Что хочет автор. Литературные конкурсы

Давным-давно написана эта повесть. Ещё в те времена, когда на моей географической родине эСэСэСсэР пучок лука-укропа стоил три-пять копеек и рубль равнялся рублю, стакан молдавского вина на севастопольском базаре, что находился у самого Черного моря, несколько больше чем пук редиски, а автор, то бишь я,. был в том возрасте, когда ещё кучерявились волосы и на женщин он, то бишь я, смотрел не только как на потенциальных читательниц.

И в то время, - о, какая наивность, граничащая с наглостью! - он, Максим Кучаев, послал то, что казалось повестью, в “Новый мир” Александра Твардовского и получил ответ, - в отличие от дня сегодняшнего, газеты и журналы в переписку вступали! Нет, нет, не от Александра Трифоновича, с коим имел счастье познакомиться, но значительно позже, а от женщины-литконсультанта. Она писала, - письмо хранится в городском Севастопольском архиве…

“...Нам очень понравилась ваша повесть, только это не повесть, а большой очерк нравов , но напечатан он быть не может, по известным вам причинам...”

Никакие причины мне не были известны, я писал о том, что видел - слышал своими глазам-ушами.

“... пришлите нам эту повестушку лет через пятьдесят, тогда, может быть, при соответственной доработке естественно, мы её опубликуем...”

О, Господи, пятьдесят лет!..Разве я доживу?..

Дожил. Пятьдесят-не-пятьдесят, а годочков сорок к сегодняшнему дню набежало - резво скачет коняга по имени Жизнь!..Перечитал “Булинича” и подумал - права литконсультант “Нового мира”, ох, как права, никакая это не повесть, а очерк нравов. Приметы прожитого отрезка времени. Моего, - и твоего, читатель! - времени.

И так - приступаю к описанию.

Что и говорить, работку мы себе подобрали не пыльную: сутки отдежуришь, а трое - свободны! Можно сказать, нам повезло, смена капитана Акиндия Булинича оголилась, - уволилась враз вся смена! - и меня с шофёром Женькой Рубинштейном оформили на работу в органы МВД без всяких проволочек. Вольнонаёмными.

Трое суток свободных! Да об этом только мечтать! Женьке Рубинштейну, ох, как нужны эти дни - он студент-заочник Политехнического. Да и мне свободные деньки не будут лишними - рассказик состряпать. Или - повестушку...Я тогда уже был отравлен литературой - появились первые публикации в газетах, а в одном из крымских издательств готовилась книжка с пробиваемым подзаголовком “Из дневника рабочего”...Я и был рабочим...

Капитан Булинич при заступлении на первую нашу смену, сделал напутствие. Речь его была хоть и короткой, но - выразительной.Он заметил, что наши предшественники, - “болт с левой резьбой им в глотку и ещё кое-что помягче!” - которых погнали из органов вонючей метлой, были хапугами, очковтирателями и вообще, были они худыми людишками, с чуждым пролетариату антисоциалистическим душком!..А мы ему сразу понравились и, что у него в друзьях всегда находились люди нашей национальности...И, что это он намекнул заместителю начальника милиции, “человеку тоже вашей нации”, чтобы взяли именно нас.

Врёт капитан и не краснеет! “Добро” на наше устройство давал нам сам начальник Управления . Но не будешь ему нашу правду-матку в глаза тыкать!

И ещё сказал капитан, если мы не будем зарываться, то будем сыты, пьяны и наши длинные носы будут в табаке!

Ничего мы не поняли из этой преамбулы, но пришлю к заключению, что капитан Акиндий Булинич - мужик мировой, хоть и с отклонениями, и зажимать нас особенно не будет. А мы, в свою очередь, “зарываться” не собирались...

Обычно мы сидим в маленькой комнатушке при Управлении милиции. Комната эта зовётся пультом или операторской. Кроме капитана Булинича - старшего оперативной группы, здесь находится шофёр спецмашины Женя Рубинштейн, я - электрик Максим Кучаев, и оператор Геннадий Захарович - Захарыч! - Коротков. Захарычу что-то около семидесяти. Бывший оперативный работник, а ныне - пенсионер. Подрабатывает в родных органах.

В операторской накурено, - Коротков дымит безбожно, не вынимая папиросы из-зо рта! - и жарко от разноцветных лампочек пульта сигнализации. Выключить бы пульт - стало бы намного прохладней,но его выключить нельзя. Ни на секунду. Ни на минуту. Если злоумышленник попытается проникнуть в магазин или же на склад с корыстными целями, на пульте сразу же начнут мигать лампы. На пульте ещё должен бы раздаться вой сирены. Но сирена отключена - когда она срабатывала - всё Управление милиции испытывало страх и, схватив противогазы, высыпало на улицу - вой пультовской сирены напоминал сигнал тревоги. Вместо сирены - приспособили комнатный звонок.

Хитрое это дело - сигнализация: взломаешь дверь магазина и тотчас к нам приходит сигнал; разобьют стекло-витрину - сигнал; попытаются проникнуть со стороны подвала или крыши - сигнал! И, чтобы ни пытались сотворить с сигнализацией - даже отключть её! - на пуль поступит сигнал и оператор примет его. Только дзинькнет звонок,. мы мигом в машину и через несколько минут на месте преступления.

А бывает - и часто! - сигнализация срабатывает и без вмешательства злоумышленника: треснет стекло от праздничного салюта, - особенно в районе Приморского бульвара и Графской пристани! - или от жары рассохнется дверь, а с нею лопнет и тончайшая фольга, замыкающая электрическую цепь...Тут-то моя обязанность, как электрика, востановить поврежденную сигнализацию...

Но, кроме своих прямых шоферско-электрических обязанностей, мы должны помогать капитану Булиничу, если в этом появится необходимость - устная просьба вышестоящего начальника, равносильная приказу, но не придусмотренная нашими функциональными обязанностями! Так что мы тоже вроде милиционеров, только без погон и оружия.

Раньше в машине постоянно находилась служебно-розыскная собака Альма, но она укусила капитана Булинича, - дразнил он её что-ли!? - и при каждом удобном случае норовит цапнуть за руку.Простить бы давно можно за давностью времени, но только Альма - не человек, обид не забывает!..Вот и отказался от неё капитан Булинич.

В первый день нашего самостоятельного дежурства, капитан устроил нам странный допрос:

- Смазываете? - в смысле “выпиваете!”, поинтересовался Булинич, подмигивая при этом.

- Кто её не пьёт проклятую! Особенно если понемногу. Скажем, по полведра на рыло, - усмехнулся Рубинштейн.

- Водяры?! - восхитился ответу капитан.

- Угу! - промычал Женя, не понимая, зачем это нужно капитану знать, - но только по праздникам.

- И не на работе, - подключился я.

- Во-во, я и говорю, - обрадовался капитан, будто Женька Рубинштейн и я сообщили ему о дополнительной премии,. - алкоголь надо пить только в торжественные дни, а пиво...Пиво - не алкоголь! Уважаете пивко холодненькое в жаркую погоду?

Чорт знает как отвечать на подобные вопросы человеку, с которым познакомился недавно?..

- Ну, любим. Особенно, как вы, ка-пи-тэ-эн, тонко и галантерйно заметили, - произнёс Рубинштейн, - в жаркую погоду

Капитан довольный улыбается.

- Правильно, Евгений, твоя губа шлёпнула! Едем на молокозавод, там у нас сейфы взяты на пульт! - Булинич сладко с хрустом в косточках потягивается. Зевает. - Выпьем по стакашке молочка и в операторскую бай-бай...Значит, пивко, тоже уважаете?..

В первое наше дежурство открылась одна из замечательных сторон нашей работы - пей молока вволю! Хоть залейся!

В первое или третье дежурство мы узнали, что молоко можно пить со свежей булкой!

В последующие дни мы узнали, как добывается колбаса и почему капитан Булинич интересовался, пьём мы пиво или нет?

Всё обстояло гениально просто: на дальних пивзаводах Севастополя и Инкермана, не было ни одной из наших точек, то есть, подключённых к нашему пульту и делать там нам нечего, - за километраж и бензин отчитывался в маршрутных листах Рубинштейн! - а капитан любил пиво и чуть ли не каждую смену гонял машину, проверял сторожей, охраняющих пивзавод. Вот и вся хитрость!

