Повидло

 

Изогнутый дубовый лист, желтый и сухой, плюхнулся на воду, на мгновенье замер, а потом, словно кораблик поплыл в сторону противоположного берега. Ярко окрашенные поплавки стояли словно вкопанные. Складывалось ощущение, что в озере в этом, последняя рыба издохла еще до моего рождения. Я кашлянул, закурил, потом глянул на мужика, сидевшего напротив, и спросил, как бы, между прочим:

-Кстати, что за странная фамилия у вас, Барских? В Каменках, все больше Ивановы, да Козловы. Откуда вдруг фамилия такая появилась? Вы случайно не из пришлых, Александр Иванович?

Тот, посмотрел на меня оценивающе,

-Да нет, фамилии нашей без малого двести лет. А что, вас, в самом деле, это интересует, или так насмешки ради?

-Да какая ж тут насмешка? И в мыслях не держал. Однако признайтесь, не частая фамилия…Даже и для Подмосковья.

-А то?! Мы Барские не из простых, мы можно сказать из благородных…

- Проговорил мой собеседник гордо, вальяжно развалившись на фанерной скамеечке нашей лодки. Его профиль с удлиненной, словно шишка головой и носом пимпочкой, на фоне заката, казался вырезанным из картона,

-История нашей семьи и в самом деле, презабавная.

Он откашлялся, щелчком, далеко от себя отбросил окурок, и по-моему, совсем забыв про поплавок своей удочки, заговорил.

-…Лето в Подмосковье в 1858 году выдалось на удивленье знойным и ветреным. Под Талдомом горели торфяники. Под Александровом пластали сосновые леса.

В наших-то местах леса в большинстве своем еловые, сырые, пожары дело редкое, однако шинель Вице - инспектора Корпуса лесничих и его таратайку с запряженной в нее отчаянно белой кобылой, не раз и не два видели не только в больших и богатых селах и сельцах, но и захудалых деревеньках и хуторах.

В деревнях и селах, особливо тех, что расположились на возвышенностях, мужики под присмотром лесничих сооружали высокие смотровые вышки, с колоколами, либо рындами при них.

Однако, несмотря на пожары, жизнь продолжалась. В деревнях, по тенистым лесным полянам заканчивались покосы. Бабы лукошками носили домой переспевшую землянику и чернику. Ни грибов, ни малины в том году, похоже, не было - уж слишком сухая погода стояла. Грозы, и те, стороной обходили наши Каменки.

В лето то и надумала моя пра-пра-(а черт его знает сколько раз прабабка) в то время еще девица Стеша Козлова, выйти замуж за красивого дворового мужика Гришку. Все бы хорошо, и нравились они друг другу и избы родичей их рядом стояли, но одно плохо. Пришла в тот год разнарядка на Повельский стан - на пятнадцать незамужних мужиков, не младше двадцати годков, в армию - и как назло первым в этом списке оказался Гриша Петров- жених Стешкин. Что только они с ним не делали - и четверть водки на ржаных сухариках настоянной, старосте села носили, и за пятнадцать верст в Якоть ходили, к местному писарю - хотели челобитную царю Батюшке написать. Но писарь-собака, как в Пасху запил - так остановиться не может. Вот тогда-то Гришкина мать, свекровь будущая, и предложила, невестке своей, к новому помещику сходить: тому, что из Дуровых будет. Дескать, он из культурных господ, из образованных, не то, что прежний. Бог даст, не обидит.

Подумала Стеша, поплакала, поломалась для блезиру, да и надев на себя нестиранный еще сарафан, лапти ненадеванные, какие-никакие сережки с зеленым стеклышком, и отправилась к помещику на аудиенцию, в соседнее сельцо, в Горбово.

***

Новоиспеченный помещик Даниил Матвеевич Дуров, вчера еще о поместье и не помышлявший, однако по пьяному делу выиграв в шашки у отставного поручика Нестерова, село Каменки со всеми домами, мужиками и прочими обитателями, вдруг воспылал любовью к уединенной сельской жизни, и, отказав офицеру в возможности реванша, как можно скоро уволившись со службы, покинул Первопрестольную.

