СУЧЬЯ СТАРОСТЬ.

 

В центре Москвы, на Новом Арбате, на ржавом, канализационном люке, сидела старая сука. Жаркое полуденное солнце, съев и без того прозрачную тень от чахлых придорожных лип, влачащих свое грустное существование в этом скопище пыли и выхлопных газов, со всей своей, июльской беспощадностью, бросало свои обжигающие лучи на эту, неподвижно сидящую суку. Почти черной масти, овчарка - она сидела, широко открыв свою пасть, и жаркое, хриплое дыхание, с бульканьем вырывалось из ее пересохшего горла. Тонкая, прозрачная нить ее слюны, стекая через желтые, полустертые зубы, опустившись почти до самой рифленой, раскаленной крышки люка, висела практически без движения. Ветра не было. Казалось все вокруг застыло в этой, желеобразной духоте. И только горячие, вертикальные потоки воздуха медленно колыхались со слюдяным блеском над податливым асфальтом и пожелтевшими газонами. Прохожие двигались, словно сомнамбулы, замучено и нехотя, и лишь бесконечный поток машин на проспекте жил своей, стремительной, ревущей жизнью.

Кто-то из сердобольных прохожих, бросил половинку беляша под самые лапы суки, но его, прогоркло - чесночный запах, казалось? нимало не беспокоил собаку. Яркие, изумрудно-зеленые мухи тотчас же оккупировали этот, истекающий жиром кусок теста, но даже и их надоедливое жужжание и мельтешение не могло вывести ее из состояния устойчивого транса. Хотя, скорее всего, это был и не транс, а просто идеальное выполнение собакой команды – Сидеть,- которую бросил ее хозяин, прежде чем вновь забрался в свой сверкающий автомобиль, и умчался в бирюзово - бензиновую даль Калининского проспекта.

Выполнять все желания своего божества,- человека и хозяина, генетически заложенная задача собаки, и она, как всегда идеально справлялась с ней. Он, ее царь и Бог, приказал ей сидеть, и она будет сидеть, до последнего, вот еще немного, еще чуть-чуть, и он обязательно, вернется, придет за ней, ее Бог и царь, и если уж и не сегодня, то завтра - несомненно.

А мимо нее, все с тем же однообразным шумом, проносились тысячи и тысячи лошадиных сил, закованных в железные, лакированные латы, с усилием и хрипом, крутящие черные, каучуковые колеса, передвигающие с натугой какие-то промасленные шестерни и клапана, вентиляторы и подшипники….

Бесконечная вереница этого двигающегося, бездушного железа, пролетающего мимо нее, несколько усыпило собаку. Глаза ее потускнели, слегка прикрылись, в посадке появилась некоторая вялость и усталость. Собака спала. Сидя, чутко подергивая большими ушами, и иногда приоткрывая глаза, она тем ни менее все-таки спала.

Не знаю точно, снятся ли собакам сны, но если снятся, то этой старой, бесконечно усталой суке, несомненно, снился ее хозяин. Вот он, восьмилетний, очень гордый мальчишка, в валенках и варежках на резинке, впервые выгуливает свою собаку, маленького, лопоухого щенка, на тупой, округлой мордочке которого, болтается огромный, пахнувший свежей краской и кожей намордник. Недавно выпавший снег, очень мягкий и пушистый. Щенок тонет в нем по самое пузо, а маленький хозяин смеется, и бросает в него снежки, с налипшими на них голубыми шерстинками от варежек.

А вот, уже подросший хозяин, возвращается пешком почти через весь город, с собачьей выставки. У нее, уже мощной и матерой собаки, на строгом ошейнике болтаются, звеня многочисленные медали и жетоны. И вновь ее хозяин горд. Его собака - лучшая из лучших….

А эти воспоминания уже из самых последних. Она при ходьбе с натугой подтягивает, ставшие отчего-то непослушными задние лапы. Большую часть дня, она лежит у двери, притворяясь, что спит - по крайней мере, так она реже ловит на себе презрительные взгляды, бросаемые в ее сторону ее же божеством, ее уже совсем взрослым хозяином….

Старая сука, никак для себя не может объяснить те перемены в поведении и отношении к ней этого, столь для нее родного человека. Что произошло? Разве это не она спасла его от злобной шпаны, вооруженной обрезками рифленой арматуры? Или не она, ежегодно рожала щенят, которых у нее постоянно куда-то забирали и уносили из дома в большой, плетеной корзине, не отдав ей на воспитание ни одного из них?

Мимо нее, с ревом промчался какой-то мотоциклист в цветастом шлеме. Громкий звук мотора, окончательно разбудил собаку, и она вновь стала напряженно вглядываться в пролетающий мимо нее поток машин, стараясь не пропустить черный автомобиль своего хозяина.

А в доме напротив, оперевшись локтями на обшарпанный подоконник, стоял возле окна невысокий, худощавый старик, в полинявшей майке и почти прозрачных от долгой носки синих, сатиновых трусах. Яркие солнечные лучи, бесстыдно освещали нищенскую аккуратность его квартиры. На стенах, в ядовито-зеленых обоях, висели выцветшие фотографии в деревянных рамках. В углу стояла узкая, провисшая панцирная кровать с ножками на роликах, застеленная полосатым, байковым одеялом. Над кроватью, на вбитом в стену гвозде, на деревянных плечиках, висел полуприкрытый газетами парадный офицерский китель, с майорскими пагонами на нем. Солнце, отражалось слепящими бликами от ярких, начищенных орденов, и многочисленных медалей, каскадом висящих на этом, парадном кителе.

А дед этот, судя по наградам некогда человек геройский, сейчас смотрел в окно и видимо привычно разговаривал сам с собой.

- Ну, что собачка, все сидишь? Который уже день? Третий, поди…. Зря ты его ждешь. Судя по всему, уже не вернется твой хозяин, сука. Что же мне с тобой делать, бедолага? К себе взять. Так дети, небось, хай поднимут. Скажут, что совсем, мол, старый из ума выжил….

Хотя если честно, я у них денег не беру, пока еще сам себя обихаживаю….

Напротив, это они ко мне каждый месяц в пятых числах приезжают, говорят, что просто проведать, но я- то знаю - деньги нужны. Оно и понятно, они молодые, время сейчас такое, все дорого, а я…. Да много ли мне надо, пню старому? Хлеб, да кефир, а на похороны уже давно отложено. Ладно, собачка, потерпи немного, сейчас оденусь только, да и спущусь к тебе. Где-то у меня веревочка была, да где же она? Была ведь, точно была, помню….