-Тебе же плохо! Тебе же очень плохо! – коротко стриженная, то ли седая, то ли вы-крашенная в платиновый цвет девушка прожигала своими чёрными азиатскими глазами спину Веры – та чувствовала её взгляд, но боялась обернуться. Боялась, что, если обернётся – сможет согласиться на это безумие и… и уехать в Сянган.

Там будут окружать её улыбчивые китайцы… хотя улыбчивыми считают, вроде бы, японцев… Там, возможно, будет море за окном. Какое там море? Пролив какой-то? Ка-кая разница…

Вера молчала.

-Тебе же плохо с ним! А его там – не будет!

В одном Карина права. Там не будет Бориса.

-Тебе же плохо с ним! Поедем со мной, Вера…

Да. Бориса не будет. Но… будет сама Карина. И это вовсе не так хорошо, как мог-ло бы показаться на первый взгляд.

 

…Карина пришла в их фирму больше года назад, когда у Веры стали возникать первые конфликты с мужем. Пришла – и пришла, какая разница, человеком больше, че-ловеком меньше… Вера здоровалась с ней, чаще кивком головы, только задумываясь иногда – седая эта девушка? Или красится, оригинальничает?

Дружба у них началась гораздо позже, как раз в тот день и в тот момент, когда Ве-ра очень серьёзно ссорилась с мужем. Борис никогда раньше не позволял себе так го-ворить с ней – и ведь ещё, казалось бы, совсем недавно всё было так хорошо… так спокойно… Вера даже начинала подумывать о том, что, буквально, ещё чуть-чуть – и можно будет поговорить с "любимым блондином" о ребёнке… но начались эти странные намёки, словно Борис и сам толком не понимал, на что именно намекает…

В тот день он кричал уже без намёков. Что-то страшное про Веру и их общего на-чальника, давшего очередное повышение Вере – и пригрозившего уволить его… Ну ка-кие прогулы? Ну при чём тут прогулы?! Что?! Он – ленивый? Что-что? Ах, вот она как с ним заговорила, силу почуяла…

Они ссорились прямо на работе, в Верином кабинете, и она, чтобы не слушать о себе такую отвратительную ложь, выбежала в коридор. Он – за ней. Перекошенное ли-цо, брызги слюны на полметра во все стороны. Вера жалобно смотрела на него, не по-нимая, что такое случилось? Почему это так – вдруг? Или не вдруг? А тогда, всё равно, почему…

Он схватил её за руку, Вера испугалась – а вот как приложит сейчас лицом о стену! И ужаснулась – а ведь действительно может её ударить! Он – самый любимый – её! Ударить! Как он её добивался, как ухаживал, какая свадьба была, венчались! Жили – душа в душу целых три года!..

Почему?

Почему?!

По-че-му?!?

Ей было страшно и больно. Он дёрнул её – похоже, и правда, решил припечатать к стене – и вдруг как-то смешно и тоненько взвыл, складываясь пополам.

Искорёженное странной смесью боли, злобы и унижения лицо Бориса медленно уплыло по направлению к полу, и над его сгорбленной спиной возникло новое. Вера не сразу узнала Карину Кижан, с таким высокомерным презрением смотрела та на спину Бориса.

-Проси прощения, - приказала она ему. Он что-то невразумительно прохрипел.

-Плохо, - сказала Карина. – Очень-очень плохо. Ещё раз – и погромче.

Он снова захрипел, девушка дёрнула плечом, и Борис завыл, моля Веру о проще-нии и призывая триста тридцать три несчастья на голову этой… этой…

Кижан ещё раз дёрнула плечом, и Борис захлебнулся воем.

-Запомни на будущее, с женщинами так не разговаривают, - спокойно учила она Вериного мужа. – Женщин не хватают за руки и не бьют, хотя бы потому, что рядом мо-жет оказаться кто-то более сильный или более ловкий, кто за них, за женщин, заступит-ся…

А Вера вдруг поняла, почему Карина стоит сзади её мужа, почему она дёргает пле-чом, и почему воет её муж…

И засмеялась.

