Она вышла из душа и посмотрела на своё отражение в зеркале. Влажное тело было обёрнуто большим полотенцем, на котором рекламно сияло название отеля. "Я – конфетка, - подумала она, - полотенце – фантик". Ей стало смешно. Улыбаясь, она плюхнулась на кровать и вдохнула свежесть простыней. Летним сквозняком, играющим с занавесью, промелькнула фраза: "Как хорошо, что я приехала раньше его", и она, словно поймав за краешек улетающую вверх занавесь, подхватила всего одно слово и громко, по слогам произнесла: "Хо-ро-шо!". Она прикрыла глаза.

Ей вспомнилась Прага в цветении сирени, каштанов. Вспомнился аромат магнолий в Валленштайнском саду, стройные ряды тюльпанов, трепетный поцелуй и смех. Ей очень хотелось увидеть Прагу весной, и он подарил ей этот город, а вместе с ним и возможность заглянуть в его небесно-голубые глаза, услышать его тихий голос. И, словно наяву, его вкрадчивый голос прошептал над ней слова знакомой с детства молитвы "Отче наш". Но его молитва была для неё чужой, похожей на теорему из учебника по геометрии. "Padre nostro…". Она вздрогнула. Наваждение пропало.

В номере было жарко и душно. В первомайской Праге то же было жарко и душно. Они сидели на парапете Карлова моста и слушали джаз-банд. Всего несколько минут назад она пыталась загадать желание, и веря, и не веря в его реализацию. А когда они сквозь толпу туристов добрались до креста, она в растерянности спросила:

- Что же мне загадать?

- Проси, чтобы мы были вместе.

- Это уже нельзя просить, потому что никто не должен знать о желании, а ты уже знаешь!

- Зачем же ты спросила? Ты так жестока!

Он рассмеялся, а она, зачем-то закрыв глаза, прошептала своё желание.

Желание исполнилось, как и было обещано легендой. Мифы и легенды, поверья и суеверия! Почему она оказалась здесь, в этом номере, в мартовской холодной Праге? Возможно, лишь только потому, что она в мае прошлого года погладила золотую от бесчисленных прикосновений собачку с длинным тонким хвостиком, которая всем прикоснувшимся гарантирует возвращение в Прагу. Он не загадывал желания, но вместе с ней прикоснулся к собачке. Завтра утром он вернётся в Прагу. А она уже здесь и у неё есть целый вечер и целая ночь, чтобы сбросить с себя усталость от прожитой в сумерках питерской зимы.

Почему в Петербурге всегда плохая погода? А этот бесконечный дождь? Свинцовое небо? О, как умеет Петербург нравиться своим гостям! Сколько восторгов ему дарят. Он умеет пленить своим имперским величием, мистикой белых ночей. Но! Будь осторожен! Попадая в сети его обаяния, ты становишься его рабом, ты начинаешь видеть все пороки своего хозяина, ты страдаешь от его несовершенства, но ты всего лишь раб. Это только иллюзия, что ты сам управляешь своей жизнью, что ты волен оставить своего хозяина. Петербург не отпустит тебя, даже если ты будешь за сотни тысяч километров от него. Ты будешь тосковать по его сумеркам, по белым ночам, по его тяжелому низкому небу, по бесконечному дождю. Ты будешь жить с желанием вернуться к нему.

Она встала и открыла окно. За окном было пасмурно, шел затяжной питерский дождь. Дождь ни капельки её не расстроил, а наоборот – она улыбнулась – у неё есть зонт, а дождь – это так привычно!

Она оделась и спустилась в холл гостиницы. Там на диване и на полу у стены сидела группа русских туристов, потягивая пиво из жестяных банок. Она положила ключ на стойку портье и услышала незнакомый женский голос, обращенный к ней:

- Девушка, куда это Вы уходите? На улице дождь.

- Я знаю, у меня есть зонт. Решила сходить в ресторан поужинать. Есть желающие составить мне компанию? Скоротаем вечер под фондю.

