1

В начале весны всё кажется каким-то новым – перемена погоды, солнце, облака, распускающиеся год от года цветы, запахи….Даже перелётные птицы, прилетая с новым весенним солнышком из далёких стран, кажутся другими, доселе незнакомыми. И каждый год с приходом тепла мы надеемся, что и наша жизнь, серая, скучная, заросшая бытовыми неурядицами и извечными проблемами, вдруг повернет в новое русло, другое, более светлое и радостное…

… Митяй не думал об этом, лениво щёлкая большим самодельным кнутом, изредка поглядывая на своё многочисленное стадо – ага, вот опять та рыжая норовит своими острыми рогами поддеть старенькую Маруську, тихую, безобидную, та мычит недовольно, старается затесаться поглубже в стадо, подальше от рыжей бестии.

- Эй, шалая! А ну вот как стегну тебя, зараза рогатая! – Митяй грозно замахнулся на рыжую корову, разрезав воздух свистом кнута. Корова мотнула головой, но лезть к Маруське перестала.

Подул лёгкий степной ветер, донеся откуда-то горьковатый запах полыни. Степь только-только обнажилась под бледным небом, сбросив с себя остатки снега, она ещё не пришла в себя после колючих метелей и неласкового зимнего солнышка. Ещё не укуталась она в разноцветную шаль степных тюльпанов, не распустила косы обманчивого ковыля. Потому и Митяю, и тощим бурёнкам было радостно на душе в предвкушении скорого обновления природы.

Вдали появилась чья-то фигура. Митяй вытянул шею, надеясь разглядеть гостя. Гостью! Сердце как-то всхлипнуло от волны теплого счастья. Митяй вскочил на огромный валун, щёлкнул кнутом, закричал в серую даль:

- Эге-гей! – Фигурка остановилась на мгновение, потом снова продолжила путь, заметно прибавив шаг.

Митяй захлёбывался от радости, сердце его бешено стучало где-то в ушах, звоном отдаваясь прямо под старой рубахой. Она!

Фигурка медленно приближалась. На солнце заиграли медью пряди волос, выбившиеся от быстрой ходьбы из-под платка. Дуня тоненькими пальцами на ходу пыталась заправить волосы, но ветер не давал ей. Длинная юбка цеплялась за колючие шарики репейника, из-под ботинок вылетали комья степной глины. Дуня почти бежала, видно было, что её подгоняет не только ветер, но и какие-то мрачные мысли, глубокой складкой легшие на высоком лбу. Приблизившись к Митяю, Дуня вдруг замерла на мгновенье, взмахнула рукой и прокричала:

-Митяй! Митяюшка! – Митяй бросился ей навстречу. Наконец запыхавшаяся Дуня поравнялась с пастухом. Митяй хотел было обнять девушку, но она как-то отшатнулась, быстро-быстро заговорив:

- Беда, Митяюшка, беда! Отец прознал, видать, отправить меня к тетке собирается. А это далече отсюда, да и тетка строгая. Не знаю, что и делать. Завтра обоз будет, к вечеру я и уеду. Что делать? Что делать?

- Не боись, Дуня, не боись раньше времени. К батюшке вечером приди, повенчаемся скоренько, отец твой супротив батюшки не скажет ничего. А законной женой только муж командует. Не уехать тебе к тетке, пока я не разрешу. До вечера дождись. В церкву с закатом приди, как дойка начнется. Я там тебя поджидать буду.

Дуня закусила губу, кивнула несмело и пошла обратно.

2

Вечерело. Коровы неровным стадом прошли вдоль наезженной дороги, разбредаясь по своим хлевам. Хозяйки загремели ведрами. Дуня металась от окна к столу, не зная, чем занять себя.

- Донька, подмогни сливки взбить, - мать поставила на стол два блестящих ведра.

- Сам нынче допоздна в церкви задержится: к Паске надобно купола обновить. Вот и ужинать попозжей сядем. А Глаше маслица свеженького да сливок погуще подготовить надобно, чай, не на час поедешь. Ой, донька, чего-й – то смурно на душеньке… - Мать неожиданно всхлипнула, закусив уголок платка.