 

Вера смеялась, когда Карина вела её в кабинет. Плакала, когда Карина заварива-ла чай. Смеялась, когда Карина показывала "чайную церемонию". Плакала, когда Кари-на провожала её до подъезда. Смеялась, поднимаясь вместе с ней по лестнице. Плака-ла, сидя на полу возле входной двери, закрыв её за Кариной.

А назавтра ей дали отгул. А потом она ушла на больничный, знакомый врач устро-ил ей полуторамесячный "отпуск".

Была осень, бабье лето.

Вера каждый день выходила на прогулки. Шла вокруг домов, мимо детских площа-док, по скверикам. Шла по улицам в никуда, осторожно неся свою безысходность. Плы-ли паутинки, солнце гладило мягким теплом щёки. Безысходность таяла. В свитере бы-ло жарко. Он, свитер, казался Вере меховым. Она чувствовала себя в нём оборотнем, этакой ведьминой кошкой: надела свитер – и побежала на четырёх лапках…

Она решила, что простит Бориса. Конечно, простит. Он ведь – муж. Они ведь – венчались. Он же таким хорошим был. Добрым. И работает он теперь в другой фирме, а значит, может не стать поводов для разборок на тему "один и тот же начальник, одна и та же работа, но вот тебя повысили, а мне выговор впаяли, почему?".

Конечно, она простит. Любимого блондина – и не простить?

В какой-то миг ей показалось, что в звуки разных, спокойных и торопливых шагов прохожих вплелись настойчиво догоняющие кого-то звуки, и она, не оборачиваясь, по-думала: а не за мною ли спешат?

Ещё успела подумать, что шаги не похожи ни на мужские, плотные, "бескаблуч-ные", ни на женские, "сдвоенные" из-за каблуков, и что, наверное, это идёт спортсмен, человек в кроссовках.

И тут оказалось, что она угадала – это за ней.

Шла Карина Кижан в своих аккуратных светлых "тапочках" на плоской подошве. Как всегда – почти мужская рубашка со стойкой, почти мужской чёрный пиджак, почти мужская кепка на голове. Со спины глянешь, и решишь: идёт впереди такой невысокий седенький мужичок.

-Привет! – сказала она Вере и словно продолжила несуществующий недавний раз-говор:

-Так куда сегодня идём? В кино, в парк, в кафе? Или, может, в ресторан?

И Вера ответила, удивляясь сама себе:

-В кино. Тысячу лет там не была!

 

Кино оказалось отвратительно тупой комедией, но осознание отвратительности пришло гораздо позже, а тогда, в тёмном полупустом зале, Карина и Вера от души хохо-тали над нехитрым американским юмором типа "тортом по морде".

Потом они снова шли по улицам. Темнело. Сумерки были прозрачными и глубоки-ми, Вера вспомнила, что тихие беседы в такое время суток называют "сумерничание" – разговоры лёгкие, приятные, ни о чём серьёзном, но при этом – о самом главном.

Карина проводила Веру до дома, и, расставаясь с ней, Вера чувствовала недо-вольство – так хотелось поговорить ещё! У неё так давно, со школы, не было подруг, с которыми можно посумерничать, а это оказалось так приятно…

На работе Карина старалась не подходить к Вере. Почему? Вера не могла понять. Но вечером Кижан снова шла с ней до дома, и на следующий вечер тоже, и так всю неделю. В выходные они ходили в кино и вместе рыдали над хитросплетениями злодейки-судьбы, постоянно разлучающей влюблённых.

Пару месяцев спустя Вера передумала мириться с Борисом. Она совершенно ис-кренне была уверена в том, что прошла долгий путь размышлений и душевной боли, что, переболев тоской и безнадёгой, решила больше никогда в жизни не испытывать та-кие негативные эмоции, да ещё и в таком количестве. И ей даже в голову не приходи-ло, что это решение приняла за неё Карина, умело направившая подругу по нужному ей и только ей, Карине Кижан, пути.

И всё было бы просто замечательно, но… Но Вера научилась чувствовать её взгляд на своей спине. И ей не всегда нравилась эта жгучая тяжесть.

 

"Девочки", большинству которых было глубоко за сорок, самозабвенно обсуждали новую настольную лампу Маши Галактионовой. Маша гордо носила имя "Марья-Искусница", вот и сейчас её лампа из большой бутыли и бисера повергла всех в состоя-ние благоговейного шока.

