Всё завязалось-закружилось в двух российских знойных южных городах - Пятигорске и Кисловодске,. - городах, пропитанных солнцем, заросших буйной зеленью, напитанных сухим терпким вином и любовью с горчинкой.

Очаровательная француженка, жена российского Консула Ксавье Оммер де Гелль, известная парижской публике поэтесса Адель Оммер де Гелль, при помощи только ей известных хитростей, сумела влюбить в себя первого, - после погибшего Александра Пушкина! - поэта России Михаила Юрьевича Лермонтова. “Мишеля” - как ласково называла его француженка.

Ещё не начавшийся роман, должен быть прерван, - Михаилу Юрьевичу срочно нужно было выехать в Кисловодск к месту своей основной службы и он, буквально, умолил свою “королеву” тоже переменить обстановку...А что касается законного супруга - уговорить его!

Он, не жалея красок, рассказывал несравненной Адели о великолепии города Кисловодска и говорил, что он обязательно ей понравится.Не может не понравиться! Понравится ли Кисловодск французскому консулу господину Ксавье Оммер де Геллю - даже не обсуждалось. Разве только мимоходом-мимолётом

Адель Оммер де Гелль, судя по всему, не осталась равнодушной к пылким речам поэта и...согласилась со всеми доводами Мишеля. Заметив только:

- А как же быть с Машенькой Ребровой? Вашей невестой, Мишель?

- Какая ещё невеста!? - искренне удивился Лермонтов. - Ах, да, вы имеете в виду эту смазливую девицу? Перед ней у меня нет никаких обязательств...Лучше скажите, поедет ли с вами муж?..А, если не поедет,. не будет ли препятствовать вашей поездке? Кажется, он следит за нами?

Адель рассмеялась:

- Мой миленький, мой глупенький, мужа я беру на себя! Пусть вас это это не смущает, - влюблённые то и дело переходили с “вы” на “ты” и с “ты” на “вы”, окончательный переход на “ты” был не за горами!

Слова Михаила Лермонтова о Марие Ребровой, дали повод Адели Оммер де Гелль написать своей французской приятельнице:

“Пятигорск, Пятница,14-го Августа 1840 года.

... Веселая компания, и в особенности Лермонтов меня тянут в Кисловодск...Пари держу, что на Ребровой он не женится, хотя она очень хорошенькая. Она мне созналась, что влюблена в Лермонтова, что Лермонтов ее тоже любит, но только не хочет признаться...”

Всё верно, у Машеньки Ребровой и тени сомнения не было, что её мил-друг Мишенька может увлечься другой. Реброва, - вот глупышка! - даже сама пришла уговаривать Адель, чтобы та побыстрее собиралась в Кисловодск, если это так хочется Мишеньке, - “... он такой весь издёрганный военной службой, что не не надо ему лишний раз перечить!”

Машенька Реброва и думать не хотела, что её Мишенька может ею пренебречь, предпочитая эту кокетливую и, неуклюже заигрывающую, - с её точки зрения! - фарфоровую статуэточку! Что она, эта кукла лупоглазая, - с точки зрения всё той же Машеньки! - отобьёт у неё Богом данного жениха...Нет, нет, чтобы ей не нашептывали охочие до чужих любовий досужие кумушки, такого быть не может. Боженька не допустит...

Машеньке Ребровой даже немножечко бывло жалко свою соперницу - “Бедняжечка, каждой женщине хочется любви! И она даже пришла проводить свою соперницу перед отъездом в Кисловодск - Михаил Лермонтов уехал на день раньше!

Прощаясь, Машенька сняла с себя кружевной платок, накинула его на колышущуюся, как огнедышащий вулкан, грудь Адели, зашептала ей на ухо:

- У нас не принято так декольтироваться - не поймут вас дамы на Кавказе!..А платок этот вам к лицу - он гармонирует с вашими бронзовыми туфельками...Ой, какая у вас маленькая ножка - прямо игрушечная!..

Адель Оммер де Гелль вздохнула, она считала, что грудь, если она есть, - а не ребровские финтифлюшечки! - очень даже украшают женщину! Но, что поделаешь, если в этой варварской стране не принято афишировать красоту!...