- Мама, не переживайте вы так! Всё наладится. Только не поеду я к тетке Глаше!

- Супротив отца вздумала? Ой, девка, зря ты так. Поперек отца нельзя идтить, грех это!

- А насильно меня в город отправлять – не грех? Может, судьба моя здесь? – Вскинулась Дуня и осеклась.

Мать подняла на нее красные от вот-вот польющихся слёз глаза и замерла.

-Кака судьба? Аль ты …Аль ужо…Ээээх, сам прознает…Ой, натворила…Ой, не выправить таперь…Ой, беда….

Мать бросилась к окну, выглядывая крепкую фигуру мужа. На проселочной дороге не было никого. В суматохе мать опрокинула с окошка маленькое зеркальце в резной оправе. Осколки, блеснув в тусклом свете лампы, рассыпались по дощатому полу.

-Мама, простите меня Христа ради! – Дуня навзничь упала перед матерью, не обращая внимания на зеркало. – Только не будет мне света в жизни, коль отправите меня насилком из мила дома! Не будет мне жизни без милого моего!

Мать стояла, словно окаменев, невидящим взглядом вперившись в остатки резной оправы.

-Беду кличешь. Беду. ..Беду….

3.

В старой церкви было тихо. Слышно было, как с подтаивавших свечей капал воск на медные подставки. В лучах трепещущих язычков лики святых будто поминутно сменяли выражение лиц – то скорбно-участливо, то укоризненно смотрели на сгорбленную фигурку Митяя.

-Чавой-то на ночь глядя принесло тебя? – Надломленным голосом окликнул дьяк юношу.

-Батюшка, исповедоваться хочу!

-Дня тебе не хватает?

-Мне срочно!

-Случилось чаво?

-Случится. Вот-вот случится!

-Не нагоняй сумраку. Говори, что надобно! В Божий дом с нечистыми помыслами да витиеватыми разговорами неча заходить!

-Дочку Семён Захарьича ведь знаете?

-Эт мельника? А то ж! В голодную зиму он полдеревни спас, мукой да зерном выручил. Пашней-то у него поприбавилось, вот и с урожаем сам. К чему ты?

-Полюбилась мне Дуняша, жить без ей не могу. Только вот батюшка ейный против будет. В поселенье к тетке отправить взумал. Завтра с обозом. Да вот только мила она мне. И..обвенчаться хотим…сегодня…Чтоб успеть…Чтоб Семён Захарьич ужо не смел ей понукать.Чтоб в дом забрать свой как жену законную.Чтоб….

-Охолонись! – перебил дьяк. - Понял я, понял. Токмо нельзя сей день. Нельзя. Пост ведь!

-Батюшка, смилостивись! – Митяй робко подполз на коленях к сутулой фигуре в темной рясе. –отправит он её, за двести вёрст отправит голубушку мою! А никак и замуж выдаст вскорости, она ж подневольная, она ж смирная, кроткая…Смилуйся, обвенчай!

-Охолонись, говорю тебе! – Дьяк невольно затеребил тощую бородку. –А что Дуня-то, согласная?

-Согласная, согласная она! – с жаром закивал Митяй. – И мать моя ждёт невестушку свою! И внучку… - И Митяй осекся.

-Грех ужо сотворили! Ай-я-яй! Как быть-то с вами, грешными агнцами божьими? – Дьяк задумчиво перекрестился у иконы. – Ладно, веди уж…Тайно…Семён Захарьич – мужик непростой. Против Бога не попрет, но…и без венчания грех на душу принять может…Веди, говорю, чаво стал як каменный? – Дьяк резко шагнул в сторону, освобождая Митяю выход. – И пошустрей!

-Спаси Бог, батюшка! Век молиться за тебя буду! – Митяй стремительно выскочил прочь.

4

Семён Захарович тяжело ступил на порожек старой церкви. Снял кепку и с чувством перекрестился. Прислушался. Шагнул к большому иконостасу, увидев прямую спину дьяка, остановился.