Вера сидела спокойно. Поддерживала беседу. Восторгалась мягкостью переходов цвета, сложностью узора, креативностью замысла и совершенством воплощения. От затылка, по шее, по плечу, к локтю – ползла горячая точка. Взгляд Карины Кижан.

Это было неприятно. Вера сделала вид, что срочно вспомнила о неотложном деле и покинула комнату. За ней следом вышла Марья-Искусница, поманила пальцем, увела на лестницу.

-Осторожней с Каринкой.

-Что? – Вера ожидала чего угодно, но не этих или им подобных слов. Она что-то понимала краем сознания, но…

Маша терпеливо повторила:

-С Кижан, говорю, осторожнее. Наши, конечно, говорят, что вы одного поля ягоды, потому что ты позволяешь ей себя провожать, в кино водить, в ресторанчики. Говорят, у вас уже не только гульба под ручку. Но я-то вижу, ты не такая. Потому и говорю.

-Что? – тупо повторила Вера, всё уже понимая не только краем сознания.

Маша улыбнулась:

-Ничего, Вер. Карина за тобой ухаживает. Можно сказать, добивается тебя. Поду-май как-нибудь, на досуге…

 

Как-то вдруг оказалось, что уже прибавляется день, а неведомо когда выпавший снег начинает таять. Называть эти бесцветные и совершенно не волнующие перемены громким именем "весна" не хотелось. Весна – это когда что-то в душе оживает и тянется к свету…

Вера всё чаще задумывалась – то о том очевидном, что стало понятно только по-сле того, как на него указала Марья-Искусница, то о Борисе.

Он, кстати, появлялся часто, по нескольку раз в неделю, просился назад, в семью, вызывая у Веры нервный смех. Какая семья? О чём он? Да, жили в одной квартире, да, совершали совместные покупки. Ну, да. Была когда-то страсть. В самом начале. А по-том Вера, как ей и положено, верила, что у неё хороший муж, надежда и опора… а муж, похоже, только и делал, что завидовал. Подозревал во всех смертных грехах. Изводил намёками, упрёками… Конечно, не всегда. Как только закончилась страсть, так сразу пошли упрёки. Это разве семья?

Муж уходил, звонила Карина, приглашала гулять, но Вера отказывалась.

Ей было страшно. Её совершенно не… не тянуло? Не привлекало? Не… Не пони-мала она Карину. Совершенно! То есть, в принципе, понимала. Вера всегда очень спо-койно относилась к людям "нетрадиционной ориентации", потому что они, эти люди, были где-то там, далеко. Там они могли любить, кого хотели. Женщины – женщин, муж-чины – мужчин… И пусть бы они любили и дальше, где-то и кого-то – но не Веру! Конеч-но, у неё грандиозный разлад с мужем, разумеется, она его почти ненавидит, но это ещё не повод, чтобы вдруг полюбить женщин! А тем более – одну женщину. Тем более – Карину. Карину Кижан.

Карину, о которой в фирме было известно только, что раньше она жила где-то на русско-китайской границе, в городке, названия которого никто не помнил, да что инсти-тут она в Москве окончила, работником была прилежным и специалистом хорошим. В принципе, что ещё надо знать о сотруднике…

Вспоминая долгие задушевные разговоры, Вера отдавала должное: Кижан никогда ни словом не обмолвилась, что её чувство к Вере – нечто большее, чем дружба. Но… огненный взгляд. Но… случайные, а если вдуматься, то совершенно не случайные объ-ятия, поцелуи, вроде бы, не переходящие грань "дружеских", только слишком уж час-тые… Только не слишком ли нежно перебирала она Верины пальчики? И – целуют ли подруг в шейку?

И не дура ли после всего этого Вера…

 

Карина ушла в отпуск в мае – с улыбкой на губах и напряжённым взглядом. Захо-дила несколько раз к Вере в кабинет, требовательно смотрела, делала паузы между фразами, рассказывая о том, чем займётся в отпуске, как поедет в Сянган, как там бу-дет здорово и какой это замечательный город. Вера понимала, чего Карина ждала в долгих паузах, но она уже приняла решение. Выбрала линию. На сей раз – действи-тельно, сама.

