«Ты должен помнить, что время не принадлежит тебе, – ты принадлежишь времени»

 

Стивен Кинг, «Мой милый пони»

 

 

Меня всегда интересовал вопрос, что такое случайность. Возможно, так мы называем то, чему не можем найти рационального объяснения. Или скорее не хотим? Если вечером на небе не было ни единого облачка, а утром идёт проливной дождь - это закон природы. А вот если обаятельный спаниель знакомых попадает под колёса грузовика - списываем всё на несправедливую случайность. Не знаю, были ли случайностью события, в результате которых я стал полноправным «хозяином» небольшой палаты со светло-кремовыми стенами, столиком с закруглёнными краями, парой стульев и старой койкой. Самая благоразумная часть мозга стёрла из памяти всё, что привело меня сюда. Я лишь чувствовал, что задержусь здесь надолго.

Перешагивая порог своего нового жилища, я проявил прямо-таки нордический характер. Но события того дня застилал туман. Он появился ещё тогда, когда началась эта ненормальная история. В голове остались лишь ощущения: всё казалось слишком неправдоподобным, но с другой стороны вполне закономерным. «Сейчас самый разгар дня, и ты должен быть не здесь, а на рабочем месте, с чашкой крепкого кофе у монитора», – возмущалась одна половина сознания. Вторая, в свою очередь, была убийственно спокойна: «Ведь к этому всё и шло, правда?»

В моей прошлой жизни, как я обозначил для себя всё, что происходило до этого дня, у меня было не слишком много друзей. Пара товарищей, дружба с которыми началась ещё во время поступления на факультет журналистики, куда мы вместе пробились, несмотря на огромный конкурс, составляли основу моего узкого круга общения. Дополняли этот круг несколько приятелей из редакции одной не слишком известной газеты, где я работал сразу после окончания университета. И я совсем не ожидал обрести новых друзей в стенах здания, на которое все «нормальные» люди косятся краем глаза и автоматически немного ускоряют шаг, проходя мимо.

Впрочем, трудно сказать, был ли Олег моим другом. Нашему общению суждено было продлиться лишь два месяца. Как бы то ни было, его спокойный, немного ироничный голос был первым звуком, вернувшим меня к реальности на следующий день после кардинальной смены прописки:

– Выглядишь, как будто час назад выпрыгнул из самолёта без парашюта, парень.

В тот момент это было очень точным сравнением. Я давно сидел на своей койке, уставившись бессмысленным взглядом в одну точку. Наконец, мне удалось сфокусировать зрение, и я как будто приземлился после долгого падения.

Прислонившись к косяку, у открытой двери палаты стоял худой невысокий мужчина лет тридцати пяти, с проседью в густых чёрных волосах. Он, с видом человека, которому некуда спешить, пристально, но без любопытства смотрел на меня.

– Может, так оно и было, – запоздало пробормотал я в ответ, озираясь по сторонам.

Мужчина усмехнулся и неторопливо подошёл поближе.

– Олег, – представился он, протягивая руку.

Раньше я бы обязательно встал, чтобы пожать протянутую мне руку, но сейчас эта мысль даже не пришла мне в голову, и я остался сидеть.

– Евгений, – ответил я и пожал протянутую руку. – Судя по всему, мы здесь по разным причинам?

– Если этот вопрос означает, врач ли я, то отвечу отрицательно. Я такой же пациент этой больницы.

Я поверил ему - за свою бытность журналистом я научился отличать действительно искренних людей от тех, для которых вызывать доверие – часть работы.

– Вчера ты здорово держался, – произнёс Олег, присаживаясь на стул. – Обычно бывает гораздо хуже. Когда привозят нового пациента, сбегается половина больницы. Других развлечений здесь немного. Разве что в подвале есть библиотека, но книги – привилегия для избранных. Большинству они противопоказаны.

Он повёл плечами так, как будто подумал о чём-то неприятном. Я промолчал.

– Ты понимаешь, почему ты здесь? – чуть понизив голос, задал неожиданный вопрос Олег.

– Не совсем, – признался я.