-А что, батюшка, Митяй к тебе наведывался? – Вместо приветствия начал он.

-И тебе благословенье Божье! – Повернулся дьяк. – По делу ль?

-Не серчай, по делу. Только вот обдумал, как церкву нашу к празднику приобновить, - Семён Захарович осекся, сразу вспомнив про цель своего визита.

-Бог не оставит тебя за дела твои благие! Помощь нам завсегда в радость! – Дьяк вновь осенил себя крестом и сложил тонкие худенькие запястья в замок.

«Как у девки руки-то! Тонкие да прозрачные!» – подумалось вдруг Семёну Захаровичу. Но вслух продолжил:

-Купола надо б обновить. Да рамы уж никуда совсем не годятся. А в Паску порожек –то беды наделать может – ноги об него только поломать не пристало! Мы с плотником уж покумекали, да наказ в поселенье дал куму…

-Да не спеши. Айда на воздух. Там и обсудим, - дьяк широким жестом пригласил Семёна Захаровича в небольшой палисадничек. На широкой лавке под большой раскидистой ивой расстелен был холщовый мешок.

- Для креста-то митрополит прислал золоту сусального, - усаживаясь, проговорил дьяк. – А купола-то и впрям обновить надобно, да вот только на помощь вашу и надеюсь. К нам из Прилесья парнишка прибыл. Говорит, художеству обучен. Вот он и обновит купола наши. Сказал, у него краски особливые есть. На солнце горят. Да вот и он. Сеева, поди сюда! – Дьяк махнул рукой кому-то. Тонкие ветки ивы раздвинулись, и навстречу шагнул рослый и плечистый юноша. Поклонившись, он замер в ожидании.

-Кум мне синюю, как небеса Господни, краску привезет. Батюшка сказал, у тебя особливые краски есть?

-Так оно и есть. Синие купола с серебряными звездами – истинно во славу Пресвятой Богородицы!- Сева перекрестился.

-Ну, значит так…Обоз завтра к вечеру прибудет. Захарий, плотник, с утра завтра насчет рам и порога придет. Доски, стекла – все заготовлено, - Семён Захарович встал, прощаясь. Внезапно внимание его привлекли негромкие разговоры у входа в церковь, но из палисадничка не было видно разговаривавших.

-Господь благослови тебя! – Дьяк попытался обнять Семёна, но тот уже повернулся уходить. Дьяк шагнул, намереваясь преградить ему путь. Но тут Семён Захарович уже вышел из палисадника и увидел дочь свою, Дуню. А рядом – Митяя.

5.

-Дуня? – Семён Захарович остановился, вопрошающе сверля взглядом дочь. Дуня робко шагнула ему навстречу, но твердая рука Митяя остановила её. Митяй шагнул вперед, заслоняя Дуню.

-Семён Захарьич, доброго вечера Вам! – Митяй чуть склонил голову.

-На ночь глядя куды собралась? – Не обращая внимания на Митяя, спросил Семен Дуню.

-В церкву, батенька, - пролепетала та.

-Ночью бесноватые в церкву ходют. Марш домой! – Семён Захарович протянул руку дочери.

- Мы, Семён Захарьич, по делу пришли…-Начал было Митяй, но Семён прервал его:

-Мы? Эт ктой-то «мы»? А ну пшёл от дочери прочь! Дуня, домой, сказал, аль не слышишь? – Рявкнул отец. – И чтоб впереди меня дома очутилась! – Дуня не сдвинулась. Рывком притянув дочь, Семён сверкнул на Митяя, шагнувшего было ему навстречу. – И не сметь! – Буквально прошипел он. – Паршивому в бане не место! Прочь с пути! – Семён шагнул В сторону, сверля Митяя взглядом. Дуня попыталась вырваться, но отец цепко держал тоненькое запястье дочери, не разжимая пальцев ни на миг.

