Что хочет автор. Литературные конкурсы

Утро не изменилось. Солнце светило, на небе – ни тучки. Все, как и было мгновение назад. Мгновение, разделенное 30-ю годами между прошлым и будущим! Датчик показывал время прибытия - 27 июля 2006 года. Стенки модуля позволяли видеть все, что есть снаружи без помех. Как будто машина была полностью из стекла, но в то же время приборы, различные части были достаточно заметны. Невероятное удобство!

Итак, это, вероятно, Ашхабад будущего. На юго-западе белели снегом вершины Копет-Дага. За спиной простиралась пустыня. Если подняться выше, то можно увидеть и Каракумский канал.

Но на приборе высоты стояла цифра 75. Если бы модуль оказался над гаражом, где он и хранился, то высота была бы около тридцати метров. Рядом был высокий тополь.

Гостюхин предупреждал, что отклонения могут быть по разным причинам, но машина времени никогда не остановит модуль в каком-либо предмете. Зависание над любой высокой точкой Земли гарантировано. Ну а какие могут быть высокие сооружения в столице Туркмении?

Внизу оказалась одна из центральных площадей города, что в трех кварталах от места старта. Почему так произошло, спрашивать некого. Гостюхин умчался куда-то в неизвестное мне время на другом модуле. Прошло два года, на которые действовал запрет Дмитрия Ивановича подходить к машине. Я бы и не подошел, да какие-то подростки пытались ночью спилить замок гаража. Следы этого покушения бросились мне в глаза утром. И вместо работы я взял ключи в ящике с инструментами, что задвинут под топчан на веранде, и стал осматривать гараж соседа, благоволившего мне.

Все было цело. Пульт для распознания машины времени представлял собой неброскую на вид дощечку с расположенной на ней схемой и квадратными батарейками, которые, удивительно, еще не сели. Когда я щелкнул тумблером, сигнальная лампочка извещала о том, что система работает. За стареньким москвичом в углу было некое пространство с какой-то изломанной двойной тенью. Если подойти ближе и протянуть руки, то можно нащупать модуль. Что я и сделал, когда Гостюхин перед первым путешествием пригласил меня сюда. Едва заметная конструкция была похожа на большое яйцо из металлической бочки, усиленный двумя жесткими ребрами. В таких перевозили различные технические масла. Когда Гостюхин вернулся, он прихватил из будущего две невидимые машины с антигравитационным слоем для любых полетов и зависанием над землей.

Про вторую машину Дмитрий Иванович выразительно взглянул на меня и сказал: «На всякий случай».

Похоже, что этот случай настал.

И вот мгновение назад я выбирал между двумя вариантами вхождения в другое время. Одно было немедленное. Второе - с задержкой во вневременье, когда время снаружи как бы останавливалось, а внутри модуля полностью отдавалось путешествующему.

В результате немедленного перемещения я оказался над площадью Карла Маркса, образованной двухэтажным зданием горисполкома, коробками треста «Каракумгидрострой» и Государственной библиотеки имени того же автора «Капитала». Правда серый кирпич и бетон сооружений в этом будущем прикрыли мрамор и зеркальное темное стекло. Красиво!

На юге вместо трехэтажных домов, появившихся сразу же после землетрясения 1948 года, возник дворец, в вычурном восточном стиле. Его опоясывало множество колонн, террас. Купол делал дворец похожим на те, что были нарисованы в хорошо иллюстрированном издании «Тысячи и одной ночи».

Вход на аллею Победы закрывал памятник, стилизованный под золото. Я еще не разобрал, кто был так увековечен. Ближе ко мне был другой памятник в виде расколотого земного шара, из трещины которого один человек выносил другого. Эта идея увековечить страшное землетрясение мне понравилась.

На юго-востоке в высоком здании угадывался концертный зал, о проектировании которого писала наша газета буквально два дня назад. Ну, да, 30 лет и два дня назад! И снова север: здание горисполкома превратилось в магазин, на котором горели неоновые надписи. Я посмотрел за ним, за домами, и увидел неизменные очертания русского базара.

А теперь я задался вопросом: что подо мной? Оказалось, что модуль завис прямо над памятником какому-то вождю, вознесенному на сооружении, напоминающем Останкинскую башню, но намного меньше ее. Я сдвинул «яйцо» в сторону и опустился вровень с головой памятника и сделал ряд удивительных открытий.

Первое. Это был не Ленин.

И не Брежнев, который руководил страной в мое время.

На постамент была вознесена скульптура мужчины-туркмена зрелого возраста.

Я приблизился вплотную и, чуть приоткрыв дверцу, постучал ключом от квартиры. Металл. Похоже на золото. Чудеса!

В призывной позе общественного деятеля идти куда-то не было ничего удивительного. Но черты нового вождя с вытянутой вперед рукой показались мне знакомыми. В очень зрелом золотом человеке угадывался один из парторгов предприятий Ашхабада Сапармурат Ниязов, с которым я столкнулся в буфете во время одного партийно-хозяйственного актива. Тогда мы вместе рванули за пивом в буфет. Было очень жарко, а в зале еще и душно. И все выскакивали в перерыв, как ошпаренные! Я, корреспондент республиканской газеты, быстро нашел общий язык с парторгом.

И вот он уже в виде монумента, да еще из драгоценного металла!

Мой постаревший знакомый блестел как новый зуб в голубом нёбе неба и слегка подрагивал. Чуть понаблюдав за ним, стараясь привыкнуть к неведомому мне миру, я заметил, что монумент крутится вокруг собственной оси. И рука указывала на светило. Стало понятно, что памятник был сориентирован, как цветок подсолнуха, на солнце!

Это второе открытие.

Чуть спустившись вниз по конусообразному куполу, я наткнулся на круглую башню с просторными окнами по всему периметру. Здесь оказалось много ковров, картин, фотографий в рамочках под стеклом, бюстов, а то и целых скульптур! Похоже, что здесь музей.

Вот фотографии, где парторг Ниязов в детстве, а вот он на трибуне…

Теперь настала пора еще раз оглянуться, потому что один факт, не сразу овладел моим сознанием. Я, выпучив глаза, смотрел на флаги, развивающиеся над дворцом, библиотекой, трестом.

Множество знамен, в которых и намека не было на красное и сочетание серпа и молота! И это были зеленые флаги с узким полумесяцем и созвездием небольших звездочек и вертикальной полосой с орнаментом туркменского ковра.

Мать честная! Через 30 лет СССР стал мусульманским и избрал вместо Москвы столицей Ашхабад?

Что же произошло за это время? Какие катаклизмы перевернули казавшимся незыблемым строй великого государства? За что же его, Ниязова, инженера, партийного функционера так вознесли советская власть и коммунистическая партия?

Неожиданный шлепок оторвал меня от размышлений. В модуль по касательной врезался дикий голубь. Это вывело меня из оцепенения, и я бросил машину в сторону своего дома, но по неопытности и, понятного волнения получился зигзаг над русским базаром, телеграфом, министерством иностранных дел, над тенистой аллей, где был небольшой книжный базарчик. Вдоль проспекта Свободы, я не мог толком прочитать его новое название, потому что все надписи и указатели были сделаны латинскими буквами, появились пальмы, кокосовые деревья, а по проезжей части сновали удивительно красивые автомашины. Неужели, все иномарки?

И я увидел рождающийся как бы заново, во второй раз после землетрясения 1948 года другой город, который изменяли быстро, настойчиво, целеустремленно, словно боялись, что каждое старое здание будет напоминать о прошлом! Вероятно, новым правителям виделось что-то постыдное в прошлом!

А, может быть, действительно, на территории СССР произошло мощное землетрясение, стершее могучую державу в одно мгновение?

Я искал свой дом, но не обнаружил его. Школа через дорогу напротив была перекрашена в яркий цвет, и угловой десятиэтажный дом тоже был на месте. А вот моего дворика с небольшим рядом металлических гаражей, разбросанным под коренастыми тутовыми деревьями не было! Не было оград из маклюры перед квартирами первого этажа. За оградами перед верандами стоял, как правило, топчан, а все это сверху накрывали распластанные на горизонтальных жердях виноградные кусты.

Теперь здесь был вычурный трехэтажный особняк с оградой и воротами, а во дворе росло несколько сосен. По возрасту им было не больше десяти лет.

От этого вида сжалось сердце. Почему и когда снесли мой дом? Что стало с моей матерью? Что стало с теми людьми, которые всю жизнь окружали меня? С полуармянкой толстой Татьяной, у которой муж был белорусом? С дедом Равилем и его внуком Салихом? С Галиной, привезенной на восстановление Ашхабада из Полтавщины, у которой было четверо детей, а муж не вылазил из тюрем за кражи? С Майкой из моей школы? Девчонка была на два года моложе меня, и с ней я ходил в школу и возвращался, как меня просила тетя Зоя, Майкина мама.

И еще многими другими, русскими, туркменами, азербайджанцами, евреями, молдаванами?

Может быть, звучавшая из какого-то динамика песня туркменского бахши [1][1] расскажет мне о том, как за небольшое время можно было разрушить жизнь, устои которой казались незыблемыми? Но что можно понять из постоянно повторяющегося рефрена про туркменбаши, что в переводе означает главного из туркмен? Неужели это про того же золотого Ниязова?

Одно ясно: мир за столь короткое время резко изменился! Бред! Бред и еще раз бред!

Так, зависнув над другим миром, я почувствовал страх перед будущим. И теперь вся эта выходка с машиной времени показалась мне детской блажью.

Я вспомнил, что скоро должен пойти на работу. Там меня ждет завотделом Косовороткин, гнилой мужик, вступивший в партию только для того, чтобы к старости дорасти до заместителя редактора и уйти на пенсию с Почетной грамотой Верховного Совета ТССР, дававшей некоторые привилегии. Он ориентировался на главного редактора Медведева, вообще то неплохого мужика, которого мы почти не видели. Он все время уезжал то в ЦК, то в Москву, то по депутатским делам, то с взаимопроверочными бригадами в Таджикистан, Узбекистан, Киргизию.

Еще я подумал о своем столе с облезшим светлым лаком, о старой пишущей машинке, за которой прятался телефонный аппарат из черного эбонита. Такие мастодонты связи еще показывают в фильмах про войну с фашистами. У них массивный корпус и тяжелая трубка. А при разговоре что-то шуршит и трещит. На машинке я печатаю редко, чаще пишу и несу рукопись в машбюро. Лера Ковалева, полненькая и веселая девушка, пришедшая к нам после окончания средней школы, всегда радостно встречает меня и, откладывая другую работу, принимается за мою статью. Я знаю, после нее не будет ни одной ошибки, мне не надо будет расставлять запятые, делать выделения и подчеркивания. Лера сделает все, как надо! И я подумал, что надо вернуться, взять ее с собой в модуль и увезти ее куда-нибудь далеко-далеко!

Гав-гав-гав!

Последний материал, который отпечатала мне Лера, я написал про буровиков Небитдага. Я был у них неделю. Почти в центре Каракумов! Зной, пыльные бури, еда с песком на зубах, ночью холод, когда люди надевают на себя сибирские ватники, а утром из-за пазухи телогрейки выползают пригревшиеся за ночь змеи…И неважное питание, и воровство бурового мастера, приписывающего наряды, да поставщика продуктов, которые делят навар на двоих… А если серьезно проверить наряды, то может получиться, что буровики добрались уже до противоположной стороны земного шара. Где это? В Новой Зеландии?

Материал, больше критический по содержанию, мне завернул Косовороткин со словами: «Ты, в каком штате Америки побывал? Это же не про нас! А про Техас!» И засмеялся, довольный получившимся каламбуром.

Гав-гав-гав!

И только сейчас я подумал о своей матери. Она осталась в доме, который должен быть разрушен и не осталось ни одного камня! А я собрался брать Лерку и бежать с ней на край света!

Нет, надо вернуться, забрать мать, увезти в то прошлое, где она была счастлива с моим отцом, вернувшимся с войны. Пусть даже с одной ногой!

Нет, я смотаюсь в прошлое, на эту войну, и выхвачу отца прямо перед самим ранением!

Гав-гав-гав!

И здесь до меня дошло, что я настолько сильно снизился над двориком, что почти коснулся собачьей будки, и огромный пес алабай с короткими ушами и обрубленным хвостом просто выходит из себя, рвясь на цепи. Я резко сдвинулся ближе к двери веранды.

На крыльцо дома вышла туркменка.

- Отур, кучук! [2][2] – крикнула она и посмотрела на ворота.

Она была в красивом облегающем ее стройное тело легком платье, а на плечах по ходу наброшен газовый платок. Была молодой, и, как две капли, похожей на Майку из двадцать седьмой квартиры.

Женщина еще раз огляделась и повернулась к двери веранды, с которой начинался вход в дом. Во всех своих движениях она повторяла Майку! Она или не она? Конечно не она. А вдруг машина напортачила и все это произошло через год-два?

Я приоткрыл модуль сдвижной по окружности дверцей, выглянул и крикнул:

Женщина оглянулась, всплеснула руками, и с криком «Шайтан! [3][3]» свалилась на крыльцо, закрыв голову руками.

Алабай залился лаем.

- Да заткнись ты! – с чувством сказал я, и, заметив, что собака на короткой цепи мне не угрожает, поставил модуль на землю.

Мне показалось, что женщина была без чувств.

Я взял ее на руки и, толкнув ногой дверь, вошел на веранду. Здесь стоял топчан, застеленный кошмой. Все как у городских туркмен.

Как только я аккуратно положил женщину на топчан, она тотчас же открыла глаза и спросила на чистейшем русском языке:

- Вы, появившийся из воздуха и назвавший имя моей мамы?

- Да, мою маму звали Майей. Так кто же вы?

- Я человек. Зовут меня Владимир. Я из прошлого. Но почему маму звали? Она здесь?

- Она умерла.

- Так вы ее дочь?

- Да, я Джанет. Мама рассказывала, что ходила в школу вместе с Владимиром, который однажды бесследно исчез. Так вы вернулись как дух?

Но я не слышал ее вопроса:

- Да, но вы выглядите таким молодым. Что с вами произошло?

- Я уже говорил, что прибыл…

В это время раздался шум подъезжавшей машины.

- Уходите, это мой муж! Будет плохо, если вас застанут здесь со мной одной в этом доме!

- Да, я понимаю. Я ухожу! Но мне важно знать, что произошло здесь? Мы можем поговорить в другом месте?

- Я выйду после ухода мужа, и мы можем встретиться в сквере перед… бывшим русским театром Пушкина.

- Хорошо, я улетаю!

Я решительно вышел, сел в модуль, а в этот момент мужчина, открыв ворота, возвращался в мерседес, чтобы подъехать к дому. Меня он так и не увидел, хотя алабай усердно сообщал ему об этом своим надрывным лаем.

За час ожидания на меня напало не свойственное мне малодушие: мгновенно убраться отсюда. Я думал, что могу выбрать другое время или времена, чтобы проследить за изменениями в стране, в родном городе.

Но, назначив свидание, я не мог оказаться в глазах женщины, пусть даже совсем неизвестной мне, болтуном. Поэтому терпеливо ждал, изучая строение модуля. Первое, что я открыл, это то, что я мог встать, шагать по нему в любую сторону, словно по длинному коридору. Здесь было свое пространство. Стенки модуля каким-то образом подчинялись моим мыслям и желаниям. Еще было много полезных устройств, назначение которых можно было узнать только экспериментальным способом.

