие и рабочие кадры.

Глава 20. Засада на командарма-64

- В степном засушливом районе на железной дороге от Ростова-на-Дону через Тихорецкую до Сталинграда, паровозы заправляются водой повышенной солёности, поэтому ещё до того, как они добираются до Сталинграда, они требуют промывки с частичной разборкой котла и цилиндров, иначе их поломка неизбежна, - ответил диверсанту с неохотой Виванов, - всего 180 километров они только и могут пробежать без промывки шлама. Поэтому при строительстве и пуске Владикавказской железной дороги в 1897 году на месте хутора Николаевский был образован при станции ремонтный завод паровозных котлов - Котельники, вокруг которого потом разросся целый городок. Здесь котельные мастерские намного больше и современнее, чем в Сталинграде. 27 промывочных цехов! Это самое крупное паровозоремонтные депо на Кубани, Дону и всём Кавказе, уникальное веерное депо, единственное на всю Россию. Плюс здесь теплоэлектростанция, система водоснабжения, нефтехранилище. Там, дальше, у Волги, начинается местность с водой уже нормальной солёности, там такое производство не актуально. Если Котельники большевики удержали бы сейчас за собой, подвоз войск и снаряжения от Тихорецкой был бы технически затруднён, а если бы паровозоремонтный завод был бы разрушен авиацией, то наступление на Сталинград на этом направлении было бы сильно замедлено из-за медлительности снабжения. Я воевал в этих местах в Гражданскую войну на стороне белых казаков, я знаю, что означают Котельники для работы железной дороги и любой армии!

- Интересно, но и мой дядя воевал здесь в 1-м Украинском офицерском добровольческом полку у князя Тацинского, - ответил диверсант, вполуха слушая Виванова, между попыток снова вызвать Данциг-2, - ну и погуляли хлопцы тут, покуражились, а теперь и моя очередь подошла москалям задать жару...

Однако рация на приёме выдавала только переговоры немецких лётчиков, танковых экипажей 36-го танкового полка и шифрованные цифровые передачи каким-то агентам Абвера, видимо действующим в штабах отступающих войск, и кодированные ответы. Данцига-2 на связи не было, как и других групп 'Бранденбурга-800'.

- То ли нас потеряли, то ли железяка германская не хочет работать! - равнодушно сказал диверсант, - ладно, план мой по убийству Чуйкова ты слышал. Я веду огонь из пулемёта, ты наготове с моим автоматом ППД. Расстреливаем Чуйкова и уходим. Твоя квартирная хозяйка нам помешает, наверняка даст потом твоё и моё описание, облегчит погоню, её нужно будет убрать.

- Ну вот, Андрей Петрович... - с притворной веселостью сказал Виванов, недобро рассматривая со спины огромную фигуру капитана, - сам у немцев в диверсантах-шпионах служишь, а немецкую технику ругаешь.

- Честно, я, как украинец, немцев и поляков ненавижу не меньше москалей и кацапов...

- Может хозяйку Марию Ивановну просто связать? У неё красные мужа в гражданскую войну насильно призвали в партизанский отряд Лобашевского, и он погиб в бою с анархистами в Котельниково, дети все уехали Магнитку строить, да так и прижились там насовсем. К тому же они почти совсем глухая, если по губам слова не читает, то не понимает, что ей говорят.

- Да какая мне разница? Так она меня уже молоком поила и картошкой кормила с курятиной, как же просто связать её? - удивился диверсант, - а если она вздумает с подружками поболтать про то, что странный офицер на чердаке сидит, пока мы в засаде Чуйкова ждать здесь будет? А потом? Нет, это лишнее совсем. Ну, всё, я за пулемётом во двор к мотоциклу. Смотрю я, они уже антенну стали складывать - скоро сюда поедут!

Диверсант вынул из нагрудного кармана маленькую тубу со стимулятором первитином, отвинтил крышку и опрокинув ёмкость в рот вытряс сразу три таблетки. Затем он подошёл, пригибаясь к дощатому люку, поднял его, и стал медленно спускаться по приставной лестнице вниз, в горницу.

- Поспал, касатик, там же душно, да ещё с учителем вместе, жара-то какая! Вон гимнастёрочка промокла насквозь.

Послышался шамкающий голос пожилой женщины. Виванов, закрыв глаза, представил себе, как лже-капитан угрюмо спускается на дощатый пол, подойдя к оконцу, двумя пальцами отодвигает занавеску и смотрит на двор - не идёт-ли кто. Мария Ивановна следит за ним выцветшими глазами, не понимая, почему этот офицер НКВД сидит на чердаке в летнюю жару, вместо того, чтобы наводит порядок на мосту где с утра проходят толпы беженцев, по каким-то причинам не прошедшие через Котельниково. Диверсант, убедившись в том, что на дворе и у калитки в сад никого нет, достаёт финку. Делает шаг к старой женщине, и почти не глядя, проводит остро отточенным лезвием ей по шее полукруг от уха до уха. Словно лебяжье перо, остриё легко касается тела, но на самом деле почти до кости прорезает, кожу, гортань, сухожилия и кровеносные сосуды. Убийство не доставляет ему сейчас удовольствия, только удовлетворение чувства долга и порядка. Не глядя на шатающегося пожилого человека, хрипящего и обливающегося кровью, Андрей Петрович Догадайло открыл входную дощатую дверь и, немного погодя, вышел под ослепительный дневной свет.

Виванов услышал, как после этого упало на доски пола тело старухи, как упало бы что-то твёрдое и тяжёлое, завёрнутое, например, в тряпьё. Ему вспомнились её деньги - гробовые триста рублей в жестяной банке от дореволюционных конфет-монпансье в комоде под зеркалом.

- Всё ты один, Василий, и ездишь на свои уроки так далеко и в зной и стужу, - говорила она ему всегда, выставляя каждое утро варёные яйца - зимой с солёным арбузом или капустой, летом с простоквашей или морковью. Жениться тебе надо на наших вдовах-солдатках! Такие бабы пропадают, и с готовыми детишками уже!

Она приводила ему на смотрины многих вдов и молодок, под предлогом продажи или мены старых вещей и одежды, из Пимено-Черни, Караичева, Котельниково, и со многими из них Виванов потом встречался тайком ото всех, не имея сил сдерживать своё патологические сластолюбие, мужское любопытство и наглость. За десять лет, что он у неё жил, Мария Ивановна искренне привязалась к странному учителю, подолгу нападавшему со своим велосипедом и большой сумкой в Котельниково. Однако исправная плата за комнату и стол, порядок, трезвость, всевозможные гостиницы к празднику и просто так, сделали её заботливой хозяйкой, дорожащей своим вечным постояльцем.

- Васечка, соколик мой, Христос Воскресе! - каждый год говорила она ему, и целовала почти с материнской нежностью, - отведай-ка кулича, как от тела Господа нашего Иисуса Христа!

То упорство, с которым она верила в добро плохо придуманного бога, служащего для порабощения таких бедняков, как она, вызывала у Виванова чувство жалости цивилизованного человека к дикарям, и чувство уважения к природной доброте и детской непосредственности простого человека. Она родилась в год, когда турки проиграли войну в Болгарии и отступили из Сербии и Армении, железной дороги ещё не было, а по небу летали только на воздушных шарах, царь Александр II пытался перекрестить Польшу в православие, а вместо Котельниково стоял захудалый хутор.

Сейчас Мария Ивановна лежала на чисто подметённом полу рядом со столом с незаконченной вышивкой на льняном ручнике, что она готовила ему ко дню рожденья. Чёрная кровь растекалась во все стороны лужей с неровными краями, рисуя длинные росчерки по стыкам досок.

Хлопнула входная дверь. Кованые сапоги диверсанта несколько раз стукнули по деревянному полу. Было слышно, как он наливает в стакан молоко из кувшина, стоящего на столе рядом с оставленным рукоделием. Громко глотая, пьёт, ставит стакан на место, перешагивает через умирающую старуху и начинает подниматься на чердак.

- А вот и мой Maschinengewehr-34! - сказал Догадайло, появившись в люке.

Он выложил на солому перед собой завернутый в холстину тяжёлый продолговатый предмет, и потом сам залез на перекрытие, - начнём охоту на генерала.

- В немецкой армии все так легко могут старушке горло перерезать? - спросил его Виванов, глядя, как тот разворачивает кожух пулемётного ствола с круглыми вентиляционными, отверстиями, раскрывает сошки и ставит пулемёт с барабанным магазином, похожим на кекс и прикладом, напоминающим рыбий хвост, дулом к окну, выходящему ну улицу у моста.

- При чём тут немецкая армия, Василий? Я тебе уже говорил, что я из немецкой военной разведки, из Абвера, из бывшего диверсионного батальона 'Нахтигаль', а теперь 9-й роты в составе особого полка 'Бранденбург-800'. И ты мне взялся помогать, и деньги взял у меня, и расписку мне дал, и после освобождения вашего села от большевистской нечисти, ты будешь управлять и своим селом Пимено-Черни, и, может, и всем Котельническим районом от имени Великой Германии, и фюрера Адольфа Гитлера! - бело-голубые глаза капитана при этих слова сделались стеклянные, а подбородок выпятился вперёд, - тогда ты сможешь сполна расквитаться с евреями, комиссарами и всякой сволочью, что отняли у тебя любимую Родину, счастливую и свободную молодость. И рассчитаться не анекдотами на кухне под водочку, не потравой колхозной коровы или изнасилованием колхозной девки-доярки, расстрелом перед помойной ямой толпы пархатых и развертыванием на фонарях комсомольских шлюх. За эту сладкую месть ты ещё получишь от Германия, никогда не забывающий своих преданных помощников, десятки гектаров земли, любой дом на выбор, и право делать, что хочешь и с кем хочешь. Heil Hitler!

- Тише, Андрей Петрович! Вон, соседи прохаживаются и уши греют у забора, - сказал хмуро Виванов, пряча злое выражение лица, - уж я и не знаю, что Великая Германия может взять с бедного сельского учителя. За какие такие заслуги мне может так много причитаться... А неровен час красные опять вверх возьмут? Меня ж до виселицы не доведут, растерзают свои же колхозники.

- Не возьмёт больше Котельниково большевичьё никогда, не боись! Сталину будет kaput! Уже сынок его Яша в концлагере нашем, и сам Сталин скоро будет в нашем концлагере, - явно взбодрившись после первитина и убийства, даже с некоторой весёлостью произнёс диверсант, - ой-ой, мамо рiдна! Не производишь ты, Вася, впечатление труса, что боится чего-то, или кого-то, особенно при таких вот занятиях, что я вдруг обнаружил у тебя здесь. Сам-то как свою хозяйку обманывал, или ведьма знала, что ты любитель насиловать детей?

С этими словами диверсант показал пальцем на дальний угол чердака, где в тени, среди корзин и коробов с каким-то старым барахлом и тряпьём, шевелилось что-то. Оттуда едва слышалось вроде как дыхание. Завёрнутый в камышовую рогожку, вроде той, что бедняки-калмыки стелют на земляной пол в своих кибитках, предмет чуть заметно шевелился.

- Я просто хочу освободить этого ангела от грязи, мерзости и тлена предстоящей жизни, пока безгрешная душа ещё может найти путь в рай.

- Не бойтесь ничего, новый порядок даст тебе возможность иметь сколько угодно таких ангелов из русских рабов! - с довольным выражением на лице провозгласил Догадайло, утирая рукавом градом льющийся пот, - на восток Великая Германия пришла навсегда. Сам посуди... В прошлом году мы разбили и уничтожили триста советских дивизий! На одного германского, венгерского, румынского, итальянского, испанского или финского солдата, пришлось триста убитых, или взятых в плен, красных солдат! Я видел лагеря военнопленных в Белоруссии и под Киевом. Это зрелище просто поражает воображение. Сотни тысяч вшивых, испуганных большевистских солдат под открытым небом, за колючей проволокой. Кормят их супом из шелухи подсолнечника, которую из задницы потом нужно палочкой выковыривать. Пьют воду из луж, и умирают по тысяче человек в день. Всё... России теперь не подняться с колен... Её живая сила уничтожена! Промышленные территории захвачены. Германская и румынская армии ведут успешное наступление на Кубани на Майкоп. Дальше мы захватим всю советскую нефть в Баку, и все танки и самолёты Красной Армии останутся без горючего. Вся огромная варварская армия большевиков превратится в партизанский отряд с берданками и тачанками... К концу этого года мы выйдем на линию Астрахань - Архангельск. С этой линии авиация разрушит оставшуюся промышленность на Урале. Большевики станут жить тогда в Сибири как индейцы, с луками и стрелами. После этого с Дальнего Востока по ним ударят японцы. Всё, говорю! Тебе нечего бояться, если ты за Гитлера и против Сталина!

- Давай-давай, агитируй... - странно косясь на лже-капитана НКВД, ответил Виванов, - а как же случай и судьба? Вот тебя готовили год, в твоём 'Бранденбурге'. Ну, всё-всё тебя научили делать, а то, что орден Красной Звезды носится на правой стороне груди, а не на левой, как другие большевистские ордена, это твои германские учителя забыли... Вот ты со своим товарищами и попал под чеченский кавалерийский разъезд около аэродрома... Их-то сержант сразу увидел, что у тебя орден не на том месте прикручен! Стрельба, пальба, уноси ноги, да в двери стучи, прятаться... Хорошо, на меня ты попал... А так... Выловили бы тебя пограничники НКВД, конные па рули чеченцев, и шлёпнули бы на месте, ещё бы голову отрезали, как твоему другу Усаме. Вот он - случай-то. Москву не взяли в прошлом году, и Ленинград держится ещё, хотя, говорят, что там людей едят живых и трупы.

Догадайло слушал мужчину несколько рассеянно, всё больше прислушиваясь к шумам снаружи дома. Он уже ответил про себя, что машины конвоя Чуйкова исчезли из виду, а значит, могут вот-вот появятся у реки на том берегу. Осторожно и ловко, он чёрными от пороховой гари пальцами с поврежденными, обломанными ногтями, стал один за другим вынимать небольшие стёкла из чердачного окна. Четыре квадратных стекла размером с растопыренную ладонь, были закреплены только кусками сухой замазки и отделились легко. Сразу пахнуло свежим воздухом и звуки с улицы с али громче вдвое. Стали слышны даже отдельные голоса с рынка у моста.

- Семечки калёные кому? Холодная вода!

- Папиросы 'Наша Марка'! Папиросы 'Наша Марка'!

- Нет, нет, у войны с Советами уже явно нет никакого другого исхода... - продолжил диверсант свою речь, проигнорировав высказанную собеседником мысль о роли случая, - я и германское командование сильно признательны тебе, за сотрудничество и помощь. И это не агитация, не пропаганда - это так и есть. Теперь всё иначе... Я очень хорошо это знаю. Сейчас большевики посылают на фронт дивизии по уменьшенному штату по сравнению с прошлым годом. В дивизиях меньше людей, меньше вооружения и боеприпасов один комплект. Такие дивизии занимают позиции перед нашими войсками, расходуют свой комплект снарядов и патронов, а потом другие боеприпасы не получают, или получают недостаточно. Из-за этого они попадают в окружение, или уничтожаются, не имея возможности вести бой. Командиры в них, или бывшие председатели каких-нибудь колхозов и артелей, или директора фабрик, или плодоовощных кооперативов, главное, чтоб партийные были. Опыта ни у офицеров, ни у солдат нет. Послать на войну таких не обученных солдат - всё равно, что выбросить. Эти дивизии в бою живут неделю, десять дней. А Вермахт и СС - это закалённые в боях ветераны, под управлением командиров из семей потомственных военных, прошедшие Великую войну на Западном, и Восточном фронте. Они всю жизнь либо воюют, либо учатся воевать, либо занимаются организацией войск. В 4-й танковой группе Германа Гота, что пришла сюда через Дон, 100 танков, триста самолётов и множество других войск. Для образности представь себе, если разделить все войска 4-й танковой группы Гота на количество танков, ты же учитель, ты математику знаешь, то получиться, что за каждым танком будет ехать два грузовика с пехотой, грузовик с горючим, грузовик с боеприпасами, грузовик с едой, и тягач с пушкой, а над танком будет лететь один истребитель и два бомбардировщика. Это всего лишь один танк, с опытным экипажем, пусть даже средний Pz.III тогда будет стоить десяти русских КВ и Т-34, без авиаприкрытия, снарядов, горючего, с неопытными командирами и экипажами. А таких танков сюда Гот ведёт 100 штук! Передовые машины уже в Котельниково. Обороны здесь нет никакой. Большевики её не успевают построить. Перед нами открытый фланг и тыл Сталинградского фронта, и впереди сам город, никем не защищаемый. Мы пройдём через пустоту вдоль железной дороги до Волги, и пустой Сталинград будет захвачен с хода через неделю. И всё, и захлопнется ловушка для пятидесяти советских дивизий, стоящих сейчас у Дона. Дальше за Волгой останутся только пустые безводные степи, где последние войска русских в Поволжье, найдут свою могилу. Это не агитация, это правда. Я вижу всё с обоих сторон фронта!

- Андрюха, зачем немцам простым на кой ляд это всё нужно? - произнёс по-простецки Виванов, - скажи, в Германии и еды полно, и одежды, и домов, и заводов разных, театров, кинотеатров, коров, свиней, рыбы, хоть завались. Это их союзники румыны с венграми, итальяшками и финны с хорватами - нищие народы. Это я понимаю - отбросы Европы, голь перекатная, нищета нищетой. А немцы-то, они зажиточные всегда были, они-то, что забыли в этих глухих степях. В нынешнем СССР люди, сам видел, ой, не богато, бедно живут. В Гражданскую войну всю страну несколько раз сами разорили и разграбили, города, сёла сожгли и на дрова растащили, в коллективизацию крестьян снова разорили и постреляли ещё, в голод 33-го года тоже хлебнули лиха все, в индустриализацию вообще до нитки всех ограбили, чтоб американские станки купить, а в 36-м посадили в тюрьмы всех, кто мог думать. Теперь вся страна опять из-за войны на хлебе и воде. Колбасу только в кино показывают раз в неделю, да калмыки привозят, на керосин и спички меняют. Зачем это всё Германии, весь этот наш русский разор? Германия что, собралась раскинуться от Атлантического до Тихого океана, и от Северного Ледовитого до Индийского? Ты географию ведь учил в своём Абвере. Или только ножами тыкать учился, и ордена не на ту сторону прикручивать?

Виванов прекратил демонстрировать два пальца, имеющих вид римской цифры II, обозначая количество самолётов в своём нехитром расчёте. Потянувшись вперёд, он взял большой кусок вяленого мяса, положив его на язык, принялся его постепенно рассасывать и медленно пережёвывать. Только сейчас он вспомнил, что с ночи, после того, как доставил девочку сюда под покровом темноты, пока Мария Ивановна спала, а потом вернулся к Котельниково, попал в самую гущу боя диверсантов с кавалерийским разъездом у аэродрома, он ничего не ел.

Петро недоумённо пожал плечами:

- Да что ты, всё не так совсем... В хвалёной Германии с позапрошлого 1940 года карточки введены! Без карточек только молоко и мороженое продаётся, и ещё пиво и мармелад. Нет, конечно, за деньги можно еду купить, и в ресторан сходить, но это такие большие деньги стоит. Чтобы питаться едой из магазинов и ресторанов, нужно быть знаменитостью, начальником, банкиром или заводчиком. Высокие фашистские чины ещё могут себе это позволить, гестапо. Простой народец немецкий уже вспомнил 20-е голодные послевоенные годы, когда батон хлеба стоил 100 миллиардов марок, и денег не желает за свой товар получать. Он всё теперь на натуральный продукт меняет. Курица стоит две бутылки коньяка, батон хлеба десять сигарет, пачка масла стоит канистру спирта, услуги проститутки десяток яиц и так далее. Драгоценность - это настоящий кофе, кубинские сигары, чёрная и красная икра. Промышленных товаров в Германии разных полно, немец мужик передовой по части производства, цены на них нормальные, невысокие, товар добротный, но вот еда подкачала у них... В сельской местности ещё ничего дело обстоит, а вот в крупных городах женщины такие худющие, что не за что подержаться на танцах. Здешние казачки и бабы-мужички по сравнению с ними словно тёлки молочные! Любо дорого! Был бы помоложе, ни одну бы не пропустил, чтоб не обрюхатить! Молодые немцы даже влюбляются тут! Драмы целые бывают амурные, когда гарнизоном останавливаются. Селянки-то горазды любовь крутить, особенно на Кубани, где сплошь выходцы с моей Украины...

Прийди, прийди у середу

Та підемо по череду...

Ти ж мене підманула,

Ти ж мене підвела;

Ти ж мене, молодого,

З ума-розуму звела!

Ты думаешь, никто не знал, когда начнётся война в 1941 году? Как бы не так, все знали, чего полуголодному немцу в первую очередь понадобится хлеб Украины. К сбору урожая должна была война начаться, чтобы немецкую и румынскую армию можно было прямо с земли кормить - это раз, а большевикам не дать этот урожай осени 1941 года собрать - это два. То есть не раньше июня и не позже августа месяца. Украинский ежегодный урожай пшеницы в 20 миллионов тонн их интересовал, десятая часть всего мирового производства - наш украинский хлеб! Украина четыре Германии своей пшеницей прокормить может, это не здешние солончаки, это метровый чернозём, братец!

Закончив говорить, Догадайло цокнул языком. Из-за действия стимулятора речь его была быстрой и чёткой, украинский акцент стал не так заметен.

- Даже так? - удивлённо спросил Виванов, - а где же все пищевые продукты Рейха, если Украина уже год как у них под оккупацией?

- Так всё продукты в Вермахте, в Люфтваффе и Кригсмарине! - воскликнул негромко диверсант, - у лётчиков Геринга такой шикарный паёк, что пять гражданских можно прокормить. И кофе бразильский и шоколад швейцарский, и хлеб белый, и лимоны алжирские, и орехи и мясо с рыбой норвежской... Нас, например, в диверсионной школе в Бранденбурге-на-Хафеле, в учебном батальоне Бранденбург-800 так хорошо не кормили, как здесь на фронте стараются.

- А я думал, что вся Германия после захвата Франции, Польши, Чехословакии и Австрии жирует...

- Они так серьёзно к еде относятся, ценят её, что во время обеда даже обстрелы и налёты прекращают, сам сидел!

- Такой силищей огромной прёт и прёт Германия на восток вместе с итальянцами, румынами и венграми. На всё же денег сколько надо! Один танк-то сколько стоит?

- Вроде, говорили мне немцы, тысяч триста рейхсмарок, но это держится в секрете... Может больше, смотря какой танк...

- Это как что по стоимости для сравнения?

- Это как сто грузовиков или три добротных крестьянских дома.

- Не лучше ли было такие деньги в свою страну вложить и радоваться жизни? Так сколько же они рассчитывать в СССР захватить, если так в танки сильно вкладываются?

- А я почём знаю? Немцы всё время между собой говорят, что им от всей России нужна только Украина и северный Кавказ. Там на одного жителя три тонны пшеницы в год производится. Нефть хотят немцы получить, уголь, руду всякую. Вот во что немцы деньги вкладывают - в плодородные земли и месторождения.

- Не понимаю всё равно ничего! Если ещё в позапрошлом 1940 году в Германии были карточки на продукты введены, если Германии нужны богатства СССР, так зачем Адольф Гитлер объявил войну США зимой прошлого года, если он даже с Англией справиться не смог? США - это же какая экономическая махина! Ведь это помешает ему разбить СССР! - спросил, искренне удивляясь Виванов.

- СССР уже разбит, и не поднимется никогда, после такого не поднимаются! - ответил бодро, несмотря на жару и духоту, диверсант, - теперь, после такого опустошения, СССР развалиться рано или поздно. А для украинцев это праздник - наша задача - сделать украинский народ свободным! И хай живе, моя вільна Україна! Правильно говорят Стёпа Бандера и Рома Шухевич - пусть фашисты с коммунистами друг друга хоть до последнего человека перебьют с помощью американцев и англичан. Слава Україні! Героям слава!

- А чем вы в школе занимались? - спросил его Виванов, всё больше удивляясь широте взглядов украинца, - уж больно ты подкован по всем вопросам, не то, что солдат или даже офицер. Не только ели и пили ведь в школе Абвера...

- Меня лично начали готовить в батальоне " Nachtigall" ещё до начала войны немцев с большевиками... Но и тогда и потом, поверь мне, калорий нужно было нам тысяч пять в сутки, ведь нагрузка была и на мозги, и на тело нешуточная. Нас ускоренно учили всему: языкам разным, рукопашному бою, работе с картами, рациями, взрывному делу, маскировке на местности, тактике боя в одиночку и группами, навыкам изготовления фальшивых документов, тактике засад, борьбе с танками, владению всеми видами оружия, прыжкам с парашютом днём и ночью, и ещё учили не иметь никаких моральных ограничений, плевать на всякие там правила войны, кодексы чести, церковные заповеди. Разрешено всё, что хоть как-то содействует победе. Так, что не только ножом умею в старушек тыкать. А орден я с убитого капитана на мосту в Цимле после захвата снял. Солидно смотрится орден с в форме звезды. Ошибка, конечно, со стороной груди для ношения, но и на старуху бывает проруха. Это, конечно, нарушение азов фон Фелькерзама - нельзя в маскирующую тебя одежду добавлять местные предметы, если точно не знаешь их назначение и местные правила ношения. И русский язык вдалбливали в нас до помутнения мозгов. Знаешь, как я кацапский язык знаю?

Виванов пожал плечами.

Андрей Догадайло вдруг начал читать стихи Александра Пушкина:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, -

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полёт,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник...

На это месте он запнулся и было видно, что продолжения стихотворения Пушкина 'Пророк' он не помнил. Говорил он, когда старался, действительно почти без украинского акцента, словно москвич или ленинградец. Диверсант прижался щекой к тёплому стволу пулемёта и замолчал, сверля глазами дорогу и спуск к реке у моста, где со стороны Котельниково вот-вот должны были появиться машины конвоя командующего 64-й армией Сталинградского фронта генерал-лейтенанта Чуйкова.

- Там дальше так было... - сказал Виванов и продолжил декламировать:

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрое змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассёк мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул...

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвался:

'Восстань, пророк, смотри и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!'

Закончив за украинца декламацию стихотворения, Виванов задумался. Фантасмагорические и ужасные по своей сути стихи классика русской литературы прозвучали вполне гармонично на маленьком чердаке, где собрались убийцы. Здесь стояла рация, сосредоточилась груда оружия, здесь лежала похищенная маленькая девочка, и ничего хорошего её не ожидало. На первом этаже в луже крови, с перерезанным горлом распласталось тело ни в чём не повинной старой женщины. По улице мимо дома двигалась толпы беженцев с Украины, Кубани и Дона, и ещё те, кто бежал в прошлом году из Прибалтики и Ленинграда в надежде, что фронт не двинется дальше Харькова. Теперь они бежали дальше на восток. Они бежали от одного ада - ада, творимого армией нашествия и разнузданным местным населением, и попадали в другой, не менее уничтожающий ад - ад неорганизованного бегства среди голода, болезней, бесправия и преступности. Древнее право сильного, молодого и здорового и бесправия слабого, старого и больного вставали страшной панорамой несправедливости, создавая скелет для массового произвола, насилия, унижения и уничтожения человеческого достоинства. Наверное, такое же действие в страшном театре реальной жизни разыгралось бы в этих степях, если вдруг вместо Азовского моря оказался и извергся бы вулкан с кратером размером в тысячи квадратных километров. Огромный, словно супервулкан Илопанго в Сальвадоре, он стал бы засыпать стометровым слоем пепла окружающие страны, закрывать солнечный свет и убивать окрестности пиропластическим волнами раскалённых газов, сжигая всё, что горит, лавовыми потоками. Наверное, так же как сейчас, боролись бы прочь толпы людей, погибая в дороге, оплакивая свою горькую судьбу, гибель близких и своего счастья.

- Вот ты мне скажи, Андрей, я что-то не пойму, Германия от Атлантического до Тихого, от Ледовитого до Индийского океана. Это всё-таки зачем немцам? - продолжая флегматично жевать вяленое конское мясо, и поглядывая на живой свёрток в углу чердака, спросил Виванов, - историю может быть знаешь, может нет... Древних историков Плутарха и Платона, наверно, у вас в Бранденбурге-на-Хафеле не читали, но от них известно, что чем больше страна под одной властью, тем быстрее она распадается из-за внутренних дрязг...

- О-о-о! Я всё больше удивляюсь тебе. Странный ты учитель, Вася, - сказал с нескрываемой издёвкой лже-капитан НКВД, - откуда учитель в богом забытом селе на границе Европы и Азии, про ордена знает, и судит о Платоне и Плутархе?

- Bei Wilfen und Eulen lernt man's Heulen, - ответил ему Виванов, переставая жевать и вызывающе уставившись на диверсанта, - я слишком из хорошей семьи, сынок. А тебя не злит, что я называю тебя - сынок?

- Ну, нет, ты пожилой человек, мне в отцы годишься. Так что называй, нет проблемы никакой. Вот ещё и немецкий язык ты отлично знаешь. Ты же настоящее готовое сокровище, находка для Абвера. Готовый агент для серьёзных заданий. С такими данными тебя можно с отборной группой в город Куйбышев послать, чтобы убить там Сталина. Там сейчас всё совдеповское правительство и дипломатические миссии. И Сталин там засел в бункере. Если убить Сталина, то другие большевистские вожди - евреи и разные нацмены, перегрызутся, и СССР быстро развалится. Можно будет разом покончить с этой войной, с этой страной, спасти множество жизней германских солдат и украинских повстанцев! Хорошо образованный, и дерзкий агент, это большая ценность для германской разведки. Так что, называй меня, хоть дочкой, дедуля. Тем более, что ты мне жизнь спас около аэродрома Котельниково. Правда, давай, убьём Чуйкова и айда со мной вместе в нашу роту, а потом к командиру полка 'Бранденбург' Паулю фон Ланценауэру! Ему такие предприимчивые агенты очень нужны, он будет весьма благодарен мне...

- Иосиф Сталин в Москве, и он оттуда никуда не уезжал. Это все знают.

- Сталин? Ах, да... Какая уже разница? Послушай, Вася, ты сделал правильный выбор, когда помог мне раздобыть мотоцикл, не выдал меня ночью патрулям, и встал на путь помощи Германии. Ты принял сторону победителя, против жидо-коммунистов, и послушай ещё раз: фюрер немецкого народа Адольф Гитлер решил, что немецкому народу нужно много земли, много воды, и много неба. Каждому солдату, каждому немцу после войны фюрер даст по сто гектаров земли, русские рабы будут её обрабатывать. Немцы станут богатыми и счастливыми. Мне, украинцу, тоже отдадут мою землю, и на меня тоже будут работать русские рабы, потому что я с оружием в руках служил Германии и Адольфу Гитлеру. Так и глава Революционного Провода ОУН Степан Бандера нам говорит. Украина, наконец, станет свободной от ига москалей... Сейчас его, правда, вместе с Ярославом Стецько, по недоразумению, посадило гестапо в концлагерь, потому что он объявил по радио Львова о создании Украинского государства, со столицей во Львове. Но я уверен, что эта ошибка скоро будет исправлена, и Бандеру отпустят на свободу! Всех, кто ненавидел русских и еврейских большевиков, всех этих untermenschen, Великая Германия берёт на службу. Украинцев, прибалтов, казаков, все кавказские народы, всех украинских патриотов, она с радостью сделает волками, пасущими будущее русское стадо.

- Хорошо, я подумаю над таким заманчивым предложением, - ответил Виванов и внутренне подобрался, потому что на пригорке перед мостом появились машины командарма-64 Чуйкова.

Это была чёрная 'эмка' ГАЗ-М1, грузовик ГАЗ-АА с красноармейцами в касках с автоматами, винтовками и пулемётом ДШК, и машина-фургон ЗМС-5. Остановившись на дальнем берегу Курмоярского Аксая, машины оказались сразу в толпе беженцев, среди подвод, двуколок, грузовиков, тележек и рогатого скота. Несколько солдат и офицер, выпрыгнули из грузовика охраны на землю, и стали винтовками с блестящими штыками расталкивать толпу перед генеральской 'эмкой'. Послышались крики и вопли, рёв скотины. Щёлкнул выстрел в воздух из пистолета ТТ. Началась суматоха и давка. Толпа подалась в стороны, но была слишком плотной, чтобы сразу дать дорогу конвою.

- Особенно следует привлечь на свою сторону чеченов, черкесов, ингушей, дагестанцев и азербайджанцев, - словно не замечая важной перемены обстановки, продолжал говорить диверсант, - к чеченцам послана наша зондеркоманда капитана Ланге из второго отдела Абвера. С ним большое количество оружия и денег. Он должен возглавить и направить чеченские банды в нужное русло для захвата нефтепромыслов в городе Грозном. Там уже несколько крупных отрядов из чеченцев и ингушей ведут полномасштабную войну и истребление русских. Фельдфебель Моритц около Майкопа также собирает адыгов и черкесов. Они помогут растерзать части русских в предгорьях Кавказа, пока мы захватываем Сталинград! - говоря это, подбородок Андрея снова задрался вверх, - пусть они все здесь перережут друг друга, и хай живе, моя вільна Україна!

- Прямо философский диспут получился, - сказал Виванов, мысленно оценивая возможное огневое противодействие солдат из грузовика охраны, в случае открытия огня диверсантом через окошечко чердака по 'эмке' генерала Чуйкова, - я удивлён разносторонней подготовкой, сынок. Приятно поговорить с интересным человеком, хоть и в такой дерьмовой обстановке. Понятно... Мужиков русских в плуги запряжёте, или как гладиаторов на арену для потехи будете выпускать, а девок в гарем поместите, тех, кто не очень красивые - в публичные дома. Стариков убьёте, чтоб лишнего не ели, детей в прислугу и будете жить как в Древнем Риме, или как в средние века, только что с самолётами, автомобилями и радиоприёмниками. Сделаете новую Золотую Германскую Орду, в окружении верных союзников, и потом завалите американцев трупами покорённых народов, и по этим трупам перейдёте Атлантику, как по мосту. И сделаете ещё и в Америке филиал Золотой Германской Орды. Кстати с чеченцами и ингушами вы бы не промахнулись. Они стреляют в спины даже друзьям, если есть возможность поживы. И им всегда всего бывает мало: денег, земли, коней, женщин, оружия, еды... Спросите у любого на Кавказе, или в здешних местах, можно ли доверять чеченцу, и чего стоит его дружба. Они будут стараться убить всех, кто будет мешать им грабить, после того как усыпят бдительность обманом. А Германский порядок, я так понимаю, это жёсткий порядок. Значит, они с Германией не уживутся. Вы их что, потом всех убьёте?

- А какая тебе разница? Перебьём всех или не всех? - спросил его машинально диверсант, вцепившись взглядом в машины командарма Чуйкова на том берегу реки, - вот и моя награда сама приехала, должность командира роты, лейтенантские погоны Вермахта, железный крест, отпуск в Германию и сто тысяч марок.

- Да никакой разницы... - ответил Виванов тоже машинально, понимая, что даже если фашистский агент из своего пулемёта МГ-34 изрешетит 'эмку' и убьёт генерала Чуйкова, ответный огонь охраны, точно так же изрешетит всю дощатую крышу над чердаком и всех, кто под ней находился.

Глава 21. Когда ты молод и влюблён

Когда лётчик перестал говорить и мгновенно уснул после своего короткого рассказа, машина дёрнулась. Кружка с сидения упала на стопку газет и карт, оставив на них быстро сохнущее пятно. Чуйков очнулся.

Вслед за 'эмкой' в направлении переправы у Пимено-Черни двигались ГАЗ-АА с охраной и ЗИС-5 с пыльно-зелёным фургоном радиостанции, вздрагивая на кочках и завывая двигателями.

Мимо проплыли встающие в строй молодые красноармейцы. Они расталкивали задремавших, укладывали в вещмешки недописанные письма, прокатили на середине слова разговоры, поднимать из травы и навьючивали на спины хоботы и станины пулемётов, стволы и блины миномётов, длинные ПТРД, ящики с боеприпасами, коробки с продовольствием. Командиры садились в сёдла, разъезжались вдоль строящейся колонны. Несколько молодых солдат играли в догонялки с мышью-полёвкой, используя каски как сачки. Теперь они надели каски на свои коротко остриженные головы, от чего их тонкие юношеские шеи стали казаться ещё тоньше. Провожая взглядом генеральскую машину, один из них встретился смешливо-любопытный глазами с Чуйковым. Множество подобных взглядов молодых людей, отделённых тонкой чертой от близкой, возможной преждевременной смерти молнией промелькнула перед ним, поднявшись из недр памяти. В этот момент он почувствовал, что очень устал. Перед его глазами, как в мыльной плёнке продолжали плыть серо-зелёные холмы, самолёты в небе вперемешку с птицами, голубая даль и высокая стена серой пыли, подпирающая голубое небо. Полуобернувшись, через заднее стекло 'эмки' он в последний раз окинул взглядом батальон. Чуть заметным движением правой руки помахал им:

Чеченцы из 255-го кавполка, до этого терпеливо ожидавшие в седлах начала движения штабной группы, старались теперь держаться вне пылевого шлейфа, поднятого машинами. Чуйков рукой подозвал едущего неподалёку их командира.

Подъехав, и поровняв коня с открытым окном, сержант Казанкин приложил руку к папахе.

- Сержант, скажи мне, чего это у твоего бойца к седлу отрезанная голова человека привязана?

- Это Темир Джуакаев привязал голову к седлу, кровник убитого, товарищ генерал-лейтенант. Дело это давнее. Когда в 1925 году войска Северокавказского округа командарма Уборевича разоружала Чечню и Дагестан, тогда были сильные бои за аул Зумсой, где вокруг прятались банды Атаби Шамилева. Дядя Темира тогда был тогда в 1-м Чеченском революционном конном отряде, и был схвачен, и обезглавлен двоюродным племянником Шамилева. Старейшины тейп Джукаева потом не принял извинений, и решил, что должна быть осуществлена кровная месть. Прошло пятнадцать лет, и тут Темир позавчера встретил у железной дороги Усама, сына того двоюродного племянника-убийцы. Он видел его раньше в Грязном. Этот Усама был в красноармейской форме. С другими людьми он минировал рельсы недалеко от Котельниково, там, где железная дорога обходит аэродром. У них были винтовки, мотоциклы и грузовик. Мы подумали, что это наверно бандиты Майрбека Шерипова, главаря 'Чечено-ингушского союза националистов', или люди Хасана Исраилова из 'Национал-социалистической партии кавказцев'. Мы приказали им сдаться, но они открыли огонь, и мы их стали рубить шашками. Командир нашего разъезда тогда погиб. А Темир погнался за Усамой по степи, догнал и убил. Потом он привёз нам его голову, чтобы все чеченцы увидели, и смогли потом подтвердить, что Джукааевы отомщены.

- Попроси его, своего красноармейца, если все уже насмотрелись на отрезанную голову, чтобы он её выбросил, а за ликвидацию диверсантов спасибо, - сказал Казанкину командарм, - пленных куда дели? Допросить бы их не мешало.

- Мы фашистов в плен не берём! Они столько наших лучших джигитов-коммунистов и комсомольцев из числа горской бедноты поубивали у станции Ремонтной и Семичная, что они и их бандитские подельники в Чечне вовек не расплатятся! - ответил сержант и закашлялся от едкого чёрного дыма, тянущегося от нескольких интенсивно горящих хлебоуборочных комбайнов и тракторов ХТЗ.

Было видно, как пули авиационных пулемётов пробивали тела трактористов и комбайнёров вместе с обшивкой кабин и сидениями. В одном из комбайнов, свернувшись, словно во сне, лежал в тлеющей рубашке, залитой кровью, совсем ещё мальчик, может быть лет двенадцати от роду. Ремонтная машина с пробитыми колёсами - грузовик с крытым кузовом, брошенная недалеко от комбайнов, имела на борту надписи: "Совхоз Ленина" и "Всё для фронта!". Вокруг горела сухая трава, тонким пояском огня как бы очерчивая заколдованный круг времени и событий. Идущие мимо беженцы равнодушно смотрели на расстрелянных с самолётов колхозников, и никто не хотел к ним подойти.

Сержант что-то ещё говорил Чуйкову про своего комполка Висаитова, о месте возможного расположения его штаба, о нравах мусульманских священников, заливающих фашистской агитацией головы молодёжи в горных районах, о немецких парашютистах, что укрываются в горах, но тот уже не слушал.

Размотав на обеих руках бинт, он посмотрел на свои потрескавшиеся ладони. Из-под корки треснувшей кожи проступала кровь. Она не проходила уже второй день. Его руки были в буквальном смысле в крови, но не потому, что он бездарно потерял переправы через Дон, или тогда в 1918 году, когда получил сабельный удар по голове, оставивший глубокий шрам на лбу, в Сибири, на Колчаковском фронте, в метель атаковал белогвардейский офицерский санный обоз с ранеными, истребив всех до одного. Просто кровообращение и доступ питательных веществ кожным покровам оказался нарушен из-за сбоя вегетативной нервной системы, не подконтрольной рассудку, и кожа местами умирала. Злая ирония состояла в том, что железная воля человека могла заставить мышцы удерживать руку над пламенем, доводя её до угля, как древнеримский герой Луций Сцевола в лагере врагов, но воля была бессильна управлять простейшей нервной системой, выведенной природой из управления рассудка по причине своей вторичности, как и сокращение кишечника, сердца, легких, потоотделения и другого.

Усталость и бессонница последних дней настолько его обессилили, что внутренний голос легко победил разум, убедил, что в десяти минутах сна во время движения к Пимено-Черни, ничего страшного не произойдёт. Машина едет, охрана рядом, ехать ещё далеко...

...Через крохотные оконца шпорной мастерской едва виднелись свинцовые балтийские облака, висевшие над Санкт-Петербургом. Это тоскливое небо осеннего вечера 1916 года ничем не отличался от такого же вечере двести или триста лет назад. Даже десять тысяч лет назад, когда широкой протоки, названной Новой, а потом Невой, из Ладожского озера в Финский залив ещё не существовало, а на берегах маленькой Свири на живописных холмах жили немногочисленные лопари, эти облака были таким же мрачными. Теперь, правда, они подсвечивались электрическими уличным фонарями, окнами дворцов, прожектором Петропавловской крепости, огнями верфей и заводов, не идущих ни в какое сравнение ни с тщедушными кострочками охотников и рыбаков, ни со слабыми, для огромного пространства, карнавальным огнями фантасмагорической столицы неистового Петра I.

Вдоль кирпичной стены подвала душной мастерской, под рядом окон, стояли деревянные верстаки. Около них в полусогнутом состоянии орудовали напильниками и ножовками по металлу несколько детей и подростков. Ещё несколько человек сидели в углу вокруг грубо сколоченного табурета. На нём стоял дымящийся котелок. Из котелка собравшиеся ели деревянными черпаками кашу. В другом углу мастерской гудел огнём небольшой горн. Тут же лежала груда дров, куча угля, всевозможные щипцы, молотки, прутки металла. К единственному входу в подвал вели несколько потертых ступенек. Рядом висел чёрно-белый фотографический портрет Николая II в жёлтой деревянной раме, с ленточкой российского триколора через один их углов. На противоположной стене, в углу, мерцала крохотной лампадкой икона Николая Чудотворца. Но стенах были закреплены дощатые полки и щиты с разнообразными металлическими заготовками, почти готовыми парами шпор разного размера и из разного материала. Ещё одним источником света в мастерской служила тусклая, постоянно мигающая электрическая лампочка, ввинченная в медный патрон на проводе с матерчатой изоляцией. Кто-то из мальчиков у окна напевал чуть слышно:

Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой,

Крутится, вертится, хочет упасть.

Кавалер барышню хочет украсть...

Усталый юноша-подмастерье у верстака, в тёмной от полировочной пасты холщовом фартуке поверх мокрой от пота рубахи неопределённого цвета, застыл на месте и прикусил губу от досады. Латунный пруток никак не хотел зажиматься в тиски, выскальзывал из войлочной оправки. Наконец, жалобно дребезжа, и как бы жалуясь на нерасторопного подмастерье, пруток упал на каменную плиту пола. Через мгновение, по затылку подмастерья сильно ударила тяжёлая рука.

- Ты Чуйков, наверное, и не Чуйков вовсе, а Чурков, от слова чурка поленная. Раззява и олух царя небесного, совсем работать не можешь! - раздался над его головой хриплый голос, - ох, Васька, вышвырну я тебя на улицу пинком под зад обратно в захудалую Московскую губернию, в деревню коз с утками пасти всю оставшуюся жизнь, или за лошадьми навоз убирать, как твой папаша-конюх! Лапоть - деревенщина...

Василий Чуйков быстро поднял со скользкого, грязного пола капризную заготовку и, сжав зубы, повернулся на голос. Перед ним, дыша негодованием и винным перегаром, стоял седеющий мужчина в таком же, как и на Чуйкове, фартуке. Уперев руки в бока, он через пенсне на широком, красном лице разглядывал полные ненависти глаза юноши. За спиной этого гороподобного мужчины стоял щёгольски одетый молодой юнкер в алой бескозырке с чёрным кантом, кителе защитного цвета, в синих рейтузах с красным кантом при высоких хромовых сапогах со шпорами. На боку юнкера красовалась отполированная до блеска шашка.

- И нечего таким делать в столичном Санкт-Петербурге, неумеха ты, дождёшься, и еды не дам, ни пятиалтынного, ни гривенника, ни гроша ломанного на дорогу не получишь! - сказав это, мастер ещё раз замахнулся, но, наткнувшись на взгляд Василия, бить раздумал и забубнил, - прости грешного, Святой дух наш, вседержитель, да святится имя твое, да приидет царствие твоё на земли аки на небе...

Он перекрестился и добавил:

- К утру если шпоры для их превосходительства есаула не будут готовы, собирай котомку и убирайся, волчёнышь!

Стоявший рядом с ним юнкер, заносчиво обводя взглядом пространство вокруг, произнёс, сильно грассируя:

- Когда отечество сражается с германским кайзером, таких молодчиков следует на фронт отправлять, а не в столице оставлять девкам подолы крутить, не знаю, куда, право, Государь Император смотрит!

- Правда ваша, господин юнкер, - согласно кивнул здоровяк, - всех буйных надо на фронт, а то отсиживаются в тылу. Однако, господин юнкер, что слышно, скоро ли мы обратно Польшу и Прибалтику у немца отобьём, а то газеты чего только не пишут. То, вроде, мужиков и лошадей в деревне больше не осталось, и немцы вот-вот к столице прорвутся, то пишут, что скоро сделают у нас самолеты "Геракл", что до Берлина и до Вены долетят, и кайзера Вильгельма и императора Франца Иосифа бомбой убьют?

- Ерунда, господин Савельев, генерал-лейтенант Алексеев, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, разрабатывает план всеобщего наступления на 1917 год с целью вернуть западные земли Российской империи! - важно произнёс юнкер.

- Вот было бы хорошо, проучить всяких говорунов из социалистов и демократов, твердящих, что Российская империя прогнила насквозь, - ответил мастер и, вздохнув, крикнул на Чуйкова так, словно тот был повинен в отторжении от Российской империи Царства Польского, - ну, чего смотришь, работать кто будет за тебя, Шаляпин или Кшесинская?

Несмотря на жар печи, под низким сводчатым потолком стоял запах сырости и плесени. В углах и стенах цвёл белыми хлопьями влажный грибок. Дышать было тяжело. В груди словно застрял тяжёлый ком, всё время возникало чувство, что началась чахотка, что сознание спуталось и никогда больше станет ясным.

- Я сделаю, господин мастер, я успею! - сказал Чуйков, сжимая в руках латунный прут так, что побелели костяшки пальцев, - я сделаю...

- И не называй меня господином мастером, чай не у нехристя Шмидта горбатишься на заводе! Никанор Кузьмич я, великорусский мастер изящного дела для всякой благородной наружности, - сказал мужчина, развернул грузное тело и зло крикнул в угол мастерской, - Чубарь, в помощь этому недомерку прикрепляешься, и чтоб латунные шпоры к утру сделали с колёсиками и клеймом моей шпорной мастерской!

- Правильно, господин Савельев, так этих зверей и надо в строгости держать, - надменно сказал юнкер, хотя по возрасту и росту он полностью походил на Чуйкова, - так как же, шпоры вы мои починили, колёсико и всё такое прочее?

- Маленькая заминка с полировкой, паста Гойи закончилась, а цены сейчас против довоенных в сто раз выросли, немецкие старые запасы кончились, а подлец купец Никонов, что её через Финляндию контрабандой возит, такую цену называет, что сил нет никаких. От того полируем вручную, а это дольше.

- Так, когда же будут?

- На этой неделе дополируем, а то негоже юнкеру Николаевского кавалерийского училища в царапанных шпорах перед барышнями по Фонтанке гулять! - ответил мастер, - а сейчас приглашаю с дочкой моей весёлой познакомиться, чаю попить, поболтать о том, о сём, если, конечно, ваше дворянское превосходительство не брезгует.

- Дочка так дочка! - важно пробасил юнец и, поглядывая на чумазых сверстников, сверкая погонами, пуговицами и эфесом шашки, двинулся вслед за Савельевым, - я бы кнутом того вашего неразговорчивого неумеху выдрал, сразу бы шелковым стал.

Они прошлись мимо горна. Юнкер пнул сапогом корзину с углём. Оба поднявшись по лестнице к портрету Государя и исчезли за дощатой дверью.

Один из юношей, к кому был обращён последний грозный приказ о надзоре за Чуйковым, поднял голову. Худой, с бледным лицом, со шрамом на верхней губе, он привстал, доедая последнюю ложку жидкой каши уже на ногах. При этом он по-деревенски держал под ложкой и подбородком сложенную лодочкой ладонь.

- Да-да, как изволите... - запоздало сказал Чубарь, облизывая ложку.

Засунув её в карман, он подошел к Чуйкову и спросил дружелюбно:

- Васька, размеры шпор где у тебя?

- Вон, на бумажке написано, - ответил Чуйков, кивая через плечо.

Чубарь взял с засыпанного металлическими опилками верстака листок бумаги. Быстро изучив его, покашливая в кулак, вернулся к своему верстаку и полез под него. Чуйков хмуро за ним наблюдал. Наконец Чубарь вылез из-под верстака с парой уже изогнутых латунных заготовок для шпор.

- На, Васьки, это от твоего тёзки с прошлого года осталось, что от туберкулёза помер. Пусть будет ему земля пухом... Мучился он долго... Посмотри, под твой размер подойдёт как раз. Подправишь немного, колёсики приладишь. На, Вась!

Чуйков и Чубарь присели на верстак, рассматривая подёрнутые зеленоватым окислом заготовки.

- Не могу я здесь больше, Андрюшка! Кровопийца этот Кузьмич, как вся эта богатая сволочь, что с утра до вечера пьёт кровь простого народа, - сказал наконец Чуйков тихо, - уйду я отсюда, в юнги хочу записаться на Балтийский флот, поближе к настоящей жизни. Там хоть что-то добьюсь, а в этом подвале умру в расцвете лет. В Кронштадт поеду, в минёры записываться.

- Куда тебе в минёры? Кишка у тебя тонка в юнги идти! Смотри, здесь и харч хоть какой, а есть, и спать можно в тепле, и, смотришь, рубль-два можно в месяц собрать для своих деревенских, - сказал Чубарь и закашлялся, прикрывая рот ладонью.

- Мой отец конюхом когда у графа Воронцова служил, человека кулаком в драке убил, так что кишка у меня сильная, - ответил на это Чуйков, - все о скорой революции вокруг говорят, как в 1905 году, с баррикадами и расстрелами, с восстанием на броненосцах и крейсерах, как на "Потёмкине" и "Очакове", о том, что генералы скоро царя сбросят, потому что он Россию загубил! А ты рубль-два...

Чубарь его не слушал, рассматривая оставшиеся после кашля на рук розовые пятнышки, вылетевшие с дыханием. Он вытер ладони о фартук и сказал:

- В твоих Серебряных Прудах, только название одно драгоценное, поди ж ты, серебряные, а кроме медяков никакой деньги и не водилось. А тут столица Российской Империи - Петроград. Зачем её на гнилой Кронштадт менять? Болезненное там место, сырое и ветреное. Скоро, говорят, война с Вильгельмом, с Францем Иосифом и турками кончится, Антанта нам Стамбул передаст, и заживём все в изобилии и славе... Заказов много будет, смотришь, в посыльные выбьешься. А там чаевые большие господа дают. Можно и на барышень купеческих второй гильдии посмотреть, и в красивых домах побывать. Ты же смышлёный, Васька, у тебя четыре года церковной школы, даже год училища, ты бабам и богатым девкам головы-то закрутить сможешь. А если ты на частный Путиловский завод надумал бы идти, тоже не советую тебе по-дружески. Там людей живьём в машины затягивает и калечит, убивает чуть ли не каждый день. А потом им хозяева говорят, что сам сюда устраивались, сам выбирали, сами рисковали, сами теперь калеками и живите, как хотите. Бросают людей беспомощных как мусор! Там если мастеру не поклонился - штраф, отвернулся, зубами заскрипел - штраф, опоздал на минуту - штраф, на портрет царя не перекрестился - штраф, а уж если заготовку испортил, чуть не всю зарплату отдашь! К концу месяца ты заводу должен будешь больше, чем он тебе, прямо как негры в Америке. Только и хватит на то, чтобы в заводской лавке купить на гривенник пол пуда картошки, да на десяток яиц за пятиалтынный, или того хуже в кредит у них брать, потому что ты, не дай бог женился и ребёнок у тебя! Листовку революционную если нашли - увольнение сразу и жандармам отдадут для допросов, а так как развернётся дело. На заводе Нобеля так же издеваются, на Металлическом и Невском не лучше, и у Лесснера дело дрянь. Да по всей империи так, зачем тебе уходить, куда? Может, конечно, токари и фрезеровщики по тридцать рублей в месяц и зарабатывают, да всё равно всё за комнаты заводские отдают, да и редкость это... А адмирал-то ничего не делает, а четыре тысячи в месяц рублей жалованья имеет, а в военное время удвоенное жалованье. Я уж разузнавал, в две тысячи раз больше, а если нас взять, то в двадцать тысяч раз больше!

- Вот и давай убежим вместе! Ты же правду понимаешь всю!

- Нет, это дело гиблое со всем миром бороться...

- У господ собаки лучше питаются, и ты смотри, Андрюха, как тут с нами обращаются! - сказал другу Чуйков, полез за пазуху, и вынул оттуда вчетверо сложенный желтоватый листок бумаги, - мы для фабрикантов, купцов, попов, помещиков и офицеров не люди Божьи, а скотина. По всей стране издевательства. Наберёт буржуй рабочих, а потом не заплатит за год работы, они возмущаться, а губернатор посылает казаков и черкесов, быть и убивать! Крестьянин барину установленную аренду не отдаст вовремя, сразу казаки приезжают бить, чуть не до смерти. Сами казаки от налогов освобождены, земля у них от царя подаренная, вот они и стараются, псы помещичьи, а в думе только изображают, что что-то делают для народа, а сами свои только дела обстряпывают, такие же помещики там сидят. В листовках социал-революционеров и большевиков так про это и написано, в газете 'Искра' так пишет Ленин и Каменев. А если везде так, то надо делать что-то, менять, революцию надо делать, друг Андрюха! Если не мы, то кто?

Чубарь побледнел как полотно. Схватил Чуйкова за локоть загрубелой ладонью с чёрными полосками под обкусанными ногтями. Задыхаясь прошептал:

- Что ты, листовку спрячь, убери Христа ради, выдаст нас кто-нибудь! Вишь, зыркают сюда. На прошлой неделе черносотенцы трубой железной избили до смерти мальчика-газетчика, что вместе с 'Биржевые ведомостями' и 'Газетой-копейкой' листовки раздавал. Сам видел его в луже крови и листовки вокруг в грязи...

- Читай, Андрюха, не бойся, это анархистская листовка! - отведя товарища ближе к печи, сказал Чуйков и стал читать, - Товарищи рабочие! Кровавый царизм на Дворцовой площади расстреливает ваших жён и детей из винтовок своих гвардейцев, он рубит вас на Ленских приисках казацкими шашками. Его проклятый Зимний дворец недаром окрашен в тёмно-красный цвет. Это цвет нашей крови, товарищи! Кровавый 300-летний царизм должен быть уничтожен! Союз анархистов Севера призывает вас к этому!

Некоторое время они читали листовку, разложенную поверх напильников и лобзиков, повернувшись спиной к остальным подмастерьям. Они не видели, как один из них, щуплый белобрысый мальчик с грустными оленьими глазами, тихо поднялся на цыпочках к двери и скрылся за ней. Через некоторое время дверь в подвал распахнулась, и на лестнице появился мистер с юнкером. Оба были в одних рубашках с раскрасневшимися лицами, с водочными рюмками в руках. У юнкера рюмка была полная, а у мастера пустая, зато в другой руке у него был графин без пробки. В проёме двери, на фоне зелёных стен коридора, тускло освещённого электрической лампочкой, возникла миловидная молодая девушка в широкой синей юбке, красной облегающей кофте, подчеркивающей высокую грудь. Волосы надо лбом её были подвиты, хотя через плечо была перекинута коса с вплетённой шёлковой косой, как это обычно делали девушки-малороссы. Одна нога была выставляла из-под юбки, словно демонстрировала всем красные шнурованные полусапожки на каблуке. Это была средняя дочь хозяина.

- А, волчёныши, заготовку покойника вытащили, обмануть меня решили! Теперь я вам обоим точно не заплачу ни за прошлые месяцы, ни за этот месяц! Скажите спасибо, что учу вас, дураков, и хлеба даю! - проговорил мастер, и тут он заметил листовку.

- Ага, бунтовщики, предатели России! - закричал снова Савельев и стал спускаться по лестнице, - сейчас вы у меня получите!

Чубарь метнулся было к табуретке с котелком каши, но получил удар по уху и, споткнувшись о выступ плиты пола, с грохотом упал на разлетевшийся ящик.

- За что, Никанор Кузьмич? - застонал он, потирая ушибленный локоть, - это всё Васька!

- Этих молодых зверей нужно проучить! - неожиданно тонким голосом воскликнул юнкер, поглядывая победно на девушку, - надо им по цуку задать отчётливый трёп!

Юнкер начал тоже спускаться вниз, стараясь не расплескать водку. Мастер тем временем, распространяя запах перегара и огурцов, подошёл к Чуйкову и замахнулся для сокрушительного удара громадным кулаком, приговаривая:

- Я тебе покажу, как за моей спиной обманывать и злоумышлять... Эх!

Василий Чуйков успел схватить с верстака листовку, инстинктивно пригнуться и сделать шаг в сторону. Он даже успел разглядеть колдовски привлекательную улыбку девушки, наблюдающей за ним с явным интересом. Как всегда, в таких случаях, ему показалось, что всё происходит долго, как во сне, а на самом деле всё действие заняло мгновение. Пудовая рука прошла над его головой, чуть тронув волосы. Мастер всем телом повалился на верстак. Заскрежетали по камню железные ножки верстака, со звоном упали напильники и лобзики.

- Держите Ваську! - задыхаясь просипел мастер.

На пути Чуйкова оказался юнкер. Его ловкое молодое тело не сулило простого решения, и Чуйкову ничего не оставалось, как ударить его так, как показывал ему несколько раз отец: в нос и посильнее. Рискуя попасть в скулу и отбить себе пальцы, или вообще промахнуться, этот скользящий удар справа сейчас достиг результата. Кулак с хрустом, словно в яблоко вошёл в хрящ и кость носа. Юнкер, ойкнув, стал падать, потеряв ориентацию в пространстве, видя только красные круги перед глазами.

Пока другие подмастерья вскакивали со своих мест, а Савельев поднимался с верстака, Чуйков взлетел к двери сразу через несколько ступенек. Под стук своего бешено колотившего сердца, он протиснулся между дверным косяком и грудью дочери хозяина, не двинувшейся, а как ему показалось даже подавшейся ему навстречу. Оказавшись за дверью в узком коридоре, он на мгновение замешкался.

- Держи его, Глашка, что же ты, стерва! - послышался крик.

С одной стороны коридора светила электрической лампочки открытая дверь конторы. Там на столе были разложены закуски, на стуле висела шашка юнкера и его китель. На столе лежали карты, стоял патефон. С другой стороны находилась распахнутая настежь, подпёртая куском кирпича, дверь во двор.

- Держи вора! Он их благородию нос сломал! Покушение на основы государственного строя! - закричал мастер из подвала.

Чуйков улыбнулся, не то этой явной смешной нелепости, потому что он ничего не украл, наоборот, у него украли зарплату за три недели, не то из-за чувства свободы, такого упоительного и счастливого, что больше ни о чём не хотелось думать. Воздух вокруг был сырой, насыщенный запахом горящего угля, дров и мусора.

Он пробежал мимо сонного татарина, выполнявшего в колодце бараков роль дворника, пролез в щель между калиткой и воротиной, и что было силы побежал через узкие проходные дворы. Путь его лежал через тоннели подворотен, сараев, дровяных поленниц, среди дровяных сараев и конюшен. Разбрызгивая в стороны воду луж, распугивая кошек и голубей, он вырвался на улицу. Не останавливаясь нигде надолго, он пробежал вдоль казарм Морского экипажа, где перед окнами прохаживались малолетние проститутки с нарумяненными щекам в сопровождении своих сутенёров, совсем ещё мальчиков. Потом он миновал несколько кварталов деревянных и каменных домов с дощатыми заборами, огородами и садами. У большого дома на углу Офицерской улицы и речки Пряжи он перешёл на шаг, а потом и вовсе остановился, понимая, что теперь его уже точно не догонят.

Под мокрую от пота рубашку стал пробираться ледяной невский воздух. Тяжело дыша, Чуйков обнял огромную холодную афишную тумбу с надписью косыми буквами: 'Демидовский сад. Новейшие аттракционы. Для Вас, дамы и господа, в нашем театре трагедия 'Владимир Маяковский' в исполнении автора. Декорации и костюмы П.Флонова и К.Малевича'.

С Невской Губы оттуда, где теснились, похожие на сказочных гигантских чудищ, корпуса недостроенных судов, чёрные цеха и портальные краны Адмиралтейского судостроительного завода, дул влажный и ледяной осенний ветер. Всё тот же запах горелого угля смешивался с запахом тины. Гудели буксиры и кричали чайки. Чуть правее рядами стояли чёрные силуэты заводских труб. Казалось, что выходящий из них дым, расползаясь в разные стороны формирует всё это низкое, серое небо. Моросящий дождь, больше похожий на туман, делал булыжную мостовую вокруг похожей на блестящую чешую огромной змеи. Жёлтые и коричневые листья каштанов и клёнов, лежащие на мостовой, походили на несчастных золотых рыбок и медуз, погибших на теле чудовища. В череде гулких ударов копыт лошадей гужевых повозок и звонкого цоканья извозчичьей лошади неподалёку возник сбой в токоте копыт. Извозчик подбирал седоков. Послышался обрывок негромкого разговора:

- А я тебе говорю, Глафира, что эти Дервизы, это фамилия такая! Миллионеры с железной дороги... Эх, деревня ты, деревня... А Терещенко, тот будет сахарный король, уже наследство двадцати семи лет отроду получил - сто миллионов рублей. Он и есть главный миллионер российский...

Уже требовательно, густой бас скомандовал:

- Тпру-у-у! Лохматая! Куда барыни изволят?

Чуйков постепенно успокоил дыхание и выглянул из-за тумбы. Невдалеке прохаживался здоровенный пузатый городовой в чёрной шинели, башлыке и бараньей шапке с кокардой, при шашке и револьвере на оранжевом шнурке. На другой стороне улицы о чём-то оживленно беседовали, скорее спорили, несколько мужчин, похожих на заводских рабочих в картузах, поддёвках, коротких пальто-бушлатах, тёмных брюках по-деревенски заправленных в сапоги. Стоящая рядом понурая старуха в полушубке и цветастом платке, держала на согнутом локте корзину с живой курицей. На перекрёстке две молоденьких курсистки в приталенных пальто и каракулевых шапках, в остроносых шнурованных полусапожках на каблуке, шли с широкими кожаными папками под мышками. Они то и дело приподнимали края коричневых платьев, чтоб не замочить их подолы, или придерживали шапочки, перешагивая через лужи. Было не очень понятно, что они здесь делали. Курсисток сопровождал стройный морской офицер в новенькой шинели и с кортиком на боку. Было видно, что ему доставляет огромное удовольствие то и дело предлагать девицам согнутую в локте руку перед очередным для них препятствием.

- Эй, хлопчик! Пятиалтынный заработать не хочешь ли? - раздался сзади Чуйкова молодой, насмешливый женский голос.

Из переулка выехала и остановилась повозка, гружённая штуками ткани, прикрытыми брезентом. На повозке сидела молодая черноволосая женщина, не то казачка, не то цыганка, и смотрела на него выразительными карими глазами. На ней был полушубок из дорогого меха, красная юбка, яркий малороссийский ситцевый платок. Она с интересом оглядела Чуйкова, его убогий наряд: войлочные чуни, заплаты на коленях, грязный фартук, замасленная косоворотка без пуговиц, грязные волосы, перехваченные ремешком.

- Ты что, сбежал с работы, или с каторги? - спросила она мелодичным голосом, - уж больно вид у тебя типический! Смотри-ка, Кузьма!

Возничим был безногий инвалид с культями чуть пониже колен. На нём была солдатская шинель и солдатская же папаха из искусственного меха без кокарды.

- Да, у парнишки видок аховый, того и гляди воспаление лёгких подхватит, и в гроб айда! Здесь же не Полтава, здесь Петроград!

Юноша согласно мотнул головой.

Женщина позвала его ладонью к себе:

- Вот, бери эти штуки ситца и тащи вон в те зелёные ворота. Там Клава покажет куда его складывать. Воз наш весь перетаскаешь, пятиалтынный твой. А так, правда, возьмём его в нашу женскую артель солдатских вдов, нам молодые хлопчики сгодятся. Правда, Кузьма?

- Вам, кобылицам молодым, не хлопчик нужен, а жеребец здоровенный, чёртовы вертихвостки! - с нарочитой строгостью ответил возчик, - давай, парень соглашайся, угол будет и баб полный дом!

- Я на флот Балтийский хочу! - ответил Чуйков хмуро.

- А я не тороплю с ответом, - весело отозвалась молодка, - вон у меня теперь какой кавалер будет.

Женщина начала бросать юноше на согнутые руки тяжеленые рулоны ткани. Кузьмич тем временем опустил на мостовую тележку на металлических колёсиках, слез на неё, и, отталкиваясь от мостовой короткими палками, двинулся вокруг лошади, пробуя её упряжь. Полы шинели волочились по грязи, но он не обращал на это внимания.

