И награда им – вечность

 

Человек – странное существо. Всю жизнь что-то ищет, находит, теряет, грустит, снова ищет и снова теряет… Не то ищет, что хочет найти, не то находит, что ищет, но почему-то всякий раз сильно огорчается, потеряв. Вы видели хоть раз тех, кто нашел, что искал? Понимаете, по-настоящему то, что искал? Люди молчаливо соглашаются с тем, что жизнь их коротка и ничего толком не успеть. Не все, правда, считают это справедливым, но и они принимают на веру этот незыблемый (как они думают) порядок вещей. Вот они юные, на выцветших фото стоят под елкой на школьном утреннике, вот они же, зрелые, со своими детьми, вот они же (не дай Бог теперь фотографироваться!) едва передвигают непослушные ноги от кровати до кресла… И покорность судьбе, они как бурлаки, безропотно тянут лямку болезней и старости, этого проклятия, почитаемого порой как знак отличия («заслуженная» старость!). Люди репетируют свою беспомощность уже с детства, потакая себе в своих милых слабостях: сладости покушать, на диване перед телевизором поваляться, на улицу в плохую погоду неохота… А слабости силу набирают, сковывают как цепи, сдавливают рот как рука убийцы. Мы сами себя убиваем. Нет, не мы, они. А вы? А я? Все? Нет, почти все. Почти, но не все.

 

Они должны были встретиться раньше, намного раньше. Или не встретиться никогда, что было бы куда более вероятно. Вам это, наверняка, знакомо. Помните, как это было? Случайное знакомство, разговор ни о чем, время пролетело как мгновение? Но то ли она замужем (вот досада!), то ли он женат (как бы между прочим), то ли она уже давно разочаровалась в любви и никому не верит. А как она раньше верила! Как готова была ждать целую вечность своего единственного, ждать из армии, ждать из дисбата, ждать из зоны… Устала ждать. Ну где ты был все это время? А где ты была, пока я вскрывал себе вены в жутком, липком, тягучем одиночестве, пока часы на стене отсчитывали мое время, пока я тщетно пытался примирить себя с окружающим миром (какое неподходящее слово!), в котором возможно такое, когда первая юношеская любовь, пылкая и робкая, которая где-то в глубине навсегда, вот она, эта любовь, из темноты, навстречу: - «Мужчина, сигареткой угостите?» - вот они, эти ночные бабочки, под тусклым светом фонаря у остановки… За что? За любовь, когда по ночам стихи при свете зажигалки? За солнечный удар, когда в июльское пекло бежал из последних сил, чтобы успеть к поезду, на котором она с другим в… какая разница, куда, ведь вернется же, обязательно вернется…может быть… Тогда не вернулась. И лишь много позднее эта встреча, которой лучше бы не было: «Мужчина, сигареткой угостите?» Угостил. И сделал вид, что не узнал. А она и не делала вид, она просто не узнала. А потом ночь. У нее в дешевом номере, а у него вообще без сна, и следующая, и за ней тоже, и бутылки под диваном, под ногами, под столом. Много бутылок. Только бы друзья не видели! А у него и нет друзей. Вернее, их никогда не было. Не может ведь друг бросить здесь, в этой жуткой комнате, может быть, последнем пристанище… А они бросили. У них нет его проблем. У них есть все, что нужно им: успех, престиж, будущее, авторитет. Знакомство с ним их коробит, их ноздри, привыкшие к дорогим парфюмам, не могут вынести запаха неудачи, затхлого запаха пыли, плесени и скисшего вина. Но жить как будто бы надо. Нет, не для себя, кто он теперь? Просто так, на всякий случай, вдруг что получится? А вдруг это все вообще сон? Просто кошмарный сон, но просто очень длинный, может, он просто заболел и поэтому сон такой тяжелый и такой длинный? Да, конечно, это сон! Надо поскорее проснуться! А там все будет хорошо: там мама еще молодая и красивая, там нет горя, нет смерти, там всегда весна, и цветы, и девушка, которую любил в 17 лет. Боже мой, как больно! Какая нестерпимая боль, она взрывает мозг изнутри, она пронзает сердце миллиардами невидимых, тончайших игл, она сжимает на горле свои могучие пальцы, она в каждой клетке тела. И еще в душе. Одной миллиардной части этой боли хватило бы, чтобы убить розовощекого здоровяка-оптимиста. А он все еще жив, тощий, с землистым лицом, волосы не чесаны, лохматые, впалые глаза горят лихорадочным огнем, все лицо в морщинах, но он жив!!! Нет, не сон это: вот это ненавистное лицо в зеркале, такое жалкое, не его лицо совсем, щипает его, больно даже, а все равно не проснуться. Ну и ладно! Так даже проще, когда нет друзей, нет ни близких, ни далеких, когда никто не видит. Значит, никто не будет свидетелем его слабости, его поражений. И никто не будет смеяться, если он снова будет карабкаться вверх, срываться, плакать от бессилия и копить силы для новой попытки. Так даже лучше. Люди ненавидят чужую слабость, топчут ее и никогда не простят слабость другим. А свою слабость они любят и лелеют и никогда с ней не расстанутся, такой гадкой, но такой родной слабостью. Пусть. Ему нет до них дела. Они далеко. Они где-то, а он здесь, в этой комнате, из которой надо вырваться. Нет, даже не так: это из себя надо вырваться. Он и эта комната – одно целое, и вот это надо сломать, резко, решительно, потом уже не получится. На улицу, скорее, волосы не расчесываются, неважно, кепку на голову и ладно. Перед уходом взгляд в мутное окно. Весна!!! Там – весна! Как он мог этого не заметить вчера, когда, спотыкаясь, с бутылкой во внутреннем кармане, крался темными улицами в свою квартиру-раковину? А может быть, вчера еще не было весны? А какое сегодня число? Вроде, какое-то марта. По крайней мере, недавно был, кажется, какой-то праздник. Люди спешили больше обычного, суета, шум, каждый второй навстречу навеселе. 23 февраля? 8 марта? Это тогда было, а сегодня? Куда делись все эти дни? Он же что-то делал, что-то ел, пил, а если еще с кем-то виделся, что же он говорил? Лучше не знать, что он делал и что говорил. Стыдно! Стыдно? А им не стыдно, тем, которым не до него, тем, которые только думают, что живут, что они что-то могут изменить? А он изменит! А что еще делать с душой, простреленной навылет? И умирать рано, и жить как все, поздно. А он по-своему будет! Руками за перила, ноги вниз по ступенькам, не шагают, падают. Из подъезда вышел, как выпал. Ворвался в весну. Господи, вот он, я!!!

