-Только этого на мою голову не хватало! – молодой участковый снял пыльную фуражку и вытер вспотевший лоб. Было жарко. Лейтенант - энергичен и старателен. Об этом говорили полукружия разводов на потных подмышках его мятой рубашки и стоптанные туфли. В прохладном кабинете с маломощным вентилятором он появлялся редко. А обувь стоптал на каменистых сельских дорогах. Он родился в этих местах.

- Только в субботу была драка на дискотеке. Жестокая. Одному голову проломили. Сейчас расследование веду, - он застенчиво улыбнулся. – А тут еще вы пожаловали…

Даже название села – Душмань – переводится с молдавского как «враги». А мы, я и фотокорр, стоим рядом и сочувственно киваем участковому. Да-да, молодежь в селах уже не та. Разъехалась по заграницам. Работает на стройках и в борделях. Здесь, как во время войны, остались только старики и дети. Да алкоголики. Нам наплевать на драку в местном клубе. Мы приехали по другому поводу. Мы работаем в самой популярной в стране газете. Нам нужны сенсации, «жареные» факты, - то, что поднимет тираж газеты и заинтересует Москву. Это главное. Поэтому мы, в модных джинсах и ярких рубашках, в изящных узконосых туфлях, мотаемся по таким вот дырам и захолустьям. Здесь жизнь протекает в другом измерении. Его еще не открыли физики, и оно недоступно нашему пониманию. Как здесь можно жить? Работы нет, люди живут всего на 20-30 долларов в месяц. Дороги практически отсутствуют. «Черные дыры»… Проехать по селам можно только на танке или вездеходе. А ведь люди ходят друг к другу в гости, справляют дни рождения и свадьбы. Я представил местную свадьбу. Чавкает на дорогах грязь, лужи на всю улицу…Как новобрачной в свадебном платье дойти от церкви к дому? Разве что - на повозке, запряженной сонной лошадью…Помню, в одном селе меня поразило, когда я увидел, что женщины стирают белье на главной улице деревни в деревянных корытах. Как по команде, они остановились и внимательно смотрели, как мы, на машине, подъезжаем к сельсовету. А в другом мы никак не могли отыскать хоть одну, самую плохонькую фотографию местного жителя.

- Что ж вы удивляетесь, - сказала изможденная женщина средних лет, сельский голова. – У нас почти никогда не фотографируются. Редко: на свадьбы, да на документы. Недавно похоронили одного старичка. Так, искали фотографию, чтобы на похоронную табличку наклеить. Не нашли. Ни разу, оказывается, в жизни не фотографировался…

- Ну, хорошо, поехали, - произнес участковый. – Покажу, где живет Ион Ротару. Только я с вами заходить не буду. Не хочу…

И ладно. Он – местный, дорогу покажет. А то ведь в селах и таблички с названиями улиц и номерация домов отсутствуют. Хотя крестьянам-то они зачем? Они и так знают, кто - где живет.

Переваливаясь через ухабы, поднимая облака пыли, едем на окраину села. Мотор отчаянно ревет. Участковый указывает нам на вполне добротный дом с обширным садом и огородом. Затем уходит. Мы стучимся в калитку. Надрывается вшивая собачонка. На пороге дома, опираясь на палку всем телом, появляется плюгавенький, высохший старичок. У него крючковатый нос и виноватые глаза. Говорит он только на молдавском. Мы уверенно заходим во двор и начинаем громко расспрашивать его. На русском. Старик не понимает. Да, он – Ион Ротару, кивает старичок. Это он понял и без перевода. Я показываю свою журналисткую «корочку». Наверное, он принимает нас за важных персон из полиции. А может, - за следователей. Серега, фотокорр, бежит к машине. Наш водитель говорит на молдавском. Возвращается.

- Он не хочет переводить.

- Почему? – удивляюсь я.

- Не хочет, и все!

- Амуш (Сейчас). – кидаю я старику и иду к машине. Серега пока фоткает старика.

- Слав! В чем дело? – я положил руку на капот машины.

- Не хочу! Мне противно! – Слава, оказывается, щепетилен. Хотя понять можно. Его сыну лет десять, как и внучке этого старика. – Без меня обойдетесь, ладно?

Я киваю и возвращаюсь во двор. Старик взглядом усталой поп-звезды отрешенно смотрит в объектив фотокамеры. Лица он не прячет. Откуда-то появляется старуха: еле волочит ноги. Нам везет – она немного понимает по-русски. Начинает переводить.

- Как все случилось? – она враждебно смотрит на мужа. – Рассказывай, старый!

Старик отрывисто бросает ей в лицо короткие фразы. На нас он не глядит. Старуха пересказывает.

- Выпил я вина с утра. Меня догнало. Вышел во двор. Увидел внучку. Сын со снохой всегда днем ее у нас оставляют. Когда в поле работают. Взял Маричику за руку. Потащил в сад. Вон, к той самой яблоне.

Старик нехотя подходит к дереву, показывает рукой на грязную землю. Серега все время щелкает затвором фотоаппарата.

- Положил ее на землю. Стал раздевать. Она не кричала. Молчала. Я и стал ее…м-м-м-м…в общем…Плохо помню. Соседи прибежали. Побили меня. Отвели к менту…Бес попутал…

Рассказ бессвязен, но все более-менее ясно. Жена выносит из дома коробку из-под обуви. На самом ее дне, в беспорядке, разбросаны редкие фотографии. Долго ковыряется. Наконец, достает небольшую фотку.

- Вот внучка…

На меня смотрят ясные детские глазенки. Накатывает жалость к этому милому существу. Спрашиваю старуху:

- Разводиться не будете?

Она устало отмахивается рукой.

- Мы в прошлом году золотую свадьбу сыграли. Поздно уже разводиться-то.

- А как родители внучки отреагировали?

- Как? Не разговаривают с нами…Маричику охраняют. Какой позор на старости лет! Как нам в селе-то теперь жить?!

Возвращаемся в кабинет участкового. Лейтенант нас ждет.

- Ну что?

- Поговорили. А Маричики и родителей дома нет. Все заперто…

Лейтенант опять снимает фуражку и вертит ее в руках.

- Жалко девочку…Она же больная на голову. Наверняка, ничего не поняла. Ну и, слава Богу!

Он едва заметно крестится.

- Что старику-то будет? – спрашиваем мы напоследок. Участковый разводит руками.

- Да, ничего! Видите, его даже не закрыли. Старый он. Думаю, дадут срок условно.

Обратно едем молча. Солнце уже лижет верхушки деревьев. Еще один день прошел. День как день. Хочется выпить. До Кишинева километров сто пятьдесят, не меньше. Надо успеть отписаться. Завтра выйдет «обложка». И может, Москва материал возьмет…