Рассказ

 

 

1

 

Автомобиль двигался по асфальтовому шоссе со скоростью километров восемьдесят.

За рулем сидела молодая еврейка с большим животом, на девятом месяце. Рядом с нею, на правом сиденье, был мальчик лет восьми, ее сын, а на заднем сиденье поместились две дочери шести и четырех лет.

Присутствием детей и беременностью объяснялась столь низкая скорость. Обыкновенно здесь не ездили меньше, чем на сто двадцать. Место считалось опасное, и люди стремились побыстрей миновать его.

Мальчик говорил, обращаясь то к матери, то поворачивая голову назад к сестрам. Девочки смеялись и в ответ кричали ему что-то шутливое.

Потом он умолк и стал смотреть в правое окно на безжизненное, солнцем обожженное плато. Кое-где поднимались невысокие горы. Иногда поблизости от дороги мелькало несколько кустов или изогнутый ствол ивы, непонятно за счет чего продолжающих свое скудное существование. Их скорее серая, чем зеленая, крона были единственными цветовыми пятнами на общем песочно-коричневом фоне. Пустынный пейзаж по сторонам очень походил на лунный пейзаж. Раскаленный воздух не проникал вовнутрь салона: стекла были подняты, и работал кондиционер.

— Мама, когда сегодня папа приедет? — спросил мальчик на иврите. — Раньше, чем вчера?

— Он сказал, что приедет пораньше.

— Можно, я позвоню ему?

— Ну, конечно, нет. Ты ведь знаешь, что он занят на работе. К тому же, может быть, именно сейчас он оперирует. Как можно мешать? Понимаешь?

— Да. Смотри, смотри. Впереди. Как будто вода разлита.

— Это всегда так кажется под солнцем. Солнце высоко и даже в черном асфальте оно отражается. Ты в первый раз заметил?

— Нет, я никогда не видел раньше.

— А я всегда вижу летом, и всегда удивляюсь. Вот проехали. А там впереди опять кажется, что вода на асфальте…

— Да, мама. Правда. На Кинерете вода тоже переливалась под солнцем.

— Да, дорогой. — И вдруг она закричала, обращаясь ко всем сразу: — Ложитесь на пол!.. Быстро!..

Впереди на дороге, метрах в пятидесяти, возникли две фигуры, поднимая навстречу автомобилю дула автоматов Калашникова. Их головы были замотаны черной материей — лишь для глаз оставлены были отверстия.

Женщина резко затормозила, желая переключиться на заднюю передачу и задом уехать из-под обстрела. Но было поздно. Инерция протянула автомобиль еще дальше, сокращая расстояние до убийц. Те бежали навстречу, открыв огонь очередями, лобовое стекло брызнуло осколками и разлетелось вдребезги, пули изрешетили женщину.

Мальчик с ужасом смотрел на кровь, на неестественную позу матери, сползшей набок на своем сиденье. Но — недолго. Арабы подбежали совсем близко, заходя справа и слева, продолжая стрелять из автоматов. Мальчик был убит. Убиты были обе девочки.

Один из арабов заглянул в салон, состояние четырехлетней жертвы показалось ему подозрительным. Он для надежности прислонил дуло к ее голове и нажал на спусковой крючок.

Над местом убийства стояло южное, испепеляющее солнце. На шоссе в обе стороны не видно было ни одной души.

Когда через полчаса мимо проезжала армейская машина, солдаты обнаружили съехавший на обочину автомобиль и в нем четыре мертвых тела. Они обступили изрешеченную пулями машину и молча, не сдерживая слез, смотрели на бессмысленное, бесчеловечное злодеяние.

Сразу же увидели, что женщина беременна. Вызвали скорую.

Еще не явившегося на свет ребенка спасти не удалось.

В этот самый час в городе Ашкелоне главный врач больницы, крупный, чернобородый мужчина сорока двух лет, проводил операцию. Он ничего не знал. Что в одночасье сделался круглым сиротой, потеряв сразу всех детей и любимую, единственную женщину — он узнает только вечером.

А сейчас он делал сложную операцию на сердце, все мысли его направлены были на производимую работу и на состояние больного человека, которого он оперировал.

