Роковая река

Петух прокричал трижды. Солнце уже заметно поднялось над горизонтом и деревня начала просыпаться. Мужики шли умываться, кто-то опохмеляться, кто-то к реке, снять оставленные на ночь сетки. Женщины готовили дома завтраки, суетились в коровниках, курятниках и хлевах. Детвора беззаботно выходила из домов, протирала заспанные глазенки, сладко зевала. Лето выдалось в этом году очень хорошее, теплое, ясное, но и осадки выпадали как раз, когда это и нужно было. Однако лучше чем по утрам здесь не было, пожалуй, даже на протяжении всего дня. В общем, лучше места для жизни сложно найти, наверное, на всей Земле.

В этой самой деревне практически все, что и было, то есть дома, один магазин и остальные постройки – всё находилось в самом центре, все было рядом. Деревушка находилась у реки, поэтому мужчины в перерывах между пьянством ловили рыбу и продавали ее в райцентре, зарабатывая по деревенским меркам очень неплохие деньги. Однако у самой реки, метрах в десяти-пятнадцати находился одинокий дом. Он был сильно обшарпанный, все бревна и доски разбухли и начали подгнивать, крыша покосилась, окна и двери забиты досками. В этом доме жил Архип Прохорович. Обычный с виду старик дожил он в нем до девяноста лет, хотя всегда выглядел он намного моложе. При том что жизнь выдалась у него очень непростая.

Когда Архипу было семь лет, большевики расстреляли его семью, что жила в этом доме до рокового семнадцатого, как кулаков, и сбросили тела в речку. Тогда это дом представлял собой не еле дышащую хибару, а настоящий особняк с конюшней, хлевом, курятником, небольшой мельницей и теплицами. Однако большевики все растащили, и от былой красоты ничего, практически, и не осталось. Но все равно Архип, его две сестры и старший брат не отчаялись и стали обустраивать все по-новому. Прошло десять лет. Потом еще пять. Снова хозяйство Лукиных стало самым лучшим в деревне. Они давали больше всех молока, овощей и мяса, в общем, все настолько наладилось, что они даже поговаривали о переезде в райцентр. Но в тридцать седьмом по наводке завистников-соседей сестер забрали, как предателей, брата хотели тоже отправить в лагерь, но ничего не вышло. Он долго сопротивлялся, однако пуля в висок при задержании успокоила его, и дно роковой для Лукиных реки приняло бездыханное тело. И снова Архип остался один. Он, привыкший к сложностям, стал снова все переустраивать заново. Жители деревни в недоумении перешептывались между собой. Они поражались как это, Архип, которому было уже двадцать семь: и хозяйство тащил и всегда помогал любому, причем почти всегда безвозмездно и при этом не просил помощи ни у кого, и все всегда делал один. Они не понимали его доброты и трудолюбия. Сложно ведь понять то, что несвойственно самому себе, не так ли?

Время шло и вот в сороковом сестры вернулись. Забитые и угнетенные. Не удивительно, что уже через неделю после возвращения они покончили с собой. Однажды ночью они сказали Архипу, что пойдут прогуляться, а сами бросились в воды реки. Наверное, именно с тех пор, хотя может позже, но люди стали замечать, что Архип не ходит на реку. И вообще старается обходить ее стороной. Даже когда ради интереса его просили сходить за водой на реку или за рыбой, он предпочитал купить у соседа, то, что просили, но к реке ни ногой. Но самое странное, что мне Архип сказал однажды: «Когда помру, хочу чтоб похоронили меня рядом с моей родней».

