Лимон

 

 

Зима по всем приметам в этом году должна быть очень снежная и холодная. По крайней мере, так писали об этом в газетах, но в действительности все обстояло совсем иначе. Редкие крупные хлопья падали на землю и тут же таяли, и даже на гранитных парапетах снег не задерживался, а стекал тонкими струйками.

Я сидел на скамейке и ждал трамвая. Ранние сумерки постепенно окрашивали город в голубой цвет. В окнах домов начали зажигаться желтые а (огни). Горький дым дешевых сигарет заставил меня обернуться, и я увидел, что рядом со мной сидит невзрачный мужичонка, нахохлившийся как воробей, в замызганной фуражке и черной стеганой телогрейке. Судя по всему, он давно уже что-то говорил мне, но, задумавшись, я не услышал начало его рассказа, и от того испытывал определенное угрызение совести.

- Ну вот, я тебе и говорю, что везу его с самого севера, у хозяина он стоил под стольник.

-Что?- не понял я.

-Как что?- удивился мужичок, - да лимон же!

И тут же достал из кармана телогрейки завернутый в носовой платок лимон. Лимон лежал в ранних сумерках на его смуглой руке неестественно желтый, красивый, и, казалось, собирал весь свет окружающих улиц, этих окон, этого редкого пушистого снега. Все кисти и запястья незнакомца, видневшиеся из рукавов телогрейки, были исколоты синими наколками, какими-то крестами и перстнями. Перехватив мой взгляд, он несколько стушевался, но после вновь заговорил также громко и чуть нараспев.

-Ну, она то, Бог с ней, сука она, но дочь, зачем настраивать?

Он снова замолчал, то и дело прикуривая свои дешевые, вонючие сигареты.

С протяжным скрежетом из-за угла здания вынырнул трамвай. Но почему-то я почувствовал, что сейчас я просто не могу вот так запросто взять и уйти, оставив этого странного человека, одного, здесь, на скамейке, с лимоном в ладони.

-Слушай, пойдем к ней!- воскликнул он.

-К кому?- не понял я.

-Да к ней, к дочери, к Светке!

-Далеко?

-Да нет, на Артиллерийской.

 

Артиллерийская была мне по пути, и я согласился. Он почему-то очень обрадовался, очень засуетился, вновь обернул лимон мятым платком и сунул его в карман. Долго думал потом, почему он, немолодой, в общем-то, человек, испытавший на себе и зону, и людскую злобу и полное равнодушие окружающих, обратился именно ко мне, пятнадцатилетнему подростку, жутко комплексующему от вечных своих юношеских прыщей на лице. Но это потом, а тогда, проехав пару остановок на визжащем трамвае и, углубившись в лабиринт заводских хрущевок, мы молча шли по разбитому асфальту, шли сквозь темно-фиолетовый вечер. Редкие ярко-белые снежинки проплывали мимо глаз. Под ногами чавкало.

-Здесь,- сказал мужичок, с трудом вчитываясь в темноте в нумерацию домов.

Мы поднялись по неожиданно чистой лестнице до третьего этажа и остановились. Он явно волновался, расстегнул зачем-то телогрейку, снова застегнул, но все никак не мог решиться нажать кнопку звонка.

-Слушай, а может ты?

Совершенно неожиданно я поймал себя на мысли, что мы с ним так и не познакомились.

-Я?- удивился я, хотя давно уже был готов к этому предложению.- Ну что же.

Он зачем-то сунул мне в руку лимон, нажал кнопку и отступил за спину.

В квартире отчетливо звучала музыка, пахло жареной рыбой и раздавался чей-то голос. Дверь открылась как-то сразу, без обычных вопросов, без звука открываемой цепочки. На пороге стояла Светка, та самая Светка Островская, при виде которой я обмирал, которой посвящал свои первые шершавые стихи. Впрочем, она рвала их, не читая. Одним словом, в двери стояла Светка. Все заранее заготовленные слова и фразы тут же вылетели у меня из головы и уже, похоже, не я должен был помогать мужичонке, а он мне. Я протянул руку, с лежащим на ней лимоном, и, с напрочь пересохшим горлом, проскрипел: «Вот, Света, тебе лимон от папы…» и только сейчас смог поднять на нее глаза. А она, казалось, даже не удивилась, увидев меня, взяла лимон, чуть прикоснувшись к моей руке своими тонкими пальцами, и подалась к мужичку.

-Папа, говоришь? А где же он был четырнадцать лет, он тебе не рассказывал? Папа! А то, что во дворе про нас сплетни ходят, он тебе не говорил? А то, что из-за него мать вот уже два года как не встает. А то что…

И вдруг, она как-то сломалась, опустившись по стенке, села в коридоре и хлопнула дверью.

Мы стояли в удивительно чистом подъезде, на третьем этаже и молча слушали, как за дверью плачет самая красивая девочка класса, дочка мужичка, отсидевшего четырнадцать лет.

Он, сгорбившись, пошел вниз, я за ним, и в это время послышался звук открывающейся двери и раздался злой, звенящий Светкин голос: «Папочка! Лимон забыл» Маленькое желтое чудо безвольно скакало по бетонным проступням, а мы стояли и смотрели. Молча, и как мне казалось, разочарованно.

В тот вечер я впервые в жизни напился. Мы пили дешевый портвейн прямо из горлышка, сидели на лестнице и смотрели на уже повядший лимон, лежащий в углу возле горячего стояка отопления.

-Саша, -сквозь приторное опьянение соображал я ,-Светка Островская по отчеству была Александровна.