 

 

2

 

В Восточном Иерусалиме, где проживают арабы, в одном из домов поздним утром потягивалась в постели двадцатитрехлетняя еврейка. Звали ее Ронит. Она прислушалась к той сладостной волне, что шла у нее по всему телу, оставляя в нем счастливую истому.

Рядом с ней похрапывал, лежа на спине, молодой араб по имени Махмуд. «Жгучий красавец, любимец богов…»

Она так подумала строчкой из какого-то поэта и, повернув голову, посмотрела на него. И вновь по телу прошла ликующая волна. Это он, Махмуд, сделал ей так сладко, от чего она почувствовала себя по-настоящему счастливой женщиной. Как он умел любить! И как любил ее и с какою нежностью — никто так ее не любил до него. Никто, никогда.

Они лежали оба голые, отбросив покрывало. В комнате не было кондиционера, и было жарко и душно.

Ей страстно захотелось погладить его по щеке и по животу — но она воздержалась. Он очень устал и не спал предыдущую ночь, перейдя границу и пробираясь потайной тропой к Иерусалиму, к ней. Здесь, в доме друга, она его ждала: ее предупредили накануне.

Друг, и все остальные его друзья стали и ее друзьями. И их борьба тоже стала для нее общим с ними, кровным ее делом. Они боролись за свободу своей земли от оккупантов, и она помогала им.

Для них, для кого вербовка новых друзей на этом этапе являлась важнейшей составляющей их деятельности, Ронит была очень ценным приобретением. Махмуд попросил ее перевезти и передать друзьям в ряде израильских городов оружие и взрывчатку. Она, не задумываясь, согласилась. Ей было нетрудно и с израильским номером на машине почти безопасно. Никакая полиция не должна была заподозрить и проверить машину коренной израильтянки.

В дальнейшем Ронит никогда не хотела слушать сообщения и знать, где взорвали, кто взорвал, и сколько людей погибло. Она не хотела впускать в свою душу никакие сожаления и никакие иные чувства, кроме одного — любви к Махмуду.

Он вздрогнул, тяжело вздохнул. Пробормотал по-арабски: «Не хочу… не надо… оставьте, отпустите!.. не хочу!» Из глубин его сна пришел непонятный отголосок возможно драматической истории…

Ронит не подумав прижалась к нему, жалостью пронзило сердце. Он тяжело работал, будучи главой отряда, рисковал жизнью, само существование его и их любви было постоянно под угрозой. Смелый, мужественный — настоящий мужчина. Посылая на смерть друзей в роли смертников-убийц, «ходячих бомб», — он и сам готов был не дрогнув расстаться с жизнью. Он не раз повторял, и она верила, что это не похвальба, но истинная правда: — «Я могу с открытыми глазами пойти под огонь пулемета».

Когда Махмуд проснулся, им подали завтрак. Они полуодетые сидели за столом и ели, и смотрели друг другу в глаза. О, его глаза! Как спелые маслины, они улыбались ей, ласкали ее. И она тонула в их нежном обволакивании, целиком тонула, уплывая в сладкую истому, переполняясь негой и счастьем.

— Сердце души моей, Джамаль передаст тебе два баула. Но он не должен пересекать восточную линию, его могут пасти фараоны. Придется тебе заехать сюда. Только, умоляю, будь осторожна.

— Конечно, любимый. Я сделаю все, как ты хочешь.

— Потом по Интернету, в обычном режиме, ты получишь указания, кому и в какое время передать дальше. Это будет Тель-Авив и Бат-Ям, совсем рядышком. Тебе не трудно, козочка моя? Я приду ровно через две недели. Тебе сообщат на новый сотовый телефон — нужно все время их менять, и регистрировать на разные имена, чтобы не засекли.

Они пересели на диван, Махмуд положил руку на бедро подруги. Она обняла его. Она молчала, отгоняя страх и беспокойство за его сохранность.

— Хорошо!.. — вырвалось у нее. — Тысячу лет я бы не разнимала наших объятий… Ты — мой принц, мой, мой!.. Да, Махмуд?