Митяй оторопел. Еще миг – и он бросился бы. Но грозный взгляд Семёна как приковал его к тому месту, на котором он стоял. Рубаха-косоворотка, надетая им по торжественному случаю, заходила ходуном на груди от чувства бессилия и страха. Колени подгибались, норовя не удержать хозяина. В стороне стояли, не дыша, дьяк и Сева.

- Батюшка, договор в силе! – Опомнился Митяй и рванул в сторону дома Дуни.

-Благослови Господь! – Дьяк перекрестил его вслед.

6.

Всю ночь Дуня не сомкнула глаз. Семён Захарович расположился у дверей её комнаты, прислушиваясь к каждому шороху. Мать тихонечко всхлипывала и бормотала молитвы. Забитое наспех окно царапала ветка яблони. Дуня, стараясь не скрипеть, вставала с кровати и тихонечко пробиралась к окну, силясь разглядеть знакомый силуэт в темноте. Два раза её окрикивал отец из-за занавески, чутко вслушиваясь в шорохи в дочкиной комнатке. Дуня снова ложилась. Так прошла ночь.

Наутро, едва рассвело, калитка натяжно скрипнула и в дом, перекрестясь, вошла Агафья, мать Митяя.

-Добрый день вам в хату! – Пропела она.

-И вам не хворать! – Сердито буркнул Семён. – Чего спозаранку приперлась? – Недобрым взглядом окинул он гостью.

-У вас товар, у нас…

-Неча мне тут разводить ересь всякую! Какой купец-то у вас? – Перебил её Семён. – Шаромыжник Митька? Ни кола-ни двора, и та сикось-наперекось?

-Не хоромы, но угол есть! – Агафья резко встала. – Графьев в селе нету, раз на то пошло. А Митька мой – на все руки!

- На какие-такие руки? Кнутом махать и в свистульку свистеть? – Расхохотался Семён, радуясь, что смог одним словом осадить непрошеную гостью.

-Ты, Семён, завсегда богатеем-то был? Не помнишь, как подштанники мужнины донашивал?-Агафья резко встала, опершись костяшками пальцев о стол.

-Помню, як же! А еще то помню, как муж твой, председатель наш, в полицаи подался! Не бывать тому, чтоб моя дочь с сыном предателя якшалась!

-Да как смеешь ты? Полицаем он поневоле стал, сам ведь знаешь! А то, как в Гнилой Пади сгинул, немчуру якобы к партизанам провести хотел? А как цельный отряд душегубов с собой к смертушке в когти отдал? Забыл? – Взвыла Агафья, ударив по столешнице кулаком.

-Не сметь в моем дому по столу стучать! – Семён захлебнулся в ярости. – Я сам партизанам донес, что в дому твоем офицерье немецкое курочкой ужинает! Благодари Бога, что в селе оставили, не прокляли и не выгнали, подстилку немецкую!

-Да как ты…Да как… - Агафья побелела, в глазах стояли мальчонки в ситцевых рубахах в пол, выгнанные немецким офицером в снег. Она, избитая, с поломанными руками, не могла увидеть сквозь дощатые стены сарая, как Сёму и Николеньку за русые волосы поволокли по белому снегу ухмыляющиеся фрицы. Она не увидела уже того, как маленькие тельца пинали коваными сапогами душегубы. Не слышала, как на улице смолкли все звуки, лишь глухие удары раздавались под смех пузатого майора. Как глухие удары дополнили чавкающие звуки раздробленных, напитанных кровью маленьких телец. Не увидела, как в небесно-синие глаза Семушки, не тая, падали мягкие снежинки…Не видела, как пальцы Николеньки с содранными ногтями разжали комья мерзлой земли…Она, в полузабытьи, пыталась в ворохе соломы поглубже зарыть хлюпающего Митеньку…

Грузно, словно куль муки, осела Агафья у стола, пытаясь посиневшими губами вдохнуть воздух, но судорога исказила её лицо, руки безвольно взмахнули, повисли вдоль тела, словно плети. Семён подскочил к Агафье, но в её неподвижных зрачках увидел лишь чёрную пустоту.

