В толпе

 

 

Обстукивая тростью горизонт,

Бредёт старик, не разбирая луж,

Как будто в поручень вцепился в старый зонт,

Высок, сутул, небрит и неуклюж.

«Прошу прощенья» – пробубнит, задев за урну,

Досадно морщится, поймав: «Куда ты прёшь!»

В слепой улыбке растворив людскую хмурость,

Промокший дед вдыхает свой последний дождь…

 

 

 

Когда часы тринадцать бьют…

 

 

стрелки часов почесали друг дружке лопатки

кончился день на начале шестого сигнала

звёздное просо смели облаков куропатки

меч-кладенец ятаганом татарским согнуло

 

вытолкав кладки сверчков тараканов и прочих

в будку часов подселилась цепная кукушка

сдавленным голосом то ли судьбу мне пророчит

то ли тоскливо ей

то ли желает откушать

 

сделал пантограф двенадцать скрипучих укусов

замерло сердце – неужто в тринадцатый тыкнет

нет

не случилось

рождается день без искусов

сказка полночная вновь обращается тыквой

 

 

 

Ночь. Улица. Фонарь и всё такое…

 

 

Опять отпевает кого-то губная гармонь долгостроя высотки.

В заброшенном остове крана скулит в унисон полиспаст.

Из колких щетинок циклона осеннего соткан

Перкалевый саван.

Печален циклоп фонаря, оттого что не спас

Бессмысленным тусклым неоном короткое лето.

Расплавы гудрона вчерашних желаний

спекает сквозняк в антрацит.

За пыльной витриной аптеки смывает уставших купальщиков Лета.

Булыжник вкатив на вершину Парнаса,

Сизиф, спотыкаясь, за новым трусит.

Наутро продрогшая рында Кремля позовёт к литургии.

Второе столетие искры из рельс высекая,

проскачет в рекламной попоне трамвай.

Листвы обкурившись,

дождливый мандраж октября утечёт в дренажи.

Летаргия –

Уснули до лучших времён и дворы, и дрова и трава…

 

 

 

* * *

 

Родина – это не там,

Где и без нас хорошо,

Где по заморским кустам

Тёпленький дождик прошёл,

Где на роскошных цветах

Жирной пыльцы порошок…

 

Родина – здесь, за окном –

Кислой смородины куст,

Ветки сиреневой хруст,

Нивы ржаной полотно

И незатейливый сон

Под звёздами тихих ночей,

Где воду на жизни моей колесо

Льёт безымянный ручей…

 

 

 

Пустоцвет

 

 

Пустоцвет, пустозвон, пустодум, пустодым,

Дважды пустокарман, пустощи…

В затхлом омуте комнаты солнцем седым,

Одуваном диванных морщин

Рассыпаюсь спросонья…по пыльным углам

Известковая перхоть першит.

 

Где-то чёрное племя по красным углям

В пляске пламенной ищет вершин.

Где-то красной уриной урановых шахт

Наливается важный арбуз –

Над бахчой разорвали, привычно спеша,

Канитель малахитовых бус.

Где-то квасятся мысли усталых солдат

На рассоле спиртовой слезы.

Где-то кто-то кому-то собрался солгать,

На икону вслюнявив следы.

Кем-то точится зуб, кем-то правится нож,

Репетирует жертва оскал.

Инъецирует в душу животную дрожь

Патронажная шлюха – тоска.

А с доски мастеров расчленённой страны

Облетает к зиме позумент.

Обелиски успехов сегодня странны,

И не в моде посмертная медь.

В медный лом волокут колокольный набат,

Без наркоза отрезав язык…

 

…Там, где горло творца под подмёткой раба…

…Там, где в треморе пьяном мужик…

 

 

 

 

 

 

 

Боль

 

 

Отче, липкое болото боли обколи иглами благовеста колокольного.

Блокада эта облаком блаженного забытья будет обволакивать

червоточины яблока ада чрева моего.

Только это ненадолго, Отче, ненадолго.

Из прободившегося вулкана крылатая лава боли стократ большую боль надолбит клювом своим слюнявым.