В моей голове вертелись лишь обрывки воспоминаний о событиях, предшествовавших судебному процессу, на котором меня признали невменяемым… И «нет» был бы более честным ответом, чем «не совсем».

Олег, казалось, вовсе не был удивлён.

– Хорошо. Считай, что тебе повезло. До поры, до времени не пытайся всё узнать. Ты, конечно, можешь в любой момент потребовать историю болезни, но, думаю, не стоит. Возможно, через некоторое время тебе вообще не захочется знать подробности.

Доверие к этому человеку возрастало с каждой его фразой. Олег умел располагать к себе людей и, как я понял позже, не прикладывал к этому никаких усилий. Поэтому я сходу задал ему не слишком тактичный вопрос, словно старому знакомому:

– Давно ты в этой психушке?

– Почти семь лет. И не стоит так называть это место, оно не любит плохого обращения.

Он говорил о больнице, как о живом существе, и я вдруг почувствовал, как где-то в животе поднимается холодная волна, продвигается выше, через спину, грудь и грозит захлестнуть с головой. Наверное, как раз в такие моменты люди ломаются. Сейчас я понимаю, что именно тогда начал осознавать, где я нахожусь. Словно почувствовав мое состояние, Олег попытался успокоить меня:

– Спокойно, парень. Знаешь, первое время здесь не так трудно. Потом, позже может быть труднее... Но не нужно об этом думать. Время всегда идёт одинаково. В детстве каждый день кажется нам бесконечным, а потом дни летят быстрее и быстрее. Но это лишь наше воображение. На самом деле у времени нет скорости, а значит, пытаться изменить её бессмысленно. Понимаешь, о чём я?

Я кивнул, глядя в одну точку на полу. Олег ещё пару секунд смотрел на меня, после чего вздохнул, встал со стула и неторопливо направился к выходу. В дверях он обернулся:

– Наверное, тебе лучше побыть одному. В случае чего, я в соседней палате. Обращайся, если что. Слышишь меня, парень?

Я снова кивнул. Когда, наконец, я собрался с мыслями, чтобы поблагодарить его, он уже вышел, закрыв за собой дверь.

Не знаю, сколько времени я провёл наедине со своими мыслями, от которых меня отвлекла медсестра, вошедшая в палату, чтобы ознакомить меня с распорядком. Она вела себя неестественно приветливо. А я, в свою очередь, слушал ее в пол-уха – лишь для того, чтобы извлечь самую необходимую информацию, каковой являлось расписание завтраков, обедов и терапевтических процедур.

Первое путешествие по своему этажу я совершил ближе к вечеру того же дня. В обычной жизни мы редко признаём себя лишь маленькой частицей чего-то необъятного, нам нравится считать, что мир без нас никогда не будет таким как раньше. Здесь это не имело никакого смысла. Оставалось только удивляться, как быстро я стал всего лишь частицей этой больницы - большого муравейника, населённого теми, кого общество признало опасными, но снизошло до того, чтобы не наказывать, а попытаться исправить... Хотя, возможно, принудительная попытка исправить – более строгое наказание, чем простая изоляция.

На меня никто не обращал внимания. Врачи и санитары проходили мимо, сжимая в руках упаковки лекарств или папки с бумагами; большинство пациентов бросали мимолётный взгляд на незнакомое лицо и возвращались к своему обычному и единственному занятию – бесцельному существованию в четырёх стенах.

Походив по коридорам, я зашёл в палату Олега. Полулёжа на койке, он читал книгу. Приглядевшись, я успел разобрать название – «Остров доктора Моро» Герберта Уэллса, когда, увидев меня, он отложил ее в сторону и сделал приглашающий жест.

– Здесь разрешают читать подобные вещи? – изрёк я. - Странно, что врачи не считают фантастику жанром, дурно влияющим на психику.

Он усмехнулся:

– Открою тебе один секрет: на самом деле твоя психика мало кого волнует - они делают свою работу и получают за это деньги. Эти книги... – Олег посмотрел на старый потрёпанный том Уэллса. – Их никто и не просматривал. А некоторые здесь спасаются ими.