Собой Даниил Матвеевич был особой непривлекательной, однако, и не уродом. Телом плотный, невысокий ростком и несмотря на неполные тридцать пять лет, основательно лысоватым. Товарищи его по службе, иногда беззлобно

обзывали Даниила Матвеевича большим императорским пингвином.

Дуров потом специально сходил в Зоосад, посмотреть, что ж это за зверь-то такой: большой императорский пингвин?

Посмотрел. Правда не живого, а всего лишь чучело, пыльное и взъерошенное. Так как живого он уже вряд ли где сможет лицезреть: по заверению пьяненького, веселого дворника, третьего дня как издох.

-Жары Московской не выдержал…Собака!

С собой, Даниил Матвеевич привез месячного, сомнительного окраса кутенка из борзых, желтого кенара в просторной клетке медных прутьев, поющего редко и на удивление тоскливо, а также объемистого вида сундук с книгами и журналами.

Книги он расставил на каминной полке строго по ранжиру, подперев первую и самую толстую, большими каминными часами с единственной, минутной стрелкой в форме ладони.

Книги в основном касались садоводства и овощеводства. Самый же первый фолиант, в толстой кожаной обложке, с торчащими вместо закладок гусиными перьями, украшало золотое , поистертое тиснение. « Изготовление повидла и мармеладов из слив, смородины, крыжовника, рябины и прочая ягод и плодов».

В стопке журналов уместившихся на самом окончании каминной полки, угадывалась годовая подписка «Усадьбы и поместья России и Малороссии».

По всему чувствовалось, что Дуров решил обосноваться в Каменках надолго и основательно.

Несмотря на мещанское происхождение, первые дни проведенные Даниил Матвеевичем в своем имении отмечались разумом и последовательностью.

Первым делом он вместе с сельским старостой, худощавым и длинным Филиппом Титовичем Ветровым, за глаза иначе, чем Филькой Оглоблей и не называемым , проехались вдоль границ своего поместья на небольшой двуколке. Лошадка, невысокая лохматая животинка, запряженная в повозку ушлым старостой, косила на нового хозяина большие грустные глаза, однако вела себя смирно и шла довольно ходко, несмотря на отвратительные дороги.

Дуров, расправив на коленях план генерального межевания, периодически заносил в толстую амбарную книгу какие-то одному ему понятные записи. Филька Оглобля, хотя и разумел грамоту, и даже когда-то по молодости, самостоятельно осилил Псалтырь, с тоской поглядывал на карандаш новоиспеченного помещика, бойко летающий над разлинованной бумагой.

- …Ну а здесь у нас что? – Разглядывая поросшее белым и розовым клевером урочище, плавно уходящее вниз, к извилистому, безымянному ручью, проговорил Дуров, выбираясь из двуколки.

- Так пчелы здесь у нас, ваше сиятельство. Пасека.

Те кусты, что у самого ручья – ежевика. Ей водичка нужна. Она и туманов особливо не боится. И рос сильных, если что…Мы из нее пастилу сушим.

Дальше видите, ветки с листьями, у которых низ светлый, словно беленый, а верх темный: это малина. Варенье, вино, или просто сушеные ягоды.…Еще выше – крыжовник и смородина. Ну, а выше, ближе к солнышку, только ульи. По весне двести семей было. Ну а справа и слева, - Филипп Титович тоже спустился на землю и не без некоторой театральности раскинул длинные руки.- Справа и слева у нас сливы. Черные, красные и желтых малость. Бабы повидло и мармелад из них варят. Варят по-старому, без сахара. Почище, чем у Абрикосова, повидло – то будет. Кстати, девица одна, из мастериц по повидлу, к вам на аудиенцию просится. Стешка Козлова.

- Ну, просится, значит примем.- Улыбаясь лесным просторам, проговорил Дуров, возвращаясь к двуколке.

 

***

Спустя час, как отзвенел медью надтреснутый колокол церкви, и прихожане, отстояв вечернюю, разошлись по домам, Стешка подошла к усадьбе. В руках она держала небольшое округлое сито доверху полное крупной, блестящей словно лакированной ежевикой.