Я завис над невысоким кустом роз. В скверике напротив бывшего драмтеатра имени Пушкина было не многолюдно, но кто-нибудь обязательно проходил мимо. В основном престарелые люди и мужчины. Встречались и туркмены, и русские. Но очень старые русские.

Прохожие были заняты своими делами, никакого праздного времяпрепровождения! На углу высилось полукруглое здание с высокими ступенями. Что-то вроде какого-то управления или банка. Напротив, перед бывшим универмагом, стояло высотное здание, всем своим видом показывая, что это гостиница. Широкий подъезд для машин, стекло, вывеска латинскими буквами сообщала, что это, действительно отель. А самого театра не было. Здание, построенное в пятидесятых годах по оригинальному проекту одного из ленинградских архитекторов, было стилизовано под банальное восточное кафе. Исчезла доска объявлений о спектаклях. Убрали еще много чего! Да, мир перевернулся и в сторону какой-то регрессии да еще на западный манер.

Почему развалился СССР? Может тому виной громкое, самодовольное вранье глупых партийных чиновников? Мы с верными друзьями на кухне нередко говорили о кризисе власти Брежнева. Говорили вполголоса, и думали как-то половинчато о том, что так вечно продолжаться не может!

Когда со стороны проспекта Свободы все-таки появилась Джанет в длинном платье, закрывающем всю ее фигуру, то во мне вспыхнула какая-то надежда. На что? Не знаю!

Может быть, я ожидал от нее такого рассказа об этом мире, который объяснит все без особых потрясений? Если Джанет так повторяла свою мать Майю, то может, не будет без мрачного вариант потрясений? Именно это и удерживало меня здесь.

Джанет меня не увидела, но она как-то почувствовала мое присутствие. И выбрала место своего отдыха почти рядом с модулем. Она присела на скамью.

- Спасибо, что вы пришли, - сказал я, слегка приоткрыв дверцу модуля, Джанет испуганно отшатнулась, - но я не буду появляться, чтобы не причинять вам неудобств.

- Нет, вы появитесь, и расскажите, о том, что происходит? – Не смотря на непривычную обстановку, Джанет держалась молодцом. - Ведь вам должно быть уже под шестьдесят лет, но вы не постарели? Как такое возможно и откуда вы прибыли?

- Джанет, - сказал я, стараясь вложить в свой голос как можно больше убедительности, - скажу одно, чтобы ответить на все эти вопросы. Я нахожусь в машине времени.

Джанет с ужасом рассматривала небольшую вертикальную полоску, в которой виделась часть моего лица, точнее только рот. И он говорил…

Наконец она отважилась спросить:

- Это правда, не фокус, а машина времени? Такая, о которой пишут писатели-фантасты?

Прошла какая-то пожилая туркменка. Я быстро прикрыл створку. Она подозрительно посмотрела на сидящую в сквере Джанет и говорившую вслух. Когда женщина чуть прошла, я снова открыл модуль. А прохожая издали стала что-то с чувством говорить, размахивая руками и сумкой в одной из них.

- О чем она говорит? – спросил я.

- Вы не знаете туркменского?

- С таким ее произношением? Нет! У нас были хорошие учителя туркменского языка.

- Она ругает меня за то, что я появилась на улице одна. Что у меня открыто лицо. Она подозревает, что я замужняя женщина.

- Вам, Джанет, грозит опасность?

- Да, если позовет кого-нибудь из полиции. Нельзя туркменкам ходить одной по городу…

- У вас здесь ханство деспота?

- Ах, не шутите, я лучше уйду!

- Подождите! Ничего не бойтесь! Я спускаю модуль, открываю дверцу, и вы быстро входите! Места здесь хватит!

Что я и сделал, повернув модуль «спиной» к пожилой туркменке. И Джанет, войдя в машину, как бы исчезла на глазах той.

Прохожая обезумела от страха и бросилась к идущему навстречу ей полицейскому, указывая на скамейку, где только что сидела Джанет.

- Ек! Вах-вах! Шайтан! [4][4]

Женщина, схватила сопротивляющегося полицейского за руку и потащила его к скамейке, где только что сидела Джанет. Но мужчина вырвал свою руку и повернулся прочь, а фанатичка строгих нравов наткнулась на модуль. От неожиданности она отпрянула и упала на асфальт, запричитав:

- Шайтан, шайтан, шайтан!

Полицейский подскочил к ней. Но я уже поднялся над их головами. Джанет не выдержала и засмеялась в узкую щель, через которую мы наблюдали за происходящим.

Здесь и полицейский побледнел, услышав нежный смех!

- Ты что, старая, - вдруг заговорил он по-русски, - животом смеешься? Сама ты шайтан!

Дальше он выругался тоже по-русски, это было принято еще в мое время, когда туркмены с удовольствием использовали русский мат, встал, отряхнулся и ушел.

Джанет так смеялась, что невольно заставила вторить ей. Женщина под нами совсем обезумела от сочетания двух голосов. Вдруг она узрела пятно, оставленное голубем на модуле. Это выглядело ужасно: висящий в воздухе птичий помет, который смеялся на все голоса!

Мы сидели в модуле в двух креслах. Конструкция модуля была очень удобной. Как только я втащил сюда Джанет, пространство модуля расширилось, и откуда-то возникло еще одно кресло. Оно было напротив меня, и мы спокойно сидели, рассматривая друг друга. Если бы Джанет не была дочерью Майи, то вряд ли она пришла сюда! Но я хорошо знаю Майю, которой было наплевать на все предрассудки. Она была бойкой, независимой и очень умной. Вероятно, Джанет все это взяла от матери.

- Что произошло с Вашей мамой, и откуда появились зеленые флаги над городом. Где кумач СССР?

- Мама умерла сразу после того, как Туркмения отделилась от СССР…

- Отделилась? Да все руководство республики сразу же пряталось под стол, как только начинали чихать в Москве!

- Я не люблю политику, не знаю, кто, когда чихал. Но это все сделал Горбачев…

Майя начала было рассказывать мне о Горбачеве, но когда она, не любившая политики, отозвалась о нем, как о предателе, я спросил:

- Все началось после смерти Брежнева?

- Кажется. Мы в школе еще учили историю, но учителя других предметов многое рассказывали, не таясь, о том, что стало после Брежнева…

- А когда он умер?

- В 83, нет, в 82 году. Не знаю точно, это был такой полный мужчина с густыми бровями. Когда в Москве начались какие-то брожения, я была подростком. Мама умерла в 91 году от рака груди. А через два года тетка отдала меня замуж за Мурата. Сначала он был инструктором ЦК, а чуть позже министром социальных преобразований. Сейчас он тоже министр, но экономики. Может оно по-другому называется, но я не вникаю в дела мужа…

Майя долго мне рассказывала о новой жизни в Туркмении. Часто останавливалась. Вздыхала и с какой-то надеждой смотрела на меня.

Я был раздавлен всеми ее новостями. Она родилась позавчера… Это если говорить о времени, когда я сел в модуль - 25 июля. Да, я видел Майю в положении.

А еще вечером, накануне похода в гараж, услышал от матери, что Майя родила. Я еще наметил зайти к ней.

- А дом? Когда его снесли?

- Это все мой министр. Он получил разрешение от властей города о сносе дома еще в 1995 году. Но это произошло двумя годами позже. Людей разбросали, куда только было возможно и невозможно! В основном выселили в пригороды: Безмеин и Аннау, в старые блочные дома, бараки. Никакой компенсации! Никакой жалости! А мы жили у отца мужа, а он начал строить дом именно на этом месте… Не могу больше жить здесь! Что мне делать дальше?

Джанет вдруг зажала себе рот, словно не захотела выпустить все свое отчаяние! И посмотрела на часы:

- Мне надо возвращаться! Я готовлю и убираю в доме все сама.

- Подожди, ты не рассказала, что случилось с моей мамой.

- Она не долго прожила, после того, как вы исчезли… Я была совсем маленькой. Много лет спустя о вас мне рассказывала моя мама.

Я поник головой. Потом долго смотрел на город, никак не желая поверить, что оставил мать одну со своим горем. Нет, когда вернусь, я обязательно избавлюсь от этой машины! Зачем она мне! Я буду жить нормальной жизнью, как все!

Мне стало жалко не только маму, но и всех обитателей нашего дома, которых новая власть не пощадила.

- Послушай, Джанет, - я взял ее руку в свою, и она вздрогнула, почему-то оглянувшись, - я могу отправить тебя к твоей маме, когда она была жива. Это в моих силах.

- Разве ты Бог? – Она очень естественно перешла на «ты», вероятно принимая меня все-таки за своего сверстника. - Это же машина! Кто изменит во мне меня саму? Кто исправит всю боль, что я испытала за эту жизнь? Или у тебя есть для этого средство?

Я опустил голову. Ну, какой я Бог? Я просто воспользовался чужой машиной, чтобы «проветриться» перед работой. Надо возвращаться и сделать все, чтобы мама еще долго жила! Пора вперед, в прошлое! И все-таки мне как-то хотелось утешить несчастную дочь Майи:

- Но я могу вернуть тебя чуть раньше, до того, как прилетел сюда. Это запросто…

Джанет склонила голову. Ну, чистая Майка! Она казалось, соскучилась по этому русскому слову.

- А ты можешь вынести меня до того времени, как меня зачали?

Джанет покраснела. Как бы ни была она воспитана в европейском духе, но обсуждать с мужчиной подобные вещи не принято в Туркмении. Ни в советской, ни, тем более, постсоветской.

- Могу, но это изменит, наверное, весь мир.

- Пусть изменит! Может тот Брежнев умрет, успев подготовить новую команду, а Андропов проживет чуть больше, как какой-то китайский коммунист, который не позволил Китаю стать буржуазным?

Ничего себе, Это она не разбирается в политике?!

- Тогда ты, наверное, станешь другой, может быть, парнем…

- Лучше жить парнем в этой стране… - Она встала. - Ах, о чем мы говорим! Никому не дано предугадать помыслы Аллаха!

В ее глазах читалась покорность судьбе как генетическое, восточное качество женщин.

- А ты женат? – она снова села, ничуть не удивляясь фантастическим возможностям машины, в которой оказалась. Перенеси я ее на Луну, и там бы она чувствовала себя как дома…

- Был, - вздохнул я против своей воли. Я всегда вздыхаю при ответе на этот вопрос. Слишком много душевных сил отобрал у меня этот развод. Да и не столько он, а предательство Милки, убежавшей с офицером в Кушку.

И был сразу понят. Еще минуту мы просто посидели молча.

И вдруг я улыбнулся. Господи, как я мог забыть? Такое всплывает как-то неожиданно, озаряя память о школе.

Я встал, наклонился к Джанет и чуть прикоснулся к ее губам. И снова сел в свое кресло, улыбаясь, словно сделал какое-то удивительное дело, от которого всем стало хорошо и свободно.

А она, ах, красавица, ах, умница, посмотрела на меня сначала удивленно, затем воскликнула с тонкой радостью:

- Вы так когда-то поцеловали мою маму?

- Да! И это было в девятом классе, когда мы возвращались со школьного вечера. Мы поспорили о том, что… Сейчас вспомню, о чем мы поспорили.

Я нахмурил лоб, словно это были воспоминания столетнего старика.

«Я туркменка, а ты русский, - сказала тогда Майка. - А что будет, если мы поцелуемся? Нас накажет один из наших Богов?»

«Не знаю, - пожал я плечами. - Вон Витька Сапаров. Мама у него украинка, а отец сакар [5]. И ничего, живут и еще дети есть - Людка, Бахарка, Ленька».

«Тогда поцелуй меня!»

И тогда я очень осторожно, словно ожидая грома и молнии, прикоснулся к ее губам.

После этого поцелуя мы с Майкой рассмеялись, почувствовал ту же землю под ногами. И побежали по осенним листьям.

Да, был конец сентября.

Я оставил Джанет у входа в ее дом. Мы договорились, что при случае, когда мне покажется, что ей невмоготу, прилечу к ней и заберу ее. Хоть куда! Хоть в Америку, хоть в Австралию, хоть в Сибирь, на станцию Зима, где родился поэт Евгений Евтушенко! Но мы оба понимали, что мне, наверное, сквозь время невозможно будет почувствовать ее тоску и отчаяние!

- Ты только не рожай – вырвалось у меня.

- Почему? – Джанет снова встала, но уже не садилась в кресло.

Я смутился.

- Они будут министриками? – спросила она.

- Нет, они будут детьми, которые привяжут тебя к мужу…

- Ах, Вова, - вздохнула женщина, назвав меня так, как называла моя мама, - у мужа на стороне есть вторая, а может уже и третья, и четвертая семьи. А я здесь просто сторож, пункт приема пищи. Ведь это рядом. Его министерство за тем зданием!

И она показала куда-то в сторону проспекта Свободы, по крайней мере так он назывался при советской власти.

И она ушла, оставив мне какой-то маленький, как она сказала, сотовый телефон. Еще добавила: «Ты по этому мобильнику можешь найти меня, когда прилетишь снова. Может быть, я буду готова убраться отсюда куда глаза глядят…»

И показала, как им пользоваться, как заряжать его аккумулятор, как найти ее телефон по проводной связи…

Я так и не спросил, как называется теперь эта главная магистраль города.

Я долго сидел, раздумывая о том, что дала мне эта встреча в будущем. Затем поднялся и полетел над городом, делая большие круги. Я забирался в самые непосещаемые его уголки, где мы все-таки бегали мальчишками. Я полетал над Каракумским каналом имени Ленина, залетел даже глубоко в пустыню, приземлился между двумя барханами. Посмотрел на прячущиеся в жаре змей, варанов, обжегся, ступив голой ногой на раскаленный песок, затем искупался в канале, несшим к Ашхабаду мутную амударьинскую воду и еще мокрый, возбужденный, резко взвился в воздух. Наверное, сразу на километр. У меня заломило в ушах, и на меня несся какой-то самолет. Я успел увернуться и на низкой высоте прибыл снова на проспект Свободы, чтобы вернуться в прошлое, домой.

Я отклонился ненамного. Но все-таки оказался у гаража. Модуль вернул на место. Было то же утро, то же мгновение, когда я собрался привести машину в действие. В окнах дома звучала музыка. Пела Алла Пугачева новую песню. Нет, старую, «Арлекино». У кого-то «Маяк» сообщал о новом рекорде шахтеров Донбасса. С противоположной стороны улицы, уже из другого дома, тянул песню саятский знаменитый бахши. Все было как прежде, все было как дома. Я вернулся к себе, поднявшись на второй этаж. Мама удивленно посмотрела на меня, когда я подошел к ней, обнял и поцеловал в лоб.

- Что случилось, Вова?

- Ты говорила, что Майка родила?

- Да, родила, - но знаешь, вздохнула она, - у нее была девочка. И она умерла через день. Занесли какую-то инфекцию. Сейчас понаехали туда врачи из Москвы и Ленинграда! Все проверяют, и снимают врачей! Строгие, неподкупные!

- Как? Как такое могло случиться! Как такое могло случиться в нашей стране? У нас же медицина не как на Западе! У нас же…

Я еще что-то много говорил, возмущенный таким поворотом событий!

Вечером, после работы, я не пошел к Лерке, я не пошел с ребятами пить пиво в Ботанический сад. Я медленно шел к своему дому. Но не к себе в квартиру, а прошел в третий подъезд, и позвонил в дверь Майки.

Она вышла потерянная, но все-таки при встрече со мной нашла в себе силы улыбнуться:

- А это ты? Проходи! Курбан еще не пришел. Пиво есть, но ты же подождешь?

- Да, подожду. Я не к мужу, а к тебе.

- Да, к тебе и только к тебе!

