. . . . . . . . . . . . «В мире нет таких вершин…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В. Высоцкий . . . . . . . . . . . . «Шел популярней, чем Пеле…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А. Вознесенский Век девятнадцатый тревожил Нас мало, право, но стреножил Поэтов судьбы, множил раны. Из всех - два были нам главней: Один был правнук Ганнибала, Другой – как откровенья сон, Потомок графа де Лермон. Двадцатый век куда тревожней: Сперва – серебряные вожжи; Но мятежи и войны, братцы! И мало кто сумел остаться… Затем мы стали оправляться; Но все ж в молчании страна Почти треть века провела. В период уж не так тревожный Метались мы: достать бы дрожжи, Ища в очередях, без неги, Кто продовольствие, кто серьги… (сейчас замена блату - деньги); Стояли все, в ГУМ ли, в Пассаж… Доступен был лишь Эрмитаж. Но голос всех тревожил нас, Он честен был и без прикрас: С чего хрипеть? Он хриплый был, С катушек что-то нам вопил, Всех на Таганку торопил: Там пел повеса из повес, И жизнь так набирала вес. Как правду спрятать в тишину? Мы тихо катимся во тьму, Коль толкование за чаем, Уже пророчеством считаем. А он за нас был так отчаян, И потому он так хрипел, Но нам мешать он не хотел. И вот, тревогам вопреки, С поэтом стали все близки. Уж голос нас его стреножил: Магнитофон его размножил, И дрожь от песен шла по коже. Он стал известен как артист, Певец, и, в общем, оптимист. Он без тревоги и печали Пел обо всем, о чем молчали. То сладкозвучен был и мягок, То резок, прям и без догадок. На лесть он был совсем не падок. И растерялась вся страна, Что это: гений иль искра? Не знал наград, высокой чести, Лишь тихой обходился лестью Среди чиновничьей макушки, Что тихо навострила ушки, Не отстраняясь от кормушки. Ну а сейчас, как в КСП, Наверно, пел бы он в Кремле. И власть, страною управляя, Была б другой, певцу внимая. Сложна всегда поэта доля, Где он - глашатай по неволе, Где все, что свято, - в чистом поле. Но он страну спасти б не смог, Как ни крути, на все есть Бог. И вновь тревожная судьба Поэту вот уж суждена, И за свободу петь и жить, Он сердцем должен заплатить, И прошлый миг - не воскресить. А за обилием стихов, Нерв рвется, словно нитка, в кровь. Удел тревожный всех таков, Кто жить хотел бы без оков. Слагал он рифмы, лишь шутя, Но с сердцем громко говоря, Познал, что это за стезя. Кто презирает тьмы игру, Прошу: не искушай судьбу! Тревоги в сердце не любя, Утешь сегодня сам себя: Поэта имя знаменито, Не просит милости, гранита Ему не нужно! Чтя пиита, Апофеоза суету Оставь тщеславному лицу. Свободу слова кто бы дал? Хотя она не идеал, Ее нам нужно сохранить. Но с чистым сердцем как прожить? Поэт пытался объяснить. Его мы слушая стихи, Мечту старались обрести. Как обойтись без кошелька? Не можем этого пока... Фемида наша однобока, Перечеркнул Жеглов до срока Закон, в котором нету прока: Кто честен, тот, наверняка, Не видит путь из тупика. Полет в судьбе лишь Богом дан. Просторам мысли – океан. Сумеем ли мы воспарить, Поэта память сохранить, И песни должно оценить? Ведь с ними нам идти на бой, Когда мы встретиться с судьбой. Какие мы из них тогда Вдруг вспомним? Те, где есть душа. Что в жизни ей дано искать? Мы можем лишь предполагать: Он начал Библию ль читать, Когда сказал, чувств не тая, Что «жаль распятого Христа». P. S. Ему не нужен Интернет… Стихов и песен прежних нет. От рифм уже устали мы, А смысл часто их - в тени. Его же песням нет цены! Не всем, конечно, но в свой час, На дисках он споет о нас! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