В трехэтажном доме красного кирпича , единственным украшением, которого, пожалуй, являлся белокаменный фундамент, ей приходилось уже бывать., и не раз, и не два. В северной его части, где в большой и просторной кухне на чугунных, раскаленных плитах приземистой печки, она и несколько баб постарше, в зависимости от сезона, варили сливовое, малиновое, грушевое варенье. Варили старинным способом, без сахара, подолгу уваривая и терпеливо помешивая.

Обычно под осень, когда варенье и повидло были уже расфасованы по крынкам и жбанчикам, беспристрастно опробованы придирчивым и брюзгливым старостой и одновременно ключником Филиппом Титовичем, на двор выходил отставной поручик Нестеров, выходил непременно при полном параде, и сыто улыбаясь, благодарил баб за старанье, высыпав в ладонь старшей из них пятнадцать серебряных полтинников. Бабы пятились задом, целовали барину руки и торопливо уходили со двора.

Уже потом, за господским забором, сидя на поваленной иве, бабы с криком и руганью делили полтинники.

Стеша Козлова, по молодости лет в спор не вступала, твердо зная, что в любом случае, меньше чем полтора рубля ей не дадут. Бабы, они конечно народ вздорный, но прекрасно понимают, что янтарно желтое , почти прозрачное, наполненное ароматом корицы и миндаля, любимое поручиком сливовое повидло получается только у нее. Видно не зря мамка Стешки вдалбливала в ее голову подобного рода премудрости .

…Но сегодня совсем иной случай, да и к тому же, кто знает, что любит, и чего не любит новый барин. Он, конечно, будет помоложе старого Поручика, а все одно, боязно заходить-то без приглашения.

Колокольчик звякнул, дверь распахнулась, и на пороге появился Филька Оглобля, в очечках, с напомаженными волосами на прямой пробор.

- Стешка? Ты что ли? Ну заходи раз пришла. Только не долго. Барин весь день на ногах. Устал, поди…

***

Дуров в темного шелка халате, развалившись в глубоком кресле , отдыхал. То ли у двуколки рессоры были ни к черту, то ли дороги в поместье были отвратными, но Даниилу Матвеевичу казалось и не без основания, что у него болит каждая косточка, а вместо седалища, огромная, саднящая мозоль.

Стеша вошла в комнату и оторопев от увиденной как ей показалось царской роскоши , остановилась. На окнах, больших и чистых лениво колыхались тяжелые бархатные шторы багрового цвета. На стенах обитых переливающимся светло-серым шелком висели лампы под гранеными колпаками зеленого стекла. В красном углу, где у всех добрых людей иконы красуются, здесь же висит покачиваясь большая клетка с ярко начищенными прутьями и канарейкой за ними.

А книги! Сколько здесь было книг! В доме ее матушки, была только одна книга: Псалтырь в потертой зеленой обложке.

- Ты девица часом дверью не ошиблась?

Насмешливый голос Дурова тотчас вывел Стешку из состояния прострации.

- Здесь тебе все ж таки не буфет при вокзале. Здесь чай не подают.

-Чай? Какой Чай? – Пролепетала девушка испуганно и, прижавшись спиной к двери, уставилась на нового помещика.

Даниил Матвеевич, быть может на фоне роскошного убранства комнаты, а может быть в сравнении со старым поручиком, сморщенное лицо которого, напоминало сушеную грушу, показался девице необычайно красивым и благородным. А халат, с сияющими кистями, а трубка красного дерева дожидающаяся своего часа в тяжелой малахитовой пепельнице, а целый ворох каких-то карт на столе свернутых в трубки, а большое увеличительное стекло с золоченой ручкой рядом? Эх, да что там говорить, каждая мелкая деталь интерьера, самая задрипанная деталюшка: все работало на образ прекрасного барина – Дурова Даниила Матвеевича. И куда-то прочь умчались, осыпались ненужной шелухой и излишняя полнота его, и невысокий рост, и пухлые щечки, и небольшой пипочкой нос на шишковатой голове. Да и сам образ «большого императорского пингвина, никоим образом не смог бы родиться в голове восторженной девушки.

- Я Степанида Козлова. Стешка я…

Она замолчала и, сдернув с головы косынку, зачем-то прикрыла ею ежевику.

В кабинете повисла тишина, прерываемая лишь поскрипыванием кресла под саднящей задницей Дурова, да тяжелым тиканьем старинных каминных часов.