Ошибаетесь, Адель! - мысленно вступаю в спор с прелестной француженкой. - И российская аристократия очень даже знает что почём? Женская грудь волнует не только приписанных к высшему сословию, но и российских мужиков, пашущих эту землицу!

 

Но тут же спохватываюсь - спорю со вчерашним днём! Встречу Адель на Том Свете, тогда и выскажу ей свои мысли! И спорные вопросы выясню!..А сейчас строго буду придерживаться только фактов, известных мне!..

 

В Кисловодске иностранцев уже ждали и в их честь был дан бал. Среди приглашённых гостей был и Михаил Юрьевич Лермонтов, известный иностранцам своими дерзкими выходками и не менее дерзкими стихами.

“Он то как попал на бал!?”

Но, когда узнавали, что Мишель де Лерман личный гость российского Консула Оммер де Гелля, удивлялись ещё больше, оглядывались на прелестную Адель, притворно конфузились, встречаясь с ней глазами и, повернувшись к “своим”, вскидывали над головой пару пальцев, унизанных неподдельными бриллиантами, намекая: а Консул-то наш рогат!

И уже с добродушной укоризной, - кто не без греха! - дивясь шалостям этого молодого человека, отказывались верить, что он бросил вызов самому - са-мо-му! - царю и, что это из-под его пера вышли предерзостнейшие строки о гибели русского поэта Александра Пушкина. Кажется, именно в этих стихах он позволил себе непочтительно выразиться, - ввёдём дипломатично наиболее мягкое слово! - о французах:

 

... Его убили хладнокровно

Навёл удар... спасенья нет:

Пустое сердце бьётся ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

 

И что за диво?..издалека,

Подобный сотням беглецов,

На ловлю счастья и чинов

Заброшен к нам по воле рока;

Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой язык и нравы;

Не мог понять он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кроаавый,

На что он руку поднимал!..

 

Этот опальный поручик мог во всеуслышание произнести крамольные слова, которые даже мыслям своим остерегались доверять господа, их превосходительства, присутсвующие на балу!

Нет, нет, совсем не эти стихи переписывали скучающие барышни и дамочки в свои пухлые альбомы!

А Мишель Лермонтов, не обращая ни на кого внимания, тем более на свою потенциальную невесту Машеньку Реброву, которая тоже, - по настоянию своей матушки графини Аглаи Ребровой очутилась в Кисловодске! - танцевал с очаровательной Аделью и видел только её одну. Единственную и неповторимую.

А, шепчущиеся по углам?.. Пусть болтают, что хотят! Что такое бал, Михаил Юрьевич знал не понаслышке, - его воистино гениальное, гениально-дерзкое, перо описало не один бал:

 

“Откуда ты?” - “Не спрашивай, мой друг!

Я был на бале!” - “Бал! а что такое?”

“Невежда! это говор, шум и стук,

Толпа глупцов, веселье городское, -

Наружный блеск, обманчивый недуг;

Кружатся девы, чванятся нарядом,

Притворствуют и голосом и взглядом “ ...

 

Ни Мишеля Лермонтова, ни Адель Оммер де Гелль не смущало, что на них указывпали глазами, а мужу прелестной француженки Ксавье Оммер де Геллю, шутливо, - ох, уж эти шутники, не угомонятся никак! сколько можно!? - подставляли к голове рожки из двуг пальцев, наподобие виктории и, уже не намекая, а говорили открыто, что “солдафон” всё-таки наставил рога господину Консулу. И - преогромные, ха-ха, рога!

Сам Консул только посмеивался, - знал повадки своих, французы и не такое могут себе позволить!

И ни кому невдомёк, что де Гелли, по-существу, давно уже не муж и жена, они давно побили горшки и собираются оформлять развод! Вот только помалкивают об этом. До поры, до времени!

Во всей этой любовной истории, жаль только Машеньку Реброву, которая всё-таки начинала о чём-то догадываться и, стоя у стены, скорбно заламывала пальцы, - ах, не надо было слушать маменьку и не приезжать на этот бал! - и по её красивенькому кукольномцу личику бродили багровые пятна.