-Воды! Где ты, мать? Дай же воды! Ах, чтоб тебя! – Семён тряс Агафью, брызгал ей в лицо, но это было ни к чему.

У косяка, вцепившись побелевшими пальцами в бархатную занавеску, стояла Дуня, не веря в происходящее.

7.

К вечеру прибыл обоз. Дуня сидела в своей комнатке, как на иголках. Вот глухо протопал отец по комнате, собирая остатки её вещей. Вот тихо запричитала мать. Вот и громко вскрикнул отец на норовистых лошадей. В комнату вошла мать и присела напротив Дуни.

-Сбирайся, доня. Сам уже коней запряг и узелки твои снес в телегу, - украдкой вытирая набегающие слезы, прошептала мать.

-Мама, да как же я поеду?

-Не противься. Любил бы – уж давно б здесь был, на коленях бы вымолил тебя. А так…Значит, он от тебя отказался. Сам хотел ему денег предложить, на откуп. Взял, видать…Да что ему? Мать вон схоронить надобно и хозяйство поднимать. Куды ему еще ты-то?

Дуня побелела и замолчала. На оловянных ногах вышла она в сенцы, позволила отцу накинуть на себя теплую меховую накидку, непомнящим взглядом обвела дом свой и молча уселась на край телеги. Семён взмахнул хлыстом и телеги тронулась.

Всю дорогу Дуня молчала, погруженная в свои мысли. Под утро она, совершенно обессиленная, забылась тревожным сном. В полдень обоз остановился у небольшого шатра на краю какой-то деревеньки, Семен Захарович помог Дуне спуститься с телеги.

- Чайку горячего закажу. Разомнись пока. Затекло, поди, нутро-то все? – Семён старался не глядеть в глаза дочери. Дуня переступила с ноги на ногу, ощущая деревянные колодки вместо ног. Разговаривать с отцом ни сил, ни желания не было. Дуня покорно пошла за ним в шатер, захватив узелок с остывшими пирожками.

В шатре было прохладно и темно. Немолодая хозяйка, разлив по глиняным чашкам пахучий настой из веток смородины, чабреца и мяты, смахнула со столешницы кузнечика и ушла к себе. Дуня обхватила горячую чашку ладонями, отхлебнула обжигающий напиток, не ощутив вкуса, и снова задумалась. Очнулась она от оклика отца. Чай остыл, Дуня оставила его на столе и вышла из шатра.

Наскоро перекусив, Семён усадил дочь на телегу, и снова обоз тронулся в путь.

8.

У тетки Глаши было темно и прохладно. Дуня осторожно опустила узелок на скамейку у окна, подошла к печи, дотронулась до давно небеленого бока – холодная. Зябко кутаясь в меховую накидку, Дуня вышла на двор.

-Ты где, старая? – Семён прошагал на задний двор. Послышалось кудахтанье встревоженной птицы, залаял пес где-то под крыльцом, из сарая вышла дородная женщина с узкими, плотно сжатыми губами.

-Эт почтой-то я старая? Уж помоложе тебя буду, хрыч старый! Почитай, на три годка! Ты лысиной-то не отсвечивай, ослепну раньше времени! Иди, пожамкаю тебя, малохольного! – Глаша широкими, мужскими ладонями охлопывала брата, причмокивая от удовольствия.- Раздобрел, как гусак к Рожжаству! А пузень-то прям из шаровар, смотри, выпадет! Ой, гусак! Токмо лысый! – Глаша расцеловала брата, с жаром обняв его. Со стороны это выглядело, как будто два мужика после долгой разлуки обнимаются при встрече – до того тетка Глаша была огромной и коряжистой.

-Ну, буде, буде, зацелуешь – и мыться не надобно будет! – Хохотнул Семён. Сама-то не особо помолодела, смотрю, вон и руки не такие уж и цепкие! Бывало, не вырвешься из лап твоих!

-Ой, ну уделал, уделал! – Глаша еще раз окинула брата взглядом и, наконец, увидела Дуню. – Дочка, стало быть твоя? Хороша девка! И фигурой, и лицом..Глаза-то Зойкины, а статью в тебя пошла! Ну, проходите в дом, что стали?

