Практически сразу после похорон Сергея задождило. Дни и ночи стекали по стеклу непрерывным потоком, и я стала любить гулять под дождем, подставляя небу свое лицо для влажных холодных поцелуев и не стесняясь своих слез.

 

Так случилось, что яростная необходимость быть всё время рядом с Ирой закончилась на следующее утро – Михайлов привез из аэропорта ее мать и та всё взяла в свои руки. А потом приехал Сережин отец. Изменил все похоронные приготовления, категорически не желая оставлять тело сына так далеко от родительского дома. Поэтому с Сережей простились в гарнизонном клубе, а оттуда его тело увезли в крематорий. В ожидании урны с прахом Матвей Ильич жил у Михайловых, не желая ни делить свое горе с невесткой, ни поддерживать ее. Мой Петр и Вовчик Михайлов ему оказались ближе, да и знали Сережу они тоже гораздо дольше. После девяти дней Ирка попросила нас с Михайловой «не мельтешить и дать ей, наконец, покоя». Светка вернулась к своему многочисленному семейству, а я попробовала отпустить вожжи и, хотя бы выплакать боль, гуляя под дождем и сводя и сводя счеты с судьбой. Я уже давно не надеялась на удачу и не загадывала желаний, а жизнь раз за разом отнимала у меня те крохи, что грели меня. А может просто я не умела ценить то, что имела? Я снова ловила пустоту во снах и наяву.

 

Петр день и ночь пропадал на службе, а в выходные приводил в увольнительную своего племянника Саньку. После смерти нашей новорожденной дочери во время службы на БАМе - детей у нас не было и поэтому парнишка стал родным и мне. У меня оказалось неожиданно много свободного времени – ведь после стремительного ухода Сережи из нашей дружной компании исчезло то, на чем она держалась – вера друг в друга и желание в любую минуту прийти на помощь.

 

Дни мелькали один за другим, каждую ночь подводя итог «еще один день без тебя». Иногда он снился мне. Иногда он просто сидел рядом и молча держал меня за руку. Иногда звал на танго и тогда я стонала во сне, а Петр брал одеяло и шел спать на диван, ведь ему завтра рано вставать. А потом наступил сороковой день…

 

– Мы сегодня прощаемся с Сережей. Он, его душа сегодня уходит от нас и мне кажется, что наступил момент сказать ему всё, что не успели. Я не знаю, что, каждый из вас, пришедших с ним проститься, пусть решит сам. Я не буду вас просить высказаться вслух, но не буду и мешать. Просто думайте о нем и делайте как считаете, - Ира говорила спокойно, медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Рука, в которой она держала рюмку, не дрожала и со стороны казалось, что ее боль стала стихать. Но ее глаза, в которых не было слёз, пугали своей пустотой.

 

Кто-то из женщин всхлипнул, и Ира резко вскинула руку, привлекая внимание.

 

– Не надо плакать. Он не любил женских слёз! Давайте обойдемся сегодня без них, - она замерла, неотрывно глядя в стену перед собой. Вдруг неожиданно светло и легко улыбнулась и закончила:

 

– Прощай, любовь моя! Спасибо тебе за нас. Спасибо, что подарил мне сына. Пусть тебе будет хорошо там, где нас с тобой нет…

Она выпила и спокойно села…

 

Кто-то что-то говорил. Молодые лейтенанты спели под гитару любимую песню Сережи. Комбат выпил свои «три по сто» и пошёл на выход. Остановился рядом с Ирой, которая продолжала спокойно и молча есть, и вдруг погладил ее по голове. Ирка никак не отреагировала и народ помаленьку начал расходиться. Когда последний гость нас покинул, я отлипла от стены, прислонившись к которой простояла все поминки, и стала убирать со стола.

 

– Сядь! – я вздрогнула и оглянулась на Ирку, - сядь, поешь и выпей. Поплачь! Тебе можно. Я же знаю, как тебе хочется, а дома нельзя? – она говорила спокойно и обыденно. Я села, прижавшись к спинке стула и сложив руки на коленях.

 

Ира встала, подошла к шкафу и открыла секретер. Какое-то время постояла, глядя в него как в пустоту и все же протянула руку, беря листок.

 

– Возьми – это твоё! Бери, бери, - усмехнулась она, на миг приподнимая маску на лице, - спасибо, что тогда отдала его мне. Ты же понимаешь, что спасла меня тогда? Я бы сдохла без этой бумажки следом за ним. Без этой бумажки и твоего плеча там… в морге.

 

Она отошла к окну и повернулась ко мне спиной, избавляя меня и себя от необходимости смотреть друг на друга.

 

– Знаешь, он уже давно меня не любил. Мы же обе женщины и знаем, когда нас любят, а когда любовь уходит, превратившись в привычку, быт, в твердую форму, в которой удобно жить. Ты же тоже знаешь, когда твой Петр перестал тебя любить, - она вздрогнула, словно хотела оглянуться и посмотреть на мою реакцию, но остановилась и вместо этого раздернула шторы, впуская в комнату яркий свет, и продолжила – да и ты ведь давно его не любишь… Вам удоб…Но это не важно! Это ваше дело. Кстати, ты хорошо держалась все это время. Никто ничего не понял. Что не пьешь? А, ну да…

 

Она рывком открыла окно, впуская свежий воздух и голос Лаймы, поющей танго. Я зажмурилась, как от пощечины и закрыла глаза:

– Потанцуем? Потанцуем, Ангел, - тут же услышала шепот на ухо и встала.

Раз. Сделала шаг к Ире. Два. Не плакать! Слёзы только ему. Три. Нужно, что-то сказать…

– Спасибо…

 

Она не спеша повернулась, оглядывая меня всю.

– Не нужно благодарностей, - улыбнулась она и подняла ладони, останавливая меня, - мне кажется ты беременна. От него. И вот этого я тебе не прощу. Тебе лучше решить эту проблему самой. Время пошло.