Ростовским литературным краеведам не везёт. За более чем 250-летнию историю наш город не разродился ни одним более или менее значительным литературным именем, как ни прискорбно, но это факт.

Вряд ли найдется сегодня человек, который всерьёз бы зачитывался «Железным потоком», «Любовью Яровой» или там каким-нибудь «Месс-Менд». Несмотря на имевшийся литературный талант имена Серафимовича, Тренёва и Шагинян «бессовестно ушли в небытие». Известная еще пару-тройку десятилетий назад пьеса Погодина «Человек с ружьем» давно уже превратилась в анекдот о Ленине, а многие «певцы донского края» оказались на поверку всего лишь «певцами социалистического реализма». Лишь в литературных энциклопедических словарях найдут дотошные исследователи будущих столетий, какие либо сведения о Свирском или Изюмском, Закруткине либо Фоменко.

Вынужденный всю жизнь писать стихи для детей Жак настолько уступает своим «побратимам» по жанру, как Сапгир, Цыферов или Холин, что уж лучше просто промолчать. Как жаль, что так рано закончили свой земной путь Копшицер и Сёмин. Остался один на один со своим поэтическим голосом Григорьян.

Куда нам до вечного географического конкурента «жемчужины у моря»! Одесситы заслуженно гордятся Бабелем и Ильфом, Багрицкими и Катаевыми, Сашей Черным и Жванецким, даже родившийся в Елисаветграде Олеша скорее одессит, не говоря о родившейся под Одессой великой Ахматовой, а ведь за пределами списка остались Кирсанов, Инбер, Бондарин, Шишова, Леонид Гроссман и многие другие. Даже соседний сверхпровинциальный Таганрог подарил мировой литературе Чехова, а русской - Щербину и неизведанную до сей поры «русскую Сапфо»- Софию Парнок.

Причислять к ростовчанам автора «Тихого Дона», как и создателей литературно-этнографических образов цыгана Будулая или деда Щукаря тоже рука не поднимается.

Бедным краеведам остаётся лишь по крупицам собирать ускользающую, под воздействием времени, как песок между пальцами, скупую информацию о недолгих, а порой и просто эпизодических пребываниях в Ростове великих литераторов.

Есть сведения, что в наших краях побывали и «солнце русской поэзии» и «зеркало русской революции». Посещал Ростов Короленко, служил в пароходстве Станюкович.

Разгружал баржи в порту тогда еще просто Пешков. Сидел на скамейке, на Садовой улице напротив городского сада, приехавший хлопотать за арестованного друга Волошин.

Театральные постановки привлекли в наш город Гумилёва и Хлебникова. Встречался в Ростове с поклонниками и противниками колесивший по Союзу Маяковский, уходил в загул Есенин. Пели на полузакрытых концертах Галич, Высоцкий и Окуджава, лицедействовали в юные годы Евгений Шварц и Виктор Некрасов.

Практически неизвестными фактами, по крайней мере, негде и никогда подробно не описанными, является и двукратное пребывание в Ростове одного из самых значительных русских поэтов - Осипа Эмильевича Мандельштама.

В марте 1921 года поэт уехал из Петербурга в Киев, уехал, что бы рядом с ним навсегда осталась его жена Надежда Яковлевна Хазина. Вот, что она пишет в своих знаменитых воспоминаниях:

«Наша разлука с Мандельштамом длилась полтора года, за которые почти никаких известий друг от друга мы не имели. Всякая связь между городами оборвалась. Разъехавшиеся забывали друг друга, потому что встреча казалась непредставимой. У нас случайно вышло не так. Мандельштам вернулся в Москву с Эренбургами. Он поехал в Петербург и, прощаясь, попросил Любу, чтобы она узнала, где я. В январе Люба написала ему, что я на месте; в Киеве, и дала мой новый адрес — нас успели выселить. В марте он приехал за мной — Люба и сейчас называет себя моей свахой. Мандельштам вошел в пустую квартиру, из которой накануне еще раз выселили моих родителей, — это было второе по счету выселение. В ту минуту, когда он вошел, в квартиру ворвалась толпа арестанток, которых под конвоем пригнали мыть полы, потому что квартиру отводили какому-то начальству. Мы не обратили ни малейшего внимания ни на арестанток, ни на солдат и просидели еще часа два в комнате, уже мне не принадлежавшей. Ругались арестантки, матюгались солдаты, но мы не уходили. Он прочел мне груду стихов и сказал, что теперь уж наверное увезет меня. Потом мы спустились в нижнюю квартиру, где отвели комнаты моим родителям. Через две-три недели мы вместе выехали на север. С тех пор мы больше не расставались, пока в ночь с первого на второе мая 1938 года его не увели конвойные. Мне кажется, он так не любил расставаться потому, что чувствовал, какой короткий нам отпущен срок, — он пролетел как миг.»

