Весна о себе заявила поздно.

Короткие метели чередовались с ночными заморозками. Ранний прилёт грачей и галок вызывал в душе болезненное ощущение несправедливости Природы по отношению к пернатым. Вокруг – снежные барханы, обледенелые сугробы и полное отсутствие какой-либо еды.

Накануне Великого поста Природа неожиданно проявила милость и подарила нам чудесный, наполненный теплом и солнечным светом, день!

Словно по заказу, с раннего утра, на Масленицу установилась безветренная, ласкающая душу, погода. Воздух звенел, словно натянутые струны гуслей! Голубой атлас неба растянулся над головой высОко и так туго, что казалось – вот-вот порвётся.

 

Центральная площадь нашего провинциального городка бурлила, кипела, как котёл с варевом – на сильном огне. Ряженые, торговцы, дети, собаки - всё смешалось в многоликую и пёструю, как цыганский табор, толпу.

Смешные карапузы, нарядные и розовощёкие, с трудом тянули за собой огромные надувные шары, колыхающиеся на тонких нитях. Шары важничали и упирались, словно не желая подчиняться своим маленьким хозяевам.

На расписных лотках и витринах – горы дымящихся, только что снятых с открытого пламени жаровни, масляных блинов. Тонкие и ажурные, пышные и ноздреватые, с начинкой и без – каких только нет! Подходи, честной народ, отведай румяный блин, с пылу, с жару!

Пузатые самовары блестят начищенными до блеска боками, соперничая с солнцем. Глупые! Разве можно соперничать с весенним солнцем!?

Расписные деревянные матрёшки, глазастые и румяные, как наливное яблочко, улыбаются прохожим наивно, и даже глупо.

Карусельные лошадки летят во весь опор, разноцветные ленточки развиваются на ветру, и от этого зрелища кружится голова.

Сегодня на ярмарке – смешение разных обычаев, культур и нравов.

Восточные сладости - курага, изюм, пастила - рядом с мордовским пирогом, панжакай. Тут же чувашские ватрушки с творогом - пуремеч, татарские баурсак и чак-чак.

 

- Эй, посторонись! Дай пройти! Дай взглянуть, что там деется!

Высокий, не менее десяти метров, тёсаный столб, обработанный до зеркальной глади, вертикально закреплён в самом центре городской площади. Его верх венчает перекладина, к которой привязаны мешки с подарками.

- Ну, кто смелый? Кто первый?

Худой, с прилипшим к спине животом и выпирающими лопатками, отрок лет осьмнадцати, словно Мюнхаузен, карабкается в Поднебесье.

- Залезет!

- Не-е, не залезет!

- Вот увидишь, залезет! – Делают ставки зеваки.

- Ну, давай, пацан! Давай!

Отрок проходит ровно половину пути и, чуть задержавшись, видимо, не веря в собственное поражение, медленно скользит вниз.

Увы, Мюнхаузен из него не получился!

 

- Жалко парнишку, - разочарованно вздыхает толпа.

Мальчишку и правда жалко. Обнажённое по пояс тело его покрыто «гусиной кожей», глаза слезятся то ли от холода, то ли от досады.

Да, человек так устроен - не может жить без хлеба и зрелищ. А зрелища иногда бывают жестоки.

Я выбираюсь из кучки зрителей, и толпа людей, словно река, подхватывает меня, как щепку, несёт дальше. Я не сопротивляюсь, я плыву по течению…

 

А там что за аттракцион?

Оседлав толстое бревно, закреплённое горизонтально на двух крепких подпорках, двое мужчин увлечённо лупят друг друга мешками, набитыми то ли соломой, то ли деревянной стружкой.

Удар! Ещё удар!

Один из них, тот, что пониже ростом, не удержав равновесие, тяжёлым кулем валится на землю. Не повезло тебе, коротышка!

- Кто ещё хочет померяться силой?

Желающих, особенно детей – хоть отбавляй!