Не нравится нам капитанская манера вести разговор. Я пишу “нам”, потому, что с Женькой довольно частенько обсуждали эту тему. Этакая, как бы поточнее сказать, плакатно-трафаретная речуга с блатным уклоном. Но в то же время, мы стараемся его оправдать: сколько бандитов и мерзавцев разных мастей и калибров повидал на своём милицейском веку Акиндий Булинич! Тут не то, что язык, голова перекрутится может!

Женька Рубинштейн за глаза защищал капитана:

- Лишь бы человек был хороший, а там хоть по-лягушечьи квакает!

Надо заметить, у Женьки оказался ядовитый язычок и Булинич стал для него самым подходящим объектом. Но капитан на слова не обижался.

- Хоть горшком назови, только в печку не ставь! - отбивался он поговоркой, которой, вероятно, намного больше лет, чем капитану Булиничу, собирающемуся на пенсию через несколько лет.

Горшком то горшком, но только иногда ненароком перехватывал я капитанские взгляды, и мне казалось, - да что там казалось! - что в эти минуты он готов сожрать Рубинштейна вместе с потрохами. Замечал это

- Что ты смотришь на меня, Булинич, как Ленин на мировую буржуазию? - после очередной поездки, то ли на молокозаваод, то ли на пивзавод, с Булиничем мы перешли на “ты”- Что ты гляделки выпучил?Ты же не удав, а я не кролик...

Капитанский взгляд сразу тускнел и он виновато оправдывался. - Я что, я ничего...

Но от Женьки не так-то легко было отвязаться, - горе той, кто согласится выйти за него замуж!

- Булинич, скажи нам с Максом, только честно, как женщина женщине, мог бы ты самолично шлёпнуть человека? Вот так, ни за что, ни про что? За здорово живёшь?!

Капитан даже меняется в лице.

- Что ты, что ты, окстись! Как можно! Пальцем тронуть не могу, а ты - застрелить! Помню, в тридцать седьмом брали ответственного преступника... так он мне ногою в пах заехал, а я...я....убил бы гада!..Даже во настолечко не задел. Думаю, есть правосудие, оно тебе и вынесет законную положенную меру, оно тебя и шлёпнет! А сам...ни-ни...не возьму греха на душу, чтоб мне век свободы не видать, если брешу!

Лицо у Булинича сразу становиться серьёзным и жалким одновременно. И мне, будущему инженеру человеческих душ, - так назвал писателей гениальнейший из всех булиничей, товарищ Иосиф Сталин, а я готовился в писатели! - становится, не то, чтобы стыдно, но как-то неловко за Женьку: ладно, подрунивай над не шибко грамотным человеком, но зачем же перехлёстывать через край?

Должно быть, и Женька это понимает, наклоняется к Булиничу и выдавливает из себя:

- Прошу прощения, шеф.

- Чего уж там, - еле слышно принимает прощение капитан, - в рот те дышло и кое-что помягче...

Сидит он, придавливая стул к полу, и поглаживает себя по бокам.На лице - спокойствие, как у человека, сделавшего доброе и нужное дело. Обыкновенный советский человек и всё то в нём обыкновенное...Вот разве только милицейский китель необыкновенный?..О кителе стоит рассказать особо. Сшит он Булиничем в милицейской спецмастерской по особому заказу. Без карманов. То есть, карманы, вроде бы,. и были...Но то были не карманы, а сплошное очковтирательство: на месте карманов вшиты только клапаны.

Имея такие “карманы” Акиндий Булинич доказал, что китель носится в два раза дольше. Что прежде всего обтрёпывается? Карманы! Обтрёпываются и обмасливаются от потных и жирных рук. И подкладка прорывается в том месте, куда руки всовываешь. А тут...два срока, а китель как новый. Раньше из двух кителей один всегда можно было продать, а сейчас, вроде бы, не к чему экономить, потому, как не изменчива мода, но до милицейских кителей она ещё не дошла, но привычка есть привычка и по-прежнему Булинич шьёт кители без карманов. Точнее, с фальшивыми карманами...

- Куда сегодня путь держим, кэ-пи-та-ан!?

- По маршруту, шурики-мазурики, в рот вам член и кое-что помягче!..

Рабочий маршрут у нас выработался более-менее постоянный. Перво-наперво заезжаем на хлебозавод. Там есть наши точки, прикреплённые к пульту, но они нас мало интересуют - фурычат и ладно! Нам нужен хлеб. Свеженький. С пылу-жару!

Добывается он просто: на охранницу ведёт наступление Булинич.

- Спите на рабочем месте?! - строго спрашивает капитан и его глаза гневно испускают лучики закона. - Где ваша сторожевая книжечка? Сейчас, сейчас отметочку сделаем... За сон на посту, знаешь что бывает?..

Охранница улыбается: кого-кого, а Булинича она изучила - каждую третью ночь проверяет.

- Вы пишите, Акиндий Никифорович, а я тем временем сбегаю в горячий цех и свежечка вам принесу!..А вы, пока, посторожите, Акиндий Никифорович...

- Враг не пройдёт и не проползёт! - умеет, умеет шутить капитан...

Булинич мур-мур-мурлычит довольный, как кот, съевший свою юбилейную мышь: любит, когда его понимают с полуслова. Или, ещё лучше, с несказанного слова.

Охранница приносит две буханки белого: горяченьких, духовитых, с подрумяненными корочками. Булинич кивает нам головою:

- Налетай - подешевело, расхватали - не берут!..Да заверните в бумагу, шурики-мазурики, а то посторонние подумают, что воруем!

Рубинштейн подсказывает:

- Если от многого взять немножко, это не кража, а - де-лё-ж-ка!

Булинич хохочет:

- Хо, хо, хо, правильно твоя губа щлёпает!

- Что не моё, то не моё, - отказывается от авторства Рубинштейн, - это Горький Максим в каком-то рассказе написал.

- Кто, кто?..А, Горький. Великий пролетарский писатель. Основоположник, если можно так выразиться. Понимал он душу народа. А, почему? - это он на меня оглянулся.

- Сам из народа вышел, - высказал я предположение.

Булинич опять захохотал.

- Э-э, ничего ты, Максим, не знаешь. Понимал он душу народа потому, что сам подворовывал когда-то!

- Ну ты даёшь, капитан! Мелкими брызгами, но в большом количестве! - это Женька Рубинштейн голос подал.

Но Булинич стоял на своём:

Конечно, если пролистать подневно-почастно жизнь каждого человека, то можно найти и такое...А услужливая память подсовывает мне доказательства правоты капитана. ..

В четырнадцать лет, меня затолкнули в Сегежское ремесленное училище и вместе со мною учился Павлик Фофанов - внук известного карельского сказителя Фофанова,. - впоследствии Пашка Фофанов был директором электростанции в Сортовала, живописном посёлке, что приютился на границе с Финляндией!..Так вот однажды, - а я всегда был мальчишечкой любопытным и люди творческие колыхали меня во все времена! - Павка пригласил меня на рыбалку, где я и познакомился со знаменитым сказителем, - имя-отчество его никак не упомню, а копаться в энциклопедиях не хочу!..Так вот, подвыпив, - мы тоже пропустили по махонькой, стали вести “вумные” разговоры...Не знаю, каким боком всплыло имя Горького, которого я любил во все времена, - сегодня не исключение! - Фофанов-старшой сразу насторожился:

- Энтот...патлатый, что ли?..Писатель!?

- Ненавижу! - неожиданно пробасил старик. - Он у меня сапоги спёр!..

И высветил Фофанов - народный сказитель Карелии! - несколько часов из жизни Максима Горького - человека.

Но я не лезу со своими воспоминаниями - не хватало ещё подкинуть Булиничу козырных карт! А капитан продолжает разлагольствовать:

- А что делать? Вот вопрёшь! Жить-то каждому охота! Однако воспитала его жизнь, книги стал пописывать. За писанину у нас здорово платят - бобров полоскать не потянет.

- Это каких...бобров? - интересуется Женька.

Булинич поворачивается ко мне, усмехается? Изучил собака мою биографию!

- Максюта, переведи свому корешу!..

- Потом переведу!..

- Потом так потом...

Капитан возвращает книжечку охраннице, в которой чётко записано о бдительной службе этой женщины на страже социалистической собственности. Охранница краем глаза выхватывает лиловые буквы.” Ещё вляпает что толстомордый, оправдывайся тогда!”

