Мишкин надел свою кожаную куртку, застегнулся и сразу стал похож на чемодан, из которого как будто по небрежности хозяев высовывалось мишкинское лицо, плоское, как язык галстука. На город опускалась тусклая вечерняя заря, и пора было идти на работу. «Встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос,» - пробормотал Мишкин. «Ненавижу древних греков,» – сказала Наташа. Она сидела на диване и пила чай. «Ненавижу тёплый чай,» – сказала она снова. Мишкин вздохнул и потянул за дверную ручку. Ручка крякнула и прилипла к ладони Мишкина, словно собираясь остаться в ней навеки. Из двери, там, где она только что была, вызывающе торчал обломок, похожий на суповую кость средних размеров. «Сломалась, - злорадно констатировали с дивана. – Придётся чинить. Ненавижу, когда ломается.» Из круглого зеркала у двери на Мишкина укоризненно смотрела небритая физиономия с мелкими заплывшими глазками. Она казалась ему чужой. За его плечами в зеркале отражалась маленькая комната со столом, продавленным диваном да деревом за окном, на ветке которого развевался рваный чулок и чернел нахохленный вороний силуэт.

В который раз Мишкин подумал, что родился в один год с Биллом Гейтсом, но потом почему-то один из них стал миллиардером, а другой – сторожем. Где-то в самом начале его жизненного пути что-то сломалось, как эта ручка, и пошло наперекосяк, здорово забирая в сторону от светлого будущего.

На зеркало, жужжа, опустилась муха, неприлично разжиревшая за лето. Сначала она поползла вверх по стеклу, потом вправо, потом опустилась вниз. «Ненавижу мух,» – снова прозвучало с дивана. Мишкин поискал глазами резиновую шлёпанку и не нашёл. «Тапочкой её, тапочкой, - забеспокоились сзади. – Сейчас улетит.» Мишкин подцепил пару старых газет, свернул их и, только прицелившись, вдруг понял, что с мухой что-то не так. Она сидела всё там же, на зеркале, и споро потирала друг о друга мохнатыми лапками, но даже в густеющих сумерках Мишкин отчётливо различил круглое чёрное брюшко, три пары согнутых ножек, застывшие шары глаз и отвратительный хоботок. Быть этого не могло, если бы муха сидела так, как и положено – тылом к Мишкину, прикрывшись своими слюдяными крыльями. Но так почему-то было. «Да бей уже,» –донеслось до него раздражённое, и непривыкший к мысленным упражнениям сторож хлестнул газетами по стеклу. Протяжно ворча, муха поднялась в воздух и улетела в глубь зазеркального пространства. Лицо в зеркале подмигнуло Мишкину, иронически улыбнулось, повернулось спиной и тоже шагнуло прочь. «Эй,– сказал Мишкин сиплым шёпотом. - Куда…»

…В комнате было тихо, змейками по стеклу сновали вечерние фиолетовые тени. И страшными тонкими руками тянулось к окну дерево, раскачиваясь и дрожа от ярости. Мишкин оглянулся. Уже совсем стемнело. Неясным силуэтом громоздился у стены диван, похожий на прилёгшего отдохнуть огромного носорога. Да, кажется, это диван. Чёрт, хоть глаз выколи. Мишкин зашарил по стене, надеясь найти выключатель, но стены не было. Мишкин вытянул руку и сделал два шага навстречу предполагаемой стене. Стены не было. «Наташа, - позвал Мишкин в темноту. - Наташа, чёрт…» Внезапно он споткнулся обо что-то и, нагнувшись, поднял газетный свёрток, выпавший у него из рук пять минут назад.

Когда он выпрямился, в глаза ему лился мягкий голубой свет. Напротив него опять висело проклятое зеркало и вело себя, как внезапно ожившая картина. Там, в глубине у дивана стоял включённый торшер, на диване сидел Мишкин и обнимал прижавшуюся к нему Наташу. «Ненавижу, когда ты уходишь на работу…» - тянула Наташа капризным голосом. «Я тебя убью,» – ласково отвечал Мишкин номер два. «Прямо сейчас?» – кокетливо интересовалась Наташа и объятия продолжались. Потом тоже-Мишкин нехотя поднялся, поправил чемоданную куртку и засеменил своими короткими ножками к двери.

Мишкин, который не понимал ничего, вытянув шею, жадно наблюдал за происходящим. Его зеркальная копия открыла дверь и шагнула за порог. Наташа медленно потянулась к торшеру. И щёлкнула выключателем. Густая и вязкая тьма окатила Мишкина с головы до ног. Она колола ему глаза и лезла в уши. Она была подобна кляксе в тетради непроходимо тупого ученика и вселенскому кошмару. Где-то здесь, поблизости затаился хаос, и метались со всех сторон бесплотные обитатели снов. Их было множество – без тел, без очертаний, без голосов. И настоящему Мишкину, из плоти и крови, не было среди них места. И настоящего Мишкина уже не было.

Не было никогда, как и этой комнаты, старого дивана и воющей за окном зимы.