 

Это очень надолго, Отче, очень надолго…

 

 

 

 

 

* * *

 

В бересклетовой клетке, в тисках раскалённого лета

Зачарованный росчерком крика сорвавшихся звёзд

Саксофон гладиолуса, глядя на лунную ленту,

Сочиняет печальный ноктюрн…и за тысячу вёрст

Тихим голосом сводит с ума одинокую иву,

Чьи подошвы изранены твердью сосновой смолы,

К ней белёсые дюны-шарпеи вальяжно-учтивы,

Ей свинцовое небо и солнце седое – малы,

Безнадёжно малы для глиссандо на клавишах ветра…

И на ртутное море роняет плакучий листок

Безутешные слёзы…свечой истончается вера

Без тебя, одинокий желанный поющий цветок…

 

 

 

 

 

Дважды два

 

 

…ни дня…

…ни ночи…

…только тесная вода…

улитка времени слюнявит рельсу минуса,

а ты лежишь в воде и ждёшь – когда, когда

тебя сквозь ноль кроваво-рваный с криком вынесет?

 

баржу судьбы по вешкам вдоль ручья абсцисс

бурлак субтильный – время прёт неспешным волоком,

а в гулком трюме зреет огненный абсцесс –

набух пахучий трюфель кривды гнойным облаком…

 

решить неравенство прозрачного ручья

тебе с таким грибом – задачка трёхминутная…

…шальное время пулей-дурой из ружья

из пункта А пригнало в Ложь трёхмерно-мутную…

 

чем дальше в Ложь, тем многозначней номинал

константы множимой на саморазрушение…

…до пункта Смерть дойдя, ты долго вспоминал

где твой листок контрольной с правильным решением…

 

 

 

 

три дня

 

…теперь когда осталось два-три дня

теперь бы можно и к тебе слетать взглянуть

на то как ты живёшь и вся твоя родня

черпнуть дырявой лодочкой ладоней ртуть

воды не знавшей пересохших жадных ртов…

…но я останусь здесь

прости

я не готов

и не смогу легко как раньше обмануть

её чью жизнь на до и после я рассёк

она же верит что я здесь

готовлюсь в путь…

…три дня и мне и ей на всё про всё…

 

 

* * *

 

«В начале было Слово…»

Ин.1-1.

 

изначально была тишина да лучистое сердце звезды

и железное горло Земли заржавело без олова слова

первобытный добытчик в забоях коварной словесной руды

кубометры породы и тонны металла поставил в основу

 

километры графита истёрлись бесславно покуда во тьме

не сверкнул под случайным лучом огранённый бессмертный алмаз

и слова-стеклорезы лин(ч)уют с тех пор по живому в отмест

не спасают ни спирт беспробудно ни втёртая времени мазь

 

 

 

Чёрным по белому

 

До беспамятства – один угарный вдох.

До безумия – один нетвёрдый шаг.

Отказавшихся усталостью дышать

Отпоёт расстрига-поп за гроши вдов.

 

До прозрения – один больнючий спазм.

До пророчества – зуб, выпавший во сне.

Слово «Вечность» – ледяной колючий пазл –

Соберёшь и позабудешь о весне.

 

До презрения – один простой стежок

Чёрной завистью по белым парусам.

До бессмертия – один простой стишок,

Оживив который, умираешь сам…

 

 

 

Луна на ужин

 

Тарелочка с каёмочкой засаленной

и с вензелем сусальным «Общепит».

В кастрюльке силуминовой похлёбка из луны,

люминесцируя, кипит.

 

С надкушенного месяца железная оскомина на бантик вяжет речь.

На троны на картонные патронами картавыми,

гортанная винтовка, сплюнь картечь!

 

И в чёрное тоннельное войду бельмо,

чтобы найти в его начале свет.

В меридианах детской пятерни взорвавшийся

пузырик мыльный даст ответ.

 

Брюхатые охрангелы, в распыл меня ведущие, стрелять не смейте!

В ночь с пятницы седьмой на вечную субботу

я и сам дойду до смысла смерти.

 

 

 

 

 

 

 

На остановке…

 

 

Ну что ж ты лаешь на меня, душа гаишника,

в погоне стелешься за каждым колесом?