- Смотри-не-смотри, ксива в ажуре! Что я - фармазон какой? Запиши, что ты храпака давала, так тебя, того, вздёрнут!..

- Куда сейчас, кэ-э-питэ-эн?

- По маршруту!..По маршруту, шурики-мазурики, ворики в законе!..

... едем на мясокомбинат. За колбасой...

Охранники на мясокомбинате наглые и толстые. И колбасу могут дать, но могут и не дать. Это с какой ноги они сегодня встали. И спать им некогда, холодильники-рефрижераторы снуют туда-сюда, успевай ворота открывать.

Признаться честно, капитан Булинич побаивается их длинного языка и разговоры пытается с ними вести витиевато-официальным тоном. А они, явно намекая на капитана, ведут рассказ “про некоторых”, которые непрочь урвать у государства кусок мяса и прикрыть это воровство погоном с серебяными звёздочками.

Булинич слушает внимательно, поддакивает:

- Есть, есть и такие ханыги, о чём разговор!..Фамилии не хочу называть...Давыдов не заезжал вчера?..А - Парасенко?..

Старший лейтенант Давыдов и майор Парасенко - сменщики Булинича и маршрут им известен не хуже, чем Булиничу. Но охранницы мясокомбината - женщины ушлые, у них и под пыткой не выжмешь, кто и когда посетил мясокомбинат, и кто что вынес!..Старший лейтенант Давыдов, капитан Булинич и майор Панасенко - мелкие сошки, питающиеся одним-двумя кругляшками колбаски, хозяева города сего, славного города Севастополя, вот истинные Воры в Законе. И не прячутся они, подобно мелкой партийно-милицейской сошке, а вывозят - рефрижераторами.

Но - я увлёкся, о Булиниче речь веду! Об одном капитане Булиниче, с которым свела меня Судьба на узенькой дорожке!

Булинич пристально смотрит на охранницу:

- Не заезжали, говоришь, Давыд с Парасом?..Ну, ну, не злись, не заезжали и хорошо. А то есть людишки, не хочу называть их фамилий, у которых ни стыда, ни совести...Не блюдят...Правильно я говорю, Максим?

- Неправильно. Надо говорить - “не блюдуют”!

- Не блюдуют и не содержат в первозданной чистоте знамя советской милиции...

- Правильно говоришь, капитан! Правильные речи и слушать приятно! Держи - заслужил! - и охранница, которая во время душещипательной беседы капитана с товарками, успела смотаться в цех готовой продукции, вешает на руку огромный круг колбасы, - ни Рубинштейн, ни я в своей жизни не видели такого огромного кольца! - Знай, капитан нашу щедрость!

Булинич - на лице достоинство! - взвешивает на руке колбасное кольцо и говорит со знанием дела:

- Граммов по восемьсот на рыло выйдет. Потом поделим. Снесу Люсеньке колбаску. Скажу: “ Это тебе хорошие тётеньки подарок прислали. Очень хорошие тётеньки...”

Люсенька - внучка капитана. Любит её дед, как и тысячи других дедов любят своих внучек. Но наш капитан - больше всех! “Люсенька” - с языка не сходит. Люсеньке всё! Хлебушек свежий хлебозаводский, - булки тоже перепадали! - Люсеньке отнесу, пусть девонька свежечка поест; колбаску или сосиски с мясокомбината, сливки с молокозавода - “Люсоночке моей”...Однажды, - и не однажды! - нас “ одарили” четырьмя бутылками “Жигулёвского”. По одной мы выпили, - жара была, я те дам! - а одна бутылка осталась. Булинич её тотчас к рукам прибрал.

- Пиво - пользительная вещь, снесу Люсеньке.

- Окстись, Булинич! - возмутился Рубинштейн. - Креста у тебя на шее нет! Пигалице шесть лет, а он её к алкоголю приучает!

Всплеск рубинштейновских эмоций был по существу и капитан спорить не стал, он нашёл далеко не соломоново решение - бутылку опорожнил сам!

- Доброе утро, ка-пи-тэ-эн! Как провели трое свободных суток?

- Козла забивал! Умственная игра, доложу я вам, шурики-мазурики, я ему грю, в рот ему член и кое-что помягче, дуплись, а он гад...

- С вами всё ясно, ка-пи-тэ-эн! С кого начнём дань брать?

- Ну-у, начнём с молокозавода, шурики-мазурики...

Мысль капитанская ясна: нигде нас не встречают так приветливо, как на молокозаводе. Хороши красавицы на молокозаводе, Одна в одну!

Надо заметить, что все мясомолочнохлебные места захватили здоровые, упитанные, красивые вахтёрши, а на разных там швейно-строительных площадках и прочих железобетонных производствах - старики да старухи далеко запенсионного возраста. И таких - большинство. Когда, свободные от смен, собираются на своё собрание, которое обычно проходит в большой зале Дома культуры строителей, то кажется, что находишься в церкви в предпасхальную ночь, когда невидимые до сегодняшнего дня богомолки и богомольцы святят куличи и разноцветные яйца!..

- Ка-пи-тэ-эн! Слово!

Это подаёт голос Женька. И тут же - капитанский:

- Впэрод! и только впэрод! Впэрод на молокозавод!..Максим, слышь,. я заговорил стихами. Сколько платят за стихи, Максим?..

Ага, значит и газетку городскую почитывает капитан. Были, были там стихи за моей подписью:

Мы не приходим на готовое,

Хоть и такие есть нередко...

Мы сами, сами строим новое

В нелёгких буднях пятилетки!

Женька Рубинштейн подаёт голос:

- Я тоже просматривал твои стихи, Макс.

- Ну, - в моём голосе надежда на похвалу.

- Бросать тебе нужно эту рифмованную писанину. Ну что это в самом деле за поэзия ?!

У Женьки хорошая память. Он шпарит стихи наизусть:

Что ж, нам порой бывает круто:

Открыты солнцу и ветрам,

С трудом мы движемся, как будто

Не по степи, а по горам...

Эти стихи - дань моей прошлой работы. В знойной Тарханкутской степи, тянул я высоковольтную линию - из сегежской ремеслухи я же вышел электриком четвёртого разряда!

- Ну, что ты в самом деле, Максик...Расстроился! А я тебя предостерегаю, за такие стихи тебе критики все печонки отобьют...Что ж это ты, дружочек, такое пишешь!..

И снова Женька Рубинштейн цитирует их по памяти:

Мы сломим волю Тарханкута,

Зажжём в ночной степи огни,

И в жизни новые маршруты

Нам будут освещать они!

- Надо признаться самому себе, Максим, стихи у тебя не вытанцовываются. Советую бросить и переключиться на прозу. Я читал кое-что из твоих творений ... получается...

- Я подумаю, - промычал я...

- А мне нравятся, - подал голос Булинич, - не слушай ты Женьку. В газете лучше его разбираются, что хорошо, а что плохо. А, если ещё и платят...

Забегая на много лет вперёд, понял и я, “не вытанцовываются “ у меня стихи. И я, - это ж надо смелость такую проявить! - бросил их писать!..

- Евгений! Ну кому я сказал - впэрод!..Впэрод дуй и не крытикуй!...О-о! Опять стихи полезли! Снесу в газету! Макс! Сколько мне за стих отвалят!..

Молодайки-вахтёрши оппаивают нас молоком. И не каким-то там всеобщим из фляг да бутылок, приготовленных для продажи, а вершковым - не молоко, а чистые сливки!

В первый раз, когда мы попали в это разливанное млечное заведение, попытались отказаться от молока. Но молодайки, - одна другой краше! - насели на нас.

- Что вы, ребята, как красны девицы!?. От молока, ха-ха-ха, знаете как фурычит эта штука...Ну, пригуби хоть для приличия, чернявый! Ну, Женечка!..

В пухлой руке, унизанной кольцами, дрожит стакан с молоком.. Сквозь вырез блузки видна грудь, не стесненная лифчиком и от того кажущаяся безразмерной. Женька пытается отвести глаза - молод ишо!

- Ну, прошу, хороший ты мой!..Хоть пригуби...

Редкий мужчина способен устоять перед напором красивой женщины! Мы к редким не относились. Пьём для приличия по полстакана...В следующий заезд - больше!..

Кой кто на нас глаз положил. А что!? Молодые! Кудрявые! Длинноносые! Нос - мерило кой-чего!..Так, во всяком случае, гласит молва...

Сейчас глотаем молоко, едим хлеб и колбасу, как должное...