Дамы, - гранд-дамы высшего света! - - обмахивались пышными веерами от гнетущей жары, - даже вечерами не становилось прохладее! - перешептывались между собою:

“ Что особенного нашла эта француженка в поручике Лермонтове? В этом мужлане с общеармейской наружностью? Пишет стихи!?. Да кто их сегодня не пишет!..Красив? Не очень чтобы!..”

А это какими глазами взглянуть на поручика Лермонтрова!..Красив, очень даже красив в своей влюблённости. И выбор Поэта хорош! Ничего не скажешь! А француженка... просто великолепна: грудь её, не скованная приличиями, колыхалась подобно отливам и приливам, - автор, то бишь, я, не скрывает, что завидует Поэту, завидует через века! И в своём воображении, не раз припадал к этой пышной груди губами! - А Адель рискованно и раскованно прижималась к своему Мишелю и шептала в его ждущее ухо стихи, только что написанные. Прошу прощения, не написанные, а рожденные сердцем, рожденные экспромтом - записаны они будут гораздо позднее и войдут в одну из пленительных книжек, которые издадут во Франции:

 

Благодарю, Поэт!

Тебе - огонь священный,

Что в тайниках души

пылает сокровенный,

И память милая умчавшихся

времён,

И славы призрачной

неутомимый сон...

 

Французским языком Михаил Юрьевич владел как своим родным и тут же одарил свою Адель ответным поэтическим экспромтом, который до нас не дошёл.

После этого упоительного бала Адель Оммер де Гелль напишет своей подруге:

“ Кисловодск, 26-го августа 1840 года.

... Лермонтов заявил Ребровой, что он её не любит и никогда не любил...”

И тут же, со следующей строки, забыв о страдающей Машеньке Ребровой, - зла любовь своим равнодушием к другим! - напишет:

“...Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследущих его неприятелей. Я, разумеется, открыла дверь и впустила моего героя...”

Хотел бы я видеть ту женщину, которая бы устояла перед гениальным Поэтом! История бы этого ей не простила!..Да при чём здесь История, она сама себе этого не простила! Сколько женщин сегодня изъяснятся в любви к Поэту!

Об этой ночи досужие языки донесли это, - с прибавлениями, конечно! - и до Машеньки Ребровой и та спешно покинула, вместе со своей маменькой, Кисловодск! А муж Адели Ксавье, не принимая во внимание любовные похождения своей формальной супруги, всё же постарался увезти её подальше от поручика Лермонтова.

Нет, нет, он не ревновал, но разговоры, что “страшнее пистолетов”, по меткому выражению его знакомца Александра Грибоедова, жалили его, как потревоженные в дупле-стволе пули-осы. И с каждым похождением, - назовём это так! - всё сильнее и сильнее.

В Одессе, куда срочно выехали “супруги”, задержались недолго и уже письме от 30 августа всё того же 1840 года Оммер де Гелль напишет всё той же своей приятельнице:

“ Из Одессы я еду в Крым, куда меня зовут Нарышкины. Пиши в Ялту!..”

И, после этих строк, снова о Гениальном Поэте:

“... Лермонтов всегда и во всём лжёт, - такая его система. Но обо мне ни полслова. Я была тронута и написала ему любезное письмо, чтобы поблагодарить его за стихотворение, которое для Русского совсем не дурно...”

Что позволяет себе эта женщина!? “Совсем не дурно!” Да в России и заинтересовались этой поэтессой только потому, чтьо в её судьбе был этот “русский”.

Хотя, когда я побывал в Париже и стал расспрашивать знающих людей о поэтессе Адель Оммер де Гелль то, как ни странно, стихи её живут до сих пор и все культурные парижане знакомы с ними!

Но - “не дурно”! Не будем спорить с француженкой, пишущей стихи. Всё равно, разделённая столетиями, она нас не услышит. И то, что вышло из-под её пера, увы, не перепишешь. Хотя многие пытались подправить историю. Но это уже будет другой рассказ...

“... Я обещала ему доставить в Ялте мои стихи, которые у меня бродят в голове. С условием, однако, что он за ними приедет в Ялту...”