Несмотря на отсутствие часовой стрелки, Даниил Матвеевич упорно продолжал заводить их каждое утро.

- Ну что ж…Допускаю, что не самое красивое имя, но в этом стоит упрекать лишь твоих родителей.

Раскурив трубку, важно проговорил Дуров.

Ему все больше и больше нравилась роль помещика, тем более в сравнении с должностью губернского секретаря в Московском суде. Он прекрасно понимал, что без нужных знакомств и связей, вряд ли смог бы подняться выше десятой ступени в Табеле о рангах там, в первопрестольной. К тому же, как оказалось, есть нечто сладостное в праве говорить человеку ты. Кому угодно. Будь то пожилой человек , на вроде сельского старосты Филиппа Титовича Ветрова, или же вот эта самая девица, Стешка.

- Ну-с, так все ж таки? Чем обязан?

- Ваше благородие…

Голос девушки сорвался и она, задыхаясь, выпалила словно скороговоркой.

- Я ваше благородие пришла просить за жениха мово, Гришку Петрова. Он здесь, в сельцах , в дворовых мужиках числится. Вот уже как четыре года. Неделю как вышку под Вельявидово сооружал, потом по приказу матушки Марии, игуменьи Хотьковского монастыря, скамейки для трапезной строгал. С нею об этом еще наш прежний барин договорился. Гришка сызмальства рукастым парнишкой был. Вот сейчас, к примеру, в Жестылево глину возит. Тамошний настоятель церкви решил при храме училище построить. Вот Гришка и возит. А печка для обжига у них своя имеется. Да… А я пока при мамке живу. В каменках значит. Ну, так как?

- Что как?- Дуров отложил выкуренную трубку и недоуменно уставился на девицу.

- Жениха твоего я еще и в глаза не видел. А кого, куда и на какие работы ставить, так этим староста занимается, Филипп Титович Ветров. Вот ты, к примеру, чем занимаешься, красавица?

-Как чем!?- Она посмотрела на Даниила Матвеевича непонимающе. – Тем же, чем и все.

- Ну, хорошо. А все чем?

- Так сейчас же в наших лесах грибов, видимо- невидимо. Белые, возами возят. Может быть к войне? Все молодки сейчас на грибах. Кто собирает, кто сушит, кто солит…Да неужто вам Даниил Матвеевич, староста не сказывался? Ну, может быть и запамятовал. Хотя в этом году все вверх тормашками пошло. В эту пору, по полянам, обычно вторая волна сенокосов: мужики косят, а бабы зеленку трусят, да переворачивают, чтобы не сопрела. Но лето нынче такое жаркое, что трава ко второму покосу и не поднялась. Ну а как с грибами разберемся, так кого куда, а я на повидло. Слива уже на подходе. Того гляди переспеет.

- А…- Приподнимаясь с кресло, проговорил Дуров.

- Так ты та самая Стешка, что сливу якобы почище Абрикосовых варит!?

Даниил Матвеевич подошел к девице, и откровенно разглядывая ее плотную фигуру, сильные руки и загорелое, веснушчатое лицо, непроизвольно принюхался.

Сладковато-терпкий аромат ежевики, странным образом не смешивался с запахами исходящими от молодухи. Запахами пыльного солнца, нестиранной ткани сарафана, свежего лыка новеньких лапотков, горьковатой пряности молодого, потного, женского тела.

Дуров приоткрыл сито и взял на пробу пару ягод.

-Ну а все-таки, чего ты хочешь!

- А я разве еще не сказалась!? Ну я и дура!

Она рассмеялась открыто и весело.

– Да я за Гришку пришла просить. За жениха своего. Бумага на днях пришла, гербовая. Забирают жениха моего в армию. Под ружье значит…

- Под ружье говоришь?

Беззаботное настроение Даниила Матвеевича заметно испортилось.

В бытность свою коллежским секретарем, он привык неукоснительно исполнять любой, пусть даже и устный приказ вышестоящего начальства, а уж письменное предписание было для него обязательным к исполнению.

Он крякнул разочарованно и огладив последний раз взглядом ее ладную фигурку вернулся в свое кресло.

