У меня, как у любого человека, есть мечта — я хочу, чтобы у меня был кот. Меня не привлекают ни собаки, ни хомячки, ни морские свинки, ни рыбки —даже экзотический попугай Жако меня бы не заинтересовал. Мне нужен только кот — уютный, теплый комочек, которому я уже заранее придумал имя — Джонни.

 

А вот моя немецкая бабушка, Барбара Оттовна Кох, терпеть не может котов. Она уважает только собак, особенно немецких овчарок, и самым верным другом считает своего старого пса Джипа. Когда бабушка надолго уехала в деревню, я стал уговаривать родителей, чтобы они разрешили взять кота из приюта. Вскоре счастливый день настал — родители согласились, и мы с моей сестрой-двойняшкой Верой отправились за питомцем. Кот, которого мы забрали домой, возможно, не имел знатной родословной, но его шелковистая серо-белая шерстка, выразительные глаза цвета спелого крыжовника, трогательный розовый нос и такие же чудесные розовые пяточки покорили нас с первого взгляда. Это было самое прекрасное создание, какое только можно представить!

 

Несмотря на то, что Джонни с рождения жил в приюте, он обладал всеми повадками избалованного домашнего кота. Ел он исключительно из тончайшей фарфоровой тарелочки, которую я тайком взял из старинного Мейсенского сервиза бабушки-немки. Могу представить, как рассердится бабушка, увидев Джонни, уплетающего пищу из изысканного блюдца, но из другой посуды наш питомец трапезничать отказывался. Гурман предпочитал ломтики ягненка, дольки крольчатины и деревенскую сметанку с рынка. Не увидев на изящной тарелочке любимого лакомства, кот усаживался и заводил «Песнь голода». Начинал он обычно с высоких нот, тоненько и музыкально, звуча как тоскливая флейта, но постепенно певучие звуки переходили в непрекращающийся протяжный вой, сопровождающийся хрипами, закатыванием глаз и неизбежной имитацией смерти. После принятия пищи Джонни любил сладко поспать. Ему нравились тёплые уютные места, поэтому он облюбовал мою постель — ловко запрыгнув туда, он бесцеремонно укладывался на подушку и выдворить его оттуда было просто невозможно, да я и не пытался, честно говоря. Раньше я был уверен, что кот-баюн, который усыпляет своими разговорами и пением добрых молодцов — это персонаж из волшебных сказок. Но мой Джонни был именно таким — под его монотонное урчание я отправлялся в царство Морфея всего за одну-две минуты.

 

Я слышал, что коты, подчиняясь природному инстинкту, обычно передвигаются на мягких лапках, чтобы их не обнаружили другие животные. Джонни, похоже, другие животные ничуть не беспокоили: когда он прыгал с кровати, звук был такой, как будто мешок картошки упал с большой высоты, а, когда Джонни бежал на кухню за едой, он так громко стучал мощными лапами по паркету, что сосед снизу как-то поинтересовался, кто там носится в чугунных ботинках?

 

Охотился Джонни своеобразно: завидев муху, кот неотрывно смотрел на нее немигающими крыжовенными глазами и протяжно выл на высокой ноте, не предпринимая никаких попыток ее поймать. Прекратить вой можно было одним-единственным способом – прибить муху тапком и преподнести ее Джонни, пока теплая. Джонни накидывался на добычу и мгновенно ее съедал, громко чавкая, что, видимо, символизировало победу хищника над убиенным насекомым.

А еще кот любил, чтобы его носили на ручках и чесали за ушком. Если увесистое тельце не подхватывалось по первому требованию, он театрально падал и изображал приступ эпилепсии. Я очень любил кота и, несмотря на его скверный характер, выполнял все его прихоти: ходил на рынок за крольчатиной, носил кота на ручках, чесал ему за ушком и приносил жертвенных мух. А вот моя строгая немецкая бабушка питомца совсем не жаловала. Он, конечно, пытался закатывать концерты перед Барбарой, но вместо парнОй телятины обычно получал ловко брошенный тапок, сопровождаемый неизменным восклицанием:

 

– Зауберхафт!

 

Чему именно изумлялась бабушка, целясь в кота – то ли его наглости, то ли собственной меткости – я так и не понял. Моя бабушка Барбара Оттовна Кох, дочь бывшего пленного немца Отто Коха, была женщиной суровой, властной и очень требовательной. За эти качества ее за глаза прозвали Барбароссой. Ее увлечением, а, точнее сказать, страстью всей ее жизни был порядок. Выйдя на пенсию, бабушка уехала жить в деревню, но частенько приезжала навестить нас с Верой в городском жилище моих родителей. Наша квартира, благодаря трудолюбивой немке, сверкала чистотой: глаз радовали белоснежные занавески, хрустящие накрахмаленные скатерти и натертый до блеска пол. Когда у нас гостила фрау Кох, дома было так чисто, что разуться мне хотелось еще в лифте и внести свои ботинки в дом на вытянутых руках. От торжественного вноса ботинок меня останавливал только тот факт, что бабушка непременно поинтересуется, кто будет стирать мои носки, вложив в свой вопрос столько яда, что признанный мастер сарказма, горячо любимый ею великий Прусский сказочник Гофман, выглядел бы на ее фоне скромным мальчишкой. Если я вдруг просыпался ночью, вспомнив, что не вымыл чашку после вечернего чаепития, я тихонько вставал, стараясь не разбудить Джонни, сладко сопящего на моей подушке, и крался в кухню убирать за собой. Я знал, что лучше вымыть чашку ночью, чтобы утром не слушать, что думает Барбаросса по поводу моей беспечности.