- В чем дело?

- Не знаю, как тебе все рассказать…

Но постепенно я разговорился, наблюдая за гаммой чувств, отражающихся по мере моего рассказа, на лице женщины. Через десять минут мы были полностью поглощены в разговор.

Наконец Майка опустила голову на стол и накрыла ее руками. Она долго так сидела, затем подняла на меня лицо и улыбнулась вымученной улыбкой:

- Я знаю, что ты фантазер. Спасибо, что пришел утешить меня. Спасибо!

- Я не сочинял. Я не знал, как ты назвала девочку, но ты же так ее назвала, Джанет?

- Нет, у туркмен – Дженет. Ах, моя Дженет!

И она снова заплакала.

- Тогда откуда я узнал, что ее зовут почти как Дженет?

Майка подняла голову и с какой-то надеждой ответила:

- Тогда скажи, что это такое?

Я вытащил из кармана миниатюрный прибор. Как там у них называется? Сотовый телефон.

- Это мне дала Джанет. Возьми!

- Ладно, пусть Джанет. – Майка пристально посмотрела на предмет и оттолкнула мою руку. – Спасибо тебе, что пришел. Будешь ждать Курбана?

Но тоном, говорящим, что ей хочется остаться одной…

Я ушел. Мое смятение было огромным. Вдруг я понял, что своим полетом, а может и этим телефоном, изменил и будущее и прошлое. И, может быть, Джанет была гораздо умнее меня, и сделала это намеренно?

Но перед этим я все-таки открыл модуль и вложил его в какой-то удобный кармашек на обратной стороне спинки кресла путешественника.

Кресло гостя было уже втянуто в стену, которая была на первый взгляд, судя по дверце-створке в несколько миллиметров.

Так я распрощался с Джанет, спросив себя, в каком же мире я был, и кто мне об этом скажет?

И еще я решил больше никогда не заходить в гараж Гостюхина.

Часть вторая

Шли дни и месяцы. Постепенно восприятие реального мира стало заслонять впечатление от путешествия в будущее. Это было похоже на выздоровление после болезни. Теперь я понимаю тех, кто после смертельно опасной операции, выздоравливая, медленно встает с больничной койки, идет к окну и смотрит на суету за стеклами с какой-то оцепенелой отрешенностью. На то, как пробегают облака, как передвигаются люди, как подлетают птицы, оглупленные прозрачностью окна. А ты стоишь существом, побывавшим в запредельном пространстве с печатью откровения в душе. Ты уже не похож на окружающих людей, потому что тебя изменило некое знание…

Так я и жил, всматриваясь в жизнь, словно из больничного окна. Безропотно писал в газету о том, что планировал мне этот придурок Косовороткин, Евгений Михайлович, 1939 года рождения, уроженец Орловской области… Сам подбрасывал темы, мотался из конца в конец по республике, пил водку вместе с геофизиками, серодобытчиками, хлопкоробами, слесарями. В гостиницах иногда случались романы, но лишь на одну ночь. Даже не приходила мысль завести серьезные отношения.

Лера неожиданно ко мне охладела и под новый год расписалась с каким-то парнем, принесшим однажды объявление в газету. Она стала допускать ошибки в моих материалах.

Однажды встретил Милку, идущую в Ашхабаде под руку со своим пограничником. Они поднялись по высоким ступеням в управление погранвойсками. Бывшая жена была на вид счастлива и уверенной в прекрасное будущее. Дай Бог, как говорится!

К концу года чувство вины перед Майкой несколько притупилось. В декабре она встретила меня с какой-то непонятной нежной улыбкой, в которой мне все еще виделась прощальная улыбка Джанет. А четвертого января Майка зашла к нам, и они с мамой долго о чем-то разговаривали.

Помогая ей в прихожей снимать дон, туркменский вид легкого пальто, я увидел, что Майка была в новом халате, который плотно затянул ее слегка пополневшую фигуру. Через минут двадцать после их шушуканий на кухне за чаем, до меня дошло, что Майка вновь беременна. Когда я показывался в поле их зрения, они с каким-то озорством поглядывали на меня, словно я был виновником беременности моей школьной подружки. И я тогда улыбнулся, наверное, в первый раз после того, как узнал, что маленькая Дженет прожила на свете всего один день.

В «Правде» опубликовали проект новой Конституции СССР. Это я воспринял оригинально: значит, что-то начало меняться в сознании престарелых членов Политбюро! Я подумал, а не изменил ли мой полет в будущее взгляды родной коммунистической партии на перспективу политического совершенствования нашего строя? И я даже как-то с гордостью взглянул в осколок зеркала на стене редакционного кабинета: смотрите на человека, сдвинувшего ось развития такой могучей страны, как Советский Союз! Правда, тут же рассмеялся. Из зеркала на меня смотрел, по сути дела, пацан с льняными волосами и темными бровями, за которые меня, как призналась Милка, и полюбила.

Развернулась компания по пропаганде новой Конституции. Мы организовывали отклики, обсуждения проекта. Разумеется, за ученых и лекторов мы не писали, их правили редактор и его заместители, а мы, корреспондентская братия, хлопотали о простом народе – колхозниках, рабочих, которым приписывали умные и философские рассуждения о предстоящих свободах народа при новой Конституции. Работа, впрочем, привычная, и если нас, журналистов иногда посещали мысли о том, что мы занимаемся чем-то недостойным, то всегда помнили изречение Ленина о зависимости артиста, художника и т.п. от денежного мешка. И посмеивались при этом: «Солдат спит, а служба идет».

В конце апреля мне позвонила моя бывшая одноклассница Лариска Распевалова, то бишь Костаниди, выскочившая замуж за грека. И после обычного в таких случаях обмена информаций, кто и когда видел однокашников, она объявила, что инициативная группа в составе Вали Спиридоновой, Ольги Аванесовой и ее, Костаниди, решили собрать класс. Приглашение получили не только холостяки, а Валя и Ольга как раз еще не успели выскочить замуж, но и семейные. Они не помешают! И тут же спросила меня:

- Как твоя жена Мила?

- О, вспомнила! Видишь, как давно ты мне не звонила! Мы в разводе уже почти три года!

- Ну и дела, Степанов! – Сначала искреннее сочувствие, а после неприкрытое любопытство. - И ты после этого еще не женился?

- Мне не до этого!

- А если подвернется девушка? Женишься?

- Не знаю, - соврал я, - просто некогда об этом думать!

- Подумаешь! Это я тебе обещаю, - заверила меня Лариска. – Кстати, ты знаешь, что Оксана Данилина еще не замужем?

- Серьезно? - оживился я, вспомнив о своей напарнице по школьной практике. – Это невозможно: она же такая красавица!

- Красавица… Идиот! Если бы ты знал, Вовка, как она горевала, когда ты женился? Кстати, я вчера с ней разговаривала по телефону, приглашала приехать…

- В Ташкенте! Ну, ты совсем всех перезабыл! - хмыкнула Распевалова. - Я ей позвоню еще раз, и что сказать, почему вы разбежались с Милкой?

Черт побери, ну почему все время я должен отчитываться в причине развода? Меня в парткоме задолбали, требуя объяснения, почему от меня, молодого коммуниста, ушла жена? Помню противный разговор с парторгом Крапивиным, который вкрадчиво начал влезать в мою душу:

- Степанов, вы пили, били, издевались над супругой?

- Да, раскаливал на кухне, на газовой плите, ее щипцы для завивки локонов и прижигал груди, пытаясь ухватить именно за соски…

- Степанов! Ты в парткоме!

Но я чувствовал, что при слове «соски» Крапивин превратился в обычного мужика, у которого…

И вот верх заботы о члене партии:

- Может быть, того, у тебя не маячит?

И это Крапивин Сашка! У него после десяти лет супружеской жизни еще не было потомства!

- Да пошли бы вы, Александр Иванович, - не вытерпел я, - куда подальше!

После этого разговора у меня была подленькая мысль подсобить ему в рождении потомства. Александра, так звали его толстозадую жену, работавшую в республиканском кабинете политпросвещения, иной раз с такой тоской смотрела на меня, что мне, действительно, хотелось как-то приголубить ее. Но тоска ее была от знания: парторгам не изменяют! И все мы прекрасно усвоили: надо жить так, чтобы тебя не поймали и не осудили общественным гневом. И… занимайся, чем хочешь: не пойман, не вор!

А тогда Крапивин со смешком понятливого мужика похлопал меня по плечу:

- Ладно, чего ты ерепенишься! Платишь взносы вовремя, с девками не путаешься… Наладишь свою жизнь… Вон, у Семена Нагульнова…

Это удивительное знание истинно литературных героев партийной книги «Поднятая целина» Михаила Шолохова! Я понимаю, почему после ее выхода миллионными тиражами и изучением в школах великий писатель безвылазно сидел в своем Вешенском!

Теперь вот и Лариска.

- Когда все соберутся за столом, - торжественно пообещал я, - искренне расскажу о причине развода!

- Да, ладно, Степанов, потерплю, а вот Оксане я еще раз позвоню.

Мы, выпускники, 24 мая 1977 года сгрудились разношерстной командой в доме Лариски, точнее ее мужа, у которого в Греции оказались настолько богатые родственники, что они, каким-то образом озолотили жизнь Деметриса и его жены, дочки нашего учителя физкультуры Федора Мироновича и учительницы немецкого языка Елены Николаевны.

В Туркмении, в конце мая жарит во всю, поэтому мы пришли на встречу в поселок Гажа, что от Ботанического сада вверх, к шести вечера, когда солнце, скатывалось за ровный горизонт пустыни Каракумы. Почти все прибыли троллейбусом, а Колька Атаянц и Мишка Бергер с женами прикатили на своих машинах, да Сережка Александров вышел из такси.

Когда я вошел через калитку металлических ворот, во дворе, под виноградником, сидело человек семь. Наши ребята и муж Лариски. Компания курила и попивала пиво, которое Деметрис доставил прямо с пивзавода, уверяя, что оно не фильтрованное и, поэтому, с ним надо быть осторожным: ноги держать не будут! Но какая здесь осторожность! Еще стояла духота, больше потому, что дворик был полит водою из шланга!

После бурной встречи, похлопываний по спине, шуток, не отличавшихся особой изысканностью, после первой кружки холодного пива я почувствовал себя прекрасно.

Никто не изменился. Правда, Сережка Александров в форме военного летчика выглядел как офицер-эфиоп. И он ошарашил сообщением о том, что его разыскивает настоящий отец, какой-то генерал. Мы все знали, что Сережку, по происхождению туркмена, во время землетрясения в Ашхабаде подобрала русская семья и по воспитанию он не просто русский, а певец, баянист, победитель олимпиад по русскому языку и математике.

Мишка, правильно - Мойша, Бергер работал в каком-то ядерном центре и сидел немногословный и снисходительный к прозаической беседе. Колька Атаянц пополнел. Он уже возглавлял какую-то базу по ремонту легковых автомашин.

Из беседки, в которой мы собрались, ожидая других, прекрасно была видна веранда. Мой взгляд почему-то возвращался к ней. Вероятно потому, что такая же была и у особняка из будущего. И когда на крыльцо вышла девушка в легком платье, я вздрогнул: так появилась передо мной на крыльце Джанет, когда я завис в модуле над собачьей будкой. Заходящее солнце слепило глаза, и я не мог понять, кто к нам идет.

И только когда перед беседкой предстала Оксана, мы все вскочили и бросились ее обнимать!

Она не только не изменилась, она еще больше расцвела. Встряхнув густыми каштановыми с медным отливом волосами, обдав всех улыбкой лучезарной и чистой, она сразу же отпрянула от объятий и просто протянула вперед руки, разрешая пожимать их.

- Ну, ты, Данилина, даешь! – присвистнул Колька, оценивающе оглядывая одноклассницу. - Тебя на Мосфильм не приглашали? Да ты Фотеевой фору дашь на все сто!

- Да ну тебя, Колька!

Но все-таки Оксана зарделась. Ее взгляд нашел меня, и она спросила:

- Вовка, ты, что такой худой?

- Вовка! Только Вовка ей нужен! - засмеялся Колька. - Его кормить некому! Слушайте, - обратился он к ребятам, - а не пора ли нам идти за стол?

И все ребята дружно встали и, понимающе оглядываясь, исчезли. Лишь Оксана и я остались под сводом из виноградных веток.

Мы присели. Круглый стол точно по диаметру разделил нас.

- Чего это они все? – спросил я, прекрасно понимая ответ.

- Проголодались! – засмеялась Оксана. – Там все накрыто я и вышла, чтобы позвать вас.

- Ну, вот позвала…

- Хорошо, что ты пришел!

- Я, это самое, рад тебя видеть, - начал я путаться в словах.

- Я долго не видела тебя! Лет семь, наверное…

- Да, время бежит, - глубокомысленно заметил я.

Оксана смотрела на меня с полной безмятежностью.

Вот это воспитание! Именно так буднично мы встречались на практике, когда подходили к станкам, выделенным только для нас, в спецовках. На мне был черный халат. А девушка сшила себе аккуратненький сарафан. Наш трудовик Иннокентий Семенович, ставил нам задачи. Мы должны делать детали поочередно: я, допустим, на строгальном станке, а напарница – на фрезерном. Затем – наоборот. И в конце занятий мы сравнивали наши работы. У Оксаны шайбы, болты, другая мелочь выходила лучше, но она все перемешивала и делила к приходу Семеновича все поровну. Тот лишь вздыхал, поглядывая на девушку из-под очков. Так что оценки по практике у нас были одинаковые и, благодаря напарнице, отличные!

Неожиданно она положила на стол руку с раскрытой ладонью, на которой была гайка-барашек. Господи, это была наша «дипломная» работа!

- Помнишь? - спросила она.

- Конечно! - я подсунул свою ладонь под ее.

Она сбросила гайку, и мы сплели свои ладони.

Оксана еле слышно приветствовала меня:

- Со встречей, строгальщик!

- Привет, фрезеровщица!

И сразу же с укором:

- Ты, почему не отвечал на мои поздравительные открытки?

- Открытки? Я ни одной не получил! Нет, кажется, было несколько…

- Я посчитала, было отправлено 57 штук.

- Ты хоть вспоминал нашу практику?

- Не без этого… Но, знаешь, два года в армии, работа, заочный университет.

- Да еще семья?

- Ага, семья!

Не смотря на иронию в голосе, Оксана смотрела на меня спокойно. Она общалась со мною так, словно это была репетиция в драмтеатре. Не хватало режиссера, чтобы он крикнул: «Больше страсти, энергии, чувств, в конце концов! Ну, что ты, Данилина, в баню пришла и ищешь свободную шайку?» Хотя, на самом деле, подобное кричал отец Лариски, физрук Федор Миронович, когда мы играли в баскетбол. Он кричал: «Вы что, в Гаже все побывали, борща объелись?!» Я до сих пор не понимаю, причем чисто туркменский в те времена поселок Гажа и борщ?

- Данилина, Степанов! Все собрались!

Это нас вернула к действительности Лариска, которая уверяла, что Оксана «горевала, когда ты женился».

За столом нам оставили два места рядом. И когда я присел рядом с ней, то показалось, что она напряжена, хотя всегда была душой общества: весела, отзывчива на шутки, интересные новости.

Прошли первые тосты, мы вставали и тянулись фужерами с шампанским друг к другу. Снова садились и предавались воспоминаниям, смеялись, над сценками, что происходили с нами в школе, смеялись над страхами перед строгими учителями, и после нескольких тостов умиленно разглядывали друг друга, думая, а что изменилось? Ничего!

