Сразу за селом текла река с завораживающим и непонятным именем: Кудёма. Вроде бы река как река. Из третьестепенных. Даже катера по ней редко ходили. Но всё же была в Кудёме какая-то необъяснимость, какая-то неуловимая тайна в неторопливом течении тёмных вод, в плавных очертаниях излучин, в лесистой оправе берегов.

Неподалёку от села пойма опускалась полого к реке, почти равнялась с ней и невысокой дернистой ступенькой обрывалась в илистую отмель Кудёмы. Удобное место для рыбалки.

Частенько приходил сюда с ведёрком и двумя удочками на плече Василий, закоренелый нелюдим сорока двух лет. Большой молчун, с неисчезающей грустинкой в глазах, он сторонился сельчан, жил на окраине, в маленьком домишке около кладбища. И работу тоже выбрал по себе: был ночным сторожем на складе. С виду – самый обыкновенный мужичок. Мускулист, коренаст, с густыми тёмными усами и с добрым прищуром глаз, несмотря на суровость характера.

Люди невольно старались избегать общения с ним, чтобы не тревожить его душевную печаль. Но если уж приходилось, то говорили с осторожностью, по возможности приветливо и бодро, а за глаза жалели Василия, сочувствовали одинокой, почти отшельничьей жизни этого человека.

А виновата во всём была река Кудёма.

Двадцать лет назад Василий был совсем другим. Красивый сероглазый парень с открытой душой и добрым сердцем. Предмет воздыхания многих сельских девчат. Они страшно завидовали Валюше Кармаковой, которую без ума любил Василий.

Конечно, их любви можно было только позавидовать. Валюша боготворила его, а он трогательно заботился о ней. Их почти всегда видели вместе: в лесу ли во время сбора ягод, в клубе на танцах или просто гуляющих по улицам села.

А спустя год этой трепетной любви-дружбы, на исходе осени, родители справили им весёлую шумную свадьбу. Появилась новая семья Никитиных.

Ничто не предвещало беду. Горе пришло внезапно.

Прошла, отметелила зима, промелькнула в неотложных заботах посевная, наступило лето. Жаркий июнь добрую половину села выгнал на Кудёму. В один из знойных дней пришли купаться в уединённое место и Валюша с Васей. Разделись, взялись за руки и вприпрыжку побежали в воду, взрывая гладь реки фонтаном тёплых сверкающих брызг. Поплыли, хохоча от восторга. Вдоволь нарезвились и возбуждённые, блестящие от влаги вышли на берег, устало повалились в упругие бархатистые заросли цветущей полыни.

Когда Валя отдышалась, то расслабленно перевернулась на спину и загляделась в небо.

– Какое солнце жаркое! Я уже почти обсохла.

– Накрой голову, Валь. А то и сама не заметишь, как напечёт.

Она укрылась платком и благодарно погладила Василия по плечу. Задумчиво помолчала. Потом тихо позвала:

– Вась…

– М-м?

– Вася.

– Что, кузнечик? – сказал он, поворачивая голову к Вале.

Валюша пристально смотрела ему в глаза, приподняв край платка, и ласково, даже лучезарно, улыбалась.

– Вася… У нас… будет малыш.

Василий на мгновение замер, моргнул глазами, затем широко расплылся в улыбке, бережно привлёк Валю к себе, обнял и заглянул в самые глаза. Его устремлённый счастливый взгляд словно спрашивал: «Правда?!»

– Да, ты скоро будешь папой, – по-доброму и мечтательно сказала она.

– Валюш! Роднуля, это точно?

– Я знаю. Ему уже месяц.

– Но почему ты не сказала мне раньше?

– Я не была уверена. Теперь знаю. Где-то в феврале он появится на свет.

Василий блаженно зажмурился и жарко зашептал ей в самое ухо:

– Валёк, милая моя, теперь я самый счастливый человек на свете!

Он хотел крепче заключить жену в объятья, но она шутливо увернулась, вскочила и, смеясь, побежала к реке.

– Стой! Без меня, да? – прокричал Василий и кинулся вдогонку.

А Валюша уже плыла, плавными рывками удаляясь на середину реки.

– Валя, подожди!

– Догоня-а-ай!

Что-то тревожное толкнулось в мозг Василию. Он набрал полную грудь воздуха и, вспарывая сильными руками поверхность Кудёмы, быстро поплыл. Когда он одолел метров двадцать, то приподнял голову из воды, чтобы вдохнуть воздуха и оглядеться.

