Не помню, чтобы в детстве я задумывалась, откуда берутся деревья, вещи, даже люди, ну есть это все, и хорошо, и ладно, пусть будет. Но слова – !!! Это неисчерпаемый колодец загадок! Меня бесконечно удивляло, почему одно сочетание звуков означает одно слово, а другое – другое, и именно так, а не наоборот. Естественно, лингвистические проблемы представали в то время не в отвлеченных понятиях, а…

А просто был ясный солнечный день, а может, не такой уж ясный, и вовсе не солнечный, но точно было лето или весна, потому что между серыми массами асфальта кое-где проглядывала свежая травка. И я начинала про себя повторять: «тра-ва», «тра-ва», «тра-ва». Смысл слова постепенно улетучивался, и оставалось первозданное в своей бессмыслице, созвучие «т-р-а-в-а». Буквально на глазах слово от повторения разваливалось, связь между торчащими из земли зелеными ниточками и словом «трава» распадалась. И в этом был какой-то дикарский восторг – радость разрушения! Причем, длинные сложные слова рушились гораздо быстрее и легче, чем простые короткие. Но, в конце концов, проявив упрямство и терпение, можно было «взорвать» любое слово. Кроме одного… Несокрушимым оставалось слово «мама»! Сколько бы раз подряд я его не повторяла: медленно, быстро, растягивая слоги, почти пропевая, сливая в одну тарабарщину десятки слов, - все равно, за словом «мама» неизбежно возникал образ самой красивой и доброй женщины на свете. (Всем детям, наверное, их мамы кажутся, самыми красивыми.).

Не меньше, чем разрушать мне нравилось создавать новые слова. Особенно имена выдуманных героев, названия фантастических стран, городов, рек…

На обычной обеденной клеенке в клеточку или цветочек возникал город, допустим, Тумборин. Там были свои улицы, площади, перекрестки, тупики, остановки автобусов. И у всего этого были свои названия: площадь Фужекора, гора Зуса, озеро Нерека (от таких названий, с подтекстом, особая радость, озеро – не река). В городе были жители, чаще всего пуговицы разных размеров, цветов и форм. Были целые семьи: родители, дети, дедушки, бабушки, тети, дяди и даже домашние животные (пуговички совсем крохотные, кнопки, крючки, зажимы). И каждый имел свое имя! Например, семья Рувар – это четыре темно-синие пуговицы: две большие и две поменьше: папа Киф Рувар, мама – Росана Рувар, дочки-близнецы – Свако и Помпона, тоже соответственно Рувар. К этой же семье относилась рифленая коричневая, красивая, но очень старая пуговица – бабушка Суятира Пьензе-Рувар и маленькая ржавая кнопка – собачка Букляшка. Жили они на углу улиц Гагорашм и Туковской. Папа Киф Рувар каждый день ходил на работу, которая находилась в переулке Сонных Матыр, а мама работала за городом, в дачном месте Новокулемино. Чем занимались родители на работе – в это я не играла. Потому что «работа» – это не занятие, а место, куда ходят пять дней в неделю. А в место играть нельзя. Дети же, если позволяла погода, гуляли с бабушкой Суятирой и собачкой Букляшкой в сквере с романтическим именем Собачинская встречка (отголосок реально существующего скверика с неофициальным названием Собачья площадка). С детьми, бабушкой и собакой всегда происходили интересные события. Папа и мама только ходили на свои работы. Жизнь их представлялась чрезвычайно скучной. Тогда же я решила, что никогда не буду мамой, а постараюсь, как можно дольше оставаться девочкой. Так, чтобы потом сразу превратиться в бабушку.

Таких семей в городе у меня бывало до десяти, и даже болше. Не умея писать, я придумывала им имена в уме. Собственно это был первый этап игры – название. Затем начиналась жизнь: пуговицы передвигались по клетчатой (или в цветочек) клеенке, ходили друг к другу в гости, ссорились, мирились, праздновали новоселья, дни рождения и свадьбы. Похорон в моем городе не было. Если пуговица ломалась, она считалась уехавшей в санаторий лечиться, а если терялась – отправленной в длительную командировку. Игра могла продолжаться несколько дней с перерывами на обед, сон, завтрак. Но никогда, пока не закончена игра, я не забывала, как зовут того или иного обитателя моего города, как называется проложенная по столовой клеенке улица. Закончив же игру, я тут же забывала все сразу, просто выбрасывала из головы. И на следующий день начинала заново. Но уже с новыми пуговицами на подоконнике среди цветочных горшков. Или вместо пуговиц выбирала другой народ – папины гвозди, винтики и шурупы, и место для их города определялось уже на скрипучем паркете под столом или в пыльной расщелине между стеной и шкафом. И жизнь у острых железных гвоздей была куда труднее, чем у круглых пластмассовых пуговиц. Каков народ, такова и жизнь. Я играла целыми народами, я давала им судьбы. Я была маленьким Богом. Но я была добрым и справедливым Богом. Мои народы никогда не воевали, пока…

Пока в моей жизни не появились шахматы.