- Ну и берите его в свою артель, правильно, у вас же бабы одни... Мышь пугать ночью некому, - сказал он.

- Не тебя ж, старого козла при молодых держать, - сказала женщина не особенно весело инвалиду, - как тебя звать-то, леший? - спросила она уже у юноши.

- Чуйков я, Василий. Из-под Тулы, - ответил он и получил ещё две штуки пахнущих сыростью рулонов ткани.

Чувствуя, как дрожат от напряжения локтевые суставы, Чуйков пошёл к заветным зелёным воротам...

Глава 22. Выбор жертвы

Что такое пулемётный и винтовочный огонь в упор, Виванов прекрасно знал со времён не так уж и давно прошедшей по этим местам Гражданской войны. Пулемёт Максима со ста метров обычными винтовочными пулями при нём срезал деревья и валил сараи, а уж крупнокалиберный пулемёт ДШК... Если его не убьют здесь или в огороде, и не даже ранят, то он точно не сможет вернуться ни к своей малолетней жертве, ни в само село Пимено-Черни, пока его не займут немцы или румыны. Одно дело убивать других, а другое дело рисковать собственной жизнью ради какого-то хохла, воюющего с врагами своей страны в союзе с другими врагами своей страны, словно в дьявольском цугцванге ослабляя одного, но усиливая другого. Нет, Виванову точно не хотелось пасть героической смертью во славу Германии и её вождя Адольфа Гитлера. Помогать Андрею Догадайло тоже было противно. Этот украинский убийца уже наделал ему проблем, убив Марию Ивановну. Что теперь должен был сказать Василий Владимирович односельчанам? Что их учитель привёл в дом странного капитана НКВД, зарезавшего потом домохозяйку? Или он сам зарезал её? Или чернобородый вор ночью? После этого странный друг учителя расстрелял генерала и беженцев, кому не посчастливилось оказаться вокруг машины и на линии огня, а побежал в огород и был убит? При нём и на чердаке найдены немецкие вещи, немецкая рация и пулемёт, пустые советские бланки, фальшивые деньги. Это был тот лютый враг, Сатана, что устроил в стране апокалипсис, и при этом друг учителя Виванова. На чердаке бы нашли связанную девочку Машу. Она бы всё рассказала. С учётом того, что пропадающие дети и молодые женщины уже давно в этом районе у всех на слуху, и по совокупности всего, Виванова могли убить солдаты на месте или довести до стены дома. И это было бы менее болезненно, более милосердно, чем если бы его начали забивать палками и камнями селяне, а женщины тыкать ножами и ножницами, и чем под руку попадётся. Пусть даже жертва теракта генерал-лейтенант Чуйков - это тот человек, от которого зависит судьба Сталинграда, пусть он хоть Берлин в будущем захватит и возьмёт в плен Гитлера! Нет, определённым образом, готовящееся покушение на командарма РККА Виванову было просто смертельно невыгодно.

Размышляя так, Виванов доел кусок вяленого мяса и принялся за второй, чувствуя, что силы постепенно возвращаются к нему.

- Убить всех чеченцев как всех евреев? Господин Виванов, у меня уже в этой жаре голова не соображает так много говорить... Ничего не понимаю. Какие проблемы с чеченами могут возникнуть у Великой Германии? Вы так говорите, как будто это ты добровольно решил присоединиться к нашей борьбе с большевиками, и это не ты укрываешь меня у себя от красного патруля! Donner wetter! - диверсант некоторое время раздумывал о чём-то, потом тряхнул головой, скривился, выражая, то ли сожаление, то ли досаду, как если бы разговаривал с душевнобольным.

- Ладно-ладно, не серчай, солдатик! - примирительным тоном сказал Виванов, - просто я насмотрелся на горцев во время их участия в походах вместе с белогвардейцами Шкуро и Эрдели по русским сёлам и казачьим станицам в 1918 году, а до этого кавказцы летом 1917 года собрались на кавказский съезд в Петрограде, где Временное правительство и так не справлялось с бандитизмом в столице. Они там устроили настоящий хаос, эти джигиты грабили, насиловали, убивали офицеров, милиционеров, владельцев магазинов, похищали людей, носились по ночам по Петрограду на украденных автомобилях и стреляли в прохожих. Временное правительство, разогнав царскую полицию и жандармов, учредило народную милицию. Набрали в милицию гимназистов, сумасшедших и уголовников, лишь бы не бывших блюстителей закона. Милиция занималась больше вымогательствами и грабежами квартир, и с кавказцами бороться не могла, а скорее даже вступала в сговор. Только когда полуказак-полукалмык генерал Корнилов двинул на Петроград казачьи части и Дикую дивизию горцев 'спасать Россию', а Временное правительство, не имея других сил, передало эсерам и большевиками 40 000 винтовок для защиты Петрограда от генеральской контрреволюционеров, Красная гвардия начала наводить в столице порядок. Кузнецы, литейщики, клепальщики и кочегары без всяких церемоний открывали по машинам черкесов убийственный огонь из винтовок. Это вам не гимназисты-милиционеры! После этого чеченцам и ингушам пришлось убирать на Кавказ, поджав хвосты. Однако уже осенью, когда комиссары Временного правительства по всей стране были либо убиты, либо изгнаны и проигнорированы местным населением, красногвардейцы выгнали и само Временное правительство. Оно к октябрю ничем не распоряжалось и не имело никаких сил. И поделом! Нужно было быт просто идиотами, чтобы с одной стороны пытаться арестовать Ленина, а с другой стороны выдать его соратникам оружие и разрешить организовать в Смольном институте штаб Красной гвардии! Вместо того, чтобы подтвердить права собственности крестьян на присвоенные ими весной 1917 года царские, помещичьи и церковные земли, Керенский со своими либералами принялся дискутировать, о сроках и условиях этого, перепугав крестьянство и бедное и кулаков. Поэтому Временное правительство по всей стране оказалось персоной нон грата. Я в это время был уже в Москве, где формировались добровольческие отряды из офицеров и юнкеров на деньги Путилова. Мне нужно было отомстить за гибель семьи в Кронштадте от рук пьяной матросни и солдатни! Денег у организаторов было мало, отряды насчитывали две с половиной тысячи штыков против пятнадцати тысяч красногвардейцев и 56-го запасного полка. Кавалерии и артиллерии и бронечастей не было вовсе. Мы взяли Кремль, но удержать его не смогли. Во время боёв у Никитских ворот, на Тверском бульваре погибли триста юнкеров, офицеров и студентов. Мы отпели их в повреждённом артиллерией храме Вознесения Господня у Никитских ворот, где когда-то венчался Пушкин с Гончаровой.

Двадцать пять лет прошло как один день с той поры, а я всё прекрасно помню!

Штаб офицерских и юнкерских отрядов, нанятых Путиловым, ударники, части добровольцев из студенческого отряда 'Белая гвардия', был в арендованном кинотеатре 'Унион' в угловом здании Никитских ворот напротив Леонтьевского переулка почти в центре Москвы. У Никитских ворот, особенно на Большой и Малой Бронной проживало тогда много сочувствующих либералам студентов. Другой штаб был в Александровском училище...

Помню отпевание и похороны наших погибших. Весь храм был заставлен открытыми гробами, только в середине оставался проход. В гробах лежали молодые, красивые офицеры, юнкера, студенты, ударники. Толпой стояли их матери, сестры, невесты... Венки, цветы всюду... Митрополит, правда, сказал глумливо, вот мол, они домогалась свободы, угрожая террором спокойствию империи, и сами от свободы своей погибли.

Выл ветер в Москве, шёл мокрый снег, была жуткая слякоть. Все прилегающие к церкви улицы были забиты народом, велась киносъёмка. Я, хотя и был ранен в бою, нёс один из гробов до Братского кладбища умерших от ран жертв германской войны, что находилось в селе Всехсвятском. Сейчас там, вроде, еврей Каганович построил метро. Фигляр Вертинский, написавший об этом песню, что он, мол, не знает зачем, и кому это было нужно, и кто послал их на смерть не дрожащей рукой, бессовестно лгал. Он прекрасно знал, кто дал деньги на оружие и продовольствие, кто уговорил Мосгордуму создать Комитет общественного спасения из тех же социал-революционеров, рабочей социал-демократической партии и кадетов. Глава комитета эсер Руднев, хоть и учитель, но чуть ли не вчерашний террорист-бомбист, вместе с командующим гарнизона, бывшим царским воякой полковником Рябцевым решили почему-то защитить Керенского, уже сбежавшего в Англию через посольство США. Временное правительство в столице никто не защитил, потому что оно не согласилось узаконить отобранную у помещиков землю и демобилизовать мужиков с фронта, а тут, в провинции, в Москве, в тихом омуте Руднев с Рябцевым решили сыграть, словно Корнилов с Деникиным, в Наполеоны, расстрелявшим недовольный народ из пушек 13 вандемьера 1795 года в Париже!

Потом я бежал на Дон к Деникину, но оказался здесь и прибился сначала к анархистам, потом к эсерам. Потом для жизни пригодились медицинские знания, анатомия, потом учительствовал по части русского языка, истории и географии, заодно математики, физики, и литературы, кружки там разные, в Котельниково и Пимено-Черни... Мне ж с умным человеком уже лет двадцать разговаривать не приходилось. А тут львовянин, в германском Бранденбурге учёный. А эти наши кооператоры, колхозники и большевики из отделов Наркомпроса, книжки их все, газеты, ну, до чего тупые! Быдло они полное, как говорят в Польше и на Украине. Пионеры, комсомольцы, партийные, кандидаты, члены этого, члены того... Ахинея просто какая-то. Ненавижу их всех, ненавижу вонючую их жизнь, эту тупую, мерзкую страну, этих жалких, ничтожных, завистливых и подлых людишек. Они же все воры, мерзавцы, убийцы! Слышишь, Андрей, все растленные, жадные, глупые! Биологическая масса, мусор, из которого вылеплены уродцы о двух ногах!

Глаза Виванова налились кровью, лицо сделалось пунцовым. Не только жара и духота делали это с ним его - ярость и ненависть изнутри сжигала его внутренности, рассудок и сердце. Диверсант даже отвлёкся на мгновение от своей цели у моста и удивлённо взглянул на учителя.

- И как только краснопузые комиссары такого врага матёрого упустили? Хотя, пол страны такие же, как ты, ненавидят большевиков и евреев, насколько я уже успел убедиться за год войны, - сказал западный украинец, - как ты можешь в школе с их детьми работать с такой ненавистью?

- Ко мне в школу приводят маленьких, милых светлых ангелов, мальчиков и девочек, чистые души, и я вижу с ужасом, страхом и болью, как они за несколько лет всего, превращаются в жалкие, отвратительные, мерзкие ничтожества, подобные своим быдлоподобным родителям! Ни на что, кроме как жрать, гадить и перепихиваться под кустами и стогах сена, они не способны. Все говорят одно и то же, делают одно и то же, едят одно и то же, поют одно и то же, одеваются одинаково, думают об одном и том же. Их дети становятся как все эти низшие твари. Пусть они строят заводы по американским проектами, делают оружие по немецким образцам с английским моторами, но всем верховодит грузин Сталин, еврей Каганович и армянин Микоян. Но... Мне удаётся спасать часть ангелов от пожирающего большевистского Молоха и Красного Сатаны. Спасу я и Машечку!

Неожиданно ловко для своего возраста Виванов поднялся, и, сделав несколько рысьих шагов по соломе, опустился на корточки у живого куля из камышовой рогожи. Он ослабил толстую шерстяную верёвку, отогнул край рогожи. По чердаку разнёсся запах нечистот. Под рогожей оказалось пунцовое от удушья лицо белокурой девочки с широко раскрытыми от ужаса серо-голубыми. Глазами эти были полными слез. Вокруг глаз, носа, рта виднелись грязные подтёки. Рот девочки был завязан тряпицей, судя по строчке, бывшей когда-то рукавом рубашки. Ноздри широко раздувались из-за жары и ужаса. В кудряшках был сор и мухи. Она бессильно промычала что-то, пыталась что-то сказать, скорее всего, умолять мучителя о пощаде...

- Я спасу тебя, моя девочка, от этого ужасного мира, ангелок! Ты никогда не станешь такой, как они, ты останешься чистой, непорочной душой!

С этими словами Виванов погладил горячий лоб девочки своей ладонью, с достаточно ухоженными для сельского жителя ногтями. Потом его руки стали гладить девочку по всему телу. Наконец, наклонившись, он слизнул с её дрожащих век соль от слёз, и добавил тихо:

- Потерпи немного, Машечка, мы с дядей военным все дела доделаем, а потом я смогу быть только с тобой, моя радость. Теперь даже Мария Ивановна не будет помехой, и можно будет спуститься вниз, на перину. Я тебя помою, переодену как куколку-принцессу!

- И многих ангелочков ты так уже спас, Вася? - оторвавшись от пулемёта, с некоторым изумлением, даже тенью мистического ужаса, совсем неожиданной для матёрого убийцы, спросил Андрей.

Это чуть уловимое смятение в голосе Виванов, тем не менее, успел отметить. Погладив то место, где под рогожей должен был быть низ живота девочки, он ответил:

- Я спасаю местных детей от Котельниково до Цимлы уже много лет, и даже езжу в Сталинград, благо железная дорога под боком. Этим я начал заниматься ещё в Гражданскую войну с беспризорными детьми. Именно тогда я понял, что по-другому не могу жить. Если я долго не буду спасать ангелов от ужасов их будущей жизни, я сам могу покончить жизнь самоубийством. Эта миссия для меня как воздух. Мои греховные с ними развлечения небольшая плата за тот тяжкий труд, что я на себя взял, именем бога Иисуса Христа. Он бросил всех людей на мучения, будучи сам бессмертным, а я подчищаю за ним плохо сделанную работу. Теперь, когда вы тут со своими германо-румынскими друзьями устроили полный хаос и разгром, моя работа стала очень интенсивной. Не проходит и дня, чтобы новый ангел не взлетел не небо, в рай навеки. Одни беженцы из Донбасса и Ленинграда чего стоят! Стройные, загорелые, украинки, еврейки, прибалтки, интеллигенция, что дети, что матери их молодые - кровь с молоком! Не то, что местные полукровки, перемешанные с калмыками и кавказцами!

Что смотришь, Андрей, может, хочешь её познать, как женщину? Человек, ведущий войну без моральных ограничений, будущий плантатор и владелец сотен русских рабов, на, потренируйся! Ей всё равно скоро умирать. Она, правда, нагадила под себя, но я принесу воды и помою её. Хочешь, диверсант?

Андрей Догадайло, скосив взгляд от панели рации, озадаченно заглянул в глаза Виванова. При желании в этом взгляде матёрого немецкого диверсанта можно было различить борьбу противоположных чувств: от желания убить этого каннибала-учителя, встреченного в тысячах километрах от своей родины, в тылу врага, до желания сесть и послушать, что будет рассказывать про мир этот необычный человек. Наконец диверсант проговорил нехотя:

- Нет, спасибо, она ещё маленькая совсем, не за что подержаться. Никакого удовольствия. Я люблю с выпуклыми формами. Понимаю, что в этой азиатской стране принято угощать друг друга не только баней, водкой, взятками, но и женщинами. Однако, я пас, не тянет меня насиловать малолетних! А мальчиков, что, ты тоже так же спасаешь?

- А чем они не ангелы? Мальчики тоже должны иметь право на рай. Что касается форм, то Машечке уже двенадцать лет исполнилось, почти в соку, только если бы ели побольше, как на Украине, или, хотя бы как на Кубани... - ответил Виванов, ещё раз похлопал куль, закрыл лицо девочки рогожей, и снова подобрался к окну.

- Да она на женщину-то ещё не похожа - кожа и кости. Это не нормально, она и в ковре меньше чем нормальная женщина. Тем более ты же хочешь её спасать от жестокого мира, а сам насилуешь и истязаешь. Не понимаю тебя. В Германии за такое отправляют в газовую камеру, а во Львове забивают камнями и палками, после того как гад проползёт через весь город на коленях, - диверсант вытер капли пота со лба и щёк, глотнул из фляги воды, и снова застыл на месте.

Пока происходил этот разговор, на той стороне реки генерал-лейтенант Чуйков вылез из машины. У всех на глазах быстро разделся и бросился в мутную воду Курмоярского Аксая. Солдаты охраны вылезли из своего грузовика, и укрылись в тени машин. Компанию генерал-лейтенанту составили только козы и коровы, стоящие по колено в воде, да несколько местных мальчишек. Беженцы всё так же обречённо брели через мост, неся и ведя больных, малолетних детей, пожитки и попутно торгуясь с продавцами за еду и воду.

По эту сторону реки, по улице у моста, как ни в чём ни бывало, словно не было войны, босиком бегали дети, катали обруч - старый обод велосипедного колеса, удерживая его в вертикальном положении длинным крючком из проволоки. Чуть дальше, на мостках у реки, больше походившей сейчас на широкий ручей, была видна другая, картина из мирной жизни: несколько хуторских женщин, подобрав за пояса подолы, расстегнув до живота рубашки, замотав выше локтя рукава, занимались стиркой. Среди корыт, деревянных и жестяных тёрок и куч мокрого белья, неуверенной, бродили, будто пьяной походкой несколько полуголых малышей. Рядом с прачками, со своим неизменным велосипедом, стоял и зубоскалил бездельник и шут, коренастый и плечистый Прохор Елькин в молодецки сдвинутой на затылок матерчатой фуражке и в майке с лямками. Ненавидимый Вивановым колхозный тракторист Прохор, у каждой юбки всегда останавливался поболтать. Он был любитель лазить по садам на свидания. Он был прислан из Сталинграда после строительства моторно-тракторной станции в колхозе 'Ленинский' за пять лет до войны, и считал себя видным городским женихом. Неплохой тракторист, запойный пьяница, он вечно пытался подбить Виванова, учителя-холостяка, на походы на танцы по соседним сёлам. О любовных похождениях и драках этого тракториста в районе знали не меньше, чем в Пимено-Черни. Шансов уговорить молодую солдатку, вдову или разведёнку, да ещё в компании солидного учителя, по мнению тракториста, было больше.

Множество беженцев, кто в крестьянской мужицкой одежде, в платках и сарафанах, косоворотка, сапогах, калмыцких бюшмюдах, хутцанах, камчатках, кто в городских модных костюмах, фуражечках, френчах, рубашках с отложным воротником, лёгких цветастых, иногда даже шёлковых платьях, береточках, туфельках и ботиночках, босоножках, носочках, с тюками вещей на спинах, или с детскими колясками вместо тележек, пешие, на велосипедах, конные, на верблюдах, на которых было навешано и навьючен столько, что торчали одни головы, хвосты и ноги животных, спускались по крутому берегу к мосту. Они обходили заглохший и брошенный вчера старенький совхозный "Фордзон-путиловец". Этот трактор помнил начало образования колхозов вокруг Котельниково, раскулачивание, расказачивание, хаос коллективизации, страшный рукотворный голод 1933 года, жестокую, смертельную борьбу с вредителями и расхитителями госсобственности, выселения и шабаш всеобщего доносительства.

Прошло всего каких-нибудь десять, пятнадцать лет с тех времён. Дети, рожденные в те страшные годы, ещё даже не окончили школу, а казалось, что это было совсем в другой стране, в другую эпоху и век, чуть ли не на другой планете. Слишком разительны были перемены во всём.

Если до коллективизации трудно было понять, когда происходит, например, пасторальная картина вспашки земли, или сбора урожая, при царе Александре III или НЭПе предсовнаркома РСФСР Ленине, то при коллективизации, купленные на кредиты властей или шефствующими горожанами-рабочими, на поля вышли тракторы. Вот такие "Фордзоны-путиловцы" или 'Интернационалы' с мощными плугами, боронами, сеялками, жатками, уборочные комбайны. Это выглядело совсем по-другому. Тракторы, их заводское навесное оборудование, грузовики, молотилки увеличив отдачу зерна с земель вдвое, с 8 центнеров с гектара, до 25, а саму площадь земель, доступных теперь для обработки вчетверо, переломили к началу войны с фашистами хребет зверю голода в нечернозёмных мужицких областях и казацких степях. Вопрос о хлебе был вопрос жизни и смерти. За год до империалистической войны в царской России было собрано всего 30 пудов зерна на душу населения, тогда как в США - 64 пуда, в Аргентине - 87 пудов, в Канаде - 121 пуд! Нужны были кардинальные и быстрые перемены. Первой жертвой пал старый большевик Бухарин с соратниками, считавший, что нужно сохранить НЕЭповский уклад в деревне.

Однако неразбериха и вредительство 30-годов, голодоморные годы остались страшной, незаживающей раной в душах людей, как победивших, так и проигравших в той принципиальной борьбе, когда упрямство единоличников, саботирующих работы в колхозах по посевной 1932 и сбору урожая осени 1932 года, столкнулись с железной волей коммунистических вождей и пролетариев-победителей в Гражданской войне. Победители не желали отдавать завоевания пролетарской революции и беднейшего крестьянства на откуп кулакам и хуторским семейным сельхозартелям. Коммунисты не снизили налоги и план сдачи зерна государству, не пошли на поводу единоличникам, желающим за счёт умышленно снижения всеми способами количества производимого зерна, повлиять на цены продовольствия, авторитет большевиков, темпы строительства оборонной промышленности и культурной революции. Принудительное изъятие зерна в областях злостного саботажа и контрреволюционных выступлений, в областях, где убивали советских активистов, где возникали эпидемии и людоедство, сопровождалось введением оцепления целых районов войсками, выделением хлеба из Госрезерва, заменой руководства колхозов и партийных организаций. Однако, пока, наученные опытом смерти собственных детей, мужики и казаки не посеяли и не сняли урожай 1934 года, огромные районы центрального нечерноземья, Дона и Кубани, Украины и Сибири голодали и умирали. Но индустриализацию коммунисты не остановили, понимая, что война с мировым капитализмом приближается семимильными шагами. Танки, самолеты, артиллерия, стрелковое оружие, обмундирование, связь, паровозы, боеприпасы, флот, госпитали, фортификационные сооружения, аэродромы, казармы, продовольственные запасы, промышленное сырьё, военные училища, здоровая, образованная молодёжь, должны были появиться очень быстро, не отставая от бешеных темпов перевооружения Германии и создания на деньги США, Великобритании и Франции, германского Вермахта и Ваффен СС. Кто и в каком количестве двинется на СССР, в начале 30-х годов было не ясно, было возможным возникновение любых военных блоков против Советской России, и оставаться с мелкотоварными кулацкими хозяйствами в тылу, погубившими в своё время дело снабжения царской армии продовольствием, вожди Красной армии очевидно не могли не хотели себе позволить. Случись такое вновь, военная европейская машина, опираясь на ресурсы 500 миллионов европейцев, раздавила бы СССР, как развалили немцы, австрийцы и турки Российскую империю к 1917 году. Однако, никто из кулаков, отсидевшихся на своих мешках с зерном в империалистическую и гражданскую войну, про это не раздумывал.

Если забыть о разнице в конечном бенефициаре процесса, всё это напоминало голод 1893 года. Когда крестьяне с голоду мёрли, а правительство, помещики, кулаки и купцы экспортировало хлеб за границу. Пять шестых всего зерна для продажи в Европу, производилось вплоть до революции в помещичьих и кулацких хозяйствах и принадлежало всего десяти процентам населения. И только одна шестая часть зерна была в распоряжении девяноста процентов других сельских производителей - простых крестьян. При наилучших урожаях в России приходилось всего по 500 кг зерна на душу, тогда как в Германии 1000 кг, в США 1200 кг на душу, в Голландии и Канаде 2000! А ведь простым крестьянам Российской Империи нужно было ещё продать хлеб, чтобы платить налоги и покупать предметы первой необходимости. Царский министр Вышеградский выразил мнение царя, жирующих помещиков и капиталистов, считавших своих русских крестьян людьми второго сорта, провозгласив лозунг:

- Недоедим, но вывезем!

Царская предреволюционная система эксплуатации крестьянина, не так давно ещё крепостного раба, строилась на продаже хлеба за границу не от избытка, а от жадности к роскоши и праздности.

Пшеница, хорошая чистая рожь отправлялась за рубеж, к немцам, итальянцам, чехам, которые не хотели есть всякую дрянь. Лучшая чистая рожь перерабатывалась в государственную водку и хуторской самогон, а самую что ни на есть плохую рожь, с пухом, костерем, сивцом и отбоем, ели в деревнях простые люди. Ни здоровья, ни долголетия им, это, конечно, не прибавляло. Народ был худ, болел тифом, скарлатиной, дифтеритом, оспой, ребята росли плохо, подобно тому, как бывает с дурно содержимым скотом. Крестьянских детей умирало половина к возрасту двух с половиной лет. Типичной в деревнях была картина, когда младенцев оставляли в колыбелях одних на весь день, уходя в поле, с соской из тряпицы, в которой был завёрнут кусочек хлеба, где тут же заводились личинки. Часто детям не было хлеба даже в соску. Но мало того, что русские мужики ели самый худший хлеб, они ещё недоедали каждый год. В хлеб, и так отвратительный, они были вынуждены добавлять всё, что было под рукой: гнилое зерно с земли, картофель, конопляную жмаку, шелуху. Продавая русскую пшеницу за границу, царь, богачи, попы, продавали тем самым кровь мужицких детей. Рождённая и накопленная этим ненависть, однажды вырвавшись наружу, и потом не знала никакой пощады, пока не отгорела, как лесной пожар, погасший лишь тогда, когда покинули сей мир жертвы той рабской жизни...

Старенький совхозный "Фордзон", совсем не просто механизм, а памятник страшной эпохе, толпа обходила как волна утёс, уплотнилась и так же обходила машины командарма Чуйкова. Люди пересекали реку по неширокому мосту - едва две полуторки разъедутся. Посередине моста на поручне был прикреплён кумачовый транспарант с надписью белыми неровными буквами: 'Враг будет разбит, победа будет за нами! И.В. Сталин'.

- Это надо же так! Фронт большевиков у Котельниково рухнул, самому осталось жить полчаса, а этот Чуйков купается, сволочь! - воскликнул диверсант, позабыв уже о предыдущем разговоре с учителем.

- И что, совсем уже рухнул, окончательно? - переспросил его учитель, - кончилась в Котельниково Советская власть?

- Ты же и так всё знаешь! Donner wetter! На станции Котельниково по радионаводке нашей группы, рано утром, бомбардировщики Рихтгофена в щепки разнесли четыре эшелона 208-й дальневосточной дивизии. Только один батальон их восьми ушёл к Пимено-Черни. Ещё два эшелонов 208-й дивизии были атакованы у станции Чилеково. Там части этой дивизии ещё и советские штурмовики атаковали, приняв их за германские войска. Уникально... Русские не знали, что Сталин им сюда свежие войска прислал. А ведь 208-й дивизия могла сильно затруднить 14-й танковой дивизии из 4-й армии Гота наступать в тылы Сталинградского фронта... Теперь свежая 208-я дивизия большевиков почти уничтожена прямо в вагонах и на платформах: орудия, миномёты, грузовики, конские упряжки, боеприпасы. Разгромлена, не вступив в бой... Надеясь, за это свой Железный крест я уже заслужил, вот только бы ещё убить генерала Чуйкова. В Котельниково разведывательный батальон из 14-й танковой дивизии Хайма из 48-го танкового корпуса утром добивал остатки большевистских частей. Сейчас они отошли немного назад, дожидаясь снабжения, оставив мотопехоту в домах на окраине. Как только они получат боеприпасы и горючее, они двинуться дальше к Сталинграду. Скрытые беженцами и убегающими солдатами большевиков, они, как всегда, сходу, атакуют Сталинград, и раздавят тех, кто ещё выжил после бомбовых атак Ju-87 'Stuka'. Отличная, отличная работа на глазах делается сейчас германским Вермахтом, так твориться история! Мост в Пимено-Черни не заминирован. Войск в Пимено-Черни нет.

- Чёрт бы вас всех побрал... - Виванов вдруг прищурился, быстро протянув руку взял бинокль и всмотрелся в группу машин на том берегу.

- Ах, какая женщина, мне бы такую! - прошептал он, - это же харьковчанка Наташа, с которой мы познакомились на дороге. Помнишь, Андрей?

Диверсант не ответил поглощённый своими мыслями. Препарат первитин действовал отменно, наполнял его силой и уверенностью. Он был уверен, что убьёт Чуйкова из пулемёта МG-34 с нескольких десятков шагов. Солнечные воспоминания о детстве среди друзей из Львова, кружили ему голову больше, чем похотливые рассуждения странного русского.

Перед мысленным взором проплыли красивые дома с затейливым декором, разновеликими башенками, скульптурами, примечательные фонтаны, памятники, колокольни, бульвары. Как это всё было сейчас далеко среди варварской страны мазанок, сараев и трущёбных бараков, похожих более на перенаселённые еврейские гетто, чем на города и посёлки!

Прекрасные женщины Львова в модной европейской одежде по последней пражской моде, с прекрасными причёсками и тонким макияжем, приветливо взирали на мир, выходя из кафе, ресторанов, магазинов, пассажей, садясь на трамваи, извозчиков или в авто. Стройные элегантные мужчины в первоклассных костюмах, дорогих ботинках и пальто, в модных шляпах, с чувством собственного достоинства шли по делам, спешили на самолёт до Будапешта, поезд до Бухареста, или гуляли в сопровождении друзей и дам по бульварам.

Как это было непохоже на угрюмых, с вечно злыми лицами русских в телогрейках, сапогах и шапках, их коренастых, словно рабочая скотина, женщин Смоленщины, Донбасса, Дона и Кубани! Вечно пьяные, дымящие дурными папиросами, не следящие за собой, питающиеся кое-как... И ещё эти уродливые нескончаемые лица степняков и кавказцев, густо разбавляющие толпы русских низкопородных созданий, превращали всю эту восточную общность в плавильный котёл дикой азиатчины, питающейся средневековыми нравами аулов и кишлаков, их духовной и материальной нищетой, библейской жестокостью.

Парки же Львова благоухали розами, туи были пострижены ровными прямоугольниками и пирамидами, везде царила чистота, гармония и порядок, всё наполнялись мягким солнечным теплом и свежестью ухоженных английских газонов. Европейская, будто голландская площадь Рынок, прекрасное здание оперы, собор святого Юра, готический латинский собор, часовня Боимов, барочный доминиканский собор, монастырь бернардинцев, романтичное Лычаковское кладбище, и ещё вечерняя панорама с холма Высокого замка...

Десять месяцев советской оккупации Львова после бегства польского правительства за границу из-за вторжения германского Вермахта, показали украинским патриотам, что пока на востоке за Днепром царствуют орды русских коммунистов и еврейских комиссаров, свободы Галичине не видать, и нужно идти воевать на восток и выкорчёвывать там угрозу в местах её зарождения. 150 тысяч бежавших на восток от немцев и ОУНа евреев, сотрудничавших ранее с СССР, а также 160 тысяч оставшихся во Львове, тоже являлись вопросом, требующим окончательного решения. Оставшихся во Львове упрямых и наглых евреев пришлось истреблять по частям. Сначала избавились примерно от 4000 в июле прошлого года с помощью Айнзацгруппу СС Германа Хермана прямо на улицах, во время еврейских погромов и в 'дни Петлюры'. Около 5000 навсегда освободили город от своего присутствия при создании и заселении львовского гетто. Почти 20 тысяч в ночь праздника Песах были арестованы и отправлены украинцами под командованием начальника немецкой полиции Альберта Ульрихта в лагерь смерти Белжец и Яновский лагерь уничтожения. Но этого было всё ещё мало. Вернувшийся из отпуска на родину сослуживец, с радостью сообщил Догадайло, что готовиться ещё одна акция под руководством старательного начальника львовского гестапо Эриха Энгельса. Она должна решить вопрос с 50 тысячами, но всё равно тогда ещё евреев в гетто останется 80 тысяч.

Евреи сначала пытались откупиться, выплатив 20 миллионов рублей Бандере, потом столько же выплатили Херману, евреи раздавали в собственность свои квартиры, магазины и мастерские. Исходящая о них гниль коррупции раковой опухолью задела даже офицеров СС. Но теперь оставшиеся в живых ютятся по несколько семей в одной комнате, спят по очереди на многоярусных кроватях, во вшах и нечистотах, уже мало напоминают людей, ожидая своей очереди.

По-видимому, оставшихся в живых после предполагаемой акции Энгельса, следовало расстрелять у песчаной горы в Яновском лагере смерти, или отправить в Освенцим-Биркенау. А те тысячи, что и после этого останутся ещё в львовском гетто, прячась в 'малинах', было бы целесообразно уничтожить вместе с домами, чтобы в конечном счёте их 300 тысяч львовских довоенных евреев в городе не осталось ни одного.

Пока украинец предавался воспоминаниям о довоенном Львове и его жителях, Виванов снова нашёл в толпе беженцев стройную молодую женщину в шёлковом платье, с дочкой лет десяти, в белой панаме. Это была харьковчанка Наташа, до боли напоминающая ему девушку, встреченную им в драматический момент 'октябрьских дней' 1917 года на Никитских воротах у Храма Вознесения в Москве. Знакомство и ничем не примечательный разговор, состоявшийся у них утром на дороге к Пимено-Черни после короткой бомбёжки, не дал ему возможности точно определить, та ли это девушка. Тогда она была ещё совсем юной, почти девочкой. На кричала ему обидные слова, наклонившись над телом только что умершего студента с пробитым пулей желудком. Она кричала о том, что у русского офицерства нет чести, раз оно предало своего царя, потом предало Временное правительство, а теперь сражается за деньги фабриканта Путилова против Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, желающих дать народу мир и землю. Тогда на Виванове, совсем молодом ещё человеке, была надета чужая офицерская шинель с погонами прапорщика и фуражка с трёхцветной овальной кокардой. Девушка приняла его за офицера одного из летучих офицерско-юнкерских отрядов, созданных в Москве после августовского Госсовещания с участием Керенского, Львова и Корнилова. Она говорила ему со слезами на глазах, что убитый студент - это её будущий жених, и после окончания Московского университета, они должны были пожениться. Она плакала и читала его стихи. Этим запомнилась она среди тысяч женских лиц, промелькнувших после этого за двадцать пять лет перед ним. Потом, на улице Малая Никитская, появилась её мать и увела её во дворы за модерновый особняк Рябушинского. Тогда у девушки, как ему показалось, была температура и она была больна тифом.

Конечно, лица подростков, становящихся взрослыми, иногда очень сильно меняются. Но её серые глаза, как звёзды, длинные пальцы и пышные золотые волосы были те же, и имя было то же. Сейчас рядом с ней, красавицей из сказки, какой-то нелепый муж, инженер-недотёпа, и дочка. Но её манеры всё же выдают дворянское происхождение. Вот так она, дворянка, предала память своего жениха-студента, умершего за её свободу и за свободу России безвестным героем от бандитской пули большевика. Узнала ли она его? Нет, и это было немудрено. Тогда он был закопчён пороховым дымом, забрызган грязью, теперь он уже пожилой, сильно загорелый, лоб его, покрытый морщинами, стал гораздо больше из-за залысин, а уголки глаз и рта опустились, изменив лицо.

Наташа сейчас о чём-то разговаривала с мужем, инженером-строителем, и почему-то периодически свободной рукой придерживала соломенную шляпу, хотя в раскалённом воздухе не было и намёка на ветер. У её ног лежал огромный, видимо, лёгкий куль из скатерти или покрывала. Скорее всего он был предназначен для обмена на продукты у торговцев на мосту. Рядом с женщиной, изнывая от жары, стояла её прелестная дочка. Несколько немолодых мужчин в светлых городских костюмах, с рюкзаками и чемоданами томились рядом, как и несколько еврейских семей из Харькова.

Их грузовые машины стояли неподалёку с открытыми дверями и капотом. Скорее всего у них закончилось горючее. Когда Виванов с Догадайло останавливались утром недалеко от их автоколонны, в разговоре Наташи проскальзывало волнение за то, что негде взять бензин для того, чтобы доехать до Сталинграда. Виванов тогда, затаив дыхание, разглядывал, как пружинило тело женщины при каждом движении под шёлком, как качалась грудь и бёдра. Он тщетно старался сейчас разглядеть её лицо, тень от шляпки, а ещё больше расстояние, мешали это сделать.

Чуйков тем временем кончил плескаться в мутной воде Курмоярский Аксая. Он вылез, улыбаясь золотыми зубами, на берег, и адъютант стал перематывать не его руках посеревший от воды бинты. Начальник генеральской охраны кое-как раздвинул толпу, и один за другим, фургон радиосвязи и грузовик охраны с пулемётом стали въезжать на мост.

Диверсант едва заметно заволноваться, понимая, что момент теракта приближается. Оставив своё место у оконца чердака, он принялся быстрыми и точными движениями складывать вещи в вещмешок и собирать рацию. По-видимому, план отхода после расстрела машины командарма был в его голове вполне осуществимым делом. Щелчком тумблера отключил питание рации, смотал провод вокруг наушников, смотал разложенную вокруг рации проволочную антенну. Положив всё это в нишу в корпусе рации, Догадайло закрыл переднюю панель защитной металлической крышкой, щёлкнул замками и сказал:

- Ну, что, господин Виванов, пришла пора послужить Великой Германии с оружием в руках!

- А ведь Наташу вполне можно пригласить в дом, разобраться по-тихому вечером с её мужчинами, и всё, припомнить ей встречу на Никитских воротах... - тихо сказал Виванов сам себе.

После этого он придал лицу просительную гримасу и произнёс:

- Ты мне, Андрей, перед такой акцией бумагу дай, справку, чтоб я вашим, потом, если что, показать мог, что, мол, так и так, ваш я, прошу любить и жаловать. А то, неровен час, подстрелят тебя, а потом придут ваши, и не посмотрят, что я пожилой человек, и заставят меня какие-нибудь работы непосильны делать.

Виванов сказал это точь-в-точь так, как это сделал бы малограмотный совхозный конюх, полностью повторив корявую речь и обороты. Учитель незаметно покосился на автомат, на ТТ в кобуре, на лежащий на хлебных крошках нож. Вздохнул, повернувшись к девочке Маше, лежащей как кокон бабочки в паутине паука.

- Ладно, справку я тебе напишу от кого хочешь, хочешь, от имени OKW - Oberkommando der Wehrmacht, о том, что ты являешься исключительно ценным агентом армейской разведки? Устроит? Подай планшет! - сказал диверсант и презрительно ухмыльнулся.

Конвой командарма прикладами, тычками и пинками безуспешно пытался разогнать толпу у магазина. Люди почему-то решили, что кто-то здесь чего-то продаёт нужное, и что магазин открыт, и в нём можно купить съестные припасы. Под ногами людей и лошадей летала пыль, шныряли приблудные собаки, бестолково носились гуси. Голосов с такого расстояния было не разобрать, слышался только сплошной гомон, удары лошадиных подков по доскам, лай, вздохи далёких взрывов у Котельниково, гул самолётов. По теням деревьев было видно, что солнце, наконец, сдвинулось из зенита, и начало постепенно клониться на запад, всё глубже заглядывая под ветви яблонь и груш, в окна домов, амбары, под крыши и навесы Пимено-Черни, под козырьки фуражек и полы шляп.

Диверсант, лёжа на животе у оконца, писал от имени командира взвода из батальона полка Бранденбург-800 справку на листе бумаги из блокнота о том, что Виванов Василий Владимирович 1896 года рождения, является ценным агентом армейской разведки, и, что любой германский военнослужащий обязан оказывать ему помощь. Закончив с этим, он подписался.

Одновременно он следил за тем, как Чуйков с помощью адъютанта одевается и садится чёрную 'эмку". Виванов же всё ещё продолжал фиксировать взглядом красивую женщину. Она стояла теперь к нему боком, разговаривая с попутчиками. Волнующий воображение изгиб её спины и груди был отчетливо виден. Один из мужчин галантно поставил рядом с ней чемодан, и Наташа на него аккуратно присела.

- Нужно подумать откуда будет лучше тебе вести огонь из автомата. С чердака, с крыши, или из окон, выходящих в сад. Я начну стрелять их пулемёта сначала в водителя, а потом в зону задних сидений, потом в двигатель и бак, чтобы машина загорелась. После того, как я расстреляю машину Чуйкова, ты должен будешь прикрыть мой отход за дом, если охрана попытается ворваться в сад и сюда. Потом ты тоже начнёшь уходит через огороды в лесополосу. Я дам тебе свой ППД, ещё ТТ и обойму к нему. Ты должны будешь просто стрелять в сторону солдат, не обязательно попадать. У меня через три дня должна быть встреча у Жутова со своими. Там назначено было место сбора моей группы, к несчастью погибшей от шашек разъезда Висаитова у аэродрома Котельниково. Нас должны будут забрать с помощью самолётов 'Шторх'. Однако, думаю 14-я танковая будет там раньше самолёта. Ты, как оправдавший наши надежды, бывший в деле, сможешь выбрать для себя подходящую работу в Абвере. Пройдёшь обучение рукопашному бою, взрывному делу, стрельбе, и, наконец... - тут львовянин мечтательно улыбнулся, - убьёшь этого упыря Сталина! А для начала, за успешный террористический акт против крупного советского военачальника, мы сможем с тобой получить большое денежное вознаграждение в Рейхсмарках и награды Германского Рейха. Ну, давай, собирайся, mein Herr. Для тебя эта акция - пропуск в счастье вместе с великим германским народом и его великим фюрером Адольфом Гитлером. А для меня ещё один шаг к свободе Украины! Heil Hitler! Героям слава!

- Ух, как ты меня сагитировал за Германскую нацию! На войну, стало быть, меня забираешь? Прощай школа, домик, куры, дурашка Прохор, прощайте мои ученики, ангелочки, прощайте! Старичок Мальбрук, в поход собрался - бог весть, когда вернётся... - ответил со странной интонацией Виванов, принимая от диверсанта тяжёлый пистолет-пулемёт Дегтярёва, - а если нас поймают, ранят?

- Сдаваться солдатам не советую, чекисты будут тебя потом пытать жутко. Всё, готовься, Чуйков уже сел в машину!

- А вот тут, ну-ка, смотри, что-то интересное происходит... - сказал Виванов и посторонился, освобождая побольше место у чердачного окна.

- Что за чёрт, что за партизаны? - удивлённо воскликнул Догадайло, наблюдая в оконце, как к мосту, сигналя, поднимая тучи пыли, подъехал на рычащем мотоцикле офицер НКВД не в уставной кожаной куртке, мотоциклетных очках и танкистском шлеме. Следом за ними из пыли вынырнул видавший виды бронеавтомобиль БА-64, с кургузым хоботом пулемёта ДТ-29 в маленькой башенке и две крытые автомашины ГАЗ-АА. Шум моторов этих машин и фиксировал некоторое время назад диверсант чутким ухом.

Подъехав к мосту, прямо к одноэтажному домику магазина с соломенной крышей и вывеской 'Хлеб', командир слез с мотоцикла. Разглядеть знаки на его петлицах не позволяло расстояние. Он привалил мотоцикл к груде пустых ящиков из-под бутылок, и стал размахивать руками, распоряжаясь расстановкой машин. Невзирая на пыль, было видно, что у офицера кавказским профиль, а под снятым шлемом иссиня-чёрные волосы. Подойдя к двери магазина, он взвесил на ладони навесной замок.

Из броневика вбок и вниз откинулись металлические дверцы. Оттуда появились водитель и стрелок. Они оба были по пояс голые и лоснились от пота. Сняв с потных голов шлемы, они побежали к реке, и с шумом бросились в воду. Из кузовов грузовиков начали выпрыгивать солдаты в форме пограничных войск НКВД. Их превосходное вооружение состояло из автоматических скорострельных винтовок Токарева, пистолетов-пулемётов ППД, ручных пулемётов Дегтярёва, пистолетов ТТ, гранат, штык-ножей, противогазов МО-2. Солдаты НКВД из 10-й дивизии, а другой здесь быть, по сведениям агентов, пленных и перебежчиков, не могло, были вооружены даже сверх штата. Обмундирование их тоже было, если не с иголочки, но более новое и добротное, чем у большинства военнослужащих. Только осунувшиеся от усталости и ограниченного пищевого рациона лица не давали возможности сказать об их более благополучном положении, чем у окружающих.

Один из пограничников, закинув автомат за спину, взял из бронемашины короткий лом и подошёл к двери магазина. Сделав несколько сильных ударов, он заставил дверной засов, жалобно звякнув, отлететь в сторону. После этого офицер вошёл в магазин и стал там осматриваться.

Тем временем их одной машины выгружали ящики с боеприпасами, мешки, коробки и ящики с продовольствием, какие-то цветастые тюки, чемоданы, полосатые матрасы, и даже разобранную железную кровать с панцирной сеткой. Из другой машины был извлечён станковый пулемет 'Максим', 82-миллиметровый батальонный миномёт БМ-41, бухта телефонного провода, скатка колючей проволоки, дюжина противотанковых и противопехотных мин, ящик динамита, и много другого, включая пишущую машинку. В дополнении ко всему, из-под тента второй машины, солдаты высадили на пыльную землю двух стройных молоденьких девушек с городскими причёсками и в ярких платьях. При них были портфели и папки с бумагами.

Пока солдаты этим занимались, рядом с ними стали сами собой останавливаться беженцы. На них вид пограничников действовал успокаивающе. Могло показаться, что здесь разворачивается один из эвакопунктов, и скоро начнут выдавать кипяток, питьевую воду и талоны на еду. Другие беженцы решили, что возобновляет работу продовольственный магазин, а солдаты Народного Комиссариата внутренних дел СССР прибыли вместо представителей Управления милиции, чтобы охранять его от разграбления толпой. Было видно, как стоящие сзади люди стали тянуть над плечами передних, руки, с зажатыми в них бумажками советских денег, умоляя передних купить им хлеба. В дополнение ко всему, офицер, выйдя из магазина на крыльцо с бумажным кульком, кинул поверх голов, что-то похожее на конфеты и сушки.

- Мне кажется, что это часть заградкомендатуры со станции Ремонтная, с изъятым у отступающих броневиком и миномётом, - прошептал Догадайло, - этого офицера-армянина, старшего лейтенанта, я узнаю, он в Ремонтном тоже большевистского Иисуса Христа изображал, разбрасывал отступающим консервы с грузовика. Они в Ремонтном дезертиров наловили на целый стрелковый полк с офицерами, вооружили изъятым оружием и поставили перед станцией, да они у них ночью опять все разбежался. Там все солдаты были после нескольких подряд окружении, оголодавшие больные. Бежали, кто от Харькова, кто с Тамани. С такими доходягами воевать невозможно. И девок-машинисток тоже узнаю. Кажется, комсомолки-детдомовки Роза и Надя. Так, вроде, про них мне сказали. Смешно, что это единственная помощь батальону из 208-дивизии, это всё, что может Сталинградский фронт выставить против 4-й танковой армии Германа Гота. Однако, этот заградотряд может помешать нашей акции... От магазина огород нашего дома хорошо просматривается, а, значит, простреливается. Эти НКВДшники вместе с генеральской охраной из нашего дома в два счёта решето сделают... Поэтому после стрельбы теперь стоит уходить сразу и вместе в сторону реки через окно чулана. Чего смотришь, Вася? Бери автомат!

- Ясно... Наш план превращается в импровизацию за минуту до открытия огня... - тихо ответил Виванов, подтягивая к себе видавший виды советский пистолет-пулемёт ППД с потёртым воронением на кожухе ствола и царапинами на прикладе.

- Когда начну стрелять, ты глаза прикрой, учитель, потому что гильзы летят непредсказуемо, да на каком маленьком чердаке сразу от пороха глаза будут слезиться, что при последующем нашем бегстве помешать может... У меня тоже нет очков, как у правильного пулемётчика, но придётся потерпеть, а ты прикрой меня, - сказал диверсант, поправляя сошки пулемёта.

Он выставил режим 'без рассеивания', постучал по патронной коробке Gurttrommel 34, чтобы почувствовать, что патроны там находятся в нормальном состоянии, а не перекосились, и с лязгом поставил затвор пулемёта на боевой взвод.

- Давай! Прийди, прийди у середу, та підемо по череду... - прошептал он, прижимаясь к прикладу небритой щекой, примериваясь к мушке и прицелу, наводя ствол на то место, где должна была проехать от моста 'эмка', - хлопец готов к славе!

Препарат первитин и ненависть делал его взгляд всепроникающим, цвет, звуки и ощущения полными и чёткими.

Машина командарма Чуйкова съехала с моста на берег. Давка у магазина тем временем закончилась после криков пограничников и даже автоматной очереди в воздух поверх голов. Люди, забыв о кипятке, талонах и еде, с криком бросились врассыпную, толкаясь, спотыкаясь о свои же вещи, падая, и увлекая в пыль оказавшихся рядом.

Машина Чуйкова остановилась у магазина 'Хлеб'. Старший лейтенант из заградотряда НКВД подошёл быстро к машине и встал по стойке 'смирно', не отдавая честь старшему по званию, поскольку был без головного убора. Самого Чуйкова не было видно, поскольку он сидел, видимо с дальней стороны заднего сиденья, за водителем, поскольку туда смотрел и в ту сторону отвечал офицер НКВД.

- Надеюсь, он не вылезет там чай пить? - сам себя спросил Догадайло, - расступись, лохмотья, дайте место лоскутам!

Однако, очень быстро, видимо, получив указания относительно своих действий, он развернулся ловким строевым приёмом и отошёл от машины. Командарм явно торопился оказаться севернее железной дороги Котельниково - Абганерово, чтобы не быть отрезанным от своих войск, в случае, если разведбатальона 14-й танковой дивизии в ближайшие часы продолжит движение на Сталинград. Заминка хоть ненадолго и отсрочила теракт, но Догадайло зато уже четко знал, где в машине сидит командарм. Когда машина тронулась, сократив расстояние до 50 метров, он положил палец на спусковой крючок пулемёта. Рубеж открытия огня был им мысленно обозначен молодой яблоней, увешанной сочными красными яблоками у самой калитки.

Именно в этот момент Андрей почувствовал, как нечто укололо и одновременно ударило его в спину. В его теле что-то хрустнуло, и оно сразу перестало его слушаться. Он попытался согнуть руку назад, и нащупать это место на спине, где произошло это странное событие. Но рука, подбрасывающая обычно пудовую гирю над головой шутя, сейчас едва слушалась. Она только слабо шевельнулась. Он вдруг с ужасом понял, что всё его тело наполнено пронзительной болью от макушки до пят, и это хрустели его рёбра и лопатка, из-за того, что их пробил остро отточенным нож, скорее всего его же финка. Яркий солнечный свет сделался как бы вечерним, почти ночным, яблоки на яблоне у калитки из красных стали чёрными, зрение начало сворачиваться в точку, как конец какой-то кинокартины, перед надписью: 'Конец фильма'. Перед взором больше не было высокого неба сальской степи, жёлтой земли берегов Курмоярского Аксая, людей, машин, пыли, суеты...

- Ты что? - сдавленно спросил диверсант и упал лицом на сено. Скосив глаза, он увидел силуэт Виванова с блестящим ножом в руке. Лицо учителя было чёрным на фоне освещённых стропил крыши, только ярко блестели глаза, а нож был занесён для второго удара. Однако убийца медлил, словно изучал и наслаждался происходящими метаморфозами в теле некогда всесильного человека, гордо ходящего по земле с оружием в руках, умелого и безжалостного убийцы и хранителя фанатичных устремлений.

- Хватит! - снова вырвалось из горла умирающего диверсанта, но ему показалось, что он кричит на весь мир. Тело перестало слушаться совсем, и глаза сами повернулись в пыльные соломенные стебли. Он очень хотел вскочить, но не мог, очень хотел развернуться и броситься на подлого предателя, но мышцы его не слушались, как будто их больше не было. Перед ним летели и плыли образы и видения улиц Львова, смеющейся черноокой невесты. Снова милый сердцу солнечный Львов утопал в прохладной тени, и ничего не отвлекало от восхищённого наслаждения жизнью. Стройная полька в чистом фартуке продавала мороженное с лотка у вокзала, слышался смех, звенел трамвай... Недолгое пребывание у власти на Западной Украине большевиков, меньше года, уже ничем себя не выдавало - ни одного красного флага Советской Украины, ни одного человека в советской военной форме или громко говорящего по-русски. Ему привиделся железный крест на ладони незнакомого немецкого офицера и чёрно-красная лента к ордену, падающие в воду с какого-то железнодорожного моста люди, пробитые насквозь пулями, и очень далёкий, улетающий эхом женский голос, похожий на голос матери, зовущий его:

- Андре-е-е-ей...

- Не то, чтобы мне дорог красный генерал Чуйков, или ненавистны западные украинцы, - сказал Виванов, становясь коленом на поясницу Догадайло, и снимая его правую руку с приклада пулемёта, - просто я сын надворного советника, наследник акций двадцати сталелитейных, машиностроительных, цементных и других обществ, потерявший семью от рук эсеровской матросни в Кронштадте, участник боёв в красными в Москве и в этих местах, не уехавший в Париж с друзьями своего отца только из-за жажды мщения. Просто я знал, что, существуя на подачки Путилова или Вышнеградского, на шестом мансардном этаже в Париже, на какой-нибудь улочке в квартале Пасси за Эйфелевой башней, или в сараеподобном шале в Савойских горах, мне не будет покоя от мысли, что множество дворян, мещан, купцов, интеллигентов, крестьян, рабочих отнял у меня мою жизнь. Они отняли у меня мою прекрасную судьбу свободного человека, полную неги и света, погрузили меня в ад революционного хаоса, обрекая на скитания и попрошайничество среди жадных европейцев. Что было до того Путилову и Вышнеградскому? Они участвовали в разжигании войны царя с кайзером, имея полную уверенность во взлёте прибыли своих заводов и акционерных обществ, они не давали царю и Григорию Распутину прекратить войну, чтобы не лишиться своих прибылей. Они организовали заговор генералов для ареста царя и его семьи, когда он не смог подавить протесты в стране по кровавому сценарию 1905 года. Они назначили Временное правительство, поставив военным министром своего друга, едва не состоявшегося цареубийцы, Гучкова, запрещая ему превращать войну, чтобы не лишаться заказов. Я тоже любил деньги, и плевал на Иисуса Христа, оставляя его плохо продуманные байки для нищих и калек, но я не мог остаться без Родины, без своей милой рязанщины. Я не мог видеть, как люди, в позапрошлом поколении ещё крепостные или кустари, добравшись до сверхбогатств или генеральских званий, при помощи царской же милости, и при помощи, и с благословения просвещённого дворянства, уничтожали своих благодетелей и своих родных по крови простых русских людей из сёл и деревень. Они сначала уничтожали своих братьев на полях бессмысленной для державы, с политической и экономической точки зрения, войны. Потом устроили в разорённой четырёхлетней войной стране, где гуляет голод и эпидемии, потерявшее свои национальные окраины, как засохшее дерево теряет листья, четырёхлетнюю гражданскую войну - всеобщее побоище всех против всех: красные, белые, чехи, анархисты, зелёные, националисты, интернационалисты, интервенты, бандиты, атаманы и батьки всех мастей. Я даже написал стихи двадцать лет назад, потому что простые слова уже не могли выразить боль моего русского сердца и сумасшествия когда-то чистой души:

Как прежде Русь в руках баскаков -

Дружин безжалостных князей,

Лихих воров, безбожных хватов,

И их прожорливых семей!

Из преисподней вышло племя,

Как туча, крыльями треща,

Ещё не взращенное семя

Жрала, хмелея, саранча!

От моря к морю беспримерным

Богатством полнилась земля,

Но пала жертвою смиренной

К ногам безумного царя!

Страна в мученьях издыхала!

Стон... К сыновьям своим взывала -

Не истязать, и не губить,

И кровь из ран её не пить!

Но тщетно! Пили кровь и рвали

Её на мелкие куски,

Среди холеры пировали,

Среди забвенья и тоски!

Позор Руси - баскаки злые,

Оброки ваши тяжелы,

Но горы ваши золотые

Все обратятся в черепки!

Позор, бесчестье и изгнанье -

Вот ваш удел, вот ваш конец!

В аду назначат наказанье,

Для ваших проклятых сердец!

Умирающий немецкий диверсант тихо застонал, отвечая уже не Виванову, а совсем другим людям, проходящим перед ним в его предсмертии. Это были живые и мёртвые, реальные и никогда не существовавшие под земным небом. Он уже не помнил, как его зовут, откуда он родом, что он когда-то жил. Память покинула его. Теперь его личность состояла всего из пяти минут воспоминаний и видений, в ужасе умирающего существа. Всё, что раньше наполняло его жизни и придавало ей смысл, теперь отхлынуло навсегда. Пришла пора сознанию расставаться с телом, превращая его в животное, смертельно раненное и бездуховное. Не зная, что происходит с его собеседником, считая, что его трагедийный монолог в шекспировском стиле всё ещё доходит до слушателя, Виванов продолжал говорить.

Машина Чуйкова тем временем вместе с грузовиками охраны и связи проследовала мимо дома Марии Ивановны и скрылась за пригорком. Солдаты НКВД перекрыли движение людей, машин им подвод по мосту, поставив поперёк него свой броневик. Они принялись быстро проверять документы, содержимое повозок и грузовиков. Мгновенно, словно по волшебству, у стены магазина появилась группа молодых и не очень мужчин в гражданской и полувоенной одежде призывного и совсем не призывного возраста. Одетые кое-как, полуголодные и уставшие, они покорно сидели плечо к плечу под охраной конвоя в синих фуражках с винтовками с примкнутыми штыками наперевес. Перед крыльцом магазина был быстро установлен стол, куда позволили особо подозрительных для подробного выяснения. Там уселся на лавке командир заградотряда. Рядом поставили станковый пулемёт 'Максим', нацеленный на мост. По другую сторону от стола не земле быстро росла гора изъятого у дезертиров и беженцев оружия: армейские винтовки Мосина, карабины, охотничьи двустволки и берданки, наганы, ТТ, несколько автоматов и гранат. Один из солдат вынес из магазина флаг РСФСР с синей вертикальной полосой на красном полотнище у древка и скрещённым серпом и молотом. Он воткнул его в держатель на крыльце магазина. Всё произошло сноровисто, привычно, за какие-то считанные минуты. Хаос остался на том берегу, а на этот берег вернулась Советская власть.

- Я просто не мог находиться среди этих людей. Они в Париже катались на авто по опереттам и кабаре, смеялись, шутили, пили шампанское, заводили пачки любовниц и содержанок из числа разорённых русских графинь или французских кокоток, играли на скачках и на игорных столах, а на их Родине голодные люди шли в психические атаки друг на друга в снежной степи, не имея патронов и снарядов, рубились шашками и кололи пиками в кавалерийских атаках как древние времена, потому что нечем было зарядить пулемёты. Умирали тысячи новорожденных без материнского молока, потому что груди голодных женщин высохли не из-за голода, сами матери умирали от голода, продав последнее за ломоть хлеба с опилками. Звери в офицерских погонах грабили донские, кубанские украинские и уральские города, называя изнасилования и убийства евреев, рабочих и всех левых борьбой за Россию. Они говорили о продолжении войны с немцами, но брали у немцев оружие, они говорили о единой России, но с кем и как они собрались присоединять к России обратно Польшу, Финляндию, Прибалтику, Кавказ и Среднюю Азию, не было понятно никому, потому что за ними никто не шёл добровольно, потому что против них поднялся не монголоид Ленин с евреем Троцким, а поднялся весь простой русский народ - крестьяне и рабочие под командованием красных офицеров бывшего царского Генштаба. Белогвардейцам хотелось только наворовать и награбить на всю оставшуюся жизнь, а после этого в разорённой России - хоть потоп! Я не мог быть с ними, не мог быть против них. Теперь у меня осталось только моё дело - мщение. Мщение красным, мщение белым, мщение всем! Мщение жизни как таковой, разочаровавшей меня полностью. Ты думал, что я поменяю свою великую жизнь дворянина-изгнанника, графа Монте-Кристо духа на жизнь фашистской шестёрки? Ты ошибся. И знаешь, ещё что, я не очень понимаю, почему бывшие подданные Австрии и Польши из Львова и всей Западной Украины хотят распоряжаться русским землями на восточном берегу Днепра, называя их своими. Так и передай это своему Бендере и генералу в Бранденбурге, когда встретишь его на том свете! - с этими словами Виванов со всего маха ещё раз ударил ножом в спину диверсанта, потом ударил в него ещё два раза. Ко времени последнего удара Догадайло был уже мёртв.

Виванов снял своё колено с позвоночника убитого, посмотрел на мутное лезвие ножа, на бычий затылок украинца, прикидывая, смог бы он с ним справиться, если бы не было шанса напасть с ножом сзади. Он правильно сделал, что ждал, когда диверсант будет полностью сосредоточен для проведения теракта, чтобы он ничего не успел заметить и отреагировать. Вздохнув от осознания того, что, сойдись они лицом к лицу, диверсант бы взял вверх, Виванов, подняв нижнюю губу, сдул со своего лба маленькую муху, и, обернувшись к тому месту, где лежала связанная девочка, сказал спокойно:

- Ну, вот, Машечка, никто не сможет нам теперь помешать...

Он оглядел вещи Догадайло. Все они теперь переходили к нему. Прежде всего, он вынул из офицерской фуражки пачку советских денег, провел ногтем по её краю.

- Фальшивки, я так и знал... - пробормотал он расстроено, - и сам ты, Андрей - фальшивка одна... Генералы, ордена, рабы, мы, да мы... А вот теперь я тебя ноченькой в саду в одной яме со старухой Ивановной навечно закопаю. Будешь теперь яблоками в Пимено-Черни прорастать напротив моего окошка... Mein Herr...

Том II. Неопределённость

Обещает быть весна долгой,

Ждёт отборного зерна пашня...

И живу я на земле доброй

За себя и за того парня.

Я от тяжести такой — горблюсь,

Но иначе жить нельзя, если

Всё зовёт меня его голос,

Всё звучит во мне его песня.

Роберт Рожденственский

Предисловие ко второму тому

Почему немецкие войска и их союзники, европейские гражданские специалисты и русские добровольцы оказались в Сталинграде, как это могло случиться, и что им там было нужно? В двух словах и не скажешь, даже если отказаться от привычных перечислений дат, показателей, фамилий, наименования организаций и документов, номеров и так далее...

Для разных слоёв общества революция и её последствия выглядела по-разному. С точки зрения правящего дома, великих князей, потомственной дворянской аристократии, это было клятвопреступлением, насилием рад помазанником божьим, варварской реквизицией веками собранного имущества и ценностей, лишение страны генетически отборных людей с высоким уровнем образования и социальных навыков. В их представлении, диктатура царя-самодержца всего и вся, была наиболее подходящей формой власти над народом, а унижения и нужда низов являлись, по их мнению, естественным состоянием вещей. Эта ничтожная по своему количественному составу часть общества в большинстве своём потеряла всё, однако, некоторые её представители вполне сносно устроились за границей на часть своих прежних баснословных состояний, а их потомки рассчитывают на реституционное возвращение земель, дворцов и заводов. Они не участвовали в активной борьбе против большевиков, поскольку все заграничные белоэмигрантские боевые организации состояли из тех самых представителей других слоёв общества, что лишили их всей их прежней жизни в феврале 1917 года.

Следующим слоем, имеющим свои взгляды на революцию и её последствия, была крупная буржуазия, банкиры, землевладельцы и высшее чиновничество и генералитет. Обласканные царём, защищаемые царём с помощью армии, жандармов и полиции от недовольства среднего класса, интеллигенции, от восстаний крестьян и рабочих, они сделали на хищениях государственных средств, взятках, спекуляциях, военных заказах огромные деньги. Крупная буржуазия банкиры и генералы, явились той самой силой, что свергла власть царя и дворянской аристократии в обстановки проигранной войны и развала экономики для управления страной по своему усмотрению. В этот момент на их стороне выступили все: офицеры, средняя буржуазия и лавочники, интеллигенция, зажиточные крестьяне, казачество, деревенская беднота, рабочие, армия и флот. Однако, крупная буржуазия, банкиры и генералы продолжили ровно то, чем занимались и при царе, только уже безо всяких ограничений, доведя страну до территориального развала, остановки транспорта, снабжения городов и производства в условиях продолжающейся мировой войны. Зажиточное крестьянство, не раз умывавшее Россию кровью в крестьянских войнах Болотникова, Разина, Пугачёва, выступив который раз самым активным борцом с царизмом, имело в революции свой интерес. Безвластие в стране дало им возможность выйти из подчинения какой бы то ни было власти, организовать на селе вооружённый захват и делёж по решению сельских Советов, возглавляемых богатыми крестьянами, царской, помещичьей и церковной земли. Деревенская беднота оказалась под контролем зажиточных крестьян-кулаков, и ничего, кроме смены господ не получила.

Рабочие приняли февральскую революцию 1917 года как избавление от расстрельных гвардейских команд царя и казачьих карательных отрядов. Теперь у них появилась возможность требовать у работодателей справедливую зарплату, 8-и часовой рабочий день, охрану труда. Но возможность осталась только возможностью, поскольку крупная буржуазия и генералы, чиновники буржуазного Временного правительства имели такие же представления о рабской доле пролетариата, деревенской бедноты и батраков, что и прежде.

Учредительное собрание, контролируемое крупной буржуазией, должно было утвердить существующий порядок вещей. Тем временем экономика страны рухнула окончательно, армия распалась, германские войска беспрепятственно оккупировали часть Украины, Кубани, Грузии, Прибалтику и Белоруссию. Возникла угроза захвата столицы.

Рабочий класс, его немногочисленные политические партии и вооружённые отряды по решению Всероссийского съезда солдатских, крестьянских и рабочих Советов арестовали министров Временного правительства, в полностью неуправляемой, и распавшейся стране, а затем прекратили работу и Учредительного собрания, состоящего из представителей буржуазных партий, образовав своё правительство. Таким образом, была продолжена цепь революционных преобразований. Всероссийского съезд солдатских, крестьянских и рабочих Советов имел на это такие же права, какие имели царские генералы право арестовать царя и царицу. Странно было бы утверждать, что действия генералов было революцией, а действия Всероссийского съезда не было революцией, а являлось всего лишь переворотом, захватом власти и так далее, как утверждает буржуазная пресса. Участие в принуждении царя к отречению и последующий его арест осуществлялся группой заговорщиков, состоящий из генералов и гвардейских офицеров, некоторых членов Государственной думы и представителей крупного бизнеса. Лишение власти этих людей более представительным Всероссийским съездом солдатских, крестьянских и рабочих депутатов было, безусловно, более легитимным действием, если этот термин вообще можно применять к любого рода свержениям и переворотам. Рабочие, крестьяне и солдаты разогнали капиталистов, это понятно, но генералы Корнилов и Алексеев с Деникиным арестовали царя и царицу с наследниками, своих кормильца! Будучи образованными людьми, они не могли не знать, что происходит с арестованными монархами в революционных странах. Что есть переворот, а что есть революция?