Целый год чета Мандельштам провела в разъездах по осколкам великой империи.

Мандельштамами двигала не тяга к перемене мест, а стремление хоть как-то зацепиться за жизнь в кардинально меняющемся мире.

«Меня утомляет комнатная жизнь», пишет Осип Эмильевич брату Евгению.

В июне 1921 года Мандельштамы в первый раз приезжают в Ростов. Надо сказать, что Надежда Яковлевна слегка лукавила, написав следующие строки:

«У нас была игра — входить в новый город. Мы входили в Москву, в Ростов, в Баку, в Батум и в Тифлис, а на обратном пути — в Новороссийск, в Ростов и в Харьков. Мы всю жизнь входили в другие города, и без Мандельштама я продолжала это занятие, но оно перестало быть игрой. В те ранние годы поезда иногда останавливались на вокзалах, но чаще их задерживали, черт знает где. Тогда вещи взваливались на плечи, и мы вступали в город по проселочным дорогам или по шоссе и по улицам. Первая улица уже вызывала вздох облегчения. Иногда попадался извозчик или телега, но это было редкой удачей»

В Ростове жили дальние родственники - Владимир Самойлович и Анна Самойловна Гурвич-брат и сестра художницы Э.С. Гурвич – жены брата Осипа Эмильевича –Александра , потомки этой семьи и сегодня живут в Ростове-на-Дону.

Здесь в Ростове с помощью местных поэтов, Осипу удалось относительно дешево приобрести знаменитую шубу, ставшую и «героиней» одноименного мандельштамовского очерка и запомнившуюся многим мемуаристам от Юрия Трубецкого до Юрия Олеши.

В воспоминаниях Надежда Яковлевна утверждает, что шуба была куплена в Харькове, но свидетельства самого хозяина шубы всё же перевешивают.

«Купил я ее в Ростове, на улице, никогда не думал, что шубу куплю. Ходили мы все, петербуржцы, народ подвижный и ветреный, европейского кроя, в легоньких зимних, ватой подбитых, от Манделя, с детским воротничком, хорошо, если каракуль, полугрейках, ни то ни се. Да соблазнил меня Ростов шубным торгом, город дорогой, ни к чему не приступишься, а шубы дешевле пареной репы.

Шубный товар в Ростове выносят на улицу перекупщики шубейники. Продают не спеша, с норовом, с характером. Миллионов не называют. Большим числом брезгуют. Спросят восемь, отдают за три. У них своя сторона, солнечная, на самой широкой улице. Там они расхаживают с утра до двух часов пополудни, с шубами внакидку на плечах, поверх тулупчика или никчемного пальтишки. На себя напялят самое невзрачное, негреющее, чтобы товар лицом показать, чтобы мех выпушкой играл соблазнительной.

Покупать шубу, так в Ростове. Старый шубный митрополичий русский город.»

Судьба и конец этой шубы Осипа Эмильевича оказалась тоже литературным фактом.

Шубой долго пользовался писатель Пришвин и вот, что произошло: «… даже сумел получить сырую комнату в Доме литераторов на Тверском бульваре, где матрасом неприхотливому писателю служила шуба Осипа Мандельштама: “Вот он козликом, запрокинув гордо назад голову, бежит через двор с деревьями дома Союза Писателей, как-то странно бежит от дерева к дереву, будто приближается ко мне пудель из “Фауста””.

Но дальше последовала кащеева цепь неудач: шуба Мандельштама сгорела при тушении пожара, когда, купив по случаю в военторге дешевый примус, именно с ее помощью Пришвин спасал свои драгоценные рукописи, и реакция Осипа Эмильевича на известие о сгоревшей одеже была изумительна: “Что случилось?” — “Шуба сгорела!” — “Дайте еще одну папироску, и еще лист бумаги, и, пожалуйста, три лимона до завтра, я завтра, наверно, получу, отдам”.»

Эту историю Пришвин вскоре описал в рассказе “Сопка Маира”, напечатанном в берлинском “Накануне”.

