Дверь в кухню, как обычно, была слегка приотворена. Юлька всегда оставляла небольшую щель, чтобы падавший из окна свет от уличного фонаря слабо проникал в тесную прихожую, и тогда Андрею, ступая впотьмах, легче было не налететь на табурет или скинутую второпях детьми обувь.

Все, конечно, уже давно спали.

Он тихо разулся, повесил на свободный крючок ветровку и зашел в ванную комнату, бесшумно притворив за собой дверь. Против обыкновения, Андрей повернул защёлку и затем только, приблизившись к умывальнику, открыл воду – холодную. Подождал, пока немного стечет, и подставил костяшки пальцев правой руки под ледяную струю.

Уже подсохшая кровь, как бы нехотя, засочилась бурой ленточкой по поверхности ослепительно белой эмали. Или это ему только казалось, что раковина ослепительно белая? На фоне измазанных рукавов его форменной синей рубашки. На контрасте… Ну, да черт с ней…

Смена с самого начала не задалась. Николай, сменщик, который должен был прибыть на конечную станцию сразу после четырёх часов, опоздал так, что свой первый круг маршрута Андрею пришлось пропустить – диспетчер уже не выпустил на линию. Понятно, что не Колькина это вина, когда в центре столицы перекрывают движение, и пробки собирают по несколько машин одного маршрута в ряд, но и ему тогда с чего терять свой заработок, простаивая всё это время на «конечке»? Раздражение не ахти какой помощник за рулём, но куда засунуть его, если копится и копится: вот не дали выехать, вот таксист опять подрезал, вот дед-сто-лет прямо перед капотом его двадцатитонного ЛИАЗа на велосипеде рассекает по центру выделенной полосы, вот студент деньги пытается просунуть в щель, когда который год уже нет продажи билетов из кабины – эй, люди, вы с ума все посходили тут, что ли? Или пандемия снова в голову…

Но всё это, Андрей знал – обычная рутина, которая давно уже его не выводила из равновесия на дороге; и что в действительности его завело, так это то, что всё навалилось именно сегодня: в четверг в его вечернюю смену. Вечер четверга. За месяц так совпадало на удивление не часто: его вторая смена и вечер четверга. Два, три раза, может быть?

А он пропустил свой выезд на первый круг в шестнадцать-сорок три. Потому что сменщик опоздал со своего маршрута. Потому что перекрыли на тридцать пять минут Большой Каменный. Потому что Москва…

Пальцы начали терять чувствительность под ледяной струёй воды, и он убрал руку из-под крана. Посмотрел на сбитые костяшки – по краям ссадин лоскутки кожи топорщились рваными лохмотьями, и он подцепил ногтями левой сперва один такой обрывок, затем ругой. Поморщившись – не от боли, скорее, а от досады, – достал из шкафчика перекись и обильно полил на руку. Защипало.

Вечером в четверг в зале Консерватории имени Чайковского на Большой Дмитровке проходили репетиции. Они также проходили и утром в понедельник, но его интересовали именно эти занятия.

Впервые он увидел чудного паренька около трёх месяцев назад. Увидел в обзорное зеркало салона. И чуть не потерял машину. Его словно током шибануло: Пашка, ты?! Как… как… ведь… ну… одно лицо… И словно время замерло: другану Пашке всё также пятнадцать, такой же плотненький, «добротный», с ямочкой на пухлом подбородке, с белесым пушком над верхней губой… живой. Зашёл в среднюю дверь, обнимая большой черный футляр – контрабас, что ли? – тогда мелькнуло в голове. Андрей было дёрнулся на импульсе бросить руль, распахнуть дверь кабины и выбежать к Пашке, заграбастать друга в свои колючие и неуклюжие мужские объятия, прижаться, рассмеяться – да нет: заржать по-конски! – крикнуть во всю глотку: «Паааашкаааа!!! Я же знал, всегда знал, что ты, кабан такой, просто опять учудил!!! Чудила же ты, Пашка, ой чудида..! Но хрен бы с этим – главное, что здесь ведь, наконец, главное, что… живой, Паааашкааа…»

- Водитель, во-ди-тель!!! Что такое?! Мы поедем сегодня? – вывел тогда его из оцепенения раздраженный голос кого-то из пассажиров.