Кстати забыл сказать, как я познакомился с ним, но об этом позже. Ну, так вот, в сорок первом он пошел служить добровольцем. Отшагав до самого Берлина, он уже был готов вернуться в родную деревню к брошенному хозяйству, но как оказалось не судьба. Вернувшись «серо-красные служители социализма» пригласили его в подвалы КГБ, а оттуда в Воркуту, в лагерь. Вышел оттуда он лишь в пятьдесят пять, отсидев двадцать лет. Архип вернулся и именно тогда, когда я переехал в ту деревушку к своей девушке, которая там родилась и выросла, мы с Архипом познакомились. Он сразу мне понравился. С ним было всегда, о чем поговорить, он был откровенен, не лицемерил. Был часто весел, не пал духом после всех кошмаров, что подарила ему жизнь. Не дурак был выпить. Нередко я к гневу своей Аньки и его жены Юлии просиживал у него ночи напролет с бутылкой самогона. Он рассказывал про то, что он видел на войне, в лагерях, во время революции. Я же ему говорил то, что происходило последние лет пятнадцать во Владимире, откуда я и приехал, да про футбол мы любили потрещать. Рассказывал я также, как мы с Аней в институте познакомились. Мне было тогда, в шестьдесят пятом, лишь двадцать, но с Архипом мы сдружились порядком. Я все хотел его раскрутить на то, чтоб он открыл, наконец, тайну о том, как он со своей женой познакомился. Он все не хотел, но однажды когда друзья привезли финской водки, и я его угостил этим «нектаром» и он развязал язык. Оказалось что Юлия тут жила с сорокового года. И до войны они были очень хорошими друзьями. А, вернувшись с войны, он уже договорился о женитьбе, но лагеря отсрочили на двадцать лет эту дату. Однако за то время пока он был еще на воле, он успел так плотно пообщаться с Юлией, что уже через год у них родилась дочь – Наташа. Когда Архипа освободили, и, вернувшись, он увидел дома, рядом с женой еще и девушку девятнадцати лет, блондинку, стройную, с красивым ангельским лицом и потрясающими формами. Это была его дочь. Архип решил не откладывать дело в долгий ящик и уже через неделю он поехал с женой в церковь, где они и обвенчались. Я женился на Аньке буквально спустя три месяца после Архипа Прохоровича. И даже сейчас, после двадцати лет каторги, непосильных физических и моральных испытаний Архип нисколько не изменился, разве что прибавилось морщин на лице, да и стал он каким-то больно задумчивым. Однако теперь у него была отрада – его дочь. Он часами сидел и наблюдал, как она возится по хозяйству или на огороде.

Теперь он предпочитал сидеть ночами, когда жена и дочь ложились спать на кухне один с бутылкой самогона или портвейна. Но это вовсе не значит, что мы с ним перестали общаться, наоборот. Он меня приглашал к себе часто, но в связи с тем, что я начал активно искать работу в райцентре, то времени на посиделки оставалось мало, но все же оставалось. Именно в одну из таких бесед Архип и сказал мне, что хочет, чтоб похоронили его рядом с родней. Я его еще тогда спросил, мол, а если жену, например, на кладбище похоронят, а родители-то в реке, что тогда? Он же сказал как-то таинственно: «Они все в одном месте будут». Тогда казалось что это всего лишь фраза сказанная спьяну. Но на самом деле это оказалось страшным пророчеством. А когда я осушил еще пол-литра первачка и спросил, почему он никогда на реку не ходил? Архип, сильно затянувшись папиросой, ответил пространно: «На кладбище лишний раз ходить не стоит». Даже на пьяную голову эти слова мне стали понятны. По спине пробежали мурашки.

Время продолжало течь также неумолимо, как и речка Владимирка. До восьмидесятого все шло своим чередом. Каждая семья жила за счет своих огородов, а я и еще двое мужиков работали в райцентре: те двое слесарями, а я устроился учителем истории и английского языка. У нас с Аней уже пятнадцать лет сыну было – Игорьку. У Архипа все тоже было хорошо. Наташка вышла замуж еще в двадцать один год за приехавшего в деревню рокера, хотела уехать в город, но родители ее отговорили, и она осталась с мужем, Олегом, музыкантом и писателем, в деревне. Жена Архипа, Юлия, целыми днями работала на огороде, а по выходным ездила в райцентр на ярмарку и привозила очень немаленькие деньги. В общем, все было хорошо и казалось, что так будет всегда.

Спустя еще год в семье Лукиных произошло наисчастливейшее событие. Наташка забеременела сыном. Архип с неделю на радостях пил, не выходя их дома. Родится, ребенок должен был, по расчетам, в мае восемьдесят второго. Но вмешалась… река. В апреле, в теплый и ясный день Олег решил взять моторную лодку у Сереги Васина, своего соседа, и покататься вечером с женой по реке. Но что-то произошло не так, и мотор на лодке неожиданно посреди пути взорвался и один из осколков пробил Наташе живот, а другой – голову, умерла она мгновенно, и уже бездыханное тело упало в реку. А Олег загорелся, так как рядом с ним стояла канистра с бензином для дозаправки, и огонь из взорванного мотора быстро перекинулся на канистру и муж Наташки в панике бросился в воду, но плавать не умел, потому и утонул. Тела хотели вытащить, но Архип запретил. Никто не понимал, почему он не разрешил ни тела вытащить, ни сам за ними не нырнул. Но мне было ясно.