В передней перекрестившись на образа, Семён прошел к столу, накрытому белой льняной скатертью. Под тонким рушником на столе стояли крынка с молоком, миска с остывшим картофелем, плошка с соленым салом. Тетка Глаша засуетилась у печи, доставая с припечка плетенку с пирожками.

-Надолго ли? Аль опять сторгуешься и умыкнешь?

-Дай хоть передохнуть, Глаш, я ж почти сутки трясся, глаз не смыкая.

-Ну, передохни, передохни. Дочка что-то несговорчивая у тебя? Все ль ладно? Аль болезная?

-Потом, всё позже. Чаю завари, да покрепче, а то силушек нет.

-Баньку стопить к вечеру?

-Сам стоплю. У меня к тебе дело…

И Семён, ловкими пальцами шелуша картофель, приступил к тому, ради чего он и затеял это долгое и изнурительное путешествие.

9.

Проводив Семёна, тетка Глаша грузно опустилась на крылечко. В суматохе она совсем забыла про племянницу. Дуня сидела в сенцах, не в силах пошевелиться. Глаша вздохнула, поправила сбившийся платок и поднялась в дом.

-Чаво сидишь, нахохлившись? Айда к столу! – Глаша протопала в переднюю, едва скользнув по Дуне взглядом. – Сбирай на стол, что осталось от обеда. Вон синяя вся да бледная. Не евши цельный день…Кого пужашь? Я старая, пуганая, меня не напугашь. Ну, рассказывай таперь ты.

Тетка, не мигая наблюдала за Дуней, кротко и смиренно расставлявшей миски на столе. Движения Дуни были плавные и словно заторможенные. Она не поднимала глаз на строгую тетку, всей кожей ощущая, что сейчас будет неминуемый допрос. Как вести себя и что говорить? А какая разница? Ничего не исправить и ничем не помочь…Дуня вздохнула, поставив кособокую миску с солью.

-Да присядь уже! – Дуня подчинилась, сев на самый краешек массивного табурета. – Ну? Почем батька тебя ко мне сплавил? Не рукоделью же учиться? – Тетка Глаша, расставив мощные руки, нависла над тарелками.

-От беды увез… - Прошептала Дуня, не поднимая глаз.

-От какой такой беды? – Тетка не думала отступать.

- От будущего непросветного…От того, кто жизнь мою загубил…От того, кто любимым назвался, а сам… - И слёзы хлынули из глаз, более неподвластные Дуне.

Захлебываясь, она рассказала, как на духу, и о любви своей бескрайней, и о грехе несмываемом, и о предательстве Митяя. Тетка багровела, но слушала молча. Закончив рассказ, Дуня вся словно сдулась: её настолько вымучили последние дни, что она не была в состоянии даже поднять глаз. Внезапно в комнате все поплыло, Дуня сползла с табурета, обмякнув от бессилья.

Очнулась она в темной горенке. Маленькое оконце, затянутое бычьим пузырем, едва пропускало свет. Дуня прислушалась: в доме было тихо. С трудом поднявшись, Дуня подошла к оконцу. Уже начинало смеркаться. В неясных силуэтах она смогла понять, что оконце её выходит на задний двор. Прямо под окошком росло какое-то дерево, а дальше было зелено и пусто. Ни построек, ни утвари.

Дуня прошла в переднюю. Под образами едва тлела лампадка. На столе под рушником стоял нетронутый Дуней обед. Тихо и пусто было в доме. Дуня прошла в сенцы, вышла на крыльцо. Никого. Только тихо порыкивал пес под крылечком. Дуня накинула шаль и вышла на задний двор. В сарае мычала корова, журчали струйки молока о железное ведро. Тетка тихо бурчала на корову, чтобы та стояла смирно. Дуня зашла в дом.

Вскоре вернулась тетка, погремела ведрами, потопала на крыльце, прикрикнула на пса и вошла, шумно выдыхая воздух.