Да, поедем. Конечно, поедем. Извините.

В тот четверг Андрей чаще обычного наблюдал за салоном: паренек с контрабасом, - или что там у него размещалось внутри, - неловко пристроился на площадке для инвалидного кресла, придерживая футляр одной рукой, а другой держась за поручень. Всю дорогу он смотрел в окно, а сошёл на «Консерватории», всё также бережно обнимая свой инструмент. Вышел из дверей, прошагал вперёд несколько метров, так что оказался в поле видимости у лобового стекла, потом неожиданно остановился, обернулся, посмотрел прямо на Андрея, вдруг поднял свободную руку и… приветственно помахал ему. Затем также невозмутимо повернулся и пошёл. Так быстро, насколько позволяла его драгоценная ноша.

- Водитель, во-ди-тель!!! Да что же это такое?! Мы поедем?

Извините… Мы поедем… Да, в четверг, вечером, непременно.

Через пару недель этот четверг и этот же контрабас повторились – повторилось всё до мелочей, тот же ритуал: «Баррикадная» – окошко – «Консерватория» – несколько шагов – «спасибо, до свидания». Так Андрей в итоге интерпретировал этот жест странного паренька. Конечно, это был не Пашка. Да и… не мог он оказаться его старым закадычным Пашкой из детства. Никак не мог. Детства уже давно не было. И школу их давно заменили на гимназию, и Павел…

Андрей услышал, как в кухне звякнул графин – видимо, Юля поднялась. Он быстро снял с держателя душ и переключил на него воду, направив поток в ванну. Не хотелось сейчас объяснять ей про свои сбитые пальцы. Не то чтобы криминал, просто… жене уже скоро на работу вставать – чего грузить её посреди ночи?

Тогда он рассказал Юле про не-Пашку с контрабасом, но она только печально пожала плечиками: мол, что тут скажешь? Столько лет прошло, а оно, видишь как, не заживает…

После второго такого «спасибо, до свидания» Андрей поспрашивал у парней в автоколонне, для виду посмеиваясь – не обратил ли кто внимание на магистральном маршруте на забавного парнишку, что машет водителям на остановке. К его удивлению выяснилось, что не он один приметил чудного музыканта: оказывается, парень с большим черным футляром – «вроде бы виолончель у него внутри» - каждый раз, выходя из автобуса как на «Консерватории», в одну строну, так и на «Баррикадной» в обратном направлении, непременно на полном серьёзе махал всем водителям рукой. «Чел не в себе, по ходу, - заявил Николай, - но безобидный вполне. Я первый раз даже хотел было выйти объяснить ему, что ёрничать так со старшими нехорошо. Но… у нас же категорически нет задачи воспитывать пассажиров, Андрюха, тем более выходить из машины, - он усмехнулся, – а потом уже пригляделся к нему – ну, точно: то ли даун, то ли аут, то ли какие ещё там… апдейты… бывают…»

В очередной раз Андрей помахал не-Пашке в ответ.

А в следующую встречу тот ему улыбнулся. Узнал.

Андрей как-то поймал себя на мысли, что ждёт этой встречи и вместе с ней – той самой бесхитростной и совсем детской улыбки парнишки с огромным музыкальным инструментом в обнимку, его приветственного жеста, словно в знак благодарности. Но, помилуй Бог, за что? «Это ведь моя работа, - думал он, - я просто делаю своё дело, как десятки и сотни тысяч других в этом огромном городе».

Андрей, взрослый мужик, поначалу уверял себя, что всё дело только в этом поразительном сходстве с давно ушедшим другом – его просто ностальгически уносило в собственное детство, навевало давно забытые воспоминания и переживания, и даже в носу будто бы вновь щекотали запахи бабушкиной кухни с жареными на подсолнечном масле и чугунной сковороде черными гренками, посыпанными солью, когда они с Пашкой их таскали втихаря за её спиной. Но… – только ли..?

Через какое-то время ему уже казалось, что парень, в общем-то, уже и не так был похож на друга, как поначалу представлялось: всё сгладилось, первое впечатление рассеялось, а ожидание – ожидание осталось.

Потом его осенило: парень же не играл в эдакого воспитанного пассажира, не притворялся – он просто делал то, что считал правильным. Делал искренне. А… - ну, надо же! - а ведь Колька хотел его за это «воспитать». И, Андрей подозревал, не он один, такой вот Колька-воспитатель.