Реакцией крупной буржуазии, банкиров, генералов и части офицерства, стал террор и организация антиправительственных вооруженных формирований, начало боевых действий.

Центры сосредоточения пролетариата Петрограда и Москва стали островами упорядоченной цивилизации среди сельскохозяйственных районов, где действовало самоуправление хозяев крупных земельных участков, или административные органы белогвардейцев разного толка. Деревенской бедноте, пролетариату и примкнувшим к ним на время собственникам средних земельных наделов, опасающихся возвращения помещиков на свою землю, пришлось защищать своё представление о справедливой революции. Денежные средства и натуральное содержание белогвардейцев приняла на себя крупная буржуазия юга России, в основном торговцы хлебом и нефтью, которой очень не хотелось терять Донскую, Кубанскую и Кавказскую житницу, нефть и порты. Иностранная помощь белогвардейцам имела классический мотив всех западных империй: разделяй и властвуй. Последовавшая германская, английская, французская, американская и японская интервенция на территорию страны, разорённой царём, войной и Временным правительством, показала их истинные цели в поддержании братоубийственной войны. Обе противоборствующие стороны проводили принудительные мобилизации в свои армии офицеров и крестьян, которые благополучно разбегались при первом же удобном случае. Рабочие и крестьянские партии имели на тот момент больше самоотверженных сторонников, чем белые генералы и помещики, что и решило дело.

После победы в Гражданской войне, выяснилось, что рабочих и батраков в стране всего 20 процентов, против 80 процентов богатых и зажиточных крестьян, владеющих бывшими помещичьими, царскими, монастырскими землями. Крестьяне видели будущее во владении этой землёй, возможности распоряжаться урожаями по своему усмотрению. Это они продемонстрировали военными действиями по всей территории страны против представителей центральной власти, сначала царской, потом Временного правительства, белогвардейцев, и теперь против Советского правительства. Большая часть населения России к 1920 году желало жить в буржуазном либеральном обществе, не имея сильной централизованной власти. Во время войны погибла половина рабочих и деревенских батраков, и без того малочисленная опора коммунистического мировоззрения сузилась до предела. Революции в европейских странах были подавлены, общность советских республик Европы не сложилась. Партия российских коммунистов оказалась размыта вступившими в её ряды меньшевиками, анархистами, эсерами, бундовцами. Большая часть коммунистических вождей, включая Ленина, считало построение социализма в России невозможным, после чего капитализм был частично реставрирован. Сбор налогов в виде зерна и фуража — продразвёрстка, введённая царём, продолженная Временным правительством, была отменена.

Эти изменения весьма устроили мировой капитализм, увидевший все признаки нарождающегося капиталистического общества в России. Широкая практика жизни коммун в Европе в Америке в разных формах и в разные времена, объединенная с капиталистическими и даже феодальными отношениями, были для европейцев и американцев не нова. Важным было то, что в такой классической буржуазной системе хозяйствования, и так отстающая на 100 лет от западных стран Россия. не имела никаких шансов их догнать, и была лакомой добычей для любой колонизации - экономический или военной.

Если бы Россия была развитой в промышленном и сельскохозяйственном отношениях страной, то такое положение вещей устраивало бы всех. Но на общую беду, царский режим и либеральный капитализм довели имперскую Россию до тяжелой формы отсталости, из-за жажды личной наживы ввергли её в разрушительную войну, и не справились с управлением экономикой, ни в виде царской администрации, ни в виде Временного правительства. Если крестьянам было чем заниматься на своих теперь уже землях, продавая зерно в города и за границу, то рабочим оставалось только умирать, потому что заводы и транспорт остановились, и заработать привычным трудом им было невозможно. Великая Американская депрессия с миллионами безработных, была вызвана кризисом перепроизводства и остановкой заводов, разорением промышленников, банкиров и фермеров. Великая Российская депрессия была вызвана развалом экономики из-за недопроизводства, отсутствием целых отраслей промышленности. Российская разруха, начавшаяся в последние годы диктатуры царя, была вызвана гиперинфляцией, хищениями, остановкой транспорта, прекращением поставок импортного оборудования и комплектующих, голодом, эпидемиями, гибелью мужчин тягловых лошадей на фронте.

Процесс нарастающего отставания от ведущих мировых держав сам по себе не являлся чем-то удивительным. В мире всегда существовало множество стран с архаичным сельским хозяйством в состоянии колоний и полуколоний. Россию ждала такая же судьба. Иностранные нефтяные, лесные и другие концессии в молодой Советской России уверенно вели дело именно в этом направлении. Поняв это, Великобритания прекратила военные действия против России, планируя, всё же уничтожение бакинских нефтяных разработок с помощью авиаударов. Англичане в Советской России занялась своим привычным делом — торговой экспансией вместе с другими развитыми странами.

Однако, в мире существовал фактор Германии, и это фактор переворачивал все мировые процессы в послевоенном мире с ног на голову. Германия недавно выиграла войну против России весьма небольшими силами, получила от России обещание огромных репарации, территории, но репараций в полной мере так и не получил, а территории не удержала. Репарации по Брестскому миру перестали выплачиваться из-за революцией в Германии. Оккупированную территорию Украина, Дона и Кавказа пришлось оставить по условиям мирного соглашения с западными странами. Коммунистические идеи спровоцировали разрушение германской армии, свержение кайзера, образование в Германии социалистической республики. На Германию странами-победителями была наложена огромная контрибуция, она лишилась огромной территории вместе с немецким населением, оказалась расчленена, лишена значимой армии и флота. Ускользнувшая победа и неожиданно жестокое унижение в купе с воцарившейся нищетой, вызвали крайнюю степень агрессии и всепоглощающую жажду реванша и мести. Если представить себе историю германских народов со времён противостояния их Древнему Риму, можно обратить внимание на способность германцев быстро восстанавливаться после, казалось бы, окончательных поражений, и добиваться тотального мщения. Образованному человеку нетрудно было догадаться, что Германия - родина народов, ставших основой англосаксов, французов, бельгийцев, предпримет реванш. Он начал осуществляться практически сразу после отречения кайзера. Революция была подавлена добровольцами на деньги крупной буржуазии, канцлером избрали популярного генерал, начали быстро расти на деньги промышленников разных стран милитаризованные партии, ратующие за подготовку и проведение новой войны.

К моменту объявления о будущем военном походе Германии на восток, армия Советской России была не сильнее армии Румынии или Болгарии. В России, естественно, с тревогой следили за возрождением экономической и военной мощи страны, совсем недавно разгромившей своими малыми силами царскую армию и экономику. Заявления ведущей политической партией Германии NSDAP, ни у кого тогда не оставляли сомнений, что целью завоеваний станет Россия. Германии нужны были колонии, такие же, как у Великобритании и Франции, и слабая, но богатая хлебом, углем и нефтью Россия прекрасно подходила на эту роль. То, что немцы, недавно сражавшиеся практически в одиночку с ведущими странами, смогут снова создать превосходную армию, оснащённую первоклассным, технически совершенны вооружением, сомнений не было. Очень скоро Германия прекратила выплату репараций, начала сначала тайно, потом открыто возрождать армию на новом витке технических возможностей, пока, наконец, не нарушила полностью все условия мирного договора. Вместо карательных мер со стороны своих победителей, Германия не получила не то, что военного давления, даже экономических санкций. Наоборот, Германия начала получила от западных стран инвестиции, технические патенты и важное сырьё. Это означало, что ведущие мировые страны приняли немецкую концепцию похода на восток, и стали инвестировать в это предприятие свои капиталы. Они прекрасно видели слабость буржуазной модели развития Советского союза, и не сомневались в успешном его захвате Германией. Вдруг для Германии всё переменилось как по волшебству. В 1927 году иностранная финансовая помощь Германии от США составила 580 миллионов долларов США, от Англии 126 миллионов долларов, от Голландии и Швейцарии ещё 125 миллионов. К ним присоединились Канада, Франция, Бельгия и Италия. Финансовую помощь Германии, не помышляющей ни о чём другом, как только о военном реванше, буквально засыпали золотым денежным дождём бывшие победители в войне. Общая доля международных финансовых вливаний только в 1927 году составила 851 000 000 долларов США! К 1939 году Германия планировала занять второе место в мире по производству стали после США, по выпуску стрелкового и артиллерийского вооружения ведущую позицию. Германия начала делать гигантский шаг к созданию массовой армии нового типа. России же только ещё предстояло безо всяких иностранных инвестиций создать с нуля индустрию, и единственным её ресурсом тогда был хлеб.

России нужно было что-то делать и срочно. Создать современные вооружённые силы за счёт зарубежных закупок, нечего было и думать в условиях войны — царская армия и белогвардейская армия не смогли таким образом обеспечить себя оружием и боеприпасами. Нужно было сделать много своего современного оружия, боеприпасов, обмундирования и снаряжения, что без создания с нуля целых отраслей промышленности, не имевшихся ранее в России, было невозможно. Стоимость создания индустрии было сопоставимо с десятикратным запасом царского золота Российской империи на момент начала революции. Кредитов СССР никто давать не собирался, деньги можно было взять только за счёт продажи зерна, нефти и другого сырья.

Часть советского правительства считала необходимым смириться с ситуацией вековой отсталости, и рассчитывало на компромисс с немцами в будущем. Они предполагали сохранить капиталистические отношения на селе и в торговле, а от западных стран откупиться концессиями, выплатами и территориями. Однако, другая часть коммунистов, прошедших школу подпольной борьбы, тюрем, терактов, ссылок, экспроприаций, гражданской войны, не захотели мириться с решением своих товарищей, до революции бывших в эмиграции в Европе и США, или расчётливо примкнувших к победившей партии. Они посчитали, что информация немецких коммунистов об истребительном характере будущей войны, верна. Совершенно не очевидным являлось и то, на чьей стороне будут другие капиталистические страны во время нападения Германии.

Кроме этой страшной внешней угрозы, внутри российского обществ тоже была серьёзная проблема — пролетариат и деревенская беднота, а также профессиональные революционеры которые оказались обмануты в своих ожиданиях построения общества без догмата наживы и эксплуатации человека человеком. Последовала внутрипартийная борьба, после которой произошёл внутрипартийный и внутриправительственный переворот. Лидером победившей части коммунистов стал Сталин — профессиональный революционер, прошедший тяжёлую школу подпольной борьбы, тюрем, ссылок, террористических актов, гражданской войны и непростой организационной работы. Обладая упорством, большой работоспособностью, смелостью, решительностью, беспощадностью к врагам, сам никогда не имевший имущества, неистовый, не терпящий критики в свой адрес, Сталин взялся претворять в жизнь идею создания в России современной армии и промышленной базы для производства необходимого оружия, боеприпасов и снаряжения. Для этого было проведено изъятие у богатых и зажиточных крестьян, бывших царских, помещичьих и церковных земель. Если сельские хозяева присвоили себе земельную и другую собственность царя, помещиков и церкви, то почему это не мог сделать пролетариат и деревенская беднота в интересах государства? Такая бала логика.

Произведённое за 10 лет на этих землях зерно, было продано за рубеж, на вырученные средства проведена индустриализация, создана мощная промышленность, сопоставимую с промышленностью Германии. Промышленный способ производства зерна крупными хозяйствами, кроме того, был единственным способом обеспечения страны нужны количеством продовольствия в условиях новой войны. Именно падение производства хлеба во время Великой войны, из-за разорения мелких и средних хозяйств было одной из причин возникновения гиперинфляции, нехватки продовольствия и свержения царя. Лишить пятую колонну собственников возможности кормить в тылу Советского государства новую белогвардейскую армию, как это было совсем недавно, тоже было важным делом для обеспечения тыла в будущей войне с Гитлером.

К 1937 году паритет с Германией был почти достигнут. Скорость и масштабы революционных преобразований коллективизации и индустриализации обернулись обездоливанием большей части сельского населения страны. Миллионы малограмотных рабочих и сельских бедняков — исполнителей коллективизации на местах, проводя государственную политику, плодили ошибки и перегибы, творили жестокие нелепости, сводили старые счёты. Низкий образовательный уровень, как везде и во всём сыграл зловещую роль. Никакие усилия Правительства СССР под бессменным руководством выходца их крестьянства Калинина, не смогли исправить жёсткость решения и исполнения задачи партии. Смягчение законов и практик были запоздалыми. Зажиточное крестьянство ответило ожесточённой вооружённой борьбой, жестокими убийствами, саботажем, как оно это делало раньше по отношению к помещикам, временному правительству, белогвардейцам и коммунистам в Гражданскую войну.

Ответные репрессии коммунистов с помощью Красной Армии, имеющей уже значительный опыт борьбы с бандитизмом на Кавказе и Средней Азии, карательные акции в духе царского самодержавия и английской монархии, привели к Пирровой победе. Когда обусловленная внешними обстоятельствами индустриализация была осуществлена, большая часть населения оказалась обездолена, лишена земельной собственности, которую зажиточные крестьяне считали своей в качестве компенсацией за века рабского унижения царизмом. То есть большая часть населения оказалась враждебно настроена и затаилась, ожидая возможности буржуазного реванша. Остатки капиталистических отношений Ленинской новой экономической политики почти везде были упразднены, за исключением мелких кустарных производств, подсобного хозяйства и заготовительных кооперативов.

Но результат был. Германия вдруг оказалась перед лицом готового к серьёзному отпору государства с мощной экономикой и жёсткой идеологической основой. Императорская Япония, которой совсем недавно царская Российская империя с позором проиграла войну, с потерей территорий и капиталовложений, тоже получила, наконец, несмотря на подавляющее доминирование своего флота, тоже получила достойного противника на Дальнем Востоке в лице модернизированной Красной Армии.

Выбор между постепенным развитием СССР с потерей территорий, и большей части порабощённого населения, и ограблением собственного населения с последующим предоставлением ему высокооплачиваемых рабочих мест, благ с помощью созданной промышленности, тогда не был для всех очевидным.

Только к концу двух первых пятилеток, судя по тому, что творили фашисты Гитлера в Германии с коммунистами, евреями и вообще со всеми несогласными, становилось понятно, что первый вариант был явно хуже. Германия непременно собиралась отомстить за то, что Россия помешала ей одержать победу в прошлой войне, способствовала своими коммунистическими идеями разложению германской армии и свержению кайзера, отказалась выплачивать контрибуцию по Брестскому миру, поддерживала германских коммунистов.

На фоне фантастических успехов пока ещё не разрушенной войной советской экономики и роста благосостояния населения, собственническая сущность большинства оказалась на некоторое время уравновешена альтруистической жертвенностью меньшинства и диктаторским способом коммунистического правления в духе эсеровской бескомпромиссной партийной дисциплины подпольной борьбы.

Именно в этот момент, когда, казалось, удалось создать серьёзные аргументы в виде достаточного количества современных средств вооруженной борьбы, для предотвращения нападения Германии, не имеющей теперь военного доминирования, случилось непредвиденное...

Ведущие страны Запада в 1938 год заставили Австрию и Чехословакию фактически войти в состав Германского государства Адольфа Гитлера. Таким образом, фашистское государство, с учётом союза с королевской Венгрией, приобретало границы и совокупную экономическую мощь кайзеровской Германской и Австро-венгерской империи. Эти страны в течении четырёх лет противостояли на полях сражений Французской, Английской, Российской империям и США. Теперь вся их совокупная мощь обращалась только на Восток, на СССР, являющего собой сильно усечённую по территории версию бывшей Российской империи. С помощью подписания соглашений, страны Запада и США в одночасье почти вдвое увеличили экономический и военный потенциал Адольфа Гитлера. Парировать такой дисбаланс Советский Союз уже никак не успевал. Последующие действия Советского правительства по улучшению своего военно-стратегического положения в условиях непрекращающейся внутренней борьбы, лишь слегка улучшили положение дел. Начатое перевооружение и реорганизация армии, перемещение границы с Финляндией от Ленинграда, заключение политических и экономических союзов, аннексия части территории, разгромленной Германией Польской республики, отражение нападения Японии на Монголию, возврат в состав Российского государства Прибалтики, строительство укреплений на западной границе, лишь в незначительной мере исправляли ситуацию. Неминуемое нападение Германии, жёсткий характер будущей войны на уничтожение, содействие западных стран Гитлеру для сосредоточения на востоке максимального количества своих сил, были очевидны. Судя по действиям сторон, между Гитлером и истинными правителями западных стран существовала договорённость. Франция и Англия, имея договора о военной помощи Польше, такую помощь не оказали, дав превосходным войскам Германии безнаказанно уничтожить польское государство и выйти непосредственно к границе СССР. Это открывало территорию СССР для нанесения в будущем неожиданно сокрушающего удара. Имея все возможности для оказания сопротивления, Франция капитулировала перед Гитлером в 1940 году, сохраняя независимой значительную территорию и свои колонии, весь флот и боеспособную армию. Мощная французская экономика и трофейное французское вооружение были поставлены на службу Третьему Рейху. Не уступая Германией в экономике и превосходя её численностью населения, Британская империя эвакуировала свою армию из континентальной Европы, позволив Гитлеру сосредоточить все свои силы против СССР. С учётом возможности свободной эвакуация британской элиты в любой свой доминион вместе со всеми богатствами при господстве на море английского флота, угроза десантной операции Германии на английское побережье была пустой тратой ценных ресурсов. Этот демарш был рассчитан на широкую публику, для обмана простаков. Свою истинную силу Британская империя продемонстрировала, успешно отразив воздушные атаки Люфтваффе.

Широкое участие английского, французского и американского капитала в промышленном производстве Гитлера, снабжения его сырьём, большое количество добровольцев из всех западных стран не оставляло сомнений в желании капиталистического интернационала поживится добычей в захваченной России. После обеспечения своего тыла захватом Югославии и Греции, Германия и её союзники сосредоточили на границе СССР группировку войск такой численности и силы, какой ещё никогда прежде не знало человечество. Ничто не могло спасти народы СССР от фашистского порабощения. Для советских людей и для их недругов внутри страны потекли последние дни без войны. Мир затаил дыхание...

И всё равно, внезапность была достигнута, и первым жертвам немецких убийц стали тысячи спящих солдат Брестской крепости и десятки тысяч безоружных военных строителей на недостроенных линиях приграничных укреплений...

Глава 1. Курмоярский Аксай

В нескольких метрах от неширокого деревянного моста, мальчишки, как ни в чём ни бывало, плескались в мутной, желтоватой воде Курмоярского Аксая. Медленная вода лизала облупленные от солнца мальчишечьи спины, взлетала брызгами из-под их растопыренных ладоней. Нет-нет, да и взвизгивал кто-нибудь из них, смеясь, галдя, падая плашмя на водную рябь с одного из постирочных мостков, расставляя при этом крестом свои тощие руки. Здесь купались и дети сельчан из Пимено-Черни, и дети беженцев с запада.

Рядом с купающимися детьми, на пологом берегу, поросшем деревцами и кустарниками, расположилось для стирки одежды множество женщин из числа беженцев и эвакуированных. Они были разного возраста и внешности. Женщины с самым обыденным видом то отходили, то подходили к воде, приёмами известными, наверное, всем женщинам со времён сотворения мира, в тех же самых позах, неизменных за тысячи лет, спешили хоть как-то постирать, прополоскать пропылённую, соленую от пота одежду.

Бок о бок с горожанками, сгибали над мутной водой спины коренастые круглолицые казачки. Они словно сошли с дореволюционных царицынских открыток: с большими красными руками, в тяжёлых складчатых юбках из синего батиста или ситца, в лопающихся на грудях узких кофтах и рубашках.

Худосочные, пугливые горожанки их Харькова или Воронежа, в мятых фасонных платьицах, кофточках, пиджачках с подкладными плечами, рюшами, воланами, кармашками, поясками, из шёлка, хлопка, ацетата, вискозы, жоржета, всех цветов радуги, и всевозможных рисунков, смотрелись как взрослые дети среди них. Молодые городские девушки явно отдавали предпочтение голубым, зеленовато-голубым, серым, тёмно-синим и жёлтым платьям, в то время как более зрелые женщины имели одежду серых, коричневых, зелёных, белых и красных цветов. Глядя на крестьянок, городские женщины также старались подоткнуть или подвернуть подолы платьев, чтобы их не мочить, и не грязнить. Они обнажали при этом белые, лишённые загара лодыжки и колени, предоставляя любопытным глазеть на них без стеснения. Стирали тут всё, что можно: некогда белые носочки, чулки, нижнее женское бельё, детские шортики и мужские рубахи, трусы и подштанники. Всё постиранное тут же развешивалась на красновато-коричневых ветках густого ракитника, или укладывалось прямо на сухой траве. Особые процедуры сушки сейчас требовались, поскольку всё и так мгновенно высыхало под палящим солнцем.

Мыла здесь было не у всех. Стирка без мыла давалась с трудом. Станичные и хуторские женщины, стоя по колено в воде, не жалея рук, тёрли вещи густой, жирной глиной, и только ухмылялись на недоумённые взгляды жён ответственных советских работников, бухгалтеров, учительниц, секретарш, парикмахерш, студенток. Многие из городских, наоборот, просто вымочив воде свои вещи, и, едва отжав их, брались за другие.

Было видно, что многие махнули рукой на внешность: потрескавшиеся пепельные губы, покрасневшие от солнца и пыли веки, полосы грязных разводов на длинных шеях, слипшиеся, сбившиеся прически, беспорядочно закреплённые гребнями и заколками, разошедшиеся нитки кружевных воротничков. Но были и те, кто, промокнув в очередной раз платочками грязь, пылевые сгустки в уголках ртов, вновь и вновь тщательно подкрашивали губы вазелином, бледно-розовой помадой, подводили брови, после того как липкий пот, струящийся из-под фасонистых соломенных и батистовых шляпок, тканевых панам, смывал краску контурных карандашей, туши. Вылинявшие в степи элегантные платьица и жакеты, аккуратно сидели на них, регулярно поправлялись, оглаживались ладонями вдоль бедер. Складки на спинах проверялись то и дело, как и рукавчики.

К таким женщинам, как к чему-то забытому, оставленному дома в светлых воспоминаниях, инстинктивно тянулись дети. Они помнили матерей такими, в прошлой яркой жизни, когда вокруг летели карусели, играли пожарные и милицейские оркестры, можно было визжать от восторга, наблюдая, как посреди парка клоуны жонглируют обручами, а по рукам и губам течёт фруктовое мороженое, зажатое между хрустящими вафельными кружочками.

У взрослый к горлу подкатывался горький ком, когда мало что понимающие четырёхлетние карапузы, подходили к таким “красивым тётям”, дергая их за ремешки пыльных, элегантных сумочек, требовали невнятными голосами, чтобы мамы купили разноцветных воздушных шаров, холодной воды с пузырьками и сиропом. Маленькие девочки и мальчики жались к подолам некогда сияющих шёлковых платьев, всё ещё различимо пахнущих духами, единственным сохранившимся в окружающем новом мире запахом оставленного города, посреди дикой, бесконечной степи, заполненной горькими ароматами неизвестности, усталости и страха.

Детская память угодливо стирала в воспоминаниях картины давки на переправах, обмороков и смертей в раскалённых вагонах, жажду, разорванные осколками бомб тела людей, драки за еду на эвакопунктах, расстрелы бандитов у дороги. Детская психика защищала будущих матерей от таких воспоминания, давая шанс после войны излить в мир любовь, а не ненависть, нежность, а не жажду мщения.

Те женщины кто постирал всё, что могли, в изнеможении садились на траву, на горячие, пыльные, пестрые лоскутные одеяла, шторы с причудливыми узорами, в окружении своих, не менее утомлённых детей, мужей, попутчиков. Они утешились сами и утешали близких так, как это могут делать только женщины: ласково гладили несмышлёнышей по взъерошенным, или ещё не обросшим как следует головкам, что-то шептали, изредка, с трудом улыбались. Словно ласка могла спасти от фашистских бомб, голода, тифа и дизентерии.

— Ой, доченька, не подходи близко к воде, её нельзя пить, там холера! — сказала Наташа своей дочери Ляле.

После многих дней страха, обречённости, десятилетняя девочка с кудрявыми золотыми волосами, в коротком голубом сарафане и белая тканевая панаме, улыбалась широкой детской улыбкой. Она наблюдала за тем, как плещутся в реке деревенские мальчишки, и держала в сложенных лодочкой ладошках немного речной воды, видимо, готовая её выпить.

— Да-да, Лялечка, тут везде коровы пьют и овцы, люди стирают и купаются, в воде явно полно заразы! — поддержал жену Николай Адамович, инженер мостотреста их Харькова.

Друг Николая и главный конструктор треста Иван Блюмин со своей женой, матерью, её сестрой и двумя сыновьями, тоже был здесь. Высокий и нескладный молодой мужчина с постоянной улыбкой на тонких губах, он раньше учился в Строительном институте в Нижнем Новгороде, был сильно близорук, однако очки не носил из-за стеснения. Иван считал себя несчастливым человеком. Во-первых, потому что ему не удалось по состоянию здоровья попасть в народное ополчение в прошлом году. Во-вторых, он не видел ни одного фашистского самолёта, и говорил по этому поводу: “Я даже не увижу момент, когда сверху придёт смерть”.

Рядом с Иваном сидел на траве татарин Равиль, шофёр грузовика. Неподалёку расположились с вещами и еврейские семьи, ехавшие в кузове машине от Барвенково. ГАЗ-АА, несмотря на все усилия Равиля, заглох в ста метрах от моста у Пимено-Черни через реку Курмоярский Аксай после того, как в двигателе стукнуло и захрустело. Пешком и с вещами они дошли до моста быстрее, чем туда добрались другие машины их автоколонны.

Наташа задумчиво посмотрела на своего мужа. Ей всегда нравилась его способность пытаться всё объяснить, всему найти место и дать определения. Как и в случае со строительством переправы через Дон из подручных материалов, продержавшейся всего несколько часов, но позволившей колонне машин из Харькова перебраться на левый берег, Николай пытался сейчас сохранять присутствие духа.

Потеряв машину, нечего было и думать о том, чтобы занять место в другой. Половина машин и так была потеряна харьковчанам в пути от Барвенково к Котельниково из-за поломок, аварий, при переправах. Несколько машин отобрали отступавшие командиры различных частей, вышедших из окружения под Воронежем. Надежда на то, что удастся в Котельниково подсесть в теплушку какого-нибудь эвакопоезда, не оправдалась. Котельниково утром заняли немцы. Теперь не туда, а оттуда двигаясь беглецы. Все были за год войны наслышаны от вышедших из окружения, эвакуированных, из советских газет и радио, о гитлеровских новых порядках.

Сидящая неподалёку от Наташи и Коли, в окружении чернооких тихих внуков пожилая еврейка Раневская, однофамилица актрисы из всеми любимого довоенного фильма “Подкидыш”, как раз разговаривала с одной из таких беглецов из Котельниково. Раневская сильно грассировала, но это не мешало её пониманию, зато придавало речи дополнительный домашний уют. Эту усталую женщину из Котельниково, лет сорока, с двумя большими потёртыми чёрными чемоданами, перевязанными бечёвкой, только что подошедшую к переправе у Пимено-Черни, звали Клавдией Матвеевой. С Клавой была темноволосая младшая дочь Галя, печальная девочка двенадцати лет, худощавая, с умными не по годам взглядом. Простая юбка Клавдии, без складок, сорочка на деревянных пуговицах, большой бежевый платок на голове, натруженные руки со вздувшимися венками, выдавали в ней простую городскую труженицу, работавшую или в больнице, детском доме, или на фабрике, где требовалась тяжёлая, рутинная работа. Она была совсем не похожа на жену ответственного советского работника, инженера или командира.

— А что же, дорогая гражданочка, вы не остались дома? — спросила Раневская тем располагающим к общению тоном, что используют большие начальники или врачи, общаясь с пациентами, — вам-то чего беспокоиться, зачем бежать, куда глаза глядят? Дома и стены помогают!

— Не знаю, просто сердце сразу подсказало, что нужно уходить, — ответила Клавдия, не глядя на собеседницу, — просто, когда фашисты вдруг утром ворвались в Котельниково, там разгружались эшелоны с нашими войсками с Дальнего Востока. Наш дом почти напротив кирпичного здания вокзала, рядом с эвакогоспиталем, где я работала со старшей дочкой Марийкой. Мой муж Иван работал мастером в паровозном депо, а сейчас он в железнодорожных войсках в Сталинграде, строит железную дорогу на левом берегу Волги за Тутовыми хуторами совхоза Первомайский на Ахтубе. В гражданскую войну он в Железной дивизии Думенко воевал, оборонял Царицын от казаков и черкесов, устанавливал советскую власть в Котельниково, член партии. Дочка Марийка добровольцем пошла в зенитчицы в Сталинград. Если немцы про это узнают, а люди-то у нас всякие есть, могут нас с Галкой выдать, схватить, чтобы Ване и Марийке сделать хуже, запугать их нашей смертью!

Раневская не нашлось, чего ей ответить. Она всё глядела на красные, потрескавшиеся руки женщины с шелушащейся кожей и обломанными ногтями. Заметив её взгляд, Клава сказала со вздохом:

— Это из-за стирки постоянной белья для раненых. На белье засохшая кровь становится твёрдой, как жесть. Когда водопровод не работал, и не было мыла, стирали всё в реке. Сначала отмачивали, потом оттирали песком и камнями. Руки в кровь стирали, мерзли, стоя часами разутыми в холодной весенней воде. Но раненным бойцам нужно бельё...

Тем временем, Галочка подошла к Ляле Адамович, и, прикрывая глаза от ослепительного света, протянула ей деревянный кубик с буквой “А” и картинками на разных гранях.

— Возьми, девочка, — сказала она, — на, поиграй, больше у меня нет никаких игрушек. Когда мы утром убежали из дома, мама сказала, что лучше взять побольше вещей. Если бы я знала, что удастся сесть на гужевую подводу, я бы взяла куклу, все кубики и книжки свои со стихами.

— Я уже взрослая, чтобы играть в кубики-буквы, мне уже десять лет, — ответила Ляля, выпятив губу от обиды, — разве это не видно?

— Вот здесь на одной стороне нарисован аэростат, а на другой арка, — объяснила с серьёзным видом Галочка, и было видно, как весь мир мгновенно сжался вокруг двух очаровательных маленьких девочек в непроницаемый для зла шар, в центре которого был незатейливый кубик из игрушечной азбуки, — а это...

— Арбуз! — продолжила Ляля, а потом, увидев на другой грани седобородого старика в очках, белом халате и шапочке с красным крестом, словно сошедшего с рекламного плакату к фильму “ Доктор Айболит”, добавила восхищённо, — а это добрый доктор Айболит, он под деревом сидит! Приходи к нему лечиться и лисёнок, и волчица, всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит!

В тон дочке, Николай тоже стал читать известное стихотворение Чуковского:

Вот идёт Гиппопотам.

Он идёт от Занзибара,

Он идёт к Килиманджаро —

И кричит он, и поёт он:

“Слава, слава Айболиту!

Слава добрым докторам!”

— Вот в таком святом белом халате врача фашистский доктор убил ядом на вате тысячу маленьких еврейских детей в Ростове и Таганроге. Детям сказали, что будут от дифтерии смазывать им горло... — тихо сказал Клава, — дети-то советские человека в белом халате помнили, как доктора Айболита, послушно и тихо. Построили их, вроде свои тёти-казачки, стояли они парами девочка-мальчик, и так же парами тихо падали замертво, пока процессия убийц шла, закрывая для следующих предыдущий ряд уже мёртвых... Грудных тоже ваткой... Даже когда сегодня утром фашистские танки в упор из пулемётов и пушек расстреливали наших молоденьких солдат, что выпрыгивали из вагонов на станции, словно косилка пшеницу косила, мне не было так страшно, как от этого рассказа беженца из Таганрога...

Наташа и Николай переглянулись, холодея от одной мысли, что им, может быть, скоро придётся оказаться на оккупированной территории.

— Артек! — тем временем сказала Ляля восторженно, перевернув ещё одну грань кубика, — меня папа обещал по путёвке профсоюза отвезти в пионерский лагерь Артек, там дети коммунистов из Испании и Германии лечились, наши пионеры-орденоносцы.

— Когда наш Котельниково в прошлом месяце первый раз бомбили, фашисты сбросили листовки на разноцветной бумаге... — сказала Клава, облизывая пересохшие от жажды губы, — когда маленькие разноцветные листочки летели, рассыпавшись по воздуху, было даже красиво — как бабочки в летний день... На листовках был оттиск с фотографии — Гитлер и Геринг среди советских детей. Дети на снимке в пионерских галстуках, у вожатых комсомольские значки на рубашках. Но для нас это был известный снимок — товарищи Молотов и товарищ советский президент Калинин среди пионеров в Артеке. Их фигуры фашисты вырезали и вмонтировали своих извергов Гитлера и Геринга. Даже раненые вышли на субботник убирать и сжигать эти мерзости...

— А вы с мамой и папой откуда беженцы? — спросила Галочка, когда Ляля взяла из её руки кубик, и начала рассматривать изображения, — из Ростова-на-Дону?

— Одежда у твоей мамы очень красивая, босоножки на высоком каблуке, и она сама очень красивая, как киноартистка!

— Нет, мы из Харькова. Потом немного жили в Барвенково, думали, Харьков весной освободят, и мы сможем вернуться!

— Харьков — это хорошо — это лучше, чем Ленинград... — задумчиво сказала Галочка, поднимая вверх глаза, глядя, как высоко в небе, низко гудя, в направлении Сталинграда со стороны Шахт или Ростова-на-Дону плывут десятки фашистских самолётов.

В добрых, распахнутых, лучистых глазах девочки вдруг возник страх. Он как будто вспыхнул внутри неё огнём, когтями схватил за сердце, лёгкие и желудок. Ей стало на секунду холодно в жару, невозможно дышать. Коля Адамович с внутренним содроганием наблюдал эту страшную метаморфозу в маленьком существе. Что творилось в душе ребёнка, какие древние страхи, закреплённые в подсознании, вроде шипения змеи или скрежета тигриных когтей, витали в ней? Дети, не обращавшие внимания на те страхи, не выжили в те далёкие времена, не дали потомства, а выжили те, кто боялся того, чего надо бояться, передали свой страх потомкам, как инструкцию к спасению.

Будучи инженером-строителем, да ещё мостовиком, Николай привык все окружающие вещи взаимно увязать, как были увязаны вместе сопромат, теоретическая механика, материаловедение, конструирование и математика. Очевидная ценность для его специальности — планирование действий и очерёдность достижения результата в зависимости от имеющихся возможностей, в быту порой награждала его лишними волнениями думами и сомнениями. Это было свойством настоящей интеллигенции. Но вот Галочка снова взглянула на мир лучистыми глазами умной и доброй девочки. В отличие от отца, Ляля ничего этого не увидела.

— В Ленинграде у папы живёт друг, — важно сказала она, — папа хотел до войны туда отправиться строить мосты.

— У меня старшая сестра Марийка туда ездила поступать на заочном отделении в институт имени Крупской! — продолжая смотреть на самолёты проговорила девочка совсем как взрослая, — дело в том, какие беженцы оттуда...

— Хорошо, что ты не поехал, Коля, потому что Ленинград в блокаде, и там голодают, — сказала Раневская, с умилением наблюдая за общением двух девочек на берегу реки, залитой солнцем, на фоне радужных брызг.

Казалось, вот-вот и появятся в тени тележка с газированной водой, прозрачными колбами с разными сиропами, и рядом с ней ещё одна тележка мороженного с пломбирами и крем-брюле.

— Эвакуированные из Ленинграда — это ужасно! — подтвердила Клавдия, поправляя платок так, чтобы он хоть немного давал тень на лоб и глаза, — много проходило эшелонов через нас на Сталинград, казачки и котельниковчанки к эшелонам носили еду, вещи, что-то продавали, что-то покупали, обменивали, почту передавали от раненых... Но вот весной подошёл поезд с эвакуированными из Ленинграда. Слухи о том, что в Ленинграде страшно голодают, ходили давно. Дружинницы из горкома партии и комсомола пошли собирать по дворам, сердобольные наготовили угощений. Когда поезд остановился, все выстроились с корзинами. Открылись двери теплушек, и мы застыли: на нас смотрели полураздетые, измождённые голодом и холодом. Он переправились по льду замёрзшего озера и ехали несколько месяцев с долгим остановками, пропуская воинские эшелоны на запад, раненых и оборудование эвакуированных заводов на восток. Узловые станции проходили ночью, чтобы снижать опасность бомбёжки. Он и так были измождены голодом и болезнями в фашистскую блокаду, а тут ещё в хаосе их вовремя не накормили... Увидев нас, они шарахнулись вглубь вагонов, ладонями закрывая глаза детям. Говорят: “Не надо... Уносите, у нас ничего не осталось, чтобы выменять или купить... Не показывайте еду детям, мы последний раз получали патоку и селёдку ещё до Ростова... Мы в ужасе просто побросали провизию в теплушки, обувь, платки, одеяла, платья, другие вещи, что успели собрать. А потом вокзал оцепила милиция и нас к ленинградским поездам не пускали, потому что изголодавшиеся люди набросились на еду и до Абганерово трет умерли, дети тоже... Вот какое зло может принести бездумная сердобольность, а мы думали, что их забывали кормить. После этого у вокзала установили котлы, варили рисовый отвар для блокадников. Но подпускали к вагонам только работников госпиталя по пропускам.

Николай Адамович, как всегда бодрился, стараясь поддержать окружающих. Однако от такого рассказа он поник, сидел не шевелясь, ни на что не реагируя, пока Наташа не окликнула его.

Взглянув в светло-серые глаза жены, он сказал:

— Мы потеряли нашу машину, а в других уже нет места. Оставить здесь товарищей евреев нельзя, немцы совсем рядом — в Котельниково, и всех евреев ждут издевательства и убийства. Нужно попробовать нам остаться здесь. Похоже, что 150 километров до Сталинграда нам уже не пройти... Может быть тут как-то удастся встать на довольствие. Всё-таки пост бойцов наркома внутренних дел товарища Берии внушает некоторую уверенность. Может быть, будут кипяток раздавать и сою...

Раневская при словах Николая о раздаче сои, только вздохнула. Дело было совсем не в сое.

— Спасибо сердечное Вам, товарищ Адамович, что нас спасаете, — сказала она, — и за то, что в Барвенкове добились разрешения использовать грузовики треста, и за то, что у Цимлянской сделали чудесный мост из честного слова и везения, иначе нас с внуками уже давно не было бы в живых!

— Да, мост вышел смешной...

— Я внуков научу вас вспоминать на Пасху, потому что Вы даёте им надежду!

— Да что Вы, Софья Моисеевна, это без Вашего мужа, воевавшего с товарищем Исааком Бабелем в Польском походе в 1-й Конной армии товарища Будённого, нам не дали бы товарищи из обкома партии грузовики и бензин в Барвенково! — воскликнул Николай, — Вам нужно сесть теперь в машину к товарищу Куйбе. Мы его попросим остаться с девушками из экономического отдела тут, а Вам нужно обязательно ехать дальше.

— А Вы с Наташей как же?

— Мы с Наташкой останемся... Мы не можем занять место в машине, отнимая его у товарищей, кого фашисты сразу убьют. Но и дойти с Лялей до Сталинграда мы не сможем по степи. Мы останемся в Пимено-Черни. Правда, Наташа?

Наташи и сама уже больше не могла находиться в пути без воды, еды, иногда даже болтанки из зерна, не говоря уже о рыбьем жире, который нельзя было достать ни за какие деньги. В станицах казаки просто отказывались иногда продавать еду, увидев в машинах еврейских женщин и детей. Не было уже долго ни нормального сна, ни простой гигиены, даже возможности справить нужду не на глазах у множества мужчин и детей. Станция Котельниково была занята гитлеровцами, Следующая за ней станция Чилеково по слухам, была уничтожена бомбёжкой вместе с воинскими эшелонами. Остаться на оккупированной гитлеровскими палачами территории было страшно. Газеты: “Красная Звезда”, “Правда”, “Известия” уже год писали о неимоверных жестокостях, творимых гитлеровцами. В газетах было много из писем убитых агрессоров, из писем людей, угнанных в Германию. Комсомольское поколение не знало гнусности и ханжества дореволюционного порядка с узаконенным развратом, проституцией, а в захваченных городах гитлеровцы с помощью своих помощников открывали для себя публичные дома, сгоняя туда в качестве подневольных проституток женщин, девушек, девочек. Открыты были публичные дома в Смоленске, Харькове, Новгороде, Витебске. В Курске публичный дом был устроен в театре Пушкина. За короткое время сифилисом и гонореей заболела каждая четвёртая из них. Медицинский осмотр пленных гитлеровцев, документы немецких штабов показывали, что пятая часть фашистов — венерики. Комендант Курска призвал в своём приказе больных венерическим заболеваниям немцев и румын не насиловать русских женщин: “Один больной солдат может сделать больными десятки других!” В городе Старая Русса гитлеровцы повесили плакаты, что Старая Русса — исконный немецкий город. Фотографии, найденные в карманах, показывали, как русские девушки, раздетые догола, плачут, окружённые гогочущими фрицами... Новый немецкий облик Старой Руссе они придали, загнав рогатый скот в старорусский собор, повесив на перекрёстках главных улиц трупы замученных людей, открыли публичные дома, куда в качестве проституток-рабынь силой затащили женщин и девочек-подростков. Кто отказывался, полицаи насиловали, избивали. На одной фотографии фашиста-коллекционера, убитого около Воронежа, среди порнографических открыток, карточек жены, киноактрис и детей, запечатлён бесконечный ров, заполненный убитыми гражданскими. На другой фотографии коллекционера — горящие дома в Харькове. В письме другой немец ищет объяснения — почему русские не смеются? И сам отвечает: трудно смеяться среди виселиц! Когда он командовал повешением девушки-комсомолки, поджигавшей дома в деревне зимой, когда её вели к виселице, она не плакала, у неё были сухие глаза. Обер-лейтенант думал, что она будет плакать. Он рассчитывал насладится её страхом и слезами... Немецкие женщины — жёны убийц — не лучше. Жёны гитлеровцев из того же теста. Жёны-фашистки пишут: “Пришли в следующий раз детские платья для нашей Эммы. Ей уже три, не забудь! Если детское платье будет в крови, ничего — я отстираю!” В газете “Красная Звезда”, Наташа как-то прочла рассказ об одном зимнем бое под Москвой: “...Наше отделение шло в такой мороз, что грудь ломило, ствол винтовки жёг через варежку. Мои ребята подустали в глубоком снегу, приуныли. Беда, думаю, — как выполним задание? Какими словами их взбодришь? А главное — впереди, — выбить фрицев и занять деревню. Губы на морозе не шевелятся, и слов таких я не знаю. Тут стало светать, вышли на дорогу и видим — лежит совсем голенький грудной ребеночек. Немного прошли — ещё дитя валяется сбоку дороги, а там их уж несколько — кто в одеяльце положен на снег, кто кое-как брошен. Тут мы поняли, что было: немцы гнали наших, женщин к себе в тыл, дети постарше ещё брели кое-как, а грудные младенцы застывали на руках у матерей. А которая присела бы, чтобы переукутать младенца да покормить его грудью, хоть этим согреть, — конвоир рвёт у неё от груди ребёнка, кидает прочь, а её — прикладом в спину, — “иди, не отставай, русская свинья”... Мои ребята увидели детские трупики, и губы разжались, и с глаз сошёл иней, и понурости как не было... “Веди, так иху так, веди нас скорей к деревне этой...” Да так дружно ударили на деревню, что фрицы, конечно, и штаны не успели надеть, да и надевать больше им никогда не придётся... И мое отделение, заметьте, Алексей Николаевич, стало с тех пор заметным по злости...”.

Наташа Адамович была очень красивой...

Её замечали все, даже уставшие солдаты и дети. Но ничего нельзя было с этим поделать. Только глупцы считают женскую красоту подарком и пропуском в счастье. С давних пор так повелось у мужчин, обуреваемых жаждой первенства, золота, сливы, что доказательством их успешности в жизни, их величия, должно было быть наличие красивой женщины рядом. Для того, чтобы этого достичь, мужчины не брезговали, порой, самыми отвратительными и подлыми приёмами. Если красавицей была крепостная крестьянка, барин-помещик или его приказчик силой увозили её в свои дома, делали рабыней для грязных развлечений. Если красавицей была мещанка, разоряли или подкупали её отца, добиваясь, чтобы его дочь стала любовницей или содержанкой богатого купца или генерала. Если она была дворянкой, или известной актрисой, то она с трудом могла себе найти подходящую партию, потому что злые языки приписывали ей разврат и похоть, даже если её не было. Красивой женщине, если у неё не было твёрдого характера и острого ума, предстояла горькая дорога разочарований, тяжёлых переживаний и отчаяния. Красивым женщины чаще откажут в помощи, а мужчины потребуют внимания за услугу. Раньше других замеченные апологетами похоти, они в самом юном возрасте, если их не могли защитить родители, сталкивались жертвами наркотиков растительных и алкогольных, изнасилований и убийств. Быстро проходящая человеческая красота ещё больше усиливала горечь потерь, и если для женщины с заурядной внешностью это становилось печалью, то для красавицы являлось катастрофой. Редкие красавицы, обладающие мужским складом характера, и умеющие хладнокровно использовать свою красоту как оружие, разновидность оружия, и могли с его помощью достичь вершин человеческого общества, вроде польской балерины Матильды Кшесинской и киноактрисы Любови Орловой дворянского происхождения. Фашисты и их разнонациональные добровольцы над красивыми женщинами творили ещё более страшные надругательства, хотя, казалось нельзя было уже придумать уже страшнее пыток и зверств, Но они придумывали. Им мало было убить уже мужественных мужчин, малых детей и молодых женщин. Он хотели бы уничтожить красоту русского народа во что бы то ни стало. Их сатанински бесило, что “недочеловеки” и большевички, как они говорили, имеют наглость быть красивыми как мадонны и святые с полотен и итальянского Возрождения; Джотто, Боттичелли, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Микеланджело, и как американские киноактрисы Вероника Лейк, Лоретта Янг, Джоан Фонтейн, Кэрол Ломбард, Джинджер Роджерс, Энн Шеридан...

Наташу все считали очень красивой женщиной, украшением сначала своего курса института, потом Госторга, праздников.

— Ты киноактриса! — говорили Наташе её подруги-украинки с гордостью за их молодёжную компанию, и было странно, что они ей завидовали только по-доброму. Завистницы тогда в комсомоле были не в чести. Жизнерадостность Наташи, отсутствие гордыни, искреннее желание помочь, делали её всеобщей любимицей. Стройная, лёгкая и грациозная в движениях, выразительная, по-детски непосредственная мимика, нежный голос всё это придавало ей гипнотическую привлекательность. Даже старый-престарый, прокуренный и морщинистый профессор-экономист на пятом курсе института, помнящий крепостное право, а он был известным ненавистником всего коммунистического, сказал как-то:

— Не умерла Россия, если в ней остались ещё красивые женщины!

— Просто я обаятельная! — как обычно ответила тогда студентка Наташа...

Оставаться на оккупированной территории чете Адамовичей, не ждавших немцев как освободителе от коммунистического государства, было страшно. Они оба, судя по всему, относились к той категории лиц, что уничтожались оккупантами с наибольшим рвением после евреев, комиссаров и коммунистов. Но погибнуть в степи от обезвоживания, удушающего степного пожара или варварского авианалёта, было не менее страшно. Оставшись в Пимено-Черни, можно было рассчитывать на то, что гитлеровцы не займут дома постоем, выгнав жителей на улицу, а полицейские из Котельниково не будут здесь частыми гостями. Не то, чтобы Пимено-Черни был каким -то удивительным местом на Земле, скорее наоборот - пыльное, жаркое летом, и вьюжное, ледяное царство зимой. Просто есть, наверное, такие места в России, что как застёжки, как одёжные молнии сшивают прошлое и будущее. Наверное, маленькая станица Пимено-Черни была такой пуговицей в судьбе страны, и уж точно точкой перелома в судьбе Наташи, Коли и Ляли Адамович.

Иван Блюмин тем временем вынул из своего чемодана консервную банку с бычками в томатном соусе, судя по этикетке, и, перешагивая через вещи, подошёл к Клавдии Матвеевой. Он протянул ей банку, близоруко щурясь, и сказал:

— Возьмите, вы в спешке сегодня оставили дом, наверное, ничего не успели прихватить их еды. Вы так помогали эвакуированным, и дочь у вас в зенитчицах, а я тут, среди детей и кулей...

Пожилая мать Блюмина, его жена и двое маленьких мальчиков, следили за ним с безразличной усталостью. Небольшая тень лесопосадок рядом с влажным воздухом Курмоярского Аксая в адском пространстве раскалённой степи, пыль, гарь, гул самолётов, далёкий артиллерийской канонады, гитлеровцы в паре десятков километров от моста, полтора месяца бесприютных скитаний после потери родного дома в прошлом году, недавняя бомбёжка, потеря машины, привели их в состояние полной апатии.

— Нет-нет, товарищ дорогой, спасибо, сохрани для мальчишек своих и матери, — замахала руками Матвеева, у меня и крупа есть, сало, сухари запасённые. Не верили мы в это, но готовится — готовились.

— Просто мне совестно! — проговорил в нерешительности Блюмин, — когда мы искали переправу у Цимлянской, и нас задержал у войсковой перерывы патруль пограничников, там была одна зенитная часть, и там при нас осудили командира-труса. Мы сидели в машинах неподалёку и всё видели... Строй командиров и бойцов-зенитчиков с оружием стоял с трех сторон от стола с красным сукном, недалеко от своих зениток, направленных в небо. Среди зенитчиц было много девушек. Перед столом, с руками за спиной, стоял старший лейтенант с бледным лицом и опущенными глазами... Как нам потом рассказал ездовой конной упряжки из зенитной батареи, старший лейтенант был на прожекторной точке, которую обслуживали десять девушек. На прожекторную точку напал передовой немецкий отряд, и все девушки погибли в бою, а этот человек сбежал, не доложил о нападении... Суд военного трибунала приговорил его к расстрелу за трусость. Приговор зачитали, его отвели в сторону, пятеро бойцов подняли винтовки, грянул залп. Пусто так было тогда на душе, тяжело...

— Жалко... — сказала Раневская, — не труса, жалко его жену и сына. Но больше жалко погибших девушек, никогда не быть им счастливыми жёнами и нежными матерями. Надеюсь, тот трус-командир не был евреем.

— Не расстраивайся так, дорогой товарищ, найдёт и тебя твой война, — ответила Клавдия мужчине, — но чувства твои мне понятны вполне. В госпитале Котельниково я постоянно была среди бойцов, искалеченных, израненных. Но они чувствовали себя только временно вышедшими из боя, готовыми в любой момент ринуться в сражение. Разговоры в палатах были только о том, почему отступали, как так случилось, что делать, чтобы остановить фашиста, погнать на запад. И диспозиции ругали, и манёвры обсуждали, прямо Генеральный штаб! Все были разные, боль переносили по-разному: один с лихостью, другой с терпением, третий с раздражением, четвертый со страхом. Одни старались сбить температуру, убедить, что здоровы и пора на фронт. Убегали, попадая в свои и не в свои части. Другие натирали термометры суконным одеялом. придумывали болезни. Их разоблачали чаще всего соседи по палате.

В командирских палатах разговоры о войне не велись, говорили о доме, футболе, о довоенной хорошей жизни. Словно воскресали люди — после перевязок, уколов, доброго слова, раненые, доставленные в тяжелейшем состоянии, поднимались, начинали ходить, жить. Так что, погоди, не торопись, придёт и твоё время.

— А госпиталь сейчас где?

— Только вчера утром отправили последний поезд санитарный, сутки грузились, многое пришлось бросить. Из-за этого воинские эшелоны прибыли в Котельниково одновременно с немецкими танками, попали под страшную бомбёжку, большинство погибло прямо на станции... — ответила Матвеева, солнце попало под платок, и стали видны покрасневшие от бессонницы и слёз, глаза, — тяжелее всего было с безногими. Ни помыть их толком нельзя, ни в туалет довести. Запах ужасный в палатах. Не все могли их обслуживать. Если они меньше. А у раненых паёк в сутки очень хороший: и хлеба разного полкило, овощей полкило, мяса разного двести грамм, сметана, сок, фрукты и по 25 штук папирос 3-го сорта, спички, мыло… Кто чего не ел, мыло или сигареты, всё сёстрам старался вручить за помощь. Чего греха таить, когда умирал кто-то, то его пайки делили между всеми. А мыло и сигареты на рынке — тот же хлеб детям. А в ноябре в Ленинграде блокадникам-детям только 125 граммов положено было, даже сейчас рабочим только 350 граммов хлеба-заменителя дают, и всё...

Немецкие и финские фашисты, и их русские помощники 8 сентября прошлого года достигли очень большого стратегического успеха — замкнули самый большой —“котел” войны — кольцо окружения вокруг Ленинградского фронта РККА и кольцо блокады вокруг городской агломерации Ленинграда — крупнейшего города СССР, производившего четверть всей военной продукции, базы Балтийского флота. Через четыре дня целенаправленным авиаударом с использованием кассетных зажигательных и осколочно-фугасных бомб с поражающими элементами были уничтожены склады имени Бадаева — самое крупное хранилище продовольствия. Расчёт Гитлера и фон Браухича был на сдачу города под угрозой превращения его в огромный ленинградский концентрационный лагерь смерти. Продовольствия в действительно осталось на 30 дней. Хлеб стали делать из всего, чего находилось: овса, ячменя, кукурузы, сои, хлопкового, кокосового и подсолнечникового жмыха, отрубей, рисовой мучки, гидроцеллюлозы, луба сосны, ветвей березы, семян дикорастущих трав. Чтобы хлеб выходил из формы, его смазывали эмульсиями из авиационных, турбинных, веретённых масел. Пока не была проложена по льду Ладожского озера “Дорога жизни”, по которой под яростными бомбёжками герои-автотрспортники везли днём и ночью продовольствие и горючее, вывозя обратной дорогой раненых и ослабевших. десятки тысяч женщин, стариков и детей в месяц умирало от истощения и сильнейших морозов... Грузовики на ходу разлетались в щепы от попаданий бомб, вместе с людьми уходили под лёд в воронки и разломы. Но город коммунистов и советский фронт не дрогнул. Наоборот… Скоро уже. в начале августа, ленинградский оркестр должен был исполнить 7-ю симфонию до мажор, написанную в блокадном городе ленинградским композитором Шестаковичем. Прямая радиотрансляция концерт через репродукторы должна была прозвучать на линии фронта под канонаду орудий Балтийского флота, принуждающие на это время к молчанию вражеские батареи, чтобы озверевшие враги знали, что колыбель пролетарской революции будет сражаться до последнего человека, до последнего вздоха. Отчаянная попытка собранной из жителей Мордовии и Чувашии 2-й Ударной армии спасти жизни десятков тысяч ленинградцев обернулась предательством командарма Власова и гибелью армии в болотах южнее железнодорожной станции Любань...

— При нас на дороге лётчика нашего молодого спасли, он прямо в степи сел на подбитом самолёте. И в генеральскую машину его посадили, а не в грузовик, — произнёс Блюмин, утирая пот со лба, — вот у летчиков-то паёк королевский: в день белого и чёрного хлеба почти килограмм, кило овощей, полкило разного мяса и рыбы, рис с макаронами, сто грамм масла сливочного, сгущёнка, сметана, творог, сыр, яйца, коробка сигарет, спички, кусок мыла...

— Сгущёнка... — мечтательно произнесла маленькая черноглазая девочка в льняном платьице рядом с Раневской, и грустно облизнулась, — сметана...

— Да видели мы, как самолёт за лесок садился, а второй самолёт по нему сверху стрелял, — ровным голосом ответила Матвеева, — я думала, лётчик бедный убился насмерть... Сколько уж их упало вдали...

— Они в стране самый шикарный паёк имеют, шейлем мазаль, — поддержала разговор Раневская, — а ко мне когда беспризорники подходят, то даже от своих детей и оторвать и нечего, аз ох-н-вей!

Матвеева не ответила. Она вздохнула и отвернулась в сторону моста. Там сейчас всё оживлённо двигалось, гомонило, кричало и блеяло, гудело автомобильными сигналами, скрипело осями возов: беженцы нескончаемым потоком пробирались к мосту, перешагивая через ноги и руки сидящих у самой дороги.

Глава 2. Москва. Кремль

Докладная записка Б.Л. Ванников — И.В. Сталину

по вопросу о баллистных порохах

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ

товарищу СТАЛИНУ

По Вашему поручению докладываю:

1. Поставка английским Королевским пороховым заводом в г.Бишоптоне ракетных пороховых шашек из нитроглицеринового баллистного пороха Russian Solventless для снаряжения ракетных двигателей реактивных снарядов РС-М-8 и М-13 для гвардейских реактивных миномётов и нужд штурмовой авиации, выполняется всего на 12% от обещанного объёма поставок.

2. Заводы по производству баллистных порохов N 59 из Донбасса эвакуирован за Урал и к производству ещё не приступил.

3. Имеется серьёзный недостаток центролита — стабилизатора химической стойкости нитроглицериновых порохов из-за эвакуации Дорогомиловского завода по производству центролита, и из-за того, что транспорт с центролитом из США потопили немцы. Таким образом под угрозой остановки находится работа завода N 562 при НИИ-6 в Москве, последнего крупного завода по производству баллистного пороха для нужд реактивной артиллерии и ВВС РККА.

1. Использовать мощности завода N 512 НКБ для изготовления ракетных зарядов из некондиционного нитроглицеринового артиллерийского пороха со складов Главного Артиллерийского Управления.

2. Применить разработанную Особым Тех.бюро N 98 4-го спецотдела НКВД СССР под руководством Бакаева, революционную технологию производства баллистных порохов непрерывным способом варки и формирования пороховых шашек на специальных шнековых прессах с исключением процесса вальцевания пороховой массы и прессования шашек на гидравлических прессах, с увеличением производительности труда на 40%. Производство по этой технологии проводить на заводе №98 НКБ и на заводе N 512.

3. Вместо центролита — стабилизатора химической стойкости, применить жжёную магнезию, а в случае её полного израсходования, обычный оксид магния производимый на заводе “Магнезит”. Производство этого пороха-заменителя НМ (нитроглицерино-магниевый) развернуть на заводе N 40 и N 850.

4. Начать производство баллистного пороха – заменителя по рецептуре ПС (пироксилиново — селитренный) и пороха ПК (пироксилино-канифольный) по технологии И.В. Казанцева. Для сохранения дальности стрельбы реактивными снарядами при применении этих порохов-заменителей, предлагается увеличить массу порохового заряда и длину корпуса ракет на 10%.

5. Срок ввода в строй мощностей завода N 577 сократить на шесть месяцев, доукомплектовать его оборудованием завода N 59 и начать производство баллистного пороха не позднее 1 сентября 1942 г.

Данные мероприятия позволят до середины 1943 года, т.е. до полного ввода мощностей по производству нитроглицериновых порохов в соответствии с решениями Государственного Комитета Обороны, удовлетворить потребности Красной Армии в зарядах для реактивных снарядов бесствольной артиллерии М-8 и М-13 и штурмовой авиации.

Народный комиссар боеприпасов СССР

Б.Л. Ванников

Заместитель Народного Комиссара Боеприпасов

Прочтя этот текст, напечатанный, видимо, на сильно изношенной пишущей машинке, из-за чего часть букв были заметно сдвинуты относительно оси строк, а нижняя часть букв была менее чёткой, пожилой человек в серо-зелёном кителе полувоенного образца, и в таких же брюках заправленных в мягкие, без каблука, низкие сапожки, на которых у подошвы имелись потёртости, а на голенищах у щиколоток с внутренней стороны даже дыры, положил карандаш фабрики “Сакко и Ванцетти” на пыльное зелёное сукно стола, и ногтём указательного пальца правой руки, жёлтым от никотина, нажал на кнопку электрического звонка, свободно лежащую на столе, и похожую из-за хвостика провода, на маленькую мышь. После этого он повернул свою массивную голову с высоким лбом и седеющей шевелюрой тёмно коричневых волос, зачёсанных назад, в сторону напольных часов в углу большого кабинета, скользнул взглядом по гардинам, за которыми вместо вечернего августовского солнца чернели закрытые наглухо стальные противоосколочные ставни и, потрогав пальцем свои объёмные жёсткие усы, с усилием поднялся с полу-кресла.

Почти беззвучно отворилась высокая дубовая дверь из приёмной, и в кабинет вошёл сутулый человек небольшого роста, с большой круглой, почти лысой головой, с лицом, похожим одновременно на лицо большого ребёнка и одновременно мартышки. Он мгновенно зафиксировал огромными умными глазами обстановку вокруг себя: карты Юго-Западного и Центрального направления на длинном столе совещаний, пухлые папки на рабочем столе с бесконечными военными, дипломатическими, политическими, хозяйственными документами из Государственного Комитета Обороны СССР, Ставки Верховного Главнокомандования, из наркоматов, от членов ЦК партии ВКП(б) и Политбюро, работников Штаба партизанского движения, руководителей разведки и контрразведки, от конструкторов вооружений, учёных и деятелей культуры и рядовых граждан Союза ССР.

Вошедший сделал ещё несколько шагов вглубь кабинета по красно-зелёной ковровой дорожке. Он на ходу перевернул лист блокнота, приставил к чистой странице остро отточенный графитовый карандаш и задал вопрос:

— Вызывали, товарищ Сталин?

Сталин, едва заметно поморщившись от полиартритных болей в ногах, вышел из-за рабочего стола. Сделав несколько осторожных коротких шагов, подошёл к большому портрету Кутузова, выполненного маслом, и остановился.

— Товарищ Поскрёбышев... — сказал он глухо, чуть поднимая руку в направлении рабочего стола, и рассматривая при этом портрет.

Поскрёбышев приблизился к столу. Папка, куда Сталин откладывал во время работы самые интересные для него бумаги была закрыта, тетрадь в чёрном дермантиновом переплёте, с никому не известным содержанием, была тоже сейчас закрыта, на столике рядом с рабочим столом, на котором стояли телефонные аппараты Кремлёвских АТС и аппараты ЧС, все трубки лежали на своих местах. Поднос с уже давно остывшим обедом в сервизе кузнецовского завода всё так же стоял в начале стола совещаний. Щи с капустой, отварное мясо с гречневой кашей и сыр сулугуни, были не тронуты. И тут же Поскрёбышев увидел, что под карандашом, заточенным с двух сторон, одна часть которого была синей, а другая часть красной, лежал документ без сопроводительного листочка в углу. Он издал какой-то нечленораздельный горловой звук, и быстро пробежав по корешкам бумаг тонкими пальцами, так как это сделал бы картёжный шулер, извлёк и приколол скрепкой к донесению наркома боеприпасов Ванникова маленький квадратный листочек со своей же надписью: “Всё, кроме завода N 850”. Потом Поскрёбышев, зажав блокнот подмышкой, подхватил поднос с неиспользованным обедом, и, досадуя на свою оплошность, тихими шагами отправился к выходу.

— А что, Борис Михайлович Шапошников всё ещё в приёмной? Ему лучше не стало? — спросил Сталин, перестав рассматривать портрет Кутузова.

Он обернулся, продолжая переминаясь с ноги на ногу, пытаясь нормализовать кровообращение в ноющих ступнях. Поскрёбышев почти у самой двери развернулся с подносом в руках

— Товарищ Шапошников всё ещё в приёмной, товарищ Сталин. Ему всё ещё плохо. Он сидит с кислородной подушкой, как всегда, и просит разрешения ещё подождать с докладом, — скромно потупившись, ответил он, и застыл выжидательно.

Зазвонил телефон ВЧ. Сталин, не торопясь, вернулся к рабочему столу. Прежде, чем поднять трубку, он сказал, обращаясь как будто высоким дубовым панелям стены:

— Подойдёт товарищ Ворошилов, Вы его в журнал не записывайте, а ведите сразу сюда. А то я товарищу Берия сказал, что утром с работы уеду на дачу в Кунцево, и там с ним поговорю по его вопросу. А сам тут всё ещё работаю, а не сплю. Маршала Шапошникова вызвал и Клима Ворошилова к себе. Товарищ Берия может подумать, что я его игнорирую и не выполняю указания врачей. Будет нервничать просто он так. Пусть думает, что я тут просто сплю. Хорошо?

— Понял Вас, товарищ Сталин! — ответил Поскрёбышев.

Бросив короткий взгляд жёлтых глаз на выходящего из кабинета в приёмную секретаря, Сталин, наконец, поднял трубку, прервав трели звонка. Не прижимая трубку к уху, так что усиленный динамик оглашал весь кабинет потрескиванием и шипением, сказал:

— Слушаю Вас.

— Это начальник штаба Сталинградского фронта, генерал-майор Никишин.

— Как дела, товарищ Никишин?

— Вчера танковые части немцев захватили Котельниково и двинулись на Сталинград в разрыв между 51-й и 46-й армией! Выдвинутая из резерва 208-я дивизия с Дальнего Востока попала под удар немецкой авиации во время движения в эшелонах, и под танковый удар в момент разгрузки на станции, и почти уничтожена! Там теперь почти нет наших войск. Мы послали генерал-лейтенанта Чуйкова любыми путями организовать оборону/// Всё, что он сможет собрать. Командование фронтом находится под возможным поражением авиацией, и теперь слишком близко расположено к противнику, который может с ходу ворваться на улицы Сталинграда! Командование фронтом просит разрешения вывести штаб на восточный берег Волги, а КП фронта организовать в Ахтубе!

Сталин выслушал взволнованный доклад начальника штаба Сталинградского фронта, и покосился на карту, отображающую положение войск в районе Сталинграда. Карта лежала поверх других карт более крупного масштаба. Молчал он довольно долго. Сквозь закрытые стальные ставни проник, отзвучал и закончился отдалённый бой кремлёвских курантов, отмеривших семь часов.

Наконец он спокойно произнёс:

— Товарищ Никишин, Хрущёв и Гордов рядом с Вами?

— Товарищ Никишин, спросите товарищей Хрущёва и Гордова, лопаты у них есть?

— Сейчас, товарищ Сталин... — в трубке некоторое время шипело и трещало.

После чего последовал вопрос:

— А какие лопаты, товарищ Сталин?

— Любые лопаты! — ответил Сталин, морщась от боли в ногах.

Не выпуская из руки трубку телефона, он обошёл рабочий стол, сел за него. Пробежал глазами пометку Поскрёбышева на записке Ванникова, вычеркнул в тексте записки упоминание о заводе N 850, и написал внизу размашисто синим карандашом: “Согласен. И.Ст.” Положив рассмотренную записку справа от себя, открыл красную папку, лежащую слева, взял следующий документ. Стал читать, всё ещё держа молчащую трубку:

П.К. Пономаренко — Сталину И.В.

