АЛКАШ .

 

Найти алкаша в России не составляет особых трудов. Зайди в любой подъезд первого встречного здания, жильцы покажут и квартиру пьяницы, и обрисуют его образ жизни в мельчайших подробностях. Поминутно. Как график правящего страной собственного Президента. Не смогут они рассказать лишь о двух вещах – когда в последний раз данный тип выходил на работу. И с кем из собутыльников провел прошедшую ночь. Первое покрыто абсолютным мраком, второе являет собой каждодневно меняющую пароль тайну.

У дядьки Леньки, бывшего соседа по подъезду на старой квартире, все было не так. Напрочь выбивался он из раздолбанной колеи обычных алкашей. Во первых, работал упорно и прилежно вплоть до самого выхода на пенсию. Не один год и после пытался занять себя на различных работах. Во вторых, с тетькой Валькой прожил всю жизнь. Двоих дочерей поднял, по бабам не мотался. В последнее время, если где и отключался, любая собака могла показать, в каком месте приткнулся. По дому делал все своими руками. Даже с базара привезти -развезти что всегда пожалуйста. Никто не слышал, чтобы он с кем-то поругался. Вечно с шутками-прибаутками. В квартире скандалов тоже не заводил. Соседи больше внимали высокому голосу тетьки Вальки. Когда работал, если занимал деньги, не в пример другим старался отдать в срок. С выходом на пенсию чаще попрошайничал. У одного рубль, у другого три. Глядишь, к вечеру налился до положенной отметки и, ухватившись за перила, по лестнице поскребся к себе в квартиру на третьем этаже. Но перед походом на ночлег обязательно стучал кулаком по собственной груди, твердо заявляя сидящим с ним за одним столом, что он донской казак станицы такой-то.

Общее с людьми, опустившимися на самую глубину, у дядьки Леньки было только одно. Всю жизнь, сколько себя помнил, пил и курил, как говорится, не просыхая. С окончательным разрывом с производством сдал резко, круто изменившись в дурную сторону. По этому поводу тетька Валька давно не вскипала пузырчатым наваром над пахучей донской ухой, не жаловалась. Если ругалась, то беззлобно, по инерции. Все давно было высказано и расставлено по законным местам. Лишь главное определение оставалось неизменным: сгубил муженек ее раскрасивую жизнь подчистую. Затоптал девичьи прелести нестойкими ногами. Изгадил пьяными отрыжками, заставив смолоду задыхаться в плотном мареве висящих над супружеской кроватью винных паров. Не было, и не будет ему за это ни добрых слов, ни полного прощения.

Много молодых алкашей до срока ушло на тот свет, дядька Ленька продолжал качаться на углу хрущевской четырехэтажки, с утра выпрашивая у проходящих знакомых – с кем работал, с кем пил - кто сколько сможет отсыпать мелочью. Потом торопился в разливочную. Когда ее закрыли, стало сложнее. Приходилось ждать случайных собутыльников, чтобы совместно наскрести на пузырек. Тетьку Вальку хватил удар – кровоизлияние в мозг. Но пересилила, поднялась. Лишь одну сторону лица едва потянуло, да речь стала не совсем внятной. Дом пустел. Кто переехал на жительство к Богу, кто на новую квартиру, в столицу. За границу. Остались одинокие старики. Квартиры заполняли черноголовые, крикливые выходцы с Кавказа, из Азии. Я тоже разменялся поближе к центру. Но всегда, по случаю оказываясь в старом районе, забегал к бывшему своему дому, здоровался с торопящимся пересказать последние новости дядькой Ленькой, нередко оставляя на его ладони когда мелочь, когда пятерку. Он, конечно, старался выпросить побольше, да сразу соглашался с полученным. Раньше высокий, стройный. Жилистый. Теперь обрюзгший, постаревший. Сизый. В последний раз мы поздоровались, поговорили. Показалось, пришел и дядьки Ленькин черед оставлять этот мир. Взгляд потускневших, помутневших глаз был отсутствующим, не задерживающимся надолго на одном месте. Беззубый рот шамкал и слякал сильнее обычного. Я ушел, не оставив на грубой плотницкой ладони ни копейки. Скорее, делиться в очередной раз просто не захотел. Да и сам сосед почему-то не просил как обычно, не настаивал.

Снова побывать по делам возле старой квартиры довелось лишь спустя месяца полтора. Так почему-то захотелось вложить в мозолистую руку донского казака металлическую пятерку. Даже червонца не пожалел бы. Кажется. Пусть выпьет. Теперь не жалко, теперь все равно ничего уже не исправишь. Но на углу хрущевки, как всегда, дядька Ленька не встретил. Не оказалось его, за последние годы постоянного сторожа треснувших кирпичных стен и в глубоких асфальтовых язвах куска тротуара с проезжей частью, и на следующий день. И еще через пару дней. Я забеспокоился. Хотя вечно спешил, покружил вокруг дома. Ни одного знакомого алкаша. Старые скопом ушли на тот свет, новые еще не научились собираться даже в полдень. Наконец, возле следующего дома заметил мужчину в возрасте.

- Умер, - на вопрос кивнул седой головой тот. – Уже месяца два как.

- Да вы что! Видел месяца полтора назад. Разговаривал с ним.

-Ну… полтора. Друг его, без одной ноги дядька Паша, теперь из дому не вылезает. Пить стало не с кем. Ты про этого дядьку Леньку спрашивал?

- Про него, - печально кивнул я головой. Все встало на свои места. – А как жена, тетька Валька? Она инсульт перенесла.

- Одна из дочерей вернулась. Ничего, вроде. Выходит на скамейке посидеть. Со старухами.

Я ушел. Так и не успел на опохмелку дать дядьке Леньке пятерку в последний раз.

Как после этого оценивать человеческую жизнь? Какими мерками ее мерить? Одни не пьют, не курят. Живут дружно, работают на благо народа и родины, воспитывают детей вежливыми, образованными. И уходят. Незаметно. Нечего про них сказать. Другие судьбу исковеркали жене, детям. Родным людям. Да и соседям существовать с ними было не сладко. А приходит пора расставаться навсегда, есть что вспомнить, и помянуть, обязательно добрым словом. Та же тетька Валька. Разве забудет она законного мужа, с которым прожила, с единственным, всю жизнь?

Может, это от того, что одни все время на людях, а другие вечно в заботах о семье. О Родине, которой сто лет не снились.