ГЛАВА ШЕСТАЯ

Женя Суворин

 

 

Смятый тетрадный лист пролетел над партами и, точно угодив в затылок сутулого мальчугана, отскочил в сторону. Класс дружно захохотал.

Женя Суворин – скромный, в очках с толстой пластмассовой оправой, казалось, никак и не отреагировал на это злодеяние. Он лишь искоса посмотрел на смеющиеся рожи, затем уныло вздохнул и продолжил аккуратным подчерком выводить в тетрадке числа и буквы.

- Ботаник! – послышался новый крик со спины, и затвердевшая жевательная резинка, выпущенная из металлической трубки, попала ему прямо в ухо. Послышался новый шквал противного смеха. Одна девочка с большими косичками и голубыми глазами пыталась было остановить это издевательство, начала что-то говорить, но, посмотрев в ядовитые глаза хулиганов на задних партах, решила все же помолчать.

- Женек, ты что, самый умный? – он сжался еще больше, услышав за спиной новое обращение к себе. – Ты что, не видишь, училка вышла из класса? Отдыхай, веселись! А ты все в задачки пялишься!

- Мне непонятна причина, - ответил он, - не ясна причина вашего веселья.

- Что ты там мямлишь, последний из альбатросов! – смех.

- Нет, нет, альбатрос – плохая кличка! – раздался еще смешок. – И Ботаник тоже избито. Женек у нас умный. Ну просто… Иван Федорович Пароход – человек и Крузенштерн. Ой, кажется, что-то попутали. Или нет, так и есть!

У Жени внутри все кипело – ненависть бурлящим потокам была готова сиюминутно вырваться на волю и сметать все без разбору на своем пути. Он бесконечно желал видеть их всех поверженными, ущемленными и непременно стоящими перед ним на коленях. Ему часто в потаенных грезах и злобных мечтаниях виделась подобная картина: вся эта свора опустила свои ехидные глазенки, не смея даже взирать ими на Женю, и он, упиваясь своей победой, уже как будто ощущая на губах вкус близкого отмщения, предельно точно кидает в них смятые бумажки и плюется из трубочки. Но пока эта темная и страстно желаемая, но абсолютно несбыточная мечта находилась лишь в его сознании и никак не могла обрести реальной почвы. Он был слаб и жалок, чтоб оказать хоть самое слабое сопротивление.

Женя с каждым днем начинал все больше и больше понимать, что весь его внешний вид – смятые штаны в полоску, фуражка с глупым козырьком, эти давно вышедшие из моды очки – так и манили, будто соблазняли кинуть, швырнуть, ударить. Однако он и не собирался ничего менять. Любые маломальские перемены в образе жизни и одежде означали еще большую беду, чем все эти надругательства. По-прежнему оставаясь наиболее подходящим и удачным объектом для грубых шуток, Женя ненавидел себя за слабость. И ничего не мог поделать.

- Что здесь происходит? – в класс вошла строгая учительница в однотонном сером костюме и больших очках в роговой оправе, держа в руках указку примерно также, как воин держит свой меч перед боем. Да, каждый урок в этом трудном классе и был для нее настоящей битвой, и чтобы выстоять в ней, приходилось тратить немало сил и терпения.

Она, конечно, сразу все поняла – очередное издевательство над Сувориным. По-другому и быть не могло. Она понимала, что ей как педагогу уже давно пора бы всецело заняться этим вопросом и как-то повлиять на обстановку. Но она опускала руки. Все бесполезно, если не сказать вредно – устыдить их никогда не получится.

- Бесы! – вырвалось из груди. – Самые настоящие бесы.

Послышался смешок с последней парты:

- Эх, Екатерина Викторовна, все б Вам про Достоевского да про Достоевского!

Все прикрыли рты, пряча улыбки. Только Женя Суворин не изменил выражения лица, продолжая спокойно и сосредоточено выводить в тетради буквы и цифры.

***

 

Схватив покрепче рюкзак, Женя перепрыгнул через лужу во дворе. Все равно чуть-чуть не рассчитал, и капли грязной жижи испачкали штанины его брюк.

- Черт! – буркнул он под нос. – И правда неудачник!

За небольшим деревянным столиком, доски которого уже давно почернели и ножки по краям покрылись тонким слоем зеленого мха, сидела небольшая горстка мужиков. Со скучными, покрытыми щетиной лицами они монотонно играли в домино. Кто-то из них с неохотой, слюнявя губами, дымил вонючей папироской, и дым жидкими струйками вырывался из ноздрей, кто-то шумно отхлебывал выдохшееся пиво из пластмассового стаканчика. Женя посмотрел на них, стараясь среди однотипных припухших рож различить своего отца.

- А, Женька, поди-ка сюда! – послышался вроде бы приветливый голос, от которого у Жени почему-то пробежали мурашки по коже. – Вот послал бог сына. Лучше б сдох у матери в утробе, чем такой позор отцу! – прозвучали новые слова, и они почему-то вызвали порыв сдавленного смеха.