1 августа 1942 года

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ

товарищу СТАЛИНУ

Объединенные партизанские отряды Емлютина, Бондаренко в лесах южнее Брянска ведут упорные бои с регулярными немецкими частями. Противник, 134-я пехотная дивизия немцев и восемь карательных батальонов общей численностью около одиннадцати тысяч человек с артиллерией и танками, занял Локоть, Негино, Суземка. Бои развернулись в лесу.

Сегодня получена радиограмма от партизанских отрядов с просьбой бомбить следующие пункты скопления противника: Локоть, семьдесят шесть километров юго-восточнее Брянска, — до пяти тысяч человек. Негино, Суземка, сто шесть километров южнее Брянска, — до пяти тысяч человек. Навля, сорок семь километров юго-восточнее Брянска — скопление пехоты, Синезерки, тридцать километров юго-восточнее Брянска, Выгоничи, двадцать километров юго-западнее Брянска.

Имея в виду огромное значение бомбёжки для поднятия боевого духа партизан, прошу удовлетворить просьбу партизан и дать Ваше распоряжение разбомбить силами Авиации Дальнего Действия СССР, находящегося в распоряжении Ставки, скопление немцев в тысячу восемьсот человек с техникой в населённых пунктах: Локоть, Негино, Суземка, Навля, Синезерки, Выгоничи. После этого партизаны смогут уничтожить остатки вражеской группировки.

Начальник Центрального штаба партизанского движения П.К. Пономаренко.

— Лопаты есть, товарищ Сталин, много лопат в наличии! — ответила, наконец, чёрная эбонитовая трубка голосом Никишина.

— Передайте товарищам Гордову и Хрущёву, пусть они возьмут лопаты, и копают себе могилы, а штаб Сталинградского фронта останется в Сталинграде! Ждите сегодня директиву Генштаба. До свидания!

Сталин медленно, не глядя, положил трубку на рычаг телефонного аппарата. Треск и шелест смолкли, настала тишина. Он глянул на приколотый в углу документа листок с пометками Поскрёбышева на сообщении Понаморенко, подчеркнул слово “удовлетворить”, и написал внизу синим карандашом: “ т. Голованову. 100 самолётовылетов до 4.08.42.”

Сталин взял следующую бумагу:

Л.П. Берия — Сталину И.В.

2 августа 1942 года

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ

товарищу СТАЛИНУ

Предполагается создание сверхсекретной лаборатории Лагерь “Y” в Лос-Аламосе, расположенной в безлюдной местности в штате Нью-Мексико (до ближайшего города Саната-Фе — 70 км.) для проживания и работы 2-х тысяч учёных, технического и военного персонала. Цель — осуществление проекта “Манхеттен” — создание в течении трёх-пяти лет атомной бомбы под руководством профессора физики Калифорнийского университета в Беркли, Роберта Оппенгеймера.

Поскольку Айзеку Фолкоффу (“Дядя” агенту 1-го управления НКГБ СССР), удалось установить доверительный контакт с Робертом Оппенгеймером, имеются основания полагать, к работе над проектом “Манхеттен” могут быть привлечены британский физик Клаус Фукс (“Рест” агент ГРУ Наркомата обороны СССР), и Юлиус Розенберг (“Либерал”, или “Антенна” агент ГРУ Наркомата обороны СССР). В качестве связного с группой “Либерала” должен быть использован химик Гарри Голд (“Раймонд” агент 1-го управление НКГБ СССР), работающий по проблеме получения технологии изготовления и проявки цветной фотоплёнки, а также технология производства нейлона.

Для улучшения управления операцией, прошу Вашего согласия на передачу агентов ГРУ Наркомата обороны в 1-го управление НКГБ.

Народный комиссар государственной безопасности СССР.

Заместитель народного комиссара государственной безопасности СССР

Начальник ГРУ Генштаба РККА

А.П. Панфилов

Через несколько секунд одновременно зазвонил аппарат ВЧ и открылась входная дверь.

— Проходите, товарищ Ворошилов! — сказал Поскрёбышев, отходя в сторону, и пропустил в кабинет невысокого седого человека с небольшими аккуратными усиками, в коричневом костюме, в синей рубашке с чёрным галстуком.

Ворошилов, слегка задев секретаря локтем, решительным шагом прошёл вглубь кабинета. Не глядя на Сталина, он сел за стол для совещаний лицом к окнам. Сложив большие ладони поверх карт боевых действий в двухсоттысячном и пятисоттысячном масштабе для фронтов, и в стотысячном масштабе для оценки действий отдельных армий, он прищурился и уставился на свои рукава.

Сталин посмотрел на часы в углу кабинета, размашисто написал поперёк записки Берии “Согласен. И.Ст. Уничтожьте документ”. Зазвонил телефон. Рассматривая Ворошилова, бывшего явно не в духе, он поднял телефонную трубку и произнёс:

— Слушаю Вас.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! Говорит замнаркома нефтяной промышленности Байбаков. Докладываю, что Ваше указание по прокладке по дну Ладожского озера бензинопровода для нужд осаждённого Ленинграда выполнено. Протяженность магистрали 30 километров, по дну Ладоги 21,5 км, на глубинах до 13 метров. Бензин пошёл!

Сталин некоторое время молчал, всё так же рассматривая Ворошилова. Он отметил при этом про себя, что Ворошилов изо всех сил старается не обращать внимания на красные и синие овалы, кружки, цифры, буквы и стрелки, нанесённые на карты боевых действий Юго-Западного направления.

— Товарищ Байбаков, Вы помните свою главную задачу вместе с товарищем Семёном Будённым? Нужно понимать, что Гитлер рвётся на Кавказ. Он объявил, что если он не захватит нефть Кавказа, то проиграет всю войну. Вы должны сделать всё, чтобы ни одна капля нефти ему не досталась. Если Вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы Вас расстреляем. Если Вы уничтожите нефтепромыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, и мы останемся без горючего, мы Вас тоже расстреляем. Вы должны малодебитные скважины немедленно выводить из строя, а особо богатые — продолжать использовать, и уничтожать только при самых крайних обстоятельствах!

— Вы мне не оставляете мне никакого выбора, товарищ Сталин! — после некоторого замешательства ответил замнаркома Байбаков.

— Ваш выбор в Вашей голове, товарищ Байбаков. И с Будённым там думайте, решайте вопрос на месте.

— Но я ведь, всего лишь простой инженер-нефтяник, товарищ Сталин!

— А я простой Бакинский агитатор, товарищ Байбаков. И не говорите больше ни при ком такие слова. Вы коммунист, а не институтка. И не забывайте, что за Вами с товарищем Сединым ещё новые месторождения в Татарии, в Башкирии. Вы нам обещали, всему советскому народу. Мы не можем зависеть только от Баку и Грозного. Либо немцы, либо англичане, рано или поздно Баку разрушат или захватят. Что будет делать тогда Красная армия и советская промышленность без горючего? У Вас там есть ещё шесть месяцев на разведку и на подготовку производства...

— Мы Вам докладывал, товарищ Сталин, ещё на прошлой неделе вместе с наркомом товарищем Сединым, честно, как коммунисты, что это невозможно за такое время!

Сталин тем временем подписал и отложил в папку рассмотренных документов проект директивы Ставки ВГК командующему и члену Военного совета Сталинградского фронта Гордову и Хрущёву о создании заградительных отрядов, подготовленный начальником Генштаба Шапошниковым:

“Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Немедленно донести Ставке, какие меры в соответствии с приказом НКО за N 227 предприняты Военным советом фронта и Военными советами армий по отношению к виновникам отхода, к паникёрам и трусам, как в указанных дивизиях, так и в частях 21-й армии, оставивших без приказа Клетскую.

2. В двухдневный срок сформировать за счёт лучшего состава прибывших на фронт дальневосточных дивизий заградительные отряды до 200 человек в каждом, которые поставить в непосредственном тылу и, прежде всего за дивизиями 62-й и 64-й армий. Заградительные отряды подчинить Военным советам армий через особые отделы. Во главе заградительных отрядов поставить наиболее опытных в боевом отношении особистов.

Об исполнении донести не позднее утра 3 августа 42 года.

А.М. Василевский

Затем он ответил Байбакову, едва заметно морщась:

— Будет татарская и башкирская нефть — будет Байбаков, не будет нефти — не будет Байбакова! Вы меня хорошо слышите?

— Хорошо слышу Вас, товарищ Сталин! Но я вынужден в этом случае сказать, что нарком чёрной металлургии товарищ Тевосян, до сих пор не отгружает нам утяжелённые трубы для скоростного бурения. Поэтому и работы на татарском “Втором Баку” задерживаются. Товарищ Тевосян говорит, что трубы из орудийной стали наших нагрузок не выдерживают, а триста тонн молибдена для необходимого легирования специальной стали Госплан ему не даёт. Там ему говорят, что этот молибден — неприкосновенный государственный запас, и точка!

— Хорошо, с Госпланом мы договоримся. Действуйте, товарищ Байбаков! И смотрите, не снижайте усилий по перебазированию нефтяников и техники из кавказских районов на восток... До свидания!

Сталин повесил трубку телефона, взял курительную трубку и зелёно-чёрную пачку сигарет “Герцеговина-Флор”. Захватив небольшой листок из папки, где обычно лежали особо нужные бумаги, поднялся из-за стола и сделал несколько медленных шагов в сторону Ворошилова. Положив бумагу перед ним, произнес тихо:

— Здравствуй, Клим!

— Здравствуй, Коба! — ответил Ворошилов глухим голосом, не изменяя своего положения, а только приподнимая веки, чтобы разглядеть текст на листе, — что это, донос Берии? Без очков не вижу уже.

— Ты читай!

Ворошилов взял бумагу, и, приблизив её к глазам, прочёл вслух:

Получено 1 августа 1942 года.

У. Черчилль — И.В. Сталину.

Я, конечно, приеду в Москву и сообщу о дне моего прибытия из Каира!

— Мы с товарищем Молотовым вчера послали Черчиллю и начальнику имперского генерального штаба Бруку приглашение приехать в Москву. Мы думаем, Черчилль будет у нас 10 августа или 12 августа. Разговоры будут тяжёлые. У всех создаётся впечатление, что Черчилль, держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться в Германии с Гитлером, или, может Брюнингом за счёт нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу второго фронта в Европе, и по поставкам вооружения для нас, которые всё время сокращаются, в то самое время, когда они нужны нам, как никогда. Товарищ Молотов месяц назад мужественно летал в Вашингтон и Лондон на бомбардировщике через линию фронта в кислородной маске и унтах, но привёз от Рузвельта и Черчилля лишь соглашение о коалиции против Гитлера, которая де-факто и так уже действует. Мы считаем вполне возможным технически в этом году высадку шести-восьми дивизий союзников по плану операции “Следжхэмме” на Шербургском полуострове во Франции. Это мгновенно ослабило бы натиск Гитлера на Кавказ и Ленинград. Но Черчилль не хочет ослаблять Гитлера. Он всех тянет на периферию Европы, в Северную Африку. Рузвельт жмёт на Черчилля, хочет нам серьёзно помочь. Боюсь, что англичане, чтобы обескуражить американцев, проведут какую-нибудь заранее провальную операцию в Европе, чтобы потом сказать: смотрите, “атака” в Европе, о которой вы все говорили, не возможна! Посмотрите на эти сотни трупов наших канадских солдат и английских солдат, плавающие в прибрежной воде! Мы ничем не можем помочь вам! Видите — у нас десанты захлебываются в крови! Наиболее подготовленные британские спецвойска идут на верную погибель, но ничего не достигают! Мы думаем, что Черчилль заранее провалит небольшую операцию на Ла-Манше, чтобы иметь перед нами алиби. Тоже самое будет и с поставками нам военных материалов и техники. По сведению нашей разведки конвой PQ-17, который уже три дня двигается к Архангельску с весьма нужным нам грузом для обороны Кавказа, будет атакован немцами с помощью тяжёлых надводных кораблей, линкора “Тирпиц”, торпедоносной авиацией и подводными лодками. На этих кораблях конвоя PQ-17 плывут 300 самолётов, 600 танков, 4000 грузовиков, авиационный бензин, продовольствие, боеприпасы на сумму 700 миллионов долларов. Можно целую армию обеспечить. Правда, другие 30 наших армий мы укомплектовываем сами, но это всё равно очень важная помощь! По мнению нашей разведки, немцы не случайно знают о конвое подозрительно много. Английское адмиралтейство ведёт себя очень странно. Не исключено, что англичане хотят принести конвой PQ-17 в жертву, чтобы важный груз не попал к нам, и чтобы отказаться от конвоев через Атлантику вообще. Они не хотят нам помогать в такой критический момент борьбы за Кавказ и Сталинград. Они хотят в решающий момент боев под Сталинградом оставить СССР без помощи...

Сталин, закончив свой длинный монолог, надолго замолчал, словно переводил дух. Ворошилов тоже молчал, и было понятно, что его сейчас больше занимал вопрос о причине вызова в Кремль, а не внешняя политика, поскольку тяжелейшая война шла уже долго, и продолжаться ей суждено, судя по всему, предстояло тоже длительное время. Медленно пройдя в сторону входной двери, Иосиф Виссарионович продолжил, как бы рассуждать сам с собой:

— Допустим, в Европе существовал бы сейчас второй фронт так, как он существовал в 1914 году, и этот второй фронт отвлекал бы на себя, скажем, 60 немецких дивизий и ещё 20 дивизий союзников Германии. Каково было бы положение гитлеровских войск сейчас, в 1942 году на нашем фронте? Нетрудно догадаться, что их положение было бы плачевным. Это было бы концом немецко-фашистских войск, ибо Красная армия стояла бы сейчас не там, где она стоит теперь — у Ржева и у Сталинграда, а стояла бы в 1942 году где-нибудь возле Пскова, Минска, Житомира и Одессы. Это значит, что уже летом этого года немецко-фашистская армия стояла бы перед катастрофой. Почему так не происходит? Почему две мощнейшие страны — Англия и США, превосходящие Германию по промышленному производству втрое, а по населению вчетверо, не посылают свои сто дивизий под прикрытием флота, который в десять раз сильнее немецкого, под прикрытием трёх тысяч тяжёлых бомбардировщиков на Гитлера? Почему они используют только десять дивизий из двухсот богом забытой Африке? Если краха немецко-фашистской армии не случилось теперь, то это только потому, что немцев спасает отсутствие второго фронта в Европе... Это похоже на то, как Англия, вместо того чтобы открыть боевые действия против Германии в 1939 году в соответствии со своим договором с Польшей, войну-то Германии объявила, но боевых действий не вела. Англичане дали возможность немцам растерзать Польшу за несколько недель, и получить с нами общую границу как плацдарм для нападения на нас. Ещё в 1926 году читая книгу Гитлера “Mein Kampf”, зная о традиционном немецком “Drang nach Osten” очень неплохо можно было себе уже тогда представить будущее...

С этими словами Верховный Главнокомандующий РККА Сталин дошёл до двери, повернулся, и пошёл в обратном направлении. Глядя перед собой, и покачивая рукой на уровне живота, в которой была зажата курительная трубка, он продолжил говорить:

— Явная суть британской политики, Клим, состоит в том, чтобы одновременно играть на обеих шахматных досках: обещать нам помощь, а Гитлеру — мир в случае его успеха в войне против нас. Капиталисты Америки и Англии хотят, чтобы немцы и мы как можно больше обескровили друг друга, как можно дольше и тяжелее воевали. Думается, что Черчилль приедет сказать, что второго фронта в этом году не будет, несмотря на все предыдущие заверения. Значит, 80 лишних немецких дивизий будут по-прежнему убивать наших солдат и население. Но всё что мы можем, это вручить Черчиллю и Гарриману, представителю Рузвельта, меморандум, где укажем на невыполнение ими, как союзниками, своих обязательств об открытии фронта в Европе в 1942 году. Однако США уже всё равно опосредовательно помогли нам с войсками. Японцы проиграли американцам сражение у атолла Мидуэй. Японцы потеряли четыре своих авианосца и перешли к стратегической обороне. Теперь мы можем полностью использовать наши дальневосточные дивизии в борьбе против немцев на Волге и Дону. Мы уже два месяца перебрасываем эти дивизии на запад. Плохо, что американцы теперь будут наступить на Тихом океане, и их ресурсы уйдут туда, а не для высадки в Европе. Мы должны действовать в своей стратегии тонко. Мы не должны перегнуть палку и поссориться с США и Англией, но и не должны просто так сидеть, и молчать, наблюдая как нас дурачат. Черчилль принадлежит к числу тех, кто легко даёт обещания, чтобы так же легко забыть о них, или даже грубо нарушить. Всё равно надо стараться договориться с британским премьером.

Зайдя за ряд стульев, и за спину Ворошилова, Сталин остановился и добавил, коснувшись трубкой плеча маршала:

— Ты мне понадобишься, Клим! На этой встрече с Черчиллем и американцами пустишь в ход своё простецкое военное обаяние. Я в первый раз Черчилля увижу. Много нужно обсудить и понять. А ты возьмёшь на себя их военных, чтобы они не мешали нам общаться. И на переговорах, и после них бери на себя британских генералов. Возьмешь Гарримана, Бивербрука, отведёшь на балет “Лебединое озеро” в филиал ГАБТа. Покажешь, как Галина Уланова и Константин Сергеев чудесно танцуют свои партии. Лошадей покажешь на Московском ипподроме. Своей водкой с перцем напоишь, чтоб до слёз пробрало сэров...

— Очень странно, что я тебе могу ещё понадобиться, Коба.

— Ты всегда был неуступчивым, вспыльчивым и резким человеком. часто не соглашался со мной и другими старыми большевиками. Что же, право твоё... Заслуг твоих никто умалить не может, ни в революционной борьбе с царизмом, ни в Гражданскую войну, ни в борьбе с контрреволюцией и заговорами против Советской власти. Сейчас тоже заслуги твои перед Родиной велики: затормозил немцев в Прибалтике, выбил там все их танки, не дал немцам взять Ленинград, ходил в штыковые атаки лично, и потом готовил на Дальнем Востоке резервы для контрнаступления под Москвой, тогда как всё так Семён Будённый потерял Киев, Крым и Дон...

— Кто же мог подумать, что они бросят наступать на Москву, и повернут все танки группы центр на юг, но окружение Киева, теряя целый летний месяц? Все же знали, что у них ни зимнего обмундирования, ни зимних масел для техники не было приготовлено... — ответил Ворошилов, — ты же сам тогда считал, что сражением за Киев война и закончиться, и танки на центральное направление уже не вернуться, все под Киевом и останутся. Вечно ты а два шага вперёд забегаешь, Коба! Мне слова иногда сказать не даёшь!

— Не надо на меня так сердиться. Твоим отстранением от командования северо-западным направлением распоряжался Генштаб с одобрения ЦК. Я только согласился с ними и только озвучивал тебе их волю. Ты мой старый друг, и с тобой я могу быть откровенным. Будённого тоже сняли с юго-западного направления, и ничего, не обижаться Сёма.

— Он просто толстокожий как слон! — резко ответил Ворошилов, по-прежнему глядя в стол.

— Мы с тобой, Клим, познакомились в 1906 году на IV съезде РСДРП в Стокгольме, — спокойно, словно врач с больным, переживающем сильные боли и страх перед операцией, проговорил Сталин, — помню эти серые гранитные скалы, узкие улицы, промозглый ветер, забитый рыболовными баркасами и лодками маленький порт, шпили соборов и печальный звон колоколов... Помнишь? Или ты только из прошлого Луганск свой помнишь, “Кресты”, тюрьмы и ссылки?

Ворошилов отрицательно мотнул головой.

— А я помню. Это было 36 лет тому назад. Мы жили с тобой в Стокгольме в районе Гамла Стан, в маленьком домике в одной комнате. На окне стоял горшок с левкоями. Помнишь, как ты с Куликом в 1918 году прорвался из Донбасса к Волге к Царицыну-Сталинграду куда меня послал Ленин, как члена ЦК партии, за хлебом для северной России? Не прорвался бы ты к Волге с 5-й Украинской армией, мы не удержали бы Царицын. Был ещё с нами тогда товарищ Минин. Хороший партиец. Жалко болеет теперь. Я тогда организовал отправки на север, в голодающий Питер и Москву 2000 вагонов с зерном в месяц, а, казаки с офицерьём начали штурм города, чтобы не дать хлеб голодающим рабочим. Если казаки взяли тогда Царицын, а Денники соединился бы с Врангелем у Волги, революция бы погибла. Помнишь, как в Царицыне военные специалисты из царских офицеров, которых назначил Троцкий, полностью дезорганизовали оборону? Даже артиллерийские снаряды на складах перемешали, чтобы невозможно было быстро по калибрам их отправлять на позиции. Помнишь этого саботажника, бывшего царского генерала Снесарёва, назначенного Троцким командовать всем Северо-Кавказским фронтом? Он там развёл коммерцию на фронте как у Деникина. Командиры Красной гвардии со своими отрядами уходили с занимаемых позиций у города, если им не платили денег и не выдавали пайки, перебегали к казакам…

— Да, как же, помню Снесарёва. Маячил потом передо мной пятнадцать лет, пока не посадили., и если бы не твоё заступничество, по делом расстреляли бы приспособленца. Это же он тогда ходил в Красной армии в золотых царских погонах генерал-лейтенанта, писал своему другу Бонч-Бруевичу, тоже бывшему царскому генералу и брату личного секретаря Ленина, что мы с тобой плохо с казаками воюем, а он хорошо воюет. А Бонч-Бруевичу с Троцким на нас Ленину жаловались, и требовали снять с командования обороной Царицына. Оборону Царицына помню как сейчас, и теперь к этому городу снова немцы подходят, и снова казаки там… Заколдованное место это на Волге...

— Просто хлеб там, танковый завод, водный и железнодорожный путь доставки нефти на север, — ответил своему товарищу Сталин, довольный тем, что снова настроился с ним на одну волну.

Он опять дотронулся до плеча Ворошилова трубкой, не спеша пошёл к своему рабочему столу, продолжая говорить:

— Тяжело было тогда работать из-за того, что в правительстве молодой Советской России дворян и царских генералов оказалось больше, чем профессиональных революционеров. Молодая Советская страна была как редиска — снаружи красная, а внутри белая. Под их влиянием и влиянием их дворянских жён, даже Ленину в 1920 году пришлось отказаться от того, за что он боролся в эмиграции, в революцию и Гражданскую войну. Ленин вернул в Россию частную собственность на заводы и землю. Ты один из немногих, кто остался со мной, потому что так же, как и я, будучи с 15 лет в революционном движении, боролся против несправедливости помещиков и капиталистов, так же, как я, как другие настоящие большевики, а не перерожденцы и оппортунисты, не мог согласиться, что дело жизни, ссылки, каторги, тюрьмы, гибель товарищей, тридцать лет борьбы за освобождение рабочих, были зря и напрасно. Множество примазавшихся к пролетарской революции, ищущих личных благ и власти, и их вожаки Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Рыков, Томский и другие, были довольны решением Ленина. Они все до революции сидели за границей, после гражданской войны получили большую власть и блага. Им больше ничего не нужно было уже от жизни. И вот, 1,5 миллиона победившего пролетариата умирает от голода в городах, а девяносто пять миллионов мелких землевладельцев, казаков, крестьян-кулаков и середняков, получивших из рук пролетариата право на землю помещиков, свободу от царских чиновников, не хотят хлеб ни продавать государству, ни отдавать в качестве налога. Ленин берёт, и соглашается — пускай будет так! Я помню, Клим, что ты тогда, как я, был против этого, был за то, чтобы не поворачивать революцию обратно, не идти на поводу бесконечных восстаний собственников на селе и их сынков в армии и на флоте.

— Было дело! — ответил Ворошилов, — обложили нас тогда бывшие генералы и офицеры внутри нашего же правительства со всех сторон, едва не прихлопнули социалистические принципы, как революционный генерал Наполеон не прихлопнул французскую революцию.

Он заметно расслабился и, подняв от стола рукав, стал рассматривать расположение советских и немецких и румынских войск на карте перед собой, иногда поднимая твёрдый и свирепый взгляд на Сталина.

Настала тишина. Было слышно, как тикают напольные часы, за дверью Поскрёбышев кого-то громко ругает по телефону, у гостиницы “Москва” сигналят машины. Сталин раскрыл коробку папирос “Герцеговина-Флор”, вынул оттуда одну за другой две папиросы, высыпал из них табак в свою трубку, уплотнил табак жёлтым ногтём. Смятые папиросные гильзы положил в пепельницу на рабочем столе у лампы. Затем он снова принялся ходить по кабинету от стола к двери и обратно по красно-зелёной ковровой дорожке, беззвучно ступая в своих мягких кавказских сапожках.

— Ты и твой друг Кулик были единственными красными военачальникам, которые не хотели стать Наполеонами, не собирались устроить переворот, используя вверенные им войск, вроде Тухачевского с Якиром, Уборевича, Корка, Путны, Фельдмана... Ты был в числе немногих большевиков, выступивших со мной против раскола в партии, устроенного Троцким, Зиновьевым, Бухариным, Томским, Рыковым. Они не хотели строить современное сельское хозяйство и промышленность. Сами не годные к настоящей работе, они начали вредить делу, чтобы доказать ошибочность решений ЦК и усидеть на местах, сохранить машины, дворцы, рестораны, любовниц и заграничные курорты.

— Это ты мне для чего рассказываешь? Я всегда говорил, что все бывшие офицеры царской армии, будут нам вечными врагами, как бы они не перекрашивались. Они ждали подходящего момента. Именно из-за них, как мы их не вычищали из армии, в первые дни войны произошёл разгром в Белоруссии и падение Минска. Там войсками командовал подонок Павлов. Мало того, что он не привёл войска в готовность по телеграмме Генштаба за четыре дня до нападения, он и Директиву N1 Генштаба проигнорировал и поехал с женой “Анну Каренину” гастролировавшего МХАТА смотреть. А как началось нападение, так он ещё на три дня отключил всю радиосвязь с войсками, обрекая их на хаос и дезорганизацию. Этот Павлов, а с ним все эти бывшие царские офицеры сумели совершить измену, повлекшую страшнейшие последствия — разгром в Белоруссии и последующие трагедии. Вопреки плану учебы не вывели все войска в летние лагеря, оставив на зимних квартирах, подставили в Бресте под внезапный артиллерийский и авиационный удар три дивизии и погубил их. Спящих в казармах солдат расстреливали из чёртовых немецких 600-миллиметровых орудий двухтонными снарядами! Через Брест немцы нанесли по спящим войскам удар такой массой бронетехники и механизированных соединений компактными группами, что никто не мог и представить. А этот негодяй Павлов и его штабисты специально поменял шифры, прервали связь и прекратили руководство войсками! Три первых дня! Жуков им делегатов связи с парашютами сбрасывает с шифровками, а они их расстреливают как диверсантов. Это был точно сценарий, который твой бывший любимчик Тухачевский раскрыл в “Плане поражения” уже под арестом. Он и его подонки-подельники, инородная камарилья: Геккер, Гарькавый, Гайлит, Вайнер, Аппога, Алафузо, Вацетис, Аронштам, Берзин, Иппо, Ланда, Мезис, Шифрес, собирались подставить армию под разгром в случае войны с Германией. Они страстно желали захватить власть и вернуть НЭП. Договоренности у Тухачевского были с германским Генштабом. Когда война пошла, всё и поехало по их сценарию. Это ты, Коба, нас тогда в январе 1938 года на Пленуме партии остановил от продолжения чисток. И Ежова ты остановил.

— Ежов был совсем дурак — заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибает! — неохотно ответил Сталин, принявшись за документы, пока Ворошилов выговаривался, горячась, — Ежов старался, как ему позволяла его канцелярская сущность. А Берия, как настоящий архитектор, более внятно и последовательно подходил к делу. Разобрался, стал многих выпускать: Рокоссовского, Мерецкова, Горбатого, Холостякова, Ванникова.

— Ежов правильно тогда всё делал, добротно, только вот не умело. Я говорил тебе, что нужно было ещё тогда всех этих Павловых и Власовых, выявить и к стенке поставить. Не ждать, пока они немцам фронт откроют! — воскликнул Ворошилов, его щёки и уши покраснели, а в его глазах появились огоньки ненависти, — и любимчик твой Мерецков, будучи начальников Генштаба он всю РККА без должных средств связи оставил, танковые корпуса без должной артиллерии и автомашин противотанковую пушку ЗИС-2, и полевые гаубицы с производства снял. Как он армию к войне подготовил? На него же сорок человек показания дали по делу о сговоре с антисоветскими группами. А ты его из тюрьмы вытащил и армией командовать назначил. Зачем, Коба, потому что он крестьянский сын? Вот он нам всё наступление Волховского фронта дезорганизовал, бросил фронт в наступление на Любань без припасов, не сосредоточив полностью. Дружок его Клыков в самый критический момент как бы заболел и улетел лечиться, бросив 2-ю Ударную в окружении. А потом Мерецков карьериста Власова на это ответственное место назначил. А Власову только этого и надо. Сдался фашистам в услужение. Я тебе в марте докладывал, что 2-ю Ударную нужно спасать. При мне гадёныш Мерецков по аппарату Бодо получил от Военного совета 2-й Ударной доклад, что у них в окружении люди пухнут от голода, одежда покрыта вшами и гнидами, лошади съедены, солдаты едят траву и червей. Офицеры не выдерживают — стреляются. А он тебе докладывает, что армия боеспособна и готова наступать на Ленинград!

— Кончай истерить, как беременная баба, Клим! — вдруг глухо сказал Сталин, — думаешь, мне не жалко, что погибла 2-я Ударная, не жалко, что мы не сняли блокаду с Ленинграда? Столько оружия и снаряжения придётся снова сделать, а сколько женщин в Мордовии и Чувашии теперь похоронки получат? Ты вечно, начнёшь скандальничать, не остановишь! Это на тебя твоя жена Голда Гобман так влияет, неистовая одесская революционерка! Вся эта не утихающая ненависть политкаторжанки к офицерам... Вот я с ней поговорю, в конце концов!

Ворошилов покраснел. Снова настала тишина с мерным ходом часов и приглушёнными разговорами за дверями приёмной.

Глава 3. Заградотряд 10-й дивизии НКВД

Дети радовались, купаясь, пусть в мелкой и илистой, реке Куроярский Аксай, получившей воду из-за нескольких подряд ночных гроз. Мелькая контрастно-белыми задницами, толкаясь и прыгая, дети, совсем не знакомые друг с другом, городские и хуторские, сбрасывали с себя напряжение утомительного пути среди повозок, колясок, велосипедов, подвод, среди потока обезумевших от жары и неизвестности беженцев, или усталость от борьбы на грядках огородах с сорняками. Они кричали так, словно время вернулось на год назад, словно не настала страшная война, не погибли миллионы людей, впереди была только широкая дорога к светлому счастью в мирной жизни. Наверное они играли в красных героев Гражданской войны Чапаева или Щорса, может быть в Котовского, но, в любом случае, палки в их руках, скорее всего, изображали винтовки.

Взрослые так не могли. Их застывшие от печали и тревоги лица и глаза, чаще всего смотрели с надеждой в пространство на северо-востоке, в сторону невидимого, но ощущаемого как центр тяжести степи между Доном и Волгой, Сталинграда. Там со времён неолита, когда между несколькими реками и оврагами, под прямым углом впадающими со стороны высокого правого берега в Волгу, на островах, между затонами и озёрами, жили в холмах семьи неандертальцев. Там располагались наиболее удобные переправы на восточный берег. Количество растительности там кардинально менялось за сотни тысяч лет несколько раз от густых лесов до голой степи и обратно. На восточном берегу широко пролегли обширные заливные луга, полные дичи, острова и рыбные места. После пугающей сухой и знойной, или морозной и вьюжной степи, там был рай, укрытие и благодать. По прошествии тысячелетий ничего не изменилось. Прошли сотни тысяч лет, а люди всё так же смотрели в сторону удивительного места на Волге, где ближе всего сходились две великие реки Евразии — Волга и Дон. Глаза беженцев и эвакуированных будто вопрошали бескрайнее пространство, и далёкий пока древний город, ставший теперь промышленным гигантом со своей ГЭС, просили ответа на вопрос: “Наступит ли там долгожданный покой, страстно желаемый конец страшного пути?” Они знали, что Сталинград, за первой линией окопов и противотанковых рвов по лини пригородов Орловка-Городище — Опытная станция — Верхняя Ельщанка — Ельщанка — Купоросное, конечно, не был островом безопасности среди моря ужаса.

Три месяца назад немецкая авиация впервые сильно бомбила город. После этого налёты на Сталинград стали регулярными с характерным почерком 4-го флота Рихтгофена. День-два налёты совершали небольшими группами. Потом по несколько десятков Хейнкелей-111 и Юнкерсов-88 друг за другом, с разных сторон, в сопровождении разведчиков, двух, четырёх звеньев истребителей Ме-109Е. Потом, через день-другой ослабления бомбардировок следовал новый массированный авианалёт. Множество зажигательных и осколочно-фугасных бомб вместе вызвала сильные пожары. Началась паника, беспорядки и мародёрство. Зенитная артиллерия секторов ПВО Сталинграда, особенно у Спартаковки, Рынка и Латошинки — 1077-й, 1087-й, 748-й зенитно-артиллерийские полки, на треть состоящие из 18- 20-и летних девушек-добровольцев, посты ВНОС и ПУАЗО хорошо делали своё дело, не давая самолётам Люфтваффе прицельно бомбить нефтехранилища, ГЭС, заводы “Красный октябрь”, СТЗ, “Баррикады”. Советские 76- и 85-миллиметровые зенитные орудия 52-К этих полков, и 37-миллиметровые зенитные автоматы 61-К сбили немало бомбардировщиков и истребителей над городом. Рядом с позициями зенитчиц в окопах дежурят стрелковые роты НКВД — в случае неожиданного прорыва немцев, им первыми предстоит принять удар. Им нужно было до последней капли крови защищать зенитки. При прорыве танков к Сталинграду, именно зенитки должны были стать опорой противотанковой обороны. Зенитное орудие для этого имеет ряд преимуществ перед полевым орудием и противотанковой пушкой. Расчёт зенитки за секунды может перенести огонь в любом направлении, вкруговую. Опыт орудийных расчётов, командиров огневых взводов, батарей был очень высок, приобретён во время отражения ежедневных налётов. Скорострельность орудия среднего калибра доходила 20 выстрелов в минуту. Для расчётов зениток танки являлись малоподвижным, лёгкими целями. Высокая начальная скорость снаряда обеспечивала поражение любого танка с дистанции 1200 метров. По огневой мощи одну зенитку можно было приравнять к четырем-шести полевым орудиям того же калибра. Прикрытые стойкой пехотой позиции зениток, с наскока взять было невозможно. Расчёты зенитной обороны Сталинграда, то отравляли с орудиями за Дон, для организации летучих отрядов для борьбы с танками, то оборона получала новые орудия, и даже полевые пушки с миномётами на случай прорыва врага.

Бомбардировки были ужасными и кровавыми. С леденящим душу воем специальных стабилизаторов неслись вниз тяжёлые авиабомбы SC 250 и SD 500. При их взрывах крыши рушились, из окон вырывались языки пламени, дома вместе с людьми чуть поднимались на мгновенье на воздух, и опускались вниз, моментально вспыхивая, развалившись на брёвна, кирпичи и доски. Тысячи небольших SC 10, начинённых стальными шариками, тысячи мин SD-1 FRZ, SD-2В в кассетах АВ-500, АВ-1000, убивали всё живое местах своего падения, не укрытое за толстыми стенами, или в глубоких окопах. Это варварское оружие, применяемое против жилой застройки и масс беженцев на переправах, железнодорожных станциях, должно было посеять ужас, подавить волю к сопротивлению, выполнять задачу по истреблению живой силы России.

Но всё равно немецкие 50 и 250 килограммовые зажигательные бомбы Вг С и Flam С, фугасно-зажигательные Spre С с термитными патронами и осколочно-тротиловыми зарядами принесли страшное зло жилой и промышленной застройке. Элементы кассетных зажигательных бомб - В-2 EZ взорвались в руках пожарных и ополченцев, занимающихся тушением пожаров.

Немцы применили и варварские самодельные зажигательные авиабомбы со смесью масла Flammеl Nr.19 для армейских и танковых огнемётов, и бензина. Это были большие баки с запалами из малокалиберных термитных бомб. Чаще всего Юнкерсы-88 и Хейнкели-111, бомбили переправу, выходя на неё со стороны, не прикрытого ПВО, Заволжья. Целенаправленно бомбили станцию Сталинград-2, забитую эвакуированными, ранеными, воинскими подразделениями. Там постоянно было очень много скота, вывезенного из южных и западных районов и предназначенного для отправки по железной дороге в Москву. Среди взрывов люди, коровы, лошади, козы, овцы метались, как в аду, между вагонами в языках пламени. Бомбили Красноармейск на изгибе Волги, посёлок и станцию Воропоново, находящийся рядом аэродром с Ил-2, Пе-2 и истребителями И-16 и “Харрикейн”, аэродром Центральный. Бомбы рвались в центре города у дворца пионеров роддома, театра, в скверах, на берегу Волги. Бомбы на жилую застройку сыпались вперемешку - длинная чёрточка – осколочно-фугасная бомба, короткая – зажигательная. Так погибшие дети Сталинграда на своих наивных рисунках изображали благодатный дождь...

Странным образом, несколько раз бомбы попадали в КП штаба Сталинградского фронта, где постоянно находились комфронта Гордов, член военного совета Хрущёв, первый секретарь горкома партии Чуянов, но ни одна из бомб не пробила перекрытия.

На Волге, закрыв полнеба, день ото дня, поднимались гигантские фонтаны огня горящих танкеров и нефтехранилищ. Пламя рвалось ввысь, закручивалось клубами, выпуская чёрный дым. Пламя разлетается в стороны, падало на реку, лизало, жрало её, и широкие ленты огня два шились по течению. Горела Волга! Всё горело: вода, земля, небо. Горел город. Его заволакивало дымом. Пламя вздымалось из дымной многометровой полосы.

Никогда человек, попавший хотя бы раз под такую ковровую бомбардировку, а ведь солдат на фронте потом ещё обстреливала артиллерия, пулемёты и атаковали танки, и не мог быть прежним. Он утрачивал душевный покой, прежнюю радость жизни и веру в человека. Бессмысленность бытия во всём беспристрастном ужасе вставала до звёзд, и не уходило уже никогда. Сама человеческая природа, основанная на истреблении окружающего мира, порабощении и обретении с помощью убийства всех желанных себе целей: пищи, жилища, продолжения рода, теряла все гуманистические украшения и маски… Изощрённость любых внешних проявлений культуры становилась лишней, любая красота блекла, страх поселялся глубоко и навсегда, появляясь агрессией и злостью на всё вокруг. Только самая благоприятная обстановка в окружении заботливых и внимательных, добрых людей могла бы смягчить это неизбывный ужас. Но в разрушенных войной странах обычно всё было наоборот. Погибшие в первую очередь на фронте от оружия врага и в тылу от болезни и голода люди, как истину лозунг “Всё для фронта, всё для победы!”, уступали место шкурникам и приспособленцам с лозунгом “Всё для дома, всё для обеда!”. Сомкнувшись с многомиллионной “пятой колонной”, категория людей, нашедшей для себя радость жизни в стяжательстве, сокрушить любую систему ценностей, противоречащую ей. Мудрец не боится смерти, потому что смерть - это просто пустое слово, настоящий мудрец боится самой жизни, имеющей бесчисленное количество вариантов прекратить жизнь его тела и разума, потому что не смерть убивает, убивает жизнь, смерть - это часть жизни, её способ проводить бесконечные генетические эксперименты над людьми.

Листовки, разбрасываемые при бомбёжках с германских самолётов, призывали сохранять в исправности заводы и склады. Было понятно, что гитлеровцы будут до последней возможности сохранить возможность использовать танкостроительный завод Сталинграда для производства собственной бронетехники. Сталинградский тракторный завод продолжал выпускать свои плановые 500 танков Т-34 в месяц и артиллерийские тягачи. Большая часть танков, правда, отправлялась по железной дороге на север, в распоряжение Резерва Главного Командования. Заводские запасы танкового вооружения и боеприпасов тоже не пострадали. Остался пока невредим завод по производству зажигательной смесью КС из смеси сероуглерода и белого фосфора с температурой горения 1000 градусов, для снаряжения бутылок “Коктейлей Молотова”, являющегося в умелых руках средством борьбы с бронетехникой за неимением других возможностей. Железнодорожные составы с юга на север и обратно, продолжали беспрерывно, днём и ночью, двигаться через сталинградские железнодорожные станции.

Несмотря на старания истребительных батальонов, пожарных, милиции и чекистов, избежать крупных пожаров и беспорядков, связанных с ними, не удалось, особенно в деревянных рабочих посёлках. Но беженцы, стекающиеся в город, знали, что Сталинградский гарнизон, состоящий из полков 10-й дивизии НКВД полковника Серова, держит город в ежовых рукавицах. Эта дивизия, собранная из различных частей наркомата внутренних дел, многим беженцам была знакома по боям за Воронеж и переправы через Дон, по заградительным мероприятиям по охране тыла, по жёсткой борьбе с агентами и диверсантами. Там, где беженцы видели васильковые фуражки и малиновые петлицы солдат и офицеров НКВД, или зелёные фуражки пограничников-чекистов, они были уверены, что мародёры не отберут у них еду, местные враги советской власти не откажут в питьевой воде для детей, что бандиты не ограбят, и не изнасилуют девушек, и, скорее всего будет выдан кипяток, и, может быть суп или рыбные консервы.

Рабоче-крестьянская власть за 23 года своего существования имела горький опыт борьбы с контрреволюцией: тяжёлое ранение Ленина приведшего его к преждевременной кончине, бои в Москве с юнкерско-офицерскими отрядами, собранными на деньги Путилова, Вышегородского и Каменки, на деньги этих же миллионеров создание Корниловым и Алексеевым юнкерско-офицерской армии на Дону, восстание собственников земли в Тамбове и в других регионах, националистическое восстание буржуазии и кулаков на Дону и Кубани, саботаж при индустриализации и коллективизации, подготовка военного переворота военачальниками Тухачевским, Якиром и Уборевичем, борьба с саботажниками в собственных рядах, под видом борьбы за социализм, уничтожавших лучших коммунистов, война с басмачеством в Средней Азии, война с бандитизмом в Чечне и Дагестане. Фактически, созданная в ответ на белый террор, начиная со своего создания в 1918 году, Всероссийская Чрезвычайная комиссия — ЧК, ставшая позже Главным Политическим Управлением — ОГПУ, и затем Народным комиссариатом внутренних дел — НКВД, не выходила из боевых, оперативных и силовых действий. Масштаб страны и яростное, непрекращающееся сопротивление противников советской власти, сложный характер задач по эффективной охране заставил включить в состав обязанностей НКВД, задачи пограничных войск, внутренних войск, милиции, следствия, исправительно-трудовую систему, задачи по охране руководства страны и партии, разведку и контрразведку, диверсионные спецподразделения и другое.

Высокий образовательный уровень командиров и политруков, подготовка солдат, постоянно находившихся в сложных условиях борьбы против врагов советской власти, делали из беспримерно стойким и решительными в бою. Как правило, командиры-чекисты 10-й дивизии были в возрасте 23-35 лет; имели среднее образование, окончили Саратовское или Орджоникидзевское военное училище, имели добротную подготовку, навыки управления в сложной, боевой обстановке. Твёрдый характер, отменные волевые качества, дисциплинированность, исполнительность, психологическую устойчивость, умело владели стрелковым оружием: пистолетами, винтовками, в том числе снайперскими, автоматами, пулемётами. Они безоговорочно были преданы социалистическому мировоззрению, разбирались в том, кто друг, кто враг. Обладали готовностью выполнить любой боевой приказ. Солдаты-чекисты имели, как правило, хорошую физическую подготовку, были неприхотливы, могли переносить военно-полевые, бытовые трудности. В наступлении они проявляли стремительность, в обороне стойкость. Большинство обладало служебно-боевым опытом, особенно служившие на недавно присоединённых западных областях, а также пограничники, очень часто имевшие боестолкновения с диверсантами, перебежчиками, националистами, бандитами, контрабандистами. Кредо чекистов было ‘Защищать и бороться”.

Войска РККА на западной границе стояли на территории, всего девять месяцев назад принадлежавшей Польше, государственную независимость: Литва, Латвия, Эстония. Это были буржуазные республики, где допускалась эксплуатация человека человеком, всем заправляли крупные собственники и банки, управляющие государством в своих интересах, имелась безграничная возможность любыми путями получать, накапливать деньги и ценности в ущерб другим гражданам, использовать их для увеличения неравенства и закабаления менее удачливых соотечественников. Естественно установление власти пролетариата и беднейшего крестьянства под руководством коммунистов-интернационалистов. В отличие от Германии 1918 года или России 1917, на территории Западной Белоруссии, Западной Украины, Литвы, Латвии, Эстонии, пролетариат был развит слабо по причине ничтожного количества промышленных предприятий. Сельская беднота была разрознена, интеллигенция имела капиталистические и национальные взгляды. Однако, бедняки, до присоединения территорий к СССР, бежавшие через границу за высокими заборами и гарантированно сытой жизнью, получили над своей буржуазией и пельмешками подавляющее преимущество в виде РККА и НКВД. Вооружённое сопротивление врагов социалистической идеологии, потерявших в одночасье земли, банки, торговые и промышленные предприятия, было пресечено НКВД быстро и жёстко.

Всё это стало причиной того, что во время войны они сражались фанатично, с необычайным упорством и жертвенностью, были способны, будучи раненным при попытке уничтожить пулемётчиков, могли закрыть своим телом амбразуру вражеского ДЗОТа, или броситься со связкой гранат, с зажигательными бутылками КС на танк, бронемашину. Эти подвиги не раз происходило в боях на границе, в сражениях за Могилёв, Ленинград, Москву, Воронеж. Ещё они имели способность быстро организовывать ополченцев, вышедших из окружения военнослужащих РККА или дезертиров для оказания отпора появившемуся врагу, или поимки диверсантов и бандгрупп.

В первые дни войны воинам-чекистам пришлось сражаться на два фронта: первый фронт был обращён на запад, против гитлеровских войск, второй фронт на восток, против националистов и антисоветского восстания в тылу войск. Одновременно с наступлением внешнего врага, в обстановке паники, неразберихи, возникновения толп, хлынувших от границы невооружённых солдат стройбатов без своих командиров, начавшихся перестрелок на улицах и убийств евреев, действий немецких диверсантов, в Каунасе, Львове, Риге, и населённых пунктах вдоль границы в глубине территории, вспыхнули масштабные антисоветские вооружённые восстания. Часть сотрудников милиции и военнослужащих РККА из числа местных жителей, с оружием в руках переметнулись на сторону врага, были захвачены склады с оружием, радиостанции, выпущены заключённые тюрем. Представители партийных и советских учреждений вместе с семьями едва успели бежать. Зверские расправы над евреями и сочувствующими советской власти начались ещё до прихода немцев по всей Прибалтике, западной Белоруссии и западной Украине. Нарушались линии связи Красной Армии, убивали командиров, обстреливали колонны из засад, всячески содействовали продвижению немцев к штабам, аэродромам, мостам, позициям артиллерии, складам горючего и боеприпасов.

На западной границе после начала войны 50 застав сражались более двух недель, 45 застав держались два месяца. В первый день войны тридцать два пограничника 3-й заставы 86-го Августовского отряда за десять часов боя отбили семь атак пехоты и танков. 13-я застава Владимир-Волынского погранотряда НКВД одиннадцать суток вела бой до последнего человека. Политрук Петров Владимир-Волынского отряда со станковым пулемётом пять часов удерживал переправу через Буг. Когда кончились патроны, чекист подорвал себя гранатой вместе с окружающими врагами. Солдаты 94-го погранполка НКВД бросались на танки со связками гранат, вели бой до того, пока не погибли все. Газеты и радио рассказывали патриотам об этих примерах самоотверженного служения Родине, чтобы укрепить дух защитников социалистического отечества и смутит врагов. В редких случаях попадания военнослужащих НКВД в плен, гитлеровцы убивали их в первую очередь, вместе с комиссарами, евреями и женщинами-военнослужащими. Солдат из наркомата Лаврентия Берии не было среди “хиви”, в восточных батальонах, среди полицаев, карателей-националистов. В Брестской крепости до последнего сражались 500 солдат НКВД. Спустя месяц после начала войны, когда фронт был уже далеко на востоке, воин-чекист сделал надпись на стене каземата: «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!».

Заставы Рескитентского пограничного отряда Мурманского округа отразили все атаки финнов, и с подходом частей РККА отстояли границу. Не было ни одной заставы пограничников НКВД, которая оставила без приказа свой участок! Оставшиеся на территории врага пограничники. сражались как партизаны. В ходе дальнейших сражений первого года войны чекисты проявляли массовый героизм и самопожертвование. 20-й погранполк при обороне Киева сражался до последнего человека. При обороне Москву у Юхнова отряд НКВД из 430 солдат и офицеров отстоял свой рубеж, хотя в живых осталось их 14... Лыжный отряд НКВД был окружён в деревне Хлуднево. Последний оставшийся в живых, заместитель политрука Паперник взорвал гранатой себя и гитлеровцев. Столицу с воздуха защищали лётчики-пограничники Отдельной авиационной бригады. Прикрывая эвакуацию Севастополя, почти весь 456-й отдельный пограничный полк вместе с командиром майором НКВД Рубцовым погиб в неравных боях. Младший политрук Яковлев — комсорг 272-го полка 10-й дивизии НКВД со связкой гранат бросился под вражеский танк и взорвал его. Экипаж из пограничников командира Любчича своим подбитым бомбардировщика совершил огненный таран аэродрома врага...

В трагическом сражении под Вязьмой 244-я дивизия, сформированная НКВД, находилось на направлении главного удара 3-й танковой группы Гота. В сражении против трёх дивизий гитлеровцев из 10 тысяч человек за сутки в дивизии осталось 500. Двое из трёх командиров полков погибли. После борьбы в окружении, оставшиеся в живых организовали партизанский отряд. 247-я дивизия НКВД в Вяземской сражении, сохранив знамя, понесла невосполнимые потери, была сведена в полк и влита в другую часть. Фронт дивизии составлял всего семь километров, но, как и в дивизиях ополченцев, участвующих в Вяземской битве, за сутки он неё осталось 500 человек. Однако, дивизия чекистов не отступила, а погибла на месте, ещё раз доказывая истину, что, когда за спинами танкистов Вермахта сосредотачивалась мощная группировка тяжёлой артиллерии, а над головой дежурила бомбардировочная авиация Люфтваффе, ни качество, ни количество, ни плотность обороняющихся войск для осуществления прорыва не имело значения.

Так же происходило на границе в июне. Тогда удар был нанесён по не занявшим оборону войскам — результат — окружение. Под Вязьмой удары наносились по окопавшимся советским войскам. Результат — окружение. Ни личное мужество, ни подготовка, ни везение не могли спасти от смерти людей, находящихся на линии главного удара. Только ответный массированный огонь тяжёлой советской артиллерии — бога войны, авиабомбы ВВС РККА и атаки из глубины крупными танковыми соединениями, могли останавливать прорывы танков и мотопехоты в операциях на окружение, отработанного Вермахтом, и самого эффективного шаблона убийства максимального числа солдат противника...

249-я стрелковая дивизия НКВД, сформированная НКВД начав наступление от озера Селигер в январе 1942 года, в полосе главного удара освобождая города Пено, Андреаполь, Торопец, вышла к Витебску. 254-я дивизия, сформированная НКВД в Туле на третий месяц войны, получала оружие уже в боевых условиях в районе Старой Руссы, в тяжёлых боях став прославленным своей стойкостью соединением. 256-я дивизия, была сформирована НКВД в Софрино, вела успешные бои за Калинин, в июне 1942 года погибла в окружении подо Ржевом.

Это были не просто заградительные комендатуры НКВД и заградотряды, задерживающие самовольно оставивших свои части, это были заграддивизии, задерживающие озверевших от убийств и насилия гитлеровских нелюдей.

В любом случае, эвакуированные и беженцы, особенно евреи, упрямо двигающиеся на восток, к Сталинграду, знали, что солдаты-чекисты скорее умрут в бою, чем отступят, и беженцам будет предоставлено какое-то время для спасения. Они убедившись в этом много раз лично, знали, что, если передовые части немцев на мотоциклах и бронемашинах, конные разведывательные эскадроны, диверсанты в советской военной форме, антисоветские повстанцы вдруг появятся в тылу, то солдаты и командиры НКВД, охраняющие мосты и железнодорожные станции, не побегут, а примут бой. Они будут сражаться до последнего человека, контратаковать в штыка с криками “За Родину! За Сталина!”.

В Сталинграде, за линией окопов и противотанковых рвов первой линии обороны размещался гарнизон, состоящий их лучший полков НКВД 10-й дивизии полковника Серова: 178-го, 91-го, 282-го, 249-го. К гарнизону Сталинграда относился ещё отряд курсантов военно-политического училища, два учебных танковых батальона, отряд морской пехоты Волжской флотилии, 73-й бронепоезд НКВД, пожарные, милиция, истребительные батальоны ополченцев. Если танки и мотопехота гитлеровцев каким-то образом неожиданно переправятся через Дон, обойдя оборону войск Гордова и Хрушёва, солдатам Берии придётся первыми принять бой, и сражаться до подхода 62-й и 64-й армий.

Для своих чекисты были защитниками и примером для подражания, для чужих - псами коммунизма, опричниками и палачами.

Как и все учреждения нового советского государства, ЧК впитала в себя, кроме истинных борцов за всеобщее счастье, психопатов, карьеристов, затаившихся врагов, просто ищущих нетрудовых доходов, власти, сытого места в разрушенной стране. Порой целые отряды ЧК, как это было в 1918 году в Москве, пытались расправиться с вождями коммунистов, чекист Блюмкин убил германского посла, едва не вызвав захват немцами Петрограда, чем старался погубить дело пролетарской революции. Гражданская война сопровождалась взаимным ожесточением с обеих сторон. В цепи взаимно устрашающих террористических актов, внесудебных расправ и убийств, обе стороны едва ли превзошли друг друга. На обеих сторонах сражались, порой, односельчане, близкие родственники, товарищи по Академии Генерального Штаба, солдаты, сидевшие в одном окопе в германскую войну. После Гражданской войны, необразованные победители массово бросились подражать побеждённому дворянскому сословию. Чекисты не избежали этой участи. Очень часть в юном возрасте 16 - 18 лет пройдя испытание огнём Гражданской войны, испытание медными трубами выдержали не все. Они женились на бывших дворянках, занимали апартаменты и особняки, использовали государственные средства для поездок за границу, содержали любовниц посещали рестораны, вели сладкую жизнь на глазах у очень бедно живущих пролетариев. Особенно это процесс себя стал ярко проявлять во время новой экономической политики с 1922 года, когда было разрешено предпринимательство, частная торговля, паевых негосударственные акционерные общества, торговля с зарубежными потребителями и импорт, кулаки-землевладельцы, за счёт использования захваченных у прежних владельцев земель быстро богатели прямо на глазах. ЧК, а потом и ОГПУ, стали притязательным местом для разного рода коррупционеров, взяточников, вымогателей и саботажников.

Обладая огромной властью, выполняя работу внешней разведки, контрразведки, борьбы с хищениями и контрреволюцией, носители идеологии наживы, заменяющие порой отсутствие образования социальной демагогией, нанесли колоссальный вред делу становления советского строя. Явными перегибами в работе, особенно при проведении раскулачивания и организации системы исправительно-трудовых лагерей, они погубили жизнь множества оклеветанных завистниками и врагами честных людей, интеллигенции, коммунистов. Но и самым преданным борцами за счастье трудового народа было трудно определить, где просто разгильдяйство, безответственность, глупость, а где вредительство. Подчас в конструкторском бюро или на заводе допускались какие-то технические ошибки, в спешке или из-за недостаточной квалификации, но типовой реакцией на неудачи в социально-психологическом климате того времени, когда только что закончилась Гражданской войны, становились репрессии. В довершении ко всему процветали доносы друг на друга по карьерным, финансовыми, бытовыми любовным причинам, просто от зависти. Страна погрязла в сведении счётов с помощь не своего револьвера, как было на Диком Западе в США, а с помощью револьвера милиционера ОГПУ.

Начиная с первого царя Михаила из боярского рода Романовых и его соправителя и отца митрополита Филарета, в Московском царстве использовании труда осуждённых. Петра I ввёл каторжные работы. Петербург, Азов, значительная часть других крепостей строились во многом трудом каторжников. Император Александр II в 1879 году вводит обязательный труд не только для каторжников, а для всех заключённых. Николай II в августе 1914 году распорядился устроить концентрационный трудовой лагерь в Москве в Кожухово - Кожуховский концентрационный лагерь для немцев, граждан Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и других подозрительных. До революции Транссибирская железнодорожная магистраль была построена, в основном, заключёнными, на Украине железные дороги тоже. Конституции РСФСР 1918 года провозгласила: “Не трудящийся, да не ест!”. После этого заключенные советских мест лишения свободы стали использоваться для различных работ. СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения в Соловецком монастыре, бывшим до революции много веков тюрьмой, был в 1923 году единственным, где находились политические заключённые — члены антисоветских партий, контрреволюционеры, белогвардейцы. Лагеря для других категорий, обычно размещались в монастырях, имеющих обособленную территорию, и за намерение других более пригодных мест в разрушенной стране.

Спустя 12 лет, для использования труда заключённых в ИТЛ и ИТК НКВД в системе хозяйственно управлении было создано Главное Управление Лагерей — ГУЛАГ. Военно-стратегический Беломор-Балтийский канал стал первой стройкой с массовым использованием труда заключённых. Переводом с Балтики в Белое море подводных лодок, эсминцев и сторожевиков был создан Северный флот и корабли короля Норвегии прекратили обстрел берега и незаконный вылов рыбы. Больше не появлялись в путину у Мурманска и английские военные корабли. С Балтики советские корабли шли этим каналом и на пополнение Тихоокеанского флота. Следующим крупным строительным объектом стал канал Волга-Москва, потому что без волжской воды, Москва, увеличившая население втрое за десять лет, не могла развиваться ни экономически, ни в бытовом плане. Следующая работа заключённых была реконструкция Транссиба, позволившая в 1941 году быстро перебросить к Москве войска с Дальнего Востока. Однако, в общей сумме объектов индустриализации всего один процент в довоенных пятилетках пришёлся на долю ГУЛАГа.

Политических — осуждённых за контрреволюционную деятельность, было в ГУЛАГе не более 20 процентов от общего числа содержавшихся в исправительно-трудовых лагерях и колониях. Бытовиков и блатных — наказанных за уголовные преступления 80 процентов. Блатные — это бандиты, воры, насильники. Бытовики — растратчики, спекулянты, аферисты. Численности заключённых, содержащихся в лагерях — ИТЛ, колониях — ИТК ГУЛАГа на начало 1939 года было 1,3 миллиона человек, примерно столько же, сколько заключённых в США. Ещё 0,38 миллиона семей было переселено из-за активного сопротивления коллективизации и участие в вооруженных восстаниях. Число умерших в местах лишения свободы, редко превышало 3 процентов — обычный показатель смертности в целом по стране. Те преступники, которые сидели в советских тюрьмах и лагерях, в других странах, странах феодализма и капитализма в массе своей не осуждаются, не наказываются, не работают в лагерях и колониях, принося пользу обществу, а вызывающе гуляют на свободе, и это там является вполне обычным.

Поэтому воины-чекисты чувствовали себя истинными защитниками прекрасной социалистической Родины пробежавшей за 10 предвоенных лет путь, на который страны Запада потратили сто лет, а многие страны, вроде Румынии, Польши, Прибалтийских лимитрофов, Финляндии, вообще не были способны...

Толпы мужиков и баб, казаков и казачек из Караичева, Нижних Черни, Дарганова, Выпасного, 3-го отдела колхоза Выпасной, Шарнута, станции Гремячая, с кошей и куреней толкались на стихийно возникшей перед мостом напротив села Пимено-Черни базаре. На берегу, на стихийном торжище беженцы, иногда со слезами на глазах, расставались с некогда дорогими им вещами. Напольные часы, детские коляски, велосипеды качалки, музыкальные инструменты, патефоны, пластинки, шубки, взятые с собой из-за прихоти, или по ошибке, теперь были лишней тяжестью, дающей, однако, получить еду или кипяток. Реже всего их продавали за советские деньги. Колхозники тоже старались не продавать хлеб и овощи за советские рубли, ещё не зная, что на оккупированных Германии территориях они используются, как и раньше: советскими деньгами с профилем Ленина немцы платят своим помощникам и полиции, колхозникам сохраняемых ими колхозов и работниками бургомистров, выдают своим солдатам и союзникам для покупок на рынках продуктов и расчётов в публичных домах, организуют промышленное и сельхозпроизводство. Прилавками на базаре служили борта грузовиков, возы, пыльная трава. Местные и пришлые казаки и мужики в фуражках и кепках, в белёсых, мокрых в подмышках рубахах, кто босиком, кто в великолепных хромовых сапогах, спорили грубыми голосами о достоинствах и недостатках вещей, о цене. Такой наплыв промышленных самых разнообразных товаров мог не повториться никогда. Было понятно, что переведённая на военные рельсы промышленность не скоро сможет заниматься товарами ширпотреба. Вместе со сгоревшим и разрушенными миллионами квартир и жилых домов, было утрачено море мебели, постельных принадлежностей, посуды, светильников, сантехоборудования, бытовых предметов одежды, обуви. Всем было интуитивно понятно, что потребуется не один десяток лет, чтобы произвести такую прорву нужных населению вещей. Если же победят немцы, то они вряд ли будут заниматься поставкам товаров народного потребления — они будут заставлять работать силой. Населению предстояло навсегда оказаться в России архаичной, такой, что была до индустриализации. Поэтому за шанс получить ценные вещи конкуренция отчётливо присутствовала.

Возбуждённо толкались локтями, казаки и мужики торопливо меняли запасенные загодя домашние харчи и хлеб на “хреновины” и “штуковины”, которые в предлагали беженцы из далёкого Ленинграда, городков, сёл и рабочих посёлков, уже оккупированных врагом. Несколько калмыков и дагестанцев в пыльных халатах и каракулевых папахах с деловыми лицами осматривали и ощупывали настольные электрические лампы с зелёными абажурами, каминные часы с пастушками, вышитые панно с красноармейскими фигурами, шагающими вслед убегающим буржуям, прихотливые шёлковые китайские покрывала, кружевные лифчики и экстравагантные ночные женские рубашки. На удивление неплохо раскупались горцами и кочевниками старые имперские мраморные держатели для настольных календарей и ручек, сами пишущие ручки с золотыми перьями, стоптанные и совсем новые женские туфли, мужские ботинки, лезвия безопасных бритв, книги, кремни для зажигалок, толстенные фаянсовые блюда с жар-птицами и экзотическими цветами. Время от времени какой-нибудь местный казак или мужик, тревожно блестя глазами, уносил, зажав в руке золотую безделушку, обмененную на сало и кукурузные лепёшки. Старательно делая независимое лицо, он пробирался через шумящую толпу, аккуратно обходил хмурых солдат НКВД, на другом конце моста, на стороне Пимено-Черни. Потом он пропадал в массе людей и подвод, медленно поднимающихся по склону дороги, идущей между белёных домов под соломенными, реже железными крышами, вдоль садов, заборы от Курмоярского Аксая к далёкому ещё отсюда Есауловскому Аксаю.

Глава 4. Сталин

— Вот дворяне и помещики Кутузов и Суворов проявляли больше заботы о своих солдатах, больше знали своего солдата, больше любили его, чем наши командиры-коммунисты. Не-е-ет... Ежов тогда прав был, а ты, Коба, размяк тогда. Пожалел многих, кто потом фронт немцам открыл по глупости или по умыслу, — сказал уже спокойно Ворошилов, — и поляк Рокоссовский в том числе. Попомни моё слово.

Сталин долго не отвечал, быстро читая документ за документом, делая на них пометки. Как это делают все инвалиды, осторожно, но упрямо помогал себе и покалеченной когда-то левой рукой, с атрофированными суставами плеча и локтя. Иногда он задумывался, занеся карандаш, и переворачивая его, то красным, то синим грифелем вверх. Через некоторое время он снова встал, опираясь на стол, и начал медленно и задумчиво ходить по кабинету. Только тут Ворошилов заметил, что Коба выглядит очень уставшим. Его лицо в рябинках от перенесённой в детстве оспы, было припухшим, как случалось обычно всегда, когда он болел частыми простудами и ангинами. Глаза его были покрасневшими от бессонницы.

Иосиф Сталин был третьим ребёнком в семье Виссариона Джугашвили и Екатерины Геладзе. Его старшие братья умерли в младенчестве. В пять лет он перенёс оспу, спустя год попал под фаэтон и получил тяжёлые травмы. Тюрьмами, ссылками, обморожениями, туберкулёзом, ревматизмом суставов, простудами с лихорадкой заплатил Сталин за борьбу против человеческой несправедливости. Он случайно выжил в очередной ссылке в Вятской губернии, оказавшись с сыпным тифом в тифозном бараке уже для умирающих. Его теперешний хронический тонзиллит, эмфизема легких, ангины, бессонница и артериальная гипертензия были цветочками по сравнению с сыпным тифом. С хроническим аппендицитом Сталина боролся хирург Розанов в 1921 году. Операция была тяжёлой. Кроме удаления аппендикса пришлось одновременно делать широкую резекцию слепой кишки. В середине операции перешли на смертельно опасный хлороформный наркоз, от которого четыре года спустя умер Фрунзе. В то время, как старые большевики Рыков, Бухарин, Карахан, поэт Демьян Бедный, жена Сталина Надежда Аллилуева и многие другие лечились за границе за госсредства, Сталин верил только своим врачам. По совету Микояна ревматизм лечил в Сочи на горячих мацестинских сероводородных источниках. Они снимали боли, и он до войны ездил в Сочи почти каждый год. Бывал и в Нальчике, и в Цхалтубо. В первые дни войны начались сильной боли в области сердца и ощущение, что грудную клетку стягивают железной лентой. Это был инфаркт миокарда. Сталин несколько дней ходил, опираясь на стены, но поддерживать себя не позволял. Приступы повторялись. Сильно мешали работе головокружения и слабость в ногах. После известия о плене сына Якова у Сталина произошла транзиторная ишемическая атака. Возникали кратковременные периоды афазии или дизартрии. Совещания пришлось сокращать до 2-3-х часов, вместо 6-8. Развилась слабость, апатия, разбитость, мучили головные боли. Временами возникал тремор пальцев левой кисти. Но лечиться он не любил. Испытав действие хлороформного наркоза, он чувствовал беспомощность и зависимость от квалификации и воли врача. На примере Ленина знал, как врач может изолировать. Сталин диктовал врачам, врачи хотели как лучше, а выходило...