Сытые, довольные бороздим по сонному городу, вспугивая светом фар влюбённые парочки. Парни, с независимым видом, не прячась, сохраняя достоинство, купаются в ярком направленном свете, а девушки стыдливо отворачиваются, прикрывая лицо руками. Капитан хохочет довольный.

- Хо-хо, шелохвостки, хо-хо! Прогулен по бульварден! Хо-хо!..Счас, счас ваши письки на барабан натянут!

Женька привычно замечает:

- Пошляк ты старый, кэ-питэ-эн!

- Пошляк, пошлюг, пошлёг, - смеётся капитан, - природа она своего требует. Счас, счас он её прижмёт до матрацу и...Ладно, не злись, едем в операторскую. Бай-баиньки треба!..

И таким макаром - день за днём. То бишь, сутки на четвёртые....

Наевшись, напившись, отсыпаемся в операторской. Тепло. Хорошо. Лампочки цветные не гаснут, звонок не тарахтит, должно быть, и в эту ночь пронесёт - жульё не потревожит.

Оператор Коротков дремлет в кресле, изредка приоткрывая то один глаз, то - другой. И мы втроём додавливаем давно продавленный диван.

Звонок. Хоть и “домашний”, но в ночи он звенит резко и противно.

Булинич скатывается с дивана.

- Коротыш! Телефон! Телефон, грю!

- Слышу, - отмахивается от него Коротков.

Оператор, не открывая глаз, привычным заученным движением подносит трубку к красному заспанному уху.

- Ну, кому там не спится в ночь глухую!? - и тут же, понимая, что он не дома, поправляется. - Оператор Коротков слушает!..Есть!..Понятно!..Высылаю для проверки...

- Что там там, Коротыш?

- Для кого - Коротыш, а для тебя - Коротков...Щеголькова звонит. Во дворе - подозрительный. Вроде бы, в подвал сиганул.

- Вроде бы или сиганул!?

- А вот это ты и проверишь, Булинич!..

Щеголькова зря звонить не станет, но мы - я и Женька! - не торопимся. Чего суетиться? Пульт молчит, стало быть, в наши, начальством и техникой закреплённые точки, никто не лезет. И всё же...раз Щеголькова звонит - надо поспешать. Она охраняет “Жемчуг” - ювелирный магазин, а он под двойной охраной: техника плюс человек.

Ювелирный находится почти рядом с Управлением милиции, как раз напротив Приморского бульвара на проспекте Адмирала Нахимова.

Несколько раз мы выезжали в “Жемчуг” по тревоге, - срабатывала сигнализация, но вызов всегда был ложным - от праздничных салютов так дребезжали огромные витринные стёкла, что лопалась фольга! Так что потом мы просто отключали сигнализацию и как все трудящиеся наблюдали за салютом, а заодно и за ювелирным. Хотя и это было лишним - Щеголькова зрит в оба!

На машине до ювелирного езды - три минуты! Плюс-минус одна минута!..Выскакиваем из машины. Булинич на ходу растёгивает кобуру, светя мощным карбидным фонарём. У меня и Женьки в руках “фомки” - орудие медвежатников. Боевого оружия нам не положено.

Щеголькова в телефонной будке. Мы к ней.

- Где он!? - Булинич вытаскивает пистолет. - Где он, гад, в рот ему дышло и кое-что помягче !? Век свободы не видать, если я его не шлёпну падлу!

- Тс-с, - шепчет сторожиха.

Но Булинич не снижает тона. Щеголькова возмущается:

- Однако, трусливый ты, Булинич, кости до пенсии бережёшь!

Но капитан Акиндий Булинич чует опасность и на обидные слова не обращает внимания. Что - слова!? Слова - пустышки. А тут - жизнь. Запросто могут сунуть финач под левое ребро. И - подпись: “ группа товарищей”. Брянский волк им товарищ!

- Может, обозналась, старая? - в милицейских глазах надежда. - Не обозналась, значит. Всамделе увидела кого?

- И-и-их ты, - плюётся сторожиха, - что я тебе баптистка какая! Тут тихо его брать надо, а он следствию на всю улицу развёл. Што он дурак разбойник твой! Наверное, давно уже шмыганул на все четыре стороны!..

Шмыганул не шмыганул, а проверять теперь надо все подвалы и закутки под ювелирным магазином. Если злоумышленник спрятался, выжидает, то его место в подвале.

- Н-н-над-до идти, - Булинич смотрит на нас и его палцы вытанцевывают чечётку - трусит пропадлина!

Булинич нервничает и, самое главное, не может скрыть этого. То и дело он растёгивает верхние пуговицы, одёргивает на себе китель, словно собирается к начальству на доклад. Наконец, решается.

- Пойдёшь впереди, - Булинич суёт мне в руки фонарь, - а я сзади прикрывать буду. В случае чего, - Булинич вновь переходит на крик, - стрелять буду без предупреждения!

Последняя фраза-крик явно расчитана на т о г о. Пусть знает, что у Акиндия Булинича в руках боевое оружие и он применит его не раздумывая...

Когда нас оформляли в отделе кадров, предупредили, чтобы мы ни в коем случае не вмешивались в милицейские дела: “Твоё дело, Рубинштейн, водить машину, чистить-блистить её, а твоё, Кучаев, сигнализация, вышла из строя - восстанови её!..Распишитесь в инструкции...”

Но инструкция предполагает, а жизнь располагает! Наши предшественники и были изгнаны, как раз за буквальное исполнение инструкции! Из этого никто тайны не делал...

Нарушителя спокойствия мы нашли по сопению. Я включил пакетный выключатель - нащупал на бетонной стене! - и в подвале сразу же стало светло. На продавленном матраце лежал замызганный мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати. Рядом - видавший виды ватник, полбуханки чёрного хлеба, графин, наполовину наполненный водой и с десяток недозрелых яблок. По всему видно, что это место мальчишка “греет” давно. Во всяком случае, эта часть подвала имела обжитой вид.

При нашем внезапном появлении мальчишка проснулся, зажмурился от двойного света - с потолка и бьющего лучом фонаря. А, когда усмотрел в руках Булинича пистолет, его аж затрясло от страха.

- Спрячь эту штуку! - посоветовал Женька. - А то бахнет!

Булинич спрятал пистолет, пальцем придавил свою трясущуюся губу и глаза его неожиданно стали сужаться. Мне, в общем-то, человеку видавшему виды, - не стану описывать себя лучше, чем был на самом деле! - стало страшно от его взгляда. Таким капитана я ещё не видел. А капитан ...

Поначалу я даже не понял, что произошло, только в уши ворвался крик и я увидел, как мальчишка закрыл своё лицо, ожидая нового удара ногою. Сквозь его грязные, вздрагивающие пальцы, проступила кровь. При ярком свете она была чёрной и густой....А нога Булинича была отведена для нового удара.

Не соображая, что делаю, ударил фонарём по вытянутой ноге, нагнулся и головою боднул капитана в живот. Булинич ойкнул, - у него перехватило дыхалку! - и присел скорчившись. В его полубезумных глазах появилось нечто человеческое...

- Што, што с тобою!? - испуганно прохрипел он.

А я и сам не знал, что со мною. Что-то давившее меня изнутри неожиданно прорвалось наружу. Может быть я вовсе не капитана Булинича ударил, а Того, из моего детства -юности, который бил меня не однажды и кому я не мог дать сдачи?! Мистика! Это я сейчас рассуждаю над чистым листом бумаги, а,. тогда, в подвале, я не дал себе времени задуматься. Может, подумав, поостыв малость, поразмыслив, я бы ни за что не решился на этот удар?..Конечно, не решился бы! Скорее всего, не я его ударил, а то существо, которое сидит во мне и таится до поры, до времени! То высшее существо, которое ведёт извечную борьбу с рассудком.

- Ты, ты, фашист, фашист, фашист, - я заикался и не находил других слов, - фашист, фашист, фашист!...

Выскочил из подвала. Последнее, что услышал, были слова Женьки Рубинштейна:

- Нечаянно он. Я видел: споткнулся и прямо головою попал в живот. В такой большой живот и немудренно попасть!..Не больно?...

Рубинштейн знал, чем это могло кончится для меня и пришёл на выручку.

Мальчишку сдали дежурному по Управлению милиции, а сами в опреторскую - дело к утру, отдохнуть надо.