Было такое. Да и мало ли что у кого было? Никого не удивишь ни рождением, ни смертью, ни рекордом, ни позором. Все уже когда-то и с кем-то было. Или могло бы в принципе быть, да что-то не срослось у кого-то, когда-то и где-то. А теперь новый виток бесконечной спирали, другое время, другое место и персонажи другие, но что-то до боли похожее. А вдруг, это я был? В другой жизни? Тогда я не смог, сломался, дрогнули коленки. И снова в руке все тот же билет, и экзаменатор-жизнь ждет моего ответа. А что я теряю? Это в школе или в ВУЗе на экзамене достается один билет. А в жизни достаются все билеты. Сразу. Только отвечаем мы на вопросы по очереди, а они такие сложные, эти вопросы, и ответы такие длинные. Каждый ответ длиной в жизнь. И дело не только в том, что вопросы сложные сами по себе. Просто мы еще не знаем этих вопросов в тот момент, когда уже пора отвечать. И мы отвечаем наугад, авось пронесет. А бывают этакие мини-задачи, сложные, но вполне выполнимые, как бы наводящие вопросы. И те, кто решает их с блеском, получают много, это их называют хозяевами жизни, это они на экране телевизора позируют в ярком свете перед тысячами поклонников, это они играют на бирже нашими судьбами. А может, мы сами дали им возможность играть? До поры-до времени, пока чья-то неумолимая рука и им, всемогущим, не поставит «неуд»?

Но как же все-таки тяжело было не сломаться! Как хотелось уйти от этой злополучной точки пересечения только ему одному известных провалов в пространстве и времени! Страшно было вернуться туда, и этот страх подгонял, как кнут подгоняет лошадь, не давая остановиться и перевести дух. И он просто жил. Нет, не так как другие, от пятницы до понедельника, старясь поскорее проскочить через остальные дни, от зарплаты до зарплаты, от дня рождения до дня рождения. Просто жить умеют немногие. Существуют все, а вот жить – это особый дар. Это или от рождения, или приобретается там, где, побывав одной ногой, ни в коем случае нельзя оказаться двумя, иначе не вернуться. Он побывал там одной ногой и вернулся. Вернулся, чтобы, проснуться. Для себя. Пока для себя, ведь еще столько предстояло понять и переосмыслить заново. И что значит «жить»? Он не раз задавал себе этот вопрос. Четкого ответа у него не было, но всегда в памяти всплывали эпизоды любимых фильмов. В этих фильмах главный герой действует на грани фола, блефует так, что даже смотреть и то страшно, но это сладостное ощущение невесомости, парения, так завораживает, что очень трудно не подчиниться гипнотическому обаянию его силы. Объяснение довольно простое: человек – существо все еще стадное, а природный инстинкт диктует ему: тот, кто не знает сомнений, - тот вожак. И люди признают вожака в том, кто живет на одном дыхании, как будто сегодняшний день – последний и нельзя упустить ни одной мелочи и надо успеть впитать в себя столько чувств, столько эмоций, что с ними тяжело будет жить. А вдруг жить больше не придется? У тех героев обязательно эффектная внешность, мощная мускулатура, их любят женщины, немалая, надо признать, награда за смертельный риск! Но как быть, если и внешность ничем не примечательна, и фигура так себе, да и с женщинами как-то не заладилось с самого начала?