Сталин остановился под портретом Суворова и, не глядя на товарища, негромко сказал со своим сильным кавказским акцентом:

— Смотрю, Клим, ты бодр, значит, вполне отдохнул на своей даче. Прямо агитационная речь за Красную Армию. Но ты не прав. Константин Рокоссовский — это умница. В партию вступил в 1919 году, кажется, партийный билет у него был 240-й...

— Да, на второй год революции нас было очень мало, эсеров было в десять раз больше...

— Он был не виноват тогда, при аресте в 1937 году. Уж больно всем его польская национальность глаза мозолила. Ежов просто потерял тогда контроль над НКВД, своими заместителями и над самим собой. В органы госбезопасности с 1937 году затесалось столько проходимцев и врагов, что потом просто диву можно было даться. Нарком НКВД Ежов, со своими заместителем начальником госбезопасности Фриновским и начальником охраны правительства Израилем Дагиным перепутали шахту Стаханова со следственным изолятором. Они ещё и о захвате власти мечтали. Когда уже построена великая страна, чего бы не помечтать? У них же войска НКВД, лаборатория с ядами, кавказские джигиты и абреки в друзьях. Суд не сразу разобрался в том, что Великанов тогда Рокоссовского просто оговорил. После освобождения Рокоссовского, я попросил у него прощения от имени партии за нашу общую ошибку. Мы вернули ему членство в партии и звание генерала, на полгода отправили на курорт в Сочи с семьёй. Разве не так?

Когда речь заходит о репрессиях любого типа в любом обществе, начиная с проскрипционных списков диктатора Древнего Рима Луция Суллы, о многовековых гонения христиан, великом терроре инквизиции, репрессиях Медичи при захвате Флоренции и Тосканы, царя Ивана Грозного в период опричнины, о гильотине большого террора Конвента Французской республики и комиссаров французской буржуазной революции, или губернаторов и жандармов Николая II, и бесконечный список репрессий и террора в истории человечества может быть продолжен, всегда стоит обращать внимание на личности исполнителей террора, источники их жестокости, причины формирования таких личностей, причины потери гуманистических ориентиров. Стоит это сделать и в случае с народным комиссаром внутренних дел Николаем Ежовым и его заместителями: начальником Госбезопасности Михаил Фриновский и начальником службы охраны правительства Израилем Дагиным. Бросается в глаза схожесть их пути во власть. Всего менее, чем за 20 лет, они прошли путь от забытых богом людей, изгоев общества: крестьян-батраков, кустарей до первых лиц великого государства. Наполеон тоже дошёл за 20 лет от курсанта до императора, но он начинал карьеру как сын соправителя Корсики со столичной военной школы. Двадцать лет назад вершителей судеб били плетьми казаки, давали по зубам спекулянты на рынке и унтер-офицеры в армии. При их виде презрительно фыркали барышни и проститутки, и матери говорили о них, как о своей ошибке молодости. В случае с Ежовым, имеющим рост 151 сантиметр, это имело ещё и вид постоянного унижения из-за физического недостатка. Как давно отмечено, мужчины маленького роста, страстно, бешено жаждут власти, стараясь компенсировать этим свой недостаток. В отличие от дикой природы, цивилизованное общество часто позволяло им добиваться успеха. Они родились в сараях, избах и лачугах в глубинке, ютились по подвалам и баракам, одевались в лохмотья и чужие обноски, не имея ни имущества, ни надежд. Теперь же они в Москве решали вопросы жизни и смерти миллионов. В их распоряжении были войска НКВД с танками, артиллерией, авиацией, тюрьмам, системой ГУЛАГа, разведка, лаборатории с ядами, милиция, собственные суды-тройки, огромный бюджет, частично неконтролируемый никем. Портреты их носили на демонстрациях, а газеты огромной, динамично развивающейся индустриальной державы приводили их в пример всем. Они теперь могли иметь любых женщин, которых хотели, дочери бывших царских вельмож или советских чиновников прямо в их кабинетах готовы были отдаваться, лишь бы спасти своих родных от смерти или тюрьмы. Они жили теперь в охраняемых и обслуживаемых за государственный счёт особняках, многокомнатных апартаментов, среди роскоши, одевались в заграничные костюмы, красивую форму. Красивые и образованные женщины были их жёнами. Театры, курорты, пикники и застолья с деликатесами стали их развлечением на досуге. Конечно, какому крестьянскому сыну такая атмосфера не вскружит голову? Безусловно, они были простыми людьми, такими, какими вообще людей сделала эволюция человеческого вида и история.

Если Ленин закончил университет, говорил на семи языках, писал книги, находился с детства в высокообразованным окружении, Жданов происходило из семьи священнослужителей, окончил реальное училище, Молотов имел высшее образование, играл не скрипке, писал стихи, Сталин, будучи изначально грузинским бедняком, прошёл долгий путь рядом с дворянами и высокообразованным революционерами-эмигрантами, писал стихи и читал по книге в день для самообразования, то нарком Ежов и его заместители, а также подавляющая часть их подчинённых, попали из деревни сначала в окопы первой мировой, а потом прямиком в эскадроны красной конницы. Со скоростью калейдоскопа промелькнули назначения классово родных пролетариату деревенских бедняков в течении восьми лет НЭМ, десяти лет индустриализации с коллективизацией. И вот, уже в Европе заполыхало продолжение мировой войны, а у западной и восточной границы советской России сосредоточились многомиллионные армии извечных врагов, в надежде захватить огромные и богатые просторы.

Для крестьянской среды, откуда вышло большинство руководителей НКВД образца 1937 года - Ежов, Фриновский, Дагин, Евдокимов и большинство их подчинённых, была свойственна жёсткая патриархальность с постоянным применением бытового насилия. Все члены семьи в русской деревне подвергались избиениям со стороны главы семьи по малейшим поводам. Драки деревня на деревню, улица на улицу в праздники как развлечение, и из-за хозяйственных споров была обычной варварской практикой. Использование любого преимущества для угнетения и отъёма имущества ослабевших односельчан была нормой. Детей женили помимо их воли. Часто, при отсутствии лошади, а большая часть крестьян не имела до войны лошадей, в плуги запрягали своих женщин, если не было денег заплатить за аренду лошади. Разорённые крестьянские семьи уходили в попрошайничество, шатаясь по стране в обносках, голодные и ободранные, к неудовольствию царского правительства и городских властей. Попавшие в кабалу к более удачливым односельчанам, крестьяне подвергались эксплуатации подчас более жестокой, чем со стороны барина или фабрикантов. Справедливость у русских крестьян принимала порой причудливые формы. Крестьянский сход, презирая уголовный закон империи, мог решить не выдавать убийцу односельчанина для отправки на каторгу, а оставить убийцу на свободе, заставив содержать семью убитого. Во время голода зажиточные крестьяне, имея запасы хлеба и скот, становилось за бесплатными обедами на деньги жертвователей, наравне с умирающими, отбирая таким образом у них единственную еду. Это считалось допустимым. Правовой нигилизм и низкая мораль набожных крестьян позволяла им, после отречения царя и упразднения полиции, первыми кинуться грабить церкви и поместья, задолго до изъятия ценностей государством, для организации закупок хлеба голодающим в послевоенное время, церкви и монастыри были ограблены. Это всё не могло не сказаться на способе мышления Ежова и других высших чиновников из НКВД той поры. Всегда занимая место тех, кто ещё недавно ими командовал, они не могли не привыкнуть к этой практике, уверовать в свою непреходящую удачливость, ожидая следующего шага наверх. А когда им начинал в этом кто-то мешать...

Все авторитеты их прежнего мира были сломлены один за другим на их глазах, и часто их руками: царь, великие князья, дворяне, фабриканты, архиепископы, урядники, офицеры, генералы, землевладельцы, кулаки. Одни были сломлены, убиты по логике классовой борьбы, другие изгнаны: старые союзники большевиков в революции и гражданской войне — эсеры, меньшевики, старые ленинцы. Даже гений революционной борьбы и создатель Красной Армии Лев Троцкий. Портреты этих поверженных идолов революции раньше носили на демонстрациях. Не было никого, кто не был уничтожен на их глазах. Последнюю партийную ступеньку сверху занимал сын сапожника, пожилой и больной насквозь грузин — Сталин. Последнюю ступеньку в правительстве занимал крестьянский сын Михаил Калинин. Охраняя их, имея в руках войска и агентуру, зная реальное отношение в стране к коммунистам, составляющим ничтожное меньшинство, таким людям как Ежов, конечно, приходила в голову мысль о том, что делать дальше. Кто будет следующим в цепи свергнутых идолов пролетарской революции руками новой волны борцов за её идеалы свободы, равенства, братства? А если это будем мы? Существовал страх лишиться своего положения. Уничтожая старых большевиков, предыдущих сотрудников НКВД, они уничтожали конкурентов на власть.

Изуверские приемы борьбы и пытки при этом были в меньшей степени обусловлены классовой сущность советской власти. Эти методы применялись одинаково и к классово чуждым и к совершенно своим рабочим, выходцам из крестьянской среды, обусловлены убогостью их образования, умственного развития, проигрывающего зачастую интеллекту подследственных при привычке, во что бы то ни стало добиваться результата. Привычка к злодеяниям в жизни русского общества разных эпох тоже имела место. Сама крестьянская жизнь их детства и юности была полна жестокости. Кровавая бойня на полях первой мировой войны, шрапнель, пулемёты, химическое оружие, тиф, беспомощные раненые, расстрелы царскими войсками и казаками демонстраций протеста, избиения плетьми за недоимки, внесудебные расправы царских чиновников с оппозицией, не могли не надломить психику молодых крестьянских детей. Гуманистическому мировоззрению не на чем было базироваться. Гражданская война, в которой сцепились друг другом крестьяне разного достатка, была полна средневекового ужаса с распиливанием пилами, сажанием на кол, сжиганием живьём, расчленением живых, садистскии убийствами детей. Точно такие же приёмы сейчас применяли команды из добровольцев в карательных отрядах и полицаи по отношению к партизанам, советским активистам и евреям на оккупированной фашистами территории. Если Евдокимов вместе с Землячкой и Белой Куном в Крыму мстил по горячим следам казакам и офицерам за залитую кровью украинскую бедняков землю во время наступления Русской армии на Донбасс в 1920 году одновременно с польским наступлением с севера, то подобным образом белогвардейских офицеров с другой стороны убивали такие же радикалы. Высоко ценимый адмиралом Колчаком казак Борис Анненков, воюя на стороне Колчака, с изощрённым садизмом подавлял сопротивление чернодольских и славгородских крестьян в Сибири, кроваво царствовал в Казахстане. Уходя от большевиков в Китай в 1920 года Анненков у перевала Сельке приказал перебить всех шедших с ним белых офицеров вместе с семьями. Женщин сначала насиловали, а потом зверски мучили или рубили шашками, отрубали женщинам руками, вспарывали животы, кромсали половые органы. Залитая в те времена кровью земля по всей России не была гиперболой и преувеличением. Как такое могло отразиться на характерах борцов с врагами народа?

Жестокости, хотя и не такие звериные, творили меньшевики, эсеры, анархисты и беспартийные, сражавшиеся в рядах Красной армии. Это потом они все вступили в партию большевиков, решили стать коммунистами, часто притворно. Будучи остановлены ЦК, такие чекисты времён гражданской войны внесли в послевоенную жизнь свою жестокость. Именно выходцы из крестьян среди белых и среди красных стали основными апологетами террора и ужаса Городской войны.

Начальник штаба царя в 1917 году был Алексеев — сын солдата, внук крепостного крестьянина. Именно он, оставшись в роли Верховного главнокомандующего после отъезда из ставки царя, согласился с захватом железных дорог комиссаром Бубликовым. Именно при нём царская армия не имела уже никаких запасов в базисных магазинах, по половине суточной нормы хлеба, жила только подвозом, именно Алексеев блокировал возможность военного подавления восставшего гарнизона Питера и Москвы, и освобождения арестованных Думой царских министров. Солдатский сын и внук крепостного крестьянина Михаил Алексеев, войдя до этого в полное доверие царя, но не царицы, организовал голосование командующих фронтами за отречение царя и шантаж Николая II. После отречения монарха, потерявший всякую совесть и офицерскую честь Алексеев вместе с комиссарами из Петрограда арестовал бывшего царя. Генерал Алексеев готовил захват власти вместе с другим “крестьянским сыном” — генералом Корниловым, арестованным царскую семью. Корнилов был сыном казака-хорунжего и калмычки. Генералу Алексееву показалось этого мало. После учинённого при его главнейшем участии разорения страны, он решил, что настало время устроить ещё и полноценную Гражданскую войну. Он собрал вместе с Корниловым и Деникиным, тоже выходцами из крестьянских семей, добровольческую офицерско-юнкерскую армию на деньги богачей Вышнеградского, Путилова и Каменки. К тому времени казачье Войско Донское объявило себя самостоятельным государством. Именно в Новочеркасске — столице молодого казачьего государства армия Алексеева для гражданской войны в России и была сформирована. Полностью уничтоживший свою Родину маленький старичок с курносым носом и раскосым взглядом теперь взывал к “спасению Родины” через кровавые побоища. Трудно сказать, что ещё натворил бы этот сын русского крестьянства, не умри он в то время, когда созданная им армия под руководством сына крепостного крестьянина Самарской губернии генерала Деникина успешно убивала русских людей в сальских степях на Маныче и у Тихорецкой…

Что же было не так со всеми этими русскими крестьянами, что в царском Генштабе, что в НКВД? У Великих князей, родственников Николая II из царской семьи Романовых, к примеру, не было такой жестокости по отношению к своим конкурентам в жизни. Они и так были Великие князья, имели огромные состояния. Поэтому, когда Великий князь Николай Николаевич в 1915 году был отстранён от должности главнокомандующего армией Российской империи, не стал устраивать переворот, как Корнилов в 1917 или готовиться к захвату власти как Ежов в 1937, он просто поехал отдыхать и наслаждаться жизнью. То же самое думал сделать Николай II — уехать в Англию к своему дяде — королю Георгу V, вот только он не понял, с кем имел дело. Странные были кадровые решения у Николая II назначать людей на ключевые посты. Алексеев — второй человек после него в армии, Корнилов - начальник столичного гарнизона, Деникин.

Этим людям некуда было отступать, у них не было имений, крепостных, капиталов, для них была дорога только на вершину власти. Корнилов м Алексеев пытаются захватить власть у Временного правительства Керенского пустившегося в разграбление царского наследия. Беспомощный Керенский вооружает Красную гвардию, и рабочие срывают эту попытку. Через шесть месяцев Алексеев и Корнилов снова рвутся к власти в России и начинают на Дону войну уже против большевиков, свергнутых беспомощного Керенского. Корнилова то ли убивает снарядом, то ли убивают свои из-за денег. Алексеев умирает через восемь месяцев. Жестокости, творимые потом Деникиным в бессмысленном кровавом походе на Москву только подкрепляют иллюстрациями это кровавое средневековое варварство вырвавшегося на волю не образованного простонародья, воюющего с обеих сторон. Участие вообще диких народностей Кавказских гор, калмыков, казахов, казаков и киргизов роднит это о действо со страшным Батыевым нашествием.

Крестьянские сыны, попавшие после такого во власть, не могли сами становиться, Устроив беспредел в 1937 года, принеся подчас больше вреда, чем пользы новому прогрессивному общественному строю, они не смогли сами остановиться. Их остановил Сталин, Калинин и Берия всего за год до начала войны европейскими нацистами.

Низкий уровень образования этих людей, неистовство в работе, вызвано извечной генетической привычкой крестьян к штурмовщине из-за сезонности жизни на селе. История за десять лет коллективизации и индустриализации при наркоме Ягоде, а потом Ежове и его заместителях вопит о перманентной катастрофе системы управления быстрорастущего, с нуля созданного государства нового типа. Свергнув ненавистный царский режим и победив своих классовых врагов, они повторили все их проклятые приёмы, помноженные на классовую ненависть, не имея никаких ни других примеров поведения, ни времен на выработку других способов следствия и убеждения. Вся их жизнь была такой, что они, на всеобщую беду, просто не могли продемонстрировать других способа ведения дел.

Впрочем, так же действовали люди по отношению к своим врагам и соперникам, даже когда не были обременены коммунистической идеей: воодушевлённые мечтой возведения на трон Емельяна Пугачёва как самозваного императора Ивана III, польские повстанцы Тадеуша Костюшко, горцы Шамиля, царские гвардейцы в боях на Красной Пресне в Москве и восставшие в бесчисленных погромах помещиков в 1905 году. Только гуманистическое сознание части революционеров, проистекающее из их внутренней культуры образованности не позволили тогда превратить ГУЛАГ НКВД СССР в подобие царской каторги или польских лагеря для пленных красноармейцев. Окажись на месте Ежова кто-то другой из людей со сходной судьбой, тот же Корнилов или Деникин, вряд ли что-то случилось бы иначе. Люди поступают так или иначе либо под воздействием собственного опыта, или потому, что их кто-то научил. В случае с Ежовым оба источника формировали непримиримость и жестокость. Учить гуманизму их было некому, а другого они не знали. Только повсеместный рост уровня образования как база для толерантности и гуманизма может в таких случаях что-то изменить.

Быстрый и решительный перебор руководителей и сотрудников системы ЧК— ОГПУ — НКВД долго не давал результата. Люди менялись, а радикальные способы ведения дел оставались. Только с назначением в преддверии войны наркомом главного коммуниста Грузии Лаврентия Берии удалось существенно изменить подходы к работе и привести в чувство правоохранительную систему.

После революции самым большим по численности классом был класс среднего и крупного крестьянства. У этого класса были свои политические требования: свободное владение землёй и свобода торговли, своя партия, выражавшая их чаяния — эсеры, свои революционные вожди: Махно, Спиридонова, Зиновьев, Бухарин. Поэтому-то репрессии вылились в масштабы, сопоставимые с террором Французской буржуазной революции, и проводились с таким же ожесточением. Меньшинство из рабочих и деревенской бедноты навязало диктаторским способом свою волю крестьянскому большинству, пусть даже из благородных соображений социальной справедливости. Осчастливить против воли нельзя. Счастье для всех было скептически встречено большинством, воспитанным веками в духе собственничества. Счастья для себя — прежде всего! Это чувство крестьянского собственности невозможно было сломить, и оно затаилось в подполье до поры, в ожидании, когда Советская власть надорвётся в создании общества блага для всех, а не блага для одних за счёт других...

— В общем, да, Рокоссовский один из немногих, кто в 1941 году проявил себя геройски, умелым бойцом, под Дубно, Смоленском, Вязьмой и Истрой. Ездил на грузовике с рацией, собирал разбитые войска как пожарная команда, пока немецкий снаряд его не догнал. Жив он хоть?

— Сейчас мы Рокоссовского на Брянский фронт поставили, вместо Чибисова. Чибисова помню ещё по обороне Царицына как штабс-капитана, перешедшего на нашу сторону, но, конечно, слабый он для командующего фронтом. Деятельность кипучая, но когда с собой жену с дочерью, при них козу с коровой возишь, а зять у тебя адъютант, то чего ожидать? Потеря Воронежа — его вина.

— Хрущёв и Ерёменко его очень не любят. Потеря Воронежа — его вина и Голикова. Лучше было бы Мерецкова на Брянской фронт поставить.

— Рокоссовский сумел остановить немцев в большой излучине Дона, не дал переправиться на восточный берег. Заставил немцев павернуть на него крупные силы — 4-ю танковую армию Гота с кавказского направления. А Мерецков, напуганный расстрелом своего помощника по ВВС в Генштабе Яшку Смушкевича, допустившего уничтожение нашей авиации на аэродромах в перый день войны, так сильно боялся нам сказать правду и нарушить директиву по прорыву блокады Ленинграда во что бы то ни стало, что говорил не то что есть, а то что было нужно для того, чтобы не попасть снова под арест. Мы допустили большую ошибку, Клим, назначив на Волховский фронт Мерецкова. Потом вторую ошибку, объединив Волховский и Ленинградские фронты под руководством Хозина. Он хотя и сидел на Волховском направлении, но дело вёл плохо. Хозин не выполнил директивы Ставки об отводе из прорыва 2-й Ударной армии. Время было мало, но оно было. Нужно было сразу туда Василевского послать, да вот Шапошников заболел, и Генеральный штаб оголился. Понимаешь, Клим, каждый месяц в Ленинграде умирали от голода и холода множество женщин, детей, стариков. Голодали бойцы. Город мог пасть. Тогда был бы утерян Балтийский флот, важные промышленные объекты, потом порты Мурманск и Архангельск, через которые идёт помощь от союзников. Конец "колыбели революции" означала бы морально-политическую катастрофу и ещё немцы получили бы возможность нанести удар с севера по Москве своей высвободившейся полумиллионной группировкой, и Москва могла не устоять. Борясь за Ленинград, войска Ленинградского и Волховского фронта, и население принесли себя в жертву для спасения Москвы. Про жуткую гибель ленинградских евреем вообще подумать страшно. То, что Волховский фронт в начале 1942 года был не готов к деблокаде, ты и сам видел, но промолчал. Думал, наверное, как все мы раз немцы под Москвой бегут, то и от Ленинграда побегут, едва на них надавим. Но не тут-то было.

— Да уж… Но я чем тебе могу помочь? Только с англичанами и американцами по театрам ходить и водку пить? И то у меня выходит не так, и это выходит не этак. Ты целое постановление ЦК по мне опубликовал! — пробормотал Ворошилов, пожимая плечами.

Он уже совсем успокоился, но в голосе всё ещё были слышны отчётливые нотки укоризны. Ворошилов полез во внутренний карман пиджака, вынул вчетверо сложенный листок. Развернул, сощурился, и начал выразительно читать:

— Вот я какой получаюсь, по мнению партии... О работе товарища Ворошилова. Так значит... Постановление ЦК ВКП(б) N 356. Та-а-к, где это? Война с Финляндией в 1939-1940 годах вскрыла большое неблагополучие и отсталость в руководстве Народным комиссариатом обороны. Так... Вскрылась большая запущенность... Всё это отразилось на затяжке войны и привело к излишним жертвам. Вот... Учтя положение дел в Народном комиссариате обороны и видя, что товарищу Ворошилову трудно охватить такие большие вопросы, как Народный комиссариат обороны, ЦК ВКП(б) счёл необходимым освободить товарища Ворошилова от поста Наркома обороны. В начале войны с Германией товарищ Ворошилов был назначен главнокомандующим Северо-Западного направления, имеющего своею главною задачею защиту Ленинграда. Как выяснилось потом, товарищ Ворошилов не справился с порученным делом и не сумел организовать оборону Ленинграда. Ввиду всего этого Государственный Комитет Обороны отозвал товарища Ворошилова из Ленинграда и дал ему работу по новым воинским формированиям в тылу. Так... Желая ещё раз дать возможность товарищу Ворошилову использовать свой опыт на фронтовой работе, ЦК ВКП(б) предложил товарищу Ворошилову взять на себя непосредственное командование Волховским фронтом. Но товарищ Ворошилов отнесся к этому предложению отрицательно и не захотел взять на себя ответственность за Волховский фронт, несмотря на то, что этот фронт имеет сейчас решающее значение для обороны Ленинграда, сославшись на то, что Волховский фронт является трудным фронтом и он не хочет провалиться на этом деле. ЦК признал, что товарищ Ворошилов не оправдал себя на порученной ему работе на фронте, и направил его на тыловую военную работу...

— А что здесь не верно? — хмуро глядя на друга, спросил Иосиф Виссарионович.

— Прямо разгром, а не постановление! — маршал повернул лист текстом в сторону Сталина, и вопросительно на него уставился

— Может быть, во время войны с Финляндией, отсутствие миномётов и автоматов, зимней одежды для войск, продовольственных концентратов, плохая работа Главного артиллерийского управления, плохая работа управления военно-воздушных сил и боевой подготовки под твоим руководством, не отразилось на затяжке войны? Не привело, разве, к излишним жертвам? А то, как ты отказался принять Волховский фронт, не попытался нормализовать ситуацию с окружённой 2-й Ударной армией, дал Хозину всё запутать с объединением двух фронтов? Это позиция члена ЦК и Политбюро? А что касается проработки на ЦК, то я скажу, Клим, что на войне, всякое может быть. Бывало, человек хочет что-то сделать, но не может, не получается у него. На то и война — думаешь об одном, а получается другое. Как правильно сказал Клаузевиц: “Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно!”. Так и у тебя. Я знаю, что ты под Ленинградом использовал все возможности, старался, но когда приехал Жуков и придумал сформировать заградотряды, чтобы любой отходящий с фронта без приказа задерживался. Тогда у него всё получилось, что не получалось у тебя. В первый день у Жукова поплатился один батальон, во второй день одна рота, а на третий день с фронта самовольно отходили только одиночки. А ты что? Помнишь, ты в июле прошлого года остановил идущие на фронт к Ленинграду эшелоны, и приказал выгрузить силы 1-й танковой дивизии, потом с двумя мотострелковыми полками НКВД контратаковать финнов в направлении Петрозаводска в карельских лесах. Умудрился лично возглавить атаку морских пехотинцев у Копорья, да ещё в маршальской форме! И ранение получил. Хорошо, что не тяжёлое. Ты дурак? Это что, опять гражданская война в твоём Луганске вспомнилась? Чудовищно глупо! На весах войны Ленинград, а ты на Петрозаводск разменялся. А если бы тебя убили? А если бы взяли в плен, и от твоего лица соврали, что ты перешёл к Гитлеру, и призываешь Красную Армию повернуть оружие против коммунистов? А твой друг маршал Кулик, которого ты так выгораживаешь всегда? Он больше чем на генерал-майорские должности не годится. Вот все эти герои Гражданской войны и заслуженные революционеры, бывшие курсистки, студенты, литераторы, люди свободных профессий, чиновники и мелкие буржуи, вроде Геккера, Корка, Мезиса, Блюхера, Шифреса, Уборевича, Аронштама, Иппо и других, думали, что, если они в революцию и гражданскую войну революционными фразами и расстрелами беляков достигли своих постов, то им уже не надо больше работать, учиться, созидать? Можно иметь по три жены, особняки, машины и заграничные поездки за госсредства? Пьянствовать, раздавать должности бездельникам-прихлебателям, плевать на нужды рабочих, ради которых революция делалась? А тронь кого, сразу крик поднимать про заслуги перед революцией, озлобляются, группируются вокруг болтунов, которые пришли в революцию только для того, чтобы пользоваться благами, а не работать. А если не по их, то тогда долой Сталина, Молотова, Ворошилова. Вплоть террора и вооружённого мятежа. А если переворот срывается, то делают так, чтоб все начинания по селу, индустрии, армии, провалились, подтачивают потихоньку до тех пор, пока не созреет обстановка. Они думали, пролетариат и партия молчать будут и терпеть? Клим, получай и делай ту работу, где сейчас можешь максимально принести пользу, а не затаивайся, не обижайся, щеголяя заслугами двадцатилетней давности в обмен на уважение и чины. Кулик вместе с нами оборонял в 1919 году Царицын — ключ всего Южного фронта. Придумал массировать силы артиллерии против белоказаков на узком участке их наступления. Отлично! Но двадцать лет спустя в нарушение приказа Ставки и воинского долга санкционировал первую сдачу Керчи в прошлом году, а потом и Ростова-на-Дону. Паникёрским поведением усилил деморализацию, вместо честного выполнения приказов Ставки о необходимости сражаться за Керчь во что бы то ни стало. То же самое со сдачей Ростова-на-Дону. Теперь, будучи разжалованным из маршала до генерал-майора, занимается подсчётом трофейной техники, разбирается с бесхозными эшелонами оборудования, болтающимися на станциях в Казахстане и на Урале. Поделом! Будет продолжать пьянствовать и развратничать, а ещё хуже, вредить даже на такой работе, мы не посмотрим, что он наш товарищ по Царицыну, поставим к стенке. Сколько можно терпеть такое?

— Не боишься один остаться? — поглаживая на затылке седые волосы, спросил Ворошилов, дождавшись, когда Сталин закончил говорить, — лучше дурак, да свой, чем умный, да враг. Гришка Кулик же свой в доску парень! Наш украинец!

— Наш украинец... И ты тоже, Клим... В гражданском костюме пришёл. Намёк, что обижен? — спросил Сталин, — чай будешь пить?

Он искоса посмотрел на Ворошилова, вернулся столу и нажал на кнопку вызова секретаря.

— Нет, Коба, обойдусь без твоего чая. Умеешь ты, однако, убеждать. Правильно, в общем, всё говоришь. Так бы и товарищ Ленин сказал, пока здоров был, — ответил маршал, мотнув головой.

Он свернул и сунул свою бумагу обратно в карман пиджака. Когда дверь в кабинет приоткрылась, и появился Поскрёбышев, мигая огромными умными глазами, Ворошилов сказал с нарочитой весёлостью:

— Ну, и страшный же у тебя секретарь, Коба. И на вид страшный, и когда матерится по телефону, даже скулы сводит. Правильно, что ты его к себе взял: его все наркомы боятся. А значит и тебя боятся. Не то, что этот предатель — подонок Бажанов. Как ты вообще столько лет мог этого предателя у себя в секретарях в ЦК держать? Взял, гад, и за границу после многих лет работы через Иран сбежал, да ещё в Лондоне всякие похабные книжки под диктовку английской разведки написал про тебя и про советскую власть!

Глава 5. Чёртов мост

В оживлённой, пёстрой толпе стихийного рынка у моста через Курмоярский Аксай в маленькой станице Пимено-Черни, в тридцати километрах от станции Котельниково. бойцы Надеждин, Петрюк и Гецкин из первого батальона майора Рублёва из 435-го стрелкового полка 208-й дивизии Рабоче-крестьянской Красной Армии, в полном новеньком снаряжении, с винтовками СВТ-40, в сопровождении старого казака Михалыча в казацкой фуражке с треснувшим козырьком, и Андреевны — высокой колхозницы с заплаканным лицом — матери пропавшей девочки, смотрелись несколько необычно. Эти пятеро человек, цепочкой, как нитка за иголкой, прошли сквозь рыночную толпу, между повозок и грузовиков, и вступили на деревянный настил моста. Толстые доски, почти полностью скрытые, нанесённой автомобильными покрышками, копытами животных, ногами людей, глиной, землёй и сором, дали о себе знать стуком под каблуками. Этот мост, построенный совсем недавно строительным батальоном, как часть подъезда к будущему эвакогоспиталя и приёмнику для беспризорных детей, так и не построенных в Пимено-Черни, был добротным: двухполосным, рассчитанным на проезд тракторных тягачей. После его появления, через Пимено-Черни стало удобно двигаться колхозным комбайнам, тракторам, грузовикам, отарам, и вообще всем, кому теперь не нужно было делать лишние километры, петляя между крутыми склонами балок через Караичева, Потайная, озерцами, курганами, лесопосадками, рощицами и курганами, кошами и хуторами. Если обходить Котельниково южнее, то из-за особенностей рельефа, этот мост был первым удобным местом для поворота снова на северо-восток.

— Кому война, а спекулянтам мать родна! Базар прямо как в при новой экономической политике — НЭП сразу после Гражданской войны... — сказал Надеждин, — мне тогда было девять лет, ни ничего, кроме таких базаров, пьяных торговцев в соломенных шляпах-канотье и пикейных жилетах с бабочками, в гамашах из латекса, с визжащим девушками панамах, понятно, что проституток, в частных автомобилях, не помню…

— А я вообще нэпманов сам не помню, как простой рыбак с Сахалина, скажу — отозвался вдруг серьёзно Петрюк, — мне только отец говорил, что вылезли на свет все буржуи, что и при царе кровь бедняков пили, сирот и калек. Коммунисты уже перестали тогда понимать Ленина и Троцкого, за что же они тогда воевали с белогвардейской офицерской сволочью, генералами-душегубами и помещиками-кровососами, если всё вернулось как при царе: кулаки у солдаток и инвалидов землю отбирали силой и хитростью, лавочник вдовам красноармейцев хлеб за рабский труд детей давали, жулики и воры всех мастей организовали всякие кооперативы и конторы, куда государственные деньги прятали и похищали. Что-то в этом духе. Сам-то отец, помню, только вздыхал, что коммунистов раз, два и обчёлся на всю страну, а контра и в партию пролезла, и всё захватила обратно. Только Иосиф Сталин и был один за социализм...

— Эх, милок, если бы не немцы, что будут здесь вот-вот, я бы промолчал, но теперь скажу вам, пареньки несмышлёные... — не удержавшись, ответил старик Михалыч, поворачиваясь к красноармейцу, и слегка отталкивая при этом от себя какого-то калмыка, трясущего перед его лицом бараньей шкурой на продажу, впрочем, отличного качества, с седоватым мелким руном, — народ в 1917 революцию делал для того, чтобы царскую и хозяйскую землю себе забрать, чтобы государство перестало продразвёрсткой царской людей разорять и на войну всех подряд забирать. Вот и пошли люди, и даже часть донских казаков за большевиками и эсерами. А после того, как кровавого царя сбросили, Керенский сбежал, а генералы, налютовавшись, опростоволосились, большевики эсеров, что за интересы крестьян кровно выступали, разогнали, а продразвёрстку царскую оставили, потому как даже денег никто не хотел брать у них за зерно, из-за того, что купить на них ни нечего было. Тогда большевики и сдались, отпустили цены на хлеб и продразвёрстку отменили. Поди ж ты плохо? А потом ярые большевики стали секретаря в правительстве Сталина поддерживать, чтобы богатых торговцев снова прижать, потому что пролетарии, как нищими были, так нищими и остались после Гражданской войны. Вот они и требовали свободу торговли прекратить, а хлеб весь сдавать государству, а они будут его делить. Кому ж такое понравится?

— Не знаю, похоже, что есть две правды — одна правда у бедных, другая правда у богатых! — ответил Надеждин, нисколько не смущаясь подозрительного взгляда Петрюка на такое сомнительное для комсомольца заявление, — но ведь пролетарская правда взяла вверх.

— Но это смотря как посмотреть, и насколько её хватит… Потому как большинство тех, кто не приемлет... — с сомнением покачал головой старый казак, и прикрикнул на калмыка, всё никак не отстающего от него со своим товаром, — да уйди, нехристь, с этим каракулем от меня, видишь, и без тебя тошно!

— Михалыч! — вдруг громко воскликнула Андреевна, — тише, они же выдадут тебя сейчас на посту!

— Да нет, они сами наши, пригнанные на убой, советы защищать, — ответил старик.

— Чего же ты тогда у коммуниста Чуйкова помощи просил в розыске девочки? — удивлённо спросил Надеждин, поправляя на плече винтовку.

— А что? Назвались государством, будьте добры нас защищать, а мы посмотрим, — ответил старик Текучев, — а выдать не выдадут солдатики старого казака-вахмистра, георгиевского кавалера, по глазам вижу...

К 1920 году Советская республика буквально лежала в руинах после разрушения экономики Российской империи в империалистическую войну. Капиталистическое Временное Правительство Керенского доломало всё оставшееся. Гражданская война, бандитизм, сепаратизм не оставили никаких надежд на скорое возрождение. Во время военных действий, оккупации германскими, английскими, французскими, японскими, турецкими войсками, в результате Гражданской войны, развязанной Корниловым и Деникиным на деньги Каменки, Путилова и Вышнеградского, особенно пострадали Донбасс, Бакинский нефтяной район, Урал и Сибирь. Были разрушены железные дороги, мосты, шахты. рудники. Чехословацкие воинские части из бывших военнопленных под командованием французского генерала Жанена и бывшего царского генерала Войцеховского, командующего войсками самозваного Правителя России адмирала Колчака, украли 100 тонн царского золота, принадлежащего русскому народу. Генерал Войцеховский за этот подвиг удостоился чести быть министром обороны Чехословакии, а большевикам пришлось обдирать иконы, чтобы срочно купить голодающим хлеб за границей в 1921 году. Страшный голод на селе, потерявшем почти всех лошадей в двух войнах, два миллиона убитыми на империалистической войне пахарей, четыре миллиона безрукими, безногими, привёл к смерти от голода, тифа, оспы, дизентерии и малярии почти 2 миллиона человек. Из-за нехватки топлива и сырья не работали заводы, армия, рабочие и служащие голодали. Почти половина рабочих погибла в войнах. Города почти опустели. Захватившие царские и помещичьи земли сельские Советы из вооружённых хозяйчиков-кулаков, производили зерно только для себя и для продажи по заоблачным ценам. Валовой сбор сельскохозяйственной продукции в России уменьшился на 45 процентов. Польша, Финляндия, страны Прибалтики объявили о независимости, и с помощью германской армии вышли из состава России. Западная Белоруссия, Западной Украина были захвачены Польшей, Бессарабия оккупирована Румынией. С огромными усилиями в состав страны удалось вернуть Кавказ и Среднюю Азию. Попытка вернуть также Польшу, опирающуюся на военную помощь Франции, для молодой Советской республики закончилась военным поражением конных армий под Варшавой. Численность населения на оставшихся территориях едва достигала 135 миллионов, что было втрое меньше населения Британской империи, примерно равно населению США.

Российское общество за последние сто лет сильно деградировало, его интеллектуальный потенциал значительно ослаб. Даже царская семья опустилась до почитания как святого конокрада, растлителя и пьяницы Григория Распутина. Низкие похождения царя и его родственников с балериной Кшесинской, предательство интересов Родины, казнокрадство, заставило большую часть российской интеллигенции покинуть страну, или принять сторону революции. Множество образованных людей, составлявших до революции не более десяти процентов от в основном даже неграмотного населения, была уничтожена в окопах мировой войны, в братоубийственной Гражданской войне, умерло от голода, холода, болезней, бандитизма, взаимного террора. Интеллигенция наиболее развитых в культурном отношении западных губерний, осталась в независимых странах. Таким образом, главная задача Советского государства состояла в восстановлении разрушенного хозяйства, создании материально-технической и социально-культурной основы для построения социализма, обещанного большевиками и эсерами народу. Пользуясь катастрофическим положением в стране, подняли голову контрреволюционеры всех мастей. Восстания охватили Тамбовскую и ряд районов Воронежской и Саратовской губерний, Северный Кавказ, Белоруссию, Украину, Среднюю Азию. Никто не хотел платить справедливые налоги, соблюдать запреты на разжигание межнациональной и социальной розни, терпеть трудовое законодательство, профсоюзы, участвовать в общегосударственных социальных программах и военном строительстве. Остатки деградировавшей России желали вернуться к вольнице последних лет Российской империи, но только без царя, жандармов и помещиков с палачами-казаками. И вот, когда ещё не полностью закончилась Гражданская война, в партию большевиков влились бывшие эсеры, меньшевики, анархисты, евреи-бундовцы. Но всё равно их оказалось ничтожно мало — 750 тысяч, всего 0,05 процента от населения страны. Движение к самостоятельности во всём остальной массы людей, особенно под воздействием демобилизованных из Красной Армии разнузданных победителей, было настолько сильным, что Х съезд большевиков в марте 1921 года принял решение о прекращении сбора продовольствия военным методом. Съездом была отменена хлебная монополия, одобрены иностранные нефтяные концессии, начата финансовая реформа. Была реставрирована мелкая буржуазия и капитал, разрешены кооперативы и их объединения в тресты, синдикаты, разрешена частная торговля и производство с использованием наёмного труда. Всё равно для построения социализма не было промышленно-экономической базы. В собственности государства должны были остаться только крупные предприятия, транспорт. Нужно было хоть как-то запустить остановившееся производство и начать электрификацию страны. Эти меры не могли обеспечить индустриальный рывок. С чего-то нужно было начинать после трёх лет вынужденного военного коммунизма...

— Да уж, разговор опасный получается, я думал, что я один тут грамотный студент, но смотрю в станицах казачьих здесь политически грамотные все, чуть-ли не экономисты, — проговорил Надеждин устало, и оглянулся назад, и, не увидев Гецкина, остановился,— погодите, а где Зуся?

Но прежде, чем Надеждин успел выкрикнуть имя Зуси Гецкина, тот уже появился из-за воза с матрасами и одеялами. В руке у бойца блестели маленькие ножницы.

— Во! Отличная вещь! Польские ножницы, и не совсем тупые, — радостно сообщил он друзьям, — можно будет за пайковый сахар стричь любых желающих, кому по выслуге лет или званию разрешено носить стрижку кроме “бокса”. Гражданских тоже можно...

— Ну, ты даёшь, аргентинец! Минута всего прошла только. Украл, что ли? — произнёс восхищённо Петрюк, вытянув шею, заглядывая Зусе за спину, ожидая увидеть обворованных, жаждущих мести торговцев.

Однако, ничего подобного не было и в помине, Никто не заявлял права на свою похищенную вещь. Ножницы были приобретены вполне законно.

— Обижаешь, москвич, честный обмен, — сказал боец Зуся Гецкин, хлопая ладонью по боку, где недавно висела его фляга, — на флягу сменял. Хорошие вещи всегда в цене, Это вон, только скотина может из лужи пить, колодцы повсюду сухие все, и как воду хранить, не понятно. Одно дело бидон молочный, тяжёлые бутылки, не герметичные кувшины, а другое время алюминиевая, легкая, герметичная армейская фляга! Воду-то просто так чистую взять негде, только из колодца или кипятить, а в поле подолгу казачки находятся. Так, что...

Гецкин кивнул головой в ту сторону, где ниже по течению реки, метрах в ста, стадо коров и десятки овец пили мутную речную воду.

— Это же государственное имущество! — возмущённо воскликнул Петрюк — а как ты пить будешь?

— Ножницы тоже государственное имущество будет, но приносящее большую пользу, а пить вы мне и так из своих фляг дадите! Всё по-честному — социализм! Студент, вон, понимает, интеллигенция, Москва, ногти полезно подстригать. Для марафета и гигиены. Хотел тебе тоже давать стричь, но за гадкие намёки не дам теперь. Будешь, Петрюк, ногти зубами обгрызать, — видимо шутя, воскликнул Гецкин, неожиданно бодро для ночного марша и полуденного зноя, и сунул ножницы под клапан патронного подсумка на ремне.

— Логично, — ответил Надеждин, стараясь придать своему юному лицу солидность, — умён ты, я посмотрю, аргентинец...

— Нахальство — второе счастье! — проворчал Петрюк, хромая за женщиной и стариком Михалычем.

Обойдя пыльный грузовик с чемоданами, баулами, корзинами, кулями и кадками с фикусами, они остановились перед стеной из спины людей с чемоданами, баулами и тюками перед выходом с моста на другой берег. Там стояли несколько загородок в виде ежей из кольев, перевязанных верёвками. Между ними двое усталых солдат НКВД в васильковых фуражках, с краповыми петлицами, и сержант, проверяли документы и подозрительные тяжёлые чемоданы и длинные свёртки. Задерживая всех, перед сержантом стоял седой, благообразного вида старика с обвислыми украинскими усами. Он держал на вытянутых руках расшитое красными петухами полотенце, и говорил что-то про подарок “начальнику переправы”. Вслушиваясь в разговор, Надеждину почувствовал, что на него накатывается злость.

— Я Кузьма Меркулов, иду с товарищами стариками из Крыма, из Бахчисарайского района, из Почтового, товарищи начальники! — говорил старик, — мы тут с людьми помозговали, и решили подарочек учинить. Не побрезгуйте, примите подарочек. Рушник, хороший, потому как не у всех бумаги сохранились, да у колхозников и подавно паспортов не было. А уж как немец с румыном начал подходить… Откуда паспорта, да бумаги? А на другой берег побыстрее шибко надо. Неровен час, бои начнутся, самолёты налетят. На переправах и мостах — это самая страсть, что твориться. Немец любит людей мирных бомбить и стрелять с самолётов своих. Переправа из Керчи на Тамань как ад кромешный была. Нам в Сталинград и за Волгу надо бы побыстрее, ох...

Полотенце задрожало в руках старика, покрытых старческими венами и пятнами. Маленькая черноглазая девочка, сидящая рядом на одном из потёртых чемоданов, мало чего поняла из произнесённого, но кивнула и важно сказала:

Стоящие вокруг беженцы разных возрастов из Крыма закивали головами, вразнобой сетуя на трудности пути. Все эти люди, глядя на происходящее глазами невоенных людей, обывателей и мелких собственником, с трудом понимали происходящее. Но и более образованные люди, даже прошедшие войны, ориентируясь только на сводки Совинформбюро, не свежие советские газеты и немецко-фашистские листовки, тоже вряд ли поняли происходящее. Пройдя и проехав многие версты от Крыма до этого места, они повидали всякое: радость крымских татар и казаков скорому приходу немцев, резня русских, подготовка партизанских отрядов, ужас Керченской переправы среди отступающих в панике войск Крымского фронта... Известия о катастрофическом положении Севастополя в начале весны странным образом не произвели на командование Крымского фронта и на командующего всем южным направлением маршала Будённого нужного впечатления. Не заставили их пересмотреть своё легкомысленное отношение к врагу, хотя под Севастополем фашисты превзошли самих себя. Они сосредоточили для взятия морской крепости невиданную по мощи сухопутную артиллерийскую группировку. Всего на 20 километрах фронта они вели огонь из 200 батарей тяжёлой артиллерии, включая 210- 300- 350-и миллиметровые гаубицы, гаубицу Gamma Mоrser калибром 420 миллиметров. Гитлеровцы применили и опробованные при штурме в прошлом году Брестской крепости, две 600-миллиметровые самоходные мортиры Gerat 040 Karl с именами кровавых германских богов Тора и Одина. Гитлеровцы привезли и установили у Бахчисарая и чудовищное орудие смерти, самое большое в истории орудие - 807-миллиметровую пушку “Dora”, стреляющую на 50 километров. Бетонобойные снаряды весом по 7 тонн и фугасные снаряды весом 5 тонн выстреливал по Севастополю этот проклятый монстр.

Невзирая на все усилия главного комиссара РККА Льва Мехлиса, бывшего в царской армии требовательным артиллерийским унтер-офицером, навести порядок в войсках не удалось. Все его усилия странным образом комфронтом Козловым и его штабом в изобильном, и не ощущающем войны Тбилиси, игнорировались. Они почему-то были уверены в победе своих войск, не имеющих ни качественного, ни численного преимущества, на Керченском полуострове на Ак-Монайском перешейке частности, в Крыму в целом. Они просто не сомневались в скорой деблокаде Севастополя. Большинство старших командиров фронта переведены в действующую армию с тех или иных административных должностей, среди них много случайных людей, абсолютно неподготовленных и нуждающиеся в замене. Преобладание жгучих брюнетов, странности поведения солдат-мусульман, способных под ураганным огнём на открытой местности начать причитания над телом убитого товарища, пренебрежение маскировкой, окапыванием, делало войска Крымского фронта для немцев и румын чем-то, похожим на толпы персидского царя Дария из эпохи походов Александра Македонского. Мнение и информация от крымско-татарских, украинских, казачьих и русских антисоветских отрядов добровольцев только усиливало это мнение. С таким врагом можно было вести себя достаточно смело и рискованно.

В каждом элементе организации деятельности войск, на каждом уровне должностей проявлялась необразованность, лень, расхлябанность, шапкозакидательские настроения. Прекрасно осознавая низкое качество противостоящих им войск, сильный некомплект личного состава и вооружения в советских частях, своё подавляющее превосходство в воздухе, даже название их немецко-румынской операции против них звучало пренебрежительно — “Охота на дроф”. Дрофами были советские люди, которых нужно было убить как можно больше. Ставкой в борьбе был Севастополь и возможность немецкого наступления на Кавказ через Керченский пролив и Тамань. Так и получилось...

Войска фронта занимали оборону плечо к плечу, дыша в затылок впереди стоящим на Ак-Монайском перешейке, даже не озаботившись созданием укреплений, уверенные в скором начале своего наступления. С начала войны Красная Армия не имела ещё таких плотных построений своих войск, несмотря на прежние потери. Всем казалось что, если зимой фашисты были разгромлены под Москвой, то весной в Крыму они тоже побегут при первом лихом ударе, а падение Севастополя — это роковое стечение обстоятельств и немецкие фашисты со своими союзниками выдохлись и надорвались. Ведь Красная Армия весной была сильна и начала наступление под Ржевом, Харьковом и Ленинградом! Нужно было срочно вызволять советских людей из фашистского порабощения, спасать плодородные земли и города с заводами и фабриками.

Когда началась “Охота на дроф” — неожиданный, в духе начала войны, операция немецко-румынских войск, стоящие левофланговыми на побережье этнические грузинские, армянские и азербайджанские стрелковые полки 63-й горнострелковой дивизии Красной Армии подверглись вдруг уничтожающему артиллерийскому обстрелу и бомбардировке, оставляющему только трупы, перемешанные с землёй. 398-я стрелковая армянская дивизия начала разбегаться, как только заслышала немецкую и румынскую артподготовку. В тылу этих ненадёжных кавказских войск, среди которых при неумелом зимнем штурме Феодосии был убит каждый второй, пройдя вдоль черноморского побережья на лодках и катерах, высадилась отборная немецкая пехота фельдмаршала Эриха фон Манштейна. Кавказцы дрогнули, в панике побежали, открывая брешь в построениях левого фланга Крымского фронта. Туда без промедления устремились танки и другие подвижные соединения немцев и румын. Повернув на север, они начали громить артиллерийские позиции, штабы, склады боеприпасов, медсанбаты. Героическое сопротивление отдельных подразделений, начавшаяся из-за дождей распутица уже ничего не могли изменить. Восемь дивизий оказались в котле. Одной бомбой убиты генералы и офицеры 51-й армии. Другая часть подвижных войск фон Манштейна бросилась к Керчи... Проходы в оборонительных позициях у Киммерийского вала в тылу фронта захватила моторизированная бригада фон Гроддека, мехгруппа Раду Корне, разведбат 22-й танковой дивизии и 8-я кавдивизия румын невероятным образом - они дерзко двигались без выстрелов колоннами в пыли, вперемешку с отступающими в неразберихе советским частями и беженцами. Немцы высадили у Ленино парашютный десант. После этого организованное сопротивление всего Крымского фронта было сломлено, началось паническое бегство к Керчи, уничтожение, пленение.

Вместе с беженцами, пред ними и толкая их в спины, сбрасывая с дорог на целину заглохшие машины и сломанные повозки, проклиная командиров, Советскую власть, матеря всё на свете, отступали, катались разбитые, разгромленные, обескровленные врагом и собственным малодушием армейские части. Жалкие тележки и повозки гражданских, обгоняли, то искромсанные бетонными осколками и шариками бомб “полуторки”, то “трёхтонки” с обгоревшими бортами, пробитыми пулями кабинами, с сидящими на папках и чемоданах, машинистами, официантками штабов, офицерами связи, начфинами, почтальонами, ветеринарами, корреспондентами военных газет. К Керчи через Ленинск от Сиваша, Арбатского и Феодосийского залива шли бесконечные вереницы армейских повозок 44-й, 47-й и 51-й армии с ранеными в несвежих, окровавленных бинтах. Раненых после кровопролитных зимних и весенних боёв было очень много. Страдальца кричали, стонали, бредили и плакали как дети, многие не шевелились вовсе. Их выгружали просто на зелёную, цветущую майскую траву, благоухающую и прекрасную, потому что их некогда было хоронить, в гонке на опережение к Керчи, где призом была жизнь. В разных направлениях двигались, то шагом, то рысью кавалеристы, ведущие за собой по несколько лошадей без седоков. Войска без сожаления бросали оружие, призванное спасти их от беспощадного врага и защитить гражданских, искалеченные и целые танки, облизанные огнём броневики, штабные машины связи, являющихся первостатейными целями для немецкой авиации и танкистов. В том же направлении двигался поток телег, волокуш, повозок, бричек, автобусов с солдатами и командирами без оружия, с танкистами без танков, лётчиками без самолётов, с советскими и партийными работниками, их семьями без имущества и припасов.

Всё это катилось вместе с беженцами по одним и тем же дорогам в горящей, пыльной степи, обгоняя, запруживая развилки и перекрестки, в горящую Керчь. Они роилось муравейниками в порту на улицах, кто-то торопливо оказывался вместе с местной милицией, десятиклассниками. Рядом с рабочими, конторщиками в своей гражданской одежде, в кепках, шляпах и фуражках, занимали оборону части пехоты, остановленные политработниками, единичные танки, бронемашины с экипажами из коммунистов, артиллерийские орудия на прямой наводке из комсомольцев. Они считали, что их молодые жизнь — адекватная цена за лишние сутки работы Керченской переправы, и не нашлось бы на свете никакой силы, способных убедить их в обратном. Они и девушки-зенитчицы пали в бою смертью храбрых. Буквально по их телам фашистские танки ворвались в Керчь. Последовавший артиллерийский обстрел фашистами Керченского порта, керченской переправы, её авиабомбёжка было формой видом расстрела беспомощных людей, демонстрацией отменного немецкого навыка массового убийства. В страшном хаосе днём и ночью, люди отправлялись на Тамань на всём, что можно было себе представить и даже вплавь. Искавший в этих страшных боях смерти, заместитель наркома обороны Лев Мехлис, будучи евреем, рискуя попасть в плен, честный, как всегда, доложил Верховному Главнокомандующему:

— Мы опозорили страну и должны быть прокляты!

— Будьте вы прокляты! — ответил ему Сталин.

Беженцы видели Керченский пролив, наполненный мёртвыми солдатами, убитыми женщинами и детьми, лошадьми щепой разбитых лодок и плотов, тряпьём, плавающими чемоданами, горящей пеной нефтяных разливов. Никто из них до сих пор не мог избавиться от видения моря, заполненного вздувшимися от жары мертвецами. Только бегства белогвардейцев барона Врангеля, хотя и не в полной мере, напоминало этот апокалипсис. После этого, кроме потери веры в людей, большинство из них рассталось и с верой в Иисуса Христа, у кого она ещё была... Не желающие сдаваться в плен, не успевшие эвакуироваться на Тамань солдаты, начали прятаться в катакомбы Аджимушкая вместе с госпиталями, евреями, партработниками и активистами.

По другую сторону Керченского пролива, на Тамани беженцев ждал уже совсем другой мир. Чудесным образом большая часть Крымского фронта спаслась, но было потеряно почти всё оружие и все боеприпасы, и запасы продовольствия тоже. Потеряна надежда помочь гибнущему Севастополю. Враг получил возможность без опаски двигаться на Кавказ. Отчаяние и ужас владели всеми. Попытки властей организовать приём раненных, создание из рассеянных подразделений боеспособные части терпели неудачу, неорганизованная толпа желала только одного - поскорее покинуть Тамань, потому что бомбардировщики фашистских зверей в человечьем облике продолжали засыпать госпитали и места стоянок беженцев, их толпы на дорогах кассетными бомбами, ёмкостями с зажигательной смесью. Каждый раз после этих акций безнаказанного расчётливого убийства оставались на земле целые поля убитых и контуженных гражданских, горящий, пахнущий человеческим мясом ад.

Начавшаяся высадка на Тамани мелких подразделений немцев и румын, хотя не могли привести к захвату полуострова, но поддержать неразбериху и смятение смогли.

Двигаясь на северо-восток, крымчанам удалось на некоторое время выйти из зоны хаоса. Теперь им навстречу спешили юные курсанты, почти мальчишки с персиковыми щеками, романтическими взглядами восторженных глаз. Им предстояло принять командование над стрелковыми взводами, образованными из беглецов задержанных заградкомандатурами, вооружённых оружием, отобранным у дезертиров. Оттесняя на обочины эвакуированных и бегущих на восток военнослужащих без командиров и оружия, уверенно шли кавалерийские, танковые, артиллерийские и пехотные части из русских областей. Неторопливо, степенно шли уральские, может быть, сибирские батальоны, старательно держа равнение в шеренгах. Чинно шли кряжистые, крепкие тридцатилетние мужчины, и верткие, жилистые, кровь с молоком парни, по-крестьянски добросовестно подхватывали припев вслед голосистым запевалам. Даже лица у них были другие, не такие как у русских на Дону или Кубани, рост выше, волосы светлее. Много раз навстречу беженцам нестройно плелись и ополченские истребительные роты или строительные батальоны. Пожилые понурые мужчины разных возрастов, с винтовками Бердана времён русско-турецкой войны или дореволюционными японскими винтовками Арисака, с пустыми руками или с лопатами и мотыгами представляли жалкое зрелище. Удручённые и перепуганные насмерть беженцы хотели бы увидеть в тылу организованную государством мощь, а видели таких же испуганных людей в кепках и шляпах, в городских костюмах, или в рабочих спецовках. Ополченцам и призывникам, часто только с противогазовыми сумками через плечо и узелками домашних харчей в руках, предстояло пополнять дивизии, вооружаться потом в бою, потому что их товарищи бросили оружие в Крыму, или строить бесконечные оборонительные рубежи в духе прошедших войн. У них не было времени учиться стрелять не то, что их пулемёта или миномёта, а даже из простой винтовки. Использование в бою гранат и бутылок с зажигательной смесью было вообще недостижимым уровнем навыков.

Огромный людской поток в ужасе двигался всё дальше на восток, от эвакопункта к эвакопункту, от станции к станции, всё ближе к Волге, разливаясь по степи и просёлочным дорогам, опять собираясь на грейдированные тракты. Низкий уровень управленческой культуры и организационная слабость представителей государственной власти бросался в глаза в меньшей степени, чем в войсках, но последствия были не менее тяжёлые. Гибель людей, прежде всего детей и стариков от обезвоживания, болезней и упадка жизненных сил была повсеместной. Конечно, этого беспрецедентного в истории бегства не произошло бы вообще, не двигайся по их следам армия убийц из Европы.

При авианалётах беженцы и эвакуированные, дезертиры и раненные раскатывались в стороны как горох, закрываясь спинами от самолётов, которые едва ли не рубили, а иногда и рубили их винтами и стойками шасси. Гражданские и военные вместе валились в кюветы, бурьян, пшеницу, подсолнечник, отрешённо глядя на белые от страха лица соседей, инстинктивно отодвигаясь от убитых, растерзанных и искромсанных пулями и бомбами тел...

Так много всего прошло за два неполных месяца перед глазами этих людей, униженно стоящих сейчас на солнцепёке на мосту через Курмоярский Аксай у Пимено-Черни вокруг своего невольного депутата — старика Меркулова. Встречались им и такие угрюмые, уверенные в себе, бесцеремонные военные, с подозрительно, надменно прищуренными глазами. Здесь солдаты НКВД, до зубов вооружённые, при дымящей полевой кухне, при мощных новеньких грузовиках и бронеавтомобиле под маскировочной сетью, появились лишь два часа тому назад. Потом через мост проехала машина с важным генералом. Для того, чтобы машины охраны и связи командующего 64-й армией Чуйкова проехали по мосту, толпу пришлось разгонять прикладами и выстрелами в воздух. После того, как командарм на виду у всех искупался в реке, несмотря на замотанные бинтами кисти рук, словно хотел всем продемонстрировать свою уверенность, расчетливость и бесстрашие перед лицом близкого противника, и уехал, сопровождаемый, кроме всего и свирепого вида кавказцами на конях из 255-го чеченского кавалерийского полка, люди опомнились от столбняка. Потом беженцам через рупор было объявлено, что по распоряжению фронтового начальства, все проходящие через мост, должны быть досконально проверенны на предмет изъятия оружия поиска дезертиров, шпионов, провокаторов паники и преступного элемента. Пропуск беженцев через Пимено-Черни будет осуществляться только после того, как все они выкопают траншеи для обороны батальона перед леском. Способные носить оружие мужчины, коммунисты, комсомольцы будут организованы в ополченческую роту. При понимании того, что немцы были уже совсем рядом, новость вызвала сначала шок, а потом и панику. Ошалевшие от высокого августовского солнца, не поняв в суть объявлений, они стали напирать толпой на рогатки заграждения и солдат, открывших им путь, как им напрасно казалось, в безопасность.

Заградкомендатурой командовал капитан Джавахян, как недавно представился офицер с иссиня-чёрными волосами, зачесанными назад, командарму Чуйкову. В его распоряжении находилось двенадцать солдат в зелёных фуражках пограничников. Они были отлично вооружены для своего дела: автоматические скорострельные винтовок Токарева, пистолеты-пулемёты ППД у половины из них, ручной пулемёт Дегтярёва, пистолеты ТТ или Наганы почти у всех, гранаты, штык-ножи, противогазы МО-2. Похоже, что разоружение дезертиров и бандитов их обеспечило оружием по первому разряду. Кроме того, пограничниками где-то удалось раздобыть бронеавтомобиль БА-64, с пулемётом ДТ-29 в башенке, станковый пулемет 'Максим', 82-миллиметровый батальонный миномёт БМ-41, две крытые автомашины ГАЗ-АА. С ними приехали две девушки в платьях и с городскими причёсками для делопроизводства. Оборудовав себе штаб в одноэтажному домику магазина с соломенной крышей и вывеской “Хлеб”, капитан Джавахян перед крыльцом поставил стол. Тут проводился опрос подозрительных, справа от стола складывали изъятое оружие и боеприпасы, за магазином двое солдат стерегли сидящих на земле задержанных мужчин. У крыльца был прислонён к груде пустых ящиков из-под бутылок тяжёлый мотоцикл ПМЗ-А-750 с красной звездой эмблемы Подольского завода на раме. После того, как толпа опрокинула рогатки, капитан Джавахян распорядился дать предупредительный выстрел в воздух. Стрелок бронемашины, по пояс голый, заскочил в открытую дверцу и дал короткую очередь из пулемёта. После треска и грохота выстрелов, пограничники у моста закричали, что следующая очередь будет прицельная. Толпа бросилась в обратную сторону, захлестнул стихийный рынок. По счастью никто не погиб и не покалечился. Порядок был восстановлен. Проверка и пропуск возобновился. Люди без документов или с сомнительными грузами рассчитывали на то, что можно будет как-то договориться с “начальником переправы”, и не стали искать обходных путей через Красноярский Аксай, у хутора Дараганов, например. Но в Дарганове не было моста, а только неудобный брод. За час с небольшим, мост у Пимено-Черни стал плотиной на пути людской реки...

Выслушав, наконец, длинный рассказ старика Меркулова со своим вышитым рушником о дальней и тяжёлой дороге из Крыма вместе с земляками, один из солдат охранявших рогатки заграждения, сдвинул на затылок свою зелёного цвета фуражку почти на затылок, отчего стало видно, как на его лбу блестят капельки пота, и сказал устало:

— Гражданин Меркулов, товарищ капитан Джавахян три раза в рупор кричал, что переправа здесь закрыта, а все беженцы и эвакуированные поступают в распоряжение командира батальона майора Рублёва из 435-го полка 208-й стрелковой дивизии, — ответил пограничник, ткнув пальцев куда-то за зелёные посадки невысокого кустарника желтой акации и невысокие деревья на берегу, — нужно срочно помочь рыть окопы, чтобы занять оборону за леском.

— Ну, товарищ начальник какие из нас копцы, да инструмента у нас нету...

— Там дадут! Пока окопы не будут отрыты, через мост пройдут только военнослужащие и граждане с мобилизационными предписаниями, с эвакуационными путёвками, или жители Пимено-Черни!

— Дорогой, миленький, ну, вот подарочек... Ну, что мы там накопаем в обороне, мальцы да старичьё? — снова затянул старик, едва не плача.

Он стал стал мелко кланяться, тряся полотенцем, пока не встал на колени, совсем как на картинах и фресках на библейские сюжеты. Протянув перед собой руки с полотенцем он заплакал. Весь ужас увиденного во время бегства из Крыма наполнял сейчас его душу.

— Да... — опять сказала кареглазая девочка сидящая на чемодане.

— Гражданин папаша, сочувствую, но такая настойчивость мне уже подозрительна. Я тебя, папаша, сейчас арестую... — сказал, вмешавшись, второй военнослужащий с рубиновыми сержантскими треугольниками в петлицах. Ты сводки Совинформбюро слушаешь? Знаешь, что в стране происходит, или тебе только пуп свой ценен?

В этот момент из-за спины старика возник сначала боец Петрюк с Семёном Текучевым, а за ними бойцы Гецкин, Надеждин и мать пропавшей девочки-казачки — Андреевна.

— Обошли бы уже давно этот мост вброд, вон, где коровы стоят... — сказал Текучев стоящему на коленях беженцу, и встань, встань, ты же мужик, чего ты перед этими нехристями ползаешь!

— Да я... — начал было говорить сквозь слёзы Меркулов.

Совершенно машинально Гецкин и Петрюк, подхватили его под мышки и оставили на ноги. Надеждин выступил вперёд и приложил ладонь к звёздочке пилотки со словами:

— Привет бойцам НКВД от дальневосточной 208-й дивизии из Славянки! — и добавил, указывая на деревянные рогатки заграждения, — через такие дрова, немец с румыном точно не прокатят.

— Стой на месте, боец. Вы откуда? Документы! — проговорил сержант, оглядывая внушительную экипировку солдат и протянул вперёд ладонь, — документы предъяви!

Пока Надеждин, Гецкин и Петрюк доставали из карманов гимнастёрок свои солдатские книжки, Михалыч вынул из-под сатиновой подкладки затёртой фуражки листок, на где мелким почерком помначштаба 435-го стрелкового полка Леонида Нефёдова было написано, что трое бойцов придаются представителю советской власти Пимено-Черни товарищу Текучеву на трое суток, для содействия в розыске пропавших детей колхозников, по приказу заместителя командующего 64-й армией генерал-лейтенанта Чуйкова. Сержант внимательно изучил документы бойцов, записку Нефёдова с полковой печатью, справки сельсовета.

— Значит ты, ты, товарищ Текучев, и гражданочка местные? — спросил он.

— Да, из Пимено-Черни, с улицы Степной, и Андреевна тоже, — ответил старик, и добавил, — а чего вы людей заставляете перед собой на колени становиться, как при царском режиме? Шли бы воевать, а не стариков позорить. Смотри, куда немца допустили, уже в Котельниково!

— Вот у тебя три бойца в распоряжении девочку искать по приказу командующего 64-й армией генерал-лейтенанта Чуйкова, а вас приказ от Чуйкова всех отправить на рытьё для их батальона окопов! Пока окопы не выроют, на это берег их не пропустим!

— Немцы уже у Змеиной балки, идут сюда, пыль видна, — зло сказал казак, — какие окопы, когда они их вырыть успеют?

Документы были в порядке. Ни форма ни содержание подозрений не вызывали. Поиски детей выглядели сейчас странным занятием, но чего только не повидали пограничники за последние полгода.

— Так, всё, хватит тут панику сеять, — угрожающе сказал сержант, совершенно утрачивая всякое благодушие, его глаза сузились, и было понятно, что среди тысяч и тысяч проходящих мимо него беженцев он привык распознавать злоумышленников, шпионов, диверсантов и провокаторов, но сначала подозревать всех, — так, товарищи бойцы с товарищи казаки, идите со мной... А ты дед, говорю, арестую вместе с твоими тётками... Иди, слышь, отсюда на копание траншей!

Он отдал документы.