Женя на мгновение сжал кулаки. Ему хотелось плакать, но знал, что слезы не принесут никакого результата, и уж высмеян за них он будет точно.

Отец на мгновение отвлекся от домино и посмотрел на сына: понуро опустив голову, Женя стоял чуть поодаль от него. Он держал перед собой портфель, который чем-то напоминал маленького, сильно распухшего по бокам поросенка.

- Ближе подойди! – новые, хлесткие, как кнут пьяного пастуха, слова. Женя молча повиновался. – Показывай дневник.

Мальчуган, заведомо не ожидая ничего хорошего, все же безропотно повинился. Расстегнул два маленьких пластмассовых замочка и принялся судорожно рыться в кипе тетрадок и учебников. Наконец ему удалось отыскать зеленый дневник, и он дрожащей рукой протянул его отцу. Для нормального ребенка эта минута не представляла б ничего страшного – там ведь не было ни одной плохой отметки и ни одного замечания, касающегося поведения. Но Женя не был нормальным ребенком из полноценной семьи.

Отец выхватил дневник и, не собираясь даже открывать его, замахнулся и ударил им сына по голове. Послышался глухой хлопок бумаги, обложка порвалась. Женя тихонько заплакал. Он даже и не думал как-то сопротивляться, не отскочил в сторону, не упал на колени, а просто стоял. Очевидно, был уже заранее готов к этому.

- Ну зачем же так? – бросил равнодушную реплику один из мужиков.

- Как зачем? Чтоб отца уважал и впредь учиться старался.

- Да разве это поможет? – продолжил другой участник игры. По большому счету им всем было наплевать, просто не хотелось упускать отличный повод хоть для какого-то разговора, вернее спора. Скучно ведь весь вечер стучать по столу и играть в это опостылевшее домино.

- Меня и отец так воспитывал! И ничего, вырос вот. Себя в обиду не даю. Живу и не жалуюсь. А это что? – он брезгливо указал пальцем на сына. Женя сжался, уже морально готовясь получить новый удар. – Мямля и слабак! Ему в школе любой по шее дать может – а он промолчит. Позор отцу!

- Так это ж ты сам его таким забитым и запуганным сделал.

- Ничего подобного! Во все времена так воспитывали.

- Правильно. Старая и довольно гнусная политика! – зевнул споривший мужичок и раскурил папиросу.

- Да ты на себя посмотри!

- Пап!..- робко произнес Женя, глядя на разгоряченных мужиков, но его голос никто не услышал.

- Что ты сказал?

- Что слышал! – огрызнулся в ответ мужик.

- Папа… - попытался опять вмешаться Женя.

- Иди домой! – прохрипел он в ответ и набросился на того, кто стал с ним спорить.

Женя побежал, споткнулся о бордюр и упал, ударившись коленом. Стараясь не обращать внимания на боль, он поднялся и прихрамывая вошел в подъезд. Открыв дверь, швырнул портфель под стол и упал на кровать. Скоро подушка стала мокрой от слез.

В такие минуты запредельного отчаяния Женя ненавидел себя за проявленную слабость, ненавидел вечно пьяного отца и всю окружающую его враждебную действительность. В его голове дьявольской каруселью проносились страшные мысли, сменяя одна другую:

- Уйти из жизни раз и навсегда покончив с этими невыносимыми страданиями, тем более, что она никому не нужна, а значит бессмысленна, убить отца, накрыв его спящего в пьяном угаре подушкой и потом начать совершенно новую жизнь. Взорвать каким-то образом окружающий мир, чтобы все обидчики в одно мгновение разлетелись на мелкие кусочки превратившись в ничто.

Женя с ужасом гнал от себя весь этот кошмарный круговорот мыслей, повторяя про себя:

- Так больше нельзя, должен быть выход, должен быть хоть какой-то выход.

Через полчаса вернулся отец. Под глазом красовался фингал, но он почему-то был весел. Налив в граненый стакан портвейна, искоса взглянул на сына:

- Решил, понимаешь, поучить меня, как детей воспитывать Хм. – И он улыбнулся. Женя, несмотря на то, что в тесной комнате царил полумрак, заметил, что отец также лишился и одного верхнего зуба.

- Знаешь, а ведь мама, будь она с нами, наверняка не одобрила бы твой поступок, – осмелился бросить реплику Женя. Потом сразу же испугался, что получит затрещину за столь наглую по меркам отца фразу. Но нет – ничего подобного не произошло. Очевидно, отец уже выплеснул последние остатки агрессивной энергии, так что опасности не представлял. Его лицо было довольным и даже казалось немного умиротворенным в эту минуту. Опустошив до дна стакан, он тотчас наполнил его снова:

- Да твоя мать много чего говорила. Но ты должен понимать, что так просто нужно. Так должно быть!

«День прошел – и хорошо. Притом этот день был совсем и не хуже тех, что были раньше», - подумал Женя, отходя ко сну.

 

 

Мама Жени умерла, когда ему не исполнилось и восьми лет. Он помнил, как однажды отец пришел домой поздно-поздно: пьяный и расстроенный. Женя понял, что он был в больнице у мамы. Внешний вид папы не сулил ничего хорошего – казалось, он моментально постарел лет на десять, а в свете тускло горящей лампочки в прихожей создавалось впечатление, что его волосы, еще с утра черные и густые, теперь блестели сединой.