Мы с Женькой легли на диван, а капитан сел писать рапорт о ночном проишествии.

“... сообразуясь с обстановкой и не считаясь с риском для жизни...”

Капитан аккуратно прилаживает буковку к буковке и читает написанное в слух:

“... оберегая покой и имущество государственных ценностей, вверенный мне состав электрик М. Кучаев, водитель специальной машины Е. Рубинштейн, по сигналу сторожа военнизированной охраны Щегольковой...”

- Как звать-величать Щеголькову? А, Кучаев?

Делаю вид, что заснул. Даже подхрапывать начинаю. Но Булинича на мякине не проведёшь:

- Молчишь в тряпочку!? Да брось ты, Макс! Не сержусь я - на всех сердиться сердилки не хватит. Здорово ты меня в живот долбанул, в рот тебе оглобля и кое-что помягче! Молчишь? Ну, ну, отдыхай. Рубинштейн! Товарищ Рубинштейн! Как обзывают Щеголькову? Наш поэт в засыпе!

Много сторожей в охране, разве всех упомнишь? А Женька вообще видел Щеголькову в первый раз. Но он неожиданно бойко отвечает:

- Тётя Фрося! Ефросинья Матвеевна!

- Еэ Мэ, значит! - обрадовался Булинич. - Так и запишем, в рот ей пароход и кое-что помягче! Так и запишем.

“... по сигналу сторожа военнизированной охраны Щегольковой. Е.М., при попытке пробраться к сейфам ювелирного магазина “Жемчуг”, нами задержан неизвестный преступник...”

Оператор Коротков усмехается:

- Булинич на премию расчитывает. А, что!?. И получит! Пошлют такой рапорт в область, а там вникать не будут: было покушение на ювелирный? Было. Задержал элемента Булинич? Задержал и сдал в Управление милиции дежурному, а тот сделал соответствующие записи в журнале. Получай, капитан Булинич, кругленькую сумму на пропой!

Булинич хохотнул явно довольный таким предположением. Хотя, какое это предположение? Скорее всего - это накатанная дорога!..Так и было в дальнейшем. Точно так, по Короткову.

- А ты думал, гусь матерчатый, в рот тебе дышло и кое-что помягче! - ответствовал Булинич Короткову. - Мы же постоянно рискуем, а за риск даже ордена дают!..Сейчас мы под этим документиком поставив пару загогуленок, пару подписуленок и...Кучаев! Рубинштейн! Подписаться треба!..Вставайте, вставайте, дома доспите!..

Читаю написанное.

- Какой же это преступник?! Пацан неоперённый.

Булинич обдумывает что-то сосредоточенно и кажется, что шарики-ролики в его башке, смазанные особой смазкой текущего момента, вот-вот заскрипят на поворотах прожитой жизни. Как ребёнку капризному объясняет мне:

- Высшее начальство знать того не может, пацан это или нет. Да оно и вдаваться в детали не будет, в рот те...Молчу, молчу! Преступник - он преступник и есть, а в уголовном кодексе нигде не сказано, что пацан не может быть преступником. А мы с тобою, Кучаев, рискуем. Ты же смело пошёл с фонарём навстречу опасности! Скажи, Кучаев, только честно скажи: был риск?

- Был, - ответил я.

- За риск нам и положены премиальные. Подписывай!..

Лукавил капитан Булинич, это ему полагались премиальные, а не нам. Мы к атестованным милиционерам не имели никакого отношения, мы были вольняшками от милиции, да и только! Сторожа военизированнгой охраны и то обладали большими правами. И, если б, на месте т о г о мальца, оказался в действтельности преступник и долбанул бы меня с Женькой по башке фомкой, то нам бы уплатили только по больничному! А, если, - чур меня чур! - Т О Т довёл бы нас до инвалидности, то шиш нам в обе руки - травма-то не производственная. И никакой профсоюз бы не помог - в милиции нет профсоюза!..

- Не подпишу! Никогда! Ни сегодня, ни завтра... - и отхожу.

Мне просто противен сейчас этот человек в милицейской форме. Противна его самодовольная луноподобная физиономия с какой-то болезненной желтизной, его картофельный с синевою нос и сусликовые глазки...

А, может быть, его свиноподобная физиомордия лица и его буркалы ни к каким зверькам или более крупным животным, не имеют отношения? Может быть, я своё личное, сидящее только во мне, выдаю за его портрет!?. А на самом деле его морда одна из самых обыкновеннейших?..Объективнее, объективнее надо подходить к своему герою товарищ Кучаев!..Могет быть, могет быть, могет быть!

Смотрит на меня капитан милиции Акиндий Булинич и, чеканя слова, произносит. Не для меня, для всех!

- Наша задача, как и задача всей нашей советской милиции заключается в том, чтобы...

Говорит капитан очень правильные слова, а я вдруг отключаюсь и с ужасом думаю, что до меня не доходит смысл ни от единого сказанного слова. Больше того, во мне вдруг просыпается что-то дремучее, пещерное и мне хочется ударить по этой округлой физиономии с толстыми, жующими слова, губами. Ударить в рыльник, чтобы красная юшка потекла по фальшивому кителю, чтобы грохнулся он на пол, а ещё ногою долбанул в выпученный живот - я умел драться и не до первой крови!... До второй, до третьей,...до пятой!..Пока не очнусь от полубезумного состояния...Было, было со мною такое уже на благодатной крымской земле...Вспоминать не хочется...

По-видимому, Женька Рубинштейн уловил моё состояние. Он дико всхрапнул, схватился за живот и зарычал по звериному. Да так, что даже Коротков проснулся.

- Ой-р-р...ой-р-р...Понос!..

- Что?! - речь Булинича прерывается на полуслове, - Что?!

- Понос, говорю, у меня, - поясняснил Рубинштейн, - молоко, должно быть, нам протухшее подсунули.

- Так считаешь? - задумывается Акиндий. - А я то думаю, чтой-то и моё брюхо разбурчалось. Ишь ты, - Булинич прощупывает свой живот, - ишь ты, набухло, как барабан у Махны!

Женька задумывается. Говорит тихо, проникновенно:

- Я, Акиндий Аверьянович, когда в армии был, служил по медицинской части....

- Что ж скрывал?! - встрепенулся Булинич.

Но Рубинштейн не отвечает на поставленный вопрос. Женька весь в себе.

... В чём-чём, а в желудочных коликах я разбираюсь...А, ну, Акиндий, покажи брюхо!

- Прям здеся, в рот те штой-то и кое-что помягче!?

- А ты что... стесняешься?..Может серьёзное что...Так мы враз болезнь таблетками закидаем!..Давай, давай, вываливай живот!

Капитан расстёгивает китель, задирает рубакху и поверх пояса вываливается гладкий розовый живот. Ох, сколько в это брюхо упрятанно дармовых хлебных кусков! Вложено колец колбасы! Влито цистерн молока и пива!.. В этот, молочно-восковой спелости свинский живот!

- Ну, ну, погляди, доктор! Шебуршит что-то изнутрях, чисто изжога!..

Женька пятернёй слегка придавливает живот и тут же произносит задумчиво:

- Установлено опытным путём, что кислое что-то мы с вами проглотили. Можете убирать свой животик. И с сегодняшнего дня вам, - да и нам тоже! - надо быть поосторожнее . Всё! Точка! С сегодняшнего дня ни молока, ни пива, ни хлеба, ни колбас с вам за компанию мы не едим и не пьём. Согласен, Кучаев? - это он мне.

- Согласен, - выдавливаю из себя.

- Согласен, капитан Булинич?

- Да, да, осторожнее надо быть. Снимают, сволочи, с молока сливки, оно и прокисает раньше времени! - Булинич прячет живот. - А нам, - и не стыдно им! - подсовывают разную дрянь! Сами, небось, в рот им хрен и кое-что помягче, отборное лопают. Жульё! Крадут и грабят сейчас кругом, растаскивают, курвы, наше первое социалистическое государство рабочих и крестьян. Эх, мне б погоны поширше, я бы вывел их на чистую воду - у меня бы они не вывернулись! - Булинич сжал пальцы в кулак и повертел им в разные стороны. - Я бы научил их исполнять нормы и законы советского правопорядка! Я бы...

Ложусь снова на диван, отворачиваюсь к стене, закрываю ладонью ухо, второе придавливаю к валику дивана, но всё равно слова прорываются сквозь этот непрочный заслон.