— Да! — теперь уже невпопад сказала девочка, сидящая на чемодане, но её можно было понять — она очень хотела казаться взрослее, чем была, но только одно её слово пока что привлекало внимание взрослых к ней, чем она и пользовалась.

Глава 6. Кремлёвская вертушка

— Товарищ Поскребышев, сделайте нам два чая с лимоном. Найдите мне поскорее председателя Госплана Вознесенского и отпустите, наверное, из приёмной товарища Шапошникова домой. Пускай приходит, когда поправится. Обязательно дайте ему с собой пару лимонов. Ещё позвоните в редакцию газеты “Красная звезда” и передайте Довженко благодарность за рассказ “Ночь перед боем”. Он сказал советскому народу и армии то, что теперь крайне необходимо было сказать. Свяжитесь с товарищем Савельевым из приёмной Президиума Верховного Совета и получите сведения об обращениях граждан по вопросам возврата имущества реабилитированным. Ещё найдите быстро Жукова! — громко проговорил Сталин.

Он поморщился от боли в ногах, сунул наполненную табаком трубку в рот, зажёг спичку и принялся поджигать табак.

— Я говорил Шапошникову, чтобы он курил раз в семь меньше, если хочет нормально работать, — сказал Ворошилов, наблюдая за этими действиями вождя, — будучи наркомом, даже приказом Наркомата обороны запрещал ему работать по шестнадцать часов в день. А он всё говорил мне: “Не беспокойтесь, голубчик, не беспокойтесь!” Вот и доработался в Генштабе до кислородного голодания и инсультного состояния. Лучше водки выпить, чем курить эту отраву. Ты, Коба, много куришь! Тебе бросить надо, у тебя лёгкие больные.

— Брошу, брошу... Тоже мне, профессор медицины...

Через минуту после того, как Поскрёбышев скрылся за дверью, зазвонил телефон ВЧ. Когда председатель Государственного комитета обороны и Верховный главнокомандующий РККА, раскурив трубку, и выпустив перед собой несколько облачков сизого табачного дыма, поднял трубку, оттуда раздался взволнованный голос.

— Это Вознесенский говорит, товарищ Сталин, здравствуйте! — разнеслось по кабинету.

— Здравствуйте, товарищ Вознесенский... У товарища Тевосяна ничего не получается с трубами для бурения скважин, а получается только, как у того старика, который женился на молоденькой женщине, а потом мучил её домоганиями и сам мучился! — произнёс Сталин, и хитро подмигнул Ворошилову.

Маршал на это вдруг улыбнулся такой беззаботной мальчишеской улыбкой, будто они перенеслись вместе на сорок лет назад, и им снова по двадцать лет. Морщины на лбу Ворошилова, вокруг глаз и рта разгладились. Могло показаться на мгновение, что он помолодел. Его упрямство и обида на старого товарища отступила.

— Не очень понимаю Вас, товарищ Сталин! — после некоторой паузы ответил председатель Госплана СССР.

— Товарищ Вознесенский, для чего создается неприкосновенный запас страны? — спросил Сталин и сам же ответил, — НЗ создавали для того, чтобы использовать его, когда других ресурсов нет. Вот сейчас наш товарищ Иван Тевосян не может изготовить без молибдена особо прочные трубы для бурения, а товарищ Байбаков без этих труб не может добыть нефть на новых месторождениях в Татарии и в Тюмени. А гитлеровцы тем временем вот-вот оставят нас без азербайджанской и вайнахской нефти. Зачем нам тогда нужен будет молибден из НЗ, когда Красная Армия не сможет сражаться? Давайте, Государственный комитет обороны попросит Вас, как первого заместителя председателя Совета Народных Комиссаров, срочно выделить триста тонн молибдена Наркомату чёрной металлургии! И снова Вас, как председателя Госплана СССР, ЦК партии попросит побыстрее восстановить это количество обратно в НЗ страны!

— Но, товарищ Сталин...

— И организуйте перевозку молибдена. ЦК на Вас рассчитывает. Вы согласны с нашими доводами, товарищ Вознесенский?

— Согласен, товарищ Сталин!

— И ещё, сообщите своё мнение по другому вопросу, о предложении товарища Тевосяна варить броневую сталь в большегрузных мартенах, вместо малых кислых печей. Проработайте за день с ним варианты снабжения: какие ему понадобятся добавки, и есть ли они у нас. Это всё. До свидания.

— Я Вас понял товарищ Сталин. Триста тонн молибден передаю Тевосяну и справку по варке брони в мартенах подготовлю завтра к вечеру. До свидания!

Медленно положив телефонную трубку, Сталин стал прохаживаться по ковровой дорожке, пуская вокруг себя клубы табачного дыма, и щурясь.

— Вот анекдот на металлургическую тему, — всё так же улыбаясь, проговорил Ворошилов, — значит так... Приезжает премьер-министр Англии Уинстон Черчилль на наш советский фронт, посмотреть, что происходит и узнать, как настроения советских бойцов, чем можно нагадить СССР. Подзывает к себе одного нашего бойца и спрашивает: “Скажи, красноармеец, что ты сделаешь с Гитлером, если его поймаешь?” Наш боец отвечает: “Я возьму большую железную кочергу, раскалю её до красна, и холодным концом Гитлеру в зад засуну, чтоб подольше мучился!” Черчилль удивляется и спрашивает снова: “А почему не горячим концом в задницу? Так бы больнее было!” А наш боец отвечает: “А чтобы Вы, господин премьер-министр, не смогли быстро эту кочергу из задницы Гитлера вынуть!”

— Какой грамотный во внешнеполитическом отношении боец показан в байке... — невесело сказал Сталин, — однако схвачена суть капиталистического правительства королевской Англии.

Появился Поскрёбышев с подносом с двумя стаканами чая в серебряных подстаканниках с изображением трёх богатырей с картины Васнецова. Разрезанный на четыре части лимон лежал на блюдце. Секретарь с видом заботливой хозяйки поставив поднос на стол для совещаний напротив Ворошилова. Потом передал Сталину какую-то записку, которую тот принялся сразу читать.

— Как у тебя дела, Поскрёбышев, с беременностью? Катя твоя не родила ещё? — спросил Ворошилов.

— Волнуюсь очень за неё, — ответил тот.

— Иди, товарищ Поскрёбышев, работай!

— Вот человек, двадцать лет у тебя в помощниках, и ни разу ни одного телефона не записал, всё на память помнит! — сказал Ворошилов, когда Поскрёбышев бесшумно вышел в приёмную, — феномен!

— Да, повезло мне с ним... Он всё ещё от расстрела своей второй жены Металликовой никак не отойдёт, — сказал Сталин, отрываясь от чтения записки, — он взял её с чужим ребёнком, а она, будучи сестрой невестки Троцкого, без его ведома, будучи раньше информатором Троцкого о делах Поскрёбышева у меня, набралась наглости прийти на Лубянку, в ультимативной форме требовать у Берии отпустить своего брата, связанного с людьми из подполья Троцкого.

— Эти красавицы-еврейки, порой, делают такие страшные глупости, впрочем, как и все другие... — пожав плечами, ответил Ворошилов, — она, вроде, с Украины из Проскурова была. Две жены уже потерял человек!

— Ходок... То он на польке женат, то на еврейке, то теперь на русской... Все эти семейные дела так отвлекают от главных дел… Вот тут мне Власик сообщает, что моя дочка Светланка чудить начала.

— Да? Светка? — с неподдельным удивлением воскликнул Ворошилов, — дочка же у тебя умная, много читает, учится в школе хорошо, английский язык отлично учит. Она, вроде, в эвакуации в Куйбышеве?

Маршал поднял с подноса стакан, и, ставя его перед собой, предварительно завернув край оперативной карты Сталинградской области в сторону, чтобы случайно не залить её чаем.

— Нет! Она уже вернулась в Москву! — ответил Сталин, — чего не хватает нашим детям? Мы видели диктаторский царизм, пороки кастового общества, нравственную пропасть, власть жадности, зависти, злости, порождаемых между людьми богатством. Помня те времена, мы можем теперь неудобства и лишения, строя лучшую жизнь. А они родились уже потом, и начали уже на всём готовом. Им теперь пушистые мелочи буржуазного быта важнее хищнической сути собственничества. А что будет с внуками? Кто им объяснит это? Кто расскажет, что жизнь нужно сделать лучше и весёлой для всех, а не только для них одних!

— Учить их нужно, воспитывать…

— Кто их будет воспитывать после нашей смерти? Кому мы оставим великое советское государство, созданное Лениным? Ладно, сначала нужно уничтожить фашизм, а дальше будем думать... Пока мы в каждом звене управления или принятия решений проигрываем немцам, Даже отличное оружие не в силах нам помочь. Это плата за вековую отсталость нашу. Учимся на ходу, за очень высокую цену. Каждый толковый человек на счету. Я всех дёргаю день и ночь как заведённый, а если перестану, то даже представить страшно, что случиться. А силы то у меня не беспредельны. Был бы Ленин жив, он что-нибудь придумал, и войны бы вообще не было.

— Советская власть в 1918 году вышвырнула немцев из Грузии, с Украины и Дона, и теперь вышвырнем их с Кубани и Дона! — ответил привычной фразой маршал.

Сунув записку генерала Власика в боковой карман полувоенного кителя, Иосиф Виссарионович неспешно направился к двери в комнату отдыха, сказав напоследок:

— Погоди, Клим, не пей!

Ворошилов бросил в раскалённый чай кусочек сахара и начал со звоном гонять его по дну чайной ложкой. Сквозь закрытые металлические ставни послышался бой курантов на Спасской башне Кремля. Они пробили восемь часов. За дверью в приёмную Поскрёбышев на кого-то сердито кричал, делая между фразами длинные паузы, видимо, по телефону, поскольку ему никто не отвечал. После довольно долгого отсутствия, Сталин вышел из комнаты отдыха с початой бутылкой грузинского коньяка “Энисели”, держа трубку во рту. Из трубки постоянно сочился табачный дым. Он медленно, словно на какой-то церковной церемонии, подошёл к столу, посмотрев внимательно на чёрно-золотую этикетку на бутылке, налил твёрдой правой рукой в стакан маршала примерно столовую ложку коньяка. Потом Сталин таким же ритуальным образом добавил коньяк в свой стакан и, закрыв пробкой горлышко бутылки, так же торжественно пошёл с бутылкой обратно в комнату отдыха.

Снова пронзительно зазвонил телефон кремлёвской АТС. Смолк. Потом зазвонил телефон ЧС, призывно и долго. Тоже смолк. Некоторое время оба телефона звонили одновременно. После этого дверь в приёмную открылась, и появившаяся голова встревоженного Поскрёбышева. Краешек воротника его нового полувоенного френча с бакелитовыми коричневыми пуговицами, сшитого на заказ, очень похожего на френч Сталина, был задран вверх. Он произнёс в пространство аскетичного кабинета:

— Товарищ Сталин, Жуков на проводе!

Уставившись огромными глаза на Ворошилова, он добавила:

— Приятного аппетита, товарищ маршал.

— Ага, как Коба меня чаем поит, так сразу “приятного аппетита, товарищ маршал”, а как в воскресенье в Кремль с дачи меня вызывать грозным голосом, так “знать ничего не знаю, ведать не ведаю по какому вопросу!” — передразнивая тон секретаря, сказал Ворошилов.

— Климент Ефремович, дорогой друг, ты же знаешь, служба есть служба, ничего личного! — ответил скороговоркой Поскрёбышев и скрылся за дверью.

Наконец, под трели телефонов Сталин вышел из комнаты отдыха. Подойдя к рабочему столу, лёгким постукиванием выбил трубку в хрустальную пепельницу.

— Последнее время я в Кунцево ночую. Светланка одна с гувернанткой в моей кремлёвской квартире остаётся. И каждый вечер она с этим Алексеем Каплером подолгу разговаривает по телефону. У них уже начались свидания. В Кремль он зайти не может, и ждёт её у школы. Потом он тащит её после уроков по кино, по театрам. Естественно все разговоры фиксируются оперативной техникой.

— Это кошмар! Нашла время! — сказал резко Воршилов, резко поставив стакан на стол, — во-первых, Светка твоя ещё школу не закончила. Во-вторых, этот Каплер женат, но живёт от жены отдельно, и ни где-нибудь, а в гостинице “Савой” — гнезде семейных измен. Водит туда поклонниц и любовниц, главным образом артисток. Дружбу дружит с иностранными корреспондентами. Светка что, не понимает, что вокруг него артистки холёные, сколько хочешь, а он вдруг вокруг девушки с обычной внешностью увивается? Просто карьерист он и сволочь. А может и шпион! Гитлер из кожи вон вылезет, чтобы к тебе подобраться любыми путями и ликвидировать.

— Он сценарист фильмов “Ленин в Октябре” и “Ленин в 1918 году”, он пишет-то как курица лапой, — задумчиво сказал Сталин, — мне пришлось многое поправлять в его сценариях. Не нравится он мне. Хочет пролезть ко мне в зятья, похоже... Контрразведка считает дружбу Светланы с ним нежелательной. Контрразведка предлагают предупредить его, чтоб он отстал от Светланы, а Власик предлагает со своими офицерами избить его хорошенько, чтобы к малолетней дурочке не клеился.

— Это всё твой младший сын Васька, хулиган, умудрился их познакомить на свой квартире по поводу будущего фильма о лётчиках! — ответил Ворошилов, — обалдел он от того, что в 21 год полковником стал из-за проклятых прихлебателей. Каплер и к Василию, наверное, артисток водил. Надо арестовать проходимца, передать в Особое Совещание, впаять старому еврейчику, который хочет через Светку к власти и почестям примазаться, лет пять ссылки в Воркуту! — сказал Ворошилов, и осанисто сел, положив ладони на стол, как обычно делал, когда председательствовал на совещаниях в Наркомате Обороны.

Она что, не понимает у тебя, что вокруг него артистки холёные, сколько хочешь, а он вокруг девушки с обычной внешностью увивается? Просто карьерист он и сволочь. А может и шпион!

— А если это любовь, Клим? На свете ведь и настоящая любовь бывает, не только революция и война. Я на своей несчастной Надюше женился, когда ей семнадцать лет было. А мне при этом в 1919 году уже сорок лет стукнуло. Двадцать три года разницы, — проговорил задумчиво, Сталин.

По-прежнему не обращая внимания на телефонные звонки, он поднёс ко рту четвертинку лимона и, щуря жёлтые тигриные глаза, откусил ароматную, сочную мякоть.

— Не сравнивай, Коба. Ты Надиного отца Аллилуева до своей свадьбы за двадцать пять уже знал по подпольной революционной работе в Закавказье. Надю с пелёнок знал. У вас симпатия всегда была. Вы друг для друга созданы были. А тут-то, другое, — сказал Ворошилов, морщась от вида человека жующего лимон.

— Не любишь ты евреев, даром, что у самого жена Голда еврейка. Помню, у тебя от Троцкого всё время глаз начинал дёргаться. Может почитать тебе книжки, Клим, для развития терпимости. Гуманистов под рукой нет, но могу дать тебе почитать Тарле — “Нашествие Наполеона на Россию” или Мольтке — “Военные поучения” — сказал Сталин, слегка кивнув на несколько книг, лежащих стопкой на рабочем столе под лампой.

— Зато я Маркса, Энгельса и Ленина могу огромные куски цитировать без ошибок!

Сталинп ри этих словах товарища лукаво ухмыльнулся, поставил стакан на стол. Сделав несколько шагов, поднял трубку “кремлёвки”.

— Товарищ Сталин, это начальник Вашей охраны комиссар госбезопасности Власик. Вам Поскрёбышев передал мою записку о Светлане? — пробасила трубка.

— Я прочитал.

— Мы предлагаем...

— Товарищ Власик, вам поручена мною охрана Светланы и наблюдение. Охраняйте и наблюдайте.

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

Опустив трубку “кремлёвки”, Сталин поднял трубку аппарата ВЧ и сказал в неё:

— Слушаю Вас.

— Это Жуков, товарищ Сталин.

— Почему Вы не выкладываете мне, как развивается наступление 30-й и 29-й армий фронта Конева на Ржев с севера?

— Товарищ Сталин, 30-я армия Калининского фронта ведёт напряжённые бои около Полунино. Сопротивление очень сильное. Продвижения почти нет. 29-я армия этого фронта прорвать оборону противника не может. Я свою 31-ю армию Поленова и 20-ю армию Рейтера, перегруппировываю для нанесения удара на Ржев с юга через Сычёвку. Из-за сильных дождей и распутицы их наступление предлагаю перенести на 4-е августа.

— А Вы с Шапошниковым и Василевским посоветовались? — не скрывая своего раздражения в голосе, спросил Сталин, — такая задержка даст немцам возможность сначала отразить удар у Ржева, а потом этими же силами отразить удар на Сычёвку. Мы все рассчитываем, что падение Ржева заставит немцев ослабить натиск на Кавказ и Сталинград, заставит их забрать оттуда часть войск.

— Понятно, товарищ Сталин. У Генштаба такое же мнение по поводу переноса наступления на 4-е число. Участок местности перед Западным фронтом изобилует лесами, болотами, реками и речушками. Уровень воды в реке Держа поднялся теперь на метр и броды сделались непроходимыми. Вне дорог движение артиллерии, колесных машин и транспорта совершенно исключаются, так что наступление севернее и южнее Погорелого Городища, нужно обязательно перенести. Но мы хорошо подготовились. Мы начнём наступление полуторачасовой артиллерийской подготовкой. Исходя из плотности артиллерии, мы сразу сможем выбить в первой линии обороны немцев 80% их огневых средств. Наступление пехоты и танков поддержим массой артиллерии армий, штурмовой и истребительной авиацией 1-й воздушной армии. Я уверен, товарищ Сталин, что 31-я и 20-я армии прорвут оборону. Перед нами Модель держит в резерве в главной полосе обороны две пехотные дивизии у Сычёвки, и у Вязьмы две танковые дивизии. Ему придётся эти резервы вводить в бой сразу, а после их израсходования фронт рухнет.

— А как ведут себя немцы на Ржевском выступе вообще после этой беды с нашей 39-й армией и 11-м кавкорпусом? — глухо спросил Сталин.

— Три немецкие танковые и одна пехотная дивизия, освободившись после операции против 39-й армии Масленникова, перегруппировываются в район юго-восточнее Вязьмы. 2-я танковая армия немцев, усиливается двумя танковыми дивизиями, переброшенными из-под Воронежа, со Сталинградского направления.

— Это уже неплохо... — тихо сказал Верховный главнокомандующий.

— По мнению Генштаба, — продолжил доклад Жуков, — и по моему мнению, немцы силами 16-й немецкой армии с демьянского плацдарма и силами оперативных резервов планируют двусторонним ударом из района Волхова на юго-восток и из района Вязьмы на север вдоль Оки, отрезать и разгромить армии левого крыла Западного фронта. Через пять дней начнём наступление силами 5-я армии, а 13 августа силами 33-й армии. Совместная операция фронтов будет включать пять ударов на разных участках. Ни одной дивизии, ни одного танка немцы не смогут снять для переброски на Сталинград и Кавказ. Все их резервы из Европы будут поглощаться Ржевом, а значит, фланги ударной группировки под Сталинградом будут прикрываться слабыми войсками венгров, итальянцев и румын.

— Ваши действия должны удержать половину немецкой армии в центре и на севере. Нехватка резервов уже заставила Гитлера усилить Сталинградскую группировку 6-армии Паулюса 4-й танковой армией Гота, отобрав её у Кавказского направления. Натиск на Кавказ ослаб — группа армий “А” на Кавказе уменьшилась сразу с 60 до 30 дивизий. Но положение Сталинграда стало угрожающим — число дивизий, наступающих на город, возросло с 40 до 70 дивизий. Туда Гитлер пригнал 8-ю итальянскую и 3-ю румынскую армии. Они раньше должны были действовать на Кавказском направлении. Гитлер хочет взять Сталинградский фронт в клещи — с запада Паулюс, с юга Гота, и войти в пустой город. Дело плохо. Ставка считает, что Приказ N 227, командующим Сталинградским фронтом Гордовым и членом Военного совета Хрущёвым до войск фронта не доведен, и не выполняется. 192-я и 184-я дивизии самостоятельно оставили позиции у Майоровской, бегут в Верхне-Голубую. Чуйков что-то пытается организовать. Они не понимают, что если сдадим Сталинград, то юг страны будет отрезан от центра, и мы тогда едва ли сможем его защитить. Потерять водную дорогу, нефть — это будет катастрофа. У нас есть хранилища нефти на Урале, но их надолго не хватит. Мы считаем, что Вам, товарищ Жуков, нужно готовиться поехать на Сталинградский фронт к Гордову и Хрущёву вместе с Василевским. Нужно организовать контрудар с севера, от Камышина по группировке врага, наступающему на Сталинград, отвлечь его, облегчить положение 62-й и 64-й армии. Сохранить Сталинград.

— Я считаю, товарищ Сталин, — почти без задержки ответил Жуков, — что удар несколькими дивизиями во фланг армии Паулюса по румынам с итальянцами ничего серьёзного не даст. Нужен удар силой фронта, или силой двух фронтов. Если хорошо подготовиться, то далеко прорвавшуюся группировку Паулюса, растянувшую фронт на 1000 километров, можно отрезать от тылов и соседей, наступающих на Кавказ. Можно окружить и уничтожить 6-ю армию Паулюса!

— Окружить и уничтожить! Хорошо. Как только закончите наступление фронта на Ржев, но не позднее чем через две недели, отправляйтесь в Сталинград и готовьте контрудар. Ставка из своих резервов сосредоточит для Вас севернее Сталинграда 1-ю гвардейская, 24-ю и 66-ю армии. Мы подвезём им боеприпасы и горючее, закончим временную железную дорогу по левому берегу Волги. Посоветуйтесь по подготовке этого контрудара с Шапошниковым.

— Вас понял, товарищ Сталин. Только Борис Николаевич сильно болен. Но, думаю, мы с Василевским справимся.

— Хорошо... Завтра доложите мне о готовности Вашего фронта к наступлению на Сычёвку — Ржев. До свидания.

— Слушаюсь, товарищ Сталин! — сказал озабоченно Жуков и повесил трубку.

Глава 7. Казаки

— А вы сами, товарищи, кто такие? — обходя рогатки, и двигаясь вслед за сержантом НКВД, поинтересовался Гецкин.

— Мы те, кто должен шпионов и диверсантов ловить, дезертиров, и вообще, следить за порядком, и если что, то можно и в расход... — проворчал сержант, сержант, направляясь к одноэтажному дому с соломенной крышей и вывеской “Хлеб”.

Тут царило всеобщее оживление и деловитость. Около моста, словно по инженерному наставлению для пехоты П-39 над окопом была натянута на жердях, вынутых из соседней ограды, маскировочная сеть с вплетённой в неё травой, ветками и тряпками. Она укрывала уставленный стволом в сторону берега пулемёт "Максим", специально измазанный глиной. У пулемёта дежурил молодой солдат в снайперской плащ-накидке "Амёба". Зуся Гецкин едва на упал в этот окоп, настолько он был хорошо замаскирован. Две автомашины ГАЗ-АА, чекисты тоже успели накрыть соединёнными вместе индивидуальными сетями. Бронеавтомобиль БА-64 был замаскирован типично рыбацкой сетью, сохранившейся кое-где даже поплавки, но для удерживания подручного материала это было не важно. Было похоже, что ценность малозаметности для снижения потерь от воздействия господствующей фашистской авиации была осознана этим подразделением НКВД на уроках, оплаченных напрасными смертями бойцов. У груды дров был привален мотоцикл и несколько велосипедов. Тут же лежала груда изъятого оружия: винтовки, карабины, несколько ППШ-41, пулемёт ПД-27 и даже архаичный "Lewis" без диска. Перед крыльцом хуторского магазина картина была более цивильная. Здесь стояла небольшая дымящаяся жаровня с шампурами мяса под присмотром бойца. В тени располагался длинный дощатый стол, похожий на прилавок, заваленным съестными продуктами, разными мелкими вещами, стопками бумаг. Среди вещей был раскрыт патефон ленинградской артели “Граммофон” с характерным значком на лакированной крышке. Единственная пластинка шипела под иглой, исторгала из своих загадочных борозд и канавок звуки узнаваемой довоенной песни севастопольского мальчика Коли Кутузова — “Письмо Ворошилову”:

Климу Ворошилову письмо я написал:

Товарищ Ворошилов, народный комиссар!

В Красную армию в нынешний год,

В Красную армию брат мой идёт!

Товарищ Ворошилов, ты, верно, будешь рад,

Когда к тебе на службу придёт мой старший брат.

Нарком Ворошилов, ему ты доверяй:

Умрёт он, а не пустит врага в Советский край...

Высокий детский голос был негромок, но отчётливо слышался сквозь далёкий гул фронта, гомон людских голосов на мосту, лай собак и мычание коров. Балалаечный оркестр, сопровождавший пение был почти не слышен, и поэтому казалось, что мальчик сидит где-то рядом и просто старательно напевает сам для себя — репетирует.

За столом сидело несколько командиров без гимнастерок и сапог, в одних только майках и синих галифе. Зелёные фуражки и оружие их лежали рядом, а лица раскраснелись от жары и обильной пищи. Возбуждённо что-то обсуждая, они то и дело подливали в свои стаканы воду из запотевшего кувшина, но холодная колодезная вода не спасала, ни от жажды, ни от усталого раздражения. Они рвали зубами белое куриное мясо, заталкивали в рот едва ли не целые помидорины, брызгая во все стороны желтоватыми семечками, хрустели стрелками огородного лука. С ним за столом были ещё двое гражданских и девушка, что-то всё время пишущая в разных листах и сверяющая бумаги друг с другом.

Справа от крыльца, у груды пустых ящиков, под охраной молодого белобрысого бойца с винтовкой СВТ-40 с примкнутым штыком на изготовку, на солнцепёке понуро сидели на земле человек двадцать молодых, и не очень, мужчин в гражданской одежде. Рядом с ними лежали несколько приблудных собак с таким же, как у арестованных, тупыми и безразличными взглядами. Из открытых настежь окон магазинчика, из-за пожелтевших занавесок, слышалась то подозрительная разгорячённая ругань, то куражливые женские восклицания и какие-то припевки, похожие на матерные частушки.

Прямо у стола старик Текучев столкнулся с мужчиной в клетчатой кепке с велосипедом у бока — местным учителем Вавановым, зачем-то подошедшим сейчас к командирам заградотряда. Зуся Гецкин вдруг вспомнил его. Этот учитель был при велосипеде и в компании светловолосого капитана НКВД на дороге, когда все обратили внимание на красивую молодую женщину в шелковом платье, что наклонилась через борт грузовика с харьковскими номерами, открывая через ворот платья пытливым взорам грудь. Этот высокий немолодой учитель в поношенном, но добротном костюме, клетчатой кепке, рубашке-косоворотке и мягких кавказских сапогах, куда были заправлены брюки, был неуловимо по-военному собранный и опрятный. Рядом с ним был всё тот же велосипед, с аккуратным свёртком на багажнике. Мужчина с нескрываемым презрением оглядел щуплую фигуру молодого еврея в советской военной форме, и, вдруг, словно почувствовав выше обычного его интеллект и проницательность, совсем нежелательную, быстро потупил глаза и отвернулся.

— Что, Михалыч, уже вернулись с оборонных работ из Котельниково? — спросил казака учитель, обводя глазами других окружающих Текучева людей: заплаканную мать Маши, молодых бойцов в новеньком обмундировании с автоматическими винтовками, и сержанта-пограничника.

— Да уж в Котельниково немцы, друг Василий, никто наши окопы даже и не заметил, ни они, ни красноармейцы, только зазря хозяйство своё бросили и детей оставили без присмотра, — ответил Текучев, протирая слезящиеся от пыли глаза, — вот у Андреевны дочка пропала, уже вторая, ушла и не вернулась, как и другие дети и молодые девушки наши, а генерал дал солдатиков в помощи её отыскать, может, она ещё жива.

— Ведёт подозрительные провокационные разговоры, товарищ капитан! — быстро произнёс сержант.

— Да? Уже в Котельниково? — произнёс Виванов с таким видом, словно узнал самую неожиданную и удивительную весть в своей жизни, — и что, эти молодые люди будут искать нашу, всеми любимую отличницу Машечку? А может быть капитана Джавахяна попросить помочь? Вы кстати, мою квартирную хозяйку Марию Ивановну не видели на дороге?

— Да, будем искать девочку, и найдём! — ответил за старика Гецкин, и его глаза ещё раз встретились с глазами учителя, и Гецкин вздрогнул из-за неожиданной злобной ярости, промелькнувшей во взгляде вроде бы расслабленного и медлительного человека.

— Товарищ лейтенант, вот тут три бойца из батальона, что за рекой окапывается, с местной сельской депутацией. Детей каких-то ищут.

Тот командир, к кому сержант обращался, сидел в центре стола. Его тело, не скрытое майкой, было всё покрыто чёрными волосами, словно он был зверь. Нос его прыщавый был не то, что большой, скорее огромный и прыщавый. Большие умные карие глаза смотрели маслянно. Он быстро окинул взглядом добротную рубаху-косоворотку Текучева, его старую казацкую фуражку с треснутым фибровым козырьком,трёх красноармейцев, с любопытством рассматривающих вещи на столе, и сказал с сильным кавказским акцентом:

— Да, товарищ командующий 64-й армии генерал-лейтенант Чуйков давал указание помочь хуторянам с пропавшими детьми. Пускай ищут. Могу машину одну дать и водителя. Кто у вас среди бойцов старший?

— Я старший — боец первой роты первого батальона 435-го стрелкового полка, — ответил Надеждин, — нам грузовик ни к чему, а от велосипедов, если придётся по округе колесить, не отказались бы, товарищ...

— Товарищ капитан! — закончил фразу Надеждин.

— Берите себе любые из конфискованных у дезертиров и подозрительных, там у дровницы, — сказал капитан Джавахян, сгоняя с волосатого плеча сразу несколько мух, — и дайте уже мне поесть нормально, а то трое суток, на одних галетах. Как говорят у нас в Армении — гостям два раза рады: когда они приходят и когда уходят уже скорее по своим делам...

— Владимирович, ты везде ездишь, Машеньку не видел? — спросил казак учителя, и, узнав со спины односельчанина, сидящего напротив капитана, сделал к нему шаг и добавил, — ой, и Прошка тут что-то робит, одно слово — казак как голубь, куда не прилетит, там и пристанет!

— Семён Михайлович, товарищ дорогой, я уж думал, что у Котельниково всю неделю будете противотанковый ров копать. Вернулись, значит... — ответил Виванов, и на лице его читалось абсолютное спокойствие и искреннее сочувствие, — думал, уж к вам с утра ехать, сказать, что немцы по слухам рядом, да не успел. А тут вот товарищи из НКВД попросили побыть, чтоб в сразу в лицо местных от чужих различать. Вот мы с Прошкой и вызвались помогать бойцам наркома внутренних дел товарища Лаврентия Павловича Берии. Да, Прохор?

— Да, нужно наших казаков от крымских хохлов различать, чтобы ошибок не было, — пробормотал Прохор, поворачиваясь и кивая.

На его веснушчатое лицо с редкой двухдневной щетиной улыбалось во весь рот. В одной руке у него был гранёный стаканчик с мутной жидкостью, а в другой стрелка огородного лука.

— Господи, Прошка, ты от самогона на такой жаре помрёшь! — всплеснула руками Андреевна, — вон, смотри, товарищи военные не пьют, а только водичкой колодезной потчуют, не пей горилку!

Михалыч осуждающе покачал головой и произнёс:

— Прохор, мать твоя старая уж еле ходит, еле видит, а с самогоном тоже не расстаётся. И ты туда же! Перед гражданами начальниками хутор позоришь! — в поддержку Андреевны сказал старик.

— Это ж, товарищей военных угощение... Я у товарища Джавахяна попросил для отдыха… — ответил, неуверенно пожимая узкими плечами Прохор, улыбка сползла с его лица, и он уставился в стакан, — для отдыха...

— Какого отдыха? — округлила покрасневшие от слёз глаза мать пропавшей девочки, на мгновение забыв о своём горе, — оттого казак гладок, что поел и на бок? Ой, хорошо ли самогон в полдень глушить? И по-моему такой ужас на мосту твориться. Почему вы остановили беженцев, хотите, чтобы их немцы нагнали и забрали?

— Э-э, гражданочка... Мужчина вчера, как говорит, выпил лишнего, и теперь работать нормально не может, а ему до вечера на пропускном посту стоять. Идите, ищите уже своих детей, раз сразу уберечь не смогли, тоже мне, казаки! — не особенно добро сказал Джавахян, и грузно оперся на локти, — а что касается моста... Здесь час назад проезжал командарм-64 товарищ Чуйков с конвоем. Сказал, чтоб мы ловили и отправляли в батальон из 208-й дивизии за реку всех рыть окопы. А ещё организовать батальон ополчения для помощи 208-й дивизии. И добровольцев туда определить и подозрительных, и тех, кто без документов. Всех мужчин призывного возраста. Сопротивляющихся, или явных шпионов и провокаторов арестовывать, не подчиняющихся, бандитов, явных врагов и паникёров расстреливать на месте согласно духу приказа НКО N 227. И про девочку товарищ генерал-лейтенант говорил. Так что мы делаем своё дело, а вы своё, и не отвлекайте нас, товарищи, от выполнения оборонительных задач Сталинградского фронта моралями про выпивку. Хорошо?

Сидящий рядом с ним немолодой старшина, отгоняя от мух от алюминиевой миски с кусками жареной курицы, сказал примирительно:

— Не можем мы их без проверки документов пропустить, гражданочка!

Патефон тем временем продолжал петь детским голосом:

Слышал я, фашисты задумали войну,

Хотят они разграбить Советскую страну.

Товарищ Ворошилов, когда начнётся бой —

Пускай назначат брата в отряд передовой!

Товарищ Ворошилов, а если на войне

Погибнет брат мой милый — пиши скорее мне!

Нарком Ворошилов, я быстро подрасту

И встану вместо брата с винтовкой на посту!

В этот момент из магазина на крыльцо вышла абсолютно мокрая молодая девушка. Её не то крепдешиновое, не то крепжоржетовое синее платье с рукавами-фонариками в мелкий цветочек плотно прилипло к её крепкому, крупному, ядрёныму телу, делая её как бы голой для нескромных взглядов окружающих.

Ступая босыми ногами по сору, устилающему доски крыльца, опираясь ладонями о стену, она сделала несколько неуверенных шагов. Она двигалась и поворачивалась так, чтобы все пленительные изгибы её тела, теперь почти уже не скрытые одеждой, были как можно лучше видны. Отблескивающие от велосипедных спиц солнечные крапинки придавали её округлостями ещё большую рельефность. Вдруг, словно осознав, что в её сторону устремили теперь взгляды множества людей, прекративших и разговоры, она, нарочито глупо усмехаясь, сказала:

После этого девушка развернулась, сделав несколько неуверенных шагов обратно, скрылась в тени дверного проёма.

— Вот Зойка даёт! — недовольно сказал Джавахян, и вдруг со всей злости швырнул в проём двери большой помидор со стола, — не посмотрю, что у неё папа лично товарища Микояна знает, ей богу напишу рапорт за аморальное поведение, не достойное комсомолки! Из окна, отмахнувшись от занавески, высунулся с огорчённым видом молодой мужчина в расстегнутой гимнастёрке с лейтенантскими кубарями в петлицах. Несмотря на молодость, на его на его голове уже виднелась лысина в венчике вьющихся чёрных волос.

— Ты где? Зоя! Прости, погорячился, я больше не буду!

Из окна послышался взрыв гомерического хохота Зои, и её, какой-то слегка истеричный крик:

— Ну и что, понял? Я могу и похлеще! Спорим, Тенгиз?

— Товарищ капитан, создайте условия для работы, — сказала девушка, сидящая за столом, с комсомольским значком на груди, отрываясь от переписывания бумаг.

— Сейчас, Женя, я этого грузинского джигита взнуздаю крепко! — прошептал Джавахян и крикнул, полуобернувшись:

— А ну, лейтенант Енукидзе, прекрати это безобразие, что вы там, поохреневали? Совсем меры нет, жеребцы, как блатари себя ведёте на малине, еж твою мать!

— Хорошо, генацвале Арамчик! — ответил из окна лейтенант, сделал серьёзное лицо и скрылся за занавеской.

Оттуда снова послышались крики, как будто шум борьбы и звон посуды...

— Ну, что дальше, товарищи бойцы? Что застыли как столбы, баб весёлых никогда не видели? — сказал, заметив вытянувшиеся от изумления лица Надеждина, Гецкина и Петрюка, сказал седой старшина, сидящий рядом с капитаном, — у лейтенанта Енукидзе сегодня день рождения, и они вообще, они хотели заявление в ЗАГС подавать, но раздумали пока. Пусть отдохнёт, как следует, товарищ перед боями с фашистами.

Потом старшина впился глазами в фигуру Текучева. После напряжённой паузы он снова принялся отгонять от лица мух и спросил:

— Чего, в молчанку играть будем? Откуда у тебя, дед, это выражение “гражданин начальник? Сидел что ли? Где, за что?

— Не я сидел. Сын младший. В тридцать девятом забрали его. Статья пятьдесят восемь — террористическая деятельность. На колхозной выставке в Сталинграде, ударнику труда по харе съездил кулаком за то, что тот его невесте под кофточку по пьяному делу полез. Десять лет без права переписки дали. Невеста его несостоявшаяся, моя, стало быть, не состоявшаяся сноха, в том же году села за антисоветскую агитацию. Говорила, что жениха её ни за что посадили коммунисты... Подумаешь, парень парня за девку наказал... — ответил старик и подавленно вздохнул, — кому Дон тих, а кому и лих.

— У нас ни за что не сажают, папаша. Ударить передовика, тем более комсомольца, не дай бог члена ВКП(б) — это, считай, подрыв социалистической экономики, саботаж и контрреволюционная деятельность. А где несостоявшаяся сноха срок отбывает?

— В Чекмен-Ногинске вроде… Всё, что удалось узнать, а точно не известно мне, у неё свои родственники — Доморощины. Хотя младший её брат Алексашка когда заходит, привечаю его.

— Повезло ей. Был я там, в Чекмен-Ногинске. Красивые там места!

— Ты что, товарищ военный, тоже там был?

— Тоже. Только не как фашистская сволочь из числа зиновьевско-бухаринского отродья или контра, а как боец конвойных войск. Понял, земляк? Да и нет уже этого лагеря. Уж год как нет. Повымирали все враги народа там с голодухи и от тифа в прошлом году...

— Может брехня, но если так, пусть земля им будет пухом! — сказал Михалыч и вдруг пошатнулся

Он закрыл ладонями лицо, и едва не сел на землю, такие горестные мысли, видно, нахлынули на него вдруг. Скорее всего, воспоминания, а не жара отняли у него силы. Андреевна вместе с проворно вставшим с боку Вивановым, подхватили казака под локти.

— Не может голодранец пришлый понять, что значит для человека иметь свои двадцать десятин пашни, потом и слезами умытую землицу-кормилицу, а потом сосед-лодырь даром, что казак, а то и не казак, отбирает её у тебя в колхоз, а там её неумехи губят, пускают в сорняк, и землица

родит кое-как, а зерно куда-то увозят, а тебе всего пару мешков на всю зиму… — начал шептать старик еле слышно, — голытьба, неудачники, не сумевшие получить и удержать свою землю, наладить сев и жатву... Церковь закрыли, а сын артель по производству упряжи организовал, а ему от Советской власти, то налог, то пожарный мастерскую опечатает, то профсоюз мальцам запрещает работать, то милиция на рынке товар конфискует...

— Тише, тише! — испуганно сказала Андреевна, — смотри, как нехристи зыркают…

— У него, похоже, солнечный удар, он бредит! — сказал Виванов, изображая на лице сострадание к старику, — пойдём, Семён Иванович в тенёк с солнцепёка...

— Маршалу Семёну Михайловичу Будённому, командующему всем южным направлением полный тёзка, а такую антисоветскую речь произносит в прифронтовой полосе! — сказал сержант, — он у моста тоже себя подозрительно вёл. Может, арестовать его?

— За что? — воскликнула Андреевна, — креста на вас нет, и люди у вас на мосту на коленях ползают, умоляют...

— Моего отца казаки, типа этого папаши, на Орловщине запороли в год начала германской войны до смерти за недоимки в мешок ржи и воз сена по указке барыни, у кого мы землю арендовали, — сказал старшина, краснея, — они как псы золотопогонные царям служили, и пили кровь крестьянскую не хуже упырей, поимев за это лучшие южные земли и свободу от поборов. Советскую власть ненавидят люто, и немцев ждут как друзей, насмотрелся я на них у Цимлянской и Синявской.

— Тихо, хватит! Маршал товарищ Будённый тоже казак, и борец с царизмом Емельян Пугачёв и крестьянский вождь Степан Разин, и Ермак, они тоже были казаки, — мрачно сказал Джавахян повернувшись к нему всем телом, — иди строй задержанных, выдай им оружие под роспись, кто вызовется Родину защищать, и веди их на ту сторону реки к батальону дальневосточников.

— Да-да, товарищ Будённый из наших, сальских! — быстро вставил фразу Виванов.

— Да что ты, Владимирович, не казак Будённый, а русский из украинцев с Харьковщины, на Дон его семья из Воронежа пришла, беженец, — сказала Андреевна, — только жена у него казачка из станицы Платовской! Моя мать по лавкам купца Яцкина её помнит до сих пор, она товары развозила по хуторам и у нас была бакалейная лавка Яцкина.

— Кто родился на Дону, тот почти казак! — прошептал Михалыч, постепенно приходя в себя, — уй, что-то накрыло как волной!

— Есть, выдать оружие задержанным, товарищ капитан, — ответил чуть запоздало сержант, — кто вызовется Родину защищать!

Тёзка старика — маршал Будённый, создатель красной конницы, член Ставки верховного Главнокомандования РККА, до поражения Крымского фронта главнокомандующий всем Северо-Кавказским направлением, а теперь командующий только Северо-Кавказским фронтом, родился в памятный год, когда в далёкой Женеве была основана первая российская марксистская организация — “Группа освобождения труда”, в Петербурге коронован новый российский император Александр III, несчастливо павший через пять лет от руки бомбиста-эсера, в Индонезии началось извержение вулкана Кракатау, убившего 40 тысяч человеки цунами высотой 30 метров. В море были смыты 300 городов и селений. Часть из них до подхода цунами были разрушены ударной воздушной волной, которая валила леса и срывала крыши домов и двери с петель на расстоянии 150 км от места вулкана. Газо-пепловая колонна поднялась на высоту 70 км. Объём материала, выброшенного вулканом, составил около 20 кубических километров. Пепел оставался в атмосфере нескольких лет, вызывая кроваво-красную окраску зорь.

Может быть, часть энергии вулкана передалась тогда Семёну, одному из восьми детей Меланьи Емченко-Будённой, как знать, но климатический сдвиг совершенно точно изменил судьбу России. Командуя с начала войны всем южным флангом советско-германского фронта, Будённый сделал всё, что мог и умел. Безжалостная энергия Будённого проявлялась как по отношению к врагам, так и по отношению к друзьям ещё с Гражданской войны. Было так, что грабежами населения его красные конники, необразованные люди, без представления об этике или порядке, до поры до времени занимались не менее увлечённо, чем кубанцы Шкуро или чеченцы Эрдели, хотя и без садистских пыток и массовых убийств. Но в 1920 году, во время боёв на Украине, кавалеристы командарма Будённого, когда громили польских интервентов и украинских националистов, привычно занялась грабежами и погромами. Особенно отличилась в этом деле 6-я красная кавдивизия из ставопольцев. Однако, Будённый разобрался с грабителями круто. 6-я дивизия была окружена решительно настроенной особой бригадой Степанова-Спинжарского, на треть состоящей из коммунистов, с орудиями и пулемётами. На требование Степанова-Спинжарского выдать зачинщиков грабежей и погромов, из выдали сразу. В Елизаветграде был быстро устроен публичный суд над 387 виновными в ограблениях, убийствах и изнасилованиях. Ревтрибунал приговорил к смерти 197 человек. Их показательно расстреляли в центре города. Командный состав дивизии был разжалован в рядовые, послан на фронт простыми бойцами воевать с Врангелем, кровью смывать вину за то, что не сумели удержать дисциплину в дивизии. Первая Конная была "приведена в чувство" и восстановила боевую силу.

Наследница той наказанной дивизии, семитысячная казачья 6-я Кубано-Терская Чонгарская ордена Боевого Красного Знамени, ордена Ленина Краснознамённая кавдивизия имени товарища Будённого 22 июня 1941 года дивизия располагалась у Лемжа на самом западном участке Белостокского выступа. Основные танковые и моторизованные силы гитлеровца Германа Гота наступали в тот день значительно севернее, а силы Гейнца Гудериана южнее. Однако казачья кавдивизия генерала Константинова и комиссара Быкова попала под уничтожающие бомбардировки Люфтваффе осколочно-фугасными и кассетными боеприпасами. В первые часы войны, невзирая на 4 своих 76-миллиметровых зенитки и 15 зенитных пулемётов, советские казаки лишилась из-за бомбардировок складов боеприпасов для своих 122-миллиметровых гаубиц и горючего для 50 танков БТ-7, и 9 бронемашин БА-21.

Противником казаков была недавно сформированная из саксонцев пятнадцатитысячная, отметившаяся пока только при оккупации Парижа в прошлом году, 87-я пехотная дивизия старого пруссака генерал-лейтенанта фон Штудница.

За сутки, не выдержав авиационных и артиллерийских ударов, отступая на 100 километров к Белостоку в Супрасльскую пущу, дивизия казаков была разгромлена, потеряв все тылы, орудия, танки, половину кавалеристов убитыми и раненными, подтверждая в который раз, что в условиях современной войны, высокие морально-волевые качества не имели значения при техническом и организационном преимуществе врага.

Глава 8. Журнал посещений Верховного Главнокомандующего

Маршал Ворошилов при этом разговоре сидел, едва заметно втянув голову в плечи, словно опасался какого-нибудь неожиданного назначения в действующую армию. Для него это было нежелательно не столько из-за сложности вопросов и ответственности, сколько из-за нежелания оказаться в унизительной для маршала ситуации состоять при Жукове в качестве советника и бесправного контролёра.

Повесив трубку, Сталин посмотрел на Ворошилова. Он словно прочитал его мысли. Он указал мундштуком трубки на портреты Суворова и Кутузова:

— Если бы я мог, Клим, распоряжается личными качествами людей, я бы взял твои качества, качества Жукова и Василевского, сложил бы, и поделил на три и снова раздал вам. То, чего не хватает Жукову, есть у тебя, то, что не хватает у тебя, есть у Василевского, и так далее. Хорошо, а теперь о деле… — проговорил Верховный Главнокомандующий.

Он достал из кармана старинные серебряные часы “Павел Буре” с двумя крышками. К часам на цепочке был прикреплён маленький ключик. Прикосновением жёлтого ногтя он отщёлкнул крышку, посмотрел на циферблат хронометра., потом посмотрел на циферблат больших часов, установленных в углу, Оставшись довольным, защёлкнул крышку, спрятал часы и продолжил говорить:

— Два месяца назад Ставка создала Центральный штаб партизанского движения. Им руководит Пономаренко — первый секретарь ЦК компартии Белоруссии. Он весьма медленно входит в курс дела. Разведка сообщает о тяжёлом положении населения. Эпидемии, голод, издевательства. Немцы не встретили в Белоруссии горячего желания сотрудничать, как в Прибалтике и на Украине, такого антисемитизма, как там. Белорусы работают на немцев только под принуждением и за еду, избегают участия в еврейских погромах, невзирая на провокации немцев и агитацию. Наоборот, жертвуя собой, они пытаются укрывать евреев в малинах, содействуют побегами из Минского гетто в районы, контролируемые партизанами. В детском санатории “Крынки” у Осиповичей на реке Птичь фашисты устроили концлагерь для малолетних детей, детей ясельного возраста. Персонал из бывших офицеров Красной Армии, украинцев. Свезли детей из Дарагановского, Корытнянского, Лапичского, Осиповичского детских домов.100 грамм хлеба в день превратили малышей в скелеты. После зимы детей решили ликвидировать. Тех, что постарше, убивала в выкопанных ямах в урочище “Гаюны” расстрельная команда из бобруйского СД. Ясельных детей просто валили кучей, как мусор на убитых и засыпали. Мальчик Свердлов, сын первого секретаря Даргановского райкома спасся, его подобрали местные жители. Население от подобных немецких акций массово поднимается на борьбы. Они понимают, что их пришли истреблять. Мы все очень торопились освободить наших людей. Но поспешные попытки весной начать всеобщее наступление и вышвырнуть гитлеровцев с нашей земли провалились. Горькие поражения под Харьковом, в Крыму, под Ленинградом затянули войну. Гитлер рванулся к Кавказу.

— Ничего, Семён Будённый отстоит Кавказ! — сказал Ворошилов, не понимая, куда клонит Верховный.

— Народ Белоруссии, Донбасса, Крыма поднялся на партизанскую борьбу, Клим. Но в партизанских делах царит неразбериха. Туда нужен человек опытный, военный, с масштабным мышлением, — сказал Сталин после довольно долгой паузы, — мы считаем, что ты должен стать главнокомандующим партизанского движения. Вопросов много. Молодежь, девушки, старики тысячами, со слезами на глазах, просят, чтобы их приняли в партизаны. Но что мы не можем этого сделать. Не хватает оружия. Держать в лесу безоружных людей — это ерунда. Пономаренко считает, что отряды должны добыть оружие в бою, а помощь центра должна быть только в снабжении рациями и взрывчаткой. На практике же из местных ресурсов партизаны могут обеспечить себя только продовольствием и фураж, но не вооружение, и, тем более, боеприпасы. Сейчас основная масса оружия и боеприпасов черпается партизанами из оставленного частями Красной Армии при отступлении, и спрятанного населением. Это не годится. Попытка громить вражеские гарнизоны для добычи оружия на практике привела к напрасной гибели бойцов и большому расходу боеприпасов. Вместо ударов по врагу, партизаны занимаются разминированием минных полей, разряжением снарядов, чтобы выплавить тол, в отдельных отрядах и бригадах изготавливается самодельное огнестрельное оружие. Один белорусский партизан изобрёл автомат, годный для сборки кустарным способом, почти не уступающий ППШ! Но это не дело. Людям нужно или нормальное оружие, или разрешение им перебраться за линию фронта, чтоб вступить в Красную Армию. Вот, в Ивьевском районе половина района имеется на учёте, и сегодня можно использовать 1300 человека, а оружия нет. Недавно каратели и немцы в результате удачного наступления закрыли “Витебские ворота” — коридор в районе Усвяты, через который мы через линию фронта посылали белорусским партизанам материальное снабжение…

— А почему не Берия? — спросил маршал, откинувшись на спинку стула, закинув ногу на ногу, отчего могли пострадать наглаженные стрелки брюк, — он мастер агентурной работы, разведки и диверсий. Лаврентий — это настоящая змея в очках. Ты как-нибудь попроси его снять пенсне, которое у него ничего не увеличивает, и посмотри в его глаза. Это же глаза змеи. Это у Молотова близорукость. А этот очки для маскировки носит.

— Ну вот, опять ты за своё! — с укоризной сказал Сталин.

Он взял с блюдца четвертинку лимона, медленно выдавил из него сок в стакан. Чай посветлел. Ворошилова сидел, приподняв седые брови, показывая своим видом, что удивлён таким поворотом разговора.

— Лаврентий имеет свои задачи за линией фронта. Теракты против отдельных предателей, против отдельных объектов транспорта и промышленности, формирование истребительных батальонов, агентурная и разведывательная работа. Я говорю с тобой не о действиях отдельных отрядов диверсантов из 4-го Управления НКВД Судоплатова и Какучая или армейской разведки. Я говорю о целом партизанском фронте в тылу врага. О втором фронте всеобщей борьбы по всей оккупированной территории против гитлеровцев и их сообщников из бывших советских граждан. Те люди, что год назад встречали немцев хлебом-солью, столкнулись с тем, что немцы забирают всё продовольствие, посевное зерно, машины, скот, инвентарь, назначают трудовую повинность похлеще ГУЛАГа. На оккупированных территориях начался голод. Нормально едят только немцы и предатели. Население массово встаёт на борьбу, саботаж принял широкий размах...

К августу экономический раздел плана “Барбаросса” под названием “Ольденбург” на оккупированной территории СССР набирал обороты. Курировал план рейхсмаршал Геринг. Он вёл свою ”Зелёную папку”, где вёл записи по этому плану, формулировал соображения по вывозу нефть, платины, хрома, молибдена, магнезий, каучука и так далее, всего ценного, обнаруженного на оккупированных территориях. В соответствии с “Ольденбургом”, богатства завоёванных территорий объявлялись собственностью Вермахта и подлежали вывозу: станки, оборудование, промышленные и продовольственные запасы кладов. Занятые территории должны были стать аграрных колониями, где будут находиться животноводческие фермы поля и поместья граждан Рейха.

Германия катастрофически нуждалась в металлах: никеле, хроме, молибдене, вольфраме, нефти, других ископаемых. Для освоения богатств СССР была создана развитая организационная структура во главе со Штабом экономического руководства “Восток”. Было создано около 50 обществ и компаний по эксплуатации отдельных отраслей промышленности. Они являлись филиалами крупных акционерных обществ и фирм. Заводы, фабрики, ремонтные мастерские, технические службы железных дорог, машинотракторные станции, лесопилки обувные и шерстеваляльные фабрики, переходили в собственность немцев. Немецкие фирмы правдами и неправдами, подкупом и шантажом “выбивали” у нацистского правительства права на крупную собственность на Востоке. Наибольшее упорство и удачливость проявлял металлургический и машиностроительный концерн “Крупп”.

Для разграбления было организовано: Центральное торговое акционерное общество с ограниченной ответственностью “Восток” по сбыту сельскохозяйственной продукции и снабжению сельского хозяйства, Общество по использованию сельскохозяйственных ресурсов Остланда и Украины, Акционерное общество с ограниченной ответственностью по снабжению хозяйства “Восток, Фармацевтическое акционерное общество с ограниченной ответственностью “Восток”, Эмиссионный банк Остланда, Центральный экономический банк Украины, Союз экономических банков Украины, Общественный банк Остланда и Белоруссиии, 11 дочерних компаний фирмы “Восток” по производству продовольственных товаров со 130 филиалами, в которых были заняты немецких организаторов 7000 человек. С “Востоком” работали 250 немецких фирм.

До августа 1942 года немцам удалось вывезти в Рейх: десятки и сотни тысяч тонн различных материалов, хромовой и железной руды, ферромарганца, марганцевой руды, стального проката, свинца, меди, алюминия, ртути, 23, 5 тонны золота. Только из Запорожья были вывезены 13 500 тонн чугуна, 5 000 тонн высококачественной стали, 40 000 тонн железных руд, 4 000 тонны хромистой руды, 500 тонн ферросилиция и феррохрома. Почти лишённая марганца, Германия вывезла с Украины марганца столько же, сколько за год получала из Румынии. В огромном количестве был вывезен лён, овечья шерсть и кожи, подсолнечное масло, соевые бобы, пчелиный воск, древесина, уголь и другое сырьё и материалы. История человечества ещё не знала грабежа такого размаха.

В первую очередь Геринг, командующий разграблением СССР, распорядился создать “трудовые колонны” из местного населения. На них советские люди принудительно строили железные и автомобильные дороги, мосты, оборонительные сооружения, обезвреживали минные поля, работали на производствах. Все основные железные дороги перешивались на европейскую колею. Восстановление промышленных и коммунальных предприятий производилось техническими батальонами и отрядами технической помощи. Рабочий день продолжался до 16 часов. К рабочим, отказывающимся от работы, или без уважительных причин не являющимся, как к саботажникам применялся расстрел. Осуществлялся и добровольный наём на работу через биржу труда На предприятиях рабочему присваивался номер. Фамилия, имя не употреблялись. Рабочий день продолжался 10-12 часов, выходных практически не было. Зарплата была ниже прожиточного уровня. Слесарь паровозного депо получает 60 марок в месяц, рабочий лесопильного завода — до 60, рабочий хлебопекарни — 50 марок. На эти деньги невозможно купить даже вдоволь одного только хлеба. Особо ценные сотрудники могли по умеренным ценам купить в специальных магазинах по фиксированному пайку в день хлеба — 350 грамм, жиров, растительного масла или маргарина — 450 граммов, сахара, мёда или патоки — 300 грамм, 100 грамм мыла, 50 сигарет штук. В условиях тотального дефицита немецкие солдаты занимались спекуляцией: особо ценился конфискат и вещи из Германии — зажигалки другую мелочь, краски, обувь.

В составе акционерного общества “Восток”, занимающегося экономическим освоением колонии было 31 000 сохранённых советских колхозов и сельхозкооперативов, 900 Машинотракторных станций с 49 600 тракторами, 1875 совхозов и 540 тысяч крестьянских единоличных хозяйств. Без совхозов полезная площадь под контролем “общества” составляла 38 миллионов гектаров. Планировалось расширение посевных площадей и улучшение производственных методов, для чего были созданы питомники. “Восток” отличалась большим количеством задействованных на постоянной основе немцев и голландцев — 45 000 человек. Голландцы рассматривались как ресурс для колонизации Украины, наравне с немцами. 50 000 украинских высококвалифицированных работники МТС и прочих технических служб общества активно сотрудничали о с нацистами. Оборот “Востоком” за год составил 2,5 миллиарда RM. Было заготовлено 9,2 миллионов тонн зерна, 0,6 миллионов тонн мясопродуктов, сотни тысяч тонн масла, сахара, картофеля и других сельхозпродуктов. По заготовке зерна общество в 4,3 раза превзошло годовую норму протектората Богемия.

Летом полугодия 1942 года у фашистов возникла идея перейти от элементарного ограбления к планомерному их освоению с применением интенсивных методов. На Украину отправлялись голландские фермеры. Налаживалась селекция семян в питомниках.

С зимы 1942 года в Германию пошли эшелоны с русскими, белорусскими и украинскими “остарбайтерами” — рабочей силой с восточного фронта. Первоначально людей заманивали листовками и газетными статьями, повествующими, как хорошо жить в Германии, как к ним замечательно будут относиться, и достойно платить за работу. Когда стало ясно, что не все верят в сказку и желающих ехать почти нет, началась охота на людей. Хватали везде, где заставали во время облав. Чаще угоняли подростков и девушек. Еженедельно в Германию отправляли по 5-7 тысяч. За год было вывезено более миллиона. Их выставляли на торги, как рабов. Одних покупали фабриканты, других покупали помещики. Девушек часто приобретали бордели.

Тотальному разграблению подверглись музеи. Из Ленинградской области в Германию отправились эшелоны с награбленными в Петергофе, Царском Селе, пригородах. Картины, старинная мебель, предметы декоративно-прикладного искусства. Произведения всемирного культурного наследия — Янтарную комнату разрубили на части и вывезли как сырьё для массовой ювелирной промышленности.

Всеми способами немцы пытались запустить захваченные советские заводы и фабрики, что дало бы Вермахту близкую базу снабжения.

Например, захватив один из крупнейших металлургических предприятий Европы советский комбинат Запорожсталь, оккупанты обнаружили только 4 крана, два из них были разбиты, и всего несколько станков разных типов. Чтобы наладить выпуск снарядов, необходимы были восстановительные работы сроком в 2-3 года, тем не менее, восстановление комбината началось в лихорадочной спешке. Из Германии было завезено оборудование, 40 станков и прессов, было задействовано 3500 работников. Немцы пытались запустить алюминиевого комбинат в Запорожье. Только не знание того, что заливка электролизных ванн угольной массой приведёт к аварии, не дало им это сделать капремонт электролизных ванн. Находившийся среди инженерного состава комбината советский инженер, знавший, как запустить в действие печи по выплавке алюминия, не выдал секрет. Большую ценность для танковый войск Вермахта представлял завод “Сельмашщавод” имени Медведева в городе Орёл, его ремонтно-сборочный, токарный и танкосборочный цеха. В Латвийском Лиепае было развернуто производство запчастей для боевых кораблей и радиоаппаратуры для флота. Предприятие выпускало радиопередатчики типа “Kiel”. В Риге выпускались корпуса для Fw 190 по 400 шт. в месяц. На военные нужды Германии в Латвии работали 298 предприятий. Эксплуатацией Донбасса занималось общество “Восток”. Здесь осталось много исправного оборудования, но получить удалось только 4 миллиона тонн угля - пять процентов от довоенного объёма. Уголь был низкого качества, были случаи выхода из строя немецких локомотивов.

Металлургический комплекс Кривого Рога дал выплавку всего 4 тысячт тонн за год. Идеи гражданских властей Рейха расходилась с политикой военных и СС. В январе 1942 года доктор Лайббрандт из Министерства Восточных оккупированных территорий считал, что колонизацию надо проводить мягче, через выкуп для немцев земель в обмен на готовую продукцию. После поражения в битве за Москву он рекомендовал приостановить колонизацию до возникновения более благоприятных условий, передавать землю в доверительное управление местным крестьянам, в частную собственность, провести реституцию. В проекте было создания на Украине Центрального банка. ЦБ Украины должен был финансировать кредиты почте и железным дорогам, работая в тесном контакте с Рейхсбанком. Он был наделен правом эмиссии банкнот. Однако, план Геринга превращал советские оккупированные территории в зону разграбления и лишь в очень исключительных случаях в производство.

Никаким монголам или польским панам не снилась такая организация разграбления. Действие породило противодействие. Партизанское движение и саботаж набирали силу.

Например, из 29 волостей в Гордеевском районе Орловской области полностью была парализована работа полевых комендатур 14 волостей. Оккупанты контролировали только 17 000 из 38 000 человек населения района. Удары карателей были болезненны как для независимых индивидуальных хозяйств, так и для централизованно работавших на рейх сельскохозяйственных предприятий. Отчёт по операции карательной группы Дирлевангера в Воложинском округе говорит об уничтожении 11 населённых пунктов вокруг большого сала Паршае. Село совсем обезлюдело вследствие отправки карателями на работы в Германию всего трудоспособного населения и убийства остальных. Село Паршае избежало сожжения только тому, что другое охранного подразделение находилось на постое в селе.

До карательной операции села Паршае полностью выполнило планы по поставкам продуктов Рейху. Округ Воложин относился к числу наиболее растущих в аспекте производства. Только в июне 1942 году округ отправил рейху 5273 килограмм сливочного масла и 41 000 штук яиц. В отчёте гауптштурмфюрера СС Вильке о результатах операции “Фриц” в Вилейском уезде Молодеченской области сообщается об ударе карателей по 90 населённым пунктам с общим населением 12 000 человек. Одновременно с убийствами, сжиганием заживо и угоном в Германию, карателями было вывезено из этих населенных пунктов 11 000 голов крупного рогатого скота, 2 300 свиней, 1 200 лошадей, 18 000 овец, 3 000 мелкого скота. Помимо этого, каратели захватили много зерна и других продуктов.

Политика смягчения, задуманная для Украины, в сочетании с восстановлением железных дорог и автомобильных магистралей, могла дать нацистскому режиму хорошие результаты в сфере сельского хозяйства. Было понятно, что как можно скорее нужно было освободить западные регионы страны даже ценой крупных потерь. Укрепление нацистов на Украине, в Белоруссии могло привести к созданию для Вермахта близкой базы снабжения...

— Всё говорит за то, что население массово готово помогать партизанам, — продолжил говорить Сталин, — но вот, что получается: из-за отсутствия оружия — пулемётов, автоматов, миномётов, патронов, партизанские отряды, как правило, предпочитают нападать на полицейских, или предателей из помощников немецкой армии, на бургомистров, старост, другую нечисть, прекрасно понимая, что это более легкая добыча, чем немецкие гарнизоны, и тем паче — части Вермахта. То есть идёт гражданская война в немецком тылу. А немцами только этого и нужно — чтобы наши сограждане убивали друг друга. А какое оружие у полицейских? Трофейные советские винтовки и по десять патронов на ствол. Мы заинтересованы, чтобы партизаны в первую очередь боролись против немцев, вынуждая их снимать с фронта войска для карательных операций. Изучая полицейские отряды, чувствуешь, что у них сейчас состояние неуверенности в окончательной победе германского оружия. Но, боясь, что партизаны их расстреляют, они не переходят на нашу сторону. Мы должны повести по отношению к полицейским работу на разложение их. Имеют место факты, когда из полицейских отрядов добровольно несколько полицейских переходят на сторону партизан, а из других отрядов подсылают детей, старух узнать, что партизаны с ними сделали. Приняли их партизаны, или расстреляли. С этим надо разбираться, и прекращать огульные расстрелы полицейских. И ещё ясно, что без поставок оружия и боеприпасов из центра всерьёз активизировать партизанские операции вряд ли удастся. У нас нет Второго фронта открытого военными силами США и Англии в Европе. Нам тогда нужен Второй фронт открытый силами населения оккупированной территории СССР. Нужно организовать партизанское движение, вооружить его, обучить, скоординировать операции с действиями Красной Армии. Задача такая: не дать немцам использовать наши захваченные территории в качестве промышленной базы для получения продуктов питания, рабочей силы, вспомогательной военной силы, оттянуть с фронта хотя бы десять дивизий немцев и их союзников для охраны тыла, посеять недоверие немцев к возможности создания фронтовых частей из русских, украинцев и белорусов. Мы должны сделать так, чтобы потерянные нами 70 миллионов населения не усилили Германию, а наоборот, ослабили. Понимаешь, Клим, что нужно от тебя?

Закончив говорить, Сталин сделал из стакана глоток чая.

Ворошилов провёл ладонью по наморщенному лбу и ответил:

— Да, дело большое...

Для Климента Ворошилова, не понимающего до конца тонкостей современной войны моторов и экономики, командовать иррегулярным фронтом в тылу врага, было совсем неплохим предложением. Это было более престижно для старого революционера и героя гражданской войны, чем подготовка и отправка на фронт резервов. Маршал был явно доволен. Он допил чай, с удовольствием съел ломтик ароматного абхазского лимона вместе с кожурой и сказал важно:

— Наш бывший начальник Генерального штаба РККА Шапошников, типичная контра. Всё время говорит: "голубчик, проходите”, “голубчик, не волнуйтесь”, под нательной рубахой носит крест и ладанку. И ещё молится каждый день. Если бы я его не знал ещё по 1-й конной армии в Гражданскую войну, подумал бы, что он затаившийся враг. А у Лаврентия есть лаборатория с ядами, где один еврей, что раньше был в революционной еврейской партии БУНД, ставит опыты над приговорёнными к смерти в Варсонофьевском переулке. Он нас всех потравит!