Ох уж эти женские хитрости! Слово в простоте не скажут!..Нет бы просто послать телеграмму Мишелю: “Люблю зпт люблю зпт, тоскую зпт приезжай тчк целую тчк твоя французская ласточка тчк”

Но и слов о стихах было больше ченм достаточно: Михаил Лермонтов тотчас прибыл в Ялту.

Нам неизвестно, каким видом транспорта Михаил Юрьевич добирался с Кавказа до Ялты, но судя по скорости, он прилетел на “МИГе” - самом скоростном российском пассажирском самолёте в системе “Аэрофлота”! Но, поразмыслив, автор, то бишь я, пришёл к выводу: в эпоху Пушкина-Лермонтова не то, что “МИГа”, но даже тихоходной “Аннушки - АН-2” не было! Как, впрочем, и телеграфа!

Но факт остаётся фактом - добрался! И это подтверждает прозаик и поэт, известная во Франции до сегодняшнего дня и чуть-чуть за её пределами Адель Оммер де Гель. И хочется верить, что не только ради её стихов Мишель Лермонтов примчался в Крым. Но, чтобы не обидеть прелестную француженку, с коей мне предстоит встретится на Том Свете, польщу ей: её Мишель прилетел на крыльях любви - вот откуда взялась фантастическая скорость!

Биографы-лермонтоведы вкупе с достойным памяти Ираклием Андрониковым, умалчивают о крымских приключениях Михаила Юрьевича, но кто запретит это делать француженке!?.Она и вписывает в лермонтоведение крымскую страницу. И её письма-дневники превратятся в толстенный роман, откуда я и черпаю свои знания о крымском периоде Поэта.

Из писем-дневников мы знаем, что Крым не просто понравился Мишелю, он был от него в восторге! Михаил Юрьевич шумно, - “какой он всё-таки мальчишка!” - восторгался усадьбой Густава Олизара! Того самого Олизара, который в своём замке-усадьбе дал приют польскому поэту Адаму Мицкевичу, а стихи Мицкевича Лермонтов не только любил, но и переводил:

 

Аллах ли там среди пустыни

Застывших волн воздвиг твердыни,

Притоны ангелам своим;

Иль дивы, словом роковым,

Стеной умели так высоко

 

Громады скал нагромоздить,

Чтоб путь на север заградить

Звездам, кочующим с востока?..

 

Мишель радостно и восхищённо покачивал головой, когда узнал, что в этих местах, на землях Кардиа-Иатрикона жила когда-то знаменитая француженка де Ла Мотт, известная благодаря Дюма-отцу всему читающему миру!..

К судьбе Жанны де Валуа Бурбон, она же - графиня де Ла Мотт, она же - графиня де Круа, она же - графиня Гаше или Гашет слегка коснётся своим лёгким пёрышком возлюбленная Мишеля Лермонтова Адель Оммер де Гелль.

 

Подробности о жизни графини де Ла Мотт Михаил Лермонтов мог бы прочесть у своего тёзки Михаила Лезинского, описавшего крымский период жизни французской авантюристки, да жаль, что Михаил Юрьевич физически не живёт в двадцатом-двадцать первом веке! О чём Михаил Лезинский искренне сожалеет!

Лично я считаю, Михаил Лермонтов радовался ещё и потому, что попал в места, которые вдохновили его кумира Александра Пушкина :

 

... Люблю облокотясь о скалы Аю-Дага,

Глядеть, как борется волна с седой волной,

Как пенясь и дробясь бунтующая влага,

Горит алмазами и радугой живой ...

 

Вот они, - рукой подать! - скалы Аю-Дага - Медведь-горы!.. Эти земли, после того, как Густав Олизар убежал от несчастной любви к графине Потоцкой, долгое время были необитаемы, и лишь после того, как Олизар построил своё имение-замок они стали называться Кардиа-Иатрикон. Правда, неудобное для произношения название?..Но со временем оно стало упрощаться и из Кардиа-Иатрикона превратилось в просто Иатрикон, затем - в Атрикон и Артикон, пока не стало известным не только в бывшем Советском Союзе, но и за рубежом, превратившим в Артек!..