Я осмотрел его палату. Она была точной копией моей, и при всём желании, мне не удалось бы найти ни малейших отличий.

– Ты как? Осваиваешься? – спросил хозяин палаты.

– Ну, если это определение применимо к подобному заведению...

– Привыкнешь. Все привыкают. Иногда мне кажется, что жизнь здесь мало отличается от жизни за этими стенами... Разве что здесь от тебя требуют гораздо меньше. Не читал «Женщину в песках» Кобо Абэ?

– Нет, – ответил я, подумав, что мне сейчас вообще затруднительно вспоминать и рассказывать о своём прошлом. – Но слышал. Эту книгу ты тоже нашёл в местной библиотеке?

– Ну что ты. Такие вещи здесь найти сложнее, чем издание «Дон Кихота» времён Ибарры-и-Марина. Давным-давно, когда за стенами больницы ещё не все забыли о моём существовании, один друг принёс мне эту книгу…

Он замолк, как будто обдумывая, стоит ли продолжать тему. Я хотел подбодрить его, но он продолжил сам.

– Я кое-что понял, прочитав её, во всяком случае, так мне показалось… Когда я жил обычной жизнью, единственным моим занятием была суета. Вспомни свою жизнь – разве не так? День за днём, как в бесконечном круговороте. Ты когда-нибудь задумывался, для чего всё это? Попытаешься что-то изменить – окажешься за бортом, и никто не кинет тебе спасательный круг. Вот почему я не вижу особенной разницы между своим прошлым существованием и настоящим.

Он посмотрел на меня внимательным изучающим взглядом, который я вряд ли когда-нибудь забуду.

– У тебя есть семья, Евгений?

– Да. Жена и дочь. Но я не видел их после того, как закончился судебный процесс.

– Сколько лет твоей дочери?

– Пять. Год назад мы отправили её в детский сад, но ей там не нравилось. Она ничего нам не рассказывала, просто каждый вечер спрашивала, можно ли ей завтра не идти туда. Без слёз, без криков - это пугало нас ещё больше. Тогда мы нашли ей няньку – оба были слишком заняты на работе. Господи, какая глупость... Я так мало виделся с ней.

– Если ты должен увидеть их – увидишь. Если что-то должно произойти, это обязательно произойдет, независимо от нашего желания.

Я посмотрел на него, пытаясь понять, говорит ли он то, что думает на самом деле, или лишь пытается успокоить меня. Но не смог. Олег был не из тех людей, которых можно читать как открытую книгу.

 

В последующие несколько дней во мне начали происходить изменения. Я изо всех сил пытался сделать своё существование осмысленным: пару раз спускался в помещение библиотеки, выискивая интересующие меня книги, но выбор был невелик, и приходилось довольствоваться тем, что есть. На шестой день я хотел начать писать дневник и сообщил об этом Олегу, но он остановил меня, сказав, что время для этого ещё не пришло. Я не совсем понял, что он имел в виду, но поверил на слово.

За неделю пребывания в больнице я успел сделать одно наблюдение: ночи здесь были странными. Из-за окон не доносилось никаких звуков – здание стояло на пустыре – но покоя не ощущалось. Изредка были слышны отдельные шорохи и возгласы из соседних палат – некоторые пациенты плохо переносили ночь. Но дело было даже не в них, а в общей атмосфере, царившей здесь в тёмное время суток. Она была густой и плотной, воздух как будто становился осязаемым и обволакивал с головы до ног. Живой – вот, пожалуй, наиболее подходящее определение. Но я надеялся привыкнуть к этому.

На девятый день, около одиннадцати часов утра, ко мне вошла медсестра.

– Как вы себя чувствуете, Евгений Витальевич?

– Спасибо, неплохо, – ответил я, предчувствуя, что сегодняшний день будет отличаться от всех предыдущих.

– Сегодня у вас ответственный день, – она улыбнулась, видимо, этого требовали от персонала местные правила. – Вы готовы принять посетителя?