-Ну а отчего бы вам с женихом твоим не скинуться и не выкупить рекрутский билет?

- Да откуда деньжище-то такие, прости Господи!? – Всплеснула руками Стешка и бухнулась на колени.

Сито с ежевикой упало на пол. Черные ягоды рассыпались по паркету.

- Помогите родненький вы мой Даниил Матвеевич, Христа ради помогите! Век за вас молиться буду! Все что угодно для вас сделаю.

- Все что угодно говоришь?

Дуров набил трубку табаком, но прикуривать не спешил. Скорее он даже и позабыл про трубку: наверняка впервые в его жизни, перед ним на коленях стояла пусть и не красавица, но отчаянно молодая и неиспорченная женщина. Шов на боку ее сарафана разошелся, так, безделица, совсем чуть-чуть, но именно сквозь эти чуть-чуть и смог разглядеть бывший кубернский секретарь кусочек белого, голого тела Стешки. Сначала кусочек, а потом и всю ее, нагую и податливую, так соблазнительно пахнувшую пыльным солнцем, нестиранной тканью сарафана, свежего лыка новеньких лапотков, горьковатой пряностью молодого, потного тела

Наверно те, кто знавал в свое время Даниила Матвеевича, заметили бы сразу, какая огромная метаморфоза произошла с ним буквально за несколько последних дней, от силы недель.

Неуклюжий, и если откровенно совершенно никчемный человечишка, большой императорский пингвин, вдруг превратился в хозяина, вершителя судеб, отца родного, барина…

Ему самому на мгновенье показалось, что он стал даже несколько выше, стройнее, умнее и значимее, чем был раньше, чем тогда, когда стоил пятьдесят пять в месяц, когда снимал комнатку в Бахрушинском доходном доме.

- Все что угодно говоришь? – Повторил он поднимаясь. – Ну-ну…

Дуров подошел к двери в спальню и, распахнув ее, проговорил.

- Ну иди…Посмотрим на твое, все что угодно.

Стешка поднялась с колен и, подойдя к двери, заглянула в комнату. В углу, рядом с кадкой с раскидистым фикусом с отполированными пивом листьями, стояла большая железная кровать со сверкающими металлическими шарами, небрежно заправленная голубым стеганым одеялом. Над кроватью большая картина в дорогой раме. На холсте – обнаженная купальщица, написано старательно, но неинтересно и бездарно.

Стеша оглянулась, долгим взглядом посмотрела на Дурова и вдруг громко ойкнув, шагнула в спальню.

 

***

В просторном доме купцов Клятовых, весело и шумно. Рождество. В углу большого зала высокая елка украшенная гирляндами, шарами и свечами. На верхушке, серебряная звезда с висюльками и арабесками на лучах. У дверей стоит лакей в ярко-красной шелковой рубахе, белых свободного кроя штанах и сапожках. В руках бубен с серебряными бубенцами. При появлении нового гостя, лакей бьет в бубен, и четко проговаривая звуки, громко объявляет фамилию и звание входящего.

- Шталмейстер двора Его Императорского Величества, Петр Владимирович Бахметьев с наследницей!

Шум и смех в зале тотчас же утихли и хозяйка дома Варвара Ивановна, поспешила к вновь пришедшим.

- Как хорошо, что вы пришли с дочерью, граф. Мы с городской Головой Василием Афанасьевичем Возничихиным , только что о вас вспоминали.

- Ну, значит, буду богатым.- Засмеялся предводитель дворянства и взяв дочь под локоток повел ее к стеклянной двери ведущей в зимний сад.

- Помнишь, я обещал показать тебе говорящего попугая? Он здесь, за дверью.

- Да, да Елена Петровна,- наклонившись к двенадцатилетней девочке , проговорила Варвара Петровна.

- Карл Эдуардович, так назвал мой папенька эту птицу, с удовольствием с вами поговорит. Только уж вы, пожалуйста, пальчик свой в клетку не просовывайте. Попугаи птицы нервные, могут и укусить.

-Votre fille est adorable, comte. Tout simplement parfait!*

Но к сожалению, я вынуждена вас покинуть. Столько гостей, столько гостей…

-Генерал-майор Зданский с супругой. Лакей ударил по бубну.