Шуба на самом деле стоила денег не малых, и для расчета с кредиторами в Ростове был устроен авторский вечер поэта. Этот вечер прошел в литературном кафе, в ныне сохранившемся здании на углу Николаевского проспекта и Дмитровской улицы (сейчас в этом здании на углу Семашко и Шаумяна располагается кафе «Изаура»).

Вечер поэта описан в неопубликованных воспоминаниях Нины Грацианской, известной своими мемуарами о Есенине: «Осип Эмильевич вышел на эстраду в белой рубашке с отложенным воротником. На нем были темные брюки, перехваченные узким ремешком. Немного приподнявшись на носках, он стал читать стихи. Голос его был монотонен, стихи отменно хороши. Ряды слушателей замерли. Но уже с первых строк, произнесенных поэтом, по какому-то плывущему в зале шумку стало ясно, что многие ждали совсем другого. Примерно половина аудитории слушала более увлеченно, но в большинстве были те, кто пришел не к поэту, а на обычную здесь пеструю эстрадную программу. А Мандельштам все читал и читал, и слушать его было подлинным наслаждением».

Второй приезд Мандельштама в Ростов произошел в середине января 1922 года по возвращении из Грузии. Мандельштам прожил в городе около месяца. Именно в ростовских газетах «Советский юг» и «Обозрение театров гг.Ростов и Нахичевань-на- Дону» в январе и феврале 1922 года публикуются статьи поэта: «Кое-что о грузинском искусстве» (19 января 1922 года), «Письмо о русской поэзии» (21 января 1922 года),

«Кровавая мистерия 9-го января» (22 января 1922 года), «Гротеск» (29 января 1922 года) и упомянутая выше «Шуба» (1 февраля 1922 года), а так же одно стихотворение: «Чуть мерцает призрачная сцена», которое было напечатано под заглавием «Театральный разъезд» с рядом разночтений от канонического текста.(28 января 1922 года).

Но самое главное в Ростове Осип Эмильевич встречает своего старого знакомого по Феодосии и Коктебелю Леонида Ландсберга.

Впервые поэт посетил Крым еще до революции в 1915 году. Затем, судя по фундаментальным исследованиям покойного волошиноведа Владимира Петровича Купченко, вместе с младшими братьями в 1916 году. В 1919 году Мандельштам прожил в Крыму целый год, это время описано достаточно полно и ярко, я отсылаю читателей к статьям В.П.Купченко «Феодосийский литературно-артистический кружок» и «Осип Мандельштам в Киммерии», опубликованным в журнале «Вопросы литературы» в 1976 и 1987 годах, а так же к книге литератора Эм.Миндлина «Необыкновенные собеседники».

В это год состоялось знакомство Осипа Эмильевича с семьёй Ландсберг- Эммануилом Александровичем, врачом и провизором, а так же его сыном Леонидом, в ту пору студентом, а в последствии известным ростовским юристом-специалистом по гражданскому процессу. Ландсберги упомянуты в сборнике феодосийских рассказов. Интересно пишет о Леониде Ландсберге и писатель Юрий Кувалдин (Трифонов) в своей повести «Улица Мандельштама»: «В Феодосии жил изумительный человек, знавший прекрасно поэзию, философию, читавший наизусть целые книги поэтов. С больными ногами, сгорбленный, но жизнелюб необыкновенный. Звали его Эммануил Ландсберг (ошибка Кувалдина , настоящее имя Ландсберга- Леонид- Л.С.). По образованию юрист. Впоследствии занимал пост секретаря общества юристов в Ростове-на-Дону.

Квартировал он на Итальянской улице (III Интернационала). Постоянно у него собирались заезжие поэты, музыканты, художники, то есть люди искусства и интеллигенция….

Однажды - в мае двадцатого - в гостях у Ландсберга я узнал, что сейчас в Феодосии находится известный поэт Мандельштам.

Ландсберг всем о нем рассказывал и говорил о возможной встрече с ним.

На другой день он условился с поэтом, бродящим бесцельно по городу, о встрече и что тот почитает свои стихи.

Но как назло у Ландсберга заболел отец и нужно было искать место, где можно было бы принять Мандельштама.

Я сказал, что обитаю на Карантине в избушке, и что если поэт согласится, то пусть приходит ко мне.

Вечером того же дня приходит Ландсберг с Мандельштамом ко мне на Карантин. Первый был на костылях, второй в каком-то не по сезону надетом пальто.

На столе горела свеча и грудами валялись книги.