Но многое изменилось.

Я был другим, неудачный опыт семейной жизни превратил меня в циника и, вероятно, в женоненавистника. Оксана чувствовала эту отчужденность и неожиданно спросила: «Ты помнишь, как мы расстались?»

Я помнил. Стройную, с гордым профилем, но растерянной улыбкой, я провожал ее в аэропорту в Ташкент, куда она улетала вместе родителями. Отца, подполковника КГБ переводили туда на новое место службы, а моя напарница, получившая квалификацию строгальщицы-фрезеровщицы, поступала в ТашИИТ…

- Помню сказал я.

- Ты не боялся меня потерять?

Оксана не мигая посмотрела мне в глаза.

Я опустил глаза, но тотчас же поднял.

- Через четыре года после нашего переезда, - сказала Оксана, - отца перевели в Москву, он сейчас полковник, но я не поехала с ними, решила пожить одна. Окончила институт, меня оставили сразу же в управлении дороги… Вот так, а когда позвонила Лариска, сама думала приехать в Ашхабад. Все совпало.

«…Горевала, когда ты женился».

- Почему ты не вышла замуж? – спросил я. И вдруг понял, что в душе я побаивался прямого и честного характера одноклассницы. А зря. Жизнь с Милкой меня многому научила. Но опыт, как говорится, приходит, а время уходит.

- Из-за тебя, - ответила Оксана. - Когда я узнала, что ты женился, это и сдерживало от приезда сюда. А после стала думать: найти себе жениха или остаться одной.

С таким характером она могла и остаться… В конце концов, именно в школе двинула папкой по лицу молодого учителя черчения Всеволода Борисовича, когда тотпопытался прижать ее в кабинете. В поле во время уборки хлопка-сырца я слышал нечайно, как он рассказывал кому-то об этой сцене. И резюмировал: «Я бы на такой, не раздумывая, женился!»

И сейчас Оксану каждый старался пригласить на танец. Наблюдая, как мои одноклассники подтягивались, приосанивались, как гусары при виде одинокой дамы, и, шепча на ухо, пытались ее закадрить, пользуясь тем, что жен не было рядом, а она отстраненно завершала танец, не скрывая отчуждения, я стал испытывать безотчетную радость. Особенно тогда, когда Оксана неизменно возвращалась за стол и садилась рядом со мной. И мы снова и снова вспоминали наши совместные ученические дни.

Во время мелодичной «Александрины» Песняров, а перед этим была утомительная череда плясок под туркменскую музыку, Бони-М, «Машины времени», она призналась, что очень устала от женихов. Даже зрелые преподаватели Ташкентского института инженеров транспорта, у которых что-то не сложилось в жизни, просили ее руки, когда она была студенткой. И в управлении дороги мужчины сейчас не дают ей прохода.

-Я всем отказываю, - казалось, опять же спокойно, даже рассудительно говорила она, но ее руки слегка подрагивали на моих плечах. И сбилась с нехитрого такта, когда сказала, что после моей женитьбы, это было на ее первом курсе, чуть не согласилась выйти за Сережку Мамонтова.

«За этого карьериста? – в душе воскликнул я. - Он же везде был инициатором каких-нибудь мероприятий. И любил везде светиться».

- Но когда мы уже договорились о дне регистрации, - продолжала Оксана, - меня остановила одна фраза. Об отце. Сережка спросил, а правда ли, что у меня отец кэгэбист высокого чина? «Причем здесь отец?» – спросила я. «Ты понимаешь, я думаю уйти в органы со второго курса. Мне нравится эта работа…» И все, как отрезало! Ему, оказывается, работа нравится! Не я, а работа! И после этого в глазах поклонников стала всегда видеть не нормальные человеческие чувства, а отражение положения отца…»

Большой кассетный магнитофон «Маяк» забарахлил. Мы остановились, не разжимая объятий, каждый смотрел куда-то за спину друг друга. Каким-то образом глубоко спрятанная боль Оксаны, словно легкий газовый шарфик на шее, коснулась меня. Не знаю, как это происходит, но я начал не просто давиться ее болью, а задыхаться.

- Ты понимаешь, о чем я хочу тебя спросить?

Я видел, что гордость мешает ей выяснить все до конца.

Я потянул Оксану на веранду, откуда возвращались закоренелые куряки Ленька Костин и Сережка Александров, все еще споря о том, ест ли Бакасса людей нафаршированными или предпочитает некий гриль…

Мы облокотились на узкие подоконники веранды, смотрели на уже темное небо, усыпанное яркими созвездиями. Казалось, мы находились на каком-то переднем плане планеты Земля, словно на космическом корабле, и неслись навстречу другим мирам.

Я почему-то вспомнил о Гостюхине. Где он? Такими же мгновениями пролетают у него десятилетия или столетия?

- Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, - нарушил я возникшую было паузу. – Все эти годы после школы пролетели для меня каким-то одним, но чужим для тебя мгновением. Я пробежал этот отрезок своей жизни без оглядки. Я никого не замечал. Я пытался принять за маяк свою любовь к Милке.

- Разве ты не видел моего отношения к тебе?

- Это были школьные годы. Это была школьная влюбленность.

Я вздохнул. Мне казалось, что я говорю не о том. Рассказать ей, как после первых же дней супружества меня стало бесить пустопорожнее времяпрепровождение. Почти каждый вечер приходила теща, и они с Милкой заводили неизменную пластинку о каких-то неизвестных мне людях. Бесконечное обсуждение чужой жизни. Те же слова, те же мысли, смех изо дня в день… Тогда я стал задумываться о своем легкомысленном поведении. О своем быстром браке. О том, не прозевал ли я чего в жизни…

- А я чувствовала себя приговоренной за какое-то преступление, – вздохнула Оксана. – Хотелось встряхнуть это наваждение и жить как все. Все мои подруги именно так старались делать. И осуждали меня за… Одним словом, мои годы длились, как говорится у военных, один за два, а то и за три. Только с обратным смыслом. Хорошо, что родители не давили, хотя из Москвы звонили и писали, обещая хорошую карьеру. Отец приглядел для меня должность в МПС СССР.

Я молча развернул ее к себе за плечи и стал всматриваться в ее глаза. Ночное небо улавливалось боковым зрением, стихли сверчки, заглох отдаленный лай собак.

И этот момент как бы спровоцировал мое раздвоение - одна моя часть поднялась куда-то вверх, и именно этой частью я увидел двоих на веранде. Великолепно сложенную девушку, которую можно было хоть сейчас выпускать перед камерами на киностудии, и молодого мужчину, выше ее, немного сутулого, правда, с хорошо развитыми плечами, бицепсами, но неимоверно глупого рядом с такой красавицей! Он глядел на нее, как скульптура с вылепленными пустыми глазами.

- Ох, я и дурак, Оксанка!

И вот тогда, при слабом освещении, идущем из зала, где веселился народ, в глазах Оксаны исчезло напускное спокойствие. Его покрыла пелена слез, заполнивших ее прекрасные глаза.

- Конечно, ты дурень из дурней!

Голос Оксаны сорвался. Она сказала: «…уней!», проглотив «р».

Девушка неожиданно пошатнулась, словно ей отказали ноги.

Я схватил ее, прижал к себе, думая о том, что мог вот так уже семь лет держать эту удивительную, верную своим чувствам девушку, в своих объятиях. И вся жизнь без нее показалась мне дурным сном. Как я мог отдать самые лучшие годы Милке, моментально вильнувшей хвостом, как только на горизонте показался смазливый пограничник!

И Оксана оказалась на моих руках, а я губами промокал ее слезы, оставившие полоски на ее щеках…

- Не надо, не надо, отпусти, увидят, что подумают, - шептала Оксана, но еще крепче обхватывала руками мою шею.

Может быть, кто-то и увидел, и что-то подумал, но на веранде никого не было.

Я не чувствовал веса Оксаны. И рук своих не чувствовал. Я снова посмотрел на ночное небо и увидел себя несущим Оксану в Космос.

- Вот мы и дома, - вырвалось у меня.

- Не говори о любви, - прижала Оксана пальцем мои губы, - ты столько пережил. Для тебя любовь сейчас лишь отвлеченное понятие!

Я отпустил ее, и мы присели на топчан. Господи, в Туркмении во все времена такой топчан везде без изменений. На таком очнулась Джанет в будущем. Почему бы не унести Оксану в какой-нибудь потаенный уголок Вселенной?

Но для этого надо рассказать обо всем. И вряд ли это к месту

- Ты помнишь, - между тем спрашивала она, - как в пятом классе спас меня, вытащив из бассейна с фонтаном? Меня толкнули мальчишки, когда я хотела обежать вокруг?

- Не помню, - честно признался я, удивленный наличием и такого случая в наших жизнях, - мне бы тогда вручили медаль «За спасение утопающих»!

- Глупый! Ты не просто меня спас, а заставил поверить, что ты самый добрый и отзывчивый человек!

Какой человек в пятом классе? И зачем такая детализация моего характера? Да знала бы Оксана, как иногда приходится себя ломать, правда, на ходу, чтобы исправить какую-нибудь скверную ситуацию!

- А когда после школьного вечера наши же стали приставать, и ты защитил меня?

Эту стычку я вспомнил сразу:

- Тогда Бегемот и Столяров поспорили, что поцелуют тебя на то, у кого получится затяжка с большим временем…

- Если ты поспорил, то выиграл бы, - улыбнулась Оксана. – Даже сейчас…

И здесь во мне рухнула защитная дамба, сооруженная самим же после развода с Милкой.

Нас с Оксаной соединил тот поцелуй, который решает всю дальнейшую жизнь людей. И когда Лариска позвала нас из зала в окно, мы внутренне многое решили. Моя вторая, наблюдающая за всем со стороны, половина уже спустилась с высот, и я пошел с Оксаной одним ликующим в душе человеком.

Возвращались мы со встречи в четвертом часу ночи. Транспорта почти не было, кроме такси снующих между железнодорожным вокзалом и аэропортом. Оксана даже не спрашивала, куда я веду ее. Но мы шли через весь город к моему дому.

У Текинского базара сторож подарил нам небольшую, но пряно пахнущую дыню. За то, что я весело поприветствовал его: «А-асалям-айлекум, яшули! [6][5]».

«Рахмат, рахмат! [7][6]» - поблагодарили мы за подарок и весело побежали к остановке на скамейку, где я разломал дыню руками, так чтобы Оксана могла ее есть своим аккуратненьким изящным ротиком. Дыня была очень вкусной.

Так в прекрасном настроении людей, обретших друг друга, мы пришли в наш дворик. Все окна были темны, но открыты настежь. Я знал, что многие спят полностью обнаженными. А некоторые, спасаясь от теплового удара, с вечера укутываются во влажные простыни.

Во время одного небольшого подземного толчка, а землетрясения здесь происходят примерно так же часто, как в средних широтах проходит дождь или снег с градом, повыскакивали под утро все, кто сходу сообразил, какая опасность нависла над городом и их домом. В возбуждении никто сначала не обращал внимания друг на друга, кто был в чем, а кто совершенно без ничего, а после, когда страх поулегся, поднялся хохот. Соседи, указывая друг на друга, закатывались в нервном припадочном смехе…

Мы сели на скамейку у песочницы, где днем возилась малышня. Сначала Оксана попробовала покататься на качелях, но когда конструкция заскрипела от моих мощных толчков, пришлось на лету выхватить девушку. Мы оба свалились в эту песочницу и закатились от смеха.

Тотчас же из окна деда Равиля послышался крик его жены Сони-апа на ломанном русском языке:

- Люди спать! Чего шуметь! Брысь!

Мы прыснули от этих несогласованных между собой слов и кошачьего отпугивания.

- Ты знаешь, Вов, - сказала Оксана, положив голову мне на грудь, ведь мы так и остались сидеть на еще теплом песке, - сейчас хочу оказаться далеко-далеко отсюда! Только вместе с тобой!

- Не знаю, я была каждый год у родителей, им дали хорошую квартиру в Бабушкинском районе, но все время отказывалась перебираться к ним. – Она отстранилась и посмотрела мне в глаза. - Наверное, я боялась в Москве встретить другого…

Господи, ну кто еще даст тебе такую верность!

И здесь я таинственно, но с воодушевлением быстрого исполнения задуманного спросил:

- А давай очутимся в Москве, и немедленно?

- Ты побежишь заказывать билеты?

- У меня есть другой способ, только не смейся и отнесись к этому серьезно, у меня есть машина, которая может перенести нас в любую точку земли в любое время…

- «Синяя птица» американского гонщика? – слегка усмехнулась Оксана.

- Нет же! Я предлагаю тебе сесть в машину времени!

- Воображаемую? Что ж, давай, помечтаем!

- Да нет же. Она здесь, рядом в гараже!

- В том гараже?

Впервые за этот вечер Оксана как-то отчужденно отстранилась от меня и попыталась встать с земли:

- Ты все фантазируешь, Степанов? – Вот уже назвала меня по фамилии, вместо укороченного, наполненной лаской имени. – Я знаю, ты пописывал рассказы…

Я помог ей подняться и молча разглядывал свои руки.

- Вов, что происходит? Ты что, все время играл в поддавашки со мной? Признайся в этом, и закончим этот спектакль! Где ты, наконец, серьезен?

Она с тоской посмотрела на небо, которое не могло спасти от моей глупости.

- Сейчас, как никогда…

- Невероятно!- Оксана не выдержала, вскочила, топнула ногой по земле. - Если ты сейчас немедленно не покажешь эту свою штуку, хотя бы какую-нибудь ржавую бочку, то я тотчас же улечу в Ташкент и выйду замуж за первого попавшегося!

- Хорошо, – неожиданно мной овладела апатия, а что я можно услышать при упоминании о машине времени, и указал на скамейку, – садись и послушай, пожалуйста, одну сказку! Подожди улетать, а потом я сбегаю домой за ключами от этой штуки.

- Но ведь это все невозможно! – Оксана все-таки быстро взяла себя в руки. - Только вчера я прилетела сюда, думая только о тебе. Выходит, я окончательно потеряла голову?

- Как и я потерял ее в прошлом году, – вздохнул я. - Запустил машину и, наделал дел.

Я стал рассказывать о своем полете в 2006 год. Затем, увлекшись желанием освободить душу от переживаний, говорил о Дженет и Майке, показывая рукой на окно, где находилась квартира Майки и Курбана. Обещал показать телефон-мобильник, и саму Майку, у который был заметен живот…

Оксана слушать умела, а когда рассказ завершился, у нее прояснилось лицо.

- Дурачок! И ты все это время казнил себя, даже… если…это плод твоей фантазии. В твоем рассказе ряд неверных выводов, из всей этой, ну пусть, пока, вымышленной истории.

- Никаких но! Я дочь специалиста-аналитика. Итак, Майя снова беременна. По твоему рассказу она должна родить летом. Сейчас конец мая. Затем будут июнь и июль.

- Постой, - воскликнул я, - ты хочешь сказать, что я встретил там, в будущем еще не родившуюся Дженет?

- Уже горячее. Спросил ли ты ее там, в твоем предполагаемом будущем, сколько ей точно лет?

- Ну, как-то…

- А затем ты рассказал Майе о встрече с ее дочерью, и она поверила тебе?

- Но имя, названное тобой, запомнила…

- Подожди, подожди! – Во мне вспыхнула надежда на то, что ни в чьей смерти я не виноват. Что ничего, по сути дела, не изменилось. И если вернуться опять в то время, я увижу Джанет, которую…

- Да, - словно читала мои мысли Оксана, - родится девочка по имени Джанет, на английский манер. А знаешь почему?