А с женщинами и в самом деле ему не просто не везло – уж не везло, так не везло по-настоящему. Сказать по правде, он никогда так и не смог понять: есть ли вообще секрет правильного поведения с женщиной или все дело исключительно в наличии или отсутствии природного обаяния? Почему так бывает, что одного в любое время суток ждут сразу несколько удивительных, красивых, ласковых подруг, а другого ни одна особь женского пола и близко не подпустит, будь он хоть академик, психолог и альтруист в одном лице, да еще и с деньгами в придачу? Сколько ни задавай себе этот вопрос, сколько ни ищи на него ответа, не найдешь все равно: найти его может лишь тот, у кого он никогда не возникнет…

…А тот самой, неожиданно нагрянувшей, весной он просто вдыхал запах улицы, вслушиваясь во все звуки, наслаждаясь музыкой большого города. Ведь кроме шума и дыма, есть и преимущество жить в таком городе: сколько удивительных встреч затаились в причудливой геометрии его парков и скверов! Боже мой, сколько стройных ножек, какие прекрасные, нежные лица, какой наивный блеск в глазах, какая смесь запахов косметики и юных женских тел, какой дрожью в теле отдается шелест тоненькой одежды! Кажется – еще миг – и подойдешь вон к той, светленькой: «Ты одна? Давай пройдемся!» А язык прирос к нёбу, тело обмякло, ватное, нет, не получается, у тех все получается, а у него ничего! Черт! Почему, в чем дело? Вот кафе летнее открылось, можно просто сесть за свободный столик, рядом с теми сестренками, сразу видно: ну копии друг друга, сидят, хихикают, беззаботные…. Можно было бы, если бы деньги в кармане были. А так только на пиво. Эх… Нет, лучше домой, успокоиться, подумать. Солнце палит, вроде, не сезон еще, а оно уже. Ноги устали топать, наступают куда попало, брюки в пыли, лицо в поту. Нет, не жарко, просто от неуверенности в теле болезненная слабость, голова кружится, все так, будто переболел всю зиму, весной выписали из больницы и приходится снова приучать себя к нагрузкам. Да у него, можно сказать, кроме зимы ничего и не было! И везде пиво, на каждом шагу продают пиво! Присосаться к этой душистой, горьковатой влаге, пить, впитывать в себя долго, на всю жизнь, про запас. А потом с чугунной головой и глазами, налитыми кровью, тащиться по этой духоте? Бороться с самим собой за каждый шаг, преодолевая отвращение к самому себе? Телу чужды эти борения духа и оно делает свой выбор на автопилоте. И вот в пакете «чебурашка», ноги знают, куда нести тело и они делают свою работу быстро и четко, всегда бы так! Тело приближается к заветной цели. Там всегда много народу, таких же скитальцев, бороздящих пыльные улицы, таких же чужих на этом празднике жизни, как и он. Тело звонит в дверь. За дверью шаги. О долгожданное пробуждение духа! Дух как на космодроме: пять (рукопожатие), четыре (рука лезет в пакет), три (из прелого полумрака появляются заранее вымытые стаканы), два (стаканы наполняются Эликсиром Жизни), один (за встречу!, взметнулись руки, грохот стаканов), пуск!!! (тело бьется в конвульсиях неземного наслаждения, дух парит над Землей). О этот миг!!! Как прекрасна и удивительна жизнь!

…Она подозрительно молода. Ему нет до этого никакого дела. Нет, есть дело: это здорово, что молода. Раз молода и уже здесь, значит, дома не в кайф. Значит, куда угодно, лишь бы не домой. Значит, не будет лишних вопросов и запросов. Здесь все очень просто: дым, полумрак, гора обуви в прихожей, падай, где есть место, здесь все свои, гитара, песни под пиво, пиво под песни, косяк тлеет, это запах степных просторов, свободы, запах счастья. Хочется поделиться счастьем со всеми, как можно скорее. Быстрее бумагу и ручку! Да хоть стержень! Да хоть огрызок! Вот сейчас нацарапаю, подождите, не пейте без меня! Вот сейчас прочитаю! Понимаете, людям не хватало именно этих слов! …

- Круто! Ну, ты выдал! А ведь в этом что-то есть!