Вошел высокий, полный офицер с лихо закрученными и явно подкрашенными усами.

Постепенно зал заполнялся приглашенными.

Дуров в доме купцов Клятовых оказался одним из первых. Переходя от одной группы гостей к другой, он знакомился с дамами, отцами семейств, купцами и дворянами Дмитровского уезда. Как это ни удивительно, но появление Даниила Матвеевича на Рождественской елке у Клятовых не прошло незамеченным. Похоже, о нем в уезде были уже наслышаны. Женщины многозначительно и довольно безапелляционно рассматривали и его самого и его костюм. Мужчины же, знакомясь, подмигивали Дурову, и даже дружески похлопывали его по плечу.

Одурев с непривычки от такого количества незнакомых людей, он решил покурить и узнав от лакея о наличие в доме специальной комнаты для курения, спустился по лестнице в полуподвал.

Здесь тоже было довольно оживленно. Кто-то курил, кто-то играл по маленькой, кто-то пил шоколад из тонкостенных чашек белого фарфора.

Неожиданно к Дурову обратилась сухощавая, пожилая женщина, если не сказать старуха. Над ее верхней губой темнели довольно заметные усы.

…- Вы говорят в шашки сильны!? Может быть, сыграете со мной? Не обижайте старуху отказом. И запомните, я всегда играю белыми.

Она встала, высокая, во всем черном и уже не обращая на помещика внимания, пошла вглубь комнаты, к столу, на котором лежала прекрасная доска инкрустированная перламутром и черным деревом, с уже расставленными на ней шашками.

Дуров засеменил вслед за незнакомкой.

- Ils disent que vous vivez avec une fille de jardin!? Est-ce vraiment vrai? Jetez-le immédiatement! Je vous conseille de regarder de plus près la plus jeune fille d'Ivan Matveevich, très bonne et qui, de plus, lui a donné 150 000 roubles ...**

Проговорила она, понизив голос , и неожиданно быстро прошла в дамки, после чего закурив пахитоску с длинной гильзой и выдохнув дым носом, бросила внимательно вглядываясь в глаза соперника.

- Tu me comprends, jeune homme?***

Дуров привстал, поцеловал даме, пропахшую табаком ручку и даже слегка щелкнув каблучками лаковых сапожек, ответил серьезно.

- Oh oui, madame. Je te comprends parfaitement. Merci****

После чего быстро сдав партию и попрощавшись с дамой в черном, так и не пожелавшей представиться, вышел из комнаты для курения.

Уже застегивая на горле шинель, Дуров услышал из зала сверху знакомый, дребезжащий старушечий голос.

 

«В Москве проживала блондинка,

На Сретенке, в доме шестом,

Была хороша, как картинка,

И нежная очень притом.

 

Ах! Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой,

Крутится, вертится, хочет упасть.

Кавалер барышню хочет украсть»...

 

- Так она не только в шашки хорошо играет, но еще кроме всего прочего и поет неплохо!? – Поразился Даниил Матвеевич, и уже более не мешкая, вышел в снежную, поскрипывающую ночь.

Ему не хотелось, что бы кто-нибудь из собравшихся видел, как он сам взял в руки вожжи и хлопнув ими по заснеженной спине лошадки, ссутулившись выехал со двора. К тому же ему еще нужно было заехать в Ольявидово, поговорить с местным помещиком об оконном стекле.

***

Стешка по обыкновению лежала на животе, на скомканной постели, лежала неглиже , зарывшись среди вороха взбитых пуховых подушек и подушечек и перелистывала страницы журнала «Шут Гороховый». Пыльные лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь шторы, светлыми квадратами ложились на ягодицы и спину женщины. В комнате было жарко протоплено. Спертый воздух казался густым от запахов дешевого , любимого Стешкой парфюма, горелого березового полешка и похоти.

Дуров стоял на пороге спальной и смотрел на любовницу. Словно впервые видел он все недостатки ее фигуры: коротковатые ноги, тяжелые ягодицы, покатые плечи и коротковатую шею. Но что особенно вызывало в нем стойкое отторжение, так это россыпи веснушек по всему телу, включая ягодицы.