Я смотрел на Оксану широко раскрытыми глазами: вот это железная логика!

- А потому, что здесь не принято называть следующих детей именами ранее умерших. Но, чтобы как-то сохранить память о них, живым иногда дают чуть искаженное имя. Получилось Janet. Красиво!

- Майка могла так назвать! Она очень мечтательная и независимая… Значит, почти целый год я жил с чувством вины, которую не заслуживал?

- В жизни так бывает, - как-то мудро заметила Оксана. - У тебя был экзамен на ответственность.

- Оксана, давай сразу же проверим твои выводы? Не заглянуть ли нам в август и посмотреть, кто будет в колыбели Майи?

- А разве мы еще не договорились, что это лишь твоя фантазия?

- Сейчас все увидишь, потерпи немного…

Я открыл замки от гостюхинского гаража, про хозяина которого говорили, что тот уехал на Север заработать на новую машину, дом из жженого кирпича и дачу. И осторожно ввел девушку в темноту гаража. Его металлические стены уже остыли от дневной жары.

Я включил свет, который замерцал двадцатипятиваттовой лампочкой, ввернутой в патрон на коротком проводе в центре гаража. Старый москвич потерял свой красный цвет под толстым слоем пыли.

- Это не мой гараж, - предупредил я, закрываясь изнутри на мощную задвижку. - Хозяина нет уже почти три года. Он улетел, и я не знаю где он.

Оксана с любопытством наблюдала за моими действиями. Она знала, что у меня дома мама, а здесь машина, сиденья. И, наверное, простила бы мой вымысел о машине времени, если бы та стала поводом оказаться нам наедине. И, не поехала бы в аэропорт за билетом на самолет.

Но я потянул ее дальше, в закуток с изломанной тенью.

- Иди ко мне, здесь нам будет удобно.

Девушка снова пристально посмотрела на меня, вероятно, не понимая, чем можно заниматься между пыльной машиной и стеной гаража, но, увидев, что я протянул ей руку, решительно схватилась за нее, и, к своему изумлению, была втянута в нечто, имеющее свое пространство.

Как только я закрыл створку модуля, зажегся мягкий свет, при котором стало видно внутреннее устройство. Хотя табло с указанием действующего времени и табло с нулями, разделенными по годам, месяцам, дням и времени суток, светились, подтверждая готовность к работе.

- Это и есть машина времени, - сказал я Оксане, которая не сводила глаз с пульта управления, - точнее, мы находимся в модуле. Он уже сам внепространственен, потому что здесь, при желании, можно играть в футбол. Не знаю, может быть, он каким-то образом уменьшает нас, но это все из очень далекого будущего, где побывал Гостюхин, хозяин этого гаража, доктор академии наук ТССР…

Оксана молча попробовала на прочность подлокотники удобных кресел.

- Какие они удобные и широкие, а ведь гараж не очень большой. Значит…

И торжествующе глядел на девушку и спросил:

- Ты готова отправиться?

- Готова? Но все это же безумие! Хотя…- ее взгляд выдал все-таки неожиданное волнение от мысли, давно угнетающей ее, - разве не безумие то, что мы живем такой жизнью, когда все врут друг другу, а, собравшись, дружно поднимают руки… за это же вранье!

Прямо скажу, антипартийная речь! Антисоветская!

Оксана прислонила свою голову к моему плечу.. И чуть глухим голосом призналась:

- Я впервые в жизни не знаю, что делать.

Затем она встала и шагнула так резко в сторону задней стены гаража, что могла бы выйти, если бы та была призрачной. Сделала еще шаг, и еще… Она по земным понятиям уже должна быть в метрах трех за гаражом.

– Значит, ты ничего не придумал? – крикнула она оттуда. – Значит я усомнилась в тебе?

Оксана встряхнула пышными волосами, ее глаза, огромные карие глаза смотрели с любовью и одновременно с какой-то решимостью.

Оксана отступила еще «за гараж» на шаг. И оттуда крикнула:

- Я люблю тебя!

Ее голос сорвался от волнения, и она тихо добавила:

- Я люблю тебя до слез… в сердце!

Я сорвался с кресла и побежал к ней. Поднял ее на руки. Легкую и необыкновенно честную девушку! И затараторил:

- Я был слеп. Теперь могу понять, с кем идти в жизни, на кого смотреть с бесконечным обожанием и благодарностью! Ну, что, начнем наше путешествие?

- Иди, бери штурвал!

Но это только слова. На самом деле мы уже стояли обнявшись. Я чувствовал, как ее сердце бьется в унисон с моим…

А затем мы вернулись в свои кресла, я набрал все то же 27 июля 2006 года. Затем нажал кнопку предварительной команды. На табло рядом с часами высветилось два варианта вхождения в будущее. Одно немедленное, а второе с задержкой во вневременье. И остановился на втором. Машина лишь чуть вздрогнула и зависла над землей.

Включилась необыкновенно мелодичная и красивая музыка. Машина времени словно приглашала нас к танцу. Мы встали и медленно стали вальсировать, словно пробуя машину как танцплощадку. Стало жарко, но в то же время еще темнее. Это спровоцировало нас на избавление от одежды.

Спустя неземную минуту полностью обнаженные мы пытались чередовать танец с поцелуями, которые становились все затяжными. Надолго нас не хватило. Особенно когда машина коварно включила какую-то подсветку и мы увидели рядом прекрасную большую кровать. Уж она точно заняла бы весь гараж соседа. Не разжимая объятий, мы рухнули на эту кровать.

Мир за пределами модуля терпеливо ждал нашего насыщения друг другом, а машина времени подыгрывала этому миру.

Часть третья

С плечи долой, из души – вон!

Я открыл глаза и увидел перед собой Оксану. Она гладила мои волосы, ее взгляд был наполнен нежностью. Я поцеловал ее, и мы сели на край кровати, или тахты, изобретатель сделал это лежбище чем-то универсальным, обхватив друг друга за талии, и стали смотреть вниз на город, погруженный в предутреннюю темноту, который и не думал просыпаться. Вообще, снаружи время не двигалось.

- Что там: вечер или новая глубокая ночь? – спросила Оксана.

- Утро в самом разгаре. – Я посмотрел на часы, показывающие время за бортом модуля. Было 10 часов 37 минут. - Но у нас свое безвременье.

- Это когда ничего не движется?

- Жизнь в наших телах идет своим чередом. А машина времени сейчас как брошенный камень посреди бурной горной речушки. Он лежит, а вода только обтекает его. И все. Если не добавить, что мы с тобой находимся в этом «камне».

- Но ведь это невозможно! Как все это удивительно! Я совсем потеряла голову.

Я взял ее лицо в руки и нежно поцеловал в трепетные, ищущие ласки губы.

- В прошлом году я тоже потерял голову, – сказал я. - Запустил машину и вот наделал дел. Но только не сейчас. Сейчас все на месте.

- Мы должны быть предельно осторожными, - сказала Оксана. - Вот видишь, и я свыклась с тем, что нахожусь в машине времени! А почему ты решил опять побывать в будущем?

- Благодаря этому будущему мы свободны и в безопасности! – сказал я. - Давай заглянем в август и посмотрим, кто будет в колыбели Майи?

- Не стоит! Твоя машина времени – необыкновенный инструмент, но нельзя им пользоваться так эгоистично! Ты же еще не знаешь всех ее возможностей. Может быть есть какие-то запреты и ограничения.

- Я думаю, ты права. Тогда вернемся в настоящее, посмотрим на мир реальный, насладимся им, а после посмотрим, что делать дальше.

- Мальчишка, - засмеялась Оксана, - ты начитался в детстве фантастики! Но даже в такой необыкновенной ситуации нам надо жить обычной жизнью. А для этого взглянем на то, что происходит на улице.

Я встал и подошел к пульту.

Рядом с кнопкой времени запуска находился маленький флажок системы отключения зависания во времени. Как только я опустил флажок вниз, стрелки часов заняли позицию: 10 часов 39 минут 1986 года.

За модулем было также светло, как и в будущем. Солнце било бы нам в глаза, не будь затемняющего свойства корпуса машины. Это позволило нам оглядеться и увидеть, что мы находимся на этот раз точно над гаражом, двери которого были открыты настежь. Старый москвич Гостюхина выкатили наружу и вокруг гаража суетились люди в штатском, но с военной выправкой. По их уверенной, методичной работе, стало ясно, что они что-то ищут. Собралось еще несколько соседей. Многодетная Галина, дед Равиль со своей Соней-апа и внуком, Брызгаловы из последнего подъезда сгрудились около автомашины.

Я приспустил к ним модуль. Было слышно, о чем шел разговор.

- Я говорила товарищу Кадырову, - рассказывала Галина особисту, показывая на участкового милиционера, - профессор Гостюхин уехал три года назад, а нас попросил присматривать за квартирой.

- Адрес он вам оставил? - спросил ее русский в штатском. Он был выше всех ростом, но, чувствовалось, что и должность у него была не маленькой.

- Да, где-то я записывала. Я принесу…

- Ладно, это подождет, - остановил ее начальник-особист, - он показывал вам содержание гаража?

- Нет, он ни с кем и не говорил. Приедет с работы, поставит машину, запрет гараж и поднимается себе в квартиру.

- А не замечали ли вы что-нибудь необычного в его поведении?

Галина ответила, что ничего не замечала, и тотчас же спросила:

- А он что-нибудь натворил?

- Нет, - ответили ей, - на почте оказалась телеграмма, посланная Дмитрием Ивановичем до востребования на имя Степанова. Но за ней он не пришел.

Было ясно, что обличенный властью человек врет. Не мог Гостюхин прислать телеграмму из другого мира. Лежала бы она там! Да и меня наша почтальонша тетя Клава под пистолетом привела бы на почту!

Что же привело сыщиков сюда?

Оказалось, что я задал вопрос вслух. Оксана ответила:

- Может это по мою душу?

В это время начальник, к которому один из штатских обратился как к Виктору Николаевичу, спросил Галину таким тоном, который как бы утверждал: «Вы же все знаете и все помните!»:

- Но ведь кто-то должен же был присматривать за машиной!

- Да, я знаю, кто с ним дружил, - неожиданно подал голос не кто иной, как сам участковый инспектор Кадыров, и перешел на ритм заученного рапорта. – Гостюхина часто видели вместе со Степановым Владимиром Борисовичем, корреспондентом «Туркменской искры». Этот молодой человек живет в восьмой квартире… Я уже к ним заходил. Его мать сказала, что он сегодня не ночевал, но забегал за ключами.

- Как не ночевать, - всплеснула руками Соня-апа, забыв от волнения о согласовании частей речи в предложении, - Володька совсем рано утром здесь был с девушкой. Они смеятся у песочной ямы.

- Какой ямы?

- А вон там, где дети играют в песке… Качели катали, упали и стали громко смеятся!

- Как выглядела девушка?

Мы с Оксаной переглянулись.

- Точно, меня ищут? – сказала она. – Я подозревала, что мой родитель дал команду все время следить за мной. Вероятно, за нами шли еще из дома Распеваловой.

Мы прижались друг к другу. Модуль, тоже, казалось, сжался.

Безвременье… Говорят, что любовь – это полет в открытый Космос. Нам с Оксаной в буквальном смысле довелось висеть сначала на одном из промежуточных ярусов неба - в метрах тридцати над землей, и под нами был мой дом, старый дом, наполненный моим детством.

Но я уже был взрослым, познавшим женщин, пламенную любовь, а, значит, одно из главных предназначений пребывания в этом мире.

Словно боясь, что нас заметят, неосознанно стал быстро набирать высоту. Мы поднялись на десять тысяч метров, не испытывая ни недостатка кислорода, ни перепада атмосферного давления, хотя Земля стала показывать, что она круглая. Линия горизонта виделась слегка искривленной дугой.

- Достаточно? – спросил я.

Оксана только кивнула головой.

Вид на землю с такой высоты заставил нас забыть обо всем. Мы показывали пальцами, стараясь угадать, где начинается Иран и где его столица.

- А вот там, на востоке Ташкент, - неожиданно вздохнула Оксана. – У наших должен начаться рабочий день.

Конечно, надо было подняться еще выше, чтобы увидеть Ташкент, но я понимал, что забираться вверх опасно. Да и разве что увидишь! А вот как поведет себя машина времени в открытом космосе, не известно.

Но почему-то сказал:

- А вот там, на севере Москва.

- Да? Неужели Москва?

Я посмотрел на Оксану, которая расцветала на глазах от волн любви. Она стала еще краше, и ее лицо сияло счастливой улыбкой. Ну, а я, если посмотреть на меня со стороны, был похож на глупого ребенка, у которого появилась желанная вещь.

- Я немедленно хочу в Москву, - сказала Оксана, – показать тебя своим родителям. Я скучаю по ним.

- Как видишь, они, или кто-то один из них, в панике, - ответил я.

Но Оксана, казалось, не слышала меня.

- А мы можем оказаться в Москве? – спросила она, посмотрев на меня так, словно я сказочный волшебник.

- Конечно! Закрой глаза! Аб-гырым-бырым-буром, вот и твой московский дом!

Оксана открыла глаза.

Мы находились над Москвой в метрах трехстах. Задать программу перемещения по набору слова «Москва» было простым, секундным делом. Но модуль не был адресным бюро. Он завис точно над политическим центром столицы. Им был Кремлевский дворец съездов. Здесь я никогда не был. Несколько раз был пролетом на вокзале. Один раз поездом и пересадка растянулась почти на день. Тогда я провел несколько часов в метро, устал только от одного посещения Гумма. А сейчас мы в исторической цитадели страны. Все как на открытках – дворец съездов, брусчатка площади и дорожек. Царь-колокол и Царь-пушка.

Я не удержался и спустился к пушке.

Огромное такое изделие, отлитое в желании поразить мир. Но она не стреляла, как и обладатели ядерного оружия в наше время не решались использовать атомные и водородные бомбы.

Машина села на траву, мы вышли, держась за руки. И не успели обойти пушку, поражаясь ее размерам, как увидели бегущих в нашу сторону двух военных, которые на ходу доставали пистолеты из кобуры.

Я схватил Оксану, и мы юркнули в модуль, который мгновенно поднялся метра на три.

Караульные в звании сержантов по инерции пробежали еще несколько шагов и остановились, растерянно оглядывая местность. Один присел, предпочитая найти нас под елями, а второй подпрыгивал, думая, что мы спрятались в жерле орудия.

- Васек, - сказал подпрыгивающий лейтенант, - ты что-нибудь понял?

- Ни х..я! – отозвался Васек, приседающий. – Что за хрень. Я же видел двоих, парня и девушку. Генка, не могли же он и раствориться!

- Могли! – сказал я из своего невидимого укрытия голосом заунывным и устрашающим.

Оба тотчас же взглянули наверх, и Васек не теряя времени, пальнул из своего Макарова. Модуль проглотил три пули и высыпал их на траву.

- Ой, бля, что ты делаешь!

- Нехорошо выражаться при девушках, - сказала Оксана и, прыснула.

Друзья переглянулись и с искаженными от ужаса лицами сели на камни площадки перед пушкой.

- Вот, говорила мне бабка, что здесь водится нечистая сила, - сказал Васек и перекрестился.

- Старший сержант Васек, - крикнул я, - а еще кандидат в члены партии! Безобразие! Гена, проведи с товарищем политбеседу!

- Вы что здесь расселись!

Это крикнул неизвестно откуда возникший капитан. Его подчиненные вскочили, стали приводить свою форму в порядок.