-Ааа, встала, гулена-матрена…Молочка выпей, не хочешь Зорькиного – вон козье на припечке томится, - не успела тетка договорить, как Дуня пробежала мимо нее во двор, выпучив глаза и зажимая ладонью рот. Тетка испуганно села на скамеечку.

-Эвона каааак, - озадаченно протянула она. Дождавшись племянницу, она скинула боты и в одних носках протопала к печке. Дуня тихо примостилась о маленького оконца.

-Отец знает? – пробасила тетка.

-Нет… - Одними губами ответила Дуня.

-О как! Час от часу…Ох, прости Господи, натворила делов.. – Тетка шумно опустилась у печки, растопив ее наконец и закрыв заслон.

10.

Лето выдалось жарким. Дуня успела научиться плести тончайшее кружево. По вечерам, оставшись одна, Дуня доставала маленький ситцевый отрез голубого цвета и продолжала готовить приданое своему будущему ребенку. Тетка не была против, наоборот, она достала этот отрез из сундука и велела ей «собирать внучка». Однажды, сидя в своей каморке над отрезом, Дуня услыхала, как по ставеньке кто-то тихо постучал. Дуня подумала, что это ветер бьет ветками старой сливы по ее оконцу. Стук повторился. Дуня решила выйти: тетки не было дома и отворить дверь было некому. Обойдя вокруг дома, приблизившись к сливе, Дуня обмерла: перед оконцем на старом дереве сидел Митяй и тихонько постукивал по ставням.

-Как ты здесь? Зачем? – Дуня привалилась к завалинке, не в силах стоять на трясущихся ногах.

-Я за тобой. Насилу нашел. Мать твоя полушепотом сказала, где искать тебя. Пришлось рассказать ей про нас…и про… Про всё, Митяй спрыгнул с дерева, подошел к Дуне. – Отец твой меня в мельнице запер, когда вечером вызвать тебя хотел. Сказал, что поговорить надобно, мол, приходи, чтоб не слышал никто. И чарку мне поднес. И сказал, что сыном назовет..А я ж не пью вовсе…Но отказать не мог. Свалил он меня, мешками прижал, связанного, и запер. А тебя…увез…А наутро меня мужики выпустили, тут я про мать узнал….Пока схоронил, пока про тебя выяснить пытался…. Отец твой сказал, что в город тебя отвез, я сюда и подался. Устроился я в городе, работаю…Только вот о тебе известий никаких не было… Я с матерью твоей вчера на коленях разговаривал, упрашивал её сказать, где ты..Нашёл…Уедем? – Митяй сбивчиво рассказывал, а сам не выпускал ладошки Дуни ни на секунду.

-Как поедем-то? На чем? И что мы тетке скажем? Она за мной пуще отца смотрит, ни на шаг не отпускает.

-У меня лошадь…Я купил на прошлой неделе. Ничего не надо собирать! Так уедем! Главное – до Новотяткино добраться, а там все будет – и телега, и ночлег, и отдых. Поедем, голубка моя!

Дуня погладила заметно округлившийся живот, отдернула ее и встряхнула медной косой.

-Не доеду я. И ребеночку тряско будет.

-А почтой-то вы в сумерках шепчетесь? – Прямо над их головами раздался грохочущий бас тетки Глаши. – А ну-ка в дом зайдите! Неча соседей сплетнями кормить!

Дуня и Митяй зашли в дом. Митяй рассказал, как все было. Тетка молча встала, походила от печки к столу и обратно и снова села.

-Вот что. Никаких поездок! Ты ж мальца сгубишь! Ночь впереди. На ночь глядя никаких решений не принимают. Утро, говорят, мудрее вечера. Ты, Дуня, ступай к себе. А мне с суженым твоим потолковать надо.

11.