…Как мы все талантливы, как многое можем! Часто кажется, что самая главная, самая долгожданная мысль появится именно в голове одного из нас, а остальные станут свидетелями, даже соучастниками рождения того, что изменит историю. И почему-то все уверены, что надо только чуть-чуть раскрепостить свое сознание, избавить его от оков вечного подсознательного отчаяния, особой русской тоски, с которой страшно, а без которой так непривычно, что еще страшнее, это как будто есть крылья, но нет ног, а всю жизнь порхать не получится… И мы не порхаем, мы ходим по самой грешной земле, и каждый шаг отдается чудовищной болью в израненной душе, беззащитной, как мозг без черепа. Нас ненавидят и боятся за осмысленный взгляд наших глаз, какой не в почете в этой стране и всегда выдавал бунтарей и вольнодумцев. Нам хорошо вместе, но нас мало и, что хуже всего, больше уже не станет. Мы умеем любить так, что сжигаем сердца в пепел…

- А ты чем любишь заниматься в свободное время?

- Рисую. Карандашом. Могу показать как-нибудь.

Тогда они долго шли куда-то, не особенно беспокоясь по этому поводу и жадно вдыхая весенний воздух, прохладный вечером, но своим особым букетом сулящий скорое приближение настоящего летнего тепла. Начало знакомства – самое волшебное время для романтических отношений, особенно если этому предшествовало долгое одиночество. Это как ступить на берег после длительного плавания. И даже если этот берег – всего лишь скалы, затерянные в океане, ощутить твердую почву под ногами все равно хочется. Скалы будут завтра, а сегодня – это просто земля!

…Она очень здорово рисовала. Только эти рисунки объединяло общее чувство какой-то безысходности. Вот что-то типа автопортрета, правда, во весь рост. И к тому же сидя. И еще наклонив голову. Но, несомненно, автопортрет. Ее фигура. Ее прическа. Ее старенький свитер, джинсы, скрещенные ноги в ее трогательно-забавных ботиночках. Она бессильно уронила голову. Кажется, голова упала от тяжести мыслей. Наверное, она специально с силой уронила голову, чтобы сбросить эту тяжесть, но не удалось. А сил вернуться в прежнюю позу уже не осталось. Отрешенность. Никого не видеть. Они пусть видят, а ей все равно. Ей уже навсегда все равно. Простой рисунок, ничего лишнего, филигранная точность линий. И бесконечная пропасть невыразимой боли. В этом она вся: ледяные, колючие серо-голубые глаза хищницы и жертвы одновременно, тоненькая, угловатая и словно наэлектризованная фигура, дрожащий, надтреснутый голос. Ей безумно хочется обладать, но очень стыдно признаться себе об этом. Ее взгляд пронизывает насквозь, нечеловеческий взгляд. Она может часами смотреть в одну точку, не отрываясь. И никому кроме нее неизвестно, что там есть, в этой мельчайшей точке. Наверное, так она входила в другие миры, и, забрав их с собой в бездонные омуты своих глаз, выплескивала потом на серые карандашные рисунки, с таким же стальным отблеском. Многое, должно быть, видели эти глаза. Слишком много для такого хрупкого существа. Ее тайна и притягивает, и отталкивает. Это не простое любопытство. Любопытство – это когда друг женится, а на ком – неизвестно. Любопытство – это когда день рождения и вам что-то подарят. А ее глаза – это потустороннее. Если не убежишь вовремя, затянут, как водовороты. А убежишь и никогда не узнаешь этой тайны, быть может, самой интригующей тайны в жизни. На стене в ее комнате – огромный черный крест и больше ничего. Крест странный: невозможно понять, обычный он или перевернутый. Такая же и сама семья. Мать порой выглядит неестественно молодо для своих почти 40 лет, порой же ее глаза пугают чем-то древним, словно глядящим из глубины веков, как глаза рептилии. Или колдуньи высочайшего уровня. Тетка же матери, по рассказам, оказалась личностью и вовсе загадочной: то исчезает внезапно, то также внезапно появляется за несколько километров в стороне, и каждый раз кто-то видит огромную ворону, правый глаз которой сверкает как огонь. Так же порой сверкает и правый глаз тетки, в 60 лет кажущейся древней старухой, а на фотографию, где ей лишь 40, смотреть просто жутко: такое лицо, перекошенное злобой, с огромными черными впадинами глаз, словно сошло со страниц Брема Стокера.

Да, похоже, не к добру сунулся он в эту семью… Только осознать это сил уже нет: странный вязкий туман окутал сознание, он парализует волю, лишает жизнь смысла, радости и интереса, заменяя их бесконечным отчаянием, тоской и полусном, в котором нельзя ни уснуть, ни проснуться. Там ненавидят чеснок, от его запаха шарахаются, как черт от ладана. Странно… И от запаха спиртного тоже шарахаются… И все эти неподвижные тяжелые глаза, и неопределенный возраст, но явно многократно превышающий все мыслимые и немыслимые человеческие пределы… Да что же это? В наши дни… какие-то вампиры??? Бред… Но ведь он ясно помнил один случай, забыть который уже никогда не сможет, от которого поседел за один день, и одно лишь воспоминание о котором никогда не позволит ему радоваться солнечному свету, как раньше. Все произошедшее в тот день врезалось в память, как клеймо, нанесенное раскаленным металлом...