— Да, радость моя. Не существует другой женщины для меня — только ты одна!.. Наши великие поэты прекрасно воспели женскую любовь и любимую женщину. И тысячной доли нет у европейцев. Они только мнят о себе и гордятся, неизвестно чем. Гнилая цивилизация, ее нужно уничтожить, и повсюду на земле воцарится святой ислам с его культурой и его традициями. Наша культура древней европейской и чище. Сравнивать даже нельзя. Ты извини, я скажу — евреи, проводники европейской цивилизации здесь, у нас, на нашей земле, должны быть сброшены в море. Земля должна быть очищена от них. Наша земля, только наша. Они захватчики. Принесли неисчислимые страдания арабскому народу. Я ничем не обидел тебя, моя козочка?

— Нет. Я согласна с тобой. Все верно, что ты говоришь.

— Да. Лучшие представители арабского народа счастливы отдать жизнь за святую идею. Мы должны победить, и мы победим. Так повелел Аллах!.. Благословенно имя его.

— О, Махмуд! За минуту счастья с тобой я тоже готова отдать мою жизнь.

— Не надо, — улыбнулся Махмуд, — твоя жизнь нужна мне… и нашей борьбе. Ты много делаешь для нас, Ронит. Друзья о тебе высокого мнения.

— Я горжусь тем, что ты приобщил меня вашей борьбе и подарил таких замечательных друзей. Я никогда раньше не была так счастлива.

В дверь комнаты постучали. Вошел Джамаль, хозяин квартиры.

— Сядь, Джамаль, посиди с нами, — произнес Махмуд. — Я как раз говорил Ронит, как все друзья с почетом относятся к ней. О ее преданности нашему народу и находчивости в опасных ситуациях рассказывают легенды. Но, конечно, секретно, чтобы не пронюхал ШАБАК. Мы любим ее, несмотря на то, что она еврейка.

— Да она и не похожа на евреев, — поддержал Джамаль. — Совсем не похожа. Она — наша. Ронит такая же, как любая арабская женщина. Она прекрасна, как солнце.

— Спасибо тебе, Джамаль, — порозовев, ответила Ронит.

— Тебе следует собираться, — обратился Джамаль к Махмуду. — Пришло сообщение, что обе патрульные машины уехали на юг. Казим ждет тебя. Вы пойдете на восток, и с помощью Аллаха — благословенно имя его — военные не заметят вас. До ночи переждете в деревне. А потом перейдешь границу, и будешь дома. Хотел бы я, чтобы вся эта земля стала нашим единым домом!

— Спасибо, Джамаль. Передай Казиму, я буду через три минуты. Оставь нас. Я хочу проститься с Ронит.

 

 

3

 

Когда ее арестовали, она визжала и отбивалась, как кошка. Но в тюрьме присмирела. Со следствием не сотрудничала, однако не объявила о желании воспользоваться правом на молчание. На допросах избрала тактику насмешливого, презрительного отрицания. Никаких имен, адресов, конечно, не назвала.

Следователь все время пытался достучаться до ее совести. Он никак не мог взять в толк, как это можно еврейке предать еврейский народ и вступить в связь с врагом.

— Ведь гибли женщины… малолетние дети гибли! Как можно?

— У арабов тоже гибнут дети.

— Но их дети, если гибнут, то в результате их же бандитизма. Израиль не нападает на них — он защищается, спасает своих граждан…

— Бросьте, — угрюмо, с презрительной усмешкой возразила Ронит. — Мы оккупанты. Мы захватили землю, принадлежащую им.

— Ты говоришь заведомую ложь. И сама наверняка знаешь, что — ложь. Но хочешь во всем подражать своим новым друзьям. Палестина — исконная еврейская земля, еще с незапамятных времен, когда не существовало никаких арабов.

— Когда это было. Много океанов воды утекло.

— Хорошо. Пусть будут сегодняшние реалии. ООН в 1948 году постановила, что создаются два государства, еврейское и арабское. И территории были оговорены. Кто первый на кого напал? Евреи? Нет, черт возьми! Арабы захотели получить всё. Это тогда у них возник лозунг: сбросить всех евреев в море. Потом еще три раза они нападали на нас. Не мы, а они нападали!..