«Даун. Сам ты даун!»

Андрей неторопливо разделся и, взяв в правую руку душ, чтобы не намочить ссадины, ступил в ванну, прикрыв шторку. «Юлька, наверно, снова легла», - подумал он.

На второй круг маршрута сегодня он выехал точно по расписанию, но не ожидал уже увидеть музыканта – у всех же своё расписание. Нет, не трагедия, отнюдь. Так, мелочи жизни. Вот очередной таксист подрезал при перестроении, вот дед-под-сто-лет прямо перед его капотом на велосипеде по центру выделенной полосы надумал дрифтануть, вот студент деньги за проезд пытается просунуть в щель задраенного окошка в дверь кабины – у всех своё расписание, свои тараканы, своё понимание сути момента, а как же иначе. Никто ведь не обещал при рождении, что жизнь – это про справедливость и гармонию. Вообще никто. Вот и суетятся все вокруг, и каждый по-своему.

…А вот и сюрприз…

На «Консерватории», на обратном пути, среди празднично разодетой публики на остановке Андрей заприметил знакомый футлярчик. Время уже было позднее, и по внешнему антуражу ему стало понятно, что в Консерватории сегодня давали концерт. В это время и по такому случаю пассажиры обычно садились, чтобы не идти пешком вверх до Бульварного Кольца, или чтобы просто на колёсах пересечь Садовое, и «Мосгортранс» – вуаля! – к вашим услугам, с оптимальным интервалом, а то как же?

- «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…», - с улыбкой пробормотал под нос Андрей, закрывая двери и отъезжая от остановки.

Салон практически весь был заполнен.

И практически весь освободился сразу после Никитского бульвара, как и предполагал водитель. Но вместо прилично одетой и театрально-пафосной публики в автобус в последний момент заскочили несколько молодых людей – полная противоположность по виду только что сошедшим пассажирам. Они громко и развязно поблагодарили «шефа-красавчика» за гостеприимство и расселись «на корме» вчетвером, друг напротив друга, шумно обсуждая что-то.

Музыкант, как обычно невозмутимо, стоял на средней площадке, обнимая виолончель и глядя в окно на проплывающие мимо фасады старинных русских усадеб.

Вот и Садовое Кольцо.

Светофор здесь долгий. Впереди – мелькающие авто и пустынные в этот час тротуары. Андрей смотрел на противоположную сторону, где высилась одна из знаменитых сталинских «высоток», и в который раз философски соглашался сам с собой, что таких домов и таких квартир в Москве всё равно на всех не хватило бы, при социализме или вне его, поэтому не всем там жить – кому-то и в Бибереве тоже надо, и в Троицке, да и в том же Заполярном люди, поди, тоже счастливы… по-своему. Конечно, по-своему: не измеряется же счастье близостью к Садовому или наличием рядом «Бетонки», но, тем не менее…

- Композитор, ну же, сыграй нам чего-нибудь! – донеслось до него из салона. – Что там у тебя? Моргенштерна плэишь?

Андрей взглянул в зеркало. Один из молодых людей, тот ещё дылда, поднялся со своего места и нетвердой походкой продвигался по салону к средней площадке.

- Если не можешь сам играть, то давай музон с твоей мобилы хоть послушаем, что ль. Доставай свою мобилу, композитор, смелее!

Музыкант не-Пашка обернулся на голос – на лице его явно читалось недоумение. И некоторая растерянность. На передней площадке пожилая женщина смотрела в окно, поджав губы. Трое остальных сзади с ухмылками наблюдали за происходящим. Андрей напряженно смотрел в зеркало. Потом перевёл взгляд на перекрёсток – сорок девять секунд до смены светофора. Сорок восемь…

Автобус, конечно, не самолёт, но даже если и его штурвал угодит в неправильные руки, то многих могут ждать очень неправильные последствия, особенно в Москве, где скопления людей порой напоминают эдакий бурлящий «человейник» – именно поэтому водителям запрещается покидать кабину на маршруте и предписано держать дверь запертой: от греха да неправильных рук, как говорится. То, что происходило у Андрея в салоне, в общем-то, не тянуло даже на хулиганство с точки зрения камер наблюдения: молодые люди просто… коммуницировали. Это же раньше, когда-то, все друг перед другом расшаркивались и реверансы отвешивали, а теперь коммуникации существенно упростились, и в их процессе отвешивают иногда совсем другое – для экономии времени, вероятно: все же спешат вечно, суетятся.