– Готов, – ответил я, и что-то неприятно шевельнулось в груди.

Она вновь слегка растянула губы в улыбке и удалилась.

Через пять минут дверь открылась снова, и в палату вошла красивая молодая женщина с рыжими волосами, волнами рассыпавшимися по плечам. Глядя в коричневатый пол комнаты, она, не сказав ни слова, села на стул напротив.

– Привет, – сказал я негромко, но мне показалось, что голос отразился от всех стен палаты.

Она не ответила. Пауза продолжалась несколько мгновений.

– Почему ты не приходила раньше? – вновь нарушил я молчание.

Вика на долю секунды подняла на меня глаза, коротко порывисто вздохнула и снова отвела взгляд.

– Не знала, в каком ты состоянии. Можно ли к тебе приходить, говорить с тобой…

Я невесело усмехнулся.

– Врачи ничего не сообщили тебе?

– Нет. Я не говорила с ними.

Я понимающе кивнул.

– Как Алёна?

– Всё в порядке. Спрашивала, где ты. Я сказала, что ты уехал в командировку, и тебе пришлось задержаться.

– И сколько ты собираешься рассказывать ей эту сказку?

– Сказку? – Вика резко вскинула голову. Теперь она смотрела прямо на меня огромными, блестящими, изумрудно-зелёными глазами, от которых когда-то я был не в силах оторвать взгляд. Но в тот день её глаза блестели только от слёз. – А что я, по-твоему, должна ей сказать? Что её обожаемый папа сидит в психушке, за то, что набросился на главного редактора своей газеты с перочинным ножом, когда тот отказался напечатать его лучшую статью? Ты думаешь, правду ей будет услышать легче?

– Тебе трудно понять, я знаю. Но, послушай, я и сам не понимаю, почему так получилось...

– Дело не в этом, Женя. Не в понимании. Произошло то, что произошло, и назад уже ничего не вернешь.

– Значит, нужно как-то принять это. И жить дальше.

– И ты называешь это жизнью?

Я никогда не видел её такой. Она была растеряна и испугана, но отчётливей всего в её глазах была видна усталость.

– Дело в нашем будущем, Женя. Будущем, которого больше нет. Мы слишком сильно хотели быть счастливыми, и чего мы добились? Скажи мне, чего? Принудительное лечение в психиатрической больнице – это результат наших усилий?

– Вика, послушай... – мой голос оказался неожиданно хриплым. – Конечно, сейчас глупо говорить об этом, но я здесь не навечно. Я выйду отсюда, и всё будет хорошо.

Мне самому стало неприятно от того, насколько банально прозвучали эти слова.

– Да. Разумеется. Ты вернёшься домой, и я буду встречать тебя в том платье, которое ты подарил мне на годовщину нашей свадьбы. И Алёна, которая к тому времени будет в лучшем случае в пятом или шестом классе, выбежит встречать тебя с криком «папочка вернулся». Только вот до этого ей будет несколько сложно отвечать на вопросы об ее отце. Неужели ты не понимаешь, как это все ужасно? И можешь ли ты утверждать, что этот кошмар не повторится снова?

Мне было нечего ответить ей и нечем успокоить. Оставалось лишь молча смотреть, словно в ожидании приговора.

– Это всё слишком... слишком страшно, Женя. Больно и страшно. И я очень устала, - подвела черту Вика.

Она посмотрела на оконную решётку. Может быть, тогда она ожидала от меня ответа, но теперь это уже неважно. Я продолжал молчать, глядя мимо неё. Мы поневоле прислушались к пению птиц за окном. В нём словно послышалось эхо наших голосов. Через несколько секунд она встала и сделала несколько шагов в направлении двери.

– Вика... – окликнул я её. Она оглянулась – от этого её волосы взметнулись рыжим пламенем – и посмотрела на меня тусклым, ничего не выражающим взглядом. Я не мог сказать ей в тот момент ничего неожиданного или важного, да она уже и не ждала этого.

– Прости меня, – вот и всё, что я сказал.