- А следователи какие у нас пошли?..Институты-университеты пооканчивали, а преступность растёт. А па-а-че-му! А потому, что у кого диплом толще, тот больше и берёт! Хо-хо-хо, в рот им дышло и кое-что помягче!..Заснул, значит, Кучаев?! Ну, ну, пусть покимарит. Рубинштейн!

- Я - Евгений Рубинштейн.

- Подпиши рапорт. Мы и двумя подписями обойдёмся.

- Не подпишу, - отвечает Женька.

- Меня к начальнику милиции?

- Тебя, тебя, Кучаев. Только не Самому, тебе повезло,. Сам в отъезде, а к заму.

Начинаю догадываться. Смотрю на Булинича в упор, а он плечами пожимает.

- Что глядишь, как вошь на крупу?! Вот те трижды хрест, я тут не при чём.

- Зачем же я тогда понадобился?

- Не знаю, не знаю, может, документики какие не в порядке?..В милиции работаем - бдительность должна быть удвоена. А, когда в этом есть надобность, то и утроена. Иди, иди, начальство не любит ждать....

Захожу в кабинет. Замнач Иван Степанович Харченко идёт навстречу и протягивает руку.

- Он самый. Вызывали?

- Просил зайти в свободное время.

Лицо у Харченко молодоё, красивое, хотя лет ему не так-то уж много, но по понятиям милицейским, не так уж и мало, говорит мягко, не форсируя голос. Но я, привыкший в своём неистребимом детстве, несколько к другому отношению к “мусорам”, держусь строго официально и пытаюсь постичь, фразу, небрежно брошенную Булиничем: “...а замнач-то вашей нации!”

Какой же он нашей!? Типичный хохол с хохляцкой мордой, хохляцкой фамилией и с русским именем-отчеством!

Забегая чуть ли не на полвека вперёд, находясь ещё, - или пока находясь!? - в светлом уме и трезвой памяти, приехав по своим писательским делам в Тель-Авив, встретил на улице Алленби...Кого бы вы думали?..

Ваше мышление, дорогие товарищи, идёт правильной дорогой! Да, это был Харченко!..Иван Степанович!.. Нет, никаким евреем он не стал, но “ к вашей нации“ имел самое непосредственное отношение - жена его была форменной еврейкой. Что по паспорту, что по носу!..

И чего такого интересного открыл в ней красавец Ваня Харченко до сих пор сообразить не могу!?.Как говорится, ни рожи, ни кожи! Или - наоборот!?.Я б ещё добавил, умом она тоже не блистала!..Здесь, уже в Израиле, я познакомился с ней... Воистину жизнеспособна пословица, насчёт зла и козла!

... Присаживаюсь. В голове рой мыслей: что натворил? А натворил обязательно - иначе зачем бы меня вызвали на ковёр!?.Перебираю по памяти прошлое и настоящее: есть ли у меня милицевызываемые проступки?..А это с какого боку подойти!..

И снова услужливая память подсказывает кредо, высказанное на полном серьёзе Булиничем: “ Нет на свете такого человека, которого нельзя было бы оправдать или посадить!” Так “оправдать” или “посадить” !?

Харченко понимающе усмехается.

- Рапорт на вас написан, товарищ Кучаев. Суть такова: три дня тому назад...

Сразу становится легче: написал всё-таки, сволочь! А ещё божился!

Перебиваю Харченко и продолжаю за него:

- Три дня тому назад ударил головою в живот капитана милиции Булинича!

Замнач удивлённо смотрит на меня и откладывает рапорт в сторону.

- За что? Поподробнее, пожалуйста.

Понял сразу - не о том рапорт!..Говорил себе не раз: поперёк батьки в пекло не лезь!..Рассказывай теперь! А замнач внимательно, очень даже внимательно, изучает меня - виделись мы с ним всего ничего: здравствуйте-до свиданья!

Делать нечего - придётся “колоться”! Рассказываю. С мельчайшими подробностями. Харченко слушает внимательно, не перебивает наводящими вопросами.

- Н-да, - задумывается он, выслушав рассказ, - положеньице хуже губернаторского.

- При чём здесь вы - моё!..Или вы мне всё это, Кучаев, неофициально рассказали? Так сказать, тет-а-тет, между нами!?

Понял главное - заместитель начальника милиции Иван Харченко бросает мне спасательный круг.

- Конечно, между нами!

- Вы поняли, Кучаев, что в рапорте, - он брезгливо приподнял исписанную бумажку двумя пальцами, - об этом ни полслова, ни четверть слова! Здесь написано - он вертит рапорт всё теми же двумя пальцами, как нашкодишего кутёнка, - написано, что вы анекдоты неприлично-антипатриотические рассказываете при посторонних.

- Анекдоты? Какие анекдоты? При чём тут анекдоты?

- Рассказываете?

- Может и было когда...

Добросовестно стараюсь припомнить, что и кому я т а к о г о рассказал, но припомнить не могу.

- А... кто это...написал?

Харченко не отвечает, но исписанный лист в его руках прогибается и я различаю знакомые каракули: Булинич!

- Не думал, что он такой дурак! Кто сейчас подобными делами занимается?.. После смерти одного хорошего человека, - изучающе смотрю на Харченко, - ну очень хорошего человека, я имею в виду Иосифа Виссарионовича, разве такие бумажки в ходу?..

- Э-э, не скажите, Кучаев! Рапорт к рапорту и дело возникнуть может. И дело это будет называться - моральное разложение личного состава милиции.

- Вроде бы, не те времена, Иван Степанович.

- Возможно и не те, - вздыхает Харченко,. - а, очень даже возможно, для кого-то и те. Так что, я бы посоветовал, с н и м вести себя поосторожнее... А с вами, Кучаев, если кто будет интересоваться, проведена беседа... Ну, как ваши дела на литературном фронте?..Читаю, читаю...Очень патриотические стихи вы пишите - ими и защищайтесь в случае чего...

Вот когда я окончательно понял, что со стихами надо завязывать!..

Ничего я не схлопотал на том ковре, но всё-равно, состояние такое, будто трактор по сердцу проехался... Как теперь разговаривать с капитаном Булиничем? Как вести себя?..

В операторской - капитан Булинич и Коротков. Капитан тотчас приподнимается и идёт мне навстречу. Сияющее лицо и добродушный взгляд. Этакий сказочник дядюшка Римус!

- Отстрелялся, Кучаев? Чего это вдруг тебя замнач побеспокоил?

На секунду цепенею. Но только на секунду. Ну - нахал! Ну - пропадлина! Ну - сволочь!

- Как бы вам, товарищ Акиндий , поточнее сказать, в рот вам дышло и кое-что помягче!

- Хо-хо-хо,. в хорошем настроении вышел Кучаев! Говори как есть!

- Как есть так и говорить? - смотрю на Булинича, как мне кажется, испепеляющим взглядом, но ни тени смущения на его физиомордии.

- Дуй до горы, Максюта!

- Предлагали перейти на работу в милицию.

Булинича стоит как...как мать его за ногу - пень стоеросовый -ошарашил гада! Прошлёпал, всё-таки, свисток милицейский, губами:

- В милицию?! Да ты и так в милиции работаешь!

- Что б основательно, погоны чтобы надел. Говорят, кадры проверенные милиции нужны.

Булинич вышел из оцепенения.

- Правильно говорят: кадры нам нужны. А кадры, доложу тебе, Максим, решают всё! Переходи - вот тебе мой отцовский совет. Ты - человек не из робких...Хошь слово за тебя скажу!?

- Хорошее хоть слово?

- Обижаешь, Кучаев. Я лично завсегда за тебя мазу держал. Обижаешь...

- Нет уж, Акиндий Аверьянович, за себя я уж сам как-нибудь скажу....Коротков! Дайте закурить!

- Ты ж бросил, - удивляется просьбе Коротков.

- Бросишь тут...Как же! Пойдёмте на улицу, покурим. А этот, как его, Булинич понаблюдает за пультом.

- Идите, идите, - одобрительно кивает головою капитан, - покурите, покурите - дым мозги прочищает...

Заходим с Коротковым в сквер, что напротив Управления милиции и получил в народе название “СКВЕР СЛЁЗ”, садимся на скамейку. Коротков мне сейчас просто необходим: должен же я кому-то излить душу? Поплакаться в жилетку!