…Они идут в лес, кататься на лыжах! Нет, не может быть, ведь она не из тех, кто умеет просто отдыхать, смеяться, жить как другие. Но она все равно идет, это здорово, что она идет, но что-то не так. А вот что именно… Он не может сформулировать, но есть во всей этой ситуации что-то противоестественное, что вполне могло бы быть во сне, но не в жизни. Странно. Они идут слишком долго, по бесконечному лабиринту узких улочек между домиками, убогость которых порождает сомнения в наличии обитателей. Кажется, что уже давно никто там не живет, такое запустение видно во всем их облике. Незаметно начинается лес, но этот лес незнакомый, чужой, совершенно не здешний лес. Слева крутой обрыв. Даже очень тренированный человек не заберется туда без специального снаряжения. Будто какие-то неясные тени мелькнули наверху и растворились в морозном воздухе. Все как и было, но в воздухе застыло нечто плотное, осязаемое и зловещее. Мурашки по спине, липкий ужас сковал тело ледяным панцирем. Надо вырваться отсюда, на простор, туда, где много людей. Ноги отказываются бежать, они ослабели и передвигаются так медленно, будто к каждой привязана гиря. Так бывает в кошмарных снах: нога застряла в железнодорожной стрелке, поезд несется прямо сюда, а убежать нельзя, тело обмякло и отказывается подчиняться. Время вдруг приобрело свойство дискретности и все последующие события стали похожи на фильм, из которого выпало большинство кадров, оставив лишь каждый десятый. Тяжелый, липкий снег, он оседает на глазах, повинуясь полуденным лучам. Провалились по пояс, оба. Вокруг никого, солнце, а никого, подозрительно. Сумерки сгущаются внезапно и быстро, сначала подкрадывались, а теперь выпрыгнули из засады и навалились, завладев инициативой. Надо идти обратно. Обратно?!! Вам говорили хоть раз, что вы смертельно больны? Если нет, тогда не поймете. А вот она спокойна. Ее насмешливые, чуть раскосые глаза смотрят насквозь, мимо, куда-то в бесконечность. Ей все равно, ей ничего не понять, она не здесь. Идут молча. Все плывет в тошнотворном тумане, но внезапно, как выстрел: тот самый обрыв, все как и было, но там, наверху, убогая, покосившаяся лачуга, и тусклый огонек мерцает то в одном окне, то в другом, гаснет совсем, скрипит дверь, далеко ведь, видно с трудом, но скрип раздается, кажется, на много километров, он вгрызается в мозг, он как гипноз не дает отвернуться. Еще миг и будет поздно, произойдет что-то непоправимое, но этот миг растягивается на бесконечность и все останавливается в мире. Все кроме этой зловещей двери, которая медленно, скрипя, продолжает открываться. Тяжелый, могучий удар. Непонятно куда, просто удар. Сразу по всему телу. Непонятно откуда. Звон в ушах переходит в свист, все куда-то проваливается.

…Темно. Он один. Рядом лежит огромное дерево, точнее, две его половины. Дерево словно разрезали вдоль. Это оно долго и громко скрипело, разваливаясь. Дома над обрывом нет. И только что-то неосязаемое, но плотное и зловещее, все так же парит в воздухе. А где она?...

…Вот она. Это ее дом. Сколько прошло времени? Кажется, целая вечность. А она стоит у калитки, улыбается кому-то сквозь него, будто ничего и не было. Смотрит, будто высасывает из него последние силы этим взглядом. Хочется что-то спросить, но мысли путаются и обрываются. Собственный голос звучит как со стороны. Нет, он молчит, но его голос что-то спрашивает. Что-то про лыжи. Кстати, а где лыжи? Какие еще лыжи? Она удивленно поднимает брови. Она не понимает, почему он спрашивает про лыжи. Он тоже не понимает, почему его голос об этом спрашивает. Потому что его лыжи дома и сюда он их не приносил. Но тогда… как же это… Туман... Снова этот туман и все растворяется в нем...

…Он дома. По крайней мере, хочется в это верить. На эти мысли наводит знакомый звук капающей из крана на кухне воды. Как достал этот звук!!! Надо закрыть этот кран, сломать, взорвать, какая разница! Спотыкаясь, на ощупь в кухню мимо зеркала в коридоре. Надо включить свет, чтобы не упасть. Не смотри в зеркало, ради всего святого не смотри!!! Посмотрел… Его волосы были белы как снег...