Мандельштам увидел книжку Бодлера, воскликнул: "Вы читаете Бодлера по-французски!" Я ответил, что это мой любимый поэт.

Мандельштам несказанно обрадовался.

Оказалось, что он обожает этого знаменитого француза. Он предложил читать Бодлера вслух.

Для меня, молодого человека, это была высокая честь читать с настоящим поэтом! Хотя мне было тогда 23 года, а Мандельштам был старше меня на б лет. Я вообще слабо разбирался в поэзии, кроме Шарля Бодлера, ничего не знал.

Но, увидев Мандельштама, я понял, что такое поэт!

Это человек, живущий стихами, дышащий ими... Для него ничего больше в мире не существует - он есть сам поэзия!

Во всем облике его было что-то нереальное: ходил он как-то плавно, то погружаясь, то выплывая, - как плясун пляшет вприсядку; голова откинута назад, и глаза высматривают будто корабли, уходящие в небо. Черты лица по сравнению с фотографией 1914 года заострены. Но главное не это - главное стихи.

Как он их читал!

Задержка, пауза - как бы заикание, но нет - это любование словом, остановка на нем, его прояснение - каждое слово на цену золота - его подчеркивание….

Ну а тогда Мандельштам был живым воплощением поэзии. Он жаловался, что ему негде жить, и спрашивал, нельзя ли было ему где-нибудь подыскать место для ночлега.

Я с удовольствием предложил ему мой обетованный Карантин. Жил он там три дня.

Днем убегал в город, но ненадолго. Большую часть времени мы проводили вместе.

На второй день он сказал: "Можно мне достать пирожное?" Я удивился - это в то время, когда был голод, когда умирали от недоедания, когда полыхала гражданская... Но каким-то внутренним чутьем я понял его. И для меня уже не была странной эта просьба.

Он же поэт, живет в другом мире, для него нет запретов и житейских истин, он дух какой-то...

Достали с большими трудами денег.

Повел я его в кондитерскую. Он съел желаемое - три-четыре пирожных - и, ободренный, еще радостнее читал: "Сестры - тяжесть и нежность - одинаковы ваши приметы..."

Это стихотворение он написал, будучи у Макса Волошина в Коктебеле в марте...

На третий день Мандельштам не вернулся...

Так закончил свой рассказ Исаак Борисович Абельсон, старик в соломенной шляпе, ковбойке навыпуск, белых парусиновых брюках и сандалиях на босу ногу...»

А вот, что пишет о Ландсберге Надежда Яковлевна в своих мемуарах:«В Крыму в девятнадцатом году О. М. написал два стихотворения, которые не захотел хранить, и они погибли у его друга Лени Ландсберга. Этого человека я один раз видела в Москве, и он сказал, что стихи целы. Случилось это году в двадцать втором. А потом и стихи и Леня пропали», а вот уже выдержки из «Второй книги»: «В 19 или 20 году в Коктебеле Мандельштам написал стишок “Для вас потомства нет, увы, бесполая владеет вами злоба...”. Он не позволил мне запомнить его наизусть: важная профилактическая мера при современных режимах — не обременять память. Делается это на всякий случай, чтобы, очутившись на Лубянке, а такое может случиться с каждым, ничего не знать и быть как младенец. Мандельштам с первых дней заботился о моей памяти, потому что знал, какая она цепкая. Он жил с полным сознанием близости “большого дома” и хотел уберечь меня. “Ты там должна быть полной дурой и ничего не знать... Не запоминай этого, чтобы тебя не подцепили. Надо понимать, где живешь”, — постоянно повторял он. (Эти правила годились до 37 года, а потом факты ни в каком виде уже не интересовали: искали только заранее запланированное — террор, покушение на хозяина и все что угодно.) Сам он тоже забыл вредный стишок, и только в Ростове, у Лени Ландсберга, маленького горбатого юриста, хранился один экземпляр вредной вещи. Леня приезжал в Москву в 22 году, и оказалось, что рукопись сохранилась. Я не знаю его судьбы. Скорее всего, он погиб у немцев или у нас. Больше всего шансов у любого человека — на лагерь или пыточную камеру.»

Надежда Яковлевна ошибалась, Леонид Эммануилович Ландсберг не погиб у немцев, избежал и ГУЛАГа и хотя прожил он недолго и умер в возрасте 59 лет в 1957 году от тяжелого кишечного заболевания, в памяти многих и многих людей он остался .Я общался с несколькими ростовчанами, уже достаточно пожилыми людьми, которые помнят этого незаурядного человека, замечательного юриста и преподавателя, великолепного собеседника, знатока поэзии, книгочея, покорителя женских сердец(и это несмотря на спорную, если не сказать более, внешность: в детстве Леонид перенес полиомиелит, был почти карлик, горбат, передвигался только с помощью костылей).