— Не слушай сплетни генеральских жён, Клим. Твою решимость я знаю, ты бы всех подозрительных расстрелял, а с кем бы работать стал? Я Лаврентию верю, и Шапошникову верю... — медленно, словно нехотя, ответил Сталин, внимательно глядя тёмно-жёлтыми глазами на своего старого товарища, — наш умница Шапошников, даром, что царский полковник, молится за победу над врагом своей Родины. Прослушка у нас есть в его квартире. Если он верующий, то пусть молится. Советская власть не против верований как таковых, а против верований, как средства порабощения сознания рабочих, превращения их в рабов, сначала божьих, а потом и людских. Новый начальник Генерального штаба РККА, Василевский, сменивший его, тоже верующий. У Василевского и отец священник. Василевский из-за этого боится с отцом встречаться и переписываться. Знаешь ведь, как у нас некоторые коммунисты, вроде тебя, к вере относятся... Я сам старому отцу Василевского денежные переводы из своей зарплаты депутата Верховного Совета посылаю.

— Вон, у Паскрёбышева квитанции в сейфе лежат. Можешь посмотреть. Но разве это дело, разве персонально всем поможешь, если из-за постоянной войны гуманную систему не удалось построить?

— А ты думал, капиталисты снаружи и внутри нам дадут такой шанс — мирно стоить гуманистический строй? Всегда будет война, наши ответные действия, и, как следствие, рост ожесточения. Ленин чётко выражался, говорил, что нельзя построить коммунизм в одной отдельно взятой стране.

— А мы и не строим, мы только и делаем, что защищаемся

— Помнишь, как Ленин об этом говорил? Только та революция чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться до тех пор, пока не возникнет устойчивая преемственность поколений коммунистов, не подверженных искушениям продать завоевания революции врагам и самим обогатиться за счёт своей власти.

— Ленин не так говорил. Он говорил, что пока существует капиталистическое окружение, революция должна защищаться, чтобы благополучие единиц при капитализме не обмануло рабочий класс, и не затмило бы основные достоинства коммунизма: достоинство и уверенность в завтрашнем дне детей у простого человека. А Лаврентия ты зря критикуешь. Я ему верю.

— Ты лучше у него спроси, Коба, он Кремль разминировал полностью, или только наполовину. Здание Госплана и гостиницу “Москва” и другие объекты! — ответил товарищу Ворошилов уже весьма бойко, и снова сел, опёрся локтями на стол.

— Вернёмся к теме твоей будущей работы, Клим... Кроме вопросов боевого применения партизанских сил и снабжения за линией фронта, есть вопросы, связанные с отрядами украинских, прибалтийских фашистов, польских партизанских отрядов. Особенно на Западной Украине и в Западной Белоруссии. Там действуют многочисленные отряды украинских националистов ОУН и УПА. Они до войны организовывались немцами, теперь рассорились с немцами, после того, как те, весьма ожидаемо, не дали им возможности провозгласить свободную Украину. Их лидер Бендера сидит в концлагере. ОУН — организация украинских националистов и УПА — украинская повстанческая армия ведут себя теперь нейтрально по отношению к красным партизанам Украины, но не Белоруссии, и отрядами поляков, считая ряд областей Белоруссии и Польши землями Украины. Белорусы ведут борьбу, как с немцами, так и с ОУН и УПА, а также с поляками из коммунистической Армии Людовой и лондонской Армией Крайовой. Поляки считают западные области Белоруссии польскими землями. С ними нужно работать и маневрировать, использовать в интересах нанесения максимального ущерба немцам, а не друг другу. Для них всех маршал Ворошилов — это авторитет повыше Пономаренко.

В Молдавии тоже всё не просто, Клим. Кроме всего есть ещё дикие отряды из бывших окруженцев и беглых военнопленных. Эти отряды не принимают к себе командиров из центра, и существуют сами по себе. Лаврентий Берия со своими агентами и спецотрядами НКВД не может охватить всю эту тему. Наша задача организовать все эти силы во второй фронт в тылу немцев. Так что раздавай обещания, стравливай, договаривайся, делай что хочешь, но создай нам мощный партизанский фронт. Вот такая тебе от партии задача. А Уинстон Черчилль… Поучаствуй, Клим, во встрече англичан. Как твоя жена твоя Голда? Может быть вы парой будете на приёмах? Как усыновлённые вами дети Михаила Фрунзе?

— Старший сын Петр сейчас в Челябинске, он руководит там производством танков КВ. А Младший сын Тимур погиб в воздушном бою под Старой Руссой, — ответил Ворошилов с сожалением в голосе, — а Голду уже тридцать лет как звать Катей, она 1910 году крестилась в 1910 году и мы венчались в церкви. Ты ведь это знаешь, Коба, нарочно задеваешь. Твой псевдоним взят по имени стародавнего грузинского царя Кобы — защитника всех обездоленных и угнетённых, благородного колдуна, зачем же ты так несправедлив к Кате?

Сталин тем временем дошёл до двери приёмной, развернулся и двинулся к противоположной стене. Он шёл тихо. Неслышно было, ни дыхания, ни шуршания одежды, ни скрипа дубовых половиц. Ворошилов подпёр руку кулаком и закрыл глаза. Время остановилось.

Когда через некоторое время отворилась дверь, и появился Поскрёбышев с папкой бумаг в руке, Ворошилов по-прежнему сидел, подперев седую голову кулаком, а Сталин медленно двигался по ковровой дорожке. Увидев эту немую сцену, заведующий секретариатом решил, что происходит что-то ужасное, и, на всякий случай, отпрянув назад, осторожно прикрыл за собой высокую дверь. потому что в огромном кабинете. Он стоял в тамбуре между дверями и слушал. Сквозь мерный звук работы напольных часов, он услышал что-то похожее на пение двух низких мужских голосов. Мелодия напивалась чуть слышно, и это было весьма необычно для той ситуации, в которой находился после опалы Ворошилов, и нервозности в последние месяцы Сталина. Совсем не как в кремлёвском кабинете, а скорее как на даче в Кунцево, когда после позднего ужина, напившись, наевшись, напившись, наплясавшись под баян Будённого, вожди сидели сонные на кушетках и диванах, и уже собирались расходиться. Поскрёбышев вышел из тамбура в приёмную и плотно за собой закрыл дверь...

Наконец Ворошилов разомкнул плотно сжатые губы и вывел тихо-тихо:

Во поле бере-ё-ё-за стоя-я-я-ла...

Лю-ю-ли, лю-ю-юли стоя-я-ла.

Во поле кудрявая стоя-я-яла.

И затем низким глухим тенором, не останавливая своих шагов запел Сталин, решив поддержать товарища:

Я пойду, пойду-у-у погуля-я-яю.

Белую березу залома-а-аю.

Лю-ю-ли, лю-ю-юли залома-а-аю.

Срежу я с бере-ё-ё-зы пруто-о-очки...

Затем оба снова стали тянуть песню уже без слов, одну мелодию. Так продолжалось достаточно долго. Наконец, Сталин остановился перед столом, и нажал на кнопку вызова секретаря со словами:

— Мы с тобой пели эту песню частенько, когда обороняли вместе Царицын, теперешний Сталинград от белогвардейцев и казаков... Ну, всё, хватит отдыхать, давай работать! Подключись к Пономаренко. Когда разберёшься, жду от тебя черновик приказа ГКО о введении должности Главнокомандующего партизанским движением, и другой черновик, о назначении тебя на эту должность.

Ворошилов встрепенулся и поднялся на ноги. Он быстро застегнул пуговицы пиджака, обошёл стулья и протянул Сталину руку со словами:

— Я всё сделаю, Коба. Мы дадим стране такое партизанское движение, что немцы позабудут мать родную. Обещаю как коммунист коммунисту! И я рад, что ты окончательно выздоровел, и память работает снова как часы.

— Я тебе верю, Клим, очень дорожу тобой, — ответил Сталин, и продолжая говорить с паузами, словно подыскивая слова, взял руку друга в свою: — мы победим, мы не можем не победить, но потом настанет время, которое уже сейчас мы видим вокруг СССР. Раньше буржуи либеральничали, отстаивали буржуазно-демократические свободы, и тем самым создавала себе популярность среди народов. Теперь от их борьбы за свободу людей не осталось следа. Всё меньше так называемой "свободы личности" — права личности признаются только за теми, у которых есть капитал, а все прочие считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций. Он заменяется принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придётся поднять нам, коммунистам и демократам, и понести его вперёд. Больше некому. Раньше буржуазия считалась главой наций, она отстаивала права и независимость наций, ставя их "превыше всего". Теперь не осталось следа от "национального принципа". Буржуазия продаёт права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять нам, коммунистам и демократам, понести его вперёд. Шведские капиталисты продают немцам руду, из которых делаются танки, которые убивают русских и английских парней. Американцы торгуют через Латинскую Америку с Германией каучуком и молибденом, и техника, построенная их этих материалов убивает русских и английских парней. Английские бомбардировщики не бомбят германские заводы Круппа и Тиссена, потому что немецкие промышленники являются родственниками английских буржуев, которые дают деньги на формирование английского правительства через выборы. Умирают миллионы рабочих и крестьян на полях сражений, а буржуи плавают на яхтах, и пьют коктейли на балконах особняков в окружении дорогих проституток из княжеских родов, и свысока управляют мировой бойней. Всё, иди.

Сталин отпустил руку маршала и улыбнулся одним ртом. Ворошилов опустил руки по швам и повернувшись через левое плечо. Бодрой походкой, сильно отличающейся от рассеянной походки, с которой он входил в кабинет час назад, он направился к двери, весело подмигнув входящему Поскрёбышеву.

— Товарищ Поскрёбышев, я пойду в комнату отдыха и два часа посплю, а вы меня ровно через два часа разбудите. И не смейте давать спать мне больше как в прошлый раз. Тоже мне, филантроп нашёлся! — сказал Сталин устало, — заберите стаканы и обработанную почту, и давайте новую почту. Через два часа давайте ужин, если не хотите, чтобы я умер от голода. Повар пусть уходит спать, я поем из того чего едят офицеры охраны.

Сталин махнул Ворошилову вслед рукой, и устало сказал:

Поскрёбышев всё записал. Сталин направился к двери в комнату отдыха.

Закрыв за собой дверь, он сел на кожаный диван-скамью с высокой дубовой спинкой, посмотрел на свою шинель, лежащую на диване справа от двери, на фотографии Надежды Аллилуевой, маленького Василия и Светланы, сына Якова в форме курсанта артиллерийского училища, и фотографию матери Екатерины, сделанную незадолго до её смерти. Родные лица смотрели на мир внимательно и вопрошающе.

Сталин закрыл глаза, наклонился немного вперёд, держа руки на коленях, и тихо, едва различимо произнёс:

— Отче наш, иже еси на Небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, яко Твое есть Царство, и сила, и слава во веки!

Сталин замолчал, и по тому, как углубились морщины на лбу, можно было догадаться, о происходящей внутри него борьбе. Он думал о своих родных, о людях на фронте, в тылу, о погибших и тех, кто только сегодня родился на свет. Затем он сказал глухо, как если бы был священником:

Он повалился на бок, забросив ноги на диван-скамью и, подсунув под голову кулак, добавил, сначала по-грузински, а потом по-русски:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!

После этого он уже ничего не помнил, потому что первый раз за последний месяц он увидел только темноту за гранью сознания, где не было ни света, ни звуков, никого и ничего, и только потом начался его, как всегда подробный и яркий, как солнечный день в Гори, сон.

Глава 9. Фронтовой детектив

Год рождения Семёна Будённого... Год извержения вулкана Кракатау... Все великие события истории связаны с изменением климата под воздействием четырёх главных факторов: угол наклона оси вращения планеты, вариации геометрических параметров орбиты движения Земли вокруг Солнца, степень солнечной активности, извержения вулканов. Эти факторы действуют через разные промежутки времени, иногда накладываясь и усиливая друг друга. Выделяются вариации изменения орбиты каждые 100 000 лет и изменения наклона земной оси каждые 40 000 лет. Они могут вызывать перегрев, или охлаждение различных участков.

Можно сопоставить климатические изменения с историей, чтобы понять, откуда исходит энергия изменения человеческого мира. Изменение угла наклона оси вращения Земли, привело к оледенению 10 000 лет назад. Растительный мир Европы погиб, мамонты и другие животные, служившие пищей для неандертальцев и денисовцев, погибли. В конце ледникового периода, 7 000 лет назад, началось затопление прежних прибрежных зон. Вода поднялась на 120 метров. Через две тысячи лет новая катастрофа, прервав движение муссонов, превратила север Африки из цветущей саванны в пустыню. Народы погибшего рая бежали к Нилу. Возникшая египетская цивилизация, просуществовав 3500 лет, была повержена засухой около 1500 года до нашей эры. Библейский исход евреев из Египта под предводительством Моисея, послуживший началом их многовекового скитания, гонениям и Холокосту, произошёл из-за климатического сдвига. Время исхода — 1350 год до нашей эры, совпадает с периодом засухи, вызванной Солнцем. В этот же период приходит конец цивилизации этрусков в Италии, минойцев на Крите, троянцев в Азии, египтян в дельте Нила. В это время мобильные народы моря — первые известные истории экологические беженцы, опустошили побережье Средиземного моря. Египет подвергается катаклизмам. Гибель и ослабление самых древних цивилизаций Средиземноморья открыли дорогу Карфагену, Греции и Риму.

К рождеству Христа, произошло снижение температуры, и последовала массовая гибель зерновых на протяжении многих десятков лет. Начались голодные века, последовал масштабный исход экологических беженцев, названный Великим переселением народов. Беженцы привели к гибели императорский Рим. Вдогонку этой эпохи хаоса, в 536 году извергся супервулкан Илопанго в Сальвадоре. Жерло вулкана было площадью 70 квадратных километров. Илопанго создал вокруг себя холмы из пепла высотой 500 метров, наполнив атмосферу сернистым газом и пеплом, вызвав на десятилетия смог, холода и дожди на планете. Снизилось яркость Солнца. Слабое от голода население стало добычей чумы. Людям оставалось только искать утешение в религии Христа, Будды и Аллаха, утешаясь мечтами о следующей жизни. Падения метеоритов, накладываясь на имеющиеся климатические обстоятельства, усугубляли нестабильность атмосферы и увеличивали амплитуды температур.

Протуберанцы и электромагнитные возмущения на Солнце нагрели к 800 году Землю, освободив ото льда Северную Атлантику, Балтику, открыв пути для викингов вплоть до Америки и Византии. Зазеленевшая Монголия излила в половецкие степи Волги и Дона потоки орд Чингиз-хана под командованием Батыя. Похолодание XIII века после извержений вулканов Тихоокеанского вулканического кольца, сломили силы монгольских властителей мира.

Вулкан Сапасал, Этна, вулкан Кувайа, Лаки в Исбардии...

500 лет эти вулканы воздействовали на климат, поддерживая в XIII веке малый Ледниковый период.

Реки в Европе смывали города, за голодом и разрушениями пришла чума, вернулись ледники в горные местности Европы, лёд отобрал у поселенцев Гренландию и Исландию, открытый путь в Америку был забыт. Население Европы бросилось охотиться на ведьм, вызывающих непогоду. Старики и женщины из низших сословий ответили за климатические сдвиги пытками, мучениями и смертями на кострах — 60 тысяч из них сожгли заживо. Гонениям подверглись евреи. Позже, из-за голода и случившейся из-за неурожаев 30-и летней войны, погибло две трети населения Германии.

Перебои с продовольствием на фоне похолодания вызвали в 1789 году революцию во Франции. В 1815 вулкан Табора в Индонезии снова окутал атмосферу пологом, отражающим солнечные лучи. Лета в 1816 году не было, даже терпеливые немцы стали эмигрировать в США. Сравниться с Солнцем не получилось ни у кого из смертных. Даже сожжение гитлеровцами тысячи городов и миллионов домов, тысяч гектаров леса, вызвало полог их пепла и сажи, отразившей солнечные лучи, и вызвав аномально холодную зиму 1941 года, а уж вулкан Кракатау...

Каждое поколение людей сталкивается с подобными вещами. Не избежало такой встречи и те поколения. Отменив крепостное право в 1861 году, помещики и царь сняли с себя ответственность за жизнь своих крепостных. Отныне крестьяне сами должны были искать себе землю, поскольку землю им с отменой крепостничества не дали. Теперь огромные массы крестьян становились батраками на арендованных землях. Помещики же, наращивая экспорт принадлежащих зерновых, для удовлетворения своих запросов на роскошную жизнь, создали такую экономическую систему, когда даже в урожайные годы русские крестьяне не ели досыта. Когда же случались даже незначительные недороды хлеба, начался голод, поскольку аппетиты помещики не умоляли, а должных запасов зерна в стране не было, да и железные дороги были в зачаточном состоянии, чтобы осуществлять манёвр продовольствием. После постепенного снижения урожайности в предыдущие годы из-за климатических аномалий, в 1891 году в Поволжье урожай погиб почти полностью! С осени 1890 года установилась аномальная погода. Морозы начались в конце октября, но было очень мало снега. Весна началась в конце февраля. Она была очень сухой. В марте вернулись морозы. С апреля установилась очень жаркая и сухая погода на всё лето. Это привело к полному неурожаю и озимые, и яровых. Полная катастрофа. Поволжье превратилось в зону смерти: от истощения и пандемии умирали целыми деревнями, ели траву и жмых, в холодных домах лежали скелеты, обтянутые жёлтой кожей, людоедство, безысходность...

Переписи населения до голода и сразу после не проводилась, средств кибернетики и связи не было, система самоуправления крестьянского была архаична, медицина тоже, как во времена Петра I. Сколько миллионов погибло от голода, тифа, холеры, дизентерии, сколько замёрзло, не имея сил обогреть дома зимой, сколько родилось мёртвых детей, погибло от дистрофических последствий позже, останется тайной, но то, что это была именно катастрофа, сомневаться не приходится. Для царского правительства, спокойно спускающего задарма Аляску, или представляющего предательство командира “Варяга” как подвиг, прощающего генералу Стесселю продажу Порт-Артура японцам за миллион долларов, или расстрелявшего две с половиной тысячи рабочих с детьми и женщинами на золотых приисках на реке Лена, за то, что они осмелились просить зарплату, не было ни возможности, ни охоты считать миллионы своих умерших подданных. Царская цензура прикрыла эту тему. О масштабах царского голодомора русского народа можно судить по тому, что даже США оказывала добровольную помощь России зерном, повсеместно начались крестьянские мятежи, переросшие после почти ежегодных голодовок в восстания в армии и на флоте, и, наконец, через пятнадцать лет империю сотрясла до основания революция 1905 года. Царский министр финансов в то время, идеолог варварской экономической системы, приведший к голодомору русских, к миллионам смертей — Вышнеградский, с радостью пустил бюджетные деньги на закупки по спекулятивным ценам зерна для ссуд голодающим. Получивший огромную взятку от Ротшильда за размещение у него кредита для России, это высший государственный чиновник был к тому же отцом человека, финансировавшего в 1917 году добровольческие юнкерско-офицерские отряды генерала Корнилова, и оплатившего из семейных денег кровавую Гражданскую войну. Один Вышнеградский доводил народ к краю пропасти, другой вместе с Корниловым заканчивал разорение и распад страны, зажигал Гражданскую войну, арестовывал и отравлял царскую семью в расстрельную дорогу в хаос революции...

Семён Будённый был из семьи бывших крепостных, выходцев из польской Украины переселившейся в XVII веке в Россию. Они были на Дону людьми второго сорта. Казаками же являлись привилегированным сословием наделённым правом владеть благодатной донской землей. Инородным иметь землю запрещалось. Будённый батрачил на богатых казаков, приторговывал мелочами — коробейничал, работал мальчиком на побегушках у купца, работал в кузнице. Семья арендовала землю у казаков кабальных условиях испольщины – приходилось отдавать половину урожая. Христианские законы на Дону действовали только между своими, да и то условно. Будучи потомками половецких орд, казаки признавали только авторитет силы и денег. Отец Семёна был выборным старостой иногородних, заступался за них перед казачьим атаманом. Кулаки на общественные должности не шли — занимались хозяйством. Голь тоже не выбирали. Раз хозяйство не смог поставить — нечего и общество представлять! На масленицу на соревнованиях, на всём скаку русский батрак поднимал с земли фуражку и надевал на голову, пролезал на галопе под животом лошади, лучше всех на скаку рубил лозу и чучело — любой черкес позавидовал бы такому удальству. Не казацкая шашка страшна, а рука, её держащая! Старший брат его батрачил у немца-колониста, а потом эмигрировал сначала в Аргентину, потом в США, и жил теперь там.

В армии Семён был первым в джигитовке в Приморском драгунском шефа — короля датского Христиана IX, тестя императора Александра III, полку под Владивостоком. Учился в Петербургской школе наездников Высшей офицерской кавалерийской школы на Шпалерной у полковника Филлиса, британского жокея, нёс караульную службу в Зимнем дворце, не раз наблюдая императора Николая II и даже здоровался с ним за руку. Он, случайно получивший грамоту от купеческих дочек, считал, что каждый русский человек, особенно военный, должен не раз и не два прочесть роман “Война и мир” Толстого, цитировал от имени мерина рассказ Толстого “Холстомер”, “О голоде” и “Страшный вопрос”, но писал неграмотно. Объезжал офицерских лошадей за приличные деньги, хотел открыть небольшой конный завод. Владеть конным заводом на Дону на арендованной земле чужакам никто не запрещал. После буржуазной революции деньги пропали, логика противостояния бедняков, батраков, казаков и капиталистов привела Будённого к красным и сделала маршалом, как сделала командармом Чуйкова...

Невзирая на военную победу в Гражданской войне, Советская власть до 1928 года на Дону была номинальной. Небольшие нэповские налоги после отмены введённой ещё царём продразверстки, богатый край не притесняли. Казаки продолжали владеть своей землёй, данной им царями за службу, только служить им было уже не нужно. Казак Лавр Корнилов об этом позаботился, арестовав царицу и царевича Алексея с сёстрами, обрекая их на гибель в революционной стране. Казаки после Гражданской войны продолжали богатеть, по-прежнему обрабатывая собственную землю с помощью труда батраков, свободно продавая излишки зерна негосударственным трестам для вывоза за рубеж. За 12 лет до нападения Гитлера, советскому государству потребовалось срочно построить военную промышленность, и изъять для этого землю в колхозы. Последовала кровавая борьба, саботаж. Воля партии оказалась сильнее воли казаков. Последовало раскулачивание, голод 1933 года из-за отказа казаков и казачек работать уже на колхозной земле, а не как раньше, просто командовать и помыкать батраками на собственной. Только за пять лет до нападения фашистов окончательно утихли перестрелки повстанцев с НКВД в донских плавнях, и, как выяснилось, ненадолго...

— Казаки натворили много кровавых дел, много среди них врагов нашего советского строя, но просто так получилось, и как-то надо жить дальше... — сказал хмельно Прохор, и было видно, что ему крайне неприятна тема разговора, — и нам казаки Синявской не пример. Правда, учитель?

— Да, точно, историю нужно переосмысливать, — интеллигентно приподняв бровь и кивая, ответил Виванов, — только меня в казаки не записывай, Прохор, я — русский с Рязанщины.

— Это всё неправда, казаки добрые, хорошие и отзывчивые люди! — воскликнула Андреевна, — уперев руки в бока, в семье не без урода, конечно, но вранья больше!

— Друзья дорогие, даже если бы всё было так просто, и даже если только что в Синявской казаки не перешли бы всей станицей к фашистам, и то... — со вздохом начал говорить седой старшина, — я был сыном 1-го Коммунистического Железнодорожного полка, когда казаки генерала Шкуро после уличных боёв взяли Воронеж в 1919 году. Мы до этого в мастерских голодали, в день по карточкам четверть фунта хлеба имели и всё.. Делались зажигалки, рогачи, сковородки, всё это, с домашней утварью и одеждой везли в станицы для обмена на хлеб, пшено, овощи. Болели от слабости холерой, сыпным и брюшным тифом. лекарств не было. И тут эта казачья сволочь Шкуро и Мамонтов решила, что пришло их время захватить наш родной город. Помню как сейчас, как мы отступали октябре в сторону Харькова. Шёл дождь. Отряд белокалмыков захватил три наших обозных повозки. К ним пригнали выловленных по огородам пленных. Я был ранен, меня кто-то перевязал, и я сидел на земле в толпе таких же, как я, неудачников. Откуда-то прискакал на лёгких рысях с матом отряд казаков, гоня кого-то меж коней нагайками. Один из наших калмыков вылетел вперёд, и крикнул: "Вот та сволочь, что есаула Семёна, в капусту его!" Пленного связали, штыком проткнули щёки, за него подвесили на дерево. И казаки начали по очереди, начиная с ног, от живого человека отрубать шашками куски тела, пластать "в капусту". После появился какой-то поп и старик-казак и двинул речугу, приговорив пленных к "суду народа". Нас загнали в амбар. Пьяное казачьё выводило по три-четыре жертвы, рубили “в капусту” и сажали на колья. Снаружи нам слышались жуткие животные вопли. Те наши товарищи, что были не религиозные, делали себе из одежды верёвки и помогали друг другу вздёрнуться. Это была жуткая очередь. Двое поднимали третьего и по его команде отходили, и все молча ждали, когда человек переставал дёргаться. Из него текли нечистоты, потому что желудок у повешенных всегда расслабляется. Потом снимали тело и опять вешались. Хотя большинство усталых, раненых, избитых просто ждали. Когда под утро отряд будёновцев из 4-й конной дивизии подошёл и оставшиеся в живых вышли из амбара, увидели, словно бойню вокруг — разрубленные тела, головы, лужи крови, ряды посаженных на колы. Некоторые наши товарищи были ещё живы и хрипло и жутко стонали: вопли: "Добейте!! Добейте!!!" После того дня жизнь для меня изменилась навсегда, и слово “казак” и слово “палач” для меня одинаково.

— Это казацкое быдло просто распоясалось и творило всё, что вырывалось наружу из убогих душонок бывших царских псов, — резко сказал Джавахян, — Советский человек, которого мы пытаемся создать красные, на три ступени выше вот этого тупого, садистского быдла. Огромную культурную работу нужно провести Советской власти чтобы, почти выдавить вот это позорище. Но теперь оставить такую тему, в десяти километрах от нас фашистские танки, и сейчас мысли должны быть об этом!

Старика Текучева, которому стало опять плохо, не столько от рассказа охранника из исправительного лагеря Чикмен-Ногинска, сколько от жары, Гецкин и Петрюк довели к тыну и аккуратно прислонили к жердям. Петрюк начал махать на него своей мокрой от пота пилоткой, а Виванов, приобняв за плечи Андреевну, глядя в её заплаканные голубые глаза, принялся говорить о том, что Машечка, дочка её любимая найдётся обязательно, что Маша Подскребалина смышленая всегда на уроках математики и географии, всегда заучивала наизусть заданные на дом стихи, скромная, не как другие, что пропадали до этого. Просто те были гулёны, не прочь с парнями по кустам прятаться, а Маша — совсем не такая.

— Ты видел, москвич, что у них там, на столе вместе со жратвой лежало? — спросил у товарища Зуся, продолжая глядеть на то, как обречённо встают с травы и строятся арестованные, как к ним подходят со стороны моста добровольцы, — и часы разные наручные, и шкатулки, портсигары, портмоне, медальончики, гребешки, косметички разные…

— И что? — нехотя отозвался Надеждин, — тоже глядя на то, как строится ополчение, и сержант начинает быстро выдавать им винтовки, взятые из кучи конфиската, — то оружие отбирают, то тем же самым, наверное, раздают.

— А девку видели голую? — спросил Петрюк товарищей.

— Она не голая была, просто так платье прилипло! — ответил Надеждин, — пошли велосипеды себе выберем, пока капитан не передумал помогать казакам свою девочку искать.

— Холёная такая барышня! Причёсочка набита, колечки, серёжки, ноготки крашенные... Ух, с ней бы побарахтаться на сене! — продолжал говорить о своём Петрюк, и его совсем юное в веснушках лицо приняло совсем взрослое выражение.

— Ты и ноготки успел рассмотреть! — Надеждин снял с плеча винтовку, поставил приклад в пыль, и сел рядом с ней на корточки, — не могу, ноги гудят, всю ночь шли и полдня от Котельниково...

Он достал из противогазной сумки драгоценную 410-граммовую банку сгущённого молока из НЗ, любинского завода Наркоммясомолпрома, вынул из бакелитовых ножен штык-нож к СВТ-40, сделал в крышке банки два отверстия и стал пить горячую сгущёнку.

— Зацени, Петя! — сказал ему Зуся, раскрывая свою ладонь, и украдкой продемонстрировал товарищу изящный плоский серебряный портсигар с эмалевыми ирисами на крышке.

— Это ты у НКВДшников украл со стола, пока все на деваху рты разинули? — удивлённо протянул Надеждин, не без уважения глядя на товарища, — это тебе не ножнички менять!

Тот довольно шепнул:

— Хоть как наказать гадов... Жируют в тылу, а народ на коленях перед ними получает, старика довели...

Тем временем казак Михалыч пришёл в себя. Увидев, как Виванов участливо обнимает Андреевну, и что-то ей шепчет ободряюще, он проговорил:

— Вот хорошо, Василий, сейчас покурим, и продолжим… У нас теперь три солдата есть, мы все дома в Пимено-Черни обойдём, всех-всех расспросим, кто Машу видел в последний раз. Глядишь, след-то и поймаем. Вурдалака, что у нас завёлся детей убивать, разыщем, и предадим всенародно самосуду...

— Нам водички бы попить... — невпопад произнёс Петрюк, глядя на то, как товарищ пьёт сгущёнку из дополнительного сухпайка от шефов, предназначенного для всего отделения.

Об этой омской сгущёнке с сахаром в сумке Надежнина он и сам с вожделением мечтал всю дорогу от самой Славянки. Неужели теперь можно?

— Я бы с вами пошёл по домам, но товарищ капитан просил местных помогать различать наших от чужих. Побуду тут вместе с Прошкой. Так что... — сказал Виванов, указывая на стоящий напротив магазина дом, — у меня можете не искать. Мария Ивановна куда-то пропала, и я дом запер, чтобы грабители из беженцев не забрались.

Он был абсолютно уверен, что туда никто не пойдёт. Но перед тем, как выйти на улицу, Виванов отволок труп убитого им немецкого диверсанта в форма капитана НКВД, и своей квартирной хозяйки к люку подпола, и бросил их вниз. Лужи крови и следы отмыть или скрыть было сложно, пришлось бы потратить на это уйму времени, и он сверху набросал половики и сдвинул на лужу стол и лавки. Лестницу на чердак снял и сунул за печь. Мотоцикл диверсанта прикрыли рогожей. Рация, пулемёт, сама связанная девочка Маша на чердаке были сейчас не на виду, и труднодоступны. Находясь у магазина “Хлеб” с заградотрядом, можно было контролировать вход в дом от случайностей. До появления в Пимено-Черни немцев оставались считанные часы. После этого наставала полная свобода и безнаказанное пиршество справедливости. Только красивая беженка из Хотькова с маленькой дочкой тревожила его воображение, и путало карты своей притягательностью.

— Вот уже на один дом можно время не тратить! — сказал Гецкин.

— Если ищем, то нужно смотреть везде! — сказал Петрюк, — у нас, у охотников, не должно быть пропущенных мест.

Виванов чуть заметно закусил губу от досады. Такая неожиданная последовательность явно деревенского парня огорчила его. Освободив из своих объятий мать девочки, даже не подозревавшей, что её дочь находится всего в двадцати метрах от неё, под дощатой крышей, завёрнутая в циновку, как обречённая на мучения, он на мгновение задумался, и вдруг артистично похлопал себя ладонью по морщинам лба.

— Ах, как я мог забыть-то! Я ж видел её вчера вечером у брода через Аксай, за яблочными садами и бахчой. Она шла по тропинке вдоль реки в сторону Даргановки. С ней коза была маленькая, а в руке, вроде, не то узелок, не то свёрток. Далековато было до неё, и смеркалось к тому же... — быстро заговорил Виванов, — я то на велосипеде ехал из Даргановки, от тамошней молодой учительницы Татьяны Павловны… Уж совсем точно сказать не могу, что это Машенька была. Я крикнул ей, что, мол, Машечка, тебя все обыскались уже! А она даже не повернула голову в мою сторону. И я ещё подумал тогда, что это, значит, и не Маша вовсе, раз она не отзывается на имя, а какая-то другая, похожая на неё девочка, может быть не из Пимено-Черни или Даргановского вовсе, а пришлая беженка... Платье жёлтое, помню, на ней было, две косички вперёд на грудь уложены, вроде... Смеркалось уже. Я по тропинке в кустарник заехал, и потерял её из вида.

— Маша! Это Машечка в жёлтом платьице, что муж в Ростове покупал в прошлом году! Маша, вторая моя дочка уже пропала... — Андреевна зарыдала в голос, и одной рукой дёргая на своей груди сарафан, словно хотела его разорвать, другой рукой, как клещами вцепилась в плечо Виванова, слёзы покатились по её загорелым щекам, заблестели на солнце, — она самая любимая моя... Владимирович, родненький, где ты её видел, ещё скажи! Владимирыч...

— У брода, у Змеиной балки, ну не балка она, так, старица… — ответил Виванов, мягко отцепляя от себя пальцы женщины.

Оглядев хмуро наблюдающих эту сцену красноармейцев, он пояснил:

— У Андреевны в Даргановке старшая сестра живёт с мужем. Машеньке, значит, тётка. Может Машенька к ней и пошла. Только вот, коза ей к чему?

— Козу она могла ничейную с собой взять. Тут много теперь бесхозного скота ходит... Надо идти вдоль реки в Даргановку. Искать везде девочку в жёлтом платье. Может, примета какая будет. Найти надо в Даргановке сестру Андреевны. Может там и Маша сейчас... — старик Михалыч перестал судорожно дышать, отделился от ограды и неопределённо махнул куда-то рукой, — если у тётки девочки нет, из там подробно расспросить, куда пошла, когда... Они, я помню по праздникам, здорово ладили между собой. Маша любила тётку свою, а та в ней тоже души не чаяла. И по дороге всех-всех спрашивать. А ещё ведь Лиза Подскребалина пропала три дня назад, исчезла, как в воду канула. Заодно, расспросить, может, и её кто видел. Лет тринадцати на вид Лизе, одета была в красную ситцевую юбку по колено, синюю сорочку. Галстук пионерский она всегда носила. Вы, солдатики, уж идите в Даргановку через Змеиную балку с моей бумагой от командира вашего. У вас ноги молодые, глаза зоркие... До вечера обернётесь назад, а дальше поглядим что делать.

— Мы на велосипедах через пару часов вернёмся! — сказал Надеждин, передавая банку со сгущёнкой Петрюку, — искать пропавших детей — это благородно, но нам нужно вернуться поскорее к младшему лейтенанту Меловагову, к нашим товарищам во взвод, потому-то фашисты рядом, и будет бой.

— Можно я останусь тут, дедушка? — сказал Петрюк, подняв ладонь Петрюк, и хлопая рыжими ресницами, — у меня ноги стёрты все от ботинок, и я лучше здесь по домам девочку будут искать!

— Нет-нет, втроём вам будет сподручнее искать! Больше глаз, больше вероятность что-то увидеть! — быстро ответил за Текучева учитель, — а я попробую лейтенанта Джавахяна уговорить двух его солдат дать и съездить с ними на машине в сторону Самохино и Жутово. Может быть те, что прошли Пимено-Черни, Нижний Черни и калмыцкий Караичев, и идут по дороге на Абганерово, её видели. Или Елизавету видели. Мало ли... Если тут её нигде нет... Не калмыки же с дагестанцами её украли? Хотя народ такой...

Андреевна при этих словах Виванова ещё сильнее зарыдала.

— Тогда нам надо харчей в дорогу, — сказал Гецкин, принимая от Петрюка банку с серо-рыже-синей этикеткой, — раз уж мы от своей кухни отлучены, должны же мы где-то питаться, сухпаёк не про это нами получен!

— Харчей я вам дам, солдатики, сала, хлеба, табака, воды колодезной дам. И льда из ледника, а как вернётесь, и горилки налью, — ответил, кивая головой, Михалыч, — пошли, служивые, со мной на двор убежавшего, бывшего председателя сельсовета Матулевича, из его запасов и возьмём. А нет там, так из моих дам. От имени Советской власти вас снаряжу за счёт бегунца! Не плачь, Андреевна, вон какие орлы теперь у нас, хоть кого сыщут!

Поддерживая под локти Андреевну, Гецкин и Надеждин, попеременно прикладываясь к банке сгущёнки, пошли вслед за стариком вверх по пыльной улице. Петрюк, строя гримасы боли от растёртых до кровавых мозолей ног, последовал за ними. Однако даже одна выпитая банка сгущёного цельного молока высшего сорта, содержащая почти 190 грамм сахара, весьма их взбодрила. Пустую банку омского чуда москвич положил обратно в сумку, чтобы в удобное время разрезать её, и собрать остатки молока, задержавшиеся в швах пайки. Отсутствие опеки старшины Березуева, обещанное сало и табак тоже не могли не улучшать настроения. Рыть сейчас под палящим солнцем окопы, было, безусловно, худшей долей. Они достали ещё и положенные им на троих триста грамм колбасы “Минской” и воблу, и сухари овсяные. Аппетит приходит во время еды, особенно, если несёшь на себе тридцать килограммов оружия и припасов в жару с полночи до полудня. Не будь они молоды и упрямы, они и половины дороги не прошли.

Виванов проводил красноаомейцев, старика и женщину прищуренным взглядом, поглядел на маленькое чёрное окошко чердака своего дома, потом на восток, в сторону невидимой отсюда Даргановки, куда ему удалось без особых хлопот направить поиски трёх неприятно ловких молодых людей.

На юго-западе, над дымами от горящих тракторов и комбайнов на пригорке, высоко в белёсо-синем небе кругами летал немецкий самолёт-разведчик. Ниже него во всех направлениях группами и поодиночке медленно плыли самолёты. Редкие облака висели неподвижно, словно нарисованные, а небо становилось к горизонту серым из-за висевшей в воздухе пыли. Насколько было видно, вокруг станиц на Курмоярском Аксае поднимались столбы пыли от движения сотен гуртов скота, отар, машин, повозок и идущих людей. С разных сторон степь горела, и дым низко стелился над землёй, а в стороне волги наоборот, высокий столб серо-голубого дыма поднимался к облакам и поворачивал на юг огромной и зловещей виселицей. Гарь, пыль, дым, гул канонады с Дона, гудение в небе самолётов, жалобное мычание коров и шум на мосту, сливались в единое, устрашающее целое.

— Так вам и надо, проклятые коммуняки, чтобы вы все сгинули навсегда! — сказал Виванов.

Он топнул несколько раз сапогами, стряхивая с них густую пыль. Сняв с головы кепку, пару раз ударил ею о бедро, и, плюнув напоследок себе под ноги, медленно двинулся обратно к столу. Там по-прежнему находился капитан Джавахян, старшина и Прохор. Перед глазами Вивановк всё ещё стоял образ того бойкого генерал-лейтенанта, что час назад проезжал здесь на чёрной “эмке”, в сопровождении взвода автоматчиков и радиостанции. Когда генерал-лейтенант остановился у магазинчика, и принялся давать указания лейтенанту? Джавахяну, то зычный голос, широкий шрам поперёк лба, хитрое, лисье выражение глаз, заставила Виванюка испытать чувство дежавю. Будто это мгновение когда-то было с ним, и без каких либо существенных отличий. А когда генерал-лейтенант Чуйков вдруг упёрся взглядом в глаза Виванов, а потом начал в них пристально всматриваться, словно пытаясь вспомнить что-то, Виванов почувствовал какой-то, прямо-таки?, ледяной холод, тронувший спину и живот. Где они встречались раньше? Как это могло произойти? Что могло быть общего у этого высокопоставленного военного с орденами на груди, и школьного учителя в богом забытой станице Пимено-Черни Котельничского района Сталинградской области? Почему Чуйков долго смотрел на него. Почувствовал, что Виванов спас ему жизнь, убив на своём чердаке диверсанта с пулемётом из полка "Бранденбург"? Вряд ли... Узнал? Он же не мог прочитать его мысли о девочке на чердаке, и о других убитых, и замученных за последнюю неделю женщинах. Чуйков определённо тоже пытался что-то припомнить...

Пока Джавахян со скоростью достойной курсанта военного училища приводил себя в уставной вид, и этим же занимались его подчинённые, пока они выстраивались шеренгой, и Джавахян, демонстрируя отличную строевую подготовку по всей форме докладывал Чуйкову о численности, задачах своего отряда, а также о происшествиях за последние сутки, Виванов, отойдя за угол магазина, присел на траву за спинами задержанных утром мужчин. Он сидел там, прячась до тех пор, пока кортеж Чуйкова не выехал из Пимено-Черни в сторону Чилеково и Небыково.

Сейчас, усаживаясь на скамью рядом с осоловевшим от жары и самогона Прошкой, Виванов мысленно поворачивал перед собой лицо этого генерала, помещая его в разные обстоятельства своей прошлой жизни. Это было ему, отчего-то нестерпимо, почти физически больно. Видимо, те обстоятельства были трагичны.

— На, Владимирыч... Выпей маменькиного первачка, а то товарищи военные брезгуют... — сказал Прохор, дыша ему в ухо, — гордые...

Джавахян с брезгливостью смотрел на Прохора, на то, как он передвигает по столу через портсигары и наручные часы, стакан с мутной желтоватой жидкостью.

— Хватит, — зло ответил Виванов, — зачем вообще пил самогон в жару, дурак? Тебя просили люди помочь в опознании, а ты?

— Спасибо за сознательность, товарищ учитель, — сказал старшина, — сдвигая стаканы и тарелки с объедками вбок, и раскрывая газету “Сталинградская правда", — хочу показать прелюбопытную пьесу товарища Корнейчука под названием "Фронт", где писатель выпукло показывает, как нужно бороться с пережитками партизанщины в нашей армии, со старыми воззрениями на фронте, как переходить к новым приёмам борьбы с немецко-фашистскими извергами. Если уж печатный орган ВКП(б) подаёт как передовицу эту пьесу, то значит припекло уже...

— Достали до печёнок своей ограниченностью уже все эти бывшие герои Гражданской войны, которые воевать умеют только на тачанках и с шашками, — ответил с кивком головы Джавахян, — и это в век войны моторов. Из-за косности стариков доблестная Красная Армия, под руководством великого Сталина вынуждена отступать второй год подряд...

— Гражданская война... — прошептал себе под нос Виванов, — война...

Он схватил со стола стакан, вылил его противное содержимое в рот, зажмурился: слова о пьесе "Фронт", дурашливое бормотание Прохора, лай собак и гомон людей за переправой слились в единый гулкий звук. Стало противно до тошноты, но потом отпустило, яркий солнечный свет сделался мягче, жара ослабла, и голова прояснилась. Точно! Революция... Кронштадт... Где-то там он видел этого генерала, тогда ещё очень молодого человека, без сабельного шрама и золотых зубов, но с такими же лисьими глазами и резкими повадками...

Глава 10. Кронштадтский галс

Сильный, порывистый мартовский ветер, то поднимал с мостовой позёмку, нёс её вдоль длинных улиц, состоящих из одинаковых, как близнецы, трёхэтажных кирпичных домов, то принимался раскачивать тусклые электрические лампочки фонарей, и без того едва живые. В разрывах между фасадов домами, на фоне свинцово-чёрного неба и пепельно-серого льда Финского залива, мерцали огнями огромные туши линкоров “Севастополь”, “Петропавловск” и броненосце береговой обороны “Император Александр II”, стоящих на рейде. Свет Толбухинского маяка, озаряющий время от времени мрачное небо, казался странной белой звездой из потустороннего мира.

К концу февраля 1917 года предупреждения о предательстве немки-царицы и царедворцев, о пророчестве Распутина, связавшего свою смерть со смертью царской семьи, предсказанное после первой русской революции Столыпиным возникновение на окраинах империи военный отрядов националистов и анархии, предсказание о закономерном исходе войны отсталой аграрной империи, не имеющей сил даже накормить собственное население, с ведущими индустриальны гигантами Европы, свершились. Самые богатые семьи России, используя своих людей, занимающих теперь главные посты в Государственной Думе, в полиции и жандармерии, в армии и на железной дороге, решили взять власть и все деньги России у безвольной царской семьи. Плавно подведя экономику страны к краху а систему власти к параличу, богачам оставалось только оформиться в новую властную структуру и назначить своих марионеток в новое правительство. В императорской армии и на флоте, вообще, и в Кронштадте, в частности, на складах совсем не осталось хлеба. Гарнизон Кронштадта и флот, стоящий на рейде, понимали, что, если залив начнёт оттаивать и покроется полыньями с шугой и подвоз на санях и автомашинах превратиться, на кораблях, в Кронштадте и фортах наступит голод.

В Питере войска восстали. Государственная Дума, распущенная царём, пошла на государственный переворот и объявила о самостоятельном управлении страной, с помощью изменивших присяге офицеров и солдат, арестовывала царское правительство, взяло под контроль своего комиссара железные дороги, объявило амнистию, в том числе 100 000 уголовникам, убийцам, грабителям и насильникам. Городская дума столицы создала милицию из рабочих, интеллигентов, бойскаутов и уголовников во главе с архитектором Кржижановским. Крестьянские и рабочие Советы по всей стране создали свою милицию. Бессмысленный и беспощадный русский бунт выплеснулся из чёрных душ наружу. На улицах и в квартирах убивают полицейских и жандармов. По всей стране начинаются погромы и массовые ограбления. Государственный переворот и революцию возглавляют богачи Вышнеградский, Путилов, Каменка и их марионетки в бывшей Государственной Думе, армии и МВД: Гучков, Алесеев, Корнилов, Протопопов. И вот — 2 марта царь отрекается от престола, вслед за ним отрекается и его брат. Видимо, угроза их жизни слишком велика и очевидна. Государственная Дума несуществующего уже государства и Совет Петрограда, состоящий из промышленников, меньшевиков и евреев-бундовцев, объявляет о создании Временного правительства, предназначенного править гигантской страной, ведущей кровопролитную войну с тремя империями — Германской, Австро-Венгерской и Османской.

Вместо императора Николая II главой страны встал князь Львов, организатор половины бюджетных закупок для воюющей армии, обвиняемый в гигантских хищениях государственных средств. Гучков, второй организатор-посредник промышленных закупок для армии, взял себе пост Военного и морского министра. Таким образом обогащению Вышнеградского, Путилова, Каменки, Алексеева и других бенефициаров государственного переворота, делать капиталы на бюджетных закупках теперь не мешал никто. Эти либералы решили, что Николая II лучше арестовать, пусть даже он ими ни в чём не обвинялся, наоборот, доверчиво отдавал свою жизнь и жизнь своей семьи в их руки. Заслуги династии Романовых в построении за 300 лет могучей державы, приобретения для русских Польши, Финляндии, Прибалтики, Белоруссии, Крыма, Кавказа, Дальнего Востока и Средней Азии никто в расчёт не принял. Страна, скрепляемая авторитетом императора и штыками гвардейских полков, рассыпалась в одночасье. Александр III оставил сыну Николаю II великую империю, а тот её превратил в труху. Однако, переворот безумия жадности российских богачей явился только спусковым крючком революции против этих же богачей. Могучий джин разноплеменного народа с их помощью вырвался из бутылки 1000 летнего заточения, но залезать обратно ещё на 1000 лет, отказался, тем более, что Отдельный корпус жандармов, охранные отделения, полиция, внутренняя стража, перестали существовать...

В сыром и морозном воздухе 4 февраля 1917 года над Кронштадтом и надо всем островом Котлас, каждые пятнадцать минут разносился печальный бой колоколов башенных часов Андреевского собора, словно они чувствовали приближение конца всего старого времени.

— Умоляю, Ильюша, голубчик, быстрее, быстрее, ради Христа! — воскликнула Маргарита Павловна Виванова — молодая женщина в коричневой собольей шубке и шапке под красивым ажурным платком, длинной юбке с небольшим разрезом, и лакированных ботильонах на низком каблуке.

Она поскользнулась на заснеженной булыжной мостовой и едва не упала. Василий Виванов успел вместе с сестрой, подхватить мать под руки. Вцепившись в его плечо, она едва не расплакалась от обиды, страха, чёрной зимы и своего плохого самочувствия. Леопольд Петрович Штраух, ставший недавно Василию отчимом, в сером пальто, вместо своей обычной жандармской шинели, в островерхой шапке из каракуля, быстро шёл впереди них с двумя большими чемоданами в руках. Рядом с ним старалась держаться пожилая горничная Клавой. Одетая в длиннополый тулуп, она была со спины похожа скорее на мужчину, чем на женщину, если бы не пуховой платок, несколько раз обмотанный вокруг поднятого воротника.

Позади всех, катя перед собой грохочущую одноколёсную тележку, вроде строительной тачки, с коробками, тюками, чемоданами, перетянутыми верёвкой, ворча что-то себе под о двуколке пол совсем нос по-стариковски, спешил конюх Илья.

Несмотря на то, что было уже далеко за полночь, им навстречу шли, бежали, поодиночке и группами, матросы, солдаты артиллерийских и пехотных полков, саперы, телеграфисты, железнодорожники, рабочие мастерских и складов, люди в полосатых арестантских халатах. Мелькали бушлаты, брюки-клёш, бескозырки, папахи из искусственного меха, грубые шинели с красными бантами на груди, чёрные железнодорожные фуражки. Кто-то из толпы был с винтовками, кто-то с шашками наголо. Многие несли факелы в руках, и огонь дико плясал на лицах и отбрасывал на окружающие дома и торговые вывески пляшущие огромные тени. Все эти люди кричали, улюлюкали, свистели, смеялись, исторгая из своих ртов облачка белого пара:

— Долой всю династию Романовых! Смерть тиранам! Да здравствует демократическая республика! Хватит войны! Давай хлеба! Землю давай!

Отовсюду, от Якорной площади, Морского манежа, Голландской кухни, Итальянского дворца, Петровского дока, от военной и купеческой гавани, со стороны казарм 1-го Балтийского экипажа, 2-го крепостного артиллерийского полка, и 1-го крепостного пехотного полка, казалось со всех концов города, слышались крики, пение множества голосов, играли военные оркестры, щёлкали винтовочные и револьверные выстрелы, звенело падающее стекло.

Несколько сотен человек скопились у фонарного столба рядом с перекрёстком улиц Интендантская и Николаевская. Там, привстав на трибуне из ящиков, держась за одной рукой за столб, и размахивая другой рукой над головами слушающих, возбуждённо говорил, иногда срывался на крик человек в железнодорожной шинели и фуражке:

— Правительство царских министров, оказавшееся неспособным справиться с разрухой, в настоящее время свергнуто, принято решение частью гвардейских офицеров, не согласных с Главковерхом Алексеевым и Временным Комитетом Думы возвести на престол Алексея, при установлении над ним регентства Михаила! Николай II обязан отречься от престола в пользу Алексея, ура-а-а!

— Ура! — машинально крикнул какой-то бородатый солдат.

Тут же, стоящий рядом матрос неожиданно наотмашь ударил его в лицо рукояткой офицерского кортика с такой силой, что у несчастного вылетели два передних зуба.

Потеряв сознание и обливаясь кровью, солдат повалился навзничь, потеряв сознание, а с упавшей папахи отскочила и жалобно звякнула о булыжник мостовой овальная армейская кокарда.

— Так ему суке! — сказал, стоящий рядом другой матрос, с куском цепи в руке, — чтоб контра рот не разевала нам тут!

— В Государственной думе образовался специальный думский комитет, и на питерских улицах уже нет ни одного городового или жандарма! Везде разъезжают грузовики с революционными солдатами! — не увидев во тьме произошедшего продолжил митинг железнодорожник, — левые кадеты и октябристы приветствуют такое обновление! Да здравствует князь Долгоруков — вождь зажиточных горожан и богатого крестьянства и ЦК партия кадетов — Конституционно-демократической партии Народной Свободы! Да здравствует конституционная монархия по английскому образцу и война до победного конца!

Из толпы слушателей раздался свист и недовольные крики:

— Хватит нам Романовых с их германскими царицами! Долой дворянских кровососов и золотопогонников! Бей его братцы!

К оратору потянулись руки, а он, обхватив фонарный столб, как последнюю надежду, отчаянно завопил:

— Это же, голубчики, как сообщение от партии кадетов только, это же просто как весть такая! Я простой делегат! Я сам за создание Временного правительства комитетом Думы и созыв Учредительного собрания! Левые кадеты и октябристы...

— Знаем мы ваши Учредительные собрания — подтасовать любые выборы как шулеры в очко вы все мастера большие! — крикнул матрос с кортиком.

Человека в шинели всё-таки стащили вниз, как он ни цеплялся за свою жизнь. Его стали бить обстоятельно, по-крестьянски.

— Повесить его надо на фонаре, чтобы против народной свободы не восставал! — крикнул кто-то.

— Правильно, братки! — ответили ему, — понаехали тут умники из столицы! Жируют там, а мы тут голодаем, холодаем!

Ещё немного и, матрос с цепью нанёс бы несчастному питерцу оглушающий удар по голове, но железнодорожник оказался крепким и вёртким. Он вырвался, вскочил из круга палачей, затравленно озираясь, и на секунду встретившись взглядом с Василием, оказавшимся не его пути, бросился бежать в сторону Лесной биржи.

Тем временем на ящик уже карабкался следующий оратор…

Недалеко от этой толпы, несколько солдат и матросов, выломав двери в продуктовой лавке “Небель и К”, разочарованно выбрасывали на улицу пустые ящики и лотки. Двое из них, подбирая с мостовой камни, с придыханием бросали их в окна второго этажа. Там кто-то бегал в испуге по комнатам.

— Э-эх! — покрикивали они, — вот, казнокрады, будете сейчас за гнилую картошку отвечать нам, сейчас поднимемся...

Забава доставляла им удовольствие. Стёкла со звоном бились, падали на брусчатку, и разлетались вдребезги.

Из следующего дома на улицу несколько малорослых солдат, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками, выволокли босого толстого человека в одних кальсонах. Повалив его на мостовую, солдаты стали деловито и яростно, без слов, топтать его сапогами. Следом вытащили за волосы немолодую уже, визжавшую женщину в ночной рубахе. Её тоже принялись избивать. Она замолчала только тогда, когда ей ударили оковкой приклада по затылку. Слышно было, как хрустнула кость. Женщина затихла без признаков жизни.

— Катя! — закричал мужчина.

Когда он попытался встать на ноги, один из солдат с силой вонзил ему штык в бедро. С душераздирающим криком несчастный упал обратно на брусчатку и пополз к своему дому. Несколько ударов ногами и прикладами заставили его остановиться и замереть.

— Быстрее, быстрее, Маргарита Павловна… Этот извозчик со своими санями, чтобы проехать по льду залива, так много взял с меня и с грека Ипотиматопуло, что будет обидно, если наше бегство в Ораниенбаум провалиться из-за ваших с дочкой шляпных коробок! — зло зашипел ротмистр Штраух, обернувшись к Василию и его матери,

я, его сестру и мать, зло зашипел ротмистр, — они, мерзавцы, хамы, уже вкусили крови. Никольский, капитан крейсера “Аврора” — убит, каперанг Повалишин с “Александра II” — убит, Ивков с “Африки” живым спущен под лёд. Когда я от дома Голубева отходил, толпа уже шла за адмиралом Робертом Николаевичем, губернатором Виреном!

“Au danger on connait les braves” отчего-то пришла на ум Василию избитая фраза, значение которой он раньше не мог прочувствовать. Сейчас он её понял. Именно так ему представлялось восстание черни в Париже в 1889 году после объявления сословно-представительским учреждением монархической Франции себя Учредительным собранием. Необразованная толпа, с трудом думающая, кое-как говорящая, при отсутствии ограничений, выплёскивала своё разочарование жизнью, горечь не оправдавшихся надежд на любого беззащитного, особенно, если он имел признаки большей успешности, чем они. О предпосылках такой сегрегации они даже не имели возможности размышлять.

— Отречёмся от старого мира-а-а-а... Отряхнём его прах с наших но-о-о-ог... Нам постыли златые кумиры-ы-ы-ы... Ненавистен нам царский черто-о-о-ог... — под нестройный рёв множества глоток, в котором с трудом можно было узнать “Марсельезу”, из-за поворота показалась ещё одна устрашающего вида толпа матросов, солдат и рабочих мастерских. Они несли развивающееся знамя 1-го Балтийского экипажа. У многих в руках было самодельные факелы. Впереди них, в разорванном генеральском мундире, с оторванными с тканью погонами и орденами, со связанными сзади руками, окровавленный, спотыкаясь, шёл высокий седой человек.

— Смерть Стронскому! Расстрелять! Сжечь! Смерть кровопийце-держиморде! — неслись вслед ему крики, сливаясь со словами воинственной революционной песен, — да здравствует комитет народного движения и его председатель Ханох! Да здравствует партия эсеров!

Когда процессия поравнялась со Штраухом и Клавой, и стали видны раны и ожоги на лице генерал-майора, а также то, как кровожадно и сатанински блестели в свете факелов глаза мучителей, совсем близко, может быть даже на соседней улице, часто и беспорядочно затрещали винтовочные и револьверные выстрелы. Следом деловито заработал пулемёт.

— Офицерье с полицией отбиваются! Это со стороны Морского Инженерного училища на Поморской! — крикнул матрос с кортиком, — а ну-ка братва, кому жизнь не дорога!

Часть матросов и солдат, оставив митинг и процессию Балтийского экипажа и окровавленного генерала, бросились в переулки, ведущие в ту сторону. Громыхнул артиллерийский выстрел. Загуляло эхо, повсюду с пронзительным карканьем взлетели вороны и галки. Было слышно, как с грохотом и треском рушатся после этого какие-то деревянные конструкции.

К моменту отречения Николая II, его Балтийский императорский флот был заперт собственными минными заграждениями и превосходящим его по силе германским флотом в восточной части Балтийского моря. Оборонительные укрепления Моонзунда, Ревеля и Кронштадта, в совокупности броненосцами, пусть и не успевшими своим появлением к началу войны, но создавшими в Финском заливе возможность нанести неприятелю существенный урон, создали устойчивую оборону. Однако, для активных действий флота с самого начала войны не хватало ни сил, ни решимости, ни опытности. Четыре новых линкора “Полтава”, “Гангут”, “Петропавловск” и “Севастополь” по проекту английской фирмы Виккерс строились слишком медленно. Поставки заграничного оборудования шло с запозданием. Вышнеградский, возглавивший Санкт-Петербургский Международный Коммерческий банк, контролировавший строительство всех военных кораблей империи, особо не торопился. Ему важна была прибыль и удовольствие акционеров. А акционерами банка сына министра финансов Вышенградского были германские банки, прежде всего Diskonte Geselschaft, Берлинский вексельный банком и Deutsche Bank, Парижско-Нидерландский банк и банкирским домом Ротшильдов. Даже банковская переписка осуществлялась на немецком языке. Это был крупнейший банк империи. Совместно с банкирским домом Ротшильдов он владел обществом по добычи нефти в Баку, Владикавказской и Юго-Западной железными дорогами, предприятиями угольной, золотодобывающей, металлургической, машиностроительной, сахарной, текстильной, табачной промышленности. В сфере влияния банка было 50 железных дорог, промышленных и страховых обществ. По размеру акционерного капитала делил 1-е место в России с Азовско-Донским и Русским банками.

- Кто владеет деньгами государства, владеет и государством! – говорили флорентийские банкиры Медичи, кредитуя одновременно французского и английского короля, ведущих между собой столетнюю войну, и получая выгоду и от проигравши, и от выигравших.

Имея контроль за военным производством и рассчитывая на сверхдоходы от военных заказов и в Германии и в России, мог ли Вышнеградский и его акционеры не толкать Николая II на странную войну с Германией за обиды, нанесённые австрийцами сербам? Волен ли был Николая II отказать такой силе и не начать самоубийственную для России войну? Волен ли был Николай II отказать такой силе и не отречься за себя и за сына, справедливо опасаясь за свою жизнь? Могло ли Временное правительство князя Львова говорить о чём-то другом, как не о войне до победного конца? Любой, кто заикался о мире с Германией, превращался во врага главной силы тогдашней России. Вышнеградскому нужна была война любой ценой, хоть мировая, хоть гражданская. Ничего личного, только бизнес. Беззащитную императрицу за измену Родине и шпионаж в пользу Германии ругали все, кому не лень, а Вышнеградского никто. Это было смертельно опасно. Критиканы Вышнеградского либо исчезали бесследно, либо гибли в как бы бытовых происшествиях, разорялись, оказывались на каторге. С сильным не борись…

Основной задачей флота Николая II явилось воспрепятствование проникновению противника в Финский залив посредством огневого контакта на заранее подготовленных позициях. Такая главная оборонительная минно-артиллерийская позиция была выбрана в узости залива, образуемой островом Норген и мысом Порккала-Удд. Такая оборонительная стратегия была логичной. Нелогично было вообще вступать в войну, имея в Прибалтике, в Пруссии и Польше решающий театр военных действий, с необеспеченным должным образом морским флагом. Если императорский Николая II флот не справился с японским, то почему он должен был справиться с ещё более сильным германским?

Балтийское море с самого начала войны справедливо рассматривалось Великобританией и Германией как второстепенный театр. Императорский русский флот очень медленно восстанавливался после катастрофического поражения в войне с Японией. Потеряв в позорном Цусимском сражении и при бесславной обороне Порт-Артура в 1904 —1905 годах три четверти своего флота, выставив героями команду крейсера “Варяг”, затопивших без боя новейший крейсер, царские адмиралы и флотские офицеры пережили восстания на флоте, первую Русскую революцию, и с обездоленным, и озлобленным личным составом рассчитывать на победу на Балтике не могли. Немцы же опасались в первую очередь флота Великобритании, поэтому держали на Балтике лишь устаревшие корабли. Подавляющее превосходство Германской промышленности позволяло в любой момент быстро нарастить силы за счёт авиации и подводных лодок и провести модернизацию любого корабля. Однако на Балтике им было достаточно контроля над путями поставок железной руды и редкоземельных металлов из Швеции и блокирования неприятельского флота в Финском и Рижском заливе. Обе эти задачи российский флот им предоставил возможность осуществить, заняв оборонительные позиции за минными полями. Три года войны Балтийского флота не изобиловали активными действиями. Ни одного сражения, ни одной десантной операции. События можно сосчитать по пальцам. В начале августа 1914 в Финском сел на мель и был захвачен германский легкий крейсер “Магдебург”. Его документация позволила раскрыть военно-морской код Германии. Однако, это не изменило соотношение сил. Англичане и русские думали, что знают, что затевает германский флот, что враг не догадывается о знании ими кода, германская же разведка использовала такой блестящий, специально организованный канал для дезинформации. Через два месяца после начала войны немецкой подводной лодкой был потоплен крейсер “Паллада”. Через месяц подорвался на минах и затонул германский крейсер “Фридрих Карл”. В начале 1915 года получили повреждения на минном поле германские крейсеры “Аугсбург” и “Газелле”. Через полгода произошёл бой у острова Готланд между отрядами крейсеров, в результате чего затонул германский минный заградитель “Альбатрос”. Через года после начала войны 7 линкоров, 6 крейсеров, 24 эсминцев и 14 тральщиков германского флота сделали попытку расчистить Ирбенском проливе от мин и подойти к Риге. Им препятствовал один старый русский броненосец, 3 небольшие канонерские лодки, минный заградитель, 16 эсминцев и несколько подводных лодок англичан. Отогнав прицельным огнём русские корабли, и потеряв два тральщика на минах, германский флот остановил атаку. Через несколько дней германским силам удалось протралить Ирбенский пролив, потеряв ещё один тральщик, и войти в Рижский залив. Однако, здесь было так же не пройти из-за густых минных полей. Потеряв на минах ещё два эсминца, германцы ретировались. Вот и всё.

Николай II и генерал Алексеев запрещали всякую активность Балтийскому флоту, несмотря на ничтожность германских сил принца Генриха, состоявших из старых кораблей. В ставке Верховного Главнокомандования в Барановичах–Могилёве не было не только полководца в лице Николая II, но и флотоводца. О морской стратегии там не имели понятий, как и о сухопутной. Все распоряжения по морской части были проникнуты страхом потерять корабли. Флот был ими обречён на бездействие и деморализацию. Страшась потерять один-два корабля, Ставка погубила всю российскую морскую силу. Флотом командовали за тысячу вёрст из болот Полесья по-болотному. Четыре новых броненосца типа “Гангут”, стоимостью по тридцать с лишним миллионов золотых рублей каждый, введённые в строй уже после начала войны обеспечивали императору подавляющее превосходство над силами принца Генриха на Балтике. Имея эскадренный ход до 24 узлов за счёт английских двигательных установок, и вооружённые более дальнобойными орудиями, чем германцы, они могли бы с отличным успехом сразиться и с частями флота Открытого моря, выходившими в Балтику и имевшими эскадренную скорость не свыше 18 узлов. Однако, Николай II и его начальник Генерального штаба генерал Алексеев не уставали напоминать балтийскому командованию, что его главной задачей остаётся недопущение прорыва германских морских сил в восточную часть Финского залива для высадки десанта у врат столицы империи. Они требовали оградить флот от малейшего риска и сохранить его для решающего сражения на главной оборонительной минно-артиллерийской позиции. На самом деле они были в чём-то правы: отремонтировать свои линкоры в случае повреждения силовых установок, получить из Англии в условиях блокады новые турбины Парсонса, и котлов Ярроу было затруднительно. Свои же подобные корабельные двигатели из-за технической отсталости Россия не производила.

Теперь царя не было, Ставкой управлял генерал Алексеев, но что это могло поменять в проигранной войне? После разрушения Временным правительством остатков боеспособности русского флота Приказом N 1, германские командование готовило операцию “Альбион” по захвату Моонзундских островов. Предполагалось высадить десант на острова Эзель, Моон и Даго, захватить их форты и батареи, протралив минные заграждения в Ирбенском проливе, прорвался в Рижский залив и взять Ригу. Корабли Балтийского флота были прикованы без топлива, с бушующими командами в Ревеле, Гельсингфорсе, Кронштадте. Никто не знал, что теперь с этим делать.

