- У меня тормоза отказали! – как-то неуверенно произнес водитель, мельком кинул взгляд на пассажиров, продолжая с силой давить ногой на педаль. Выражение его лица, мы заметили, было растерянным и виноватым.

Нас в маршрутке - человек семь. Первый солнечный весенний день. Пыльные воробьи купаются в талых лужах. Девушки под звонкую капель дефилируют в ажурных чулочках…Умирать не хотелось. Да об этом в общем-то и не успелось подумать. Микроавтобус цвета грязного снега мчался на неподвижную автоколонну. Машины в ней ждали, когда, наконец, подмигнет светофор. Узенькая улочка, по встречке – ужом извивается рычащий поток. У водилы с реакцией все в порядке. Он резко вывернул руль налево, чуть не погладив боком изумленно взвизгнувшую серебристую «мазду», чудом проскочил встречную полосу, торкнулся о бордюр, проскрежетал сначала по асфальту, потом – по траве, и встал в метре от кирпичного забора инфекционной больницы.

Все это время я, оказывается, провел на ногах. Вскочил и крепко схватился за поручни ближних кресел. Пронесло. Страшно не было. Все произошло как-то обыденно. Все также слепило солнце. Слышался птичий гвалт. А девушки за это мгновение не успели растерять своей красоты. Только водитель на секунду уронил голову на руль. Затем оглядел нас мутным взглядом.

- Выходим!

В полной тишине мы выбрались из маршрутки. Мужик в спортивной куртке кинул сигарету в рот, я чиркнул зажигалкой.

- Со мной такая же фигня произошла четыре года назад, - начал он, прикуривая – У меня старый «москвичок» был. Так я…

- М-да, - перебил я его, выдыхая никотин. - Бывает…Машины-то старые…

И тут же выбросил руку, тормозя летевшую мимо маршрутку цвета заплесневелого снега…

 

Я попал в хорошую «хату». Хорошую - в смысле атмосферы и добрососедства. Народ подобрался все больше из мужиков – «суточников». Хотя были и шустрые, говорливые воры, и рецидивист, укравший по пьянке старенький телевизор, и грабитель магазина, избитый ментами так, что он мог только сидеть на дощатом настиле, занимающем три четверти камеры. Нас выводили на хозработы по столовой, мы кормили злобных конвойных собак тем же, что ели сами, только чуть раньше их, и скребли территорию следственного изолятора, населенную лужами и, плывущими мимо них, льдистыми айсбергами. Мы стреляли сигареты у прохожих и приносили в «хату» покурить - тем, кого на работу не выводили. Ночами было холодно. Заворачивались в истлевшие тонкие фуфайки. Это не спасало. За ночь сотню раз проснешься, отогревая окоченевшие руки и ледяной нос. Надзиратели в совершенстве владели искусством утонченно издеваться. Правда, будучи пьяными, что случалось частенько, они только раздавали зуботычины и могли крепко приложиться дубинками. Мне повезло. В день, когда измотанная бесконечным конвейером обвиняемых лиц, усталая судья наложила мне десять суток, я несколько часов просидел в «обезъяннике», ожидая пока набьется тесный «рафик», который отвезет нас в СИЗО.

Я сидел, поджав ноги, обхватив голову руками. Казалось, все! Жизнь пройдет за колючей проволокой. Никогда больше не увижу чистого неба, разве что, разграфленное тусклой решеткой. Не будет больше никогда невинных девушек, чистых кроватей, постеленных мамой, холодного молока с «наполеоном», когда захочется, футбола по вечерам, Нового Года, домашних тапочек…Дверь с грохотом распахнулась. Кинули нового соседа. Высокий мужик лет сорока стал быстрыми шагами мерить крохотное пространство. Подошвы безнадежно шаркали по заплеванному полу. Так прошло около часа.

- Ты че, сядь, брат! Угомонись! – обратился к нему бомж с неопрятной иссиня-черной бородой.

- Не могу! – простодушно ответил тот. И резко бросил. – Ты за что?

- За кражу, – бомжишка ощерил пустой рот. – Металлоломом промышляю…

- А ты? – он исподлобья посмотрел на меня.

- Я? – мне почему-то стало неловко. – «Хулиганка».

- А я, - он остановился посередине «обезъянника». – Я за убийство. Сожительницу грохнул…

Бомж с уважением посмотрел на него.

- На, покури, - он покопался в своем рванье и протянул убийце ломкую сигарету. Тут же движением фокусника достал потертый коробок и зажег тонкую спичку. Мужик с наслаждением прикурил. – Ладно, не отчаивайся. Вдруг, все обойдется…

- Не обойдется, – зло прошептал убийца. – За что ее кончил, даже не помню. Бухой был…А у меня – рецидив. Две ходки. Как пить дать, впаяют по высшей мере. Лет двадцать, как минимум…

Куда мне, со своим разбитым окном, которое я вынес, чтобы пробраться в комнату девушки, которую хотел трахнуть, но в итоге у нас с ней так никогда и не сложилось; со своим перегаром и мерзостным, покачивающим все тело, похмельем; со своими полностью содранными в кровь равнодушным асфальтом ладонями, после неудачного побега от ментов по ночным пустынным улицам; наконец, со своими несчастными десятью сутками, полученными от раздраженной мелочной судьи. Куда мне до него? Человека, которому светит провести остаток жизни за «колючкой»? Которому предстоит всегда жить в занюханной тесной камере? Который автоматически теряет все права, превращаясь в обездоленное безмолвное существо, наделенное только животными первобытными инстинктами? Которому ничего хорошего больше никогда не светит? А десять дней – это путевка, пусть и не в пионерский лагерь, не на «картошку» или военные сборы…Зато опыт. Какой, никакой, а опыт. Он всегда пригодится по жизни.

- На, покури, - заскорузлые пальцы убийцы протянули мне вкусно дымящийся «бычок».

Я поблагодарил его и с присвистом, до отказа втянул в легкие никотин. Мне повезло…

 

А если бы не вывернул? Не сумел? Была бы скорость повыше – на этом участке разогнаться можно…Лоб в лоб с серебристой «маздой»…»Мерседесовским» микроавтобусам, которые гоняют из Германии - лет по пятнадцать-двадцать не меньше. Зато дешевые.

Вижу, как маршрутку от лобового удара несколько раз переворачивает. Белым боком она скребет загорелый асфальт. Затем шумно врезается в основательный столб, растущий у обочины…И никогда больше не будет солнечно - зайчикового слепящего дня, этих грязных мартовских луж, пыльных веселых воробьев, а главное - девушек. Девушек, которые больше никогда не разденутся, изумляя быструю капель…Надо, чтобы это было. Каждый год. В нужный час и в нужном месте. А другого, в тот момент, именно здесь, именно сейчас и не надо! Большего не надо. Больше душа не примет.