Был у Леонида Эммануиловича и драгоценный архив- переписка с Мандельштамом и Волошиным и другими своими корреспондентами, книги с автографами поэтов Серебряного века, картины художников, бесценные теперь фотографии. Судьба этого архива неизвестна, возможно, что вдова Ландсберга увезла его в Ленинград, куда переехала после кончины мужа, а возможно архив и до сих пор пылится на чердаке или в подвале старого дома на углу Ворошиловского проспекта и улицы Суворова, где жил в последние годы своей жизни Ландсберг. В архиве Максимилиана Волошина найдено письмо Л.Э. Ландсберга датированное апрелем 1922 года, где приводятся два стихотворения Мандельштама «Умывался ночью на дворе» и «Кому зима- арак и пунш голубоглазый», последнее стихотворение было написано поэтом в нашем городе, о чем свидетельствует и исследования Михаила Леоновича Гаспарова. Оба мандельштамовских поэтических шедевра должны были появиться в харьковском журнале «Грядущие дни», но были сняты секретарем ЦК компартии Украины Д.З.Мануильским. Мануильский потребовал на просмотр материал в гранках и разразился по поводу стихов, где встречаются «кому жестоких звёзд соленые приказы», «лунный луч, как соль на топоре». «Какая соль? Причем здесь топор? Ничего не понимаю! Что Ленин скажет?»- возмущался пламенный большевик.

1 Кому зима — арак и пунш голубоглазый,

Кому — душистое с корицею вино,

Кому — жестоких звезд соленые приказы

В избушку дымную перенести дано.

5 Немного теплого куриного помета

И бестолкового овечьего тепла;

Я все отдам за жизнь — мне так нужна забота, —

И спичка серная меня б согреть могла.

Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,

10 И верещанье звезд щекочет слабый слух,

Но желтизну травы и теплоту суглинка

Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.

Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,

Как яблоня зимой, в рогоже голодать,

15 Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,

И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.

Пусть заговорщики торопятся по снегу

Отарою овец и хрупкий наст скрипит,

Кому зима — полынь и горький дым к ночлегу,

20 Кому — крутая соль торжественных обид,

О если бы поднять фонарь на длинной палке,

С собакой впереди идти под солью звезд

И с петухом в горшке прийти на двор к гадалке.

А белый, белый снег до боли очи ест.

 

Варианты ландсберговского списка:

Ст. 12: Нельзя не полюбить сквозь непролазный пух.

Ст. 18—20:

...Отарою овец, и кто-то говорит:

Есть соль на топоре, но где достать телегу

И где рогожу взять, когда деревня спит?

 

С Леонидом Ландсбергом, заброшенную могилу которого я разыскал на еврейском кладбище Ростова, связано как мы выяснили ранее стихотворение «Где ночь бросает якоря». Вот, что пишет далее во «Второй книге» Надежда Яковлевна: «Несколько лет назад моя подруга(фамилия подруги- Аренс- Л.С.), с которой я жила в Калинине после смерти Мандельштама, сказала, что ко мне рвется молодой поэт из Ростова. Я уклонялась от встречи, но она его все же привела. Мы болтали и пили вино, как она вдруг сказала: “Посмотрите, как они в Ростове издают Мандельштама”. Я видела тысячу переплетенных машинописных книг и равнодушно открыла тысяча первую. Все было как всегда, но я тут же, листая, наткнулась на полный текст потерянного стихотворения, с одним, правда, искажением, которое я легко исправила по памяти. Выяснилось, что оно было записано в экземпляр “Стихотворений”, купленных у букиниста. Вероятно, это была книга Лени Ландсберга. Стихотворение оказалось более жизнеустойчивым, чем автор и хранитель.»Прокомментировать эти строки Н.Я. можно так: стихотворение было создано Осипом Эмильевичем в 1917 году, затем текст поэтом был утерян и сохранился для нас, благодаря тому, что он был вписан в экземпляр книги «Камень»( ГИЗ,1923 год), принадлежащий по- видимому Ландсбергу. Молодой ростовский поэт, упомянутый Надеждой Яковлевной- это Леонид Григорьевич Григорьян, который описывал мне свою встречу с Н.Я.Мандельштам совсем по-другому. Воспоминания Григорьяна частично опубликованы в ростовской газете «Комсомолец» в январе 1989 года. Кроме родственников жены Александра Эмильевича и Леонида Ландсберга у Мандельштама были и другие ростовские знакомые. Один из них- переводчик Александр Осипович Моргулис, коренной ростовчанин, выпускник юридического факультета Донского университета, жил в Москве и Петрограде, работал в Наркомпросе, переводил французских авторов. Моргулис и его жена Иза Давыдовна Ханцин часто принимали у себя Мандельштама. Поэт посвятил своему другу целый цикл шуточных четверостиший- «моргулет», главным героем которых был «Старик Моргулис». Одно из таких четверостиший звучит так:

