Нужно было присесть. Отдохнуть. Двум студентам провинциального колледжа. Даже (или – уже) в

юности ноги очень быстро устают от хождения по этой земле. Жизнь – изнуряет, выматывает, шаг за шагом, капля за

каплей, от слова «мама» или «дай» до последнего вздоха.

Скамеечка у супермаркета была полупуста. Её краешек занимал бомж, одетый в женское розовое пальто, из-под

которого некрасиво таращилась на мир ещё парочка разных «предметов гардероба». Ночью всегда холодно. Осенней

ночью – уж точно.

– Здрасьте, – небрежно бросил бомжу один из юношей.

Ну как «здрасьте»… Это не «здрасьте» как «Здравствуйте». Это именно «здрасьте». С маленькой буквы. Без

малейшего намёка на истинное значение слова. Никаких пожеланий здоровья. Даже неискренних. Когда перед

тобой… бомж, тебе даже не нужно пытаться изображать уважение. Его, этого че-ло-ве-ка, как бы и нет. А значит, с

ним ты можешь быть самим собой. Какой ты, – когда вдруг оказываешься один на один с тем, кого «как бы и нет»?

Бомж ответил. Его – никак не задело надменно-презрительное «здрасьте», брошенное как кость. «Псам» (с большой

буквы) – не привыкать. Они знают, – «бросающий кость» ещё слишком юн. Разве можно от него ждать, а тем более

требовать понимания, сочувствия, сострадания и – о! любви? И «Псы» – просто наблюдают. Молча. Терпеливо.

Прощая. Проглатывая это самоубийственное прощение вместе с собственной кровью, сочащейся из ран, нанесённых

«детьми».

Пока юноши болтали, из супермаркета вышла продавец. С небольшим пакетиком. Подойдя к скамейке, она протянула

этот пакетик человеку в женском пальто.

– Возьмите, – сказала, – сегодня у моего сына день рождения!

Добрая, мудрая женщина. Никогда не знаешь, что будет с твоим ребёнком, с твоим сыном в будущем. Ведь

большинство бомжей – именно мужчины.

Наверное, она уже не раз так делала. По другим случаям, конечно. Да и без случая. Она, а может, и другие

сотрудницы. Ведь Бомжа здесь знали все. Весь район. Весь район давно уже приметил и запомнил этого лазающего

по мусорным бакам в поисках еды че-ло-ве-ка. В поисках еды или чего-нибудь ещё, что пригодится – для

выживания.

Бомж принял пакет. С естественной для «Псов» благодарностью. Когда привыкаешь к пинкам, – каждое

поглаживание, простое поглаживание – ощущается как «поцелуй Бога».

Женщина ушла. Её сын – точно будет здоров. С ним – точно всё будет хорошо. Или, как минимум, в случае беды для

него готов «пакетик» – с помощью, от матери, и от кого-то, кто Выше. Точно – пригодится.

Два голодных студента. На одной скамье с таким же голодным, но – «поцелованным Богом» человеком в розовом

пальто.

И тут произошло неожиданное. Бомж – обратился к студенту, к тому, который сидел рядом:

– Будеш їсти? Можу поділитися.

Бог – ещё раз – показал Своё Лицо. Будеш їсти? Можу подiлiтися.

Студент и вправду хотел есть. И он – принял «поцелуй Бога». Из рук – Бомжа.

В пакете было три котлеты и два ломтика хлеба. Бомж отдал студентам две котлеты и весь хлеб.

Человек в пальто неспешно съедал свою долю и что-то рассказывал двум незнакомым юношам. Говорил по-

украински. Говорил невнятно. Говорил о том, какие добрые продавцы работают в этом супермаркете. Не все. Но он

говорил – только о добрых.

Студенты поглощали пищу с жадностью, почти ничего не понимая из того, что им говорил человек, накормивший их

вкусными котлетами и хлебом. Не понимали, но кивали в ответ.

Юноши – выросли на этих котлетах. Потому что перед ними – больше не было бомжа. Потому что в бомже – они

увидели человека. Человека в женском розовом пальто, – того, кто поделился с ними своей пищей, тогда, когда они

действительно хотели есть. Они – увидели – Бога.

Но тем не менее они никак не могли понять, как тот, который каждый день своей жизни боролся с этим жестоким

миром, отдал им большую часть из того, что ему досталось от такой, в принципе, безжалостной к нему судьбы? Он не

оставил себе еды «про запас», «на потом», на холодное осеннее утро. А ведь – мог. Ведь это так естественно – для

«нормального» человека.

Он не был «нормальным», «обычным». Он был – человеком в женском розовом пальто. Он был тем, кто говорил

только о добрых. Он был тем, кто поделился последним. Он был тем, о ком можно писать только с большой буквы.