 

Ну что ж, Адель Оммер де Гелль, рассказывай нам и дальше о гениальном поэте и своём возлюбленном! Открывай затемнёные временем страницы истории! Веди нас и дальше по крымским лермонтовским дорогам!..

“...Я ехала с Лермонтовым - после смерти Пушкина - величайшим поэтом России. Я так увлеклась порывами его краснорчия, что мы отстали от нашей кавалькады. Противный дождик настиг нас в прекрасной роще Кучук-Ламбада. Затаившись в павильоне, мы спокойно смотрели, кпак нас искали в роще...

Когда люди стали приближаться к павильону, Лермонтов вдруг вскричал: “Они нас захватят! Ай, ай, ваш муж! И выпрыгнул в окно, сел на лошадь и ускакал из лесу. Мне и в ум не приходило, что это была импровизированная сцена из водевиля.

Г-н Гелль спокойно сказал, что Лермонтов, очевидно, школьник, но величайший поэт, каких в России ещё не бывало...”

Браво, Консул! А многие, из рогатых мужей, путают личное с общественным, ставя личное намного выше государственных интересов!

Но, снова предоставим слово прекрасной француженке:

“... Между тем, Лермонтов появился в Ялте как ни в чём не бывало. Я на Лермонтова вовсе не сердилась и очень хорошо понимала его характер: он свои фарсы делал без злобы. С ним как-то весело живётся. Но мне жаль Лермонтова, он дурно кончит, а ведь он - великий поэт. Он описал наше первое свидание очень мелодичными стихами. Я их ставлю выше стихов, которые мне посвятил Альфред Муссет...”

Пока молодые Мишель с Аделью, воркуя и дурачась, осваивают друг друга и Крым, неспешным оком заглянем на страницы дневника Оммер де Гелль:

“... Лермонтов сидит у меня в комнате в Мисхоре и поправляет свои стихи... Это новое светило, которое возвысится и далеко взойдёт на поэтическом горизонте России...”

 

Вскроем и письма к другой подруге, живущей то ли во Франции, то ли оставшейся на Кавказе, то ли вновь приобретённой в Крыму, - история об этом умалчивает. Но письма - морские. То есть, написанные на борту некоего судна:

 

“5 ноября 1840 г. Шхуна “Юлия”. Графине Л.Г.

Тет-бу доставил нас на своей яхте “Юлия” в Балаклаву. Вход в Балаклаву изумителен. Ты прямо идёшь на скалу и скала раздвигается, чтобы тебя пропустить, и ты продолжаешь путь между раздвинутых скал...”

 

Я, исходившись и излазивший Балаклаву вдоль и поперек, поражаюсь точности описания. И внесу свою лепту в описание этих красочных и воистину сказочных мест. Постараюсь представить себе то, что видели своими глазами наши герои - Мишель и Адель.

 

Километрах в пятнадцати-двадцати, южнее Севастополя, зажатая со всех сторон горами, раскинулась маленькая Балаклава, имеющая большую историю. Мифы и предания витают над её седой головой , над неповторимой Балаклавской бухтой.

На юго-востоке Балаклавы - мыс Айя (Святой), на мысе - скала Кокия-кая с остатками замка Кокия-исар. На юге и западе этого, вечноморского городка - труднопроходимые горные кряжи Кокия-бель, а между Спилией и крепостной горой - остатки генуэзской крепости Чембало, с крутым обрывом Шайтан-дере...

Здесь испокон веков жили люди. Далек-далеко вглубь ещё до нашей эры жили здесь тавры, а позднее - греки!...

Балаклава ,она тогда имела название Сюмбалон , Симболон, Ямболи,Ямбольд, Палакион (название идёт от имени Палака - сына скифского царя Скилура, жившего во !!-м веке до н.э.) - и ещё десяток похожих на это! - нашла отражение в трудах Страбона и Плиния, Полиена и Птолемея, Флавия Арриана и... Не мог пройти мимо Балаклавы и великий “слепец” Гомер.

Да что там наши описания, к Чембало-Сюмбалону ( и ещё пару десятков названий!) одним из первых приобщил нас великий “слепец” Гомер.