В колоде божьей не бывает, слышишь, лишних карт –

цепным и комнатным на зависть – вольным псом

рождён ты, в сотом поколении бродяга,

негласный символ пустобрешущей Руси,

где бить баклуши, разводить водой бодягу –

традиционный труд. И сколько ни проси,

подставив шапку, шляпу, протянув ладошку,

получишь кукиш трёхлинейный с матюгами

прогорклым маслом унавоженный немножко...

Такие, пёс, котята с пирогами!

 

Лизни поэта в руку, Джим дворовый,

нет в жизни счастья – лапы не давай!

Кусочек сахара растопит нрав суровый...

Тебе пора, мой друг, гремит-зовёт трамвай...

 

 

 

 

 

 

 

Ты просто продолжаешь бег…

 

 

когда становишься ненужным словно тройка

гнедых китов поддерживавших блюдце

ломаешь парус компаса настройки

идёшь на берег обезлюдевший где бьются

киты в агонии ослепшим ртом хватая

волну барханную мельчайшего помола

и молча смотришь как сдыхает рыбья стая

и разбежавшись по осклизлой глади мола

ты просто продолжаешь бег по волнам

 

 

 

 

Казань – Питер – транзит

 

Я хотел бы прочесть этот город от горки до горки,

На осиную гузку Исаакия ночью взобраться,

Прокричать с верхотуры дурашливо: «Нас не догонят!»

Вот такой сумасшедший очкарик я, питерцы-братцы…

 

Ну, а как тут не спрыгнуть с ума на гранитный поребрик,

Наблюдая ладошки мостов, раздвигающих своды

Бледнолицего неба, отжатого в чёрную воду,

Заклиная секундную стрелку тик-такать пореже…

 

Здесь простая потребность во сне превращается в кражу,

То, что я не сумел «недоспать», за меня «недоспите»,

Боевые друзья и подруги по битвам куражным…

Ну, а я возвращаюсь, татарин, влюбившийся в Питер.

 

 

 

* * *

 

Что за пёс – безродный, в клочьях –

Вместо доблестного сна

Налакался поздней ночью

Шелудивого вина?

Расцарапывает душу

Когтем грифеля «100Т»

Воет, воет, воет в уши

Полнолунной пустоте?!

 

 

 

 

 

* * *

 

давно зовут тебя не Сенька, а Семён Абрамыч

от гиподинамии давным-давно издохла твоя фанерная лошадка

но ты всё ждёшь, когда тебе приснится мама и расскажет сказку на ночь

и до сих пор сползает на нос при резкой остановке шапка

 

 

* * *

 

в детстве падаешь раненный выкриком из засады тадах-тах-тах

руки раскинешь шею вытянешь земля не держит летишь

а сейчас ночи ли пустяшной посреди жизни ли бессонной на краю встать пытаешься тахта

держит намертво крылья под рубахой горбятся и вместо неба вязкая тишь

 

 

* * *

 

все татары произошли от прадворника райского – Абдулла

а поэтов татарских и вовсе ветром степным надуло

трепыхаются поэты-шарики в двуязычном небе

и до солнца им не достать и рядом с теми уже не встать кто к нитке привязан не был

 

 

* * *

 

выдавив из себя по капле сумрачного раба

неприятно констатируешь ты пуст дружок

нет снаружи-то всё прекрасно и ты уже не смердишь аки мартеновская труба

но внутри всё тише и тише играет пастуший рожок

 

 

 

 

* * *

 

переломить хребет судьбы через колено

гораздо проще чем дубовое полено

тепло родив умрёт геройское бревно

а ты живёшь хотя и мёртв давным-давно

заглавной буквой слова сорного г..вно

 

 

 

 

* * *

 

животного липкого смертного страха сиамский близнец

приросший пустыми глазницами к серым глазам

ты высосал с чавканьем серый огонь так уймись наконец

позволь мне с оставшимся пеплом вернуться к азам

 

смотри в небесах белокрылая пара голубок танцует за жизнь

врачиха безносая скальпелем ржавым меж нас резани

заглохшему сердцу не ведомы страхи вне тела душа не дрожит

но белой голубкой взмывает за ними за ними за ни…

 

 

 

 

 

* * *

 

однажды

стынущие губы

чуть слышно выдохнут

– Прощай...