«Старик Моргулис из Ростова

С рекомендацией Бубнова

Друг Островера и Живова

И современник Козакова»

«Осип Эмильевич очень нежно любил моего мужа- вспоминала Иза Давыдовна- у нас Мандельштам как-то смягчался, его внутренняя напряженность разряжалась. Кроме того, он очень доверял литературному вкусу моего мужа….» К сожалению, жизнь Александра Моргулиса прервалась очень рано. Талантливый литератор, погиб в 1938 году, как и многие миллионы невинных. Его последним пристанищем стал пересыльный лагерь на Дальнем Востоке. Еще один ростовчанин в жизни Мандельштама описан поэтом в очерке «Москва», речь идет о ростовском юристе Цезаре Рыссе, названным «хозяином моей временной квартиры». В этой московской квартире на Большой Полянке летом 1931 года, в отсутствии хозяина, проживали бесприютный поэт и его жена. Здесь было создано знаменитое мандельштамовское стихотворение «Сегодня можно снять декалькомании». В неопубликованной до сих пор в России «Третьей книге» воспоминаний Н.Я.Мандельштам описана жизнь в квартире Рысса, в которой Мандельштам, в полной изоляции, обольстившись шумом жизни и суетой поверил в грядущее, но потом понял, что он в него уже никогда не войдет. К сожалению, узнать, что-либо о дальнейшей судьбе Цезаря Рысса мне пока не удалось.

Последнее пересечение Мандельштама и Ростова-на-Дону произошло уже после гибели поэта. В воронежской ссылке судьба сводит его с ленинградским литературоведом и поэтом, родственником Константина Вагинова - Сергеем Борисовичем Рудаковым, человеком, сыгравшим неоднозначную, но весьма значительную роль в его жизни. Более подробно о жизни и творчестве Рудакова можно прочитать и у Надежды Яковлевны и в воспоминаниях Эммы Герштейн. Но вот, что любопытно, Герштейн в своей работе «Мандельштам в Воронеже» пишет, что «Рудаков нередко посылал одному своему ленинградскому приятелю копии стихов Мандельштама и свои соображения о ведущейся им в Воронеже работе. Приятеля этого уже нет в живых. Семьи, как говорят, у него не было. Знавшие его тоже умерли. Но есть один адрес, по которому в порядке чуда могли бы найтись какие-нибудь следы его бумаг. Именно чуда, потому что адрес Рудаков прислал своей жене в Свердловск в первые месяцы войны. А потом в городе, где очутился ленинградский товарищ Сергея Борисовича были немцы. А приятель тот был евреем. Какова была его судьба, теперь уже никто не знает, что уж тут говорить о судьбе его переписки? А все таки…Звали его Григорий Моисеевич Лиокумович и 18 августа 1941 года адрес его был таков : Ростов-на-Дону, Морская улица, дом 135, квартира 1.

Я попытался что-нибудь узнать. Теперь Морская улица называется Темерницкой, изменилась и нумерация домов. Дом № 135 сохранился, сейчас он носит номер 93 и находится рядом с Ворошиловским проспектом, в квартире №1 много лет проживали другие люди, а вот судьба товарища Рудакова стала мне известна. Лиокумович Григорий Моисеевич ( Герш Мовшович) 1911 года рождения, пропал без вести на фронте Великой Отечественной в апреле 1943 года.

Почти пять десятилетий минуло с того мрачного декабрьского дня, когда «бесприютная тень бесприютного поэта» навсегда пересекла Ахерон. И не смотря на то, что Ростов никогда не будет ассоциироваться с именем Мандельштама, здесь у него, как бы он сам сказал, немало «провиденциальных собеседников», живущих всерьез его стихами.