Женя побежал к отцу и, посмотрев в его глаза, не нашел в них ничего утешающего:

- Ну что? – робко спросил он, глядя на то, как отец, покачиваясь, безуспешно пытался снять с себя ботинки.

Женя не дождался ответа.

- Она умерла? Мамы больше нет?

Отец, ощущая тяжелую необходимость, еле-еле качнул головой. После этого из пьяных глаз вновь потекли слезы. После этого стало ясно: больное сердце мамы не выдержало осложнения после гриппа, и в этот хмурый вечер оно навеки остановилось.

Уродливый и нежеланный, страшный призрак смерти медленно, подобно могильному червю, заполз в их дом, не обращая внимания на то, что его здесь никто не ждал.

Женя не хотел в это верить. В голове не укладывалось то, что самого близкого и родного человека, пожалуй, единственного, кто мог бы по-настоящему утешить, приласкать и защитить, больше никогда не будет рядом.

Она ушла молча, не прощаясь, никого не звала к себе в последнюю минуту. Только бредила. И Жене совсем не хотелось верить, что она просто так растаяла где-то в неизвестности и исчезла, подобно снегу, что сходит по весне и утекает ручейками куда-то далеко.

«Нет, этого просто не может быть!» - повторял про себя Женя. И голос, далекий и гулкий, противный и скользкий звучал в сознании: «Да, да! Это так. Правда, истина. Ее больше нет. Ты не увидишь ее больше. Никогда. Никогда. Никогда».

«Замолчи!» - Женя рыдал, но понимал, что он бессилен что-либо изменить. Все кончено.

В последние дни жизни мамы, когда она лежала в больнице на грани жизни и смерти, отец из последних сил старался держать себя в руках и не пил. Все время думал о том, что если Бог смилостивится, то будь он тысячу раз проклят, если не сможет найти в себе сил для того, чтоб начать новую жизнь. Если чудо произойдет, то никогда больше он не посмеет обидеть самую дорогую и любимую женщину на земле. Он целые дни подряд проводил возле постели и видел, как постепенно затухала жизнь. Орошая серое одеяло слезами, он не переставал каяться и просить прощения. Та в ответ только грустно смотрела на него и гладила по голове. Он умолял ее… умолял жить.

Теперь стало понятно – отец не сможет удержать себя в руках, будет пить и опустится до скотской и грязной жизни. После похорон начался трудный, доверху наполненный муками и черными днями период для их семьи. Дом, где совсем недавно царили чистота и порядок, был запущен в одночасье. Хотя Женя по мере своих детских сил и старался как-то следить за хозяйством, все равно дела шли все хуже и хуже. Если раньше отец не мог себе позволить курить прямо в доме и уж тем более оставлять по углам пустые бутылки из-под дешевого портвейна, то отныне это стало нормой их жизни. Равно как и непрекращающиеся побои, к которым Женя, удивляясь самому себе, начинал постепенно привыкать.

Медленно, с трудом влачили они свое нищенское существование. Женя каждый день старался как можно сытнее наесться в школьной столовой – благо, еду для него давали бесплатно как ребенку из малообеспеченной семьи. Где и как питался отец – ему было неизвестно. Да и любая снедь для него уже по определению превратилась в закуску. Еле-еле удавалось найти денег, чтобы оплатить счет за квартиру. Помогала бабушка, которая жила далеко в Сибири и ежемесячно присылал им половину своей пенсии. Женя старался незаметно от отца, пока тот их не пропил, потратить эти деньги на жизнь. Это часто приводило к новым побоям.

В своих письмах бабушка часто спрашивала, как они живут там вдвоем, и почти всегда предлагала Жене перебраться к ней в деревню под Омском. Он в тайне от отца по ночам сочинял ей ответы, сгорбившись над листочком, вырванным из школьной тетради, при слабом свете маленькой настольной лампы. Большими и аккуратными буквами он писал, что не может просто так оставить отца одного, зная, что тот без него совсем сгинет. Он никогда не сможет простить себе побег от трудностей. Ведь, несмотря ни на что, этот опустившийся, с извечной щетиной и припухшим лицом человек был его отцом. Он знал, что, несмотря на унижения и скандалы, за этой пьяной грубостью, доходящей порой до скотства и садисткой жестокости, отец пытался исправиться, но не мог, потому что был слаб. И потому тоже страдал, не зная, как можно выбраться из пропасти.

Пока ничего хорошего не было. Были лишь пожелтевшие окурки, пустые грязные бутылки, чайник с толстым слоем накипи и запотевшие, покрытые пылью стекла окон. Но там, за грязным стеклом, ярко светило солнце и казалось, что стоит только протянуть вперед руки – и этот свет легким потоком войдет в их дом. Но кто может это сделать? Отец был пьян и не стоял на ногах, а Женя был слишком мал, чтоб дотянуться и впустить в дом солнце.