Валюши не было.

– Валя! – сдавленным от испуга голосом окликнул Василий.

Ответа не последовало. Невозмутимо текла Кудёма. Мелкая рябь без плеска набегала на берег.

– Ва-аля-а-а-а! – с надрывом закричал он снова и мощно рванулся вперёд.

Долго, до полного изнеможения кричал, нырял в поисках Валеньки, рыдал, захлёбываясь мутной водой Кудёмы, Василий. Вали не было.

И только когда совсем отчаялся, вконец обессиленный, с чёрной опустошённостью на душе, выполз он на берег и долго безудержно плакал не в состоянии поверить в случившееся горе.

Валюшу нашли на следующий день. Поигралась и выплюнула свою ни в чём не повинную жертву Кудёма. Молодую женщину, прибитую течением к берегу, с застывшими испугом и болью на лице, обнаружили около соседней деревни.

Когда Валю хоронили, почти всё село стеклось на кладбище к свежевырытой могиле под двумя молодыми берёзками. Никитин стоял у заколоченного гроба и молча, потухшим взором смотрел на груду сырой глинистой земли. Слёз уже не было. С трудом он реагировал на сочувствующие слова окружающих, отвечал односложно и с неохотой.

Так, в одночасье, он потерял двух близких людей: Валю и… малыша, о котором едва лишь успел узнать, и о котором ещё никто не ведал кроме него и Валюши.

С тех пор Василий и стал мрачным нелюдимом.

Говорили, что он долго не мог успокоиться, смириться с тяжким потрясением, которое так внезапно обрушилось на него. Поначалу некоторые даже считали, что Никитин лишился рассудка. Может быть, так оно и было первое время. Многие, бывало, видели, как он часами стоял остолбенелый у небольшой могилки, либо глухо плакал, распластавшись на холмике. То вдруг стремительно проходил через село, бежал к Кудёме и остервенело швырял камни в равнодушно текущую ненавистную реку, отобравшую у него счастье.

Такие вспышки бессильного гнева продолжались ещё некоторое время, но постепенно ярость его истощилась вместе с остатками душевных сил, и он утих, ушёл в себя. Сельчане поначалу пытались как могли его утешить, вернуть к былой жизни, но всё было напрасно. Попереживали-попереживали да и отступились: «Живи с богом! Если что – поможем».

Василий постарел за месяц лет на десять, стал много курить, хотя до этого не курил вообще. Но вот пить не стал, несмотря на то, что некоторые заботливые мужички не раз предлагали промыть печаль с души «родименькой». Закрылся в своей скорлупе молчания и никого туда близко не пускал. Так и жил «ночным филином», днём почти не показывался на селе. Лишь по утрам, на зорьке, когда ещё все спали, приходил Никитин на Кудёму и удил рыбу, безмолвно всматриваясь в непроглядную глубину реки.

Так же было и сегодня.

Василий пришёл на берег, неспешно покурил, установил удочки и бесшумно сидел уже часа два. Позади него блестели скользкой чешуёй и, вылупив водянистые глаза, бились хвостиками о траву три пузатых карасика. Никитин обернулся, поглядел на них и скупо усмехнулся: «Не велик улов. Что-то плохо сегодня. Ладно, на уху хватит. Пора уж обратно"» Он собрал снасть, плюхнул карасиков в ведёрко и, шаркая сапогами по влажной росистой траве, побрёл в село.

На околице его ждали.

Это была Мария Савина. Приятная светловолосая женщина тридцати восьми лет. Мягкая характером, хозяйственная. Она была дояркой на местной ферме. Растила двух детей. Старший – Мишка, нынешней весной ушёл в армию, а младшей Леночке было двенадцать лет. Мария была вдовой. Четыре года назад осталась она без мужа. Он тоже утонул. Тоже в Кудёме.

Странной была его смерть. Так же как и непонятная гибель Валюши Никитиной.

По весне муж Марии, Андрей, отправился с приятелем ставить сети на Кудёме. Выплыли. Всё было нормально, как потом рассказывал его напарник. Поставили три сетки, а прежде чем возвращаться, присели на дно лодки перекурить. Вдруг, ни с того ни с сего, Андрей встал в полный рост, пристально, как зачарованный, загляделся в черноту воды и как в чём был, так и бултыхнулся за борт. И даже тело не нашли.

