Бо в один и тот же день уволили из домов «Шанель» и «Буржуа»: молодые были недовольные – парфюмер им воли не давал. Утро хмурилось на ночь бессонную день за днём в его особняке. Эти дни, мучительно бездомные, Бо провёл безвылазно в тоске о родной Москве и тихих улочках, тонущих в весенних тополях, о кофейнях при душистых булочных, о давно исчезнувших друзьях. Многое ему тогда припомнилось, как почувствовал призвание своё: миром ароматов время полнилось в славное московское житьё. Бо с его парфюмными порывами звать бы уже боссом заглаза… Не успели: полыхнула взрывами первая военная гроза. А потом большевики похерили в гиблом восемнадцатом году дело его жизни – парфюмерию, превратили босса в босоту. Не чужие сбили его – русские, и не насмерть: смог на ноги встать. А «свои» сотруднички французские – в спину подлый нож по рукоять! Вспоминались и дела в Архангельске, он там был уже незваный гость, раз сошёлся с петухами галльскими. Но большевики – как в горле кость. Став на Мудьюге большим куратором, Бо сплавлял туда большевиков. А за прочих русских просто ратовал: вербовал для белых простаков. Только парфюмеру тихо, исподволь ворожила Северная Русь, будто на ухо шептала исповедь – раскрывала красоту и грусть. И шагал ли Бо вдоль бора стройного, «покорял» ли Мудьюгский маяк – ветер с моря, свежестью настоенный, слал ему какой-то тайный знак… Но затихло памяти кружение, и тогда, как много лет назад на маяк Мудьюгский восхождение начал Бо, как прежний лейтенант. Бога зов, как голос знака тайного подвигал его на самый верх – там сосняк и озерцо хрустальное вновь коснулись его вспухших век… А ветер свежести одною сотою парфюмера волновал опять, и летел, летел последней нотою в аромат «Шанели номер пять». | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