 

На пенсии бабушка направила свою кипучую энергию на хозяйство. Она разбила огород и с энтузиазмом погрузилась в садоводство: сажала, поливала, удобряла, полола. Летом она использовала нас с Верой как рабочую силу, а весной и осенью трудилась сама, так как мы учились в школе. Она очень гордилась своим образцовым хозяйством и, хотя, делала вид, что ей безразлично чужое мнение, краем глаза не без удовольствия наблюдала, как соседи останавливаются у забора и восхищенно разглядывают ее ровнейшие грядки без единого сорняка. Мы с Верой ни минуты не сомневались, что урожай превзошел бы все ожидания, если бы внезапно не пришли кроты, которые рыли многометровые ходы, превращая аккуратнейший немецкий огородик в полигон, покрытый безобразными кучками. Трудно сказать, что именно приводило в отчаяние бабушку – то ли тот факт, что кроты планомерно уничтожали ее результаты ее многодневного труда, то ли, то, что кротам были неведомы законы симметрии, ведь кучки были разбросаны по огороду хаотично, нарушая созданный ею строжайший порядок. Барбаросса всегда действовала решительно: оценив возможные варианты борьбы с кротами, она потребовала, чтобы я срочно доставил Джонни в деревню, безапелляционно заявив:

 

— Константин, мне нужен твой кот! Фюнфцейн минутен на сборы! Шнеля, Константин!

 

Отдавая указания, бабушка почему-то переходила на немецкий язык. Видимо, ей казалось, что на немецком команды звучат более убедительно. Вот и в этот раз Барбара Оттовна решила подбодрить меня своим фирменным «шнеля», что значит «быстро». Но я и без этого знал: все указания бабушки нужно выполнять молниеносно. Поэтому быстро собравшись, я нехотя повез к ней моего изнеженного любимца Джонни.

Как ни странно, расчёт Барбары Оттовны полностью оправдался. Вальяжный кот, который в городской квартире не поймал даже сонную осеннюю муху, на воле проявил себя как неутомимый охотник. Утром он деловито выходил из дома, обходил участок, что-то вынюхивал, подкапывал лапкой, и буквально за пару дней от кротов не осталось ни следа. Когда кроты закончились, Джонни перебрался к соседу и избавил его от крыс. Когда закончились крысы, Джонни стал захаживать к жителям на противоположной стороне улицы и уничтожил мышей. Слава о чудо-охотнике пошла по поселку, и к нашей бабушке-затворнице стали заглядывать соседи, чтобы своими глазами увидеть чудесного кота.

 

Барбара Оттовна предложила переименовать кота в Джона Сильвера, так как называть непобедимого борца с грызунами детским именем Джонни стало как-то неловко. Благодаря Джону Сильверу, спешащему на помощь всем желающим, соседи неожиданно подружились. Даже Клавдия Степановна, годами выходившая на вечерний променад по поселку с садовой тачкой, в которой к концу прогулки оказывался то десяток-другой кирпичей, то чьи-то саженцы, то кубометр дров, отказалась от вредной привычки и перестала подворовывать у соседей.

Когда грызуны в поселке закончились, Джон Сильвер начал ходить в лес и каждый раз возвращался с добычей — то с ящерицей, то с жабой, а иногда даже со змеёй. Охотник никогда не требовал награды: он клад добычу на крыльцо и молчаливо удалялся. Это был совсем не тот кот, который постоянно ныл, требуя домашней сметанки. Джон был ловцом, добытчиком, кормильцем. Казалось, он взял на себя ответственность за бабушку и считал своим долгом обеспечивать её едой.

 

Узнав, что кот с честью выполнил возложенную на него миссию, я забрал неустрашимого охотника домой, в городскую квартиру. И что же? Едва мы переступили порог, он моментально превратился в капризного кота, требующего, чтобы его носили на ручках, чесали за ушком и не забывали подкладывать свежие ломтики ягненка в тарелочку Мейсенского фарфора. Ничто не напоминало о его героическом прошлом, когда он был не знающим страха и отдыха борцом с грызунами и кормильцем бабушки. Единственное, что напоминало о его славном прошлом — он больше не отзывался на своё детское имя и с глубочайшим презрением игнорировал обращение «кис-кис». Теперь он величественно являлся к обеду с высоко поднятым хвостом, торжественно вышагивая, только если его звали по имени-фамилии — Джон Сильвер.