Предложения или просьбы провести отпуск вместе ждала Карина. Но не тянуло, не манило… И Вера спокойно пережидала паузу, чтобы после очередной фразы Карина снова умолкла и ещё раз насквозь прожгла её раскосыми глазами непроглядно-чёрного цвета.

Месяц без Кижан оказался просто сказочным, словно с Вериных глаз окончательно спала пелена, словно Карина увезла с собой все те убеждения о выстраданной свобо-де, свободе от мужчин вообще и Бориса в частности, которые так старательно вклады-вала в голову Веры. Что ж, не так уж безобидны были все те дружеские беседы!

И Вера на первой же неделе без Карины – без её ненавязчивого гипноза – поми-рилась с Борисом. И всё было просто… просто как в настоящей сказке, как второй ме-довый месяц, как… Да что там говорить, жизнь определённо налаживалась!

Карина всё не появлялась на работе, и к концу лета Вера решила спросить, куда она делась. И почти не удивилась, услышав, что "азиатка" уволилась.

День становился короче. Лето уходило, утекало песком сквозь пальцы, Веру охватывала лёгкая ностальгия по долгим прохладным вечерам и незатейливым разговорам ни о чём и обо всём.

А к Борису вернулся настороженный взгляд мужа, подозревающего жену в измене – Вера как-то вдруг поняла, что значат эти склонённая к плечу голова, прищуренные глаза и поднятые на разную высоту брови.

Гулять по городу вечерами он отказывался. На предложения сходить в кино не реагировал, а когда Вера стала настаивать, и вовсе заявил:

-А что, разве в городе открылся новый кинотеатр?

-Зачем новый? Давай в "Олбани"…

-Нет уж, голубушка! Мне дорога туда, где ты с Кижан лизалась, заказана…

Вера попыталась сделать вид, что сочла его слова за шутку, впрочем, вид этот ей не удался, слишком горячими были слёзы, слишком больно было удерживать их внутри. Случился новый скандал после недолгого перемирия. Новые слёзы в подушку, новая боль. Новые мысли о том, что, возможно, Карина во многом всё-таки была права. Что не стоит слепо верить мужчинам.

Сквозняки тянули в комнату дымок с кухни, там курил Борис. Вера покашливала от дыма, покусывала костяшки пальцев и уголок подушки. Вера… Вера, вера… во что ве-ра? Кому? Борису, которому и повода не надо, чтобы обвинить в чем-то, всё равно, в чём? На ровном месте – взять и обвинить…

 

Днём Вера не пошла на работу. Села у окна, разглядывая улицу.

Всё было нереально и странно: ещё вчера в календаре было лето, но лето было – вчера. А сегодня, если только поверить календарю, осень.

Ведь странно же, правда?

И солнце взошло на востоке, как и вчера, и по улицам идут те же самые люди, и состав воздуха не изменился, а температура – так сегодня ещё и выше, но календарь сказал: "1 сентября". Этакий "новый год" общешкольного масштаба. Да, вон, разбегают-ся по домам бантики и рюшечки школьниц. Преимущественно беленькие, светлые та-кие. И у мальчишек по-школьному прилизанные затылки, большинство рассталось с летними "кудрями", особенно кто помельче возрастом… Бегут, сияют свежевымытыми "ёжиками"…

И – это осень. Словно и не было лета.

А вдруг и правда не было? Не было яростных гроз и снова по-мальчишечьи влюб-лённого Бориса, не было сказки полного взаимопонимания и всепрощения?

Было? Докажи!

А что теперь доказывать…

А ничего. Вон, небо высокое, прозрачное такое… такое же, как вчера. Только в нём, высоком и слишком уж прозрачном, не будет стрижей. Всё. Улетели. Говорят, они улетают 19 августа, на яблочный Спас, но крики их было слышно и двадцатого, и два-дцать первого… Да, двадцать второго была уже эта ватная поначалу тишина. Потом она стала привычной, хорошей. Ласковой. Скоро полетят паутинки. Скоро Вера доста-нет свой чёрный свитер и побежит кошкой в осенних сумерках. Сама от себя побежит. А вдруг повезёт? Вот никому не удавалось от себя убежать – а у неё получится!..

