Над головой ни облачка – только чуть ли не до слез режущая глаза синева, залитая солнечным светом. Но это над головой. Здесь же – тень, благосклонно отбрасываемая полувековым дубом. За ее пределами и ветерок порой незаметен, а тут аж мурашки по коже. Эх, сиди дни напролет, созерцай!

Огород, отличный вид на который открывается с места, выбранного для кратковременного отдыха, ничем не выделяется из тысяч других, разбросанных по всей сельской России. Шестнадцать соток, семь из которых отведены под картофель, пятая часть – под капусту, свеклу, лук, петрушку, огурцы и помидоры, остальное – травное раздолье, конечно, если это можно назвать раздольем. Слева, метрах в пятнадцати, – баня, уже четыре года как ставшая сараем с покосившейся крышей и бревнами, торчащими, словно кости рассыпающегося в прах скелета. Чуть подальше – похожие на редкие уцелевшие зубы почтенного старца разрозненые, но все еще стоящие на одной линии колья ограды, – точнее, того, что от этой ограды осталось. Если бы к неживому хоть в какой-то степени были применимы категории одушевленного, об этих уходящих в небытие призраках минувшей зажиточной крестьянской жизни можно было бы сказать, что они держатся исключительно на энтузиазме. В самом конце огорода, там, где начинается спуск к мелкой речушке, такой мелкой, что ее можно пересечь в резиновых сапогах, лишь бы они доставали до колен, высится пара стальных труб с приваренными сверху крест-накрест стальными же брусками, к которым привязаны разноцветные тряпки разного размера и формы. Столь экстравагантная конструкция имеет вполне практическое применение. Она играет роль пугала и по большому счету справляется с этим, чего не скажешь, например, о разнообразных ядовитых смесях, предназначенных для борьбы с общеизвестной разновидностью жуков, в массе своей ничуть не теряющих от инсектицидов аппетита и лето за летом с завидным упорством продолжающих жадно поглощать картофельную листву.

За речушкой, отделяющей южную часть села от северной, в которой находился бабушкин домик с примыкающим к нему огородом, описаным выше и граничащим справа с пустым огородом заезших горожан, зеленела посадка, невероятно разросшаяся за почти четыре десятка лет своего существования и уже успевшая поглотить пять или шесть опустевших в первое десятилетие рыночных реформ домов. Бурное цветение растительной жизни резко контрастировало с увяданием жизни деревенской. Единичные случаи приезда в эту глушь жителей областного центра, приобретавших в здешних местах дома под летние дачи для отдыха от шума загазованных магистралей и суеты жилых районов, на положение вещей не влияли: село медленно и безвозвратно исчезало, словно Будущее, непонимающий нас нынешних художник, стирало его контуры, его традиции, его атмосферу, его лица.

Последний день из тех, что были прожиты в гостях у бабушки, еще не успел пересечь экватор своего существования, а время покидать гостеприимный очаг настало. То ли от возраста, то ли от ветра, а еще вернее – от нежелания расставаться, глаза родного человека слезились, и невыразимая нежность, щемяще-невыразимая, проступила сквозь притворную веселость. Секунды, когда всего-то и надо, что произнести короткое «До свидания!», неосязаемой пружиной предстоящей тоски растягиваются в минуты. Несколько минут, сгорающих в сознании какими-то мгновениями, невыносимо неизбежны.

Резкий порыв южного ветра поставил точку в маленькой летней повести о трех неделях, проведенных в этих до боли близких сердцу местах. И вот уже по морщинкам скатилась пара соленых капелек, играющих пойманными лучиками небесного светила. Смущенная улыбка старого человека, которому остается лишь провожать в жизнь других. Неловкое движение руки, попытка смахнуть слезы. И смех над собой. Сказать «До свидания!» не получается, и во взгляде, как назло, только молчаливое «Прощай!»...