Она едва заметно кивнула головой и отвернулась. Дверь за ней, чуть скрипнув, закрылась, и какой-то частью своего сознания я понял, что больше никогда её не увижу.

 

После разговора с женой единственным живущим во мне ощущением стала пустота. Я видел, как обрывались нити, связывающие меня с внешним миром, но смотрел на это безучастно, словно со стороны. В памяти непрерывно, как обрывки кинофильма, мелькали фрагменты прошлой жизни. Вика была права, мы хотели быть счастливыми и стремились к этому, но, судя по всему, делали это как-то не так, неправильно расставляя приоритеты. Иначе сейчас меня вряд ли мучила бы совесть за то, что я уделял своей дочери в десятки раз меньше внимания, чем трём бездушным предметам – бумаге, ручке и компьютеру. Почему я поступал так? Неужели я надеялся, что когда-то, в далёком «светлом» будущем это сделает счастливой мою семью? Смешно... Зачем всё это, если вечером тебе некогда обнять свою жену и спросить, как прошёл её день? Зачем покупать дорогой книжный шкаф, в который ты не сможешь положить ни одной книги?

Мне помогало то, что рядом был Олег. Пожалуй, больше всего мне нравилась его способность понимать собеседника без слов. Он знал, когда стоит уйти и позволить мне побыть одному, а когда лучше остаться и поговорить. У нас было множество тем для разговоров. Олег оказался очень начитанным человеком, с книгами он не расставался никогда. Некоторые его фразы были мне непонятны – возможно, он брал их из многочисленных прочитанных романов, повестей, а также объёмных философских трудов. В нём до сих пор оставалось что-то от любознательного ребёнка, хватающего всё, что напечатано и имеет обложку.

В разговорах я избегал упоминаний о семье, наверное, пустота для меня была наилучшим вариантом. А он и не спрашивал, понимая, что легче мне от этого не будет. Но однажды я не выдержал и рассказал ему всё. Это были воспоминания о днях, проведённых с женой и дочерью, о наших успехах и неудачах, о важных событиях и небольших семейных праздниках. Я рассказал о том, как познакомился с Викой, о нашем первом свидании, о свадьбе через полтора года и о появлении на свет Алёны. Олег слушал молча, лишь в конце он задал несколько вопросов, и я понял, что слушал он внимательно.

Это звучит странно, но жизнь шла своим чередом. В каких бы условиях ты ни оказался, рано или поздно она найдёт свою колею однообразия, когда с уверенностью (пусть даже горькой) ты сможешь сказать, что будет завтра. И обнаружить, что «завтра» всё меньше и меньше отличается от «сегодня» и «вчера». Недели шли за неделями, я развлекался тем, что исследовал содержимое библиотеки, хоть и не смог обнаружить для себя ничего интереснее Конан-Дойля.

Ночи в больнице оставались все теми же, напоенными густым, плотным воздухом и редкими истерическими возгласами из соседних палат. Тогда я не знал, что вскоре они изменятся, хотя ничто этого не предвещало. Но однажды перемены произошли.

C момента моего прибытия в больницу, которую я, по совету Олега, старался даже мысленно не называть психушкой, прошло чуть более двух месяцев. В тот день я проснулся чуть раньше обычного. Настенный календарь уведомил меня, что сегодня воскресенье, а значит, утренних лечебных процедур не будет. Решив для начала прогуляться по пустынному коридору, я вышел из своей палаты и обнаружил, что дверь в комнату Олега приоткрыта. Я заглянул. Он сидел на своей кровати, глядя в пустоту бессмысленным взглядом. Внутри у меня похолодело: я вспомнил себя в первый день пребывания здесь. Тогда бесконечные часы я сидел в такой же позе. Чёрт возьми, какие только мысли не промелькнули в моей голове; в конце концов, я вспомнил, что мы находимся не в увеселительном заведении и держат нас здесь не просто так. У Олега, как и у любого пациента, могло быть обострение. Когда он поднял голову и посмотрел на меня, я немного успокоился, но взгляд его был не таким, как раньше.

– Зайди, – неожиданно тихо попросил он.