Погоревала Мария, погоревала, но что делать: надо как-то жить, детей поднимать на ноги.

Вот и жила одна, никого к себе из «похотливого брата» не подпускала, гнала. На селе ведь все хорошие мужики при жёнах, а пьяни да швали Мария не желала, гордая была.

Правда, был один, ни на кого не похожий. Василий. Да разве к нему подступишься. Но симпатия у Марии к этому молчуну была, как и чувство невольного родства в печальной похожести судеб. Ещё восемнадцатилетней девушкой Машей украдкой, с замиранием сердца частенько поглядывала она на Василия, втайне мечтая о взаимности. Ещё была жива Валюша. Ещё не было свадьбы и молодой семьи Никитиных. Но жизнь распорядилась по-своему.

Теперь же, столько лет спустя, в Марии снова ожила пока что слабая надежда на обретение женского счастья.

Никитин размеренно шёл, глядел перед собой и не видел женщину, которая ждала его у калитки своего дома. Вздрогнул, когда неожиданно услышал своё имя.

– Вася…

Его уже давно никто так не называл. Он невольно остановился, взглянул на женщину, узнал Савину и насторожённо спросил:

– Что… Маша?

– Вася, мне твоя помощь нужна. Пробка в счётчике вылетела. Надо новую вставить, а я сама боюсь… Помоги.

Василий снова пытливо посмотрел на неё, взглянул на дом и медленно, молчком, зашагал к калитке. Вошёл в уютно пахнущие сени, разулся и отворил дверь в дом.

Заменить пробку в счётчике – дело для мужика нехитрое и быстрое. Но каким-то необыкновенным образом Мария успела за это время накрыть в комнате небольшой стол и поставить на него медный самоварчик. Когда Никитин вышел из кухни в прихожую и направился к двери, Мария торопливо шагнула ему навстречу и тихо попросила:

– Вася, позавтракай у меня… – Затем смущённо добавила: – Блины вот вечером пекла.

Он снова изучающе посмотрел на неё. Потом нахмурился.

– К чему это, Маша?

Мария закусила нижнюю губу и, глядя ему в грудь, ещё тише, с неуловимой мольбой произнесла:

– Ну, пожалуйста, Вася…

Василий отвёл взгляд в сторону, спокойно вздохнул, пожал плечами.

– Если ты так хочешь… Ладно.

Он сел за приземистый стол, Мария разлила чай.

Непонятно, каким образом ей удалось разговорить Василия. Они пили чай с блинами и вели беседу на самые незначащие темы. Впрочем, поначалу говорила одна Мария. Как говорится, за двоих.

Василий внимательно слушал её голос, кивал головой, изредка, как слёзы, ронял слова. Но постепенно и его язык оттаял, он заговорил увереннее, понял непритворную искренность этой женщины.

Когда же Никитин поднялся из-за стола, поблагодарил хозяйку и собрался уходить, Мария вышла за ним на крыльцо, робко дотронулась до руки Василия и проговорила:

– Вася, ты… приходи… бывай у меня. Ладно?

Никитин неопределённо мотнул головой, но с того дня, действительно, стал заходить к Савиной, когда возвращался с рыбалки. Приносил рыбу, при этом задумчиво и немного тоскливо говорил:

– Вот, Маша, подарок тебе. От Кудёмы.

Так продолжалось довольно долго, пока Мария не решилась и не сказала однажды твёрдо, но добродушно:

– Вася, послушай, переходи ко мне жить. Хватит нам поодиночке-то мыкаться! Ты себя уж сколько изводишь. И мне одной – ох, как трудно. Вместе-то куда легче будет. Да и... нравишься ты мне, Вася… сильно… Пойми ты это.

Василий ничего не ответил, задумчивый ушёл, оставил её в тревожном ожидании.

А на следующее утро, раным-рано, Мария проснулась оттого, что в дверь тихо постучали. Она наскоро накинула халат, в смутной надежде и предчувствии вышла в тёмные сени. Сердце колотилось. Мария отодвинула скрипучий засов, распахнула дверь и застыла. Перед ней, в рассветной тиши, с фибровым чемоданом в руке, стоял, переминался с ноги на ногу и неуверенно улыбался Василий.

Где-то в другом конце села пропели утренние петухи, сонно забрехала собака. Белёсый туман поднимался с дальних лугов, а над Кудёмой медленно всходило большое оранжевое солнце.