 

Честно говоря, не верится, что Гомер был слепым. В своей десятой песне “Одиссеи” он дал сверхточное описание этих мест..

 

Шхуна “Юлия”, - по описаниям Адели Оммер де Гелль - входила в Балаклавскую бухту сквозь “раздвинутые скалы” , чем и подтвердила наблюдения “шибко зрячего” рунопевца! И это воистину так, узкоустая щель, окружённая со всех сторон горами, надежно защищала бухту не только от непогоды, но и от врагов, пытающихся проникнуть на эти благодатные земли во все времена! .. Но, вернёмся к нашей героине...

Помните “Тет-бу”? О нём писала в последнем своём морском письме Адель! Ага, вспомнили!.. Так вот Тет-Бу - его подлинная фамилия Тетьбу де Мариньи! - И Адель де Гелль, как станет известно позднее, поставляли контрбанду горцам на Кавказ. Ружья и пушки, закупались тайно не где-нибудь, а в Севастополе! Сотоварищи Тетьбу де Мариньи и Адель де Оммер, повидимому, занимались и шпионской деятельностью. Во всяком случае, мемуарный роман очаровательной француженки, помимо любовных описаний встреч с Михаилом Лермонтовым, содержит и военные сведения об обороне Севастополя, смахивающие на шпионские донесения. В романе есть всё: численный состав и вооружение Черноморского флота, расположения морских батарей и ремонтных доков...

... С борта шхуны “Юлия” 5 ноября 1840 года Оммер де Гелль пишет своей приятельнице Легон:

 

“ Мне ужасно жаль моего поэта. Ему не сдобровать. Он так и просится на истории. А я целых две пушки везу его врагам. Если одна из них убьёт его наповал, я тут же сойду с ума. Ты, наверное, понимаешь, что такого человека любить можно, но не должно...”

 

Больше того, Адель проявила завидное понимание стратегии: в её “донесениях” содержатся несколько рекомендаций по захвату крепости Севастополь.

 

Уж не пользовался ли Главнокомандующий французскими войсками Пелисье, романом Оммер де Гелль, когда стоял под стенами Севастополя в первую оборону 1854 - 1855 гг?..

 

Но вернёмся вновь на шхуну “Юлия”! Так вот, по утверждению прекрасной француженки с авантюристическими наклоностями, на шхуне находился поэт Михаил Лермонтов. И, глядя на красоты Балаклавы, и поминая Гомера, воскликнул:

 

“ Какая всё-таки здесь величественность!”, не забывая при этом вести любовный диалог со своей дамой сердца, - повторюсь ещё раз! - с прекрасной француженкой.

 

Можно воскликнуть - “Ура!” Недаром современники называют Балаклаву меккой писателей - кто только не побывал в этом тавро-итало-греческом посёлке за его многовековую жизнь. Кроме “старцев” во главе с Гомером, места эти посетили и восторгались ими Василий Капнист и Жильбер Ромм, Андре Жид и Адам Мицкевич, Александр Грибоедов и Муравьёв-Апостол, Алексей Константинович Толстой и Александр Куприн, Александр Грин и Константин Паустовский....Воистину историческое место!..

И вот сейчас, - на радость краеведам! - как стало известно из мемуаров француженки и Михаил Юрьевич Лермонтов собственной персоной!..

 

А теперь, когда нам стало д о с к о н а л ь н о известно о пребывании в Крыму Поэта, дорогие читатели, если таковые окажутся, наберите в лёгкие побольше воздуха, вздохните всей грудью и я сообщу вам “пренеприятнейшее известие” ( словосочетание заимствованно у Николая Гоголя), о том, что Михаил Юрьевич Лермонтов н и к о г д а, заметьте, н и к о г д а не был не то что в Балаклаве, но и в Крыму, - хотя неподалеку от Балаклавы и есть мыс ЛермАнтова. Правда - не того! Одна буковка не та, а как много значит!

 

Слышу “вой разъярённой толпы”:

Как!? А письма Адели Оммер де Гелль? А романы, вышедшие из-под её пера? А сборники любовной лирики?..Чорт бы побрал всех писак на свете !..Были же, наконец, ж и в ы е свидетели!:.