Опубликованный позавчера Приказ N1 Временного Правительства князя Львова и Гучкова, главных посредников между промышленностью и армией по закупкам вооружения, военных материалов и продовольствия, отменил в армии на флоте дисциплину. Теперь ничего не могло на Балтийском флоте происходить без одобрения флотских матросских комитетов, созданных на всех уровнях командования. Зачем было главным коррупционерам России выводит армию и флот из подчинения генералитету и адмиралам, было понятно - они опасались, что генералы и адмиралы, проголосовавшие за отречение царя, не согласятся с властью торговцев и фабрикантов, и возьмут власть себе. Передача власти в армии солдатским и матросским комитетами лишала их такой возможности. Большую часть комитетов армии и флота контролировали эсеры и анархисты. Меньшую часть большевики и меньшевики. Но почему генералитет согласился с таким отказом, уничтожающим дисциплину и единоначалие в воюющей армии и флоте? Система управления сложнейшим механизмом Балтийского флота вернулся к уровню ватаг и выборных атаманов средневековья, казачьим шашкам и народным армиям Разина и Пугачёва, ко временам новгородских ушкуйников. Перед атакой солдаты голосовали, двигаться ли им вперёд на врага, или вообще дезертировать домой. И без того до предела ослабленная российская армия и флот, перестала существовать как единое целое. Войска теперь сохраняли верность не России, а конкретному лидеру или военачальнику только добровольно. Дезертирство осуществлялось теперь целыми подразделения по решениям комитетов. Они снимались с фронта, захватывали поезда и отправлялись в тыл, по домам, делить помещать землю, грабить и имения и церкви.

Глава 11. Революция

Война унизительно закончилась. Началась профанация. На словах Временное Правительство провозглашало войну до победного конца и продолжала наращивать военные затраты, во всё возрастающем количестве печатая и поглощая деньги, а на практике разрушило в воюющей стране систему государственного управления: упразднила институт губернаторов, полицию, юстицию, внутреннюю стражу, расформировала гвардию, отменила дисциплину и единоначалие в армии на флоте. Каждый дом, село, диаспора, поместье, завод теперь должны были создавать отряды самообороны. Богачи Вышнеградский, Путилов, Каменка и те, кого они представляли, пошли ещё дальше, начав создавать собственные наёмные вооружённые силы из офицеров и юнкеров. На фронте по решению полковых солдатских комитетов началось массовое братание с врагом. Немцы, австрийцы, румыны, венгры, чехи с удивлением наблюдали, как под гармошки и патефоны, с белыми флагами и без оружия, по согласованию парламентёров, из своих окопов и блиндажей выходили топы русских солдат и офицеров. На нейтральной полосе они пели, плясали, устраивали митинги, принимали делегации врага, обменивались подарками и провозглашали мирное сосуществование.

Предав Царя и Веру, они спокойно предали и Отечество, демонстрируя отсутствие сознания, присущего сложившейся нации, когда каждому и без вождей понятно, кто он, что ему нужно, а что нет. Словно листья дерева все поворачиваются к солнечному свету безо всякого вождя, люди состоявшейся нации знают, что им делать без подсказок и понукания. Вожди большевиков в были далеко. Ленин в эмиграции в Швейцарии, Троцкий в Америке, Сталин в ссылке в Туруханской крае. Никто из них и не думал, что император может вот так отречься, да ещё и отречься за наследника, разрушим систему престолонаследования, а огромную империю вдруг понесёт без руля и ветрил по океану истории. Нет, были, конечно, в её родословной моменты полного хаоса, когда патриарх Филарет из рода бояр Романовых замыслил свергнуть власть князей Рюриковичей, использовав для этого Лжедмитрия I, II, русского короля Владислава, польские и казацкие отряды наёмников. Смутное время перехвата власти длилось тогда десять лет. За три года войны, те немцы, что составляли треть из всех госслужащих Российской империи, либо были отстранены от дел, либо помещены в концлагерь, либо эмигрировали. Теперь государственную систему полудиких и диких народов огромной империи некому было скреплять. Сколько продлится оно в этот раз. Кто и когда остановит разрушение Отчизны, вернёт своевольные вотчины в стройное государство и прекратит иностранный произвол? Новые варяги, монголы, новые поляки?

Русские же солдаты вместе с немцами и австрийцами удили рыбу, ходили в гости, митинговали, выпивали. От этой победы над русскими австро-венгерские и немецкие солдаты приходили в отчаяние. Конец Восточного фронта для них означал отправку на Западный фронт, где как раз германское и английское командование готовили очередную мясорубку на территории Бельгии в районе деревни Пашендейль, близ города Ипр в Западной Фландрии. Капиталистами намечалось одно из грандиозных массовых убийств простых людей. Остаться в качестве пленных в разорённой стране многим казалось перспективней, чем отправиться на бойню в Бельгию. Началась массовая сдача в плен проигравшим. Чехословацкий корпус австро-венгерской армии сдался в полном составе вместе с офицерами и материальной частью, и не прогадал. Им предстоит ограбить странную страну, и вернуться домой богачами. Не отставали и фольксдойчи. Неразбериха на фронте стояла ужасная: солдаты уже не понимали, в кого стрелять, и надо ли вообще стрелять, они взяли противника в плен, или он их взял, есть командиры у них или нет.

Балтийский флот потерял в войне около 3000 тысяч человек, что было гораздо меньше даже среднесуточных потерь сухопутных сил в первые два годы войны. Однако в нежелании воевать он не отставал от армии. На кораблях, конечно, не пойдёшь брататься в море, полном мин, но в остальном всё было таким же. Расправа над ненавистными адмиралами и офицерами, потерявшие по приказу Временного правительства власть над матросами, была неизбежна...

Эхо ружейно-пулемётной стрельбы носилось по прямым улицам юго-восточной части Кронштадтской крепости, отражаясь, то от чёрного неба, то от пепельного льда Финского залива. С другой стороны улицы тоже защёлкали выстрелы.

Василий Виванов с ужасом наблюдал, как десятка два рослых матросов с оскаленными зубами, мелькая тельняшками и голландками из-под расстёгнутых, несмотря на мороз, бушлатов, побежали на звук выстрелов. Они оттолкнули к стене оказавшихся на их пути Штрауха и Клаву. Буквально сбили с ног мать и сестру. Тут же Василия самого толкнули винтовкой на железные ворота с большим висячим замком. Старик Илья попятился и сам опрокинулся вместе с тачкой на снег. Пеньковая верёвка лопнула, коробки и тюки развалились в разные стороны. Часть из них раскрылась. На одну коробку с хрустом наступил кто-то из бежавших. Из толпы, идущей с пением за генералом Стронским, чей-то пронзительный женский голос выкрикнул:

— Смотрите-ка, парни, не иначе буржуи драпают из крепости!

И тут же сотни злобных глаз устремились на семью Вивановых. Нелепо и вызывающе сейчас смотрелись, лежащие на брусчатке, с ленточками, цветами и перьями, шляпки Маргарита Павловны. Холодный ветер шевелил все эти цветные украшения, будто нарочно дразня восставших солдат и матросов Кронштадтского гарнизона. Не в первый раз уже улицы Кронштадта содрогались от действий толпы бунтовщиков. Идея жандармского ротмистра Штрауха безопасно отправиться в Финляндию через Кронштадт, минуя охваченный волнениями Петроград, оказалась провальной. Надежды на то, что строгие флотские порядки и драконовский характер адмирала Вирена удержат солдат и матросов в повиновении, не оправдались. Для вчерашних крестьян, ставших свидетелями убийства огромного количества из собратьев на фронте, разорения кулаками и помещиками их семей в тылу, реквизиции продовольствия и лошадей у из голодающих семей царскими чиновниками, прославление этих порядков церковниками, призывы к свободе со стороны партий всех мастей и агитаторов, возымели действие. Весь ужас их заточения в холодных и сырых стенах крепости, в железных колодцах огромных военных кораблей имел высший смысл только при наличии сакральной фигуры императора, помазанника божьего владеющего единовластно всем в России, Польше и Финляндии. Бывшие крестьянские же дети, пришедшие к власти после отречения императора и власти и отказа его наследника принять царскую власть, освобождали их от божественной зависимости рабов вседержителя, генетически усвоенной десятью поколениям русских крестьян со дня объявления Земским собором боярского сына Михаила Романова царём и коронованием его в Успенской соборе Кремля. Провозглашённый неким Временным комитетом бывшей Думы, кучкой питерских интеллигентов, торговцев и фабрикантов правителем России князь Львов, был для крестьянских сынов всего лишь одним из череды Орловых, Потёмкиных, Биронов и Столыпиных, слуг при барине. Львов был всем известным посредником между промышленностью и военным госзаказом, обвиняемым в растратах и хищениях. Даже озвучивание его фамилии в последнем послании императора никого не обманывало. Николай II пытался спасти свою жизнь и жизнь своей семьи, и подписал бы перед лицом ультиматума армии и гвардии не только отречение, но и всё, что угодно. Согласно действовавшему на тот момент закону о престолонаследии, царь не имел права отрекаться за наследника — своего сына. Вся империя об этом знала, весь мир.Он не выдвинул никаких условий, покорно дал себя арестовать Алексееву и комиссару из столицы. Что должен был подумать английский король Георг V о действиях своего племянника Николая II, являвшегося, кроме всего, адмиралом и фельдмаршалом Британской Империи, ведущей страшную войну с Германией? А баснословные деньги царской семьи за границей теперь будут чьи, кем и против кого использованы? Вся камарилья с бумажками была только фарсом, фиговым листком, прикрывающим переворот, обезглавливание русскими своей воюющей страны...

Барина больше не было. История России знала много самозваных правителей России, начиная с Лжедмитрия I и заканчивая Емелькой Пугачёвым, называвшим себя Петром III. Все они закончили жизнь страшной смертью. Князь Львов был для крестьянских сынов в солдатских шинелях и матросских бушлатах таким же самозванцем, место которого, через некоторого время была, безусловно, на колесе для четвертования. Призыв комиссаров Львова репрессировать всех полицию и жандармов, рождение Приказа N1 об отмене дисциплины в армии и на флоте, должны были, по мнению участников государственного переворота исключить противодействие армии и силовых служб, дезорганизовать центры сопротивления заговорщики. Это сработало, но что теперь могло остановить массы вооружённых боевым оружием, структурированным в воинские части людей, освобожденных от присяги, командиров и страха наказания от сведения счётов и проявления сути своей тёмной звериной человеческой сущности? Великая мечта об обретении русскими Свободы начала реализовываться с мерзость и подлости. Закон Божий? Когда он работал без опоры на царские штыки? Несмотря на то что Синод признал Временное правительство, а вовсе не встал на защиту Помазанника Божьего и готовил воззвании “К верным чадам Православной Российской Церкви” по этому поводу, такая явная средневековая продажность Патриарха в духе Папы Римского Борджии, только подтвердили для всех, что церковь, это не Бог, а всего лишь дело рук людских. В начале 1917 года почти никто из солдат и казаков на боевых позициях не принял святое причастие тогда как в 1916 году святое причастие принимали почти все из них.

Кронштадт и при помазаннике божьем Николае II восстал десять лет тому назад, хотя и не с такими сокрушенным размахом. Ещё служили сверхсрочно унтер-офицеры и старшины прекрасно помнящие ту жестокую пору. Эх, ротмистр Штраух, ротмистр Штраух...

Давешнее восстание эсеров в 1906 года в Крондштадте началось вместе со Свеаборгским восстанием. Первыми восстали минёры и сапёры. Они арестовали младших офицеров, и расстреляли старших. 10 тысяч матросов, солдат и бойцов рабочих дружин, плохо вооружённые, убили нескольких офицеров и захватили электростанцию. Пехотный Енисейский и лейб-гвардейского Финляндского полков ружейным и пулемётным огнём легко рассеяли отряды восставших. Был открыт огонь с крейсера “Громобой” Части из Санкт-Петербурга, Ораниенбаума и Петергофа за день полностью установили контроль над городом. Серьезная, на час, перестрелка возникла только на единственном занятом восставшими форте “Великий Князь Константин”. Там и расстреливал генерал Адлерберг минёров.

— Вы хотели земли, так вот вам земля, а волю найдете на небесах! - сказал он, приказав им самим себе выкопать могилы.

После расстрела могилы сравняли с землёй, и по ним парадным маршем под оркестр прошли лейб-гвардейцы, а затем провели остальных арестованных, ожидающих трибунала. На следующий день расстрелы матросов и гражданских продолжились. Другим повезло — за желание земли и воли их не расстреляли, генерал отправил их по тюрьмам и каторгам. Поднявшийся одновременно с этими событиями бунт минёров в финском Свеаборге, спровоцированными членом ЦК эсеров Азефом. Последующая попытка большевиков придать восстанию организованный характер, провалилось, однако, броненосцу “Цесаревич Алексей” пришлось громить цитадель восставших из орудий главного калибра.

Бунт и погром в Кронштадте в 1905 году, более серьёзное восстание 1906 года началось, когда царизм был в расцвете. Его карательные силы в виде гвардейских полков, жандармерии, полиции и охранки действовали как часы. Перед тем, как расстрелять из пушек баррикады революционеров и рабочие кварталы Красной Пресни, во время движения эшелонов с гвардии из Санкт-Петербурга в Москвы, гвардейские офицеры-дворяне, звякая шпорами и отблёскивая золотыми погонами, выходили размять ноги на станциях, и мгновенно, играючи и бравируя убивали любого подозрительно им человека, считая правосудием своё мнение. Мужчина, женщина, подросток, одетый как-то не так, ведущий себя несколько странно мог быть застрелен офицером или гвардейцем прямо из окна вагона. А уж когда гвардия прибыла в восставшие районы Москвы... До этого на дворцовой площади гвардейцы хладнокровно, залп за залпом, из винтовок Мосина, пробивающих с десяти шагов сразу по нескольку тел, расстреляли многотысячную толпу рабочих с жёнами и детьми, идущих с иконами и священниками для подачи прошения царю. Убитые дети лежали перед окнами царского дворца на морозной брусчатке в застывших лужах крови своих матерей...

Нынешнему же Кронштадтскому восстанию 1917 года сигнал подало самопровозглашённое Временное правительство. Но это уже не было восстанием против царя, который отрёкся. Это были уже последствия. Теперь уже некому было, подобно генералу Адлербергу и генералу Самгину, одному из палачей “Кровавого воскресенья”, командовать марширующими по могилами и детским тела войсками. Хотя оба садиста были ещё живы, но большая часть гвардейских офицеров-дворяне была убита немцами в соответствии с планами операций Генерального штаба под руководством генерала Алексеева. Офицерство военного времени, прапорщики, унтер-офицеры не из дворян, были уже не опорой царизма, а наоборот, его могильщиками. Открытое вооружённое восстание полков Питера несколько дней назад начал унтер-офицер Кирпичников, застрелив своего командира, вместо того, чтобы вести роту в очередной раз на осуществление режима военного положения. До этого на Знаменской площади в духе “Кровавого воскресенья” батальон лейб-гвардии Волынского полка открыл залповый огонь по демонстрантам — первая шеренга с колена, вторая стоя, по взмаху шашки своего штабс-капитана. Двумя залпами было убито на месте сорок человек и ранено впятеро большее число. По брусчатке кровь потекла ручьями... После этого, перебив в казармах своих офицеров, батальон прославленного в боях, лейб-гвардейского Волынского полка вышел на Литейный проспект Петрограда, и вместе с толпой дезертиров, уголовников и бастующих рабочих начал погромы в городе с поджога здания суда. Всё это коренным образом отличалось от канонического паркетного восстания гвардии на Сенатской площади в декабре 1925 года. Массовые аресты в общественных организациях и политических партиях, грабежи и погромы магазинов, всеобщая политическая стачка, убийства полицейских на улицах.

Оставались казаки... Но казаки объявили свои земли управляемыми ими самими, за неимением более центральной власти. Теперь их целью было вернуться домой, на Дон, Кубань и Терек, прихватив в России как можно больше добра. Многие казацкие семьи, проводив на фронт на годы большинство своих сыновей, разорялись, становилось бедняками. Они оказывались в одном стане с безземельными приезжими лицами не войскового сословия. Они арендовали земли у станиц, у состоятельных казаков. Платили они немало - по несколько рублей за сотку в год. Иногородние платили ещё и за разрешение на строительство домов и хозяйственных построек на войсковых землях. Платили за право пользования пастбищами, лесами и водой. Иногородняя и казачья беднота батрачила на состоятельных казаков. Деньги и жадность начали раскол казачество. В Петрограде, бурлящем недовольством и саботажем по поставкам по железной дороге хлеба, верные всегда царю 1-й, 4-й, 14-й Донские казачьи полки и даже Гвардейский казачий полк, так всегда охотно стрелявшие, рубившие и поровшие русских, польских, финских рабочих и крестьян, вдруг отказались оставаться верными воинской присяге и подчиняться командующему Петроградским военным округом генерал-лейтенанту Хабалову.

Ещё до того, как старший унтер-офицер Кирпичников поднял бунт в Волынском полку, на Знаменской площади казак из 1-го Донского казачьего полка зарубил шашкой полицейского и обратил в бегство полицейский отряд. Толпой была открыта тюрьма и выпущены уголовные преступники. Начались погромы полицейских участков, Вечером этого дня царь указом распустил Государственную Думу, но депутаты не разъехались, а принялись за еще более энергичную разрушительную деятельность, призывая к резне полицейских и жандармов.

От этих событий Кронштадт отделяло всего несколько километров по льду Финского залива, и трудно было себе представить, чтобы он избежал подобной доли, имея такой не надёжный контингент.

Адмирал Вирен, военный губернатор Кронштадта, как и все генералы старой закалки был славен на флоте своей крутостью. Он спокойно останавливал пролётку, заметив у проходящего молодого военнослужащего непорядок в одежде или поведении, и позволял себе избить его до полусмерти кнутом. Неотапливаемый зимой карцер гауптвахты был другим его любимым наказанием. Вчера матросы потащили старика адмирала по улицам, улюлюкали, плевали ему в лицо. На Якорной площади они избили его до смерти, а ненавистный труп сбросили в овраг. Оно лежало всё ещё там. Председатель “Народного движения” студент Ханок запретил его хоронить.

Русская революция началась из-за большой крови, свершилась с большой кровью, и не принести ещё большую кровь просто не могла.

— Минёры сюда давай! Хватай этих гадов! — сказал выделившийся из толпы здоровенный матрос с браунингом в руке, — ну-ка, кто тут попался?

Не успел Василий выдохнуть, как их окружили десятка полтора угрюмых матросов минной роты. Некоторые из них были вооружены винтовками, некоторые обнажёнными офицерскими шашками или кортиками. Только двое юнг, почти мальчиков, были безоружны. За их спинами горел на столбе мигающий электрический фонарь и пляшущие факелы тропы, ведущей на расправу генерала. Из-за этого, в контражуре, минёры, казалось, стояли как единая непреодолимая чёрная стена. Двое нападавших сильными руками схватили Штрауха за запястья, повыше белых лайковых перчаток, и стали заворачивать и ему за руки спину. Один из них, приставив тускло блеснувшую шашку к груди Василия, ухмыльнулся и проговорил:

— Ну, что, буржуйчик, манто, пальто... Говори, белая кость, признаёшь ты власть Временного правительства Сашки Керенского или нет?

— Васечка! — закричала и рванулась, было, к сыну Маргарита Павловна, но договорить она не успела.

В этот момент кто-то из матросов со всего размаху ударил её по лицу. Маргарита Павловна неловко упала на грязный снег, отчего её юбки сбились к коленям, а меховая шапочка и горжетка отлетели в разные стороны.

— Всё дадут нам панталончики за конфетки, да лимончики... — произнёс рядом пьяный голос из темноты.

Послышались отвратительные смешки и похабные замечания. Матросы явно не собирались останавливаться, и их разнузданные мысли и выражения заходили всё дальше.

Василий дёрнулся было к матери, но острие шашки так вдавилось ему между рёбер, что от боли почернело в глазах. По телу под одеждой потекло что-то липкое и горячее.

— Не надо, Кузьмич, ты же его зарежешь так! — сказал юнга.

Через мутные, пляшущие красно-жёлтые звёздочки перед глазами, он увидел, как Анна бросается к матери, и пытается её поднять на ноги.

Скользят предательски по камню и разъезжаются её сапожки. Вырывающегося Штрауха, согнув почти пополам, бьют кулаками, рукоятями шашек и кортиков по голове, по затылку и по спине.

— Оставьте женщин в покое, хамы! — кричит он зло, потеряв всякий страх, — давай до смерти один на один, кто не трус! Любым оружием!

Но никто на его вызов не отзывается. Распахнув на нём пальто, и обнаружив под ним мундир жандарма, сшитый на заказ в Париже, и так им любимый, они срывают с него и пальто, и мундир.

— Братцы, царского пса нашли! Айда сюда! — кричат матросы радостно, словно это оправдывает избиение женщин и подростка, и любые предстоящие злодеяния, — не уйти сатрапам от народного гнева и суда революции!

Матросы валят офицера на камни мостовой, и начинают скручивать за спиной руки пеньковой верёвкой от рассыпанной поклажи.

— Тащи их, братва, на лёд! Пришвартуем навечно годов! Кончай семейку жандармов-кровопийц! — крикнул матрос с шашкой, ударив Василия рукояткой в висок, — да здравствует революция!

Кровь хлынула ручьём за воротник Василию, он упал. Его ударили несколько раз ногами. Боль уже почти не чувствовалась, только страх и онемение. Руки ему вывернули за спину до хруста и связали.

Под улюлюканье, свист и мерзкие шутки, минёры поволокли уже не стоящего на ногах отчима и его через идущую навстречу толпу в сторону казарм полуэкипажа, к северо-восточной окраине Кронштадта. Потом их заставили уже идти самих. Кто-то, то и дело со смехом приставлял к его горлу офицерский кортик. Ротмистр продолжал что-то хрипеть. Его били со всех сторон. Белая сорочка разорвалась и висела лохмотьями, брюки разъехались по всем швам и чудом ещё держались на окровавленных ногах. Все окна в длинном здании полуэкипажа теперь были ярко освещены, оттуда слышались пьяные крики, звуки гармошки, выстрелы. Всё так же невозмутимо, словно не было и в помине этой Варфоломеевской ночи в Кронштадте, время от времени продолжали бить малиновым звоном часы Андреевского собора. Всё так же ровно сиял огонь Толбухинского маяка.

За мужчинами, толкая в спины, погнали мать и старшую сестру Василия.

Перед тем, как двинуться в этот скорбный путь, может быть последний, Клава, в отличие от исчезнувшего куда-то старика Ильи, протиснулась к Маргарите Павловне. Не обращая внимания на ругань матросов, она попыталась, со слезами на глазах, на лету поймать и поцеловать её руку в некогда белой, а теперь перепачканной перчатке. Немногие уловили в этой сцене явный библейский мотив, и только один пожилой матрос сказал:

— Вот чистая душа барыню на Голгофу провожает...

— Барыня, да что же это? — сказала Клавдия, — да как же?

— Прочь отсель, господская подстилка! — рявкнул на неё матрос с перекошенным от злости лицом.

Он был не из кронштадтских. На его бескозырке блеснула надпись “Севастополь”. Он толкнул Клаву винтовкой на фонарный столб. Она ударилась о него всем телом и неловко упала кулём.

— Прочь, старуха, а то юбку на голову завяжу, да так и пущу всему Кронштадту на потеху! — уже через плечо крикнул матрос.

Со стороны квартала Губернских домов, слышалась интенсивная винтовочная стрельба. Видимо, не все части гарнизона были согласны с эсерами и анархистами, не все подчинились “Народному движению” анархиста Ханока. Иногда вступали в дело пулемёты, и рявкало трёхдюймовое орудие. Грохот выстрелов летал по чёрному небу вместе с птицами, между скользящих по низким облакам прожекторам с вмёрзших в лёд военных кораблей.

Между казармами полуэкипажа и одноэтажным домом коменданта крепости, показались во тьме на другом берегу Финского залива и Маркизовой лужи, смутные, призрачно дрожащие огоньки Ораниенбаума. Там была свобода, недостижимая теперь для несчастных пленников. Оттуда тоже доносились звуки стрельбы. Может быть, оттуда на огни Кронштадта тоже смотрели сейчас несчастные, напрасно думая, что здесь они могли бы спастись.

Тут, на самой окраине крепости, обращённой в сторону Петрограда, было абсолютно безлюдно. Короткая тропинка, петляя между дровяными сараями, перевёрнутыми лодками, занесёнными снегом, подводила толпу прямо к кромке льда залива.

— Минёры Кронштадта и в 1905 году восставали, и в 1906 году восставали, и расстреливали нас, и ссылали нас, а разогнать не могли посметь нас генералы! Потому как некому против немца было бы мины на заливе ставить... Тут знания нужны… А что ж за скотов-то тогда держали нас и гнильём кормили? Я же сам всему свидетель! Ну, вот и швартовка гадам подошла. Давай-ка Сёма, к полынье их тащи! — со злорадством в голосе произнёс один из матросов.

— Где ж полынья? — спросил растерянно матрос с браунингом в руке, крутя головой.

Он дул на стынущие на ветру пальцы. Заметив в десятке метров от береговой линии чёрное окно проруби, он кивнул в ту сторону со словами:

— Вот и полынья, тащите, братцы их к воде!

— Стой, братишка, что ж баб за просто так кончать. Надо, хоть, попользоваться буржуйками-блондиночками! А ну, братва, кинь-ка бушлатик вон, в сарайчик тот на пригорке! — воскликнул тот матрос, что бил до этого на улице Маргариту Павловну по лицу.

— Эх, братки, какая жизнь начинается! — воскликнул матрос с лентой “Севастополь” и запел:

В Москве проживала блондинка,

На Сретенке, в доме шестом,

Была хороша, как картинка,

И нежная очень притом.

Все подхватили за ним нестройно и развязно:

Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой,

Крутится, вертится, хочет упасть.

Кавалер барышню хочет украсть!

Схватив Маргариту за руку, оторвав меховую оторочку рукава, он потянул плачущую женщину к себе со словами:

— Я первый! А кто ещё охочий до барского тела? Становись в очередь, Хабалов завтра не придёт!

— Ты последний будешь, как главный сифилитик!

— Ты, что ли, не сифилитик? Не смеши!

Четверо минёров, под скабрезные шуточки, поволокли несчастную женщину и её дочь к дощатому сараю посреди дровяных поленниц. Один из матросов шёл впереди, неся факел. Он периодически прикладывался губами к горлышку винной бутылке.

Анну волокли за матерью на верёвке, наброшенной на шею. Она рыдала, хватаясь за душащую петлю, пыталась что-то сказать, какие-то мольбы, может быть слова какой-то молитвы. Шапки и платки с них сорвали. Высыпались заколки от рывков за волосы. С распущенными волосами, в растерзанной одежде, бледные как снег, эти мученицы шли к месту своей гибели.

— Смотри, студентик, на благородную месть угнетённого народа! Сотни лет вы, дворяне и богачи, из нас кровь пили, а теперь наша очередь пришла, анархисты вам спуску не дадут, не надейтесь! — злобно прошипел на ухо Василию минёр с шашкой в руке, — вот и смерть ваша пришла!

Вся процессия подошла к полынье. Чёрная неподвижная вода была зловещим глазом, глядящим в хмурое небо, словно портал в потусторонний мир, полынья манила к себе своей злой силой. У края толстого льда были видны следы от полозьев водовозок. Вода у кромки льда была подёрнута наледью и прикрыта ледяной шугой.

— Мама-а-а! Мамочка родная... Прости меня за всё... — закричал Василий, вернее ему показалось, что он закричал на весь мир.

Адская боль в голове и в груди превратила его крик лишь в хриплый и отчаянный стон. Его крепко держали за руки.

— Что, ротмистр, перестал кричать и хамами называть? Кончился запал? Смерть твоя пришла! Чуешь, золотопогонное отродье? — сказал матрос, наклоняясь над Штраухом.

Он поставил ему на грудь подошву своего стоптанного ботинка. Его брючина-клёш была сплошь забрызгана грязью.

— Сейчас, Федька, погодь-ка! — ответил тот, кого называли Семёном.

Он засунул браунинг в карман, и, взяв из рук другого матроса багор, принялся бить им по корочке льда и шуге, которой была покрыта вода в полынье.

— Скоты! Отпустите женщин, безбожники, креста на вас нет! — наконец внятно проговорил ротмистр, — что они-то вам сделали? Они ни в чём не виноваты!

Вместе со словами изо рта его брызгала кровь. Из-за выбитых передних зубов он теперь шепелявил. Поставленный на колени, он попытался привстать, но был уже настолько слаб, что даже, если бы его никто не держал, у него это не получилось бы.

— Нашему брату на полях ваших и на фабриках ваших с утра до ночи работать за копейки, а вам в золочёных фаэтонах по театрам и опереттам разъезжать, по Парижам и Варшавам, цены на хлеб задирать какие хотите, а нам детишек своих хоронить от болезней, да платить за каждый чих? Вам проституткам своим дома покупать и бриллианты, а нам четыре класса у попов ваших учиться? — спросил, будто у всех Фёдор, — вам любые чины открыты, а нам под пулями в окопах гнить, вам с германцами да французами дружбу водить, а нам без рук и ног милостыню просить? Всё, кончилось терпение народное! Наша теперь страна! Ты, сука жандармская, этих баб своих нашей кровью поил, чтоб они тебя обхаживали! Вот что они — бабы твои сделали, пить кровь тебя вдохновляли!

Фёдор нагнулся, вынул из кармана бушлата большой складной нож, раскрыл лезвие. Разорвав окончательно рубашку на груди ротмистра, матрос сделал на груди несколько надрезов в форме креста.

— Мерзавцы, мы будем отомщены! Завтра из Ораниенбаума придёт пулемётный полк, так он с вас снимет шкуру... — скрипя зубами простонал тот, — мой милостивый Бог, не оставь меня перед лицом смерти…

Он как будто не почувствовал боли от разрезов на груди. Матросов это тоже озадачило. Словно библейский святой, он теперь из-за шока или холода почти не чувствовал боли. Василий увидел, как в грудь Штрауха, со всего размаха, матрос воткнули крюк багра. Крови почти не было. Подтянув багром тело к краю полыньи, его столкнули в воду. Израненное тело офицера, со вздувшимися от пузырей воздуха, остатками одежде, несколько раз перевернулось, но не пошло на дно. Было видно, что он всё ещё пытается задержать дыхание, хватает ртом воздух, будучи почти без сознания, инстинктивно борется за жизнь. Минёр ещё раз в него вонзили багор. В это время в сарае слышались истошные женские крики, плач и мольбы. Громкие голоса и восклицания насильников. Взявшись за багор вдвоём, убийцы притопили вздрагивающее тело, а потом и вовсе затолкали под лёд.

— Живучий, гад! — неровно дыша, сказал человек с багром, — на, юнга, замаринуй, Чуйка, эту сволочь на минут подо льдом, пока не утихнет.

Он передал древко совсем ещё юному матросу. Он ещё раньше вступился за Василия, и всё время держался чуть в стороне от остальных.

Наконец, прекратились истошные женские крики в дровяном сарае. Пляска огня в щелях между досками унялась. Оттуда вынесли два, будто неживых, растерзанных тела. Один из матросов, нервно застёгивая на ходу брюки-клёш, всё время повторял:

— Укусила, сволочь в руку, больно!

Остальные, равнодушно, без слов, одно за другим, бросили тела в полынью. Сначала дочь, потом мать.

— L’argent ne fait pas le bonneur... — чуть слышно прошептала Маргарита Павловна.

В последний раз из её рта в морозный воздух вылетел клубочек белого дыхания.

Плеснула вода. Двое матросов тут же достали папиросы, и принялись закуривать, чиркая гаснущими на ветру спичками.

— Толкай, толкай их, Чуйков, под лёд, освобождай место для студентика! — сказал кто-то.

Матросы подвели Василия к краю полыньи. Ему представился контур его родного дома среди садовых деревьев, похожего на модную летнюю дачу в итальянском стиле. Мелкий гравий дорожки, ряды кустов, как во флорентийском парке Giardino di Boboli. Скульптуры, запах медвяных трав и шиповника, множество белых и розовых цветков вдоль дорожек. Центральная клумба перед главным входом в дом, с фонтаном в виде постамента с греческой амфорой и нимфами вокруг. На амфоре мраморные фрукты: виноград, яблоки, груши, лимоны и ягоды. Ступени, полукругом выводящие к главному входу, в малой гостиной красивая молодая женщина — его мать играет на рояле и поёт романс композитора Глинки:

Между небом и землёй песня раздаётся,

Неисходною струёй громче, громче льётся.

Не видать певца полей, где поёт так громко

Над подруженькой своей жаворонок звонкий...

Василий еле стоял на ногах. Едкие слёзы бессилия, сожаления, ненависти и отчаяния вместе с ветром, будто лезвиями резали глаза. Он уже почти не слышал ничего , помимо стука сердца.

Неожиданно от полуказарм экипажа раздался громкий крик:

— Стойте! Прекратите самосуд немедленно! Именем революции и товарища Ханока!

Матросы застыли в нерешительности. Не то, чтобы офицерская шинель приближающегося мичмана вызывала у них робость. Скорее, им хотелось в обстановке полной анархии создать для себя иллюзорный вид собственной значимости и принадлежности к чему-то большему, чем просто к кучке разнузданных убийц. Молодой мичман с красным бантом, приколотым к груди на уровне верхней пуговицы, чуть ли не под горлом, тяжело дыша, объявил:

— По просьбе Кронштадтского большевистского комитета и депутатов 1-го пулеметного полк из Питера, товарищ Ханок, председатель “Народного движения” распорядился прекратить самосуды, играющие на руку эсерам, октябристам и эсдекам!

— Он же сам на митинге призвал покончить со всеми псами царского режима! — как-то сразу осунувшись, проговорил устало матрос Кузьмич, демонстрируя шашку с запёкшейся кровью.

— Поймите, товарищи, — сдвинув фуражку на затылок с мокрого лба, быстро и напористо проговорил мичман, — вы играете на руку всем российским буржуазным газетам, которые только и ждут, чтобы очернить идеалы демократической республики и революции! В Кронштадте и так уже за несколько часов убито одних только адмиралов, генералов и старших офицеров около пятидесяти человек! В три раза больше ранено. Пятьсот человек арестовано комитетами разных партий и товарищем Ханоком до начала революционного суда. Нам надо, товарищи, срочно готовиться к войне с царско-генеральской контрреволюцией, а не баб в полыньях топить!

— Мы сознательные революционные бойцы! — сказал хмуро матрос Семён, — но этого барчука кончим!

— Я запрещаю тебе, товарищ, нарушать революционную дисциплину! — глухо сказал молодой мичман, и было видно, как у него задрожало веко, а рука легла на кобуру нагана, — вы что, против слова Красной Гвардии?

— Да хрен с ним, развяжите его! — сказал на это Семён, — анархистам с Красной Гвардии ссориться ни к чему. Мы подчиняемся приказу Ханока и ревкомитета!

Другие минёры тоже согласились, хотя и ворча, с мичманом из большевистского комитета. Юнга Чуйков сноровисто развязал Василия. Матрос с броненосца “Севастополь” запел, а остальные подхватили:

Где эта улица, где этот лом,

Где эта барышня, что я влюблён?

Вот эта улица, вот это дом.

Вот эта барышня, что я влюблён!

Они бросили Василия на лёд у самой полыньи. Распевая песню про блондинку, они ушли вслед за мичманом, и скрылись в темноте среди штабелей дров. Стихли выкрики, угрозы буржуям и генералам.

Затёкшие руки не слушались юношу. Он едва мог пошевелиться, и смерть, на этот раз от холода, уже сладкой дрёмой закрывала ему глаза, унимала боль в теле, наполняло сознание сладкими видениями. Он умирал...

Но через некоторое время кто-то вернулся. Это был юнга-минёр Чуйков. Он принёс с собой и накинул на плечи Василия чью-то пахнущую дымом солдатскую шинель. Нахлобучил на голову солдатскую папаху. Он помог подняться, и сказал, что если буржуй хочет выжить, то должен попробовать к утру дойти по льду до Ораниенбаума. Там железнодорожная станция, тепло и кипяток. Он показал ему огни, по которым нужно было ориентироваться в темноте. Неизвестно, почему он спас его. То ли по поручению мичмана, то ли по своей воле, по совести.

Юнга-минёр... Юнга... Чуйков... Чуйков... Кронштадт... Вот откуда Виванов помнил это лицо и голос...

Глава 12. Шабаш ведьм

Иосиф Сталин провалился в сон, и тело его со всех сторон как будто обжёг раскалённый песок. В сознании сновидения начали сопрягаться с не останавливающейся работой сознания, соединяя видимое и знаемое в один поток образов и обстоятельств...

Для разных слоёв русского общества революция и её последствия выглядела по-разному. С точки зрения правящего дома, великих князей, потомственной дворянской аристократии, это было клятвопреступлением, насилием над помазанником божьим, реквизицией веками собранного имущества и ценностей, лишение страны генетически отборных людей с высоким уровнем образования и социальных навыков. В их представлении, диктатура царя-самодержца всего и вся, была наиболее подходящей формой власти над народом, а унижения и нужда низов являлись, по их мнению, естественным состоянием вещей. Эта ничтожная по своему количественному составу часть общества в большинстве своём потеряла всё, однако, некоторые её представители вполне сносно устроились за границей на часть своих прежних баснословных состояний, а их потомки рассчитывают на реституционное возвращение своих земель, дворцов и заводов. Они не участвовали в активной борьбе против большевиков, поскольку все заграничные белоэмигрантские боевые организации состояли из тех самых представителей других слоёв общества, что лишили их всей их прежней жизни в феврале 1917 года.

Следующий слой, имеющий свой взгляд на революцию и её последствия, это был слой крупной буржуазии, банкиров, землевладельцев и высшего генералитета. Обласканные царём, защищаемые им с помощью армии, жандармов, полиции от недовольства среднего класса, интеллигенции, от восстаний крестьян и рабочих, они сделали на хищениях государственных средств, взятках, спекуляциях огромные деньги. Крупная буржуазия банкиры и генералы, явились той самой силой, что свергла власть царя и дворянской аристократии в обстановки проигранной войны и развала экономики. В этот момент на их стороне выступили все: офицеры, средняя буржуазия и лавочники, интеллигенция, зажиточные крестьяне, казачество, деревенская беднота, рабочие, армия и флот. Однако, крупная буржуазия, банкиры и генералы продолжили то, чем занимались и при царе, только уже безо всяких ограничений, только уже безо всяких ограничений, доведя страну до территориального развала и остановки транспорта, снабжения городов и производства в условиях продолжающейся мировой войны. Зажиточное крестьянство, выступив самым активным борцом с царизмом, имело свой интерес. Безвластие в стране дало возможность зажиточным крестьянами выйти из подчинения какой бы то ни было власти, организовать на селе вооружённый захват и делёж между собой, по решению сельских Советов, возглавляемых богатыми крестьянами, царской, помещичьей и церковной земли. Деревенская беднота оказалась под контролем зажиточных крестьян-кулаков.

Рабочие приняли февральскую революцию 1917 года как избавление от расстрельных гвардейских команд и казачьих карательных отрядов. Теперь у них появилась возможность требовать у работодателей зарплату, 8-и часовой рабочий день, охрану труда, но возможность осталась только возможностью, поскольку крупная буржуазия и генералы имели такие же представления о рабской доле пролетариата, деревенской бедноты батраков, что и царь.

Учредительное собрание, контролируемое крупной буржуазией, должно было утвердить существующий порядок вещей. Рабочий класс, его немногочисленные политические партии и вооружённые отряды по решению Всероссийского съезда солдатских, крестьянских и рабочих Советов арестовали министров Временного правительства, в полностью неуправляемой и распавшейся стране, а затем прекратили работу Учредительного собрания, образовав своё правительства, продолжив цепь революционных преобразований в свою пользу. Они имели на это такие же права, какие имели право царские генералы арестовать царя и царицу, и странно было бы утверждать, что действия генералов было революцией, а действия Всероссийского съезда не было революцией, а было переворотом, захватом и так далее, как утверждает буржуазная пресса. Рабочие, крестьяне и солдаты разогнали капиталистов, это понятно, но генералы Корнилов и Алексеев с Деникиным арестовали царя, своего кормильца! Что есть переворот, а что революция? Почему буржуазии Путилова, Каменки и Вышнеградского позволено нанимать офицерско-юнкерские отряды и расстреливать из пулемётов рабочие мирные демонстрации, а рабочие не могут защищаться с помощью Красной гвардии?

Реакцией крупной буржуазии, банкиров, генералов и части офицерства, стал террор и организация антиправительственных вооруженных формирований, начало боевых действий по на Кубани и Дону...

...Ленин едва дышал... Тяжёлый московский августовский воздух словно застыл вокруг, исчерпав свой живительный запас кислорода. Окровавленная рубашка и пиджак прилипли к телу. Из раны на шее всё ещё хлестала кровь. Рвота заливала нёбо и совершенно невозможно было дышать. Только хрипы вырывались из приоткрытого рта. Он, то терял сознание от адской боли, и перед его внутренним взором бежали нескончаемые волны людских голов, тусклые окна тёмного города, заваленного мусором, с разобранными на дрова заборами и сараями, обвалившейся штукатуркой фасадов и выбоинами в брусчатке, то приходил в себя и видел прыгающие при ходьбе части одежды несущих его людей.

- Что же это? - вынырнул из его спутанного сознания вопрос, - раньше они застрелили Володарского, утром они убили Урицкого, теперь убили меня, за что? - чёрная пустота поглотила его и выпустила снова, - мы просто хотели остановить хаос, дать простым людям землю, волю и мир, даже не успели толком взяться за дело, а нас убивают как преступников и собак...

Это была воистину чёрная пятница! Несколько минут назад два выстрела в упор достигли своей цели. Одна пуля с нарезанным крест-накрест наконечником и введённым туда ядом кураре прошла под челюстью в шею, между сонной артерией, гортанью, застряв в изгибе шейного позвонка. Словно железным ломом кто-то ударил с размаху. Адская боль не дала почувствовать второе попадание, уже в руку. Вторая отравленная пуля, ударив словно кувалда, пробила кость и мелкие осколки брызги в разные стороны, разрывали мышцы и сухожилия, став причиной обширного внутреннего кровоизлияния. Крестообразный распил позволил пуле при контакте с костью раскрыться, нанося дополнительные повреждения в раневом канале. Был и третий выстрел, угодивший в стоящую рядом женщину, говорившую что-то о хлебе и мешочниках на железной дороге. А он ей отвечал, что Сталин вот-вот наладит поставки хлеба из Царицына на Волге, перекрытое чиновниками-саботажниками и донскими казаками, в Москве появится хлеб и голод отступит. Женщина была ранена в грудь и упала рядом с ним с диким криком, дёргаясь в конвульсиях. Сама же убийца попыталась скрыться в темноте и затеряться в толпе. Ему показалось, что стреляла именно она, хотя во мраке было трудно это точно утверждать. Там была рядом ещё одна женщина и несколько мужских теней. Но эту он знал, много раз видел на митинге и далее беседовал как-то раз, пару месяцев назад. Её звали Фани Каплан. Он без труда узнал её даже поздним вечером по возбуждённому взгляду и характерной еврейской внешности.

- Почему вы не хотите договориться с Деникиным о созыве Учредительного собрания? - вспомнил вдруг он её слова после митинга месяц назад, когда она протиснулась к нему через плечи латышских чекистов в кожанках, - это могло бы остановить добровольческую армию на Кубани и объединить силы для продолжения войны с немцами, товарищ Спиридонова и Чернов допускает такую возможность на базе Комуча.

- Добровольческая армия собралась из убийц и насильников, они сотни лет грабили и истязали Россию, теперь их цель тоже грабить и убивать, - ответил он тогда со своей неизменной, предназначенной для молодых женщин, улыбкой, - представляю какие выборы депутатов они могут устроить. Деникин и Корнилов, это не Минин и Пожарский, а мы не поляки с боярами в Кремле! Мы - это власть Советов депутатов рабочих и крестьян. Нам мне нужно избрание нового Романова на трон! Победа или смерть!

- Товарищ Ульянов, вы не правы! - крикнула она тогда ему след, и ушла.

Казалось, что ушла в вечность, бормоча:

- Победа или смерть! Победа или смерть...

Сейчас же, 30 августа 1918 года, крики вокруг него сливались в сознании Ленина в гудящее эхо, не разделяющееся на слова. а только накатывающее волнами. Слёзы выступили через его плотно, с усилием сжатые веки. Одна пуля попала в крайне опасное место его тела. Это ранение было смертельным. Сразу представлялась зыбкость его жизни. Малейшая победа инфекции могла привести к заражению крови и смерти всего организма, или необходимости отнимать поражённый гангреной орган, лишённый возможности нормального кровообращения из-за повреждения сосудов или невозможностью справиться с последствиями обширного внутреннего кровоизлияния, удалить или купировать кусочки кожи, кожи, одежды и оболочек пуль. Если пули были отравлены, то нужно было ещё каким-то образом бороться с ядом, с токсическими проявлениями, распространяющимися на органы, не задетые продолжительное время, и вызывая заболевания напрямую, как бы не связанные с ранением.

- Надя... - прошептал Ленин, - Надежда, как же это...

- Ильич ранен! Покушение на Ленина! - кричал какой-то мальчишка в грязной кепке и бушлате не по росту, кричал так, словно призывал купить завтрашний выпуск газеты 'Правда', где обязательно будет статья с подробностями сегодняшнего террористического акта контрреволюции против вождя пролетариата, - покушение на Председателя Совета Народных Комиссаров Ленина, вождь пролетариата тяжело ранен! Председатель ЧК Петрограда Урицкий убит наповал!

- Быстрее разгоните толпу, нам нужно срочно ехать в больницу! - в отчаянии кричал сквозь многотысячный гомон водитель Степан Гиль, - пожалуйста, товарищи рабочие, разойдитесь!

- Держи, лови убийц! - закричал стоявший неподалёку комиссар в кожаной куртке и фуражке с красной лентой.

Однако это было сделать трудно, поскольку люди двигались в разных направлениях примерно с одинаковой скоростью, и трудно было понять, кто же убегает, и кого нужно хватать.

- Убейте, убейте их, они стреляли в Ленина! - закричали несколько молодых рабочих в полушубках и бушлатах, оглядываясь по сторонам, в надежде заметить убийц, - где они?

- Я председатель завкома Иванов! - пропустите скорее машину вождя на улицу!

Около автомобиля полутора тысячная толпа рабочих, солдат и служащих стояла так плотно, что Ильича несли на руках, подняв над головами. Сначала все решили, что в толпе машина не сможет выбраться на Серпуховскую улицу, и Ленина понесли к воротам, но потом, после замешательства латышей, присланных в последний момент Берзинем, его решили вернуть его снова к машине. Его машина, четырёхлетний Rolls-Royce Silver Ghost с 55-сильным мотором и мягким верхом, экспроприированный у великого князя Михаила Романова, стоял у внутреннего забора, к сожалению, капотом не в сторону выезда.

Латышские стрелки, дежурившие у ворот рядом со своим грузовиком, бросились внутри, и стали сдерживать пытающихся уйти, полагая, что соучастники убитого террориста находятся среди толпы, и до приезда отряда ЧК, нужно никого не выпускать. С другой стороны, она старались образовать коридор для Rolls-Royce.

- Es ruinju krieviski! - кричали они на свой лад, не зная русского языка, и не собираясь, в общем-то, его знать, поскольку их командиры, всё понимали и думали за них, - izeja sligta!

Двум мужчинам в неплохих пальто, выбежавшим под свет фар их грузовика, латыши прикладами разбили головы, после чего толпа около ворот ещё более сгрудилась, а наиболее сообразительные начали разбредаться по территории завода, ища, где бы можно было перелезть через забор, или воспользоваться лазом.

Отчасти латыши сейчас были правы той рассудительностью прибалтийских хуторян, помогающих российским рабочим среди объятой революционным хаосом стране, некогда бывшей им тюрьмой, а теперь ставшей единственной надеждой на избавление от германской оккупации и террора буржуазии.

Конечно, у эсерки Фанни Каплан, которую многие знали по прошлым митингами Ленина, Троцкого, Каменева и других вождей в Москве, должны были быть сообщники. По крайней мере, все прекрасно знали особенности боевой деятельности эсеров. Их боевые группы прославились убийством царя Александра II, убийством губернаторов, полицейских. Никогда террорист не действовал один. Если эсеры стреляли, значит их ЦК ПСР вынес приговор. А это значило, в свою очередь, что на исполнение приговора выделялась, снабжалась и вооружалась особая боевая группа под руководством опытного революционера, члена ПСР. Сам командир боевой группы никогда не стрелял и не бросал бомбу, его задача была координировать подготовку и проведения теракта. Город разбивался на участки, в них дежурили ответственные и опытные убийцы, а наружное наблюдение должно было узнать о появлении на митинге Ленина и сообщить ближайшему исполнителю, бомбисту или стрелку. Исполнителями выбирались наименее заметные в толпе, но настроенные решительно, члены группы. Их предварительно готовили, настраивали психологически, рассказывали о худших сторонах приговорённых к смерти врагов, учили стрелять, приводить в действие бомбы. У эсеров всегда хватало таких людей, например, Семёнов, Коноплёва, выгнанные ЦК партии эсеров из Питера за множество разбойничьих экспроприаций с множеством человеческих жертв.

Совсем недавно, меньше двух месяцев назад, в июле на V Съезде Советов эсеры выступили против мира с Германией, они хотели продолжения войны. Продразвёрстку, введенную ещё при Николае II, продлённую Военным правительством Керенского, они желали свести к минимуму, оставив города и Красную Армию на грани голода, а комитеты бедноты, призванные обеспечить в деревни справедливый раздел царских, церковных и помещичьих земель и вовсе разогнать. Ленина, Троцкого, Сталина обвинили как 'предателей революции' и 'продолжателей политики правительства Керенского'.

После этого эсеры подняли военный мятеж в Москве. Мятеж был подавлен латышским частям с помощью артиллерии и бронемашин. Захваченный в заложники председатель ВЧК Дзержинский был освобождён, члены ЦК ПЛСР арестованы, их военные отряды разоружены и распущены.

Однако убийство в день восстания посла Германии барона Мирбаха террористом-эсером, всё ещё мог привести к боевым действиям, и сильно осложнило бы борьбу Красной Армии с белогвардейщиной всех мастей.

Ленин чувствовал, что умирает, по крайней мере, так сигнализировало его тело. Проваливающееся сознание выталкивало на поверхность мышления разрозненные картины и мысли. В него самого стреляли не раз. И когда он был в подполье, и на Петроградский улицах в 1917 году, и позже, спустя всего месяц после провозглашения победы власти Советов рабочих и крестьян в России. Тогда несколько министров Временного правительства, не сумев организовать в октябре 1917 года своих сторонников на борьбу с Красной Гвардией, пошли на персональный террор, одновременно с началом белогвардейцами гражданской войны на Кубани. Воспользовавшись гуманностью Петроградского совете рабочих и солдатских депутатов, избежав ареста и содержания в тюрьме, оставленные без народного суда за их деятельность в течение девяти месяцев управления страной, эти министры составили заговор и стреляли в него. Только отсутствие хладнокровия у гражданина Некрасова, бывшего министра финансов во Временном правительстве, а потом генерал-губернатора Финляндии, не позволили ему из браунинга пробить Ленину голову. Был только ранить стоявшего рядом швейцарского коммунистов Платтена.

Другое покушение, спустя месяц, было сорвано ВЧК и личными стараниями Феликса Дзержинского. При переезде правительства из Петрограда в Москву его поезд обстреляли дезертиры. Сейчас он понимал, захлёбываясь кровью, что ездить на митинги по Москве всего через полтора месяца после вооружённого восстания эсеров, да ещё без охраны, демонстрируя этим убеждение в своей исторической правоте и пользе для народа было легкомысленной бравадой. Рабочие его безусловно боготворили, но среди них были и радикалы-анархисты, встречались и эсеры, и психически больные. И уж тем более они не владели технологиями телохранителей, охранных служб, контрразведки. Латышские стрелки из комендатуры Замоскворечья приехали уже к окончанию митинга и не успели ничего сделать.

Сейчас, во дворе завода Михельсона, после трёх выстрелов в вождя пролетарской революции, руководствуясь классовым чутьем, латыши Петерса быстро отделили от толпы нескольких мужчин, на их взгляд имеющих возможность быть причастными к стрельбе. Они выбрали немолодых мужчин, одетых слишком чисто для рабочих, имеющих во взгляде ум и решительность. При обыске у одного из них был найден пистолет 'Браунинг' у другого финка и свинцовый кастет. У ворот фабрики, стараясь покинуть её территорию, находились не только рабочие с завода Михельсона, но и труженики с других заводов Москвы. Осунувшиеся от многолетнего недоедания лица, серая кожа от отсутствия солнца и нахождения в пыльных помещениях, тусклые глаза из-за хронических болезней, табака и алкоголя...

Революционные вожди использовали любую возможность, чтобы напрямую говорить с трудовым народом новой столицы. Объем печатного поля газет и листовок не позволял живым языком донести до людей сущность момента. Радио было недоступной роскошью и имеющейся только в генштабе Красной Армии и некоторых губернских советах. Охранник и водитель выбивались из сил, крича и нещадно толкая во все части тела людей с каменными лицами, вытаращенными глазами и открытыми ртами. Ленин для них был почти божественен, его именем вершились такие переменяя в их жизни, что даже неграмотные, полностью зашоренные примитивным бытом, ужасом многовекового издевательства. недоедания, наследственных и приобретённых болезней рабочие и солдаты, в подавляющей массе своей недавние крестьяне, могли понять их великое значение.

Ленинский декрет о мире дал им надежду на лучшую жизнь. Империалистическая война, начатая царём Николаем II как бы из-за обид, нанесённых австрийским императором сербам, на самом деле велась для того, чтобы дать возможность русским производителям зерна беспошлинно продавать зерно, особенно кубанское, твёрдых сортов в любом объёме, безо всяких ограничений, и то же касалось производителей хлопковых тканей на среднеазиатском сырье. Если пшенице ставили заслоны Европе все, кому не лень, даже румыны и болгары, то конкуренцию своим хлопковым тканям на индийском и американском сырье английские производители означали очень откровенно. Никому не хотелось пускать российских производителей в магазины европейских городов, занижая цены и отбирая покупателей. Только итальянцы не возражали, а сами поощряли ввоз кубанской пшеницы, потому что другого твёрдого сорта, наиболее подходящего для производства традиционных паст, для них не существовало ещё со времён средневековой торговой Венецианской республики. Повод нашёлся легко, и англичане, и американцы, справедливо собирающиеся разжиться на поставках военных материалов и вооружения, с удовольствием внушили кайзеру Германии мысль, что в случае его войны с Российской империей, они вмешиваться не будут. Слово своё они, как водиться, не сдержали. Выступив против Германии и Австрии, имея военный и экономический потенциал, в несколько раз превосходящий Германию, Австро-Венгрию и Турцию вместе взятые, они заранее готовились к победе, позволяя своим правительствам бешеными темпами набирать кредитов для закупок у своей промышленности вооружений, снаряжения и других, необходимых для армии и флота материалов. Германии и Австро-Венгрия должна была проиграть войну и оплатить контрибуциями со своего населения займы правительств Англии, Франции и США. Хотя Российская Империя и выступала на стороне Антанты, она была бы настолько измотана войной, что никакие контрибуции не помогли бы ей оправиться ни за что и никогда. Сырьевой характер её экономики, открытый для западных товаров по любой цене таким образом был бы обеспечен навсегда. Развитие на уровне Румынии и Болгарии был для неё приготовлен добротно, и роль колонии под управлением марионеточных правительств предначертан банковскими и промышленными воротилами западных стран.

Никогда ещё в истории Земли, промышленность не давала двукратного роста всего за полгода. Но для народов Российской империи, крестьян и рабочих, не участвующих в получении сверхдоходов, а являющихся пушечным мясом и живыми производительными станками, обслуживаемыми сами себя за гроши, само размножающимися, война стала кошмарной истребительной акцией. Продвинувшись за счёт кумовства, взяток, подхалимства и подлости вверх по служебной лестнице генералы и адмиралы воевать не умели и учиться не желали. Выслуга чинов, повышенные оклады, взятки за сокрытие недопоставок вооружения и продовольствия, сговор с врагом, являлись для них привычным в империи занятием со времён севастопольской обороны 1855 года. Повальное воровство казённых денег со строительства военных заводов, закупки кораблей, вооружения, бесхозяйственность железнодорожного транспорта и тыловых служб, привело императорскую армию к краху 1915 года. Оставшись без кадровых офицеров, гвардии, винтовок, снарядов, сапог, продовольствия, императорские дивизии смогли устоять только против слабой турецкой армии в кавказских теснинах, нищей румынской и составленной с бору по сосенке австро-венгерской армии. Только изуверское истребление солдат Германии на западном фронте под Верденом, отсрочило крах Российской империи на два года. Не имеющей танков, серьёзной авиации, химического оружия, автомобильного военного транспорта, тяжёлой полевой артиллерии, современного флота и резерва обученных войск, Российская империя парадоксальным образом не желала выходить из войны. Наиболее подходящие для призыва возраста были исчерпаны, лошади изъяты для нужд армии по максимуму, ресурс железнодорожного транспорта, единственного транспорта ввиду полного отсутствия шоссейных дорог с твёрдым покрытием, иссякал, инфляция к довоенному курсу рубля составила 1000 процентов и стремительно нарастала.

Простой российский народ решил иначе. В 1916 году началось массовое уклонение от призыва и дезертирство из запасных частей, госпиталей и с фронта. Никто не хотел умирать. Принудительное изъятие продуктов царским правительством и фиксированные цены привели к сопротивлению крестьян и укрытию продуктов. Начинался всеобщий дефицит. Из продажи в магазинах начали пропадать один за другим привычные продукты; масло, мясо, рыба, выпечка, сладости, переходя в сферу спекулятивной рыночной торговли. Промышленные товары повседневного спрос стали исчезать тоже, являясь способом сохранения накоплений вместо обесценивающихся рублей. Пышно расцвела преступность, бандитизм, проституция взрослая и детская, гомосексуализм и другие извращения, наркомания и алкоголизм. Общество погрузилось во всеобщую шизофреническую лихорадку, фрустрацию, агрессию, направленную вовне и внутрь себя. Временное Правительство, как и царский генералитет, заставивший отречься царя и его наследника от престола, не собирались заканчивать кровавую бойню собственного народа на войне, приносящую им баснословные барыши. Их интересовала в революцию только возможность не делиться прибылями с сошедшими с ума от жадности и вседозволенности великими князьями - родственниками царя, их гротескным и одиозным приближённым, Распутиным, Кшесинской, Сухомлиновой и других. Девять месяцев существования Временного Правительства привели к полному исчезновению дисциплины на фронте и в тылу, захвату земли и власти в стране сельскими Советами во главе с местными бандитами-кулаками и другими авторитетными личностями, остановке транспорта и заводов, прекращению крупной продуктовой торговли между регионами, голоду в городах и эпидемиям. От империи тут же отделились все национальные окраины, создав свои вооружённые силы и государственность. От империи отпала Польша, Финляндия, Украина, Белоруссия, Средняя Азия, весь Кавказ, самостоятельно стали управляться казачьи земли Дона и других казачьих образований. Страна распалась. Очередная Российская катастрофа, страшная своей закономерностью, предсказуемостью и апакалиптичностью, свершилась. Началась гражданская война в каждом из осколков и между осколками тоже. Не замедлила сказать своё слово и иностранная интервенция, немецкие, английские, американские, французские, турецкие, бельгийские, японские войска вступили на территорию бывшей Российской империи и начали хозяйничать на своё усмотрение. Грабёж пошёл в колониальном духе, с размахом и садистической жестокостью времён захвата Америки конкистадорами. Это и был окончательный результат того, что царь и его преступная клика триста лет разоряли и грабили свою страну, и наконец и вовсе отреклись от неё, разорённой, обескровленной и обесчещенной, и бросили, как бросили её и капиталисты, и помещики Временного Правительства, уничтожив остатки системы государственного управления и финансов. Только большевик Владимир Ульянов вступился за неё и стал бороться с её могильщиками, и первым делом он дал ей окончание погубившей её войны.

Ленин дал стране мир с Германией. Это означало начало выхода из бездны и хаоса. Декрет о мире 1917 года и Брестский 'похабный' по своим условиям мир 1918 года стал свершившимся фактом. Один человек остановил истребление миллионов, вернул отцов детям, мужей жёнам, сыновей старикам. То ужасное, противоестественное человеческому рассудку действо, что организовали всем миром промышленники и правительства самых крупных стран, заработавшие триллионы золотых рублей, купившие себе славу в веках, огромные яхты, дворцы, целые города и страны, остановил симбирский адвокат, брата которого повесили за борьбу против царского деспотизма, проведший полжизни в изгнании с милого его сердцу Родины, пожертвовавший для спасения собственного народа личным счастьем, здоровьем и семьёй. Он сделал как надо, а получилось то, что получилось.

Никто, кроме крестьян и рабочих России не хотел этого мира. Промышленники российские и иностранные лишались налаженного коррупционного канала сбыта своей нужной только армии продукции, всех этих бесконечных ремешков, пуговиц, кальсон, ложек, мешков, гробов, штыком и подошв для сапог, банкиры лишались процента с оборота и кредитов, генералы и офицеры лишались бешеных надбавок, орденов и наполеоновских лавр спасителей революционного отечества, националисты забеспокоились, как бы высвободившиеся силы Россия не направила бы для возвращения их самозахваченных территорий, про преступников всех мастей и говорить нечего. Даже большинству революционных партий конец войны был не выгоден, особенно радиальной социал-революционной партии эсеров. Этим левым эсерам война виделась как средство распространения революции на другие страны без всяких границ, получения удовлетворения для своей болезни вождизма и других формам социальной психопатии без учёта нужд и чаяний собственного простого народа.

Ленин всё это знал.

- Нас предадут и забудут за то, что мы спасли страну и народ от полного распада и гибели, таков удел всех настоящих героев человечества, - сказал он как-то Бухарину, сидя ночью вместо сна за составлением воззвания к труженикам Средней Азии, - чаще всего реакция восстанавливает положение после временного отступления, потому что восставшие за народное дело, вроде Спартака или Парижской коммуны, действуют по большей части спонтанно, ситуативно, не имея чёткого плана удержания первоначального успеха. Они проигрывают тяжёлой массе порядка несправедливости и угнетения, имеющего отработанные схемы подавления революции. А победившие контрреволюционеры мстят потом даже памяти революционеров.

- Но у нас же всю будет по-другому Владимир Ильич! - воскликнул тогда Бухарин, мило улыбаясь, и прибавил, обращаясь в Сталину, черноусому молодому красавцу, сидящему в углу в тени, от чего рябость его кожи была не видна, - правда, Коба?

- Я не очень хорошо умею говорить сразу обо всём, как вы, товарищи, - ответил Сталин, - думаю, если революция не сможет победить во всём мире, революционную страну сомнут всей тушей капиталистические враги, как задавили тушей французская армия Парижскую коммуну или все римские армии раздавили повстанческую армию гладиатора Спартака, потому что они все слишком долго думали, что делать после первоначального успеха.

- Ты правильно говоришь, товарищ Джугашвили, я тоже думаю, что трудно будет выиграть бой с капиталистическим окружением финансово-экономическими империями разорённой царизмом и войной отсталой аграрной стране, - ответил Ленин и внимательно всмотрелся в сумрак комнаты, - но у нас не было другого выхода, товарищ Джугашвили.

- Посмотрим... – ответил, как бы нехотя тогда Сталин, и его должность комиссара по вопросам национальностей показалась Ленину, в который раз слишком скромной для этого рассудительного и очень точного в выражении своих мыслей кавказца, так много сделавшего для снабжения партии деньгам.

Однако мнение Троцкого о Сталине было иным, и ссориться с создателем и руководителем Красной Армии сейчас было совсем ни к чему. Конфликтных вопросов и так было больше, чем следует. Сталин между своих всегда казался немного чужим. Но то было между своими, а между чужими...

Ленин, неся своему исстрадавшемуся народу мир с Германией, становился врагом почти всему миру всесильных. Зато простые крестьяне и рабочие, пусть безногие, пробитые штыками, отравленные германскими газами, потерявшие слух и зрение от разрывов снарядов, вшивые, тифозные, с цингой и обморожениями, потерявшие веру в Бога и человека, могли благодаря Ленину вернуться домой.

В разорённой стране, где и до революции контрразведка, как все другие органы власти была поражена кумовством, взяточничеством, воровством казённых денег, подхалимством и очковтирательством, была малоэффективным средством борьбы со шпионажем и изменниками Родине. После начала строительства государства на социалистических принципах, она была в зачаточном состоянии, была одним названием. Разведки всех стран, включая разведки новообразованных Польской, Финской и прибалтийских буржуазных республик хозяйничали в Москве и Петрограде как у себя дома. Открыто жили резиденты разведки стран Антанты в шикарных апартаментах и особняках, нанимали персонал, заводили красивых молодых женщин-любовниц, сорили деньгами, скупая заодно за бесценок антиквариат и драгоценности. Они вербовали массу осведомителей и агентов действия в органах государственной власти. Россию наводнили и предприимчивые американские дельцы, скупавшие предметы искусства, оказавшиеся на толкучках и базарах в руках людей, не знавших им цены. Лес, уголь, железная руда, пушнина их тоже весьма интересовали. Они давали возможность иностранным разведкам не выдаваться особенно из общего фона, создаваемого иностранными гражданами, растаскивающих из голодающей страны богатства почти задарма. Особенно ценились старинные китайские вещи, в массовом порядке попавшие в российские столицы после русско-японской войны и строительства КВЖД. Масса китайцев, сделавших неотъемлемой частью столичной толпы, немало способствовало появлению и распространению китайских поддельных художественных вещиц.

В обстановке, когда штаб Красной Армии, чрезвычайная комиссия, охрана Кремля и чрезвычайная комиссия была заполнена членами анархистской и эсеровской партий, бывшими офицерами царский контрразведки и генерального штаба, иностранцами из Коминтерна, узнать, когда и где будет в очередной раз выступать Ленин, было не так уж и сложно. Обещания о поддержке и признании правительства РСДРП, составленного из чисел не большевиков, укрепляло уверенность ЦК левых эсеров в правильности выбора курса на физическое устранении и ликвидацию вождей рабочей партии.

Если бы убить Ленина не планировали эсеры при поддержке иностранных разведок, заинтересованных в возобновлении войны России с Германией, то это сделали бы террористы из числа белогвардейцев Деникина, или напрямую агенты английской или американской разведки. Ни англичанам, ни американцам не нравились двадцать германских дивизий, высвободившихся с восточного русского фронта, и обрушившихся на их войска на реке Марна. Двадцать дивизий - это только малая часть германской армии, но всё же... Ленин должен был быть убит, а Брестский мир разорван. И лучше бы он был убит не ядом, а эффектно, по-революционному. Это должно было произойти так, как всегда было принято у эсеров со времён убийств ими императора Александра II - при максимально большом стечении народа. Лучше всего для этого подходил митинг. Взрывы зданий были эффектны, даже очень. То, что Фанни Каплан оказалась еврейкой, не имело никакого принципиального значения. Когда-то революционная сила состояла их трёх составляющих: социал-революционеров, то есть эсеров, рабочей социал-демократической партии РСДРП и союза революционеров-евреев 'Бунд'.