Всякий раз, осознавая неотвратимость чего-то страшного (когда этого страшного на самом деле не избежать), человек оглядывается назад, вспоминая тот момент, после которого события перестали быть управляемыми. И что интересно, он ведь теперь точно знает, в какой момент отрезал себе путь назад. Выходит, он непрерывно анализировал ситуацию? Получается, что анализировал, делал выводы и все равно дал ситуации выйти из-под контроля? Если так, то кто он: безумный азартный игрок, которому доставляет удовольствие игра с судьбой, сумасшедший, осознанно ищущий неприятности то ли как средство от скуки, то ли как оправдание своей неспособности управлять судьбой? Наверное, всего понемногу и у всех в разной пропорции. Важно другое: в каждом из нас есть бог и черт, хищник и жертва, творец и тварь. Человек хочет быть сильным, богатым, ему нужна власть, известность и много еще чего. А ведь он просто боится! Он боится, что, не будучи сильным, падет жертвой более сильного, не будучи богатым, станет беспомощным, не имея власти, окажется под гнетом. И он заблаговременно стремится усилить свою оборону от окружающего мира, словно жучок, роющий себе норку в земле. Но от себя не уйти. Человек грешен от рождения, и этот грех – страх. Кто боится одиночества – будет всю жизнь одинок. И чем больше он боится, тем сильнее будет он ощущать свое одиночество, до тех пор, пока не сойдет с ума. И лишь осознание – ключ к победе. Представь, что тебе все равно. Нет, конечно, на самом деле-то это не так, но притворись, что все равно, попробуй. И вот тебе на самом деле все равно. И вдруг становится легко, как будто вместе с проблемами даже внутренности свои разом изрыгнул и даже есть теперь не надо, да и не хочется. Вообще ничего больше не хочется, лишь бы просто медленно брести по этой заваленной желтыми листьями аллее в старинном парке, разгребая ногами эти листья, вдыхая запах осени и ни о чем не думая, никуда не спеша…

Да, именно на этой аллее они и расстались. Просто пошли в разные стороны, ничего не сказав друг другу напоследок и даже не оглянувшись потом. Наверное, потому, что слов уже не было, осталась лишь мертвая пустота, или нет, скорее, абсолютный покой. И в этом покое была смерть, но было и рождение. Умереть для той жизни, которая сама есть смерть, в которой правит бал первородный грех и где порок – мерило доблести. И заново родиться за пределами того мира, где есть пределы! И все это: адский огонь, туннель через бесконечность пространства и времени, война прошлого с будущим, битва миров, вселенная – змея, кусающая свой хвост – все это свернулось в бесконечно малую точку и в ней билось и клокотало. И смотрели из этой точки два глаза, спокойных и безразличных. А люди шли навстречу и только отмечали про себя: «Мне бы вот так просто пройтись, а то все дела…».

… Они должны были встретиться раньше, намного раньше. Или не встретиться никогда, что было бы куда более вероятно. Бывает, лучше поздно, чем никогда. А бывает, лучше никогда, чем поздно. Бывает, что старик-профессор, проживший всю жизнь одиноким, воспылает страстью к юной студентке. И понимает он, что не к добру это, но ничего поделать с собой не может. И тяжко ему, и стыдно, и нестерпимо горько, что не вернуть молодость и что юное нежное тело не его костлявые пальцы будут крепко держать в объятиях, не в его ничего уже не слышащих ушах будет звучать безумный, страстный стон уже не ребенка, но еще и не совсем женщины. А бывает, встретятся два одиночества, он и она, у него жена, у нее муж и у обоих дети. А они все равно одинокие. И некуда им податься, ни к себе пригласить, ни уехать куда-нибудь, ни конспиративную квартиру снять, если с трудом хватает на самое необходимое для детей. И маются они, осмеливаясь изредка пройтись вместе где-нибудь вдалеке от людных мест, там, где их никто из знакомых не застанет врасплох. И долго так может тянуться, но не может быть бесконечным то, что противоестественно.

А он всегда считал, что противоестественно – это когда человек умирает от старости. Ну как же это так: молод, здоров, кажется, всегда так будет и вдруг – апатия, смирене со своей немощью и больше ничего уже не хочется. В какой момент человек нажимает стоп-кран? А вдруг все намного сложнее и тот, кто остается навсегда молодым, просто незаметно исчезает? Это нам говорят, что, мол, пропал он без вести, а на самом деле это только так выглядит для того, чтобы в наш безнадежно унылый и рациональный мир не вносить сумятицы? Ведь так гораздо проще, не надо ничего объяснять, ни того, что некто оказался сильнее самой смерти, ни того, что однажды на рассвете он собрал свой дорожный мешок и спокойно, ни с кем не попрощавшись, молча ушел туда, где его давно ждут, туда, откуда нет возврата. И больше никому в нашем мире не суждено его увидеть и даже сырой земле не суждено принять его в свои объятия. Вот так: был и нет. Это здесь, а там кто знает, отсюда-то не видно. А раз не видно, то кто поверит?