— Неправда…

— Правда! Просто ты сумасшедшая, что не хочешь признать то, что было и есть на самом деле!.. Но оставим политические проблемы. Ответь на простой вопрос: ты не могла не знать, что переправляешь взрывчатку и оружие для убийства твоих сограждан, твоих единокровных соплеменников — как ты могла этим заниматься? Ты понимаешь, что ты тоже убийца?.. Как можно так поступать?..

Она смотрела угрюмо и насмешливо и ничего не отвечала.

 

 

4

 

Вскоре Махмуд был арестован в одной арабской деревне. Произошло это так.

Дом, где он прятался, окружили солдаты и через громкоговоритель предложили ему сдаться. Он ответил выстрелами. Тогда подогнали армейский бульдозер. После первого разрушительного прикосновения к дому — Махмуд выбросил белый флаг.

Но ему позволили выйти из дома лишь полностью раздетым и с поднятыми кверху руками. Никогда не знаешь, чего ждать от человека, занимающегося изготовлением поясов смертника и вербующего молодых парней к исполнению акта самоубийства.

Он вышел из дома совершенно голый, с поднятыми вверх руками. Процедуру ареста записали на видеомагнитофон.

Потом эту сцену многократно повторили по всем израильским и международным телеканалам. Жалкий финал «борца за свободу», идеолога самопожертвования, одного из главных производителей «ходячих бомб» — голого, струсившего, дрожащего за свою шкуру, — произвел шок в арабском мире. Арабы постарались поскорей забыть, как бы пропустить мимо, не заметить. Но это уже ничего не меняло — явилась миру истинная сущность этого и подобных ему идеологов.

В цивилизованном мире заговорили еще об одном интересном наблюдении. Эти воины ислама, эти представители арабского народа, в современности ничего не давшего миру, ни единого технического изобретения, ни одной продуктивной научной идеи, — для своей борьбы с цивилизованным миром используют его технические достижения. Самолеты, Интернет, сотовые телефоны и многое другое — сложнейшие разработки, к которым человечество подвигалось многие десятки и сотни лет без участия мира мусульманского, арабского, — мусульмане применяют в борьбе против создателей и носителей современных, общедоступных ценностей, призванных служить каждому человеку в каждой точке земного шара.

Таков парадокс и трагедия современной жизни.

 

 

5

 

Следователь показал Ронит сцену ареста Махмуда. Вначале она не хотела смотреть никакие отснятые кадры, порочащие дорогого Махмуда. Затем, когда все-таки заинтересовалась и просмотрела видеозапись, объявила все это израильской игрой, выполненной подставными статистами. Она не верила, что на записи показан Махмуд.

— Этого ни в коем случае не может быть! — уверенно и с усмешкой повторяла она.

— Он у нас здесь, неподалеку, — возразил следователь. — Могу устроить вам встречу. Сама спросишь его.

— Не хочу, — ответила Ронит. — Не хочу в тюрьме ни с кем встречаться. Это был не Махмуд! Махмуд — высокий, стройный красавец. А у вас показан скрюченный, скособоченный идиот какой-то.

— Вот именно он такой, какой есть, и показан. Начни сотрудничать с нами. Загладь свою вину перед своим народом и страной. Лучше поздно, чем никогда. Мы дадим суду соответствующие рекомендации. Суд примет во внимание.

— Ты хочешь, чтобы я назвала имена? Я никого не знаю. Я ни с кем не встречалась.

— Ну, подумай. У тебя еврейская мама. Еврей отец. Родные и двоюродные сестры. Слава Богу, их никого бандиты не убили. Они живы. Но другие люди погибли. И еще могут погибнуть, и также они, твои родные. Ты ведь этого не хочешь. Подумай, подумай. Ты должна помочь нам их обезвредить — раньше чем дойдет до беды.

— Я никого не знаю, — был ее ответ. До самого суда она не раскаялась. Лишь на суде — возможно, по наущению адвоката — обвиняемая заявила: — Я не предавала страну, в которой росла и воспитывалась.

 

23 декабря 2005