Когда я закрыл за собой дверь и сел, он, посмотрев мне в глаза, отвел взгляд и спросил:

– Ты можешь выслушать меня?

Вопрос прозвучал скорее как проявление простой вежливости. Внутри вновь похолодело, но я воззвал к своей совести: ведь я сам столько раз рассказывал Олегу о своих чувствах и ощущениях. Я должен был давно предложить ему рассказать мне всё, что ему необходимо выплеснуть, а мне и в голову это не приходило.

– Конечно, – сказал я, но Олег был уже далеко. Он был в своём собственном прошлом, далёком прошлом, в которое мог заглянуть лишь он один.

– Я ведь никогда не рассказывал тебе, что у меня был сын.

Если бы он сказал, что знаком с инопланетянином, я был бы удивлён меньше. Ничего подобного я не ожидал услышать.

– Моя жена умерла от рака спустя четыре года после свадьбы, как ты знаешь… Но это не вся правда. Я остался не один. Нашему сыну было чуть больше года, и он как раз научился произносить «мама», когда говорить это стало некому. Её организм был безумно ослаблен – врачи должны были заметить это после родов и провести более тщательное обследование. Но этого не произошло. Когда опухоль обнаружили, ей оставалось жить несколько месяцев.

– А где сейчас твой сын, Олег? – не удержался я.

– Подожди. На этот раз я всё расскажу тебе.

Он облокотился на стену, возле которой стояла его койка.

– Я остался один с маленьким сыном. Конечно, в первые года два сама мысль о повторной женитьбе казалась мне кощунственной. Позже, когда утихли боль и непонимание произошедшего, я начал задумываться о том, чтобы найти женщину, которая заменила бы Диме мать. Я думал не о себе, я думал только о сыне! Но ничего не получалось. Как будто нам было суждено оставаться вдвоем. Что ж, я честно старался исполнять роль обоих родителей – может быть, мне это даже удавалось. Наконец, сыну исполнилось семь лет, и он пошёл в школу. Но потом на нити судьбы – его и моей – завязался узел.

Я слушал Олега, затаив дыхание. В наших предыдущих беседах говорил в основном я, он же откровенничал крайне редко.

– Однажды Дима сказал, что у него сильно болит голова, и не захотел идти в школу. Я спешил на работу, сунул ему какую-то таблетку и умчался. Говорят, что у родителей просыпается предчувствие, когда с ребёнком должно случиться что-то плохое, но в тот день я не ощущал ничего подобного... А может, я просто был плохим отцом.

Последняя фраза вызывала сильные сомнения. Спокойный, терпеливый и рассудительный Олег наверняка был замечательным отцом.

– Через несколько часов мне на работу позвонили соседи. Они сказали, что в нашем подъезде пожар. И только тогда во мне что-то шевельнулось. Когда я приехал, заплатив таксисту двойную цену за скорость, рядом с домом стояло несколько пожарных машин. Огня уже не было, но из окна валили клубы дыма. Из нашего окна, Женя. Пожарные смогли забраться в квартиру... Но всё было уже кончено. Возможно, я забыл закрыть газ после того, как приготовил себе завтрак, а Дима решил поиграть со спичками...

Олег замолчал. Сказать, что я был поражён – значит, не сказать ничего. Я не мог и предположить, что он держал в себе нечто подобное.

– А знаешь, что я слышал в тот момент? – вдруг спросил Олег.

Я не ответил.

– «Лунную Сонату» Бетховена, – после недолгой паузы ответил он на свой вопрос. – Не знаю, откуда доносилась эта музыка. Возможно, из окна соседнего дома. Но она была очень громкой и отчётливой и осталась самым ярким воспоминанием того дня. Прошло семь лет, всё постепенно уходит, забывается, кроме этой музыки. Женя, что ты слышишь по ночам?

– Ничего... Тишина, изредка какие-то вскрики...

– А я слышу «Лунную Сонату». Сегодня этот адский концерт продолжался всю ночь.

