Деду Илье Томилову, заслуженному

фронтовику, ушедшему из жизни в

День Победы в 2001 году, посвящается …

Старшая уличного комитета, Шорина Любовь, тетка лет пятидесяти, крупного телосложения, но не толстая, подошла к дому Захаровых и постучала палкой по воротам. Весенняя грязь, прилипшая к бодожку, с первого удара отлетела в сторону, так что второй удар по забору получился налитой, звонкий. На раздавшийся звук отодвинулся край занавески окна. Женщина, увидев, что на нее обратили внимание, махнула взглянувшему палкой и, тяжело дыша от усталости, присела на удобную скамеечку у самых ворот Захаровых.

- Нет, ничего не говори, а золотые руки у деда Ильи. Сколько мужику лет, а любой молодой позавидует. То забор подправит, то калитку, если нужно смажет – будет ходить за милую душу! А вот в прошлом году скамейку к забору прикопал – мелочь, а ногам приятно, и от доброты человеческой мысли всякие хорошие появляются!

Из распахнутой, как под заказ, бесшумной калитки вышел высокий, крепкий еще старик в телогрейке и теплых сапогах.

- Илья! Будь ты не ладен! – Шорина сделала вид, что сильно испугалась, - Ты опять дом один? Уже скоро девятый десяток разменяешь, а все еще без охраны ходишь! – Старшая пошутила над вышедшим. И на свою голову.

- Врешь, Любка. Я сразу присмотрел тебя на улице – к нашему дому бежала, меня хотела видеть! Ведь знаешь, что к березе уже не прижму, а все туда, к мужику в одно место залезть хочешь! Ты меня на грех не мани, - отгулял я свое!

- Ох, старый черт, а все туда же! Когда ты только мужиком станешь, успокоишься?

- Мужики, Люба, только в гробу и успокаиваются! А если закапают, то могилку, рядом какой-нибудь бабки и ищут! – дед весело крякнул и подсел к Шориной, обхватил за крупные плечи, притянул к себе.

-Ладно, ладно – то ерепениться! Вот лучше скажи, где твои отростки – молодежь? Я по делу пришла к тебе.

- Ну вот. Пришла по делу ко мне, а спрашиваешь родственников. Ты уж поточнее выражайся, по - военному - что, где, когда!

- Хорошо, дед Илья. Надо мусор вдоль забора на своей территории собрать и вывезти вон, на старый пруд. Или сжечь, но осторожно.

- Хитрая ты, Люба. Можно рыбку съесть и на кол сесть. Ты мне конкретно скажи, что надо сделать!

-Да ну тебя, сам додумаешься.

И Шорина пошла дальше по улице, ширококостная баба в расцвете своих лет, с широкой задом и тяжелой грудью. Шла и с у довольствием вспоминала деда. Еще снег не сошел с крыши, а он уже черепицу правит. Не одному молодому фору -то даст! Орел!

А дед сидел на скамеечке и думал над словами Любы. И то правда, завтра – Праздник, прибраться надо. Он пошел в дровяник, покопался, достал вилы, грабешки, лопату – все сгодится. Так, потихоньку, никого не ожидая, он собрал в кучу старую листву, немного прошлогодней стружки, обрывки каких – то принесенных ветром бумаг. И за какой – то час убрался! Так – то, Любаха!

Присел дед на скамеечку и что – то заныло у него в груди. Вспомнил он вех своих друзей оставшихся ТАМ, военных женщин, нет, Любка – то пацанкой была. Других, лихолеток – вдовушек! Настя – то его дождалась, плохо – хорошо, но прожили еще несколько лет, даже пацана еще сострогали. А потом Настена занедужила и враз сгорела. Сам домовину выстрогал, помогали хоронить только друзья – фронтовики. Там же, на кладбище, выпили фронтовые сто грамм. Сам Илья настаивал – такую войну выстояла, значит, фронтовичка.

Так дед Илья и остался бобылем с двумя пацанами, заметно разными в годах. И потянулись к Илье молодые вдовушки. Нет, не святой был Илья – вояка, но повторно ни одна женщина без причины не переступала горницы Ильи да Насти. Никто не знал, что скрипел он зубами, клял жизнь, да войну, прижимая к себе подушку – Настеньку. Ничего. Поднял пацанов. Старший сразу во флот подался, сейчас за «границей» находится. В Севастополе на крейсере в начальниках ходит. Иногда заезжает. Подарки шлет. А что это?

Сам был рядом. А младший с ним остался. Как-то отслужил незаметно, спокойно привел сноху в дом, подвернулась она как блин к Масленице – и гладко, и нужно. Внучек у них долго не шел. Все девки в двери к Захаровым стучались. Илья лишь отшучивался над детьми – войны не ждите, природа знает свое. Юрок же был последним. И неизвестно, чей любимец. Дед сразу взял его под опеку. Сноха иной раз обижалась – не наигралась с мальчишкой-то вволю, все девки, да девки. А у Юрки все получалось. И как гвоздь забить, и как кусок глины в щелку бросить, чтобы потом через год яму не засыпать. Больше родителей, казалось, любил деда. Но они не обижались – свой ведь дедушка – кровиночка родная.

Ну, а если когда дед Илья только по ему известному календарю примет на грудь бутылку-другую так не трогать деда Илью. Сядет у себя в горнице, достанет гимнастерку с солдатскими наградами и, перебирая каждую медаль или орден, что-то шепчет, смахнет слезу, отопьет глоток-другой из своей чарки, как бы припоминая кого-то. А может, так и было.

Так и жили душа в душу Захаровы. К Ильину дню – Дню Победы – всей семьей готовились. Сноха стойко проверяла ремонтированный тысячу раз гардероб свекра, сын портупею, да пилотку осматривал. Ну а Юрка так сапоги чистил, что могли и генералы позавидовать – где только крем заморский брал?! И всегда Илье 8 мая привозили приглашение на парад фронтовиков у городского памятника.

Вот и сейчас возле дома остановилась «Волга» и молоденькая разукрашенная девчонка через окно машины спросила:

- Вы Захаров Илья? – Удостоверившись, все же вылезла из салона, подала деду красивый конверт, поздравила с праздником и уехала далее по улице искать оставшихся в живых бойцов.

Но Илья был доволен:

- Не забыли, что есть Захаров!

Он прошел в баню, пополоскался в баке с водой, пошел в горницу, через полчаса был уже в форме. Для чего? Сам не знал. Достал заначку, взял несколько сотен, остальное положил на центр стола. Обул «хромочи» Юркины любимые и пошел в дальний, в конце улицы магазин. Возвращался он через каждый дом. Где постоит с хозяином рюмку выпьет, где просто словом перекинется, а к кому и зайдет на несколько минут. Когда дед Илья подошел к дому, то уже дымился костер. Кто-то, проходя, все же бросил спичку. А Илья хотел с Юркой на «Муравье» вывезти мусор на болото. Дед сел на скамеечку. В бедро что-то уперлось. – А, это в пистончик разведчик клал всегда последний патрон. Он подходил и к ТТ, и к ППШ. Его Илья носил для чего и сам не знал. Он достал патрон, долго смотрел на тяжеловатый зеленый пенальчик и бросил его в середину костра…

Выстрел раздался негромкий. Пуля стукнулась о забор и упала на колени деда Ильи. Но он уже этого не чувствовал… с последним хлопком войны ушел с поля боя и он, старый заслуженный ветеран… сердце его остановилось навсегда…

 

Михаил Синицын

Новосибирск 2003г.