 

Ноздри щекочет аромат жареных шашлыков. Иду на запах…

Дымят мангалы, шкворчит на чугунной сковороде золотистый лук, пенится свекольный квас, звенят бубенцы…

- Мам, купи поп-корн!

- Мам, купи сладкую вату!

- Ладно, беги, занимай очередь.

Розовое сладкое облако на деревянной палочке медленно переплывает из рук продавца в детские руки. Девочка жмурится от удовольствия, смешно морщит вздёрнутый носик, надкусывает облако, и розовая пена тут же тает во рту. Блаженство!

Венчает Масленичное гулянье процессия ряженых. Тут тебе и пушкинские Руслан и Людмила, и Три Богатыря, и Муха-Цокотуха.

- Глянь-ка, печка с Емелей катит!

Бутафорская русская печь на колёсах дымит по-настоящему, пыхтит, тужится, с трудом преодолевая снежное крошево на дороге. На печи – Емеля, то ли сонный, то ли захмелевший, мечтательно смотрит поверх голов ротозеев и лениво лузгает семечки. Дескать, плевать я на вас не хотел!

Коробейники в ярких платках и аляпистых юбках наперебой предлагают копеешный товар – сувениры, леденцы, сушки да баранки. Ряды с хлебобулочными изделиями, мясные и овощные лавки – столы ломятся от изобилия!

 

- Девушка, купите рыбку, свежая.

- Рыбу?

Мне рыба не нужна. Я пожала плечами и мельком взглянула на продавца: располневшая, не очень молодая женщина в куртке мышиного цвета и нелепом клеёнчатом фартуке выжидательно смотрит на меня из-за прилавка. Таких, как она – множество…

И тут вдруг я обращаю внимание на глаза женщины. Они смеются! Они лучатся! Они так выразительны, так притягательны, словно первые распустившиеся цветы – для пчёл, только что покинувших улей.

Разве можно пройти мимо таких глаз?

 

Присматриваюсь к товару: скумбрия, ледяная рыба, набивший оскомину ещё в советское время, минтай.

- Почём у вас камбала?

- Двести пятьдесят рублей кило.

Стою в раздумье – мне не нужна камбала!

Но я почему-то противоречу сама себе:

- Взвесьте, пожалуйста, парочку.

С лёгкостью, не свойственной полным людям, женщина сноровисто подхватывает рыбу, кладёт на весы.

Улыбается открыто, как старой знакомой:

- А я тоже камбалу люблю.

Глаза у продавщицы правда красивые – зелёно-карие, блестящие и прозрачные, как карамельки. И очень весёлые!

- Знаете, камбалу я обычно делаю под заливным соусом, - женщина отсчитывает сдачу. - У меня муж очень любил рыбу под соусом. Спасибо вам за покупку!

- Видимо, ваш муж – настоящий гурман.

Я беру пакет и собираюсь уйти.

- Был когда-то гурманом, двенадцать лет назад. Получается, что я – вдова со стажем..

 

Где-то рядом хлопнул воздушный шарик, и звуки ярмарки, и краски весёлого балагана вдруг поблекли.

- Даже не знаю, что сказать. Мне очень жаль. Вы ещё так молоды…

- Ой, ну что вы, шестой десяток разменяла… Ксюша. Меня зовут Ксюша!

Она едва склонила голову и виновато добавила:

- Извините, что лезу в душу со своими проблемами. Я и сама не ожидала! Видимо, всколыхнулось в душе.

- Ничего страшного, бывает.

- Вы правда хотите, чтобы я рассказала?

- Очень хочу, Ксюша.

Вдалеке послышались звуки гармони и аплодисменты зрителей – начиналась концертная программа.

«Ой, полным-полна моя коробочка,

Есть и ситец, и парча!»

 

- Мы с Лёшей дружно жили, родилась дочка. – Скороговоркой, словно боялась, что её перебьют, продолжила женщина. – А когда дочке исполнилось двадцать лет, она погибла. Страшно и нелепо.