Олег неожиданно поднял глаза и взял меня за рукав. К своему стыду, я едва не отстранился от него: мне показалось, что эта кошмарная тайна, подобно живому существу, вселилась в него, заполнила весь его мозг, и сейчас это отвратительное нечто прикоснулось ко мне. Но его голос был таким же, как всегда.

– Я хочу, чтобы тебе было, ради чего выйти отсюда, – хрипловато сказал он. – Чтобы было что-то, связывающее тебя с прежней... и будущей жизнью вне этих стен.

Мне нечего было ответить ему. Олег знал о моём разговоре с женой и понимал, что это значит. Он расслабил руку, сжимавшую мой рукав, и вновь опустил глаза к жёлто-коричневому полу.

– Остаться с тобой? – спросил я.

Он отрицательно качнул головой. Я вышел из его палаты и больше не заглядывал туда до конца дня, собираясь сделать это на следующий день, когда Олег придёт в себя после трудной ночи. Но оказалось, что пройдёт ещё немало времени, прежде чем я заставлю себя вновь заглянуть к нему или хотя бы спокойно пройти мимо его двери.

 

Той ночью к обычной тяжёлой, липкой тишине и редким возгласам добавился ещё один звук. Это были глухие удары. Койка стояла напротив стены, отделявшей мою палату от палаты Олега, и как раз эта стена вибрировала, как будто что-то с силой билось об неё с другой стороны. Через двадцать минут звуки резко прекратились, и от наступившей тишины меня почему-то бросило в дрожь. Ещё через полчаса мне наконец удалось уснуть.

На следующее утро дверь палаты Олега была открыта. В неё входили и выходили люди с озабоченными лицами, что-то записывая и обмениваясь короткими фразами. Увидев меня, они попросили вернуться в свою комнату и не покидать её. На мой вопрос, что случилось, санитар коротко ответил: «Сегодня ночью скончался Ваш сосед. Пожалуйста, покиньте коридор».

Лишь через три дня, когда жизнь больницы стала входить в норму, мне удалось узнать, что случилось. Зная, для какого контингента создавалось заведение, врачи и рабочие предусмотрели всё, чтобы обитатель палаты в приступе шизофрении не смог покончить с собой. Здесь не было никаких крюков и верёвок, не было зеркал, осколками которых можно перерезать себе вены, не было даже острых углов у мебели и подоконников.

Но они не могли предусмотреть всё, до чего может дойти воспалённый мозг человека, находящегося на грани безумия... Точнее, за её гранью.

Олег не выдержал ещё одного адского концерта. «Лунная Соната» слишком сильно преследовала его в густом и липком ночном воздухе. Не чувствуя боли, он бился головой о стену, пока кровоизлияние в мозг, вызванное сильнейшим сотрясением, не убило его.

 

Мне стало ещё труднее засыпать по ночам. Мысли становились настолько материальными, что, казалось, сдавливали голову изнутри. Ближе к трём часам ночи я, наконец, впадал в состояние, похожее на сон. Так продолжалось неделю.

А потом я снова услышал глухие удары. Стена, отделявшая мою палату от палаты Олега, вновь вибрировала. Как будто что-то с силой билось в неё с другой стороны.

Но я знал, что его палата по-прежнему пуста.

 

Теперь глухие удары в этой проклятой палате повторяются каждую ночь. Но слышу их только я. «Лунная Соната» окончена, настало время для моих собственных адских концертов, имя которым глухие удары. Каждый раз они продолжаются ровно двадцать минут. Удар за ударом. И вынести это становится всё тяжелее.

Думаю, что когда-нибудь моя психика не выдержит, и я присоединюсь к Олегу. Передам палочку в этой бесконечной эстафете. Но это не главное.

Теперь для меня важно другое. Здесь, в стенах этой больницы, я нашёл ответ на свой вопрос... Случайностей не бывает. Всё мы идём по тонкой нити нашей судьбы, и когда на ней завязывается узел, мы не в силах миновать его. Мы можем лишь споткнуться об него и постараться удержать равновесие.

А иногда остаётся лишь красиво упасть.