и голос мой пойдёт на убыль

ты вздрогнув переспросишь

– Чай? Сойдёт в пакетиках на нитке? Неплохо утоляет жажду!

сорвусь в бессильной злобе

– Дууу...

– Ну-ну не злись уже иду!

я мыслями тебя спроважу

Ступай мой ангел мой хранитель

тебе не отвести беду...

однажды

 

 

 

 

* * *

 

мой нежный жиголо на рыжем жигулёнке

от мыслей солнечных наивно-детских глупых

казавшийся мне рыжим

мой гулёна

мне не найти тебя под глаукомной лупой

воспоминаний на истлевшей карте царства

где фильмоскоп и самодельные перины

где пили водку для здоровья а лекарства

ни одного не знали кроме аспирина

 

теперь и я чуть жив и ты дружок не выжил

и мама не печёт по праздникам рулеты

тебя я в зеркале рябом спросонья вижу –

ты превратился в грустного брюнета

 

 

 

 

* * *

 

Ты могла бы родиться колонной и жить припеваючи где-нибудь в ханском дворце, восхищённые возгласы слушать увидевших твой силуэт на парадном крыльце.

 

Минаретом родиться могла бы, несущим прозревших слепцов за границы всевластного страха, по утрам возносить муэдзинов, напевным азаном ласкающих ухо аллаха.

 

Ты могла бы…но ты уродилась рабыней-прислугой-трудягой – котельной трубой, замерзающий город всю зиму следил с замиранием – всё ли в порядке с тобой.

 

Коротка, словно память, июльская ночь – вот и ты позабыта и каждым кирпичиком чувствуешь – небо коптила зазря, на притихший проспект из трахеи чахоточной хлынула горлом заря.

 

 

 

* * *

 

У подножия всегда тепло, луга заливныя разноцветныя – ну чисто, ковры-и-ковры!

Босиком по ним бегаешь, макикрасныя, тюльпаныжёлтыя –

Тыщи-и-тыщи!

Воздух горный целебный, один вдох заменяет стакан сметаны,

я не вру.

Три в одном – пиши, дыши, питайся, да не жалей карандаша и бумаги писчей!

А вершина такая близкая и родная, и все дороги ведут туда, в Рай, а не в Рим.

И шапочка снежная на солнце

так-и-сверкает

так-и-сверкает

так-и-заманивает

– Ну что, – говорит, – меня покорим?

Только оденься, – говорит, – потеплее, верёвку возьми покрепче, на ноги – кошки дубовые.

Награда покорителю – чахлый эдельвейс, чёрный тюльпан да пожизненный скрежет зубовный.

А ещё разреженный воздух, тяжёлое дыхание, ледники ядовитые, лавины да камнепады.

Да, и не забудь, – говорит, – домашним сказать, что любишь их, но назад не вернёшься… никто ещё не возвращался из ада

 

 

 

 

 

 

 

 

Фонари

 

Фонари на понтонном мосту,

Раскачавшись в чернильной ночи,

Разрубают воды густоту,

Разрывают небес пустоту

Фонари на фантомном мосту.

 

Опоясана светом земля,

Опоясаны стены кремля,

Заливают неоном моря,

Засевают неоном поля,

Фонари, фонари, фонари…

Обесцвечена светом земля.

 

На звезду посмотреть захочу,

Заслоняют звезду фонари.

До звезды долететь захочу,

Не пускают к звезде фонари.

«Я звездой насладиться хочу!» –

Закричать бы истошно…Молчу.

Отпустите меня, фонари.

 

 

 

 

 

 

Небо

 

 

Почувствовать Небо… Наполнить ладоней

Шершавую чашу прохладной лазурью.

До боли упиться небесным нектаром,

Жалея те капли, что падают в Землю.

Беседовать с Ветром – хвастливым зазнайкой.

Просить у него, у последнего друга,

Бессмертия шелесту листьев рябины,

В осеннем безмолвье роняющей алые

Мёрзлые горькие бусы на холмик.

Почувствовать Небо, услышав предсмертную

Песню корней, вырываемых бурей.

Почувствовать Небо, теряя опору.

…Почувствовать…