- Здесь какая-то чертовщина, - сказал я голосом сочувственным и озабоченным.

- Кто из вас чревовещает? – тоном, не сулящим ничего хорошего, спросил капитан, тоже молодой человек.

- Да это мы тут приземлились, вот ребята и засуетились, - ответил я за подчиненных капитана. – Не податься ли нам дальше, дорогая?

- Я тебя люблю, - отозвалась Оксана. - Ребята, пока! Помашите нам ручкой!

Все трое подняли в нашу сторону правые руки, чтобы прикрыть глаза от солнца, но получился как бы прощальный взмах. Было очень трогательно, и мы рванули вверх.

Оксана присела на мое кресло, которое податливо увеличилось в размерах. Девушка запустила свою руку мне в волоса, поглаживая их. Неожиданно она остановила это занятие и воскликнула:

- Вов, твоя машина удивительна!

- Да, Гостюхин постарался, привез хороший экземпляр.

- Я уже к ней привыкла и я чувствую, что она стала частью нас обоих. Как друг.

Да уж, - сказал я, - то музыку включит, то кровать подвинет…

- Она читает наши мысли?

- А если желания не имеют мысли…

- Я прогладалась!

- Я тоже! Эх, сейчас бы баночку рижских шпрот! Да свежего хлеба!

Тотчас же панель управления оказалась прикрытой плоской поверхностью, на которой лежал хлеб и стояла открытая банка консервов.

При взгляде на еду у нас потекли слюньки и стол стал заполняться самыми разнообразными яствами. Дымились чашечки с кофе, появились тарелочки с нарезанными ветчиной, колбасой и салом… Даже вилки, салфетки.

Мы быстро набили рты едой. Но после нескольких минут Оксана сказала:

- Машина нам товарищ и друг. А друг без имени – это плохо. Давай назовем машину?

- Идея хорошая. Есть предложения?

- Конечно, назовем ее Шпротка.

- Не понял. От шпроты, что ли, рыбы?

- Ну да, машина прелесть, шустрая, как шпроты живые… в воде..

- Ладно, пойдет, - я раскинул руки в приветствии и воскликнул, - нарекаем тебя, машина времени, Шпроткой! Аминь!

И мы закрепили этот акт страстным и долгим поцелуем, во время которого мне показалось, что мы находимся в подвешенном состоянии, а между нами каким-то удивительным образом втиснулась наша Шпротка.

- Надо начинать поиск от Белорусского вокзала, - сказала Оксана.

- Это в какую сторону? – спросил я.

- Белоруссия – на Западе.

Модуль медленно поплыл в этом направлении, выбрав самый широкий проспект.

Москва была бесподобной – все в движении, она поражала своей бесконечностью и изобретательным сочетанием строений эпохи нашествия Наполеона и современных высотных зданий. Но я не мог со знанием хрестоматийных картинок в учебниках и журнале «Огонек» разобраться в этом хаосе улиц и зданий.

Оксана сидела рядом и молчала.

- Я несколько раз была здесь. Да, это улица Горького. Теперь смотри веред по ее створу и влево, там Белорусский вокзал. Остановись рядом с ним и разворачивайся на 180 градусов. Теперь влево. Вот это здание, где внизу продуктовый магазин. Я помню, ходила сюда за хлебом. А теперь в этот скверик. Вот она, пятиэтажка! Ее почти не видно среди высоких тополей.

Наш модуль аккуратно опустился между двумя деревьями перед фасадом дома, который находился в тени утреннего солнца.

- Причаливай к балкону пятого этажа, - приказала Оксана.

Мы оказались у незакрытого балкона, как раз напротив окна кухни. Ярко горела скромная пластмассовая люстра. На кухне, достаточно широкой, за столом сидели двое – мужчина и женщина. Они были уже не молоды. На столе стояли небольшие чашечки с кофе. Было воскресенье, и опрятные чистые люди никуда не торопились.

- Это мама и папа! – в волнении воскликнула Оксана.

Ее родители, словно услышав ее голос, взглянули в окно. Оксана прижалась к стенке модуля своим носиком и помахала им рукой. Но те ее не увидели и снова занялись чаепитием. Затем зазвонил телефон, и папа Оксаны протянул руку к трубке. Похоже, короткий разговор с кем-то далеким его сильно удивил. Он почти бросил трубку и зашагал по кухне, раздраженно размахивая руками.

- Я хочу их услышать, успокоить, но как это сделать?

- Позвонить, - предложил я.

- Можно спуститься к телефону-автомату и сказать, что ты уже здесь…

- Какой ты молодец, - бросилась обнимать меня девушка.

- Подожди, - мой взгляд упал на приборную доску. Я увидел нечто, хоть и отдаленно напоминающее телефонную трубку – почти плоскую пластинку. – Наверное, я знаю, что делать. Какой здесь номер телефона.

Оксана назвала.

Я взял эту трубку. Она издала гул прибора, ожидающего команду.

- Москва… 3245564…

Мы, затаив дыхание, смотрели в окно. Оба родителя вдруг повернули голову в сторону телефонного аппарата. Папа Оксаны сердито что-то сказал жене. Та взяла трубку. Я тотчас же отдал пластинку Оксане.

- Мамочка, это я!

- Ты, доченька?

- Да, я уже в Москве… Звоню из автомата.

- Конечно, я тотчас же приеду к вам!

- Помню. Но я же рядом…

Папа Оксаны вскочил и потребовал трубку.

- Ксанка, что за дела? Вчера ты еще была в Ашхабаде…

- Рано утром прилетела…

- Ну, ты просто агент ноль-ноль-семь! Как же умудрилась сработать?

Оксана хмыкнула:

- Сработать? Я все расскажу…

- Хорошо, поговорим и об этом. Спуститься за тобой?

- Нет, я недалеко.

Вот такой получился разговор.

Они засуетились, мама стала открывать холодильник, а папа пошел в другую комнату покурить. Чувствовалось, что он взволнован.

Неожиданно мама Оксаны всплеснула руками и, схватив авоську, побежала в прихожую. Хлопнула дверь.

- Ну что, ошарашим? – спросил я.

Оксана кивнула головой:

- Если только дверь на балконе не закрыта.

Оксана кивнула головой.

О последствиях розыгрыша мы как-то и не подумали.

Мы осторожно выпрыгнули на дощатый пол, единственное, что здесь было облагорожено и то, потому что на специальной полке лежали гантели, эспандер, и я торкнулся в дверь. Она поддалась, и мы, ликуя, проскочили на кухню.

- Будем пить чай? – спросила Оксана и поставила на газовую плиту чайник.

Я сел на табуретку. Но ненадолго, потому что в коридоре, ведущей на кухню, появился отец. Я вскочил, и занял выжидательную позицию. Встреча с будущими родственниками очень ответственное дело.

Оксана побежала навстречу и бросилась на шею отцу. Тот обнял и чмокнул ее, но тут же отстранил слегка в сторону и осторожно, словно пол превратился в минное поле, двинулся на кухню. Он внимательно осматривал все на своем пути.

- Это Володя, он мой одноклассник! – крикнула в спину отцу Оксана и тут же добавила, - Володя, а это Александр Семенович, мой папа!

- Я уж помню, как его зовут, - сказал Александр Семенович, - ишь, как вымахал! Ты хоть меня помнишь?

Я кивнул головой и вышел к нему из-за стола. Мы пожали друг другу руки.

- Садись, и ты, дочка, не стой.

- Пап, мы так неожиданно…

- Ладно, это понятно, - Александр Семенович махнул рукой, - насчет неожиданности… Я ведь присматривал через наших за тобой. Улизнула, значит. Еще я помню про твои ключи от квартиры. Но пройти мимо меня здесь, при открытой двери, без шума? Да и мама бы не отпустила бы тебя одну, почему она не вернулась с тобой? И еще дверь открыта на балкон…

Мы оглянулись, да из нас шпионов не вышло бы, дверь была слегка прикрыта.

- Нам стало душно, а на улице такая погода!

Александр Семенович вышел на балкон, не найдя ничего подозрительного, вернулся. Оксана уже разбавляла чай по-московски, используя кипяток и уже заваренный чай.

- Не надо, это пьет мама. Давай дочка зеленый! Возьми в подвесном ящике! А ты Володя, расскажи, что за чудеса происходят в Ашхабаде? С кем ты там связался? И каким рейсом прилетели?

- Билеты тебе показать? – обиженно сказала Оксана.

- Не надо. Все равно все узнаю.

- И я знаю, - вставил я свою реплику.

- Вот-вот, все вы знаете! Итак, кто первый начнет мне докладывать?

- Я, - сказала Оксана, - я буду объяснять!

- Но я же ничего толком не спросил!

- Конечно, осталась только яркая настольная лампа в лицо!

Оксана уже подала чай.

- Можно пока оставить все вопросы на потом? – спросила она, и взяла меня за руку. – Мы любим друг друга и хотим жить вместе. Мы прилетели за благословением…

- Ты, кажется, журналюга? – с упором на последнее исковерканное слово спросил папочка Оксаны.

Я стерпел и кивнул в знак согласия.

- И был женат?

Последовал тот же жест с моей стороны.

- Хорошо, у нас четыре комнаты, работу найдем обоим. Это я обещаю, - вдруг разулыбался полковник. - Но у вас все серьезно?

- Ну, конечно, папка!

Оксана снова бросилась к отцу на шею. Тот прижал ее к себе. Потом отстранил, глядя в глаза:

- Это ты из-за него никого не признавала?

- Из-за него.

Напряжение спало и мы стали разговаривать нормально, если можно так называть череду реплик и ответов, когда отцу и дочери хотелось сразу сказать о самом главном. Через минут пятнадцать послышался короткий звонок в дверь.

Оксана побежала в прихожую. Послышались радостные восклицания. Смех Оксаны, причитания Ольги Сергеевны. Я ее помню, она постоянно приходила на родительские собрания. Это было для нее праздником, потому что дочку всегда хвалили за учебу, активность и прилежание.

- Ну а ты, друг любезный, говори, где у вас ковер-самолет? – спросил меня отец Оксаны.

- Это вы про Шпротку? У балкона висит, только она невидимая.

- Какую еще Шпротку? Так вы уже дали изделию кодовое имя?

- Это ага можешь говорить аксакалу, а я еще боец. Что там у тебя за штука?

- Машина времени… из очень далекого будущего.

Мы замолчали. Мать и дочь шли к нам, поддерживая друг друга за талии. Ольга Сергеевна выглядела очень молодо, и Оксана смотрелась рядом как младшая сестра.

- Вот он, сердцеед! – почти сердито вместо приветствия сказала мне мать Оксаны, но тут же улыбнулась. – Как же я исстрадалась за тебя, Ксаночка! Кто бы знал! – И снова ко мне. - Как она тебя любит, бестолочь ты такая! Ну ладно, иди сюда, я обниму тебя!

Родители Оксаны были рады нашему приезду. Они по среднеазиатскому были широки на ногу при приеме гостей, а здесь мы, почти как молодые!

Около часа мы сидели в просторном зале за большим круглым столом. Есть и пить уже не хотелось. Мы рассказали о нашем классе, Оксана – о работе в Ташкенте, я о своей газете. Ольга Сергеевна и Оксана стали о чем-то тихо говорить, тогда Александр Семенович предложил мне покурить.

После хорошего армянского коньяка это было как раз тем делом, о чем мечтает мужчина. Александр Семенович зашел в свой кабинет и вернулся с кубинскими сигарами.

- Попробуем? Мне ребята привезли с Острова Свободы. Правда, осталось всего две штуки.

- Я не прочь. Но может одну на двоих?

- Ишь, ты, пожалел, - хмыкнул отец Оксаны. Глупости, травись своей! Пошли на балкон!

Сигары были хорошими, легко раскурились, и от них пошел сладковатый дым.

- Фидель не продает их американцам. А у нас их можно купить только в «Березке».

- Зато тростникового сахара завались, - попытался я поддержать тему товарооборота.

- Ты мне зубы не заговаривай, на этой штуке улизнули от милиции в Ашхабаде? Где она?

Я сначала не понял. Ах, да, модуль.

- Это здесь, - показал я за свою спину.

Александр Семенович тотчас же отодвинул меня в сторону и наткнулся руками на невидимый модуль.

- Черт возьми, там действительно что-то есть! – воскликнул мой будущий тесть, не скрывая изумления, но тут же взял себя в руки. – Полезем.

- Мы с Оксаной договорились…

- Ладно, джентльмен, зови ее!

Я пошел за девушкой.

Когда мы вернулись, папы не оказалось на балконе. Я протянул руки к модулю. По всему периметру балкона оббегал. Ни генерала, ни модуля.

Вот номер выбросил полковник! Кэгэбист мог без обучения и практики затеряться в анналах времени и, считай, что Оксана уже без отца, а Ольга Сергеевна одинока до конца своей жизни.

Я с жалостью посмотрел на Оксану и Ольгу Сергеевну.

Женщины сначала не поняли моего взгляда. И лишь через мгновение Оксана схватилась за голову:

- Господи, неужели он сел в машину?

- Кто? В какую машину? Что произошло? – выпалила сразу три вопроса Ольга Сергеевна и добавила четвертый. – А где Саша?

- Александр Семенович исчез во времени, - только успел сказать я, как неожиданно почувствовал легкое дуновение ветра.

Я снова протянул руку и нащупал модуль.

Перед ошарашенной Ольгой Сергеевной из воздуха у верхнего стропила балкона сначала появилась нога, затем торс и, наконец, весь Александр Семенович собственной персоной выпрыгнул на пол. Он держал в руках три коробки сигар:

- Вот, выменял в Гаване на свои часы, - гордо сказал Александр Семенович. – А что? Часы хорошие, надежные, завода «Слава»!

Через минут пять, снова за столом в зале, Александр Семенович признался, что побывал на Кубе 1876 года. И еще мы узнали, что он не удержался и заскочил в Вашингтон, поговорить в сенате. Там родитель Оксаны в подтверждении своей миссии выдал не очень длинную, но эмоциональную речь об истинных ценностях демократии. А после заскочил в современные штаты, чтобы узнать эффект. В руках полковника оказались две газеты.

"New York Times", 1876 год.

"Аляска слишком дорого обошлась Америке"

Вчера на заседании сената Соединенных штатов Америки во время дискуссий по бюджету страны слово взял некий русский эмигрант, который произнес речь о ценностях демократии. Сначала он сказал о том, что процветание нашей страны не коснулось среднего класса, не говоря об промышленных рабочих и бедняков. Одновременно, с замораживанием доходов среднего класса, росло социальное неравенство. С 1873 года рост годового дохода 1% самых богатых составил 3.4 %, а для наиболее богатых 0.1 % это было 5.2 %. Но для остальных 90 % эта цифра составила 0.3 % в год, начиная с 1873 г. Вот такая «американская мечта». Наш корреспондент заметил, что русский оратор дважды оговорился, называя 1973 год за точку отсчета его монетарных рассуждений.

Далее, под свист и улюлюканье сенаторов русский, одетый в пижаму, сказал, что не понимает, почему американцы неправильно используют слово «демократия» и предложил установить в Америке плутократические ценности, ведь все равно, по его мнению, власть в штатах принадлежит богатому классу, который, не имея формальных преимуществ, гарантированных законом, фактически пользуются преобладающим влиянием на выборы и вообще на ход государственной жизни. А честнее было бы назвать строй денежной олигархией. Член парламентской комиссии Рузвельт Бзежински под всеобщий хохот предложил потребовать у России вернуть выкуп за Аляску, ведь со времени сделки прошло лишь 11 лет».