Есть те, которым дано предвидеть такой уход. Они живут иначе, чем остальные. Они как будто неторопливо пакуют чемодан, пока вокруг идет бессмысленная суета без конца и без начала. Вы ощущали когда-нибудь такое: жизненные тяготы словно сговорились и в едином порыве ломают вас, с каждым днем все нестерпимее? Вы ощущали, как рушатся надежды, как уходят все, кто дорог? И вдруг среди этого кошмара раздается знакомый с детства стук колес и налетевший порыв ветра обдает таким болезненно волнующим запахом мазута? Это скорый поезд проносится мимо, но он зовет с собой, он обещает вернуться и увезти туда, где лучше. И угасшие было надежды снова вспыхивают и вы живете ожиданием полуночного экспресса и того момента, как стоя в тамбуре, будете вдыхать ночной воздух, в котором нет ничего кроме степной свежести, сверчков и полыни. Но надо дорого заплатить за то, чтобы научиться жить такой спокойной уверенностью.

Итак, они встретились... Если точно, то эта встреча была вторая. Первая произошла так давно, что вспомнить все подробно не смогли бы оба, тем более что и вспоминать было особенно нечего. Просто отдельные смутные картины из той далекой поры, когда они сдавали вступительные экзамены на разные факультеты института и случайно столкнулись в коридоре. Оба смотрели куда-то каждый в свою сторону, отчего на всем ходу налетели друг на друга и чуть не упали. Уж лучше бы упали, хоть разговор какой-никакой бы завязался, а так просто разбежались. Но ее глаза он запомнил. Вообще, он всегда запоминал именно глаза. А эти не запомнить было невозможно. Они словно сказали ему: «Ну же, решайся парень! Сейчас или никогда!». Острая, пронзительно-сладкая боль прострелила сердце, пол на долю секунды качнулся под ногами, а ее уже нет нигде. Все, прозевал, идиот… Это ведь потом уже была та самая первая любовь, едва не ставшая последней, и армия, и дисбат, и зона, и все, что было до сегодняшнего дня. А сегодня все стало по-другому. Или оно и было по-другому, но только сегодня это стало понятно. Двадцать лет прошло. Надо же было, живя в одном городе, так долго ходить по одним и тем же улицам, стоять на одних и тех же остановках, дружить с одними и теми же людьми и до сих пор ни разу не оглядеться вокруг чуть внимательнее! Двадцать лет играть в прятки, двадцать лет разгребать свои проблемы освобождая место для новой встречи! Разгребать проблемы… Да какой там разгребать, когда у каждого семья, ребенок… И что теперь – снова ждать, пока вырастут дети, расстаться, мечтая о новой встрече? Если так, то родные дети станут ненавистны, будучи причиной разлуки с любимым человеком. Но в мире нет ни добра, ни зла. Все намного проще: готов обладать - обладаешь, не готов – сами собой создаются препятствия на пути к обладанию.

А они уже были готовы. Для них умер остальной мир, и только они одни были живы среди всеобщего оцепенения, среди восковых фигур. Еще вчера все было как всегда, были планы на будущее, были домашние заботы, было ясно, куда идти после работы. Дома всегда ждали, дома было тепло и уют. И вот в одночасье не стало ничего, тепло домашнего очага обдало холодной сыростью склепа, возвращение туда стало равносильно смерти, короткой смерти с вечера до утра, на время, вырванное из жизни, как страница с любимым стихотворением, вырванная из книги. День за днем больше вырванных страниц, и вот уже нет книги, память отчаянно цепляется за рифмы, боясь упустить их навсегда…

- Мама, ты куда?

- У меня дела, нужно кое с кем встретиться.

- Но у тебя никогда не было таких дел!

- А теперь всегда будут.

Жуткие, большие и влажные глаза ребенка. В них боль, оттого что просто больно, и боль оттого, что хочется понять, а оно не понимается. Этот взгляд невозможно выдержать, в нем укор, в нем вопрос: «Зачем ты меня родила, за что?» Будь ты проклята, маленькая моя дочурка, с этими глазками! Будь ты проклят, мой любимый, лишивший меня в одночасье и ее, и сам ставший врагом после этого! Да за что мне все это??? А ему проще? Может, конечно, не так больно, точнее, кажется, что не так, потому что терпеть научился.

Они долго прощались на остановке. Каждый хотел что-то сказать напоследок, что-то очень важное. Это важное никак не удавалось поймать, оно все ускользало и потому каждый тянул время. Но становилось прохладно и автобусы шли все реже. Надо было расставаться. Он в последний раз оглянулся, она помахала ему как-то нервно, резко, показалось даже, что это она на все махнула рукой: «Да провались оно все, надоело!». И тут он все понял, все, что он хотел сказать, было коротко и ясно: «Я всегда буду с тобой!». Она уже скрылась за углом, догонять поздно, пока добежит, она будет дома. Ладно, завтра скажет, ведь они же еще встретятся! Ведь встретятся, да? Кого он спрашивал? Кто мог ему ответить?