Между лопаток вспыхнула точка огня, и Вера поняла мгновенно: Борис, уходя на работу, не закрыл дверь, а Карина пришла разыскать Веру, и вот он, её взгляд…

…-Тебе же плохо! Тебе же очень плохо! – убеждала Карина. – Тебе плохо с ним, так давай же уедем от него! Там нам никто не помешает!

Потерявшаяся в себе Вера молча слушала. И не оглядывалась. Боялась.

Чем больше слушала, тем сильнее боялась, но уже не того, что согласится на по-ездку, а того, что, оглянувшись, выскажет Карине всё, абсолютно всё, что о ней думает!

А думала очень много… но Вера давала себе отчёт, что для брани слов не поку-пают, и в запале можно сказать вовсе не то, о чём думаешь по-настоящему, а то, что обычно все говорят, когда ругаются. Вот так орал на неё муж в тот день в коридоре. Вроде бы и то, что думал, но… но совсем другими словами.

И вдруг за спиной раздался абсолютно дикий звук.

Щенячий лай.

Он шёл с того самого места, откуда прожигал Веру взгляд Карины.

Вера рывком повернулась, не зная, чего ожидать…

…а у Карины на руках сидел щенок. Серенький такой. Курносенький. Большой, с толстыми лапами.

Вера вздохнула с облегчением. Нет, Кижан не умеет превращаться в щенят!

Карина улыбалась и гладила его, а он барахтался, ему надоело сидеть на руках. Она опустила его на пол, и малыш пошатался на кривоватых лапках к Вере, запрокиды-вая голову, звонко тявкая.

-Это чёрный терьер, - сказала Карина. – Видела мою Хэйсэдэ ? Вот, такая же. Ко-гда она родилась, я подумала, что ты со мной никуда не поедешь. А щенка я тебе ос-тавлю. Видишь, она родилась седая? Как я. Будет тебе обо мне напоминать.

Карина сделала паузу, и Вера не нашла ничего более умного, кроме как спросить:

-Ты его мне насовсем даришь?

-Её, - улыбнулась Карина. – Её. Это девочка. Ты как назовёшь?

Вера растерялась:

-Но я… я не уверена… что… что могу… такая большая собака, гулять… воспиты-вать…

Карина всё улыбалась одними губами.

-Ничего страшного. Терьеры большие, но мирные. Скажи: сесе нидэ лиу .

Вера растерялась ещё больше:

-Это… ты о чём?

Карина протянула руку, осторожно приложила ладонь к Вериной щеке.

-Ладно, не говори. Всё равно, это мне надо говорить: сесе нидэ лиу, Вера.

-Я тебя не понимаю…

-Правильно. Я и сама не понимаю. Но, надеюсь, это пройдёт. Знаешь, я даже уверена, что пройдёт. Сянган – чудесный город.

Вера кивнула.

Карина осторожно отняла пальцы от её щеки. Ещё раз растянула губы в резиновой улыбке. Развернулась. Постояла минуту, разглядывая что-то на стенах. Молча вышла из квартиры.

Вера взяла на руки щенка. Он оказался и правда – чёрным и седым. И, наверное, голодным: ловил Верины пальцы крошечной, но уже зубастой пастью.

Кижан было видно из окна. Со спины – приземистый мужичок, идёт куда-то по сво-им делам… Стайка школьниц в первосентябрьских бантиках налетела на неё, она кому-то поправила бант, кому-то одёрнула кофточку и скрылась за поворотом.

Щенок особенно сильно прижал Верин палец, и она понесла кроху на кухню, поить молоком.

 

Долгими осенними вечерами Вера и Борис выгуливали растущую Юань – они решили назвать псину каким-нибудь восточным, желательно, китайским именем, но что-то ничего боле китайского, чем денежная единица им в голову не пришло. А потом соседский мальчик сказал им, что "юань" – это "далеко", и они долго смеялись: как ни крути, а подходящее имя!

Седая от рождения Юань радостно крутилась вокруг своих хозяев. Они ходили не-торопливо, размеренно, сумерничали...

 

2006-09-01.