…В огромной комнате с пластмассовой люстрой посередине – большой стол, покрытый льняной скатертью с кружевными краями. На столе – цветная ваза с васильками. Дуня любила васильки с детства. В сарае заквохтала курица. Неспеша сняв очки, низенькая старушка, отложив кружево, обула мягкие тапочки и поспешила в сарай. Из-под рыжей несушки запищал цыпленок. Дуня сморщенными пальцами бережно вынула желтый комочек и заспешила в дом. В коробке под стицевой накидкой пищали остальные цыплята. Дуня нежно опустила комочек под лампу и снова села к окошку.

Под окном заурчал мотор подъехавшей машины. Дуня поспешила на улицу – сын с невесткой негромко переговаривались у двора. Дуня подслеповато зажмурилась, выйдя на крылечко, поспешила к калитке.

-Мама, ну что ж ты, мы и подъехать не успели, а ты уж встречаешь! С твоим-то давлением! – Сын ласково обнял Дуню и продолжил: - А мы не одни! Встречай!

Из открытой машины показался сначала хромированный набалдашник трости, сморщенная рука с крепкими еще пальцами, затем появился и весь гость – высокий, жилистый старик с коротко стрижеными седыми волосами. И только прищур черных, как смоль, глаз, был до боли знаком Дуне…

- Мама, это…

-Миииитенькааа, -не веря своим глазам, Дуня боялась моргнуть и увидеть, что видение растаяло.

-Дуняша моя… - Митяй шагнул ей навстречу и крепко обнял, уткнувшись в мягкое, но такое родное плечо…

-Мы с Лизой все архивы перевернули, - сидя за столом, начал сын. И выяснили, что есть подходящий человек с биографией, которую я выучил наизусть. Мы сразу поехали к нему…

-Да к чему это всё.. Не верила я ничему! И когда тетка Глаша мне сказала, что ты уехал, едва только осознал, что я вот-вот родить должна и отец мой на днях приехать должен…В общем, пока она на утренней дойке задержалась, я выскочила и побежала, куда глаза глядели. Долго я брела…Пока вот в Непряхино не свалилась у ворот какой-то старушки. Она меня выходила. И сынишку сберегла…Я тогда едва Богу душу не отдала. И сынок слабенький был…Но мир не без добрых людей. Как на ноги встала, в город подалась, кружевом стала зарабатывать. И бабушке Соне помогала, как могла, да только как отблагодарить за жизнь спасенную? А потом сын отучился, квартирку заработанную ему оставила и уехала к бабушке названной сюда. Век доживать. Степушка дом подремонтировал, с хозяйством помог..Дочку вот мне привез.. – Дуня, не отрывая глаз, смотрела в родные глаза и сбивчиво, стараясь не упустить чего-то очень важного, рассказывала и рассказывала.

-А меня председатель ночью от тетки твоей забрал. В милицию отвез – мол, конь мой – украденный на днях, а я – как ни на есть тот самый вор. Пока разбирались, пока суть да дело – от отца твоего письмо пришло. Что я дочь его, тебя, то есть, выкрал из дома отцовского да убил. Ты ж пропала тогда. Тебя не нашли. И меня признали виновным.. Отмотал по-честному, да потом дом твоего отца спалил кто-то. На меня указывали, мол, я дружков-уголовников отомстить подбил. А у меня и алиби-то не было: шабашил я тогда, то у Гремячего жил, на ферме, все твой след отыскать старался, то в Перелесье Два раза наведывался в нашу деревню. Снова загремел. И вот потом решил остаться там, на чужбине, чтоб новых злодейств не навесили на меня. Это позже и архивы появились, и списки, только у меня уж руки опустились. Я ферму завел, хозяйство, отстроил дом, но…пусто в нем было. А тут вот ко мне гости заявились. Никаноров Дмитрий Степанович, мол? Я, говорю! А тут мне как по сердцу хлобыстнули – а Стежкина Евдокия Семёновна кто Вам? – Митяй расплакался, не в силах сдерживаться.

Степан кивнул Лизе на дверь: мол, выйдем. На крылечке разлегся серый Мурзик. Степан присел на ступеньку, потер переносицу. Лиза примостилась рядом.

И только беспокойное квохтанье наседки нарушало умиротворенность летнего вечера…