"New York Times", 2006 год

«Странный раритет

На аукционе в Майами был выставлен лот с очень старыми механическими часами. Их приобрел за 250 тысяч известный коллекционер Джимми Бзежински. В интервью нашему корреспонденту Джимми признался, что еще не видел на свете более удивительного изобретения рук человеческих. Часы находятся в прекрасном рабочем состоянии, они ходят и показывают время по часовому поясу российского города Санкт-Петербург. Лот был выставлен эмигрантом с Кубы, бывшим хозяином известной кубинской табачной фабрики Педро Кастилио. Его дед Рафаэль Костилио приобрел их благодаря сделке с некоим русским, путешествующим инкогнито, за три коробки гаванских сигар. На задней стороне часов сохранилась гравировка с названием известного в советское время часового завода «Слава».

- Русские странный народ, - признался Бзежински. – 130 лет назад они изготавливают эти часы и придумывают им фирму, которая появится не ранее чем через полвека. Когда я держу этот часовой механизм, то меня не покидает ощущение, что ему не так уж и много лет. Я думаю нашим компаниям, производящим подобную продукцию, следует поучиться у русских».

Часть четвертая

В детской послышался рев Левки. Это наш с Оксаной сын. Я встал и побрел, спотыкаясь со сна. По ходу посмотрел на часы. Было пол пятого. Это самое непробудное время Оксаны.

Левка, увидев меня, скорчил требовательную рожицу и похлопал себя по бокам:

Это означало, что все мокро и требуется замена постели. Весь в меня.

- Кашу будешь?

Левка произнес:

Это означало, что он не прочь перекусить.

Я сменил ему постель, надел на него сухую пижамку и понес сына на кухню.

Здесь у него коронное место на высоком стульчике.

- Посиди, помолчи, сейчас подогрею.

Левка ничего не сказал, он начал агукать, показывая на картину с нарциссами.

В холодильнике еды для Левки не оказалось. Я вскипятил молоко, стал сыпать манку, бурно мешая, чтобы не было комков. Это занятие отвлекло сына от картины. Я подумал, что в его понимании я очень странный тип – большой, с копной волос на голове и очень неповортливый.

Потом начал студить. Процесс мною освоенный и доведенный до совершенства с помощью проточной воды в раковине. Минуты полторы хватило, что бы привести кашу в продукт оптимального употребления.

Левка высосал кашу через соску из бутылки и тотчас же описался. Я снова снял с него все и голым отнес в детскую. Погугукав, он уснул. Когда я на цыпочках выходил от него, то столкнулся нос к носу с отцом Оксаны. Он был форме большевистского комиссара: кожаная куртка, портупея, хромовые сапоги и пышное галифе.

От него несло простым табаком, оружейным маслом и еще чем-то, что не поддавалось моментальному распознаванию.

- Вы откуда Александр Семенович?

- С Феликсом мы тут немного погутарили…

Сказал так, словно побывал в стане казаков.

- Как, вы опять брали машину? Мы же договаривались…

- Виноват, не спалось. Уж больно хотелось посоветоваться со старшими товарищами, что мы тут строим, как и кому? И ради чего брали Зимний…

- Вы все выложили Дзержинскому?

- Ну не все, так намеками, мол, как бы он отреагировал, если бы Сталин стал генсеком, а затем расстрелял, сгноил и разогнал по зарубежью несколько миллионов людей. А потом была война. А после один из посредственных политкомиссаров стал генсеком.

- И что сказал Феликс Эдмундович?

- Он заснул, улыбаясь, словно я емиу сказки на ночь рассказал. И мне посоветовал поспать. Правда, уже во сне, он сказал: «Надо убрать Сталина из ЦК. Ильичу скажу…»

- А кем вы представились?

- Питерским коммунистом…

- А если бы вам не поверили, а расстреляли?

- Я хорошо сыграл свою роль.

- Я, извините, запрещаю вам…

- Сынок, не надо мне запрещать. Тем более я всегда подстрахован.

Из кладовой, где была помещена машина времени, вышла Ольга Сергеевна в очень интересной одежде, которую можно увидеть на бомжах, если бы те подобрали реквизит, выброшенный из театральных запасников. Но даже в этом случае отдаленно мама Оксаны напоминала Незнакомку с картины Крамского.

Она хотела молча пройти мимо меня, но я раскинул руки:

- Вы же можете оба пропасть в эпохах, произойдет сбой машины, и вы окажитесь… в гостях у мамонтов.

- Ах, Владимир, уж лучше вместе пропасть, чем этот шпион, - кивнула она на мужа, - будет мотаться один.

- Не верь ей зять, - усмехнулся Александр Семенович, - она боится, что я заверну налево в какой-нибудь бордель.

- У, баловник! – замахнулась на него жена какой-то изъеденной молью шалью, но он взял ее под талию и повел на кухню.

Поворочавшись в кровати и, поняв, что все равно не засну, я поцеловал спящую Оксану, и пошел на кухню.

Правда теща уже плескалась в ванной, а тесть сидел за рюмкой коньяка.

- Тебе налить? – спросил он.

- Нет, еще очень рано…

- Если считать как продолжение ночи, то нормально, - хмыкнул полковник, - Феликс предложил мне кружку спирта, а сам ведь отказался. Ну я с его помощником Бородиным и выпил.

- Я вижу, что вас мучают вопросы современности, Александр Семенович, - сказал я, посмотрев в окно. Там уже светало. - Вы постоянно убываете в прошлое. Что вы там ищите?

- Истоки ошибок нынешних, - несколько выспренно ответил генерал, не поднимая головы.

- А в чем они?

- Это провокационный вопрос. – Наконец полковник поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Это был не просто взгляд человека, опытный чин госбезопасности читал в моей душе, как в книге. – Ты думаешь, что живешь под моей крышей и бояться тебе нечего? Ошибаешься, вся твоя подноготная известна полковнику Скобцеву. Он перечитал все твои публикации в газетах, начиная с «Пионерской правды», где ты в пятом классе напечатал свое первое стихотворение про мир. В одном из путешествий я заглянул в юность этого Скобцева, побывал в его комнате, когда он учился еще в школе. Под подушкой его кровати я увидел атлас, вероятно отцовский, приложение к медицинской энциклопедии. По пятнам на нем я понял, что мальчишка онанирует, разглядывая половые органы.

Я с изумлением взглянул на тестя. Вот школа славных органов безопасности! И если бы свой отчет об обыске у юного Скобцева полковник доложил с долей торжества, я бы тотчас ушел из кухни и вряд ли протянул руку генералу. Но на его лице проступала усталость. Та усталость, которая свойственна людям совестливым, но обязанным заниматься некими делами как раз вопреки совести.

- Во-во, - заметил налет брезгливости на моем лице полковник. – Ты знаешь, что прославленная в детективах работа сыщиков начинается с обычной замочной скважины? Знаешь анекдот про майора Пронина. За ним бежал преступник, и когда бежать было некуда, оставался один сортир. Короче, преследователь поднял крышку унитаза и на него взглянули умные глаза майора.

- Вы, наверное, не только в прошлой жизни Скобцева паобывали, - предположил я. – Но и своих начальников не забыли.

Тесть молча налил себе коньяка.

Я понял, что, конечно, наш генерал покопался и в жизни своих шефов. И тому подтверждением была чуть заметная усмешка, таившаяся в уголках губ моего тестя.

- Вчера мне предложили выйти на пенсию. Мол, идет компания по омоложению аппарата. - Вы не в милости?

- Да нет, не сказал бы. Что-то гниет рядом. А я иногда морщусь. Может стоит смотаться в будущее? Ты же был.

Он подвинул в мою сторону полную рюмку.

- Пей, а то не буду ни о чем говорить с тобой.

Я выпил, и я ощутил свой желудок. Странно, когда таким образом ощущаешь свои внутренности. Очень странная тема для рассуждений.

- скажу честно, что боюсь будущего нашей страны, чувствую, что там гадко, - продолжал говорить тесть. - Да и ты рассказывал о развале, о каком-то Туркменбаши. А давай, пока есть у меня сила, удавим мы этого Ниязова. Да и еще нескольких московских, да и других, кто ведет страну в тупик.

- Вы же этого не сделаете?

- Я? Почему не сделаю? Пошлю несколько групп, обставим дело так, что комар носа… - Но кадровый офицер неожиданно замолк. Он снова испытывающее посмотрел на меня, словно хотел выяснить, когда я напишу подробнейший на него донос. - Впрочем, мы диалектики. Можно убрать одного-двоих, но или отдалим дела, или, наоборот, неожиданным образом приблизим…

Полковник отстранил от себя рюмку и пошел к раковине, подставил голову под холодную струю. Однако, повернув голову в мою сторону, под шум бегущей воды сказал:

- А ты знаешь, почему я не доложил наверх о твоей Шпротке?

- Знаю. Начнется мировая война.

- Да нет, вернется капитализм. Они, - он кивнул наверх, - станут внукам шмотки с западных универсамов тоннами вывозить.

Потом мы открыли форточку и закурили.

- Ленина видели? – спросил я, словно не было разговора на другие темы.

- Видел, но издали, на митинге. Говорил эмоционально, убежденно, словно каждое слово для него самого было открытием.

- А Дзержинский как на ваш взгляд?

- Интеллигент, умнейшая голова. Ильич умел подбирать кадры. Это нынче на Западе благодаря белоэмигрантам Дзержинскому состряпали легенду изувера. А я ведь видел своими глазами, что он никому не угрожал ни словами, ни оружием. Он давал точные и хорошо продуманные команды. Это были команды грамотного и любящего свою страну человека. Умного и разносторонне

Я посмотрел на часы.

- Пора бегать.

- Я сегодня пас, - ответил тесть. – Побегал. Часок вздремну и на работу.

В этот же день, а это была пятница, полковник пропал.

В конце дня мы с Оксаной должны были встретиться.

Да, кстати, меня взяли в газету «Труд», а Оксану - в МПС. В принципе от Пушкинской площади до Старой Басманной можно добраться и метро, но я предпочитал пройти напрямую, по известному мне короткому маршруту.

У Оксаны рабочий день заканчивался часом позже. Обычно мне хватало и получаса, чтобы дойти до скверика, который треугольником разделял здание МПС от станции метро «Красные ворота».

Я не торопился, но все равно подошел к главному входу за двадцать минут.

Я сел на скамейку и позавидовал двум мужикам, пившим холодной жигулевское пиво. И тогда я подумал, почему бы мне не удивить их, мужиков, каким-нибудь чешским или баварским пивом, которое я мог приобрести благодаря Шпротке. Именно в этот момент в мою девственно чистую голову закралась блудливая мысль о том, что я обладаю невероятно мощным орудием удовлетворения самых изощренных желаний.

Я представил, как выхожу из Шпротки в самом модном прикиде, купленном в дорогом супермаркете Великобритании или Франции, несу фотокамеру или радиоприемник…

Но, поглядев на маячившего невдалеке милиционера, вздохнул. У нас в роду фарцовщиков не было. А тут бы сразу замели.

К моему удивлению, Оксана выскочила из подъезда на четверть часа раньше. Увидев меня, она приветливо вскинула руку, и, не обращая внимания на двигающиеся машины, наперерез побежала к скверику. Послышался визг тормозов и отменный мат одного из водителя. Но жена бежала не обращая внимания на ею созданную нервную обстановку в рядах водителей. Я побежал ей на встречу, но оказалось, что не один – дежуривший милиционер тоже рванул за мной.

Оксана оказалась у меня в объятиях. Это очень приятно после нескольких часов разлуки. Я обратил внимание на подошедшего милиционера. Он в спину Оксане спросил:

- Гражданка, в чем дело. Почему вы нарушаете правила движения?

Словно к какой-нибудь дамочке за рулем.

Дамочка не обратила на стража порядка никакого внимания и сказала мне:

- Вова, отец пропал!

- Как пропал? Он же на работе!

- Мама звонила на работу, подчиненные ничего не говорят. Час назад в доме были из комитета и расспрашивали по минутам распорядок дня папы.

Боковым зрением я увидел, как молоденький лейтенант слинял.

Мы молча смотрели друг на друга: неужели полковник улизнул с работы и застрял в Шпротке? По всем правилам передвижения машина возвращает из путешествия в то же мгновение, с которого оно началось. Если этого не случилось, то произошло ЧП вневременного и внепространственного масштаба.

Надо срочно ехать домой.

Мы поспешили к станции метро.

К нашему облегчению Шпротка была на месте.

Ольга Сергеевна выглядела расстроенной.

- Мы договорились с Сашей созвониться после десяти. Я прождала почти час, а когда позвонила ему на работу, то мне ответили, что не знают где он. В любом случае Саша всегда звонил мне. Он очень обязательный человек, - сказала она и после минутной паузы, которую никто из нас не нарушил, продолжила с интонацией человека, нащупывающего путь в темноте. - Или они взялись за него, или случилось нечто непредвиденное. Саша бы обязательно дал знать о себе.

- Мы можем узнать, что произошло, - сказал я. – Вы знаете, когда вам стало понятно, что он исчез?

- Около 11 часов. Но если говорить о практике исчезновений, то проходит несколько часов, а то и дней, как начинают серьезно искать человека. Вполне возможно, он пошел на секретную встречу.

- Полковник? Это его уровень? - усомнился я.

- Кто знает об их уровнях? - умудрено заметила Ольга Сергеевна. - В их работе приходится заниматься всякими делами. Это не милиция и не армия. Вы хотите использовать машину?

Я кивнул головой.

- Тогда лучше начинать после утреннего доклада. В пятницу он заканчивается в половине десятого.

Вскоре я уже сидел в машине, но за мной увязались обе женщины, прихватив сына, который вел себя достойно, засунув указательный пальчик в рот и разглядывая Шпротку. И мне показалось, что она, эта очень умная машина будущего, заигрывает с ним непонятным для взрослых образом. Левка что-то слушал и был этим доволен.

Оксана принципиально не отпускала меня в путешествия одного, а Ольга Сергеевна сказала, что она поможет мне сориентироваться на месте. «Я работала 18 лет секретарем у заместителя Андропова, - подчеркнула она, - кое-что помню».

И вот мы в святая святых грозной службы страны. Само здание было построено в начале века и это почувствовалось по внутреннему оформлению помещений – лепные потолки, квадратные колонны, высокие дверные проемы.

Мы двигались под потолком и под нами проходили люди. Несколько постов и мы оказались в приемной заместителя начальника КГБ Крючкова.

За столом секретаря сидел молодой капитан. Он просматривал какие-то папки и отвечал на телефонные звонки неизменной фразой: «У Владимира Александровича совещание». Капитан был натренирован до невозможного - он несколько раз подозрительно смотрел в верхний правый угол – место, которое заняла Шпротка. При закрытой двери звуки проходили только снаружи.

- Надо посмотреть, папа на совещании? – сказала Оксана.

Я сказал, что неудобно подслушивать.

- Мы и не будем их слушать.

- Нет, нельзя подслушивать, - согласилась со мной Ольга Сергеевна. – Подождем.

В это время двери открылись и из кабинета стали выходить офицеры – полтора десятка, среди которых были две женщины. Но Данилина не было.

- Он там и надо узнать, какой происходит разговор, - теща в упор посмотрела на меня.

Я подчинился и через мгновение мы зависли под потолком кабинета Крючкова. Да, полковник был здесь. Крючков был в форме генерала.

Он вышел из-за своего стола, задернул занавеску карты мира.

Данилин молча стоял.

- Садись, Александр Семенович, - предложил Крючков, – нам поговорить надо.