Музыкант молча полез в карман за телефоном, простодушно моргая белесыми ресницами. Сорок две секунды…

Понятно, что жизнь – она в большинстве случаев не про справедливость, и именно это всегда Андрею казалось ещё большей несправедливостью, поистине вселенской. И не потому вовсе, что некий парнишка до боли напоминал ему рано ушедшего из юности друга, и не потому совсем, что «быдло», как явление – это состояние души, а не призвание. Просто правильное должно быть правильным до конца, он считал, а не до какой-то и чьей-то там середины.

Тридцать пять секунд.

Завыла сиреной «скорая», обгоняя по Садовому поток – обычное тут дело. Но троица переглянулась на звук, не видя его источник. Андрей принял решение и схватил свисающий слева микрофон, буркнув в салон:

- Дружище в синей бейсболке, это не за вами там гоняются?

Дылда на средней площадке засуетился, пытаясь в окна и двери разглядеть, что происходит снаружи, его приятели тоже привстали со своих мест.

- Передали по внутренней связи, что идёт рейд – проверяют все автобусы в районе… ищут… «зайчиков» с ушами, - продолжал доверительную беседу водитель. - Вы оплатили поездку, уважаемые пассажиры? С этим у нас строго, за уши выдёргивают сразу…

«Уважаемые пассажиры» что-то пытались сказать про «братана» и про «поехали».

- Тогда вам лучше выйти. Сейчас! И осторожно на проезжей части…

Задние двери открылись. Слегка замешкавшись, компания всё же ринулась к выходу и практически вывалилась из автобуса – жаль только, что на соседнюю полосу, хоть и пустую: это серьёзное нарушение, и Андрей мог лишиться премии, реально приличные деньги…

Девятнадцать секунд… Парни перебежали на тротуар, озираясь по сторонам, и заметили, наконец, удаляющуюся «скорую». Двери автобуса закрылись.

Андрей смотрел на светофор. Музыкант смотрел в окно, зажав в руке мобильник. Женщина смотрела в зеркало на Андрея. Компания молодых людей тоже смотрела на Андрея, приближаясь параллельно к перекрёстку по тротуару – один из них дёрнулся было в сторону автобуса, поравнявшись с ним, но дылда осадил его. Семь секунд… можно начинать протягивать уже машину к проезжей части Садового, уже можно. Дылда поднял руку, изображая пистолет, и спустил типа-курок, прокричав:

- Братан, мы тебя запомнили! Слышь? Запомнили!

Андрей улыбнулся ему и пересёк Садовое Кольцо. Сколько таких «запоминальщиков» уже было, Боже, кто бы их ещё записывал. «Играй, музыкант…», - вспомнил вдруг голос с хрипотцой.

На «Баррикадной» распрощались, как обычно – невозмутимо и по-деловому. Женщина поехала дальше. «Четверг состоялся, - подумалось Андрею, - Пашка был бы доволен».

В парк он вернулся далеко за полночь. Уже поставив ЛИАЗ, заправленный и умытый, на своё обычное место в колонне, он потянулся за путёвкой и случайно смахнул её за «торпедо» – подвижную часть водительского пульта с приборной доской и рулевой колонкой перед лобовым стеклом. Но регулировать и двигать уже не хотелось. Чертыхнувшись, полез, перегнувшись через всю эту махину – протиснул плашмя ладонь, нащупал сложенный вдвое листок, ухватил его и вытянул наружу. Но задел костяшками пальцев металлическую обшивку с болтами и креплениями, тут же закровоточило. Выматерился…

Пар мягко колыхался у потолка. Андрей накинул вафельный халат – самое милое дело после горячего душа. Ссадины на руке неприятно покалывали.

Его половина кровати – о, как он её любил! Иногда казалось, что даже больше Юльки. Особенно после работы, именно глубокой ночью или под утро после работы – ну точно больше Юльки, однозначно и непоколебимо, всеобъемлюще, вместе с подушкой… просто… просто… очень.