Ксюша стянула с головы шапку, обнажила голову. Пепельно-русые волосы взъерошенными прядями упали на гладкий, не тронутый морщинами, лоб.

- Понимаете, нелепая случайность. Дочь скончалась на месте.

- Ксюша…

- Нет-нет! Это ещё не всё… Мы с Лёшей пережили это страшное горе. Вдвоём. Выплакали. Выстрадали… И как-то вечером лежим в кровати, муж говорит – «у меня, Ксюша, для тебя подарок». Спрашиваю – «какой подарок»? Отнекивается, шутит. Спрашиваю: шуба? – Нет! Колечко? – Нет! И вот…

 

Продолжить Ксюша не успела – в эту минуту какой-то незнакомый мужчина толкнул меня так грубо, что я чуть не выронила пакет с рыбой из рук.

Ксения возмутилась:

- Ну, что за люди, а? Куда-то всё бегут, бегут… И даже не извинился!

Взглянула на меня опять виновато:

- Да что это я, в самом деле! Вам оно надо, моё горе?

- Надо. Рассказывайте.

 

Небольшой порыв свежего весеннего ветра заставил Ксению снова надеть шапку. Она поёжилась.

- Простите, а вас как зовут?

- Наташа.

- Знаете, Наташа, мужа я вскоре тоже потеряла, попал в аварию. Думала, меня в психушку отправят – заговариваться стала, впала в жуткую депрессию. Навалилась апатия. Меня тошнило буквально от всего – от еды, от резких запахов. А вскоре я узнала, что беременна.

- Вот это ничего себе!

- Вы мне верите, Наташа?

- Верю.

- И тут до меня дошло, о каком подарке говорил Лёша. Сын! Он имел ввиду сына. Я лишилась дочери, мужа, но спустя несколько месяцев Бог послал мне сына. Ну откуда мой Лёша мог об этом знать, буквально за пару месяцев до смерти? Я до сих пор не понимаю… Чудо, правда?

- Правда – чудо! И рождение сына, и то, как вы смогли всё это пережить?

- Сама не знаю… Знаете, сколько сейчас лет этому «подарочку»? Тринадцать! Вылитый отец! Глаза – как смородинки, кожа смуглая, кость тонкая. Радость моя! Счастье моё.

 

Я удивлённо смотрела на Ксению - её глаза снова смеялись!

Говорить слова утешения почему-то не хотелось. Разве нужно утешать того, чей дух не сломлен? Разве можно жалеть того, кто любит жизнь, несмотря на испытания и потери? Кто-то однажды сказал: если жизнь не сломает хребет, то сделает сильнее. Этот «кто-то» знал, о чём говорил…

 

На следующий день я всё-таки пожарила камбалу.

Пожарила обычным способом, без всяких соусов и заливки. Немного посетовала сама на себя за то, что не спросила рецепт этого волшебного соуса у Ксюши. Впрочем, рецепт мне не нужен. Я пожалела о том, что не спросила номер телефона у удивительной женщины с трудной судьбой, смеющимися глазами и в одиночку воспитывающей сына.

Тогда бы я непременно ей позвонила, чтобы спросить:

- Ксюш, ты слышала песню «Ярмарки краски»?

И если бы Ксюша ответила, что никогда не слышала такой песни, я бы сказала:

- Обязательно послушай! Потому что эта песня – про тебя. И про нашу жизнь, похожую на балаган, где горе и счастье, предательство и святость, добро и зло идут рука об руку.

 

Марыля Родович, польская певица с грустными глазами когда-то пела:

 

- Этой ярмарки краски,

Разноцветные пляски,

Деревянные качели,

Расписные карусели,

Звуки шарманки,

Гаданье цыганки,

Медовый пряник

Да воздушный шарик!

 

Я стараюсь, успеваю,

Но нахлынет печаль,

Где-то шарик мой летает,

И медовый пряник тает,

Ах, как жаль, ах, как жаль…