Коротков улыбается - всё понимает старый энкэвэдэшник. Спрашивает сочувственно:

- Сильно досталось? У начальника был? Мужик - зверь! И редко бывает справедливым. Это он меня раньше времени на пенсию спровадил.

- А за что, Алексеич?

- Да за анекдот.

- Вы и...анекдот! Да вы больше помалкиваете... Ни разу не слышал от вас подобных штук... Было же хоть что-то? Дыма без огня не бывает.

- Во, во! И начальник Управления сказал мне этими же словами: дыма без огня не бывает. Был дым, как без дыма...

И рассказал мне Коротков такую историю. Удивительную историю - хоть стой, хоть падай!..

В двух стоящих рядом зданиях расположились: Управление милиции; КПЗ - камера предварительного заключения ; вытрезвитель; прокуратура; нарсуд...А напротив этих богоугодных заведений - гастроном. На гастрономе - огромное панно. И с этого панно Ленин Владимир Ильич, тот самый Ленин, который живее всех живых, с кривой улыбкой , - видно художник очень старался, но перемудрил! - протягивает огромную длань, - рукой этот живописный предмет назвать тяжело! - и рука -длань , живописным перстом указывает как раз в ту сторону, где и находятся Управление милиции и КПЗ, прокуратура и народный суд... Да ещё тот самый сквер Пушкинский, который народ назвал “сквером слёз”...

Этого указующего перста художнику показалось мало, так он с известной открытки переписал надпись: “ПРАВИЛЬНОЙ ДОРОГОЙ ИДЁТЕ, ТОВАРИЩИ!”

Проходит мимо люд городской, взглянет на плакат, на бородку вождя, присмотрится к рабоче-крестьянской кепочке, проследит за указующим перстом и....улыбнётся. А то и посмеётся. Но так, для себя лично посмеётся... А Коротков возьми и скажи. Да на партсобрании, на котором присутствовал представитель севастопольского горкома ВКП с маленькой “б” - Всесоюзной Коммунистической Партией большевиков!..

“ За искривленное понимание линии партии” - так и написано в решении партийного бюро, сам читал эту ксивуху! - Короткова сняли со следовательской работы тут же, а панно, то самое которое “Правильной дорогой идёте, товарищи!” висело ещё с добрый десяток лет. Его снимали, обновляли и вешали назад.

Опять забегаю вперёд: панно висело до самой перестройки-недостройки, пока журналистам разрешили писать о чём угодно, дали порезвиться на газетных страницах. И тут же, сразу в нескольких газетах, появились “колючие строчки” о знакомой нам истории...

“Сняли панно!?” Чорта лысого! Никто на газетную писанину внимания уже не обращал - пиши Емеля, твоя неделя!...

Короче - панно осталось висеть, а Короткова сняли, но, учитывая его заслуги перед родиной, - а они действительно были! - посадили вот за этот пульт.

- У Харченко, значит был. Считай,. тебе на сегодняшний день не просто повезло, а считай, родился ты, паря, в гимнастёрке: Харченко, не в пример начальнику нашей управы, человек справедливый...

Коротков докуривает папиросу, давит тлеющий окурок пальцем и, как бы между прочим,спрашивает:

- Ну и о чём Булинич в той телеге тебя обвинил?..Хотя, молчи, молчи, сам угадаю - Булинич это такая птица, которая летает по одному маршруту!..Ты, Кучаев, рассказывал анекдоты непотребные линии нашей большевисткой партии? Ты, Кучаев... Угадал, Максим?

- Опасный вы человек, Коротков! Неужели и с тобою ухо надо держать востро?!

- Эх,Макксим, Максим, а ещё в инженеры человеческих душ метишь. Ни черта ты в людях не понимаешь!..Если б кумекал в этом деле, бежал бы от Булинича подальше!..Ну да ладно, не мне нотации читать...Живи и радуйся, Максим!

- Вроде бы, радоваться нечему.

- Радуйся , солнцу, воздуху, радуйся жизни!.. И не бери Булинича в голову!..А на меня ты думаешь он мало писал? Харченко цену капитанским писулькам знает. На себе испытал... Неужели не слышал эту историю, Максим?..А, понимаю, ты же между нами, мусорами, не вращаешься! Да и в газетки ты пописываешь, вот тебя и остерегаются - печать, Максим, это самое сильнейшее орудие партии! Попадёшь в газету - не отмажещься!..Так вот - о Харченко: он цену капитанским писулькам знает. На себе испытал...Был тогда наш Акиша Булинич заместителем начальника следственного отдела, а в начальниках у него был...Харченко.

- Иван Степанович!

- Он самый. Всего парочку рапорточков накатал на своего начальника Булинич и...занял его место.

- Не может быть!

Но Коротков на мою горячую реплику и вниманияя не обратил.

- Ивана Степановича по знакомству директором магазина пристроили. И был это для него не самый худший вариант. Правда, Булинич не долго занимал чужое место - выгнали его о следовательской работы за взятки ...борзыми щенками и перевели в участковым...А несколько лет тому, сюда перебросили, дескать,. пусть перебьётся до пенсии...А Харченко недолго был директором магазина, где-то там в верхах разобрались,. и он снова заменил Булинича

Признаться честно, - должно быть, не хороший я человек! - от чужих несчастий мне немножко полегчало на душе. Неужели права пословица, она же поговорка, а может быть, держи выше, афоризм”ЗА КОМПАНИЮ И ЖИД ПОВЕСИЛСЯ!”

- Значит, справедливось восторжествовала!?

Коротков усмехнулся. В усмешке - горечь.

- Справеливость хоть и изредка, торжествует. Но, дожидаясь её, получают язву на нервной почве или инфаркт с летальным исходом. А, что касается Харченко, то он хоть и хороший человек, только...

- Что только?

- Осторожным стал, с булиничами предпочитает не связываться. А справедливость восторжествовала: Иван Степанович снова работает в милициии на большой должности. Только и Булинич в милиции.И Акиндий вовсе не худший вариант в наших споенных рядах!..Ладно, старик, пошли, а то Булинич ждёт, ещё какую бяку придумает, от него всего ожидать можно...

Я стараюсь поменьше разговаривать с Булиничем - это понятно, но что произошло с Женькой Рубинштейном? Почему он отмалчивается? Почему он то и дело косится на капитана и в глазах его - ненависть?

В конце концов Женька не выдерживает и, кивая в сторону дремлющего Булинича, говорит:

- Написал жалобу на меня, сволочь!

- И на тебя? Небось, за а-нек-до-ти-ки?

Рубинштейн притормаживает машину.

- Откуда известно?

- И на меня подобная кляуза была. Харченко на ковёр вызывал!

- Харченко - в отпуске. У Самого начальника управы был! Тип, я тебе скажу, Булиничу не уступит. Последнюю смену работаю: заявление заставил по собственному желанию написать.

- И ты - молчал?!

Ничего мне на это не ответил Рубинштейн, он разговаривал, как бы сам с собою. Я ж ему тоже ничего не говорил!

- Конечно, можно было бы ещё повоевать за место под солнцем, в конце концов не на одних булиничах свет клином сошёлся, можно б и в область съездить...Только не нужно мне это, я бы и без булиничей уволился...Я не говорил тебя, Максим, что это рапорт четвёртый по счёту?..Не говорил, вот и говорю

Рубинштейн неожиданно притормаживает машину, полворачивается к спящему Булиничу - завидное умение: спать сидя! - и неожиданно толкает его в плечо.

- Ты! Гад! Проснись!

Булинич спросонья таращит на Женьку непонимающие глаза и, сладко потягиваясь, спрашивает:

- Храпатулечки? Мешаю? Да? Заснул я, кажись.

- Жаль, что не навсегда.

- Ну и шуточки у тебя, хо-хо, в рот те хрен, Евгений.

Женька что-то хмыкнул себе под нос, выключил фары и включил внутренний свет.

- Ты...чего!? - насторожился Булинич.

- Судить тебя сейчас будем, капитан. Народным судом.

- Хо-хо, в рот те дышло и кое-что помягче, - хрюкнул Булинич, принимая выходку Женьки за очередную хохму, - именем Союза Советских? Да?

- Да. Именем Союза Советских Социалистических Республик!

В голосе Женьки Рубинштейна ни капли иронии. Посмотрел на него и замер: в лице решимость и непреклонность. Таким я представлял себе мифических богов, творящих правый суд.

Булинич повернулся ко мне, - заметил испуганнын глаза! - и я невольно привстал, стукнувшись головою о брезентовый верх.