Они сели через длинный стол для совещаний друг против друга. В руках Крючкова оказалась ручка с его стола. Он, в такт своим словам стал постукивать ею:

- На твоей совести несколько проектов. Но о них, Семеныч говорить не будем. А по поводу докладной из туркменской конторы. Полгода назад ты организовал в Ашхабаде слежку за своей дочкой…

Он посмотрел на Данилина. Тот спокойно смотрел в упор на начальника.

- Прав у тебя хватает и на такие операции, но я знаю хорошо, что где Данилин, там и нечто неординарное. Рассказывай.

Полковник Данилин огляделся. Он посмотрел в угол, где зависла невидимая Шпротка, как будто увидел нас.

- Да, но это, видимо потом…- сказал он.

- Да так, - кое-что подумалось. – Но если мы сейчас на «ты», могу ли я спросить, что ты имеешь в виду? Так что ты от меня хочешь, Володя?

- Все было нормально. Ты же знаешь, мы контролируем любые операции. Но вот тупик – ни поездом, ни самолетом ни твоя дочь, ни ее тогда жених не приезжали в Москву. Ну хорошо, прозевали наши пинкертоны ребят, но как они оказались в тот день, когда убыли из Ашхабада, в Кремле? По описаниям охраны – это были они. Итак, что там было на самом деле? На чем путешествовали твои родственники?

- Вы меня вводите в тупик, - Александр Семенович перешел на официальный тон. – Где-то дома были билеты с ашхабадского рейса, но, боюсь, Ольга выбросила их. А насчет Кремля – это полный бред. Ребята еще были в самолете.

- Да, может быть так оно и должно быть.

Крючков прошел к столу и сел. Он стал рассматривать какие-то бумаги перед собой.

Затем поднял голову, вздохнул:

- Я старый волк в этих делах. Чувствую, что здесь есть нечто, что позволяет тебе, ну да, вам, полковник, чувствовать себя в уверенности. Да вот нечто странное. Какое противное сочетание слов! Вот, уважаемый начальник отдела оперативных решений. Нам выслали по факсу копию газеты аж за 1876 год. Снимок с заседания сената США, на котором некий русский держит речь, причем в пижаме. Когда сенатская публика приходила в себя от изумления, этот оратор, очень похожий на вас, товарищ полковник, исчез.

Тесть пожал плечами и снова посмотрел в угол, где мы зависли. Наверное, работа на Шпротке не проходит даром и она каким-то образом дает о себе знать.

Крючков хлопнул какой-то папкой, раздраженно хмыкнул и уже спокойно сказал:

- Я должен доложить Юрию Владимировичу.

Данилин усмехнулся:

- Решать Вам. Все?

- Нет, не все.

Крючков снова встал и подошел вплотную к полковнику:

- Где твои часы?

- Да вот, на мне…

- Ты знаешь, о каких часах идет речь.

- Наверное, дома. У меня десяток таких.

- Наш доверенный прислал интересную историю о часах завода «Слава», оказавшихся в штатах. Интересна она тем, что часы пролежали полторы сотни лет у кубинского табачного миллионера.

- Мне это неинтересно.

Данилин сделал шаг в сторону, намекая на то, что у него полно другой работы, и он жалеет о потерянном времени.

- И мне это очень интересно, всему СССР это крайне важно! – воскликнул Крючков. – Отвечай, что это за хреновина с перемещением вещей и людей во времени. Где этот прибор?

- Прибор? – полковник отбросил все приличия и субординацию. - Ты что, Саныч, белены объелся? Или внучка сказки тебе читает?

- Товарищ полковник, - с лица Крючкова исчезло добродушие, - вы давали присягу! И вы знаете, что, не проверив факты, я не излагаю их. Что за игры вы затеяли?

Данилин побелел:

После этого он уже покраснел.

- У него поднялось давление, - вскричала Ольга Сергеевна, - Вова снижайся. У меня есть таблетки. Ему нужен папазол!

- Как снижаться? Нас же увидят и арестуют.

- Он получит инфаркт…

- Вот что, полковник Данилин. Я отстраняю вас от работы. У нас есть место, где вы можете подумать. Мне вызвать конвой или сами спуститесь?

- Ах вот, как, генерал-лейтенант, - ответил Данилин, - так вы уже доложили все Юрию Владимировичу. - Не думал, не думал.

Он достал из кармана пачку лекарства и бросил в рот несколько таблеток.

- Слава Богу, у него есть! – воскликнула Ольга Сергеевна.

- Идите, думайте.

Данилин пожал плечами:

- Есть, товарищ Мюллер!

Он быстрым шагом вышел из кабинета, прошел по коридору, спустился на лифте вниз и снова пошел по длинной подземной перемычке, которая вела в следственный изолятор. Он шел так, как будто хорошознал маршрут и цель ссылки. Дверь изолятора уже была открыта, и старший лейтенант с дежурной повязкой на руке проводил его в камеру.

Все это мы видели, непрерывно следуя за отцом Оксаны. В камере, больше похожей на операционную, обложенную белым кафелем, мы и Данилин оказались одновременно.

Генерал сел на кровать и посмотрел, как за ним тщательно закрывают двери. Немного подождав, мы решили обнаружить себя.

- Саша, мы здесь, - прошептала Ольга Сергеевна, чуть приоткрыв дверь Шпротки.

По тому, как напрягся полковник, мы поняли, что нас услышал. Но он повернулся к двери и громко сказал:

- Вы все слышали, уважаемый Владимир Александрович?

Прошло еще несколько секунд и генерал снова обратился к невидимому Крючкову:

- Ну, конечно, слышали. Тогда приходите в эту исповедальню за мной в реальном времени. Все, конец связи.

Конечно, мы поняли этот театральный экспромт. Помещение не только прослушивается, но и, наверняка, где-то вмонтированы бесшумные кинокамеры. Может быть, недалеко в соседнем помещении сидит оператор с наушниками и составляет отчет о поведении «Узника».

Ольга Сергеевна прикрыла дверцу, и я установил в машине реальное время. Было уже 19.20.

Александр Семенович сидел на узкой кровати. Он явно ждал нас. Я подрулил прямо к нему и открыл дверь.

- Мы здесь, - снова сказала его жена.

- Пора вас забирать, - сказал я.

Полковник увидел нас и в мгновение очутился в машине. Я плотно прикрыл дверь. Тут же мы оказались снаружи здания.

- А теперь давайте совещаться, - предложил Александр Семенович.

Но жена и дочь обняли его и не давали ничего говорить.

- Ну, полноте, хватит. Я вот что скажу. Контора нас уже не отпустит. Я думаю, что нам следует сдаться, но так, чтобы никто нас не трогал. Это значит, нам необходимо сделать визит к Самому.

- Брежневу? – спросил я.

- Нет, к Андропову. Брежнев ничего не сможет сделать без Андропова. Да и лишнее это будет звено.

- Тебе виднее, конечно, - сказала Ольга Сергеевна, - но может, уедем в другие края?

- О чем ты говоришь, родная: Родину предать?

- Мы можем перебраться в завтрашний день, - сказал я.

- Это хорошая идея, - согласился генерал, - нас будут догонять, но никогда не догонят. Но ведь выпадет целый день нашей жизни! А его надо прожить! Обязательно прожить!

Вот такой правильный полковник, отец моей Оксанки.

До этого молчавший Левка решил заявить о себе. Он стал агугать, держась за потемневший гульфик штанишек.

- Он мокрый, - сказала Оксана. – Надо домой.

- Но сначала к Андропову на прием, - полковник посмотрел на нас всех упрямым взглядом. – Я всегда решаю все быстро.

- Сейчас, - сказал я и спросил Шпротку, – здесь есть что-то похожее на сушилку?

Шпротка повела себя так, как шестой человек нашей компании. Она не стала сушить, а подсунула мне чистый комплект детского белья – пижамку и штанишки.

Как только Левка был переодет, старье исчезло, но зато появилась прекрасное блюдо в виде кашицы.

Лишь после этого я направил машину в кабинет Андропова.

Это было просторное помещение с высокими деревянными панелями из бука, широкими окнами с тяжелыми занавесями. Большой письменный стол был уставлен бесконечным рядом телефонных аппаратов. За столом была дверь в комнату для отдыха. Не по центру, а сбоку, ближе к входной двери, стоял стол для совещаний.

Хозяин кабинета что-то читал.

Александр Семенович выскользнул из машины и встал напротив стола. Андропов тотчас же отреагировал на его появление, подняв голову:

- Вы уже сквозь стены проходите?

- Разрешите обратиться товарищ генерал армии?

Андропов встал:

- Как вы исчезли из исповедальни? Вас там ищут! Что за фокусы?

- Разрешите доложить! Я здесь не один.

- Да? С нами нас двое.

- Нет, товарищ генерал армии…

- Александр Семенович, садитесь. А я пройдусь по кабинету.

Председатель КГБ СССР прошелся по ковру и заметил щель, сквозь которую можно было увидеть нас. Он поманил нам пальцем:

Мы все вышли.

Андропов похлопал рукой по корпусу машины:

- Невидима. Вот это прорыв, если это не мистификация! Откуда она? – он обратился к полковнику. – Кто ее достал?

- Владимир, мой тесть. Это он на этой машине исчез из Ашхабада с моей дочерью.

И рукой в мою сторону.

Я отрапортовал:

- Я был в недалеком будущем Юрий Владимирович. СССР там уже нет.

Андропов недобро посмотрел на меня. Потом, почему-то на портрет Брежнева, который, увешенный многочисленными наградами, доброжелательно смотрел в сторону окна.

- А как вы туда попали? И в какой год? Если, конечно, вы честный человек.

- Машину сначала создал, а после привез из будущего мой гениальный сосед. Я был в 2006 году и увидел в центре Ашхабада президента Туркмении Ниязова. Его там звали Туркменбаши. В моей честности вы не сомневайтесь. Я комсомолец.

Взгляд Андропова смягчился, но складка на лбу окончательно не разгладилась.

- Почему скрывали так долго? – это уже моему тестю.

- Надо было все продумать… Да и отдай Шпротку, мы так назвали машину, ученым, разберут по винтикам.

- Ученые да, они дотошные. Ну а что же сразу ко мне? Прошло…

Андропов махнул рукой:

- Где уже бывали?

- Виделся с Дзержинским, - доложил полковник, видя, что Андропов интересуется машиной всерьез.

- Наверное, вы ему, Александр Семенович, жаловались…

- Пытался, но он не поверил ни одному моему слову, кроме нападения Германии. Да и я говорил в предположительном варианте, разве признаешься, что прибыл на машине времени?

- Я бы ту же позицию занял, - сказал Андропов, - но факт есть факт.

Он заглянул в машину, но не стал в нее входить.

Зазвонил телефон. Андропов скорым шагом подошел к своему столу:

Из трубки был слышен мужской голос, это узнаваемые брежневский баритон:

- Ты мне нужен, Юрий. Приходи.

- Хорошо, Леонид Ильич.

Андропов положил трубку. Он немного застыл в полусогнутом над столом положении, затем выпрямился:

- Быстро все в машину. Для меня есть место?

- Да, товарищ…

Андропов нажал кнопку селектора:

- Дмитрий, никого не впускать до моего распоряжения.

Он решительно прошел в Шпротку и обратился ко мне:

- У нас есть возможность поговорить, но прибыть к месту через 12 с половиной минут?

- И где мы можем побывать?

Я пожал плечами:

- Где угодно. На Кубе, на берегу океана.

- Заграницей? Нет. Лучше в Сочи. Там есть одна пустующая дача. А мы посидим на берегу…

Берег Черного моря был длинной песчаной косой. Мы попали, действительно, в безлюдное место и сели.

Уже холодные волны подкатывали к нашим ногам. Палило яркое утреннее солнце. Но, благодаря Шпротке, у нас появились удобные кресла и большие шезлонги. Мы все расселись, а Ольга Сергеевна, Оксана с Левкой пошли гулять по берегу.

Андропов посмотрел на меня, но сказал моему тестю:

- Я думаю исключать из разговора молодого человека бессмысленно, Александр Семенович?

- Да, он владеет машиной.

- В каком вы звании?

- Лейтенант запаса.

- Ну, что ж, за заслуги перед Отечеством я произвожу вас в капитаны войск КГБ, но курсы вы все-таки пройдете!

- Служу Советскому Союзу!

- Самая главная служба, капитан, - сказал Андропов, предлагая жестом сесть, - это молчать. Сначала разберемся втроем. У нас в руках совершеннейшее технологическое изделие будущего. Произвести его в СССР сегодня невозможно. Таким образом, мы не можем его дать в руки ученых. Но послать ученых в далекое будущее можем. Это главное в нашей программе.

Наш мир – это реалия постоянного кризисного противостояния. Я знаю, что наш самый современный и гуманный общественный строй не выдержит без технологического прорыва. Я тоже думаю, что дни СССР сочтены. В этом меня убедили аналитика разведок. Правда, я всегда понимаю западные спецслужбы желаемое выдавать за действительное. Хотя это и есть в какой-то степени движущий момент. Нас не захватят, но нам приходится все время встраиваться в существующую модель мира, которую строят, увы, американцы и их союзники. И это факт. И уверен, что даже если развалится СССР, то центральная Россия будет сильной.

Александр Семенович привстал. Его лицо выражало недоумение.

Но Андропов мягко остудил его:

- Я аналитик. Я не меньше вашего верен большевизму, но будем реалистами: большевизм – исторический вызов. Он был брошен, но матч идет и пока мы не сдаемся. Но если и будет поражение, то только за счет серьезных внутренних просчетов. Нам необходимо найти устрашающее оружие, чтобы как можно дольше сдерживать натиск Северной Америки. Следовательно, снова экскурс в будущее, но ученых-оборонщиков. Это первый пункт.

Общество не должно быть обделено прогнозами и перспективами идеального формирования. Посылаем второго ученого. И здесь роль экскурсовода и организатора маршрутов ложится на майора Степанова. Мы создадим сверхсекретную группу под руководством полковника, наверное, уже генерала Данилина. Машину будем держать в подвале одного из корпусов подмосковной школы КГБ. Все необходимо оформить так, чтобы никто не знал об истинном назначении новой лаборатории. В штат включим гипнотизера, который позволит ученым забывать сам путь в будущее, впрочем, наверное, еще подключим историка, значит, будут путешествия и в прошлое. К тому же ученые – это собственность комитета.

- Юрий Владимирович, - неожиданно услышали мы голос Ольги Сергеевны, - Вы забыли про нашего Леву. Поэтому мы очень просим с Оксаной не включать нас никуда, но путешествия держать под жестким контролем. Вдруг Александр Семенович захочет убить Гитлера!

- Верное замечание, - согласился Андропов. – Дисциплина будет строжайшей. Я понял, что майор Степанов лишен авантюризма. Другой бы давно умыкнул машину и исчез с нашего горизонта. Поэтому все маршруты будут утверждаться лично мною.

В этой беседе на берегу моря было еще сказано немало. И мы поняли, что председатель КГБ – единственная гарантия нашей нормальной жизни. Он очень здраво отнесся к Шпротке.

А затем мы вернулись в Москву и высадили Андропова в его же кабинете.

Этот авторитетный человек пожал нам руки.

О чем он говорил Леониду Ильичу, мы не знаем. Но, судя по отношению к нам и Шпротке, мы поняли, что никто больше в мире не узнает о нас. Вечером того же дня мы сидели дома. А в это время генерал-майор Крючков получил в руки приказ Андропова о создании отдела «Шпрот».