- А мы уже в номере "Доширака" поели, воду кипятильником нагрели, - бодро ответила женщина, - хотите, я одолжу Вам кипятильник?

- Спасибо за любезность, но я пойду в ресторан.

Она выскочила на улицу, и ей стало стыдно за своё позёрство. "Фондю!", - несколько раз повторила она про себя. Это слово превратилось в укор. Ей захотелось оказаться сейчас рядом с ним за столиком, уставленным различными соусами, накалывать на длинную двузубую вилку кусочки прозрачного мяса, опускать их в кипящий бульон и весело спорить с ним об их готовности. Фондю – ритуал. Или её позёрство? "А незачем было называть меня девушкой! Когда тебе за 40, такое обращение звучит насмешкой! И вообще, не надо было меня трогать!", - она пыталась оправдать себя.

Из ресторана она вышла сытая и хмельная. Ей было тепло и немного грустно от выпитого пива. Город уже освещали огни быстро узнаваемой рекламы, и от этого он становился похожим на другие, скрывая за рекламой свою неповторимость. Она медленно шла по булыжной мостовой, не замечая того, что дождь прекратился, а воздух стал морозным. Жизнь чужого ночного города для неё сейчас ничем не отличалась от ночной жизни её города. В подсветке над городом парили храмы. От искусно созданного освещения появлялось ощущение их нереальной воздушности. Она не замечала этого, просто шла, медленно переставляя ноги, затягиваясь крепкой ароматной сигариллой. Сигарилла – позёрство!

Над ней закружились снежинки. Порывистый ветер не давал им лечь на булыжник, он заставлял их кружиться в бессмысленном танце, бросал их ей в лицо, потом за воротник. Она продрогла и, опустив голову, зашагала размеренно быстрым шагом. В ритм шагов стали вплетаться слова: ночь, улица, фонарь, аптека. Сначала они звучали внутри неё, потом она стала повторять их шепотом, а когда оставалось всего несколько метров до отеля, она почти скандировала, размахивая руками:

 

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет.

 

Умрешь - начнешь опять сначала

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

 

Ей стало жарко, она почти задыхалась от быстрой ходьбы. Или от безысходности? Взяв ключ у портье, она побрела в пустой номер, осуждая себя за выпитое пиво, за свою нелепость, за своё грустное настроение.

Резкий звонок мобильника испугал её. Она стала искать телефон на столе среди кремов, салфеток, косметики и прочих атрибутов женской красоты.

- Да! Слушаю, - нервно крикнула она в трубку.

- Добрый вечер, - бархатно ответил его голос.

- Добрый вечер, - уже мягко ответила она, - ты где?

- Я в Вене, скоро войду в поезд и утром приеду к тебе. Какая погода в Праге?

- Питерский дождь.

- Какой дождь? Ты где?

- Я в Праге.

Она сказала это неуверенно, и он ещё раз спросил, но уже настойчиво:

- Ты где?

- Я в Праге и жду тебя, - она улыбнулась, - Я люблю тебя.

- Также я, но я больше, - сказал он давно привычную для них фразу, которая была неизбежным элементом их общения, и за ней непременно следовал её ответ:

- Нет! Я - больше!

Они рассмеялись.

- Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя, - он тихо пропел эти вечные слова. Они не были для неё затертыми и банальными. Она готова была слушать их без перерыва. В его исполнении они всегда звучали по-новому.

- Также я, - прошептала она.

- Поезд приедет в 11.06. Ты меня встретишь?

- Да.

- Ты ужинала? Ложись спать. Ты наверно очень устала. Завтра я обниму тебя и поцелую. Я вхожу в поезд. Поезд едет к тебе. Спокойной ночи. Я буду думать о тебе всю ночь.

- Я люблю тебя.

- Сiao, Амore!

"Как хорошо, что я приехала раньше его", - подумала она, а вслух, по слогам произнесла: "Хо-ро-шо!"