Ночь догорает, будто спичка, Горячий шёпот, чей-то бред. Гангрена. Кровь. - Воды, сестричка! – Скрипя зубами, просит дед. Война. Разруха. Лазарет. Восток по небу – сукровицей, Заря глядит в пустой зрачок (Знать, всё же помер старичок) Июль. Зловонная жара. И кто-то с самого утра: - Помилуй, мя! Сестра! Сестра! Кровавой ватой облака Плывут по небу вдаль куда-то… - Сестра, я жив? - Живой пока. И на холодный лоб солдата Ложится тёплая рука. Невыносимо. Дико. Жутко! И боль лишает нас рассудка, По капле утекает жизнь… - Держись, родименький, Держись! Карболка, йод, новокаин. Свинцовый град. Осколки мин… Увы, помочь сестра не в силах, Когда течёт отрава в жилах, И смерть, от имени Христа, Целует раненых в уста… Ей, вместо платья выпускного – Пропахший порохом халат. - Ну, что ж, гражданка Иванова, - Майор взглянул почти сурово, - Вас направляем в Медсанбат. Она мечтает отоспаться, Но снова раненых везут: Зёленка, морфий, шина, жгут, Бинтов нестиранных гора, И тут, и там кричат: - Сестра! Как величать-то, Синеглазка?... Крик боли, морфий, перевязка, А в небе, полном тишины – Таблетка горькая луны. Её мы кликали «сестричкой», И оглянувшись вдруг назад, Я вспоминаю медсанбат, Военных будней перекличку И тех, не выживших солдат, И ангела в халате белом… Внутри её плескался свет! И пусть поблекнут жизни краски, Улыбку нашей Синеглазки Я вспомню через тыщу лет… Ведь подвигу забвенья – нет. |