После этого Архипа полгода никто кроме жены не видел. Под Новый год он, наконец, вышел из дома и я его не узнал. Бледный, опухший, с запавшими глазами и щеками. Болезненно худой, с шатающейся походкой. С тех пор он больше не приглашал меня к себе, он не ездил в город, он не работал на огороде, в конце концов, он даже не здоровался ни с кем. Он или просто слонялся по деревне или сидел неделями в своей комнате. Архип перестал пить, но Юлия говорила, что лучше бы он пил. Он стал неразговорчив, зол и совершенно неотзывчив.

Однако время на этом не встало и прошло девять лет, пал Союз, народ поехал из деревни в город. С девяносто третьего по девяносто пятый в деревне осталось вовсе только три жилых двора Лукины, Васины и мы. Однако никто не жаловался, жить было просто, легко, огород кормил, деньги я выручал за работу переводчика корейского языка в райцентре неплохие, жена моя дома сидела, на хозяйстве. Игорек уехал в город, женился и устроился работать, как он нам говорил бизнесменом, хотя на самом деле был обычным рэкетиром. У Лукиных Юлия продолжала торговать на базаре, а у Васиных и вовсе, дети, три сына, каждые выходные привозили кучу денег, потому что были в какой-то городской группировке вышибалами.

Все было как нельзя лучше. С позапрошлого года народ стал подтягиваться в нашу деревеньку. Недавно приезжал сюда Игорь, сказал, кем он на самом деле работал и что сейчас устроился автомехаником во Владимире. У Васиных всех троих сыновей пристрелили еще в девяносто седьмом во время обычного беспредела. А Архип продолжал доживать свою жизнь. Приезжие с опаской озирались на старика, слонявшегося по деревне: молчаливого и мрачного. Однажды в начале этого года он неожиданно пришел ко мне. Аня как раз была на огороде. Я открыл дверь и увидел сгорбившегося Архипа. Смотря как-то сквозь меня, он произнес, будто обращаясь к пустой комнате: «Если я пропаду куда – не ищи. Ты и так знаешь, где я буду. И никому не говори ». И ушел. Все же трагедия с дочерью повредила старика умом. Но я его фразу не забыл, и уже спустя три месяца пришлось ее вспомнить. В конце весны Юлия пошла, стирать на реку одежду. Недавно прошел дождь, и на берегу было много еще не засохшей скользкой грязи. Она не придала этому особого внимания и все равно пошла на реку. У самого края она поскользнулась и, падая, ударилась головой о камень. Рана была не смертельная и Юлия все лишь потеряла сознание, но из-за всё той же грязи, она медленно соскользнула в воду и в бессознательном состоянии захлебнулась. Когда Архип узнал об этом, мы не представляли, что он собой сделает, думали что покончит с жизнью. Однако он просто упал на колени, услышав это, и закрыв лицо руками, зарыдал. Следующие два дня из его дома раздавался непонятный грохот и шум. Оказалось, он разбирал шкафы, печь, кровати и ночью из всех этих дров он разжег костер на огороде, и на утро на том месте уже огорода не оказалось, осталась лишь обугленная воронка. Дом был перекошен, окна забиты. Архипа нигде не было.

Все наперебой твердили, что старик просто ушел из деревни, мол, его здесь ничего больше не держало. Однако именно в тот момент я вспомнил слова Архипа, его последнюю фразу и все то, что он мне говорил во время наших с ним пьяных ночных бесед. Несмотря на это я никому о своих догадках не говорил, даже жене. Кроме меня у Архипа друзей здесь не осталось, а я не хотел, чтобы его искали, точнее он так хотел. Во время разговоров о том, куда же он делся, я пожимал плечами или вовсе уходил от разговора. Хотя в первые дни без Архипа у меня была мысль собрать денег и вызвать спасателей-водолазов. Но тут же перед глазами вставал Архип и его фраза: «Если я пропаду куда – не ищи. Ты и так знаешь, где я буду. И никому не говори»

Спустя месяц его объявили в розыск. Но ни в лесах, ни в деревне, ни в райцентре его не нашли. Его записали в списки пропавших без вести. Ко мне после этого раз пять приходили из милиции, спрашивая про Архипа, но я предпочитал говорить, что знал его не больше чем другие жители деревни. Наконец молодые «дачники» от нечего делать стали снаряжать так называемые поисковые экспедиции по округам, и даже объявили, что тот, кто найдет хоть что-то про Архипа или его самого, получит кучу денег. Пока все тщетно. Никаких следов Лукин не оставил.

А я знаю на самом деле, где он.

Но я не скажу.

Я обещал.