Были, были, и свидетели, и исследователи! Одни из них утверждали, что Лермонтов всё-таки побывал в Крыму и ссылаются на...Адель Оммер де Гелль, и на другие, добытые ими источники, иные , разобравшись, - что к чему, зачем и почём, - утверждают, это чистейшей воды мистификация!

 

И эти строки, что-ли, мистификация ? !

 

“Лермонтов торопится в Петербург и ужасно боится, чтобы не узнали там, что заезжал в Ялту. Его карьера может пострадать. Графиня В. ему обещала об этом в Петербург не писать ни полслова. Не говори об этом с Проспером Барант: он сейчас напишет в Петербург и опять пойдут сплетни...”

 

Сдвиг по фазе - размышляю сам с собою!

 

- Может быть Михаил Юрьевич всё-таки побывал в Крыму, но не хотел, судя по письму, афишировать об этом?..А если Лермонтов никогда не был в Крыму, то и любви не было?

- Не было.

- Что-то ты, дорогой, заговариваться стал! А , описанное выше,! А свидетельства князя Вяземского!?.

Павел Петрович Вяземский - сын Петра Андреевича Вяземского, поэта-романтика и литературоведа, человека, дружившего с Александром Пушкиным и близко знавшего Михаила Лермонтова! И именно его перу принадлежит публикация “Лермонтов и г-жа Омэр де-Гелль в 1840 году”. Статья эта была опубликована в журнале “Русский архив” за 1887 год. А архивный журнал печатал на своих страницах только правду и ничего кроме правды.

Так вот, в примечаниях к своему сообщению, Павел Петрович не приминул нам намекнуть о своём знакомстве с Поэтом:

“Я помню, как в зиму 1840-1841 года Лермонтов набрасывал стихи то карандашом, то пером. Француженка-красавица носилась ещё в воображении Лермонтова в 1841 году...”

 

Ах, Павел Петрович, Павел Петрович, ах, достопочтенейший князь, теперь то мы знаем: вы сами сочинили, и письма госпожи Оммер де Гелль, и сами, как говорится, наизусть выучили.

Конечно, человека, хорошо знакомого с творчеством и биографией Михаила Юрьевича Лермонтова сразу насторожат “крымские” воспоминания француженки, но, положа руку на сердце, честно признаемся: много ли среди нас подобных знатоков?!.

Но для чего то же Павел Петрович Вяземский так жестоко нас обманул?!. Для чего то он “перевёл” несуществующие письма Адели Оммер де Гелль?..

 

Высказываю личные мысли, подсказанные изучением предмета. В то время, когда имя Михаила Лермонтова официально пытались не афишировать, Павел Вяземский словами француженки сказал:

“ Это Прометей, прикованный к скалам Кавказа. Коршуны, терзающие его грудь, не понимают, что они делают, иначе сами себе растерзали бы грудь!”

Как иначе скажешь об этом, когда всякие восторженные отзывы о гениальном поэте, после трагической гибели на дуэли были запрещены! Вот Павел Вяземский, - ай да, князь! - и “переводит” письма Адели Оммер де Гелль, письма, которых в природе не существовало. А любовная интрига в них подобна рыболовному крючку с насаженным червяком, который и проглотили не только доверчивые читатели, но и литературоведы, - ведь эти сочинения Павла Вяземского считались подлинными вплоть до середины ХХ века!

 

Так для чего я вновь кривою кочергою ворошу в печи памяти, если доказано, что Михаил Юрьевич Лермонтов, - жаль, очень жаль! - никогда не бывал в Крыму и, естественно, не мог быть и в Балаклаве!?.

Для того, чтобы об этом стало известно, как можно большему числу читателей,. потому, что время от времени в печати и сегодня, - особенно в газетах и журналах! - вновь и вновь появляются статьи и очерки, в которых приводится масса “доказательств” о пребывании Михаила Лермонтова в Крыму, - таким макаром я бы мог его и в Иерусалим привести прямо к Стене Плача, благо в его творчестве звучит и печальная еврейская мелодия!