- Не имеете права! - закричал капитан и его рука потянулась к кобуре.

- Уберите руку, Булинич! - приказал Рубинштейн. - Кучаев в состоянии ломом проломить и твой черепок, прежде чем вы пошевелите пальцами, но...Чему, чему , а вашей физической паршивой жизни ничто не угрожает.

Булинич поспешно отдёрнул руку, а голос Женьки Рубинштейна зазвучал хоть и тих, но строго и торжественно:

- Мы обвиняем вас, капитан Булинич, в самых тяжких грехах перед человеком - в подлости.

- Вы сами, сами пили со мной молоко, жрали колбасу и хлеб. Воровал я?Да? Мне давали!

Но Рубинштейн словно не слышал его.

- Вы пришли работать в милицию, чтобы под прикрытием синего кителя тянуть, стяжать, вымогать...

- Доказательства, доказательства где?!. Сигналы где? В письменном виде! Где? Лопухнётесь вы со мной, в натуре!

Его выкрики повисли в воздухе.

- Мы обвиняем вас в том, что люди при знакомстве с вами начинают сомневаться, что на свете существует честь, совесть, добропорядочность,! - Женька называл Булинича то на “ты”, то на “вы” - Ты втоптал в землю и смешал с грязью простые человеческие понятия: сердечность, доброта, локоть друга...

- Кучаев, слышишь?! Угрожает! Ты, Максим, работать в милиции собираешься - так держи за меня мазу! Не видишь: оскорбление при исполнении! Будешь свидетелем....Завтра же доложу по инстанции!

- Ты, Булинич, мой враг! Враг Кучаева...Вы враг всех, кто невинно прострадал из-за вас, кто по вашей милости оказался за колючей проволокой...

- Ты, пропадлина, на понял меня не бери! - взорвался Булинич. - Душу вашу поворот-разворот, в рот вам член и кое-что помягче.

- Я бы плюнул сейчас в твою рожу, Булинич, но - Женька усмехнулся, - образование не позволяет.

Дотронулся до Женькиного плеча.

- Хватит для начала. Погоняй кобылу!

Рубинштейн отвернулся от Булинича, глубоко вздохнул, заглатывая воздух, нажал ногою на акселератор, мотор взревел и “газон” помчался по сонной улице имени самого товарища Ленина.

Всё было как в прошлое дежурство: каштаны откидывали причудливые тени и полосатили дорогу, влюблённые парочки прятались за стволами деревьев и в подъездах, со стороны Приморского бульвара из ресторана “Волна” доносились голоса подвыпивших людей...Всё было как в прошлый, позапрошлый, поза-поза-прошлый раз.

Так и не так!В эту ночь мы не делили колбасу, не выменивали хлеб на молоко и не заигрывали с молодайками из сторожевой службы. И это было не только последним дежурством Женьки Рубинштейна, но и моим.

- Вы работаете в милиции! И не просто в милиции, а Управлении!

В Управлениии ми-ли-ци-и, товарищ Кучаев. Запустили участок, разложились. Сами разложились и личный состав разлагаете. Молчите! Я не давал вам слова, товарищ,. а, может быть в дальнейшем и гражданин Кучаев! На работе отсыпаетесь,. опаздываете...Не оправдывайтесь! Либеральничали тут некоторые с вами...Рубинштейн по собственному желанию ушёл, а вам обещаю прокол в Трудовой книжке. По статье пойдёте. Свободны! Пока!

- А если я тоже напишу заявление “по собственному”?

- Пишите! В порядке исключения...

Вот, конспективно, и всё, что хотело мне сказать Высокое, Самое Высокое начальство по очередному рапорту капитана Акиндия Булинича.

Душный вечер последних дней лета. Мы с Женькой стоим у ларька и пьём пиво.

- Здравствуйте, ребята!

Поднимаем головы, затуманенные хмелем - в пиво мы накапали из “мерзавчика” по паре капель водки. Ба! Да это же сам замнач Харченко! Иван Степанович собственной персоной. Чёрный как негритос - видно использовал август на всю катушку...

- Как отдохнули, Иван Степанович? Помолодели лет на десять. Пиво пить будете! Как говорил покойный Булинич, оно пользительное.

- Булинич скончался!? Когда? При каких обстоятельствах?

- Жив он, - смутился Рубинштейн, - это,. так сказать, фигурально выражаясь. Никакая хвороба его не возьмёт.

- Воюете с капитаном?

- Какие уж там войны,. уволили нас, Иван Степанович. По собственному желанию самого начальника Управления. Что с нами либеральничать! Железной метлой выметем....

- Булинич руку приложил? - интересуется Харченко.

- Он. Да вы пейте пиво...Может вам пару капель в пиво?..А?

Достаю чекушку - мерзавчик в простонародье!

- Не откажусь, - неожиданно говорит Харченко, - по-моему, это зелье будет называться ёрш?

- Правильно мыслите, дорогой товарищ! - ёрш давал себя знать.

Так и допились мы до темноты. А ранним вечером....

Свет фар ударил по глазам и тут же сделалось темно. Скрипнув тормозами, милицейский “газон” остановился возле нас. Из машины выскочил капитан Булинич.

- Здравия желаю, товарищ подполковник!

- Здравствуйте, - ответил Харченко, но руки не протянул.

- Здравствуйте, товарищ Кучаев!

- Привет, привет и два привета утром!

- Шуткуете всё. Здравствуйте, товарищ Рубинштейн.

- Моё вам с кисточкой! Как поживает ваш китель? Надеюсь, с ним ничего не случилось?

Булинич подхихикивает, показывая всем своим видом, что и он понимает шутки и не обижается. Потом поворачивается спиною и показывает свой многострадальный китель с обратной стороны - в такую жару и...китель!

- Вот тут латочку пришлось положить. Собачка, хо-хо, в пасть ей дышло и кое-что помягче, цапнула. Был приказ по Управлению, выезжать только с собакой.

Рубинштейн обрадовался.

- Кусанула всё-таки! А вы б на неё рапорт. Предлагаю, дескать, сделать собачке съёмные челюсти. Она на вас...ам! А вы: шалишь, скот мексиканский, челюсти-то вот они, в кармане!.. Ах да, забыл совсем, карманов-то у вас в кителе нет. Ну, в этом случае я предлагаю...

- Шуткуете всё, Рубинштейн! Она и так больше не укусит, она в наморднике.

И действительно, из окна выглядывала скорбная морда Альмы, не привыкшей к наморднику.

Всё правильно,. без намордника никак нельзя, без намордника она куснёт! Собаки - не люди, подлости не прощают!

- Альма! - закричал Рубинштейн.

Поскуливая и повизгивая Альма затарабанила хвостом по металлу машины.

- Пива хочешь, Альма?

- Я б выпил, - сказал Булинич, - жара. Вы с курорта, товарищ подполковник?

- Вот что, капитан Булинич, - резко сказал Харченко, - сейчас же езжайте по маршруту, а завтра...Как сменитесь, попрошу зайти ко мне. Выполняйте!..

Заурчала машина и...

Куда несёт многосильный мотор: на мясокомбинат? молокозавод? хлебозавод?.. Скорее всего - на пивзавод...Такая жаркая ночь намечается!

- Я сделаю, ребята, всё...Вы понимаете, всё, что от меня зависит: ему не место в рядах милиции. Понимаете?

Мы то это понимали, только...В милиции булиничей большинство - успел заметить! Да и Харченко к завтрашнему дню протрезвеет - не сегодня же он пришёл к мысли, что от булиничей надо освобождаться любыми способами...

Топорщится белая шапка на пивной кружке. Возникают на поверхности бесчисленные пенные пузырьки и тут же, давя друг друга, погибают, чтобы через мгновенье вновь родится на свет божий и вновь исчезнуть.

Харченко дунул на кружку и белая шапка свалилась на прогретый асфальт и, спрятанное до поры, до времени под пеной, зазолотилось янтарное пиво...

- До свидания, ребята! - слегка хмельной Харченко пожимает нам руки.

- Желаем удачи, Иван Степанович!

Ровно через месяц, - тютелька в тютельку! - Ивана Степановича Харченко отправили на пенсию, хоть лет с пяток он ещё мог прослужить. Цветы, огромный роскошный букет роз, от имени и по поручению коллектива милицейских работников, ему вручил ветеран милицейской службы Акиндий Булинич.