В свободе мыслей всегда присутствует несвобода поступков…

(Анахронизм)

 

Приоткрывать себя и свое прошлое даже для себя не просто. А для других? Говорят, что кто задумывается о прошлом – тот не живет в настоящем. Возможно. Но это не для меня. Прошлое, настоящее, будущее… не категории. Для меня это одно целое. Независимо от того, в виде чего и откуда поступает мне информация о прошлом, настоящем, будущем.

 

***

Итак, прошлое.

Мне шесть лет. Северный городишко Амдерма. Почему я запомнил свой приезд туда, не знаю. Отец - военный, встречал нас троих – маму, брата и меня – поздним вечером. Аэродром, который принял наш Ан-24, тяжело было назвать аэродромом Поле, на которое прямо к самолету подъехал военный «козлик» - ГАЗ-69. Отец, морозный и пахнущий свежестью ранней зимы, захватил и словами, и смехом. Мороз, ветер заставил задохнуться. Кружение по обледеневшим улицам и проулочкам среди ночи и света прожекторов, которые пробивали с разных сторон, то в глаза, то сбоку, то сзади. Удивляли двух, трех и пятиэтажные дома на сваях, поднятые вверх для спасения от вечной мерзлоты. Даже двухэтажные деревяшки, якобы стоявшие на земле, имели внутри себя эти сваи. Сколько мы ехали? Полчаса, десять минут, час? Не знаю. Мои глаза были широко раскрыты, и смотрели на север. Отец рассказывал, что буквально за нашим домом… буквально наша улица упирается в море! В северное, холодное, свирепое Карское море. И по ночам мы будем слышать грохот ветра и… брызги будут долетать к нам в окно. Отец шутил, конечно, но я же этого не знал. Я верил всему – Север же! Неведомый, страшный, холодный, непостижимый.

«Наша улица упирается в Карское море… в Карское море… в Карское море».

Приехали. Кривая, покореженная морозом и моим восприятием, улица на самом деле куда-то уходила.

- Вот! Прямо в конце этой улицы – Карское море, - сказал отец, показывая куда-то в черноту. – Слышишь, шумит? Там волны в человеческий рост, даже когда штиль.

- Надо же! – вторила ему мама. – Приехали к черту на кулички…

Я стоял и смотрел. Впереди, метрах в ста, улица была перегорожена старыми, высокими, покореженными деревянными воротами, не понятно как державшимися вертикально. Постоянный ветер бил их, ломал, наверное, не одно десятилетие. Я стоял и смотрел… и видел за ними огромные, страшные волны, грохочущие, ломающие прибрежные деревья, бьющие берег пенящимися буграми и разбрасывающие прибрежные камни вокруг. Мне казалось, что я слышал их шум, даже грохот. Меня надолго поразило то, что впереди… конец. Мы долго ехали: Крымск, Черное море… Москва, где мы трое суток внимали суете, знакомым, родственникам, магазинам, выставкам, галереям… Архангельск, который встретил нас аэропортом в лесу… и вот, Амдерма… край света… море за воротами с волнами в человеческий рост… даже в штиль.

- Две недели назад рыбак утонул, - говорил отец, вытаскивая вещи из «козлика». – Два дня искали… не нашли. Такое море. Северное.

- Не покупаешься, - вторила мама, усмехнувшись.

Я все стоял, как вкопанный, посредине улицы. Смотрел вперед и ясно видел, как черные волны с белыми барашками сверху вздымались надо мной и накрывали и меня, и дома на «курьих ножках», и блеклую луну за облаками вверху, и весь мир с мамой, папой и братом, крепко спавшим на заднем сиденье ГАЗ-69.

 

Надолго, скорее всего навсегда, запомнилось мне то мое стояние на морозной, освещенной несколькими раскачивающимися фонарями, улице, идущей в никуда.

Я стоял и думал. А может быть, не думал. А просто стоял, не мог шевельнуться и сбросить с себя ощущение страха и беспомощности перед Севером, которые заменились позже уважением и истинной привязанностью к нему.