…В этой стране так много городов с километрами ветхих избушек... Вечерами там всегда кромешная тьма. Луна едва прорисовывает их контуры и это хоть как-то помогает нащупать дорогу, которая теоретически должна идти где-то между рядами… Покосившиеся крыши, запертые ставни, ни звука, ни проблеска света. Воздух густ и скользок от висящей в нем безысходности. Под каждой крышей – еще одна сломанная судьба, никогда не стиранная постель, слипшиеся волосы, пустые бутылки, запах кислятины и гнили, все знакомо и понятно без слов… Очень тихо, очень темно. Так темно, как будто ад разверзся и поглотил навсегда и свет, и звуки, и только он один еще жив в этой кромешной пустоте. Родной город, город, где вырос… Родная земля… В этой стране нет больше ничего, кроме одной большой зияющей бездны. В тусклом, неверном свете уцелевшего уличного фонаря мелькнула собачья тень. Негромкое тявканье внезапно обрывается давящей тишиной, но через мнгновенье весь мир заполняет оглушительный лай, рвущийся из десятков уродливых, зловонных глоток бродячих беспородных уродцев. Их очень много, стрелять – не перестрелять, даже если бы было из чего. Странно: почему-то совсем не страшно и не больно. Противный запах крови, горячие струи согревают замерзшие ноги. Лай постепенно куда-то удаляется, вязнет в сладкой истоме. Нет никакой злобы на них, они не виноваты, они просто хотят есть… Всем хватит пищи, на их улице праздник. А ему уже не до них. Его уши уловили знакомый, волшебный звук, стук колес ночного скорого поезда. Медленно оседая на землю, он жадно ловил этот звук, это за ним мчался поезд, тот самый поезд, у которого нет промежуточных остановок, тот поезд, в котором нет соседей, который подан только для него.

Наутро какой-то бомж, увидав обглоданные кости, поднял страшный крик, на который начала сбегаться толпа…

…Она сильно обиделась на него за его косноязычие. Неужели ему нечего было сказать? А с другой стороны, так даже лучше. Надо только потерпеть, месяц-другой пройдет, и страсть начнет понемногу разжимать свою хватку, освобождая здравый смысл из рабства. Нельзя ему звонить, нельзя пускать в свои мысли. Гнать подальше все воспоминания, не ходить больше пешком, не смотреть из окна автобуса на эти аллеи… И кто знает, чем бы все это закончилось, но… В ее рабочем кабинете закипал чайник, бормотал телевизор. Перерыв. Она начальник, поэтому и телевизор на тумбочке. Голос за кадром сухо и буднично, без эмоций произносит знакомые имя и фамилию. Крупный план, засохшая кровь, обрывки одежды, куски тела. «По факту гибели заведено… по статье…» Колокол в висках………

Граната рвется в затылке…………. Все………………

…………..Нет, еще не все. Она еще смогла сбежать по лестнице, выскочить на улицу, судорожно глотая морозный воздух. Глубокий, длинный, бесконечно длинный вдох оборвали колеса КАМАЗа. Вот теперь все……………..

……………………………………………………………………………………………………….

 

Они должны были встретиться. Ведь он обещал ей всегда быть рядом. Точнее, мысленно обещал, сказать еще не успел. Но разве мысль не материальна?

 

… Солнце начинало припекать и он открыл глаза. Набегающая волна шелестела камешками, неся прохладу. Он зачерпнул рукой немного живительной влаги. Непонятный вкус. Непонятный запах в воздухе. В этом всем разлита какая-то неправильная безмятежность. В реальном мире так не бывает. Но что-то знакомое… В жизни на море не был, а тут что-то знакомое. В жизни! А здесь – уже не жизнь? А где она? ………..

… Немигающий взгляд. Он уже долго так смотрит. Будто хочет преодолеть время и расстояние. Все ясно, наконец. Она где-то далеко, она там. Но она, несомненно, есть. Есть он и она. Вдвоем на всю планету. Между ними неизвестность. Может быть, их встреча произойдет вон на том обрыве, вот-вот, едва он успеет добежать туда. А может… И тогда океаны, горы, пустыни, леса – все это надо пройти и переплыть им обоим, не зная в какую сторону идти, не зная, как далеко, без времени, без прошлого и будущего, без земной памяти. И только одно у них осталось: им больше никуда не опоздать. Они встретятся сейчас или потом, здесь или за 10000 километров отсюда… Но они встретятся. И что тогда расстояния и время без «далеко» и «близко», без «рано» и «поздно»?

 

… Мы все бредем наугад, как слепые котята. Нам хочется верить, что путь к себе недалек и не долог. Мы ищем себя, просеивая внимательным взглядом шумную толпу. Где-то в ее глубине точно так же бредет наша вторая половина, каждый раз мимо, снова и снова заходя на новый вираж. Их ничтожно мало, нашедших, слившихся воедино, преодолевших время. И награда им – вечность.