Даниил Матвеевич вспомнил, как как-то на днях, он вскользь поинтересовался о судьбе ее жениха.

- Гришка – то? Да с месяц как на Кавказе уже…

Равнодушно махнула рукой она и прильнула горячим телом к Дурову.

- Да пущай послужит, коли денег откупиться собрать не удосужился...

- Ну, ты и шельма Стеша.- Хмыкнул он тогда, пораженный ее ответом.

И вот сейчас он смотрел на нее, откровенно голую и столь же откровенно ненужную, а в голове крутилась и ворочалась фраза, произнесенная старухой в черном.

«Je vous conseille de regarder de plus près la plus jeune fille d'Ivan Matveevich, très bonne et qui, de plus, lui a donné 150 000 roubles «…

- Да…Сто пятьдесят тысяч, это Сто пятьдесят тысяч…

Пробормотал Дуров , и Стешка вздрогнув, посмотрела в его сторону.

- Ты вернулся!? Радостно вскрикнула она, и привычно перевернувшись на спину, раздвинула ноги.

- Ты…Ты покамест одевайся. – Буркнул Даниил Матвеевич и крутанувшись на каблуке вышел из спальни.

***

…Староста мужиком был из понятливых и глянув на хозяина , тот час же спросил равнодушно потягиваясь.

- Что Ваше Благородие, гнать блядину со двора, али повременить?

…-Филипп Титович. – Дуров окинул взглядом небольшую комнатку, в которой обитал староста и положив на стол пятирублевый государственный кредитный билет, проговорил глядя в сторону.

- Будешь в Якоти или в Дмитрове, в Ведомости напечатай объявление о продаже девки. Мол, так и так, продается девка, Степанида Козлова, девятнадцати лет. Чистая. Умеет варить повидло и мармелады.

Цену поставишь сам. Но думаю, меньше ста пятидесяти рублей объявлять не стоит. Ну, или помести объявление , в отделение по обмену… Постоянно жалуешься, что лошадок приличных у нас нет…Одним словом как найдешь нужным, так и поступай.

 

… Александр Иванович выудил из моей пачки новую сигарету и закурив , вздохнул.

- Прабабку мою довольно скоро обменяли на пару гнедых и почти новую коляску, и переехала она в деревню Бешенкова, за двенадцать верст от дома. А сентябре- октябре, родила мальчонку.

Сами понимаете, для сплетен бабьих, двенадцать верст это ни что. Вот и прилипла к пацану кличка Барских. Ну а позже, кличка и в фамилию переродилась. Так-то вот…

Он замолчал. Молчал и я обдумывая услышанное.

- …На днях в Москву ездил, в Дворянское собрание заявление о приеме возил.

Нарушил молчанье Барских.

- И что? Неужели приняли!?- С трудом сдерживая смех, поинтересовался я и, отвернувшись, полез в сумку за сигаретами.

Александр Иванович коротко посмотрел на меня, но судя по всему , ничего подозрительного не заметив скривился недовольно.

- Да хрен туда кто с улицы попадет.

Начал мне там один, бородатый, якобы из столбовых дворян (а по роже дерёвня дерёвней), втирать, что, дескать, нигде, ни в одном из достоверных источников нет сведений о дворянской фамилии Барских, а если б даже и были, нужно что бы были официальные, письменные подтверждения от.…, зарегистрированные там-то и там-то…, не позднее того –то, того-то…Одним словом – Тут Александр Иванович скривился, и безнадежно махнув рукой, подытожил.

- Нет. Видно без барашка в бумажке не обойтись. Вот к зиме хряка завалю, сальца засолю, колбаски сколько-то подкопчу, а с остальным на рынок. С пустыми руками в Москву ехать глупо.

Он потянулся, выплюнул изжеванный окурок и начал сворачивать удочку.

 

Ваша дочь прелестна. Просто совершенство!*

 

Говорят, что вы живете с дворовой девкой!? Неужели это правда? Бросайте её немедленно! Я вам советую присмотреться к младшей дочери Ивана Матвеевича. Очень хороша и к тому же за ней приданного на 150 тысяч рублей...**

 

Вы меня понимаете, молодой человек?***

 

О да, мадам. Я вас прекрасно понял. Благодарю.****